Певец Волги Д. В. Садовников

СТИХОТВОРЕНИЯ

К Волге. Посмертное стихотворение. Впервые опубликовано в сборнике «Помочь», 1892 г. (Помечено датой 1 февраля 1883 г.)

В Жегулях. Посмертное стихотворение. Впервые опубликовано в сборнике «Помочь», 1892 г. (Помечено датой 22 января 1883 г.)

Атаман и есаул. Впервые опубликовано в журн. «Волжский вестник», 1883 г., № 5.

В этом стихотворении Садовников использовал популярный в Поволжье сюжет о Разине и разбойнике Уракове. Непосредственным источником послужил текст предания об Ураковом бугре, опубликованный в Саратовских губернских ведомостях, 1859 г., № 3. (Этот текст перепечатан в сборнике А. Н. Минха «Народные обычаи, обряды, суеверия и предрассудки крестьян Саратовской губ.», 1890 г., и оттуда А. Н. Лозановой в сборнике «Песни и сказания о Разине и Пугачеве», Академия, 1935 г.)

О распространенности и живучести этого предания в Поволжье говорят позднейшие записи: Б. В. Зайковского (см. его статью «Бугор Стеньки Разина», Саратов, 1907 г.) и Е. Шаповалова (1936 г.). Последняя легенда особенно интересна, так как записана в районе собирательской работы Садовникова — в Жигулях на Молодецком кургане (опубликовано в сборнике М. А. Емельянова «Степан Разин на Волге», Куйбышев, 1939 г.).

В передаче сюжета Садовников близок к своему источнику. В предании подчеркнуты мотивы классовой борьбы (Разин нападает только на богатых) и чародейства (Разина не берут пули). В своем стихотворении Садовников сдержанно, с большим художественным чутьем, пользуется традиционными приемами песенного народного эпоса: параллелизмами («Видать соколенка по напуску, видать подростка по замыслу»), повторениями целого эпизода, смысловых частей слова («полны́м полно́»), одного и того же слова в двух следующих друг за другом стихах («Взял его Ураков в подручники, что в подручники — есаулики»); постоянными эпитетами («Волга-матушка», «удалых добрых молодцев», «посуда мимоезжая» и т. п.); композиционными приемами: контрастностью образов как основой для развертывания сюжета (жадный разбойник Ураков и широкий по натуре, защитник бедноты Разин) и диалогом, движущим развитие действия.

Стихотворение написано белым стихом, с типичным для народного стихосложения ударением на третьем от конца слоге.

Астраханский загул. Стенькина шуба. Суд. Первые два стихотворения впервые опубликованы в журн. «Слово», 1881 г. (февраль). Третье, посмертное, впервые опубликовано по черновым наброскам поэта в журн. «Наше время», 1893 г., № 10.

Все три стихотворения («Астраханский загул», «Стенькина шуба». «Суд»), представляющие собою одну поэтическую трилогию, объединены общим сюжетом: астраханский загул Разина после его возвращения из персидского похода, вымогательства воеводы, эпизод с шубой и последовавшая за этим жестокая расправа.

В подобном контексте рассказ о шубе, подаренной Разиным воеводе, подробно разработан в народном предании, записанном П. И. Якушкиным (впервые опубликовано под заголовком «Путевые письма из Астраханской губ.», в «Отечественных записках», 1868 г., т. 180) и в хронографе о Разине (опубликовано в журн. «Москвитянин», 1841 г., т. IV, стр. 168). Рассказы о шубе и расправе с воеводой, в качестве отдельных эпизодов и в ином осмыслении, вшили в сказку, записанную Садовниковым (см, сказку 1 нашего сборника). Эпизод с шубой изложен — по хронографу — Н. И. Костомаровым в его монографии «Бунт Стеньки Разина».

В своей трактовке образа Разина (особая подчеркнутость социальных черт: Разин — предводитель голытьбы), в разработке исторических, бытовых и психологических деталей, Садовников почти буквально следует за Н. И. Костомаровым, построившим образ Разина на материалах народного творчества — песнях и преданиях.

Непосредственное воздействие народного предания, а быть может и хронографа, сказалось в мотивировке расправы с воеводой и в подробной разработке вымогательств воеводы (запись Якушкина).

По приемам стиля, по их ритмико-синтаксическому построению все три стихотворения слабо отступают от книжного канона. Они написаны четверостишиями с рифмовкой четных строк. Влияние народной поэзии сказалось главным образом в лексике, близкой народной речи, и в четких концовках стихотворений, как развязке назревшего конфликта. Особенно интересна ироническая концовка стихотворения «Суд»:

в которой использован мотив народного предания в записи самого поэта (см. сказку I, стр. 66).

Из волжских песен. I. «Приплыл Стенька Разин…» Впервые опубликовано в журн. «Волжский вестник», 1883 г., № 27.

Источником для этого стихотворения послужил поэту текст записанной им в Симбирской губ. легенды о разгроме Разина под Симбирском (см. 4). Причину неудачи Разина Садовников дает в интерпретации народной легенды.

Сюжет построен целиком на местном предании и облечен поэтом в песенную форму, близкую по своим приемам к народной. Любопытен прием парных и тройных рифм в наиболее напряженных по действию местах (больше к концу песни). Стихотворение написано трехстопным хореем сплошь на женском стихе.

По размеру и всему построению это стихотворение чрезвычайно близко к стихотворению Пушкина из его цикла песен о Стеньке Разине: «Ходил Стенька Разин — в Астрахань город…» (сюжет стихотворения — популярный эпизод с шубой). Не исключена возможность непосредственного влияния на Садовникова этого песенного опыта Пушкина.

II. В остроге. Впервые опубликовано в журн. «Волжский вестник», 1883 г., № 27.

В этом стихотворении Садовников использовал один из популярнейших мотивов народных преданий и песен — чародейство Разина и его чудесное бегство из острога.

Близка к сюжету стихотворения запись П. И. Якушкина (см. сб. Лозановой. № 43, стр. 111).

Тот же мотив — в сказке Садовникова (см. I) и в песнях о «девке-астраханке» (см. Киреевский, Песни, стр. 141–143). Стихотворение написано четырехстопным хореем, четверостишиями. Любопытен прием объединения в строфе трех смежных рифм, причем первый стих в строфе остается нерифмованиым. Такой прием мы встречаем в народной песне, но последовательное применение его на всем протяжении песни является уже моментом стилизации.

В Жегули! Посмертное стихотворение. Впервые опубликовано по черновикам Д. Н. Садовникова в журн. «Наше время»), 1803 г., № 6.

«Из-за острова на стрежень». Впервые опубликовано в журн. «Волжский вестник», 1883 г., № 12, подзаголовком «Из волжских песен».

