Петр Первый

Государственное тягло

В Петре сочетались противоположные черты характера. В одно и то же время он был вспыльчивым и хладнокровным, расточительным и бережливым до скупости, жестоким и милосердным, требовательным и снисходительным, грубым и нежным, расчетливым и опрометчивым. Все это создавало своего рода эмоциональный фон, на котором протекала государственная, дипломатическая и военная деятельность Петра.

При всей пестроте черт характера Петра он был удивительно цельной натурой. Идея служения государству, в которую глубоко уверовал царь и которой он подчинил свою деятельность, была сутью его жизни. Она пронизывала все его начинания. Если иметь это в виду, то кажущаяся несогласованность и подчас противоречивость его мероприятий приобретают определенное единство и законченность.

Началом этой службы Петр считал не время вступления на престол (1682) и даже не год отстранения царевны Софьи от регентства (1689), или, наконец, не смерть брата Ивана (1696), с которым он формально делил власть, а участие в деле государственного значения.

В 1713 году в связи с летней кампанией русских войск в Финляндии состоялась любопытная переписка между Петром и вице-адмиралом Крюйсом. Вице-адмирал предостерегал царя от непосредственного участия в морских и десантных операциях, всегда опасных для жизни. На эти уговоры царь ответил: «Я уже вящше осьмнадцати лет служу сему государству (о чем пространно не пишу, понеже всем то известно) и в коликих баталиях, акциях и балагерах (то есть осадах) был, везде от добрых и честных офицеров прошен был, дабы не отлучался».

Итак, службу «сему государству» Петр, по его подсчетам, начал 18 лет назад, то есть в 1695 году. Много позже, когда собирались материалы для «Истории Северной войны», царь в собственной записке внес уточнение: «начал служить с первого Азовского походу бомбардиром, когда каланчи взяты».

Таким образом, потешные игры и Кожуховские маневры, в которых царь отправлял должность барабанщика и бомбардира, первые увлечения кораблестроением, сооружение Переяславского флота, путешествие в Архангельск в его представлении остались за пределами «службы». Петр не включил все эти события в собственный послужной список, видимо, на том основании, что эти события не завершились результатами государственного значения.

Расширительное толкование своей службы как службы государственной Петр сочетал с более узким. При отсчете времени службы на море он руководствовался несколько иными критериями. В том же 1713 году, сообщая о небывалом шторме на Балтийском море, Петр пишет: «Правда, в 22 года, как я начал служить на море, разве два или три таких штормов видел». Следовательно, начало морской службы царь ведет со времени строительства Переяславской флотилии. Боевых действий эта флотилия не совершила, тем не менее Петр считал, что уже и тогда нес морскую службу, но еще не «служил сему государству».

Эпистолярное наследство Петра раскрывает и его представление о том, как следовало относиться к службе — с полной отдачей сил, с игнорированием личных, так сказать, частных интересов ради интересов государственных, с готовностью жертвовать жизнью ради достижения цели государственного значения.

В повседневной деятельности Петр часто выступал как бы в двух качествах. Когда царь «служил» бомбардиром, капитаном, полковником, корабельным мастером, видимо, он полагал себя частным лицом и носил имя Петра Михайлова. Будучи в чине шаутбейнахта, а затем вице-адмирала, он требовал, чтобы к нему обращались на флоте не как к государю, а как к лицу, носящему военно-морской чин: «Господин шаутбейнахт», «Господин вице-адмирал».

Как частный человек он присутствовал на семейных праздниках сослуживцев, хоронил лиц, которых высоко ценил при жизни, а также участвовал в придуманных им играх в «князя-кесаря» и в «князя-папу».

Когда царь строил корабль, штурмовал крепость или стремительно преодолевал огромные расстояния, чтобы принять личное участие в каком-либо деле, — он работал, причем работал не столько для того, чтобы внести личный вклад в дело, сколько для того, чтобы своим примером воодушевить других, показать необходимость хотя и изнурительного, но крайне полезного дела. Этого рода деятельность приобретала поучительно-педагогический характер.

