Петля для губернатора

Глава 15

– Что ж, – сказал губернатор, – на первый взгляд все это выглядит в высшей степени симпатично. Яков Семенович, Алексей Григорьевич, Сергей. – э…

– Петрович, – негромко подсказал стоявший позади Губанов.

– Сергей Петрович… Простите старика, запамятовал. Так вот, господа, должен вам сказать, что потрудились вы очень и очень неплохо. Заканчивайте поскорее. Эта клиника – живые деньги, без которых областной бюджет буквально задыхается. Если нужна помощь, обращайтесь прямо ко мне. Чем смогу, помогу. Но мне кажется, что вы и без меня крепко стоите на ногах. Скорее уж вы мне поможете, чем я вам.

– Тьфу-тьфу-тьфу, – сказал Губанов. – Боже сохрани.

– А? – не понял губернатор. – Ах, в этом смысле… Да нет, я пока что в ваши пациенты записываться не собираюсь.

Все негромко рассмеялись, лишь стоявшие у дверей охранники, похожие на пингвинов в своих долгополых черных пальто и белоснежных шарфах, сохранили каменное выражение лиц: в силу некоторых обстоятельств они были полностью в курсе происходящих событий, как и все присутствующие, но, в отличие от присутствующих, в их профессиональные обязанности не входило подобострастное хихиканье в ответ на плоские остроты начальства.

– А здесь уютно, – продолжал губернатор. – Чисто, светло, красиво… Ни дать ни взять, правительственный санаторий. – Он потыкал пальцем в стену, и мягкая обивка пружинисто подалась, уступая его усилиям. Лицо Ивана Алексеевича на секунду помрачнело, но сразу же приняло прежнее рассеянно-благожелательное выражение. – Здорово, – сказал он. – Это что за материал?

Кацнельсон разразился многоэтажным, невероятно сложным названием, посмотрел на губернатора и решил, что лучше будет перевести все это на русский язык – не дай бог, начальство решит, что его принародно обложили по матушке на каком-нибудь иврите.

– В общем, это нечто наподобие нашей пенорезины, только, разумеется, лучше, – сказал он. – Австралийцы, что тут говорить.

– Да, австралийцы давно живут в двадцать первом веке, – со вздохом согласился губернатор. – А мы как застряли в семнадцатом, так и до сих пор сидим по уши в.., в беспорядках.

– В каком это семнадцатом? – на правах родственника встрял Губанов. – В семнадцатом году или в семнадцатом веке?

– А вот этого как раз никто и не знает, – в тон ему ответил губернатор, и все опять вежливо захихикали.

– А что это у вас тут так тепло? –1 – поинтересовался Бородич. – Отопление, что ли, работает? Зачем?

– Отопление приходится периодически включать, чтобы не разморозить систему и, главное, чтобы от сырости не пострадала отделка, – пояснил Кацнельсон. – Это, конечно, требует некоторых материальных издержек, но ремонт будет стоить дороже.., во много раз дороже, я бы сказал.

– Так я же не против, – сказал Иван Алексеевич. – В пределах сметы можете себе ни в чем не отказывать. Я же только спросил… Нет, хорошо здесь у вас! И лес за окошком, и снежок падает, а внутри тепло… Хоть сейчас переселяйся! От суеты этой, от склок… Хорошо! Водопровод-то действует?

– Все системы работают нормально, – доложил Кацнельсон таким тоном, словно был на связи с центром управления полетами. – Я бы давно сюда перебрался из своего вагончика, но боюсь, турки начнут возмущаться: почему они, иностранные специалисты, живут в балках, а какой-то еврей расположился во дворце, как барин.

– Да, турки… – задумчиво протянул губернатор. – Кстати, когда мы поднимались на крыльцо, мне послышалось, что один из них послал другого по матери.

– Ну, так это же международный язык! – воскликнул Губанов, из-за спины тестя метнув в Кацнельсона свирепый взгляд. – Если какой-нибудь зулус проведет пару дней в России, то уже через месяц вся его Зулусия будет крыть друг дружку в бога, в мать и в бессмертную душу.

– Н-да, – сказал губернатор, – А кровать здесь для кого?

