Петроградская повесть. Морская соль

ПОПУТНЫЙ ВЕТЕР

Трёхмачтовая моторно-парусная шхуна «Лада», о которой говорил Дусе Раутский, вошла в Неву на рассвете, когда разводят мосты. В полусумраке белой ночи стройный её силуэт неслышно скользил по реке меж уснувших каменных громад города. Паруса были убраны, и только великолепный рангоут выделялся на фоне бледного неба.

Правый створ Кировского моста был отведён в сторону. Чуть слышно постукивая мотором, «Лада» прошла меж каменных быков и, отвернув влево, замерла, став на якорь как раз против домика Петра I.

Набережная в это время была совершенно безлюдна. На противоположной стороне, в Летнем саду, выглядывали из-за чёрных стволов старых лип белые фигуры мраморных статуй. Покоряясь общему безмолвию, Нева казалась недвижимой, только слабый рокот струй, ударяющихся о штевень, выдавал вечное течение реки.

Наконец первые солнечные лучи затрепетали на золотом шпиле Петропавловской крепости. Огромные дуги мостов, белая колоннада Фондовой биржи, богатырский шлём Исаакия, дома, деревья, чугунные ограды садов — всё становилось с каждой минутой отчётливее в прозрачном и свежем утреннем воздухе.

Вот откуда-то издалека, с Выборгской стороны, донёсся заглушённый расстоянием заводской гудок. Призывные звуки горна возвестили начало дня.

Весть о прибытии судна тотчас распространилась по училищу.

В то утро Дуся впервые увидел «Ладу». Шхуна стояла довольно далеко от берега и казалась столь же заманчивой, как и недоступной.

Но всё сложилось для него и неожиданно и удачно.

Всё утро Дуся провёл на набережной.

Вот от «Лады» отвалила шлюпка. Три моряка, из которых двое гребли, а один сидел на руле и подавал команду, подвели шлюпку к нижним ступеням гранитной лестницы, спускавшейся к самой воде. Дуся обрадовался, узнав в сидевшем на корме загорелом моряке мичмана Гаврюшина.

Мичман, очевидно, торопился и, не задерживаясь, прямо через булыжную мостовую прошёл к училищу. Тогда ещё тут не было деревьев, цветов и асфальта. В том месте, где теперь стоит «Аврора», работала землечерпалка, выбирая ковшами грунт со дна реки, чтобы крейсер смог свободно подойти вплотную к гранитной стене набережной.

Занятий в тот день не было. Большинство новичков получили разрешение навестить своих родных перед началом учебного года. Дусю никто не тревожил, да и сам он ничего не замечал вокруг, кроме «Лады».

Вдруг кто-то свистнул у него за спиной. Дуся оглянулся и увидел перед собой Тропиночкина. Он был уже в полной форме, при погонах и с лентой на бескозырке.

— Это наша шхуна, нахимовская, — сказал он и с важностью поправил погон на своём плече.

— Ты когда же всё получил? — спросил Дуся, разглядывая его новую форму.

— А сейчас — как приехал, так и получил, — сказал Тропиночкин.

— Ты, наверное, без торжественности получил?

— Вот так без торжественности! — возразил Тропиночкин. — Мне сам дежурный офицер всё выдал и руку даже пожал… Здравствуйте, товарищ капитан-лейтенант! — бойко крикнул он, увидев приблизившегося к ним Стрижникова, за которым в некотором отдалении шли начальник училища Бахрушев и мичман Гаврюшин.

— Здравствуйте, Тропиночкин, — сказал «папа-мама». — Как вы себя чувствуете? Здоровы? И уже в полной форме! Поздравляю!

— Служу Советскому Союзу! — очень громко ответил Тропиночкин, косясь на подошедшего начальника.

— Так это и есть Тропиночкин? — спросил Бахрушев.

— Так точно, — улыбнулся Стрижников.

— Тот самый? — спросил начальник.

— Тот самый, — серьёзно сказал «папа-мама».

— Ну что же, значит, опять вместе, — сказал начальник и посмотрел на Дусю. — Теперь уж вам шалить придётся меньше, а учиться больше. Не возражаете?

И Дуся и Тропиночкин смущённо молчали, не зная, что сказать.

— Они что же, тут одни? — озабоченно спросил начальник.