Воспитательное значение личного примера едва ли не ярче всего описал один из «птенцов гнезда Петрова», младший современник Петра Иван Иванович Неплюев. После возвращения из-за границы, где Неплюев в числе других обучался военно-морскому делу, ему довелось сдавать царю экзамен. «В 8 часов государь приехал в одноколке и, мимо идучи, сказал нам: „Здорово, ребята“. Потом через некоторое время впустили нас в ассамблею, и генерал-адмирал (то есть царь) приказал Змаевичу напредь расспрашивать порознь, кто что знает о навигации. Потом, как дошла моя очередь (а я был, по условию между нами, из последних), то государь изволил подойти ко мне, не дав Змаевичу делать задачку, спросил: „Всему ли ты научился, для чего был послан?“ На что я ответствовал: „Всемилостивейший государь, прилежал я по всей своей возможности, но не могу похвалиться, что всему научился, а более почитаю себя пред вами рабом недостойным и того ради прошу, как пред богом, вашея ко мне щедроты“. При сказании сих слов я стал на колени, а государь, обратив руку праву ладонью, дал поцеловать и при том изволил молвить: „Видишь, братец, я и царь, да у меня на руках мозоли, а все оттого: показать вам пример и хотя б под старость видеть мне достойных помощников и слуг отечеству“».

Осмысливая поведение Петра, собирая факты, относящиеся к его военной и государственной деятельности, Феофан Прокопович создал теорию, смысл которой состоял в том, что «воины достойны толикого царя, и царь достоин есть толиких воев».

Внешний демократизм Петра никого не вводил в заблуждение относительно истинного характера его власти. Да и сам Петр отнюдь не стремился выдавать себя за народного царя. Он твердо знал, что в его государстве есть «благородное» сословие и сословие «подлое». Между ними пропасть: первое правит, второе подчиняется. Петр держал курс на укрепление позиций правящего сословия. В жизни Петр оставался абсолютным монархом во всех случаях: и тогда, когда выполнял обязанности корабельного мастера, и когда инкогнито находился в составе великого посольства, и когда водил в атаку батальон Новгородского полка во время Полтавской баталии, и когда велел жечь города «воров»-булавинцев, и когда проводил свой досуг на веселой пирушке в кругу друзей, и когда, наконец, присутствовал на крестинах у солдата бомбардирской роты Ивана Векшина, которому от своих щедрот, совсем не царских, преподнес подарок всего в три червонных.

Но Петр все же иногда сознательно пытался подчеркнуть свои две совершенно непохожие ипостаси, как, например, в случаях нарочито почтительного отношения к вышестоящим начальникам во время спуска кораблей.

Однажды в качестве частного лица, в данном случае хирурга, он присутствовал на похоронах своей пациентки. Больная страдала водянкой, и врачи, сколько ни пытались хирургическим вмешательством помочь ей, ничего сделать не могли. За дело взялся Петр, ему удалось выпустить воду, этим он очень гордился, ибо у патентованных хирургов выходила только кровь, но больная вскоре умерла.

В качестве частного лица он участвовал и в похоронах четырехлетнего младенца. Отец этого младенца, английский купец, устроил пышную церемонию, будто покойный был каким-либо знатным или заслуженным человеком. Длинная процессия шествовала пешком до самого кладбища. Среди участников похорон находился и Петр лишь потому, что являлся крестным отцом умершего.

Петр отличался исключительной бережливостью, когда речь шла о трате денег на личные нужды, и в то же время не скупился на расходы для гардероба своей супруги и строительства дворцов. В связи с этим между царем и Федором Матвеевичем Апраксиным произошел любопытный разговор. Апраксин заметил, что подарки, даваемые царем кумам, родильницам и прочим, столь ничтожны, «что и нашему брату стыдно давать такие». Упрек Апраксина Петр парировал следующим рассуждением:

— Это происходит отнюдь не от скупости, а оттого: 1) по-моему, самый способнейший способ к уменьшению пороков есть уменьшение надобностей, то и должен я в том быть примером подданным своим; 2) благоразумие требует держать расходы соответственно доходам, а мои доходы меньше ваших.

— Доходы твои состоят из миллионов, — возразил Апраксин.

— Мои собственные доходы состоят единственно в получаемом только жалованье по чинам, какие я ношу по сухопутной и морской службам, а из сих денег я и одеваю себя, и на другие нужды держу, и на подарки употребляю.

Здесь все те же две ипостаси Петра: государя могущественной державы, загородная резиденция которого в Петергофе не должна уступать Версалю, и Петра Михайлова, рачительного хозяина, живущего на жалованье и подающето пример экономной жизни своим подданным.

