Пилот МИГа - последний полет лейтенанта Беленко

Глава первая. ПРЫЖОК В НЕИЗВЕСТНОСТЬ

Лейтенант Виктор Беленко в течение последних четырех недель ежедневно, кроме воскресений, вставал с восходом солнца. Первый проблеск света был обнадеживающим. И глядя на огненный, слепящий восход солнца, Виктор почти наверняка знал: наступает день, которого он ждал.

Над огромным лесом сосен, берез, тополей, протянувшимся вдоль дальневосточного побережья Тихого океана, небо было лазурным и безоблачным. Превосходная погода означала, что несмотря на ошибки, технические неполадки и другие случайности, полет должен был, по всей вероятности, пройти согласно расписанию. Сегодня Виктор, наконец, попытается осуществить свой главный замысел, то, чему до сих пор мешали то нехватка горючего, то дождь, то другие неурядицы. Да, если такая погода продержится, он выполнит задуманное…

Беленко задумался… Через шесть часов все должно быть кончено. В свои двадцать девять лет он либо погибнет, либо начнет новую жизнь в другом мире… Он почувствовал, как напряглись мышцы тела, но это состояние было вызвано скорее сознанием сложности стоящей перед ним задачи, чем страхом смерти. Во время тренировочных полетов на МИГах (истребителях, названных так по имени их конструкторов Микояна и Гуревича), Виктор так часто рисковал жизнью и так часто был свидетелем неожиданной гибели людей, что перестал думать о смерти. Он стал относиться к ней как к неотвратимому явлению, которое нужно избегать как можно дольше, но не любой ценой. Не думал он и о том неопределенном и неизвестном, что ожидает его в случае, если все пройдет успешно, и он останется в живых. Сознание, что он в последний раз смотрит на свою жену и трехлетнего сына, спящих рядом у окна, не очень его расстраивало. Жена решительно требовала развода и заявила о своем решении увезти ребенка к родителям в Магадан за две тысячи километров отсюда… Ему вдруг захотелось взять сына, подержать его на руках…

Нет, не делай этого Он может заплакать. Ты обычно не берешь его на руки в это время. Не делай того, чего не стал бы делать в обычной ситуации.

Беленко быстро надел рубашку, брюки и ботинки, стараясь не разбудить своих и семью, живущую в соседней комнате в этой же квартире. Он вынул спрятанную между страницами потрепанного англо-русского словаря записку, в которой он в трех фразах изложил причины своего поступка. Если все пройдет благополучно, ему необходимо будет сразу же ее передать. Он сложил записку вчетверо и спрятал в карман.

В небольшом дворе за бараком, где жили офицеры, он минут пятнадцать поупражнялся, отжимаясь на влажной земле и подтягиваясь на суку дерева. Затем побежал по грязным улицам Чугуевки — таежной деревни, расположенной в двухстах километрах на северо-востоке от Владивостока, — к автобусной остановке, которая находилась приблизительно в полутора километрах от его дома. Беленко бежал, перепрыгивая через лужи, и выглядел почти как плакатный „строитель коммунизма”, которого всегда и на все лады воспевает партийная пропаганда: рост 173 см., сложение — атлетическое, широкие, слегка покатые плечи и сильно развитая благодаря многолетним занятиям спортом — боксом, борьбой, гимнастикой — мускулатура. Однажды его показали по телевизору: блондин, светлая кожа, большие широко расставленные глаза на красивом юношеском лице — настоящий тип молодого летчика. Женщин, особенно постарше, привлекала его улыбка. Они находили ее застенчивой и одновременно порочной.

Шестого сентября 1976 года, около семи часов утра, на дряхлом автобусе, тарантасе, выпущенном еще до войны, Беленко приехал в штаб 513-го истребительного полка войск ПВО. Перед входом в небольшое кирпичное здание он заколебался.

Иди, поешь. Твое отсутствие могут заметить. Кроме того, тебе нужны сипы.

Столы в офицерской столовой, рассчитанные каждый на четырех человек, были покрыты свежими белыми скатертями, стены украшали натюрморты, хорошенькие молоденькие официантки делали обстановку столовой приятной. Врач дегустировал каждое блюдо; в этот день на завтрак были гуляш, рис, фруктовый компот, белый хлеб и чай. Летчики сели за стол, и завтрак начался.