Сюжет стихотворения — рассказ о персидской княжне, брошенной Разиным в Волгу, — отголосок предания, впервые рассказанного иностранцем Стрейсом. Никаких документальных данных об этом факте не сохранилось. В устной передаче мы встречаем его в записи П. И. Якушкина и как слабый отголосок — в сказке, записанной Садовниковым (см. 1).

В своем стихотворении Садовников следует Н. И. Костомарову, изложившему это предание в своей монографии «Бунт Стеньки Разина» по Стрейсу. Это сказывается на подробностях разработки сюжета: у Садовникова, как и у Костомарова, действие происходит на струге на середине реки, а не в казачьем круге, как записано Якушкиным.

Стихотворение Садовникова, написанное четырехстопным хореем, сделалось одной из популярнейших русских народных песен. В устной передаче оно бытует уже с начала 90-х годов, о чем имеется ряд свидетельств.

По словам бывшего рабочего-прядильщика фабрики «Красный перевал» (Ярославль) Л. И. Месевича, в 1895 г. в Ярославле солдаты разыгрывали «Стеньку Разина»: с песней «Из-за острова на стрежень» они выезжали на лодках и бросали «красавицу» в Волгу. Живую девушку заменяло чучело. (Запись наша. — Архив Государственного литературного музея.)

Влияние сюжета песни «Из-за острова на стрежень» сказалось на заключительном эпизоде одного из вариантов народной драмы «Черный ворон». Выходит атаман и говорит:

Разбойники бросают девушку в Волгу (на пол), все вскакивают с мест и поют:

(Все пляшут.)

Народная драма «Черный ворон», по свидетельству А. Ф. Кандеева, бывшего прядильщика фабрики «Пролетарка» (г. Калинин), бытовала на текстильных фабриках Твери в 90-х годах. (Запись наша. — Архив Государственного литературного музея).

Начиная с 1913 г., песня «Из-за острова на стрежень» появляется в лубочных песенниках, что особенно содействует ее популяризации. Однако в песенники вошел не авторский текст стихотворения, а его народная переделка.

Стихотворение Д. Н. Садовникова «Из-за острова на стрежень» публикуется в песенниках и значительно раньше, но не как самостоятельное произведение, а в тексте стихотворения не выясненного нами автора «Жертва Волги» (см. песенники: «Молодой матрос», изд. Холмушиных, 1901 г., «Вниз по матушке по Волге», 1908 и 1910 гг., «Не гулял с кистенем», 1913 г. и др.).

Текст стихотворения «Из-за острова на стрежень», механически соединенный с стихотворением «Жертва Волги», еще дальше отступает от текста Садовникова, чем народная его переделка; он полон чисто механических искажений. Трудно допустить, чтобы такая бездарная переработка могла явиться источником для народной песни, тем более, что мы не встречали ни одного устного варианта этой песни, который бы заключал в себе хоть одну строфу стихотворения «Жертва Волги». Вернее, что автор данного стихотворения сам воспользовался народной переделкой стихотворения Садовникова, исказив ее.

Тексты устной передачи (наиболее ранняя из известных нам записей — 1907 г.) на три строфы короче текста Садовникова. Слова: «Ничего не пожалею, буйну голову отдам…» обращены в народной переделке не к красавице-княжне, а к Волге, что совершенно меняет их смысл. Эпитет «пьяный атаман» заменен в народной переделке «грозный атаман». Все это указывает на творческий характер народной переделки.

В народный лубок песня проникла уже в советское время. В 1923 г. вышла первым изданием хромолитография с оригинала художника Б. М. Кустодиева. На ней изображены Разин с княжной на струге среди Волги. Под картинкой — текст стихотворения. В 1925 г. вышло ее второе издание. По сообщению знатока народного лубка С. А. Клепикова, просмотревшего громадные собрания Всесоюзной библиотеки им. В. И. Ленина и Государственного литературного музея, более ранних лубочных изданий на этот сюжет не обнаружено.

Песня «Из-за острова на стрежень» до сих пор остается одной из любимейших песен молодежи.

Настасьина могила. Впервые опубликовано в журн. «Русская мысль», 1881 г., кн. X (с пометкой: «Волжское предание, посвящается В. М. Максимову»).

В этом стихотворении Садовников использовал в качестве сюжета народное предание, опубликованное им в очерке «Бугор Стеньки Разина» («Нива», 1875 г., № 11). К сожалению, поэт не указывает, откуда оно им заимствовано, b дает его не в точном тексте, а в пересказе.

Зазноба. Впервые опубликовано в журн. «Русская мысль», 1882 г., кн. III.

Сюжет в целом не имеет полной аналогии в устной традиции, но мотив любовных похождений Разина — один из популярнейших в народных преданиях. Так, например, в сказке, записанной Садовниковым (см. I), рассказывается о ряде подобных приключений: «перва встреча» с Евфросинией, похищение купеческой дочери Марии Федоровны, прекрасной королевы Елены из Персии и др.; в предании, записанном в 50-х годах Железновым (известным историком и этнографом уральского казачества), рассказывается о пленной девице и с большой силой изображается страстная натура Разина: «Ее. — говорит Разин, — никому ни за какие тысячи не уступлю, за нее, говорит, самого чорта в бараний рог согну! А другой кто и не суйся лучше: всякого иного в лапшу искрошу, в муку измелю».

В своем изображений бесшабашной, «неуемной» натуры, человека сильных страстей поэт верен народному образу Разина. Верно схваченный образ любимого героя, любовная тематика, песенный размер стихотворения (хорей) способствовали популярности его в народной среде. Подвергнувшись значительной переработке, «Зазноба» Садовникова вошла в песенный репертуар народных масс.

Трудно с точностью определить время, пути перехода и степень распространенности этой песни в народном быту, так как мы располагаем небольшим количеством случайных фольклорных записей и далеко недостаточно выяснена история проникновения стихотворения Садовникова в народный лубок и песенники. Первое издание лубочной картинки с текстом стихотворения Садовникова «Зазноба» вышло в 1901 г. Текст лубка по сравнению с авторским дан в значительном сокращении (8 строф вместо 20 у Садовникова). Сокращение идет за счет большей лаконичности: опущены строфы, изображающие любовную тревогу Алены; два посещения Разина сжаты о лубке в одно, опущены все подробности вторичной встречи. В сохраненных лубком строфах текстуальных изменений немного (замена четырех слов в двух последних строфах).