Губанов вперил взгляд в доктора Маслова. Доктор поспешно отвел глаза, кашлянул в кулак и, теребя бороду, сказал:

– Это так… В общем, один турок захворал. Я подозревал грипп и изолировал его, но все обошлось. Оказалась обыкновенная простуда, так что он ночевал здесь всего один раз.

– А, – на глазах теряя интерес к стоявшей в углу незастеленной кровати, сказал губернатор. Маслов почувствовал себя как человек, только что благополучно провальсировавший по минному полю. – Да, у вас здесь неплохо. Что ж, товарищи.., то есть, виноват, господа. Я думаю, что на этом экскурсию можно закончить. Вы ступайте, а нам с доктором надо посекретничать.

Губанов в последний раз послал Маслову многозначительный взгляд и вышел из палаты, подталкивая перед собой Кацнельсона, охранников и мордатого представителя банка, явившегося посмотреть, как тратятся отпущенные на строительство денежки. Судя по его виду, представитель был доволен. Оставалось только угостить его коньячком и полчасика побеседовать с ним о перспективах развития банковского дела в Московской области, чтобы его отчет о поездке был не просто хорошим, а восторженным.

– Вот что, доктор, – доверительно сказал губернатор, беря Маслова за локоть и поплотнее прикрывая дверь, которая вела из палаты в тамбур. – Я давно хочу с вами посоветоваться по поводу одной.., гм.., проблемы интимного характера.

Маслов бросил взгляд на закрытую дверь и с огромным трудом поборол искушение прямо сейчас выложить губернатору всю правду. Губанов был, конечно, прав: поступи доктор Маслов подобным образом, и его мечта развеялась бы на глазах, как дымок сигареты. А теперь еще и этот труп в соседней палате… Нет, время, когда можно было говорить правду, безвозвратно ушло. Хотел этого доктор Маслов или не хотел, но теперь ему тоже было что скрывать. Его как-то угораздило превратиться из читателя романов ужасов в одного из их персонажей, и теперь ему не оставалось ничего другого, как жить по законам жанра.

Маслов вздохнул, мысленно перекрестился и выдал заранее заготовленную фразу.

– Видите ли, Иван Алексеевич, мы только что побеседовали с вашим зятем, так что я более или менее в курсе дела. Не подумайте, бога ради, что мы сплетничали. Он муж, а я – врач. Кроме того, мы с Алексеем старые друзья, так что все останется между нами, даже если вы решите не прибегать к моим услугам.

Губернатор крякнул, прошелся по комнате и остановился спиной к Маслову, глядя в окно.

– Что же, – сказал он, – это существенно облегчит наш разговор. Когда болезнь названа, это уже половина дела, не так ли? Итак?..

– Я должен ее всесторонне обследовать, – сказал Маслов, отлично зная, что губернатора интересует совсем другое. – Это займет месяц, может быть, два. Затем я назначу курс лечения и приступлю к…

– Простите, Сергей Петрович, – перебил его губернатор. – В том, что касается всей этой вашей диагностики и методик лечения, я полностью полагаюсь на вас. В данный момент, вы уж меня простите, я озабочен совсем другим вопросом. Совершенно другим. Поэтому давайте не будем ходить вокруг да около и поговорим о деле.

Маслов ткнул пальцем в переносицу, поправляя очки, незаметно вздохнул и сказал:

– Принести и установить мебель можно хоть сейчас. Это займет полчаса, ну, час. Никакого особенного оборудования здесь не требуется, вот разве что следящие камеры… Думаю, с этим поможет Алексей. Не может быть, чтобы у него под рукой не оказалось нужного специалиста. Сами камеры лежат на складе, надо только подключить их и установить мониторы. Так что… Да, – спохватился он, – конечно, было бы лучше, если бы ее привезли ближе к вечеру. Эти турки, знаете ли… Зачем нам лишние глаза?

Бородач шумно вздохнул и повернулся к Маслову лицом.

Лицо его показалось доктору не по годам старым и осунувшимся, и вообще вид у губернатора был такой, словно он сильно не выспался. Вспомнив здоровенную гулю на затылке у Губанова, доктор решил, что так оно, скорее всего, и есть. Желание губернатора поскорее пристроить дочь в такое место, откуда ей будет трудновато выбраться, и переложить ответственность за ее дикие выходки на чужие плечи было вполне объяснимо.