Расчетливость Петра, граничащая со скупостью, бросалась в глаза всем, кто имел возможность наблюдать его в повседневной жизни. Английский резидент Мэкензи доносил правительству в 1714 году: царь «всегда мог спросить у каждого, позволяет ли себе он, государь, удовольствия, доступные монарху столь обширных владений, повелителя столь многочисленного народа, тратит ли он на свою особу более, чем собственное жалованье, получаемое по месту, занимаемому в армии и флоте? Я слышал, что расходы царя именно таковы, что он так расчетлив не только в собственных, личных расходах, но и семье своей разрешает тратить в год не более, чем сколько получает в качестве вице-адмирала и генерала».

Итак, Петр Михайлов брал на себя обязанности частного лица, и поведение этого частного лица служило своего рода эталоном для подражания. Сведения об ином качестве Петра мы можем почерпнуть из нормативных актов. Устав воинский извещал подданных, что «его величество есть самовластный монарх, который никому на свете о своих делах ответа дать не должен, но силу и власть имеет, свои государства и земли, яко христианский государь, по своей воле и благомнению управлять». В другом акте эта мысль выражена еще короче: «Монархов власть есть самодержавная, которым повиноваться сам бог повелевает». Перед нами самодержец, обладатель никем и ничем не ограниченной власти, правивший подданными огромной страны по собственному «благомнению». Задача монарха Петра Алексеевича, как он ее представлял, — повелевать ради достижения конечной цели: общего блага подданных.

Впервые идея «общего блага» была высказана Петром в 1702 году в манифесте о призыве иностранцев на русскую службу. Несмотря на то, что манифест был составлен по частному поводу и предназначался для читателей, находившихся за пределами страны, его с полным основанием можно назвать документом программного значения. Петр намеревался так управлять, «дабы всяк и каждый из наших верных подданных чувствовать мог, какое наше единое намерение есть о их благосостоянии и приращении пещися». Эту мысль почти два десятилетия спустя Петр выразил яснее: «надлежит трудитца о пользе и прибытке общем, который бог нам пред очи кладет как внутрь, так и вне, от чего облегчен будет народ».

Что подразумевал Петр под «пользой и прибытком общим», каков реальный смысл этих слов? Дать четкий ответ на поставленный вопрос не представляется возможным прежде всего потому, что этой четкости, видимо, не было и у самого царя, по крайней мере, мы ее не обнаруживаем в изданных им законах. Понятие «общее благо» фигурировало в приличествующих случаю актах, и оно в зависимости от конкретной обстановки и целей, преследуемых данным актом, наполнялось различным содержанием. И все же, сопоставляя эти акты, изданные в разное время и по разному поводу, мы можем восстановить собирательный смысл «общего блага». Под ним подразумевалось развитие торговли, ремесел и мануфактур, соблюдение правосудия, искоренение «неправды и тягости» в сборах налогов и наборах рекрутов, защита безопасности границ страны и целостности ее территории. Все это вместе взятое должно было обеспечить повышение «благосостояния» подданных, их жизнь «в беспечалии».

В петровское время все население страны резко делилось на две категории — податную и привилегированную, каждая из коих состояла из сословий. К податному населению относились крестьяне и горожане, а к привилегированному — дворяне и духовенство. Жизнь в «беспечалии» каждого из сословий наполнялась особым содержанием, что заранее определяло социальное неравенство: «беспечальная» жизнь крепостного крестьянина складывалась совсем иначе, чем «беспечальная» жизнь дворянина.

При Петре сословная структура феодального общества осталась прежней, той же, что и при его предшественниках, но содержание сословных обязанностей изменилось. Новшества, если коротко определить их сущность, состояли в увеличении и расширении повинностей в пользу государства. Они коснулись всех сословий, в том числе и привилегированного дворянства. Нет нужды доказывать, что бремя государственных обязанностей по-разному отражалось на судьбах крестьянина, купца, дворянина и монаха.

В сословной иерархии крестьяне занимали самую низшую ступень. Тяготы войны, строительство промышленности, сооружение крепостей и городов, содержание государственного аппарата ложились на плечи прежде всего крестьян. К ранее существовавшим налогам и повинностям прибавились новые — рекрутская повинность, мобилизации на строительные работы, многочисленные налоги специального назначения (корабельные, драгунские, амуничные, седельные, хомутные и т. д.). Особенно обременительной считалась подводная повинность — необходимость поставлять телеги для перевозки грузов и рекрутов к театру военных действий, а также постойная повинность — обязанность обеспечить рекрутов не только ночлегом, но и продовольствием.