В лубочных песенниках стихотворение «Зазноба» шло обычно под заглавием «Астраханский купец» (см. песенники: Новый русский песенник «Ямщик», 1904 г., «Ухарь-купец и веревочка», 1905 г., «Ах, зачем эта ночь», 1909 г.). В песенниках воспроизведены те же строфы стихотворения, что и в лубке, но с большим количеством чисто механических искажений. Особенно часты случаи перемещений отдельных строк, искажающих смысл текста.

Любопытна граммофонная запись «Зазнобы» под названием «Любовь Стеньки Разина» в исполнении хора Ф. П. Павлова (начало 900-х годов). В ней сохранено 4 куплета стихотворения.

Устные народные варианты известны нам по записям в Ярославской, Саратовской, Калининской, Куйбышевской и Тульской областях. Все эти записи — позднейшего, пореволюционного времени. Большинство устных вариантов заключает в себе те же строфы авторского текста, что и лубочные издания, и, по видимому, может быть возведено к лубку, как непосредственному своему источнику. Однако есть народные варианты, содержащие в себе строфы, опущенные лубком и песенниками. См., например, приводимый нами текст, записанный в Ярославле от А. Е. Петровой, 73 лет, бывшей работницы фабрики «Красный Перекоп».

По словам певицы, она усвоила эту песню еще в деревне, откуда выехала в девятнадцатилетнем возрасте, т. е. примерно в конце 80-х, начале 90-х годов.

(Архив Ярославской экспедиции 1938 г., Государственный литературный музей). По сравнению с лубком А. Е. Петрова сохранила одну лишнюю строфу авторского текста:

Следовательно, ей был известен какой-то более полный текст стихотворения Садовникова, чем публиковавшиеся в лубке и песенниках. Изменения текста в народных вариантах более органичны, творчески смелы. Например, вместо строк Садовникова «Муж сидит в ряду гостином — да алтынам счет ведет», в варианте Петровой; «У Елены муж торговый за бутылкой счет ведет». Или вместо: «Ходит Стенька кажный вечер» (Садовников) в варианте Петровой: «Проторил злодей дорожку» и т. д.

Любопытно упоминание губернатора (особенность данного варианта), это отголосок народных песен о расправе Разина с астраханским воеводой.

Песня опускает все историзмы автора. Поэт в кратких, но типических чертах стремится передать изображаемую им эпоху, певец, наоборот, переносит место действия в окружающую его обстановку, более ему близкую и понятную: «городской посад» и «рубленые хоромы» заменены в песне «городским садом» и «барскими хоромами».

Своеобразную переработку стихотворения представляет текст, записанный фольклористкой С. С. Жислиной в 1938 г. в Ясной Поляне, Тульской области, от Т. Я. Макаровой, 70 лет (ее как певицу знал и ценил Л. Н. Толстой). Содержание песни переработано в духе популярных разбойничьих легенд: не любовная встреча, а похищение молодицы, муж остается с младенцем на руках.

Полонянка. Впервые опубликовано в журн. «Огонек», 1880 г., № 11, Тематика стихотворения, его сюжет — неудачная любовь разбойника, месть полоненной девицы — общее место народных разбойничьих преданий и лубочной разбойничьей литературы. Под влиянием этой последней сложилась романическая ситуация народной драмы под названием «Лодка», «Черный ворон», «Шайка разбойников».

Интерес народа к разбойничьей тематике объясняется не одной лишь литературной традицией, но и фактами реальной действительности. Еще в первой половине XIX в. разбойничество в России было явлением повсеместным и бытовым, случаи похищения девиц и молодых женщин были не редка, — об этом существует много народных рассказов реалистического типа (побывальщин).

Выбор этого сюжета Садовниковым указывает на большое чутье поэта, его уменье подмечать типовое в быту и творчестве народа.

Стихотворение написано обычными приемами книжной поэзии.

Усолка. Впервые опубликовано в журн, «Семья и школа», 1873 г., № 9.

«Усолка» — одно из самых ранних по времени появления в печати стихотворений Садовникова. Оно возникло в результате его основательного знакомства с исторической литературой о Жигулях и Самарской Луке и собственных путевых наблюдений. Большой бытовой материал дали поэту местные народные предания. В них рассказывается о тревожных временах постоянных набегов на Усолье ногайцев. Жители спасались в болотах, на островках. Один из таких островков носил, по преданию, название «Жилой поляны». С появлением врага поднимался мост, и жители скрывались на острове. Самарская Лука была постоянно на военном положении, с вершин курганов передавались вести с помощью зажженного дерева.

«Усольские предания о тех временах, — пишет Садовников, — сложились даже в одну довольно оригинальную повесть о старухе-богатырше, которая как бы олицетворяет собой коллективную храбрость населения соленого городка». Это предание и послужило источником для стихотворения Садовникова.

Место, на котором, по преданию; происходила битва, лежит недалеко от Усолья и до сих пор носит название «Сечи».

Богатырь девка. Впервые опубликовано в журн. «Живописное обозрение», 1883 г., приложение. Печатается по изданию Терновского.

Непосредственный источник стихотворения нами не выяснен. Садовников определяет его как нижегородское предание. Близко стоит к «богатырю-девке» Садовникова образ «девушки-чернавушки» в былине новгородского цикла «Василий Буслаевич».

Генезис былинного образа «девушки-чернавушки» в научной литературе не выяснен, возможно, что источник его тот же, что и нижегородского сказания о девушке с коромыслом в руке, отогнавшей от родного города татарскую рать. Любопытно, что в Новгородской летописи под 1418 г. рассказывается об участии в народной распре женщины, «Бяше же и се дивно… жена некая, отвергши женьскую немощи, вземши мужскую крепость, выскочив же посреди сонмища, даст ему (боярину Даниле. — В. К.) раны, укоряюши его, яко неистова, глаголющи, яко обиднма есми имь»[22].

Стрела. Публикуется по изданию Терновского.

Источником для этого стихотворения послужило татарское предание о временах покорения Сибири Ермаком. Хан Кучум узнал, что к нему в гости идут русские люди и несут с собой такие стрелы, от которых гром слышен и спастись ничем нельзя. Кучум посылает татарина в казачий стан и велит что-нибудь принести в доказательство, что казаки спят.

Это предание, изложенное Садовниковым в его книге «Наши землепроходцы» (Рассказы о заселении Сибири. 1581–1712, изд. 1874 г.), легло в основу его стихотворения «Стрела». Тема стихотворения — отвага и мужество молодого татарина, презрение к ханскому деспотизму — характерно для Садовникова с его симпатией к сильным, независимым характерам.

Попутный ветер (народная сказка). Впервые опубликовано в журн. «Вестник Европы», 1876 г., кн. 2, и снабжено следующим примечанием поэта: «Темой послужил сильно измененный вариант древней сказки: „О драчливой жене и смирном мужике“ (см. Афанасьев, Народные русские сказки, первое изд.). Полное отсутствие всякой мифической обстановки указывает на позднее происхождение этого варианта, слышанного нами в Ставропольском уезде. Самарской губернии, село Озерки».

