Петроградская повесть. Морская соль

КРОВЬ НА БУЛЫЖНИКЕ

Теперь все обратили внимание на нас с Любезным. Нас стали расспрашивать.

И мы подробно рассказывали, как мы ехали с Малининым и как нас остановили солдаты, которые оказались юнкерами. И как они забрали Малинина и шофёра, и как потом в сторожке мы увидели раненого кашевара.

Нас хотели повести в штаб, но там сказали, что они уже всё знают.

С улицы доносилось урчание грузовиков, гудки автомобильных сирен, короткие боевые команды. Слова «восстание юнкеров» всё чаще раздавались вокруг.

Митрий прошёл мимо нас вместе с комиссаром в группе других людей.

Когда мы с Любезным вслед за ними тоже вышли на крыльцо, то увидели их всех отъезжающими в большом автомобиле.

Все были озабочены и заняты своим делом.

На крыльце было холодно, мы хотели вернуться обратно в вестибюль, но дневальный, дежуривший в дверях, был новый и не знал нас.

Мы сказали ему, что мы отсюда, из Смольного, и что матрос Панфилов знает нас.

— Матросов здесь нет, они юнкеров бьют, — сказал дневальный.

Тогда мы пошли на площадь.

Уже заметно рассвело, слышно было, как звонили в церквах.

Когда мы вышли на перекрёсток, то мимо нас пронеслась открытая трамвайная платформа с красногвардейцами, увешанными разным оружием.

Мы подождали трамвай и поехали тоже. В городе было неспокойно, но никто не знал толком о том, что произошло.

Мы ехали довольно долго. На деревянном длинном мосту трамвай неожиданно остановился.

— Дальше не пойдёт, — сказала кондукторша. — Стреляют там.

Вместе с другими пассажирами мы вышли на мостовую. Впереди стояло, оказывается, ещё несколько трамваев. Дальше тянулась странно безлюдная улица.

Мы прошли по этой улице квартала два. Вдруг часто-часто забил пулемёт. Стреляли откуда-то с крыши, пули с визгом отскакивали от мостовой. Мы побежали вперёд и свернули за угол. Тут поперёк улицы лежала колёсами вверх трамвайная платформа. Из мостовой были выворочены камни и навалены грудой. И за этими грудами и за платформой прятались красногвардейцы и, кто с колена, кто лёжа, стреляли.

— Эй, куда прёте, чёртово семя! — услышали мы и увидели мастерового в грязном переднике. Он потянул меня за конец башлыка вниз в подвальное помещение, где была керосиновая лавка.

— Вам что, жизнь не дорога? — грозно, спросил он и сказал, чтоб мы ушли подальше от двери.

Но сам он всё время высовывался.

— Вон он откуда бьёт, — сказал он, — глядите!

Нестройные, но яростные крики раздались на улице. Красногвардейцы все разом выскочили из-за опрокинутой платформы и бросились вперёд. Пулемёт тревожно застучал. Казалось, что он вот-вот должен захлебнуться, но он всё бил и бил. Из дверей нам было видно, как красногвардейцы падали на мостовую. Наконец пулемёт смолк, и мы увидели, что красногвардейцы бегут обратно к платформе и что их теперь много меньше, чем было раньше.

Стало совсем тихо. И опять было слышно, как где-то за домами как ни в чём не бывало звонят колокола.

Внезапно мы услышали голоса:

— Везут! Везут!..

Раздался грохот колёс по булыжнику, и на углу около перевёрнутой платформы появилась пушка, совершенно такая же, как те две пушки, отнятые у юнкеров. Её быстро повернули стволом вперёд и, раскидывая камни, стили укреплять в земле станину.

Немного погодя раздалась команда, и отрывистый, как бы сдвоенный удар потряс всё вокруг. Подряд раздалось ещё несколько таких же ударов. Красногвардейцы снова выскочили из-за платформы и, стреляя на ходу, побежали вперёд.

Пулемёт взялся было снова, но хрястнул и замолчал.

До нас донеслись торжествующие крики — крики победы.

— Бежимте, ребята! — сказал керосинщик и первый выскочил из подвала.

Но мы быстро обогнали его и достигли дома, у которого столпились красногвардейцы и моряки.

— Гляди, — сказал, останавливаясь, Любезный.

Опрокинутый пулемёт валялся перед нами на панели в груде обломков. Рядом на каменном щебне лежал юнкер. Он лежал лицом вниз, смолянистые волосы на его затылке топорщились от ветра, и тёмная, стынущая струя медленно текла по булыжнику из-под его головы. Хотя он лежал лицом вниз, я сразу безошибочно узнал его и вспомнил о раненой девушке…

Я беспомощно оглянулся, и, должно быть, в моих глазах отразились растерянность и страх и неподготовленность к зрелищу смерти. Керосинщик подошёл к нам, сказал серьёзно и тихо:

— Вам тут нечего делать, ребята…

И, сняв свой фартук, накрыл им убитого.

Дверь в дом была широко распахнута. По белой мраморной лестнице, путаясь ногами в сбитом ковре, спускались офицеры и юнкера. Они держали руки поднятыми немного выше плеч. Лица их с трясущимися, отвисшими челюстями отражались в большом простреленном зеркале над камином.

За ними, поигрывая своим огромным пистолетом, шёл матрос Панфилов.