Интересы «государства» требовали, чтобы крестьянское хозяйство не подрывалось вконец владельческими повинностями. Именно этим соображением руководствовался Петр, когда готовил наказ «О бережении земледельцев», в котором сказано, что земледельцы «суть артерии государства, и как де чрез артерию (то есть большую жилу) все тело человеческое питается, так и государство последними, чего ради надлежит оных беречь и не отягощать через меру, но паче охранять от всяких нападков и разорений и особливо служилым людям порядочно с оными поступать». Крестьянин рассматривался здесь прежде всего как исправный налогоплательщик и поставщик рекрутов. Земледелец, разоренный непомерными поборами, не может выполнять этих своих главных обязанностей, следовательно, перестанет быть артерией государства, обеспечивающей его жизнеспособность.

Эта идея пронизывает и другие указы Петра, в той или иной мере затрагивающие крестьянский вопрос. Петр, например, обязывал воевод выявлять, кто из помещиков разоряет имения непомерным взиманием с крестьян повинностей. О них следовало доносить Сенату, чтобы тот передавал эти имения в управление другим лицам — родственникам помещика-разорителя.

Многократно издававшиеся указы о сыске беглых и возвращении их прежним владельцам в конечном счете тоже преследовали интересы не отдельного помещика, а государства, то есть помещичьего класса в целом. Бегство крестьян являлось формой их протеста. Сопровождаясь стихийным перераспределением крестьян между помещиками, оно наносило непосредственный ущерб государству, а также крестьянам, оставшимся на прежних местах жительства; от них правительство требовало уплаты налогов и поставки рекрутов, в том числе и за беглых. В итоге росли недоимки и увеличивалось число непоставленных рекрутов. Именно поэтому правительство вело беспощадную борьбу с беглыми.

Таким образом, «общее благо» применительно к крестьянину имело в виду сохранение его способностей выполнять весь комплекс государственных повинностей дворянско-бюрократического государства. Эту цель преследовало законодательство, когда в какой-то мере «оберегало» крестьянина и от помещика-разорителя, и от злоупотреблений местной администрации. Известен лишь единственный указ, продиктованный защитой интересов самих крестьян, но и тот носил рекомендательный характер. Царь взывал к совести мелкопоместных дворян, которые продавали детей от родителей, «как скотов», вследствие чего «немалой вопль бывает». Петр указал «оную продажу людям пресечь», но тут же сделал оговорку: «…а ежели невозможно того будет вовсе пресечь, то хотя бы по нужде и продавали целыми фамилиями или семьями, а не порознь».

Несколько по-иному расшифровывается содержание «общего блага» применительно к городскому населению. Горожане, как и крестьяне, являлись налогоплательщиками и поставщиками рекрутов, но горожане, кроме того, обеспечивали казну дополнительными доходами в виде пошлины от торговли и промыслов. Отсюда заботы Петра, уходящие своими корнями в прошлое, о развитии торговли и купечества.

Отец Петра, царь Алексей Михайлович, считал основой процветания государства развитую торговлю и поэтому опекал купечество. Петр считал торговлю необходимой отраслью хозяйства, но отнюдь не решающей. Изучая опыт других государств, Петр полагал, что эти государства «процветают и богатятся» от развития «купечества и всяких художников и рукоделий». Под «художниками и рукоделием» в те времена подразумевались ремесло и мануфактурная промышленность. «Служба» горожан в мануфактурном производстве относилась к числу их новых обязанностей, порожденных временем преобразований. Петр не останавливался перед принудительными мерами вовлечения купцов в крупную промышленность. «Буде волею не похотят, хотя в неволю» — так лаконично была выражена мысль о передаче частным лицам казенного предприятия, производившего сукно. Целесообразность принудительной меры была продиктована стремлением, «чтоб в пять лет не покупать мундиру заморского». Купцов, «которые написаны к той суконной фабрике в компанию», пришлось доставлять в Москву «в неволю» специально посланными солдатами.

«Общая польза» горожан, таким образом, теснейшим образом переплеталась с интересами дворянского государства. Тем выше благоденствие купца и промышленника, чем больше его торговые обороты, чем крупнее его промышленное хозяйство. Но чем богаче купец, чем разнообразнее области приложения его капиталов, тем больше доходов государству он приносит.