В этом произведении Садовниковым использовано два источника: слышанная им сказка (к сожалению, оставшаяся неопубликованной), более древний вариант которой по указанию поэта представлен сборником Афанасьева (№ 108), и рассказ о царе Соломоне из рукописной повести начала XVIII в. (опубликовано Н. С. Тихонравовым в «Летописях русской литературы и древностей», 1862 г., т. IV, стр. 147). В варианте Афанасьева (см. также у Ончукова под № 111) рассказывается, как старик, у которого ветер раздул муку, по настоянию жадной старухи идет судиться с ветром и получает «чудесную коробочку» (у Ончукова «чудесный боченок»), доставляющую старикам все, что нужно; коробочка похищена барином, старик получает от ветра второй подарок — бочку, избивающую похитителей; с помощью ее старик возвращает себе первый подарок.

Поэт воспользовался лишь общей темой народной сказки — суд с ветром; разработка же данного сюжета подсказана ему другим источником — апокрифическим рассказом о царе Соломоне: баба жалуется Соломону на ветер, развеявший ее муку.

Афанасьев, печатая свою сказку, делает ссылку на текст Тихонравова, так что он не мог остаться неизвестным Садовникову.

Садовников, следуя сюжету апокрифа, историизирует его: он переносит место действия в Москву XVI в.: старуха со своей жалобой на ветер предстает суду царя Ивана Грозного. Садовников вводит в свое произведение новое лицо — солдата («служивый», «видно, что дока»), как известно, излюбленный персонаж народной сказки. Солдат советует старухе, минуя подьячих и дьяков, итти прямо на суд к царю. Эта идея, выраженная в произведении Садовникова устами солдата, имеет основание в народной тенденции к идеализации образа Ивана Грозного. Народ видел в Грозном царя, ведущего ожесточенную борьбу против бояр, а следовательно защитника народных интересов. Таков образ Грозного в исторических песнях, так же он дан и в исторических сказках и легендах.[23]

Садовниковым записана любопытная легенда, демократизирующая образ Грозного и как бы объясняющая и оправдывающая его жестокое обращение с боярами.

— Прежде ка́к на Руси царей выбирали: умрет царь — сейчас весь народ на реку идет и свечи в руках держит. Опустят эти свечи в воду, потом вынут, у кого загорится, тот и царь.

У одного барина был крепостной человек Иван. Подходит время выбирать, барин и говорит ему:

— Иван! Пойдем на реку, когда я царем стану, так тебе вольную дам, куда хочешь, туда и иди!

А Иван ему на это:

— Коли я, барин, в цари угожу, так тебе беспременно голову срублю!

Пошли через реку, опустили свечи, у Ивана свеча и загорись… Стал Иван царем, вспомнил свое обещание, барину голову срубил. Вот с той поры за это его Грозным и прозвали. (Записано в г. Симбирске со слов П. С. Полуэктова, опубликовано в журн. «Русская старина», 1876 г., февраль, стр. 470.)

В отличие от апокрифического рассказа Садовников выносит окончательный суд над ветром не устами царя, а ребенка (царева сына), заменившего собою апокрифического мудреца.

«Попутный ветер» — одно из ранних произведений Д. Н. Садовникова. По своей форме эта литературная сказка далека от приемов народной поэтики, она написана по всем правилам литературного искусства: с изменяющимся ритмом, выдержанной строфикой, звонкой перекрестной рифмой.

Кума. Посмертное произведение. Впервые опубликовано в журн. «Исторический вестник», 1892 г., № 1 (стр. 45–63), с предисловием Ап. Коринфского (помечено датой 9/Х 1882 г.).

Непосредственный источник произведения неизвестен. Центральный образ поэмы — «кумы, красавицы-вдовы», содержательницы постоялого двора «на перевозе за Окою», — несомненно навеян народным творчеством. Близкий образ мы имеем в записанном Д. Н. Садовниковым замечательном симбирском предании о Марине-русалке (см. 29). Близка к поэме и общая ситуация предания — всепоглощающая любовная страсть, влекущая героев к гибели.

На сюжете «Кумы» популярным в свое время драматургом И. В. Шпажинскнм написана трагедия «Чародейка», по которой им же составлено либретто для оперы Чайковского «Чародейка».

Волжские эскизы. Посмертные стихотворения, впервые опубликованные в сборнике «Помочь», 1892 г.

Молодецкий курган. Посмертное стихотворение. Впервые опубликовано в журн. «Наше время», 1892 г., № 24.

Макарья старый монастырь. Посмертное стихотворение. Впервые опубликовано в журн. «Наше время», 1892 г, № 2.

Мелькают пятна от рыбалок… Посмертное стихотворение. Впервые опубликовано в журн. «Наше время», 1892 г., № 2. Печатается по изданию 1906 г.

Струится зыбкая дорожка по реке… Посмертное стихотворение. Впервые опубликовано в журн. «Наше время», 1802 г., № 2.

Все блекнет, все голо вокруг… Печатается по изданию 1906 г.

Родная река. Печатается по изданию 1906 г.

Жегулевские клады. Печатается по изданию 1906 г.

ПРЕДАНИЯ И ЛЕГЕНДЫ ПОВОЛЖЬЯ

1–8. Предания и легенды о Разине представляют, по утверждению Садовникова, наиболее старый слой в разбойничьем фольклоре Самарской Луки. В этнографических очерках Садовникова разбросано много любопытных сведений о живом бытовании и популярности легенд о Разине. «Много бугров с его именем, — пишет Садовников, — разбросаны по реке, много разных городков носит прозванье Стенькиных. Какая-нибудь большая пещера, что в Жегулях не редкость, непременно Стенькина»[24]. Одну из таких пещер, недалеко от Бахиловой поляны (место, где, по преданию, стоял Разин после своего симбирского поражения), Садовников подробно описывает[25].

Много преданий существует также про «Стенькины ходы», один из них, прорытый подо всю Луку, задуман якобы Разиным с целью одновременного появления в двух совершенно противоположных пунктах. По народным преданиям, знаменитый атаман подолгу живал в Жигулях.

Записи Садовникова о Разине носят характер местных преданий, с ярким отображением торговой жизни на Волге, бурлачества и бытового уклада вольной разбойничьей жизни. Во всех этих рассказах отсутствует реальное историческое содержание — походы Разина, казачья среда с ее взаимоотношениями, участие в его отрядах бедноты и т. д.