Так как Беленко исполнял обязанности заместителя командира третьей эскадрильи, он обычно сидел за одним столом с командиром эскадрильи Евгением Петровичем Панковским. Чаще всего день Панковского был испорчен еще до завтрака. Командир полка Евгений Иванович Шевцов поднимался рано, чтобы проверить какие нарушения произошли за ночь в его хозяйстве. И к 6:30 он вызывал к себе командиров эскадрильей и давал нагоняй за очередные проступки их подчиненных.

Шевцова любая мелочь выводила из себя. Командование полком было его первым ответственным назначением, а условия, в которых находилась часть, могли обескуражить и более умного и опытного командира. Шевцов не мог предупредить всех мелких и крупных ЧП, но старался изо всех сил: кричал, угрожал и часто высмеивал офицеров в присутствии их товарищей или гражданских. Пилоты прозвали его „Чертом”, но Беленко он напоминал скорее беззубого боксера: низкого роста, крепкого сложения, с редеющими рыжими волосами, с выступающей вперед челюстью и лицом, которое все время находится в движении, как будто он что-то жует или бурчит.

— Доброе утро, Евгений Петрович! — как обычно поздоровался Беленко с командиром эскадрильи.

— Считаешь, что утро доброе? А ты знаешь, что я с утра уже получил нагоняй? Не слышал — солдаты сегодня отказались от завтрака. Швырнули еду повару в лицо, а один врезал ему в ухо.

— А вы бы стали есть то, что им дают?

— Я — нет.

— Я тоже. Думаю, что если свинью из хорошего колхоза привести в солдатскую столовую, она к этой еде и не подойдет.

— Ты прав. Но я тут ничего не могу изменить.

В восемь часов полк выстроился перед зданием штаба на асфальтированной площадке, предназначенной для парадов. В первом ряду по стойке смирно стояли пилоты, за ними техники и их помощники, а сзади сержанты и рядовой состав.

„Товарищи солдаты, сержанты и офицеры! — закричал Шевцов. — Сегодня мы проводим полеты. Перед нами задача первостепенной важности — будем стрелять по ракетам. Результаты выполнения этого важного задания будут зависеть от каждого из нас — от солдата до офицера. Мы должны приложить все силы для выполнения поставленной задачи, несмотря на трудности. Мы должны помнить, что американцы не дремлют, а китайцы находятся от нас всего на расстоянии одного перехода. Мы также должны помнить, что самолет, горючее и ракеты стоят огромных денег, и правительство, дающее их нам, не дойная корова. У нас нет средств, чтобы часто повторять такие полеты, поэтому надо выполнить задание сегодня.

Теперь я хочу сообщить, что на следующей неделе у нас будет субботник. Работать будут все — и офицеры, и солдаты. Все!! Каждая эскадрилья должна достать дерн и положить его над самолетными бункерами, так, чтобы американцам сверху казалось, что тут ничего нет, кроме зеленого покрытого травой поля… У меня еще одно сообщение. Очень серьезное. Один из наших товарищей… влюбился. И знаете в кого? В деревенскую девку! А она проститутка, самая что ни на есть.**

Офицеры морщились, рядовые посмеивались, а Шевцов громко читал телеграмму от жены техника, умоляющей заставить ее мужа прекратить связь, в которой она его подозревает.

„Вот вам наглядный пример вырожденческой капиталистической морали. Пусть это будет уроком для всех, — продолжал Шевцов, — но в нашем полку мы будем твердо придерживаться и следовать только принципам коммунистической морали. Всем командирам эскадрильей явиться для отчета ко мне в кабинет. На сегодня все. Разойдись!**

В раздевалке Беленко переоделся в ХБ (темносиний комбинезон), полученный полтора года назад. Другой ему полагался только через пять месяцев, поэтому он должен был беречь этот, ставя аккуратные заплаты на коленях и на локтях. Дежурный офицер открыл сейф и выдал ему под расписку автоматический пистолет и две обоймы по семь патронов в каждой. Пистолет, а также НЗ — пакет с некоторым запасом средств первой необходимости (сигнальные ракеты, спички, удочки, химический состав для отпугивания акул), продуктов и медикаментов — давали пилотам на случай аварии самолета в тайге или в океане, чтобы пилот мог какое-то время продержаться, пока не подоспеет помощь. Все это стали выдавать сравнительно недавно, после одного трагического случая, когда пилоту пришлось прыгнуть с парашютом в безлюдную глухую тайгу, и он погиб там от голода и лишений.