В конечном счете «благоденствие» горожанина зависело от того, какую долю его доходов государство изымало в свою пользу.

Практика вскрыла неразрешимое противоречие между «беспечалием» горожан и растущими потребностями государства в деньгах, необходимых на ведение войны, строительство флота, сооружение городов и крепостей. В этих условиях «интересы» купца и промышленника приносились в жертву государству. Установлено, что примерно около двух десятилетий нового столетия Петр не щадил купцов и многочисленные поборы и повинности в пользу государства разорили многих из них. Лишь за шесть-семь лет до смерти царь наградил промышленников рядом важных льгот и привилегий, способствовавших росту мануфактур. К ним относится предоставление крупным промышленникам права беспошлинно торговать изделиями своих предприятий, покупать крепостных крестьян к мануфактурам. Дворы владельцев мануфактур, кроме того, освобождались от постоев воинских команд и подводной повинности. Само собою разумеется, что перечисленными привилегиями могла воспользоваться лишь ничтожная часть городского населения. «Беспечалие» для остальных горожан означало выполнение ими своих обязанностей, способность их блюсти государственный интерес.

Идея государственного интереса проникла и в монашескую келью, круто изменив весь уклад монастырской жизни. Сытая и праздная жизнь «царских богомольцев», как в те времена называлось черное духовенство, и церковное благолепие обеспечивались трудом монастырских крестьян. Монастырские вотчины издавна являлись предметом покушений государства и помещиков, а далекая от христианских идеалов жизнь обитателей келий подвергалась суровой критике. Однако практические шаги не шли далее мер, ограничивавших рост монастырского землевладения и обличений аморального поведения монахов. Петр принудил служить государственному интересу и черное духовенство. Достаточно сопоставить два именных указа, отделенных друг от друга почти четвертью столетия, чтобы обнаружить устойчивое отношение Петра к условиям жизни монастырской братии. В указе 1701 года он ставил в пример древних монахов, которые «сами себе трудолюбивыми своими руками пищу промышляли и общежительно живеше, и многих нищих от своих рук питали». Нынешние же монахи, рассуждал царь, «сами чуждые труды поядаша, и начальные монахи во многие роскоши впадоша». В указе 1724 года Петр тоже считал, что большая часть монахов «тунеядцы суть», ибо ведут праздную жизнь и заботятся только о себе, в то время как до пострижения они были «троеданниками: то есть дому своему, государству и помещику».

Монастырям сначала было запрещено покупать и менять земли, а затем их лишили права распоряжаться доходами с вотчин, монашествующих посадили на скудный паек, одинаковый для владык и рядовой братии, им запретили держать в кельях бумагу и чернила. «Для пользы вечной и временной людям» монахи и монахини должны были заниматься «художествами»: столярным делом, иконописанием, прядением, шитьем, плетением кружев и прочим, «что не противно монашеству». Главное новшество состояло в том, что на монастыри возлагалась обязанность содержать за счет своих доходов увечных и дряхлых солдат и офицеров, а также училища. Вводя эти новшества, Петр рассуждал: «Наши монахи зажирели. Врата к небеси — вера, пост и молитва. Я очищу им путь к раю хлебом и водою, а не стерлядями и вином».

Смысл изменений в укладе жизни монашествующей братии и в хозяйственной деятельности монастырей состоял в использовании монастырских доходов для нужд государства. Жизнь в «беспечалии» черного духовенства означала, как видим, реальное ухудшение его положения. Недаром это духовенство не принимало преобразований и осуждало деятельность Петра.

Изменилось положение и белого духовенства. Приходские священники не могли успешно выполнять роль духовных пастырей, пребывая в темноте и невежестве. Отсюда указы, предписывавшие детям попов и дьяконов учиться в греческой и латинской школах, а также запрещение занимать «отцовы места» необученным детям. Один из указов предусматривал даже принудительное обучение: «А которые в учении быть не похотят, тех имать в школы неволею, и учить их к надежде лучшего священства».

Характерно, что Петр расширил обязанности и дворянства.

Во времена Петра праздную жизнь дворян в усадьбах заменила полная опасностей служба в полках и на кораблях, находившихся на театре военных действий, где надо было штурмовать крепости, участвовать в сражениях с великолепно вымуштрованной армией шведского короля. Дворянину пришлось облачиться в офицерский мундир и нести беспокойную службу в казармах и канцеляриях, которую он считал столь же обременительной, как и разорительной, ибо барское хозяйство оставалось без присмотра.