— Да, — сказал «папа-мама», — остальных я отпустил сегодня, а им некуда, вы же знаете…

— Знаю, — сказал Бахрушев и нахмурился, точно от внезапной боли, но вдруг, повернувшись к мичману Гаврюшину, спросил, прищурясь.

— А вы, мичман, почему не возьмёте их на свою бригантину? Не всё же им на плотах кататься. Как-никак — будущие моряки!

Мичман Гаврюшин совсем, по-видимому, и не ожидал такого поворота дела. Однако же отозвался с готовностью:

— Что ж, пускай пообвыкнут. На корабле места хватит.

— Вот и добро! — сказал начальник. — Когда вы снимаетесь с якоря?

— Завтра при разводке мостов, — сказал мичман Гаврюшин и, как показалось Дусе, чуть заметно подмигнул им с Тропиночкиным…

Вот так и получилось, что в тот же день перед вечерней поверкой шлюпка доставила Дусю и Тропиночкина к деревянному крепкому борту шхуны, и они с гордостью поднялись на палубу по верёвочному трапу.

«Лада» ни в чём не обманула их ожиданий — не только издали, но и вблизи она была именно такой, какой они представляли её себе ещё раньше. Казалось, она сошла со страниц, любимых книг, с картин и рисунков, издавна волновавших воображение. С невольным почтением смотрели они на тридцатиметровые мачты, высившиеся над их головами.

Команда шхуны была уже укомплектована. Нахимовцы-выпускники и около десяти матросов судовой команды составляли экипаж судна.

На палубе новичков встретил Раутский. Он провёл их в маленькую кают-компанию, где стоял единственный стол и два деревянных дивана, а на стене рядом с барометром висел чертеж «Лады» с наименованием всех её частей.

— Я вам советую, — сказал Раутский, — употребить время, оставшееся до похода, на изучение нашей шхуны.

И они с жаром принялись за дело: срисовывали в тетрадь паруса, записывали их названия и самозабвенно твердили: грот-трисель, кливер, стаксель, бом-кливер… Затем, показывая на чертёж, без конца задавали друг другу вопросы: что такое бушприт? Для чего служит брашпиль? Где у паруса фаловый угол, где галсовый, где шкотовый?..

Рано утром «Лада» снялась с якоря. Миновав мосты, вышли в устье Невы, тесно заставленное судами. В Торговом порту высились над причалами огромные портальные краны. Плавно поворачивая журавлиные головы, они вздымали на тонких стальных тросах тяжёлые кипы груза и, пронеся их по воздуху, осторожно опускали в глубокие трюмы судов. «Лада» прошла мимо и вышла в залив.

До сих пор шхуна двигалась механическим ходом. Денис и Тропиночкин с нетерпением ожидали, когда будут подняты паруса. Они уже заметили, что ветер дул наилучшим образом, то есть вбок по траверзу, обеспечивая возможность движения в галфинд, или в полветра. Наконец из рубки показались командир «Лады» капитан-лейтенант Иверцев и мичман Гаврюшин.

Командир приказал вахтенному начальнику вызвать всех наверх.

Корабль ожил.

Раздались авральные звонки, прозвучала громкая команда:

— По местам стоять, приготовиться паруса ставить!

Под свист боцманских дудок эта команда повторилась в разных концах корабля. Каждый из нахимовцев, видимо, заранее знал своё место и теперь спешил на свой пост.

Быстро образовались четыре отдельные группы: на носу корабля, у фок-мачты, у грот-мачты и у бизань-мачты.

Командиры постов по очереди доложили Иверцеву о наличии личного состава и готовности ставить паруса. Молодые моряки тотчас принялись снимать чехлы, развязывать паруса, разносить фалы, ниралы, шкоты.

Капитан-лейтенант Иверцев быстрым, внимательным взором оглядел палубу и, вытянувшись во весь рост, звучным отрывистым голосом скомандовал:

— На фалах и ниралах, гафель-гарделях и дерик-фалах! Паруса поднять!

Молодые моряки кинулись по своим местам. Раздалась команда:

— Марсовые, по вантам!

Началось общее движение. Каждый делал своё дело.

Денис по указанию мичмана помогал травить топенанты. Тропиночкин вместе с другими закреплял фалы.

Прошло несколько незаметных минут, и вот уже паруса, хлопая на ветру, поднялись по тросам бегучего такелажа и надулись.