Много месяцев спустя охотники обнаружили останки пилота и дневник, в котором он проклинал свою судьбу и тех, кто был повинен в его гибели. Последняя запись гласила: „Спасибо родной партии за заботу”.

После другого трагического случая, когда пилот застрелил свою жену, застав ее с любовником, пистолеты стали выдавать только перед самым полетом.

Рабочий день в полку начинался с получения заданий и составления графика полетов. Часть пилотов должна была тренироваться сегодня в стрельбе по движущимся целям, и их курс лежал на восток — к океану, где с военных кораблей запускались ракеты. Эскадрилья Беленко должна была практиковаться в перехвате чужих самолетов и препровождению их на посадку на территории базы.

Беленко делал вид, что внимательно слушает командира, объясняющего задание и перечисляющего все, что он должен был выполнить во время полета. Но мысли его были далеко: он думал о том, что несмотря на прекрасную ясную погоду, выход за установленную тренировочную зону будет сопряжен с большим риском. Он также старался рассчитать время, расстояние, скорость, запас горючего, наметить курс полета и точки возможного перехвата.

Первые утренние полеты прошли спокойно, и в 11: 00 пилоты вернулись на базу на второй завтрак, после чего им предстояло трястись на грузовике по рытвинам и ухабам на военно-воздушную базу в Сахаровке, которая находилась в четырех километрах от Чугуевки. Беленко не поехал со всеми — он отправился в медпункт на осмотр. Беленко никогда не волновался перед осмотром, потому что врач был человеком мягким, отзывчивым и всегда, как мог, помогал пилотам. За пять дней до полетов им запрещалось пить, но это распоряжение никогда не выполнялось — пили все, а многие просто напивались вдрызг. При небольшом количестве алкоголя в крови врач обычно давал разрешение на полет, но после сильной попойки пилот на день отстранялся от полетов. Врач всегда находил соответствующую причину: насморк, небольшое воспаление уха или повышенная температура.

Беленко измерили температуру, проверили пульс, кровяное давление, глаза, уши и горло.

— Как вы себя чувствуете? — спросил врач.

— Прекрасно.

— Какой полет у вас сегодня?

— Обычный тренировочный.

Врач внимательно посмотрел на него: „Скажите, лейтенант, вы что-нибудь пили в течение последних суток?”

— Последние пять дней я вообще ничего не пил.

— Вы в состоянии летать сегодня?

— Конечно. А что, разве что-нибудь не в порядке?

— У вас повышено кровяное давление. Не настолько, чтобы бить тревогу, но для вас оно довольно высокое. Какие-нибудь неприятности?

— Абсолютно ничего.

Опасаясь дальнейших расспросов, Беленко сказал, что уже почти неделю он не летал и ему необходимы тренировки. Сегодня утром он сделал пробежку в шесть километров и возможно немного возбужден. Врач кивнул: „Ну что ж, это понятно. Счастливого полета, лейтенант’*.

Беленко присоединился к пилотам, ожидавшим около ангара метеосводку. Ребята острили насчет приближающегося коммунистического субботника, на котором они должны будут маскировать бункеры ветками и дерном. Идея была абсурдной, потому что американцам давно было известно месторасположение аэродрома, да и какой дурак поверит теперь во внезапное его исчезновение? Кто-то из пилотов заметил: „Я слышал, что на фотографиях, которые они делают со своих спутников, виден каждый гвоздь на солдатских сапогах”.

Заметив приближающегося к ним Володина — молодого лейтенанта КГБ, прикомандированного к их полку, пилоты замолчали.

— Доброе утро, Виктор Иванович. Как дела? — обратился Володин к Беленко.

— Все в порядке.

— А Людмила и Дима, как они?

— Прекрасно.

— Какие новости, что слышно?

— Сегодня солдаты опять отказались от завтрака.

— Да, я знаю. Как вы думаете, в чем тут дело?

— Владимир Степанович, вы не хуже моего знаете причину…

— Но мне все-таки хотелось бы услышать ваше мнение. Зайдите ко мне после полета. Мне надо с вами поговорить.

В этом приглашении не было ничего необычного. Гебешник всегда все вокруг словно вынюхивал, каждому задавал одни и те же вопросы: „что нового?”, „что слышно?”, и все-таки Беленко это не понравилось. Почему он обратился ко мне именно сейчас? Надеюсь, дорогой Товарищ, нам не придется больше свидеться.