Многие дворяне стремились уклониться от службы, как и от выполнения другой обязанности, введенной Петром, — обязанности учиться.

Учебные заведения, организованные Петром, напоминали казарму, а учащиеся — рекрутов. Контингент учащихся школ и академий, выпускавших специалистов высшей квалификации, комплектовался из дворянских недорослей принудительно. Имея в виду Морскую академию, современник отметил, что «в обширной России не было ни одной знатной фамилии, которая бы не обязалась выслать в эту академию сына или другого родственника от 10- до 18-летнего возраста». В инструкции для Морской академии, учрежденной в 1715 году, есть пункт, написанный самим Петром: «Для унятия крика и бесчинства выбрать из гвардии отставных добрых солдат и быть им по человеку во всякой каморе во время учения иметь хлыст в руках; и буде кто из учеников станет бесчинствовать, оных бить, несмотря какой бы он фамилии ни был, под жестоким наказанием, кто поманет», то есть сделает поблажку.

Неизвестный автор оставил рассказ о том, как дворянские недоросли, чтобы уклониться от обучения в Навигацкой школе, куда они были определены, поступили в Спасский монастырь. Отсидеться в монастыре им, однако, не удалось. Когда об их поступке узнал Петр, он велел им всем бить сваи на Мойке, где сооружались пеньковые амбары. Тщетно пытались уговорить царя отменить свое решение такие вельможи, как Меншиков и Апраксин. Тогда Апраксин, рассчитав время, когда Петр будет проезжать мимо строительства, снял с себя кафтан, повесил его на шест, чтобы был заметен, и начал бить сваи. Петр заметил работавшего адмирала и спросил: «Для чего ты бьешь сваи?» Тот ответил: «Бьют сваи мои племянники и внучата, а я что за человек, какое имею в родстве преимущество?» После описанного эпизода недоросли были отправлены для обучения за границу.

Рассказ этот вряд ли можно отнести к числу вымышленных или обросших легендарными деталями. Петр действительно постоянно интересовался обучением дворянских недорослей, вникал во все детали распределения их по учебным заведениям и следил за их успехами в овладении программой.

Широко было распространено командирование дворянских недорослей за границу. Поначалу молодые люди овладевали преимущественно мореходством, кораблестроением, военным делом. Со временем за рубежом стали обучаться архитектуре, живописи, устройству парков, восточным языкам и т. д. Царь высоко ценил успехи тех, кто проявлял прилежание. В апреле 1716 года Петр повстречал живописцев, направлявшихся в Италию для совершенствования мастерства. Вот что он писал по этому поводу Екатерине в Данциг: «Попались мне навстречу Беклемишев и живописец Иван. И как оне приедут к вам, то попроси короля, чтоб велел свою персону ему списать, также и прочих, каво захочешь». Петр заканчивает письмо словами, выражающими гордость тем, что среди русских людей имелись живописцы, владевшие высоким мастерством: «дабы знали, что есть и из нашего народа добрые мастеры». «Живописец Иван» — это Иван Никитин, сын священника, талантливый портретист, искусно владевший кистью еще до поездки в Италию.

Обучение за границей считалось трудным делом и подчас влекло за собой материальные лишения. Пребывание на чужбине осложнялось незнанием языка. Отсюда попытки поскорее отбыть на родину, которые сурово пресекал царь.

Один из волонтеров, Иван Михайлович Головин, после четырехлетнего пребывания в Италии ради обучения кораблестроению и итальянскому языку возвратился на родину и предстал перед царем-экзаменатором. Ответы обнаружили полное незнание предмета. «Выучился ли хотя по-итальянски?» — спросил царь. Головин признался, что и здесь он не преуспел. «Ну так что же ты делал?» — допытывался царь. «Я курил табак, пил вино, веселился, учился музыке и редко выходил со двора», — чистосердечно ответил волонтер.