– Что ж, доктор, – устало сказал губернатор, – я рад, что мы так легко нашли общий язык. Надеюсь, что наше взаимопонимание со временем только окрепнет и, может быть, превратится в настоящую дружбу. Вокруг так мало людей, которым можно по-настоящему доверять…

Говоря, Иван Алексеевич разглядывал доктора, который сегодня более чем когда бы то ни было напоминал огородное пугало, и думал, что на самом деле доверять никому нельзя, и работать приходится черт знает с кем, а этот доктор и вовсе подозрительный тип – вон как глазенки бегают, даже сквозь очки заметно! – но деваться, судя по всему, некуда и придется брать то, что дают. Застрелив охранника, Ирина переступила все мыслимые пределы, и теперь оставалось либо заметать следы, либо просто лезть в петлю, потому что, если эта история вылезет наружу, жить ему все равно не дадут – заклюют, затопчут, уничтожат… Он представил себе лицо дочери, но сквозь него, как сквозь воду, смутно проступали другие черты – полустершиеся, почти забытые, снова казавшиеся милыми и родными. Галка, Галка… Эх ты, Галка. Где-то на заднем плане бесконечной чередой проплывали образы всевозможных замкнутых кривых: траектория бумеранга, кругосветное путешествие, орбиты солнц и планет, кольцевая линия метро и московская кольцевая дорога, круговорот воды в природе, веревочная петля, плавно затягивающаяся на шее осужденного…

Губернатор закурил и тут же смял сигарету, чтобы Маслов не заметил, как у него дрожат руки.

– До встречи, Сергей Петрович, – сказал он. – Готовьте все – мебель, постель.., в общем, все. Ее привезут сегодня ночью. У вас тут нет персонала, так что я пришлю людей. Всего хорошего.

Он вышел из палаты, ни разу не оглянувшись, – большой, грузный, седоголовый, в длинном черном пальто с большими накладными плечами, со шляпой в одной руке и со сломанной сигаретой в другой. Даже под пальто было видно, как бессильно обвисли его плечи, и на мгновение доктору Маслову стало жаль этого немолодого и явно очень несчастливого человека.

Записку он обнаружил совершенно случайно. На пятнадцать ноль-ноль было запланировано торжественное открытие модернового торгового центра в одном из районных городишек, на которое Ивана Алексеевича пригласили еще полгода назад. Позавчера тамошние деятели позвонили его референту и напомнили о предстоящем торжестве. Присутствие губернатора было им твердо обещано, так что надо было ехать, тем более что никаких срочных и неотложных дел на горизонте вроде бы не наблюдалось.

Говоря начистоту, Иван Алексеевич до сих пор любил всевозможные открытия, презентации и иные торжества, на которых ни о чем не надо было думать, а надо было только расхаживать повсюду со значительным и одновременно демократичным видом, выслушивать верноподданнические благоглупости и пить под хорошую закуску на банкетах в компании звезд эстрады и иных приглашенных бездельников.

Ровно в тринадцать пятьдесят одну позвонил референт и сообщил, что машина ждет у подъезда. Иван Алексеевич потушил в пепельнице сигарету, выбрался из-за стола и стал одеваться. Он натянул пальто, нахлобучил шляпу и принялся искать перчатки, которые почему-то обнаружились во внутреннем кармане пальто.

Зато в боковом кармане пальцы губернатора нащупали какой-то клочок бумаги, неизвестно как туда попавший и потому вселивший в душу Ивана Алексеевича некоторое беспокойство. В конце концов он решил, что бомб, на ощупь напоминающих обрывок газеты, в природе не существует, и вытащил руку с зажатой в ней бумажкой из кармана.

Это была записка, вкривь и вкось нацарапанная похожими на умирающих от лошадиной дозы дихлофоса букашек печатными буквами на обрывке грубой оберточной бумаги. Бумага была серая, грязноватая, а текст гласил следующее: “Вас водят за нос. Проект центра – липа”. Написано это послание было черным капиллярным стержнем. Подписи под ним, разумеется, не было.

Сначала Иван Алексеевич не понял, о каком центре идет речь. Мысли его были заняты предстоящим торжеством, и потому в первый момент он решил, что автор послания имел в виду торговый центр, на открытие которого намеревался отправиться губернатор Бородин. Постепенно, однако, до него дошло, что дело вовсе не в этом супермаркете, и он тяжело опустился в свое кресло, забыв снять пальто и шляпу, с перчатками в одной руке и злосчастной запиской в другой.