Наконец офицер из метеорологической службы объявил: на востоке, где должны были проводиться тренировки, небо ясное, летная погода продержится до вечера. Но на юго-востоке, куда на самом деле лежал курс Беленко, собираются облака, движущиеся в сторону Японии.

Идиоты! Ведь ясную погоду предсказывали по всей области. Какой же плотности будет облачность в том районе? Надо придумать, как лучше спросить его об этом. Нет, не стоит задавать никаких вопросов. Нельзя проявлять заинтересованность — это может меня выдать. Придется просто рискнуть.

На складе Беленко выдали шлем, кислородную маску и перчатки. „Товарищ лейтенант, вы забыли свой спасательный жилет”, — окликнул его сержант, выдающий амуницию. Не бери его, сделай вид, что он тебе не нужен.

— Спасибо, сержант, но мне сегодня не придется летать над водой.

Выйдя со склада, он направился к своему самолету. На поле крылом к крылу стояло двадцать МИГов-25. Весом в двадцать две тонны, со сдвоенными хвостовыми стабилизаторами, с широкими короткими стреловидными крыльями, двумя огромными двигателями и длинным ракетоподобным носом, МИГ-25 напоминал Беленко огромную стальную птицу. МИГ-25 был одним из самых секретных оборонных средств Советского Союза: его даже между собой называли не иначе, как „модель № 84”. Самый первый его образец, выпушенный в 1967 году, установил мировой рекорд скорости — 2980 километров в час, а модель 1973 года рекорд высоты — 36,240 метров. Старые американские „Фантомы”, Ф-4, хотя и оснащенные современными ракетами и управляемые первоклассными летчиками, не могли ни перехватить, ни сбить МИГи-25, которые периодически совершали полеты над Средиземным морем и в районе Среднего Востока, фотографируя различные объекты. Ни одна западная держава не имела самолетов, способных соперничать с ними.

Несмотря на то, что секреты МИГа не были известны Западу, в 1976 году это был единственный самолет, державший всех в страхе. Еще в 1973 году командующий ВВС США Роберт Сименс, крупный специалист в области самолетостроения, назвал МИГ-25 лучшим перехватчиком в мире. Министр обороны Джеймс Шлезингер заявил, что МИГ-25 является таким грозным оружием, что увеличение его производства может повлечь за собой коренные изменения в вооружении и стратегии Запада. В Советском Союзе уже было построено 400 таких перехватчиков, с использованием новейших достижений в области аэронавтики, которые являлись предметом гордости советской авиации. Только избранным доверяли пилотировать эти самолеты.

В подготовке самолетов к полету участвует обычно большая группа людей. Одни подвозят на автобензоцистернах реактивное топливо, другие — спирт, третьи загружают в самолет баллоны с кислородом. Специалисты-электронщики проверяют из микроавтобусов состояние бортового вооружения и системы управления огнем, а также работу электронных приборов. Инженеры и механики занимаются осмотром металлической обшивки и проверкой систем управления.

Беленко и бортинженер поднялись по металлической лестнице в кабину и проверили систему герметизации. Кабина была окрашена изнутри в зеленый цвет, так как этот цвет, по мнению советских конструкторов, оказывает успокаивающее воздействие на нервную систему. Кресло пилота было самым удобным из всех, в которых ему приходилось сидеть. В глаза бросалась красная кнопка с надписью „опасно”. Эту кнопку пилотам следовало нажать только перед катапультированием над чужой территорией или в случае принудительной посадки вне пределов СССР. В инструкциях говорилось, что кнопка приводит в действие взрывное устройство для уничтожения наиболее секретной аппаратуры, установленной на борту самолета. Однако пилоты предполагали, видимо не без оснований, что взрыв, возможно, рассчитан на полное уничтожение самолета вместе с пилотом. Пилотам также предписывалось не пользоваться переключателем радаров, так как мощность радарных лучей, посылаемых с МИГов так велика, что им можно убить зайца в лесу с расстояния в тысячу метров.

Беленко нажал кнопку радиосвязи с контрольной вышкой: „Говорит 0–6–8. Прошу разрешения на запуск двигателей”. С вышки быстро ответили: „Номер 0-6-8, запуск двигателей разрешается”. „Вас понял. Выполняю”, — ответил Беленко, помахал рукой бортинженеру, отвозящему от самолета лестницу, знаками дал команду парням наземной бригады расчехлить двигатели и просигналил, что гидравлические системы в порядке. Как только он потянул на себя рукоятку запуска двигателей, раздался тихий рокот, перешедший затем а оглушительный рев.