Видимо, надеясь на заступничество брата-фельдмаршала, Василий Петрович Шереметев ослушался повеления Петра, запрещавшего волонтерам жениться, и, вместо того чтобы снаряжать сына в дальнее путешествие, устроил свадьбу. Царь сурово напомнил, что указ надо блюсти как брату фельдмаршала, так и его племяннику. Вот какое распоряжение в связи с этим казусом получил Тихон Никитич Стрешнев в 1709 году: «сына Василия тотчас отправь в надлежащий путь и более недели не давай сроку; а ево, Василия, за ту вину, отняв чин, пошли на работу городовую, а жену ево — в прядильный дом; а дворы московские и загородные запечатать, и чтоб прямо работали так как и простые».

Напротив, царь испытывал неподдельную радость, когда кто-либо из дворянских недорослей сам проявлял интерес к науке, особенно военно-морской. Сын Никиты Зотова Конон решил поступить на службу во флот, о чем написал отцу письмо, содержание которого стало известно царю. Петр поспешил поддержать намерения Конона, отправив ему следующее послание: «Вчерашнего дня я видал письмо у отца вашего, от вас ко оному писанное, в котором сенц (то есть смысл) тот есть, чтоб вам обучитца службе, на море принадлежащей. Которое ваше желание зело мы любезно приняли и можем так сказать, что мы ни от единого человека из россиян такова прошения не слыхали, в котором вы первый объявились, понеже зело редко случаетца, дабы кто из младых, оставя в компаниях забавы, своею волею шуму морского слушать хотел. В протчем желаем вам, дабы господь бог вам в сем (зело изрядном и едва не первом на свете почитаемом) деле благословил и счастливо во свое время к отечеству возвратил».

Отечественные школы и обучение учеников за границей год за годом изменяли национальный состав военных и гражданских специалистов страны. Контингент учащихся в учебных заведениях по масштабам того времени был довольно значительным. Штаты Навигацкой школы предусматривали обучение в ней 500 учащихся. Этот комплект был достигнут в 1705 году. В Морской академии обучалось 300 человек, в Инженерной школе 400 — 150 человек, несколько десятков человек овладевали медициной в специальном медицинском училище. На Урайе дети мастеровых обучались горному делу в горных школах.

Созданная сеть учебных заведений позволила освободить от иностранцев прежде всего офицерский корпус. Уже после Прутского похода Петр уволил в отставку свыше 200 генералов и офицеров — иностранцев. Их число в полках не должно было превышать трети офицерского состава. Через три года офицеры-иностранцы подвергались экзамену, и все не выдержавшие его подлежали увольнению. В итоге в 20-х годах офицерский корпус на девять десятых состоял из русских офицеров.

Изобретательность дворян, стремившихся уклониться от обучения и тем более от службы, не знала границ, но и Петр не оставался в долгу, изобретая различные наказания таким дворянам. Среди прибыльщиков появились доносители, которые специализировались на выявлении нетчиков — так называли дворян, укрывавшихся от смотров и службы. Петр поощрял активность доносителей обещанием отдать имущество и деревни нетчика тому, кто его разоблачит. Первый указ с подобным обещанием царь обнародовал в 1711 году. В дальнейшем царь его периодически повторял, причем соблазнял «пожитками и деревнями» любого доносителя, «какого б оной низкого чина не был, или хотя слуга оного».

Разовые карательные меры к отдельным дворянам и группам дворян сменились серией указов, изданных в 1714 году. Они должны, по мысли Петра, вызвать существенные изменения в социальном облике господствующего сословия.

Зачем вылавливать отдельных дворян-нетчиков? — рассудил Петр. Куда проще создать для них такие условия, чтобы они сами стремились занять место в казармах и канцеляриях. Главная надежда стимулировать интерес дворян к службе возлагалась на Указ о единонаследии. Это едва ли не первый указ Петра, обнародованию которого предшествовало изучение порядков наследования имущества дворянами других стран. В то же время это, бесспорно, первый указ, положивший начало работы царя «пером».

Дворянин, как написано в указе, обязан служить «для пользы государства». С этой целью вводился порядок наследования недвижимых имений, целиком передаваемых только одному сыну. Остальные сыновья, оказавшись без поместий и, следовательно, без средств к существованию, должны были сами «хлеба своего искать службою, учением, торгами и прочим».

Указ о единонаследии подкрепляли другие акты, преследовавшие ту же цель. Один из них запрещал жениться дворянским недорослям, не овладевшим элементами цифири и геометрии. Другой не разрешал производить в офицеры дворян, которые не служили рядовыми в гвардейских полках. Третьим позволялось приобретать имения только по истечении семи лет на военной, или 10 лет на гражданской службе, или после 15 лет занятий торговлей. Тем, кто нигде не служил и не торговал, запрещалось покупать деревни, «даже до смерти».

