Петроградская повесть. Морская соль

АРЕСТ

У ворот нас встретил круглолицый матрос и с ним Любезный в своём широком ватнике с длинными рукавами. Оба тяжело дышали и вытирали пот с раскрасневшихся лиц.

— Не догнали? — спросил Малинин.

— Ушёл! — сказал круглолицый матрос виноватым тоном.

Подъехала машина с откинутым, как у экипажа, верхом. Из неё вышли солдатка с грудным младенцем на руках, какой-то человек с брезентовым портфелем и знакомая мне женщина-комиссар. Красивое лицо её было усталым и мрачным.

Ни на кого не глядя, они прошли мимо нас в Смольный.

— Сейф оказался пустым, графиня Панина забрала все фонды и скрылась с ними, — сказал шофёр. Он был в рыжей потёртой кожанке и в кожаной фуражке с ветровыми очками над козырьком. — Скотина титулованная! — выругался он, потом спросил Малинина: — Вам куда ехать?

— На Петроградскую, — сказал Малинин. — Садитесь, ребята! — Он открыл дверцу машины. — Вместе поедем, вы мне пригодитесь.

Мы с Любезным мигом устроились на широком сиденье.

Колёса мягко зашуршали, и машина без всякого грохота, Стремительно и плавно понеслась по аллее к наружным воротам.

Теперь город не пугал меня бесконечным нагромождением улиц.

Мне было приятно смотреть на мелькавшие дома и витрины магазинов, на шагающих строем солдат, на широкие круглые тумбы, обклеенные со всех сторон афишами, на двух маленьких кадетов со школьными ранцами за плечами, на продавцов газет, на фонари.

Машина свернула с проспекта и помчалась вдоль красивой решётки парка. Между чёрными стволами клёнов были видны осенние пруды и плавающие в них жёлтые лапчатые листья. Мне приятно было видеть деревья, и посыпанные песком дорожки, и деревянные крашеные мостики, и мокрые оголённые кусты…

Вот опять начались улицы, затем машина вырвалась на простор и помчалась по высокому мосту. По обе стороны от нас простирались серые гребнистые волны, вдали видны были ещё другие мосты, и тонкая, как стрела, колокольня над крепостью, и разноцветный витой купол мечети.

Малинин сидел рядом с шофёром и думал о чём-то своём.

Вдруг впереди я заметил высокую белую церковь. Теперь я отчётливо вспомнил, что тогда на фургоне мы ехали мимо неё. От волнения я вскочил на ноги и замахал руками.

— Это здесь! — закричал я. — Где-то здесь!

— Садись, — сказал шофёр. — Что ты орёшь?

Но я не мог усидеть на месте, я всё время поднимался и вытягивал шею.

Вот здесь я бежал мимо пожарной каланчи, вот здесь стояла дама с мопсом, вот тут, за углом, должен быть этот дом.

— Стойте! Вот он! Да стойте же!..

Малинин наконец обернулся, и я заметил, что он спал. Наверное, ему совсем не приходилось отдыхать в последние дни.

— Что такое? — спросил он и положил левую руку на локоть шофёра.

Машина стала.

— Дом! Дом, где офицеры, где Митрий! Вот здесь, совсем рядом.

— Успокойся, — сказал Малинин, — не надо кричать. Где дом?

— Вот здесь, за углом, — сказал я.

— Трогай помалу, — сказал Малинин шофёру.

Машина взяла вправо, и сразу стал виден дом с большим балконом, который держали на плечах две каменные женщины.

Как и тогда, улица была совсем пустой, только у ворот этого дома толпились люди.

— Этот дом? — спросил Малинин.

— Этот, — подтвердил я, чувствуя, что руки у меня начинают дрожать.

— Там солдаты, — сказал шофёр. — Должно быть, напали на след.

— Подъезжай к дому, — сказал Малинин.

Через минуту солдатская цепь преградила дорогу нашей машине.

— Стой! Выходи на мостовую!

— Свой! — сердито крикнул Малинин солдатам. — Не видите разве? Что тут у вас?

Но ему никто не ответил. Солдаты обступили машину со всех сторон.

И тут мы увидели, что это совсем не солдаты. У них только шинели солдатские, новенькие, не обношенные, и у многих они надеты просто так, нараспашку, поверх юнкерских гимнастёрок и офицерских кителей. И лица у этих солдат не солдатские: ни обветренных щетинистых скул, ни выжженных солнцем бровей, ни бледных сухих губ и рыжих от махорки усов. Совсем наоборот — вон у того даже золотой зуб во рту, а лица молодые, гладкие. И почти все с револьверами в руках.

— Так-с, — кричат они Малинину. — Господин большевик! Очень приятно! Сопротивляться, как понимаете, бессмысленно.

Они выхватывают у шофёра пистолет, снимают с Малинина ремень вместе с жёлтой кобурой револьвера, бесцеремонно выворачивают карманы и подталкивают обоих прикладами к дверям дома. Лысый офицер стоит на крыльце в шинели, стянутой ремнём.

— Увести в подвал! — распоряжается он.

У, рыхлопузый! Я готов броситься на него, но в это время длиннолицый жилистый юнкер хватает меня за шиворот и тоже тащит в дом. Однако у самых дверей он вдруг останавливается и что есть силы швыряет меня в сторону к воротам, поддаёт сзади сапогом и вталкивает под арку.

Любезный, получив сильный толчок в спину, летит за мной вслед и, не удержавшись на ногах, распластывается на булыжнике.

— Кто вздумает убежать — застрелим! — кричит юнкер и, гремя цепью, закрывает железные створки ворот.