Взятие Разиным ряда приволжских городов хотя и находит свой отголосок в народных преданиях, но социальная сущность движения затушевана. Над образом Разина — защитника бедноты и мстителя — превалирует Разин — атаман разбойничьей ватаги, чародей-кудесник. Народ изображает Разина бесстрашным и смелым, рисует его удаль, его дерзкое молодечество. Фантастический элемент только подчеркивает силу и величие атамана.

1. Напечатано в сборнике Д. Н. Садовникова «Сказки и предания Самарского края», 1884 г., под № 110-а, без указания места и лица, от которого запись произведена.

Прекрасный разбор этой сказки сделан А. Н. Лозановой в ее комментариях к сборнику «Песни и сказания о Разине и Пугачеве» (стр. 372–373). Мы базируемся на произведенных ею выводах. В целом произведение дано в плане фантастических рассказов о разбойниках: воспитание и жизнь Разина в шайке разбойников, многочисленные убийства, ограбления купеческих домов, магазинов, обычай «первой встречи» и др. По стилистическим приемам: ритмике повествования, вступительной сказочной формуле, а также отдельным эпизодам (мальчик Разин идет по запрещенной дороге, его победа над чудовищем Волкодиром, в брюхе которого он находит волшебный камень, и т. д.) — произведение близко к волшебной сказке и может быть определено этим жанром. Отголоски исторических событий вошли в сказку в виде отдельных эпизодов, приключений героя: расправа с губернатором и архиереем, отдельные штрихи похода в Персию, плавание по Каспийскому морю и Волге. Эпизод с шубой (см. наше примечание к трилогии Садовникова), подаренной Разиным астраханскому воеводе, дан в новом осмыслении: шубу крадет и прячет есаул Абсалямка; Разин раскрывает обман есаула и отнимает шубу.

В сказку вошли основные мотивы чародейства: плавание на кошме, епанче, чудесное избавление от оков, лодка, начертанная на земле мелом, и т. д. и ряд песенных сюжетов: «о сынке», «о девке-астраханке», предающей Разина в руки властей, а также отголосок легенды о Разине — великом грешнике. (Его тень бродит по свету и ждет, когда над ней скажут: «Вечная память»).

Чрезвычайно интересны отголоски пугачевщины: сын Разина Афанасий сообщает, что он взял Ленбург (Пугачев под Оренбургом) и Пермь.

2. Напечатано за подписью Садовникова в журн. «Русская старина» (апрель 1876 г.) с примечанием: «Это предание чуть ли не единственное, сохранившееся у местных жителей, — про осаду Симбирска Разиным. В нем есть доля исторической правды».

3. Записано Садовниковым в с. Новиковке, б. Самарской губернии, Ставропольского уезда; напечатано в его сборнике под № 110–6 (стр. 346).

4. Напечатано там же (под № 110-в) без указания места и лица, от которого запись произведена.

В последних двух легендах (3–4) отразилось роковое для Разина событие — поражение его под Симбирском. Религиозная интерпретация этого события объясняется, повидимому, формированием подобных легенд в раскольничьей среде, где личность Разина пользовалась несомненной популярностью. Широкое участие-раскольников в разинском движении общеизвестно; после разгрома движения раскол принимает небывалые размеры, в него уходят широкие слои отчаявшегося в своих надеждах крестьянства. Под влиянием покаянно-мистических настроений, свойственных религиозной психике, и оформились многие предания разинского цикла (см. также легенду 8, о Разине — кающемся грешнике).

Подобные представления несомненно поддерживались также воспоминаниями в церковном проклятии Разина и его сподвижников, последовавшем вскоре после симбирского поражения, и ежегодным анафематствованием Разина с церковного амвона.

5. Записано Садовниковым в Симбирске от П. С. Полуэктова и напечатано в его сборнике под № 110-г.

Предание оформлено в плане разбойничьих легенд, например, любопытно типичное для разбойничьего фольклора выражение «вода» (предупреждение об опасности). Интересную параллель мы встречаем в народной драме «Шайка разбойников»:

Есаул кричит:

Выскакивает противник — разбойник Чуркин и сражается с атаманом (Записано нами в 1938 г. на фабрике «Красный Перевал», г. Ярославль. — Архив Государственного литературного музея.)

6. Напечатано в сборнике Садовникова под № 110-д с пометкой: «Слышал от А. В. Чегодаева в Симбирске».

7. Записано Садовниковым в Симбирске, напечатано в его сборнике под № 110-ж.

8. Напечатано в статье Садовникова «Жегули и Усолье на Волге» (журн. «Беседа», 1872 г., № 11) с следующим примечанием: «Здесь у места рассказать о нем (Разине. — В. К.) одно интересное предание, имеющее прямую связь с Жегулевскими горами. Я услыхал его нечаянно в день отъезда. Оно было когда-то записано все в тетрадку, потом ходило по рукам, затерялось, и подробности улетучились из памяти рассказчика. Тем не менее основа уцелела».

Легенды о Разине — великом грешнике, кающемся в своих грехах, относятся к группе рассказов религиозно-мистического содержания, распространенных главным образом в раскольничьей среде.

Сообщая свое предание, Садовников замечает: «Взгляд на Разина, как на страшного грешника, вовсе не общий взгляд всего народа. Предание, сложенное, по всей вероятности, волжскими бурлаками старых времен, прошло через руки людей набожных, а так как главный процент их в расколе, то влиянием последнего и объясняется такой односторонний взгляд русского человека на Стеньку…»

Интересно упоминание о кладовой записи, приписываемой Разину. Подобные письма встречаются часто и носят на себе яркие следы их многократного переписывания; на это указывает и Садовников в своем примечании.

Упоминаемый в предании «Петров крест» — корень травы; его, по народному поверью, отыскивают между заутреней и обедней под Ивана-Купалу, он имеет вид наперсного креста и приносит счастье. (См. об этом у А. Н. Минха: «Народные обычаи, обряды и суеверия крестьян Саратовской губернии», 1890 г.) Близкий к публикуемой нами легенде вариант записан в Среднем Поволжье и опубликован в статье Н. Я. Аристова «Предания о кладах» в «Записках Русского географического общества по отд. этнографии», т. I, 1867 г., стр. 732–733; перепечатан в сборнике А. Н. Лозановой под № 54.

9–11. Предания о Пугачеве по сравнению с разинским циклом более конкретны и историчны. Пугачев изображается в них грозным мстителем помещикам и дворянам, предания ярко отражают классовую ненависть обеих сторон. Особенно интересен рассказ о жестокой расправе помещика со своим дворовым Фомой, бывшим пугачевцем (см. 11).

9. Записано Садовниковым в с. Старое Урайкино, Ставропольского уезда, Самарской губернии. Напечатано в его сборнике под № 115.