Он покопался в пачке и закурил, не сразу попав сигаретой в рот. Зажатые в ладони перчатки мешали ему, и он рассеянно положил их на клавиатуру компьютера. Глаза его смотрели в одну точку, а мозг лихорадочно работал, перебирая возможные варианты. Если записка не была обыкновенной провокацией, преследующей не вполне понятные пока что цели, то речь наверняка шла о какой-то многоходовой финансовой махинации. Строго говоря, в этом не было бы ничего удивительного: там, где крутятся большие деньги, непременно находятся ловкачи, которые норовят отщипнуть понемножку со всех сторон. Но при чем здесь, в таком случае, проект? Что это значит: проект – липа? Не может же быть, чтобы австралийцы вместо одного проекта подсунули другой! Или может?..

Иван Алексеевич понял, что если еще не запутался, то вот-вот запутается. Это было, черт подери, уже слишком: побеги, убийства, матерящиеся без малейших признаков акцента турки, какие-то липовые проекты, самовозникающие записки в карманах пальто, стаканами глотающие двухсотдолларовый виски майоры ФСБ, бородатые психоневрологи, бумеранги, петли… И все это, заметьте, помимо обычных повседневных дел, которых у губернатора самой центральной во всей России области предостаточно и без детективной белиберды.

Мелодично запел сигнал интеркома, и шелестящий голос референта деликатно напомнил, что машина ждет внизу, а до открытия торгового центра осталось чуть больше пятидесяти минут.

– Дорога скользкая, Иван Алексеевич, – интимно прошелестел референт.

«Интересно, почему он все время разговаривает, как педик? – с раздражением подумал Бородич, тыча пальцем в клавишу селектора. – Причем исключительно по селектору и исключительно со мной. Однополый секс по селектору. Селекторный секс. Чем не тема для газетного скандала?»

– Пригласите ко мне Коврову, – распорядился он. – Скажите ей, что это очень срочно.

– Но презентация…

– Позвоните им, извинитесь от моего имени и сообщите, что я не могу приехать. Скажите, что я заболел или что меня срочно вызвали к президенту.., в общем, скажите что-нибудь, чтобы они отстали. А то можете поехать сами. Выпьете, повеселитесь… Точно! Так мы и поступим. Только сначала пригласите Коврову.

Тон его был таков, что референт не отважился возражать и отключился. Бородич откинулся на спинку кресла и еще раз прочел записку. Ситуация от этого ничуть не прояснилась, и он стал ждать Коврову, надеясь на ее светлую голову и на то, что она, как человек в этом деле совершенно посторонний, сумеет свежим взглядом заметить что-нибудь важное, ускользнувшее от его перегруженного внимания.

Коврова прибыла ровно через три минуты по часам Ивана Алексеевича. Это было время, которое требовалось на то, чтобы быстрым шагом дойти от ее кабинета до приемной губернатора, и Бородин в который уже раз подумал, что у него есть один-единственный настоящий друг – Нина Константиновна Коврова. Кто бы мог подумать, что эта райкомовская шлюшка с фигурой гимнастки и похожей на блин физиономией бок о бок пройдет с ним через всю жизнь, ничего не требуя и ни на что не намекая, и ни разу не предаст его даже в те годы, когда от него отвернулись все те, с кем он делал карьеру, пил водку и обсуждал достоинства и недостатки опробованных всей компанией баб? Конечно, все эти ее разговоры насчет любви – обыкновенный бабий бред, нет на свете никакой любви и никогда не было, но… Вот именно – но! Любовь, верность, дружба – это все слова, и только. Какая разница, как это называется, если на человека можно рассчитывать и в радости, и в горе!

Увидев в дверях кабинета по-прежнему стройную фигуру, выгодно подчеркнутую строгим деловым костюмом, губернатор немного расслабился и понял, что все еще может окончиться более или менее хорошо. Только теперь он заметил, что сидит за столом в пальто и шляпе, и поспешно разделся, повесив пальто на спинку кресла, а шляпу криво нахлобучив на угол компьютерного монитора. Его строгий кабинет от этого сразу приобрел какой-то очень домашний вид, и Иван Алексеевич, кивнув Ковровой на кресло для посетителей, с облегчением уселся снова, сцепив перед собой пальцы рук и положив их поверх записки.