Мотор смолк; судно, чуть накренясь, резало форштевнем волну.

Мичман Гаврюшин подошёл к Иверцеву и, вытянувшись, доложил, что паруса подняты в срок.

Командир еле заметно кивнул и выбил о борт пепел из трубки.

— «Громада двинулась и рассекает волны», — медленно продекламировал он.

…В Кронштадт пришли в полдень и, убрав паруса, ошвартовались у Петровской пристани, вблизи памятника Петру.

Пётр стоял на постаменте в бронзовом камзоле и громадных литых сапогах с ботфортами. В правой руке он держал обнажённую шпагу, опущенную остриём вниз.

«Оборону флота и сего места держать до последней силы и живота, яко наиглавнейшее дело», — прочёл Денис слова, высеченные на граните.

Вдруг у гранитного парапета набережной Денис увидел маленькую худенькую старушку в полосатой кофточке и тёмной кружевной косынке. Он уже несколько раз перед тем подумал о своей бабушке, ведь она жила тут, совсем недалеко. Неужели это она?

— Бабушка! — крикнул он, расталкивая товарищей и пробиваясь к ней.

Она обняла его голову своими лёгкими сухими руками, и он почувствовал, что ей трудно дышать. Постепенно бабушка успокоилась, и Денис стал рассказывать ей о походе и о том, что из всего их класса на шхуне идут только он и его друг — Тропиночкин.

И бабушке, казалось, передалось его счастье. Глаза её прояснились, и она всё гладила рукой стриженый его затылок.

— Как же ты узнала, что я тут? — спросил Денис.

— Сердце моё почуяло, как увидела маленьких моряков на площади, так и бросилась сюда.

Денис подозвал Тропиночкина и познакомил его с бабушкой.

Но надо было торопиться. На «Ладе» уже готовились отдать швартовы.

К ним подошёл Раутский и сказал, что пора прощаться: шхуну вызывают на рейд.

— Ну, в добрый час, — сказала бабушка и торопливо поцеловала сначала Дениса, потом Тропиночкина.

С борта «Лады» на них смотрела вся юная команда шхуны.

— Да здравствует мать Героя Советского Союза Парамонова! — раздался вдруг с палубы чей-то звонкий молодой голос.

— Ура-а! — дружно подхватили все находившиеся на палубе.

Бабушка вздрогнула, улыбнулась и потом долго ещё смотрела вслед кораблю.

А «Лада» уже выходила в открытый простор.

Опять подняли паруса.

Стоя на палубе, Денис слушал тонкий свист ветра в натянутых вантах, рокот вспененной штевнем волны.

Над самой его головой возникал то и дело негромкий трепетный звук, похожий на взмах крыльев.

Денис посмотрел вверх. Узкий, украшенный звездой походный вымпел бился над его головой на встречном ветру.

Глубокое радостное волнение охватило юного моряка. Казалось, он слышит чей-то далёкий призыв, чувствует сердцем властный и сильный зов жизни, обещание борьбы, подвига, счастья.

Кто-то, подойдя, касается его локтем. Это Тропиночкин.

Над бледной поверхностью залива возникают низкие, приземистые линии дальнего берега; с каждой минутой всё явственнее обозначаются тяжёлые серые контуры фортов, низкие прибрежные сосны и огромные валуны, о которые вечно бьётся море.

В Ленинграде, на одном из самых красивых проспектов, стоит памятник морякам русского миноносца, которые предпочли потопить свой корабль и умереть, но не запятнать позором плена флотское знамя России.

У памятника играют на холме дети. По аллеям раскинувшегося здесь парка любят гулять жители города-героя.

Иногда тут сквозь шум улицы становится слышен легкий, отчётливый шаг колонны молодых моряков.

Ритмично покачиваясь на ходу, шеренги нахимовцев приближаются к памятнику. Раздаётся команда:

— Смирно! Равнение на-пра-во!..

Кажется, затихает шум города, лишь гулко и чётко звучат шаги. Юные лица поворачиваются к монументу, и вся колонна в торжественном молчании проходит дальше.

В этот миг все, кто есть вокруг, невольно останавливаются и долго смотрят вслед молодым морякам, потому что нельзя не проводить добрым взглядом юных солдат страны, отдающих честь славе русского оружия.