10. Опубликовано с пометкой: «Сообщил Дм. Садовников» в журн. «Русская старина», 1876 г., кн. 4.

11. Опубликовано с пометкой: «Сообщил Дм. Садовников» в журн. «Русская старина», 1876 г., кн. 9.

12–17. Предания о разбойниках отражают факты из жизни Поволжья. Еще в первой половине XIX в., почти вплоть до освобождения крестьян, разбои на Волге были явлением повсеместным и бытовым; в них нашел свое выражение социальный протест угнетенных народных масс.

В записях Садовникова имеются две группы преданий о главарях разбойничьих шаек. По одной из них (см. 13 и 14) — это люди героической складки, защитники бедноты, грозные мстители угнетателям. Народ с большим сочувствием рисует их бесшабашность, разгульную широкую жизнь. Этот типовой образ «благородного разбойника» чрезвычайно распространен в русском фольклоре. (См., например, сборники: «Легенды и были», Сказания алтайских мастеровых, Новосибирск, 1938 г., «Сказки, песни, частушки», под ред. Е. М. Блиновой, Челябинск, 1937 г.; Н. Л. Бродский, «К воле», 1911 г.; предания Московской области о разбойнике Чуркине; ярославские предания о разбойнике Карелине и ряд др. — Архив Государственного литературного музея).

Другая группа преданий запечатлела тип разбойника в прямом смысле слова. Образ этот лишен героического ореола, в действиях разбойника нет и намека на какую-нибудь социальную идею, они ставятся в один ряд с обыкновенными преступлениями (см. 15).

12–13. Записано Садовниковым в Симбирске, напечатано в его сборнике под № 112-е и 111-з.

14. Напечатано в сборнике Садовникова под № 111-ж с пометкой: «Сообщил М. И. Извозчиков». (М. И. Извозчиков — симбирский мешанин, записавший свои рассказы частью от матери, частью от других лиц.).

Типичен сюжет предания: ограбление разбойниками судна при отсутствии всякого сопротивления со стороны бурлаков. Подобные предания чрезвычайно устойчивы в Поволжье. См. аналогичные рассказы, записанные в Жигулях уже в наше время местным краеведом М. А. Емельяновым (сборник «Волжский фольклор», Москва, 1937 г., № 22–24 и сборник М. А. Емельянова «Степан Разин на Волге», Куйбышев, 1939 г., № 18 и 20).

Бурлаки — этот неимущий, обремененный непосильным кабальным трудом люд — зачастую оказывались и прямыми соучастниками разбойничьих шаек. По сообщению Садовникова, в памяти стариков, ранее бурлачивших на Волге, сохранилось об этом не мало рассказов: «Драли немилосердно какого-нибудь водолива или приказчика за прошлые провинности при общем хохоте довольных бурлаков. Последние в случае дурной расплаты хозяина получали часто вдвое против следуемого от разбойников» (Д. Н. Садовников, «Жегули и Усолье на Волге»).

15. Записано Садовниковым в Симбирске от П. С. Полуэктова, напечатано в сборнике Садовникова под № 111-з, стр. 355.

16. Записано Садовниковым в с. Новиковка, Ставропольского уезда, Самарской губернии, напечатано в его сборнике под № 111-б.

17. Записано Садовниковым в Симбирске, напечатано в его сборнике под № 111-ж.

По замечанию Садовникова, это предание относится уже к времени упадка разбоев на Волге; содержанием его послужил рассказ о поимке разбойника земской полицией. Характерным является то, что сочувствие рассказчика далеко уже не на стороне разбойников.

18. Записано Садовниковым в Симбирске, напечатано в его сборнике под № 121.

Предание чрезвычайно любопытно. В образе сильного богатыря Никитушки Ломова опоэтизирован волжский бурлак («вольный низовой бурлак»). Предание сложено несомненно в бурлацкой среде. Это не единичный факт. На творческую роль бурлацкой среды, как носительницы фольклора (сказок), указывают многие исследователи (Ончуков, Зеленин, Азадовский). Записи Садовникова и его наблюдения дают в этом отношении ценнейший материал. Записанные им предания о подвигах волжской вольницы, легенды о кладах и урочищах, фольклоре Разине носят явные следы прохождения их через бурлацкую среду.

Садовников сообщает интереснейший рассказ об одном старике-бурлаке, которому перешло чуть ли не за сто лет. «Он до смерти любил петь свои песни, тоскуя по временам о работе и вспоминая о Волге, „про славны горы Жегулевские“, он дома захлестывал лямку за что придется, перекидывал ее через плечо и пел свои песни одну за другой, пока не истощался весь запас» (Д. Н. Садовников, «Жегули и Усолье на Волге»).

19–22. Побывальщины о постоялых дворах имеют свой устойчивый комплекс сюжетов и образов. Общей ситуацией в этих рассказах являются: постоялый двор, как разбойничье место, постояльцы в опасности, избавление от смерти либо путем хитрости (перемена места), либо путем богатырской силы (один расправляется со многими), либо путем «чудесного» вмешательства. Персонажи: хозяева-разбойники, барыня или барин, хитрый или наделенный большой физической силой работник. Рассказы эти в большинстве случаев коротенькие, с вполне закопченным сюжетом, язык их лаконичен. Для них типична концовка-сентенция («не бойся, все в сохранности будет: своих гостей мы не трогаем и другим в обиду не даем») или общий вывод из создавшейся ситуации («он и покаялся в грехе. „Проучили“, — говорит». — См. 20).

19–20. Записаны Садовниковым от Абрама Новопольцева в с. Новиковке; напечатаны в сборнике Садовникова под № 108–6 и 108-в.

21. Записано Садовниковым в Симбирске; напечатано в его сборнике под Не 108-д.

22. Записано Садовниковым в Симбирске от П. С. Полуэктова; напечатано в сборнике Садовникова под № 108-е.

23–25. Легенды о кладах составляют неотъемлемую часть разбойничьего фольклора, бытование их повсеместно. Симбирская губерния, по утверждению Садовникова, особенно богата кладами. Клады обставлены в народной фантазии тяжелыми заклятиями; происхождение их приписывают чуть ли не всем разбойникам, не знавшим, куда девать свои деньги. Много кладов связано с преданиями и о Степане Разине (см. сборник А. Н. Лозановой, № 53–57).

23. Записано Садовниковым в Симбирске от Г. Н. Потанина, напечатано в сборнике Садовникова под № 112-а.

24. Напечатано в сборнике Д. Н. Садовникова под № 112-ж, без указания места и лица, от которого запись произведена.

25. Сообщил М. И. Извозчиков, напечатано в сборнике Садовникова под № 112-н.