Коврова уселась в кресло – тоже по-домашнему, полубоком, заложив ногу на ногу и подперев подбородок все еще не утратившей приятных очертаний рукой, на пальцах которой острым блеском вспыхивали грани бриллиантов и благородно поблескивало белое золото ручной работы. Глаза ее смотрели из-под тяжелых от туши ресниц пытливо и приветливо, и Ивану Алексеевичу вдруг захотелось снова, как встарь, опрокинуть ее спиной на стол. “Веселенькое, должно быть, получится зрелище, – с грустью подумал он. – Мне пятьдесят четыре, ей пятьдесят.., или уже пятьдесят один? Какая разница! Все равно картинка выйдет еще та…"

– Этот поезд уже ушел, Ванечка, – сказала Коврова, и губернатор вздрогнул. Если это была не телепатия, то что же это, черт подери, было?! – Надеюсь, ты вызвал меня не для этого.

– Однако, – проворчал он и, чтобы скрыть неловкость, полез в сигаретную пачку. Немедленно обнаружилось, что во рту у него уже есть одна сигарета, так что неловкость не исчезла, а, наоборот, усилилась. Честно говоря, это здорово смахивало на клоунаду, но Коврова сделала вид, что ничего не заметила. – Ты что же, мысли мои читаешь?

– Мы с тобой вместе четверть века, – сказала Коврова. – Я не читаю, я угадываю.

– Да? А вот я про тебя даже угадать ничего не могу.

– На то я и баба, – сказала Коврова и тоже закурила. – Так ты вызвал меня по делу или просто поболтать?

– Я пригласил тебя, чтобы поболтать по делу, – сказал Бородич и, зацепив указательным пальцем, сильно оттянул книзу узел галстука, который вдруг начал душить его. – Не с кем мне больше по этому делу поболтать, Нина ты моя Константиновна. Понимаю, что радости тебе от этого никакой, одна головная боль, но что поделаешь, если ты у меня одна такая? Ты у меня одна, будто в ночи луна…

Сигарета в унизанных кольцами пальцах Ковровой едва заметно дрогнула, струйка дыма, ровно поднимавшаяся кверху с ее кончика, тоже дрогнула, сломалась и опять потекла вверх ровно и плавно.

– Давай опустим лирику, Иван Алексеевич, – ровным, как эта струйка, голосом сказала Коврова. – И не воображай, будто твои неприятности меня не радуют. Они служат лишим доказательством того, что тридцать лет назад ты выбрал не ту. Не ту, понимаешь? И давай закроем эту тему. Поговорим о деле. Что она выкинула на этот раз?

Бородич немного помолчал, приходя в себя после столь резкой отповеди.

– Она много чего выкинула, – сказал он наконец, – но дело не только и не столько в ней, сколько вот в этом.

Он подвинул записку к Ковровой. Та взяла ее кончиками пальцев, с несколько преувеличенной брезгливостью поднесла к глазам и прочла вслух. Ее тонкие брови на мгновение удивленно приподнялись и тут же опустились. Плоское лицо Ковровой снова стало безмятежным.

Она положила записку на край стола, затянулась сигаретой и сказала, дернув плечом:

– Я давно говорила, что твой зять – самый обыкновенный прохвост. Он был прохвостом в двенадцать лет, и он умрет прохвостом, даже если доживет до ста.

Бородин поперхнулся дымом, закашлялся и поднял на нее покрасневшие глаза.

– А при чем тут Алексей? – настороженно спросил он. – Тебе что-то известно?

– Мне известны две вещи, – по-прежнему ровно и безмятежно сказала Коврова. – Во-первых, он прохвост, а во-вторых, именно он занимался организационной частью этого твоего великого строительства. Выводы, по-моему, напрашиваются сами собой.

– Гм, – сказал Бородич. – Ну, это, знаешь ли, только твои предположения.., гипотезы, так сказать, фактов-то нет.