Петр использовал еще одно средство для привлечения дворян на службу. Он периодически устраивал им смотры. Иногда для этой цели вызывались определенные группы дворян. Так, в 1713 году был назначен смотр нетчикам, то есть дворянам, не явившимся на службу в два предшествовавшие года. В 1714 году на смотр вызывались недоросли от 13 лет и выше. Два смотра носили повальный характер, на них обязывали явиться всех дворян независимо от возраста и занимаемой должности. Первый из них — о нем не сохранилось документов — происходил в 1715 году. Другой был проведен в 1721 — 1722 годах и оставил после себя множество однообразных по форме анкет о каждом дворянине, до сих пор не изученных.

Смотры выявляли дворян, упорно уклонявшихся от службы, существенно изменяли карьеру тех представителей привилегированного сословия, которые отличались усердием и способностями. Во время смотров учитывали также и недорослей: одних определяли в школы и отправляли учиться за границу, других приписывали в полки, где они проходили службы.

Впрочем, принудить всех дворян служить и учиться не удавалось и Петру. О невыполнении царских указов свидетельствует их обилие. Издание нового указа, повторявшего угрозы нетчикам, говорит о том, что предшествующий указ аналогичного содержания не выполнялся.

В 1715 году некий Михаил Бренчанинов донес царю о ярославском помещике Сергее Борзове, который хотя и моложе 30 лет, но «в доме своем укрываетца, а на твоей, государевой, службе при полку не служил». Последовала резолюция царя: «Ежели меньше 30 лет, то за такое презрение указа, отдать все сему доносителю».

Известный публицист петровского времени Иван Тихонович Посошков встречал «многое множество здоровых молодиков», каждый из которых «мог бы один пятерых неприятелей гнать», но они вместо службы в армии, пользуясь покровительством влиятельных родственников, пристраивались на доходные места в гражданской администрации и «живут у наживочных дел». Посошков изобразил колоритную фигуру дворянина Федора Пустошкина, который «уже состарился, а на службе ни на какой и одною ногою не бывал». От службы он откупался богатыми подарками либо прикидывался юродивым. Стоило, однако, посыльному выехать за околицу усадьбы, как Пустошкин «то и юродство свое отложит и, домой приехав, яко лев рыкает».

Сказанное позволяет раскрыть понятие «общее благо» в двух его значениях: таким, каким оно представлялось Петру, и таким, каким оно было в действительности.

Петр исходил из представления, что гармония и «благоденствие» наступят тогда, когда каждый из подданных будет безоговорочно выполнять возложенные на него обязанности. Только тогда возможны успехи торговли, промышленности, соблюдение правосудия, облегчение народа от всяких тягот и повинностей. «Общее благо» — это в конечном счете способность подданных служить государству.

Но в том-то и дело, что теоретики «общего блага», в том числе и Петр, за исходное брали существовавшее в ту пору социальное неравенство. Оно вступало в противоречие с идиллическими представлениями о всеобщем благоденствии.

Крестьянин, служа государству, должен был возделывать пашню, платить подати, поставлять рекрутов, нести повинности в пользу помещиков. Служба крестьянина государству Петра сопровождалась увеличением тягот. Служба дворянина хотя и стала обременительнее, но в конечном счете приносила ему дополнительные доходы: к барщине и оброку, которые он получал от крестьян, прибавилось денежное жалованье, выплачиваемое государством. Напомним, что доходную часть бюджета государства в значительной мере обеспечивали налоги, взимаемые все с тех же крестьян и городских ремесленников.

Ясно, что в этих условиях «общее благо» являлось фикцией. Плодами его воспользовались лишь дворяне и богатейшая часть купечества.

При преемниках Петра дворяне постепенно освобождались от обязанностей, которые наложил на них Петр. Систематический натиск чисто сословных дворянских интересов на «государственный интерес» при Екатерине II завершился знаменитыми манифестами дворянской «матушки-государыни» «О даровании вольности российскому дворянству» и «Жалованная грамота дворянству», превратившими дворян в паразитирующее сословие. Именно в новых условиях, когда дворянские недоросли были освобождены от обязанности служить и учиться, мог появиться персонаж комедии Фонвизина — Митрофанушка.