26. Записано в Симбирске, напечатано в сборнике Садовникова под № 68-а.

27. Записано Садовниковым в с. Новиковка от Абрама Новопольцева, напечатано в сборнике Садовникова под № 68-г.

28. Напечатано в сборнике Садовникова под № 113, с пометкой: «Сообщено Исаем Дементьевичем Ивановым, с. Новиковка, Самарской губернии. Ставропольского уезда».

Рассказ чрезвычайно любопытен. Это уже не краткая по своей форме «быличка», а развернутый бытовой рассказ о «страшных барских временах». Сквозь форму мифологических представлений ярко проступают реальные социально-бытовые черты: с помощью водяных духов «моргулюток» мельник расстраивает все козни барского приказчика и долго куражится над барином. Реально-бытовые черты, помимо фантастических, принимает в рассказе и «нечистая сила», она пугает мельника образами жандармов, начальства.

Интересно поверье о «спрыг-траве», оно имеет широкое бытование. По сообщению А. Н. Минха: «Спрыг-трава нужна для воров и разбойников; вор подносит палец к замку и он сам отворяется, „спрыгивает“. Стенька Разин и Пугач имели ее под каждым ногтем» («Народные обычаи, обряды, суеверия крестьян Саратовской губернии». 1890 г.). Подобное поверье, связанное с местным «разбойником» Карелиным, записано в 1938 г. в Ярославле (Архив Государственного литературного музея).

29. Напечатано в сборнике Садовникова под № 124, с пометкой: «Записано со слов симбирской мешанки Екатерины Григорьевны Извозчиковой и сообщено М. И. Извозчиковым».

30–31. Местные предания; записаны Садовниковым в Симбирске, напечатаны в его сборнике под № 122 и 123.

Спор о первенстве рек — мотив чрезвычайно популярный в фольклоре. Близкий к записи Садовникова вариант представляет белорусское предание о Днепре и Соже; аналогичные легенды существуют о Днепре и Десне, о Доне и Шате и др. (см. А. Н. Афанасьев, «Поэтические воззрения славян на природу», т. II, стр. 225–229).

Абрам Новопольцев — крестьянин, уроженец села Яксашное-Помряськино, б. Ставропольского уезда (ныне Малокандалинского района, Куйбышевской области), — вот те скудные сведения, которые сохранились о знаменитом сказочнике. По дополнительным данным, полученным фольклорной экспедицией 1935 г. в районах Куйбышевской области (тогда края), выяснилось, что «Абрам Новопольцев, по отцу Кузьмич, был пастухом, жил бедно, имел четырех сыновей. Любил выпить, побалагурить и „сказки сказывать“. Его до сих пор помнят в деревне: „Я у него в подпасках был, — вспоминает о нем Алексей Логинов (муж внучки Новопольцева), — бывало мы стадо пасем, а дед Абрам в кабаке „бочки караулит“ (пьяный сидит) и сказки рассказывает. Здорово он умел сказывать небылицы всякие. Его баре возили к себе в усадьбу, когда пиры устраивали, он и смешил их там“.[26]» Судя по этим же воспоминаниям, правда недостаточно точным, Новопольцев умер приблизительно в 1885 г., 65 лет от роду.

Встреча с Абрамом Новопольцевым и произведенные от него записи — большая удача, научная заслуга Садовникова. К сожалению, собиратель умер, не успев закончить свой труд, не предпослав собранию текстов в изданном сборнике введения, в котором он предполагал дать сведения о самих сказочниках. Нам представляется однако, что встреча с Новопольцевым запечатлена Садовниковым в его литературном произведении «Языческие сны русского народа». Очерки эти были опубликованы Садовниковым в 1883 г., т. е. как раз во время его работы над сборником. Садовников рассказывает, как в одну из своих поездок в деревню он случайно недалеко от усадьбы повстречался с пастухом Сидором, о котором давно уже слышал, как о замечательном сказочнике. Пастух предлагает ему выслушать свою любимую сказку «про Марью-Красу, Черную Косу» (как известно, одна из лучших сказок Абрама Новопольцева). «По зимам меня ребята слушают, всю ночь не спят. Долгие сказки умею сказывать», — сообщает он Садовникову. Мы не собираемся, конечно, проводить полной аналогии между Абрамом Новопольцевым и пастухом Сидором. Садовников в своих очерках поставил перед собою специальную задачу — выявить народное мировоззрение; созданный им образ сказочника — не индивидуальная характеристика определенного лица, а художественно-обобщенный тип. В уста своего сказочника Садовников вкладывает поверья о водяных и леших, слышанные им от разных лиц (в частности и от Абрама Новопольцева).

Такой специфический подбор рассказов, вложенный в уста одного рассказчика, придает сугубо мистический облик его носителю. Новопольцев, несомненно, гораздо более трезв, реалистичен. Легендарные мотивы имеют место в его творчестве, но не являются в нем преобладающими. Однако характерным является то, что как раз произведения этого типа — легендарные сказки — по своим стилистическим приемам несколько выпадают из его творчества. На них не распространяется балагурная, потешная рифма, столь свойственная художественному стилю Новопольцева.

Блестящая характеристика личности и творчества Абрама Новопольцева дана М. К. Азадовским[27]. «Это, — пишет Азадовский, — знакомый тип сказителей-балагуров, неизменных участников „веселых бесед“, любимых членов артелей, тип сказочника-увеселителя, как называют его некоторые исследователи. Его стиль вполне соответствует такому беглому построению. Сказительское мастерство Новопольцева обнаруживается не столько в психологической или социально-творческой переработке основных элементов сказки, сколько в ее внешней формальной стороне. Основная манера его — рифмовка, которая является одним из типичнейших приемов этого балагурного стиля».

Новопольцев, как это неоднократно высказывалось в литературе, является типичным представителем наследия скоморохов.

От Абрама Новопольцева записано 72 текста. Репертуар его исключительно разнообразен по своему содержанию: здесь и сказки о животных, и сказки волшебные, новеллистические, и сатирико-бытовые, и шутливый анекдот, и сказка-легенда. Во всем творчестве Новопольцева сказывается исключительное его мастерство; оно проявляется и в искусном построении сюжета, и в оригинальных контаминациях, и в мастерстве передачи; язык его образен, остер, изобилует поговорками. Это крупнейший мастер художественного слова.

Помещаемые нами тексты напечатаны в сборнике Садовникова «Сказки и предания Самарского края».