– Фактов нет, потому что ты боишься их искать, – жестко сказала Коврова. – Вот записка. Это самый настоящий факт. Мне представляется наиболее вероятным, что кто-то просто не поделил с твоим зятем барыши и решил отыграться таким вот сомнительным способом. Сам не гам и другому не дам, так сказать. Есть и другой вариант: некто кристально честный, но застенчивый, обнаружил, что тебя водят за нос, и решил встать на защиту добра, справедливости и бюджетных денег. Судя по способу, которым это было сделано, этот человек – полный кретин. Но тогда, опять же, напрашивается вопрос: почему твой зять, сотрудник ФСБ, начальник твоей охраны и фактический глава проекта, не заметил того, что сумел заметить какой-то недоумок? Странно, правда? А если заметил, почему молчит? Или ты думаешь, что записку написал он?

– Вряд ли, – задумчиво произнес губернатор. – Он мог бы просто подойти и сказать. Черт, во всем этом что-то есть… Но как же быть?

– Перестать охать и взяться за дело, – жестко сказала Коврова. – Этот аноним утверждает, что проект липовый. Нужно все хорошенько проверить, и начать, на мой взгляд, следует с составления новой калькуляции. Нужно поднять смету, заново все пересчитать, и тогда, я думаю, нам многое станет ясно.

– Ох, – сказал Бородич, – ох-хо-хонюшки… Напиться бы сейчас…

– Не возражаю, – откликнулась Коврова и изящным жестом раздавила в пепельнице сигарету. – Поезжай домой и напейся, а лучше просто прими успокоительное и полежи с книжкой на диване. А я дам задание бухгалтерии и прослежу, чтобы они занимались делом, а не чесали языками. Думаю, к завтрашнему утру у меня уже будет, что тебе сказать.

– Сто лет не лежал с книжкой на диване, – пожаловался Иван Алексеевич.

– Вот и займись. Не переживай, Ванечка, я сделаю все как надо. У меня давно чешутся руки задать хорошую трепку этому мерзавцу.

– Нинка, Нинка, – со вздохом сказал растроганный губернатор, – что бы я без тебя делал?

– Работал бы, – спокойно ответила Коврова и встала. – Мне пора, Иван Алексеевич. Как только что-нибудь обнаружится, я тебе позвоню.

Бородич тоже встал и проводил ее до дверей кабинета.

Когда дверь за ней закрылась с негромким характерным стуком, сидевший в одном из подвальных помещений здания областной администрации небритый человек в мятой белой рубашке снял с головы наушники, закурил и набрал на мобильном телефоне номер Губанова. Небрежно зажав дымящуюся сигарету в углу тонкогубого рта, он сделал краткое сообщение и отключился.

Губанов прибыл через двадцать минут. Губернатор к этому времени уже уехал, и аппаратура прослушивания молчала. Майор на ходу снял пальто, повесил его на вешалку и подсел к столу. Небритый человек в белой рубашке молча перемотал пленку, отыскивая нужный кусок, протянул майору наушники и включил воспроизведение.

Губанов слушал, прижав один наушник к голове, и по губам его блуждала всегдашняя ухмылка, с каждой минутой становившаяся все больше похожей на волчий оскал.

Дослушав до конца, он кивнул небритому, показывая, что магнитофон можно выключить.

– Мерси, – сказал он, кладя наушники на стол и закуривая. – Красиво сработано, а главное, очень вовремя. Древние римляне говорили: кто предупрежден, тот вооружен. Значит, теперь эта плоскомордая стерва станет копать под меня… Что ж, бог в помощь…

Он спохватился, что говорит лишнее, и покосился на небритого. Тот курил, полуприкрыв красные от недосыпания глаза. Лицо его было усталым и равнодушным: все это его совершенно не касалось. Губанов поднялся и похлопал его по плечу. Небритый кивнул, не открывая глаз, и лениво приложил два пальца к виску, вяло пародируя воинское приветствие. Майор еще раз хлопнул его по плечу, воткнул окурок в переполненную пепельницу и, сняв с вешалки пальто, вышел из аппаратной.

Шагая по длинному коридору с небрежно побеленными кирпичными стенами, майор Губанов все еще ухмылялся, хотя никакого веселья не испытывал. Петля начала затягиваться. Это было крайне опасно, но в то же время давало ощущение свободы: теперь все, что Губанову давно хотелось сделать, будет сделано в целях самозащиты. Перед лестницей, ведущей наверх, Губанов на секунду остановился, громко щелкнул пальцами и стал легко подниматься по ступенькам.