1. Иван царевич и Марья-Краса, Черная Коса. Одна из лучших волшебных сказок А. Новопольцева. Разбор ее сделан М. К. Азадовским, основные выводы которого мы и даем. В данном варианте мы имеем соединение трех различных сюжетов: двух братьев (по указателю Андреева 303)[28], освобождение царевны от змея (Анд. 300 А) и сюжет трудных задач, выполняемых с помощью зверей-помощников (Анд. 554). В таком сочетании сказка нигде более не встречается, по замечанию Азадовского данная редакция является изобретением самого сказочника; оригинальным является также образ Карки-богатыря, соединившего в одном лице тип богатыря-помощника и верного слуги. Характерна концовка сказки, являющаяся типичной скоморошьей формулой: «и нам молодцам по стаканчику пивца».

2. Спящая девица. В этой сказке мы имеем соединение двух сюжетов: об оклеветанной девушке (Анд. 883) и мертвой царевне (Анд. 709), сюжет, разработанный Пушкиным в его знаменитой сказке «О мертвой царевне и о семи богатырях». Такое соединение традиционно. В данной редакции сказка представлена в сборниках Афанасьева[29] и Соколовых.[30]

Оригинальность Новопольцева, по замечанию М. К. Азадовского, выразилась в сцене разоблачения, где в образе переодетой девицы он набросал некоторые свои автопортретные черты. «А вот я из Помряськина сказывальщик», — говорит переодетая девица.

3. Учитель и ученик. Вариант одной из популярнейших сказок (Анд. 325). Сюжет устойчив почти во всех вариантах. Индивидуальная разработка его сказочниками заключается в различии мотивировки отдельных положений. Так, например, различны мотивы отдачи сына в науку колдуну: бедность родителей, стремление к легкой наживе, «легкому хлебу», жадность злой мачехи и т. п. Еще более варьируются сказочниками обстановка и причина последней купли сына (колдуном): старик соблазняется бо́льшей суммой денег и, несмотря на запрет, продает коня с уздечкой; отдает уздечку (с конем-сыном) по постановлению суда, полиции, под давлением барышников; колдун силой отнимает уздечку и т. д.

В ряде вариантов на первый план выступает мотив обиды (старик сердится на сына за вещее предсказание птиц). У Новопольцева обида настолько овладевает стариком, что он тут же топит сына в Волге. Это заставляет сказочника отступить от традиционной сюжетной схемы: сын продан колдуну не отцом, а хозяевами; сын таким образом расплачивается с хозяином за ночлег (мотив с уздечкой отсутствует). Вариант Новопольцева особенно интересен ярко выраженным местным (волжским) колоритом; обычно в известных нам печатных вариантах внешняя обстановка дается нейтрально.

4. Ванюшка и Аннушка. Вариант известной сказки о братце и сестрице (Анд. 450). В сказке Новопольцева мы имеем соединение двух сюжетов. Сюжет «Одноглазки, Двухглазки и Трехглазки» (Анд. 511) искусно сочетается у Новопольцева с сюжетом сказки о «Братце и сестрице».

В таком сочетании сказка больше нигде не встречается. Она является продуктом творческой изобретательности самого Новопольцева. Обычное начало этой сказки: мачеха выгоняет детей из дома, они странствуют, братец лижет козлиное сало, превращается в козленочка и т. д.

Своеобразную контаминацию этого основного сюжета мы имеем в сказке Ончукова[31]: девушка отдана отцом водяному (Анд. 313); ее увозит козел; бегство с помощью бросанья чудесных предметов (Анд. 313–1); на девушке женится купец и т. д. В вятском сборнике Зеленина[32] и у Смирнова[33] сказка начинается с сюжета о «небесной избушке». Сказка Новопольцева «Ванюшка и Аннушка» является характерным образцом его сказительской манеры. По справедливому замечанию М. К. Азадовского, в ней ярко выступают особенности его балагурного стиля — введение потешной рифмы, отчего резко меняется общий тон и направленность сказки. Она в значительной мере теряет свой трогательно-сантиментальный характер (см., например, описание смерти старухи, изображение горькой участи сирот и т. д.).

5. Подмененая невеста. Новеллистически-бытовая сказка (Анд. 870); аналогичных вариантов в печатных сборниках не находим. В этой сказке нашли свое яркое отражение социальные тенденции Новопольцева: вся его симпатия на стороне бедной крестьянской девушки («шурья-то пасут стадо, а тесть с тещей ходят с сумочками»), торжествующей над беспутной бариновой дочкой.

6. Марко богатый. Вариант одной из популярнейших новеллистически-легендарных сказок (Анд. 461), известной в двух редакциях: по одной из них Марко, желая погубить зятя, посылает его на завод, но попадает в котел сам; по другой — жадный Марко, желая получить богатство сам, отправляется «на тот свет» и становится вечным перевозчиком. Вариант Новопольцева относится ко второй группе. (См. близкий ему вариант у Афанасьева, № 173.)

Эта сказка особенно подчеркивает разнообразие художественного мастерства Новопольцева. Нравоучительный характер сказки, наличие в нем элементов христианской мифологии (в гости к Марко приходят «сам господь и Миколай угодник») определяют стиль его повествования.

7. Миколай угодник и охотники (Анд. 937). Аналогичный вариант, но в реалистически-бытовом тоне, записан братьями Соколовыми (№ 100). Новопольцев особенно подчеркивает в своей сказке ее глубокий нравоучительный смысл, раскрыв его выразительно в образе змеи: страсть к деньгам — змея — съедает обоих охотников.

8. Бык, баран, гусь, петух и волк. Вариант одной из популярнейших сказок о животных (Анд. 130). По мастерству передачи вариант Новопольцева лучший из имеющихся. Художественное мастерство сказочника особенно ярко сказалось в передаче примет животных.

9. Блоха и муха (Анд. 284). Сюжет оригинален; аналогичных текстов в имеющихся сборниках не находим. В юмористической форме противопоставляет сказочник деревенский быт городскому.

10. Барин и мужик (Анд. 1529–11). Сатирическая сказка. Аналогичный вариант представлен в сборнике Иваницкого «Материалы по этнографии Вологодской губ.», № 45. В этой сказке жертвой хитрого мужика является не барин, а поп.

11. Про нужду (Анд. 1528–1). В имеющихся сборниках не находим соответственных сходных текстов, но несомненно они существуют. Имеется лубок: «Сказка о том, как нужда скачет, нужда плачет, нужда песенки поет» (изд. 1859 г.). Из частичных совпадений можно указать сюжет «шутки дома оставил: мошенник просит у барина лошадь съездить домой за шутками и не возвращается» (Анд. 1528)[34].

12. Поп и дьякон. Сатирическая сказка, относится к популярному циклу антипоповских сказок (Анд. 1831). Близкий вариант представлен сборником вятских сказок Зеленина (№ 59).