— Разрешите идти на взлет? — радировал Беленко.

— 0-6-8, идти на взлет разрешается.

— Вас понял. Иду на взлет. — Беленко вырулил самолет на бетонку и повел его на взлетную полосу. Но перед поворотом на полосу он остановился: там уже стояло четыре МИГа, ожидающих разрешения на взлет. Ему нужно было ждать своей очереди, пока зеленый сигнал, как зеленый светофор, не даст права начать взлет.

МИГи один за другим отрывались от земли и, задрав нос, устремлялись в небо. Когда подошла очередь Беленко, он помедлил несколько секунд: ему хотелось в последний раз взглянуть на родную землю. Как он любил ее просторы, леса, ее прекрасную и грустную природу! С раннего детства любил он бродить по лесам и полям, любоваться игрой облаков, вдыхать душистые запахи земли, слушать пение птиц. Только наедине с природой да в кабине самолета он чувствовал себя свободным. Под яркими лучами солнца листва на деревьях переливалась золотым и рубиновым цветами, и лес, подумал он, никогда еще не выглядел таким волшебно-прекрасным, никогда так не подчеркивал всю суетность и ничтожность человеческой сущности.

Ровно в 12:50, получив разрешение начать взлет, Беленко отпустил тормоза, и МИГ, оторвавшись от земли, взмыл ввысь. Еще на небольшой сравнительно высоте Беленко перекрыл форсажную камеру, чтобы сэкономить горючее, которого было в обрез.

Он летел медленнее обычного, и полет до тренировочной зоны занял у него пять минут вместо обычных четырех. Выполняя требуемый по заданию широкий разворот на 360 градусов, он посмотрел на стрелку компаса и увидел, что приближается к точке, за которой уже не было возврата. Перед ним стояла дилемма: завершив круг, он либо будет продолжать полет по заданию, либо возьмет свой собственный курс на восток. Еще можно вернуться и никто ничего не заподозрит. Если же поверну на восток — покидаю родину навсегда.

Но решение было принято, и отказаться от него он был не в силах. Он направил самолет на юго-восток, осуществляя свой тайный замысел. Теперь все мысли надо сосредоточить на том, как уйти от радаров. Он стал медленно снижать первоначальную высоту в 8000 метров, надеясь, что радары не сразу засекут его. На высоте 6000 метров он дернул рычаг управления вперед, затем влево, резко, направив машину к земле. Достигнув высоты в тысячу метров, он выровнял самолет и продолжал полет.

Никогда раньше не совершал он такого резкого прыжка вниз, и никогда не летал так низко. На высоте даже в три тысячи метров МИГ терял свою маневренность, с трудом поддавался управлению.

Еще со времен изучения американской тактики во Вьетнаме он знал, что на высоте в 300 метров самолет недосягаем для ракет земля-воздух. Он знал также, что зенитные батареи размешаются на вершинах сопок и надеялся, что пики этих сопок скроют его от радаров.

Увеличив скорость, он вихрем пронесся над зеленой тайгой и через две минуты уже летел над японскими водами. Он нажал аварийную кнопку, которая начала подавать непрерывные сигналы бедствия. Примерно через сорок секунд он выключил кнопку для того, чтобы создать впечатление будто самолет потерпел аварию. Одновременно он выключил радарное устройство и различные электронные приборы, так как создаваемое ими излучение помогло бы обнаружить его местонахождение. И, наконец, он отключил радиосвязь: он не хотел слышать команды с земли, не хотел знать, что они там собираются предпринять и как будут его преследовать. Он хотел всецело сконцентрировать свое внимание на таких важных показателях, как расход топлива, скорость, высота, время полета и расстояние и все это он предварительно рассчитал только теоретически — с помощью карандаша и таблиц. Воспользоваться компьютером, установленным в кабине самолета, было бы, вероятно, более целесообразно и эффектно, но он решил, как и в самые критические минуты своей жизни» полагаться только на самого себя и доверять только своей интуиции.

Чтобы не быть обнаруженным радарами, установленными как на земле, так и на советских кораблях-ракетоносцах, патрулирующих восточную морскую границу, Беленко летел так низко, что дважды чуть не задел рыболовные суда. Но после того как он сообразил, что высокие волны создают опасность врезаться в рыболовное судно, он несколько увеличил высоту.

Вскоре небо заметно потемнело, и шквалы грозового дождя стали с силой бить по самолету. В таких условиях было очень трудно управлять машиной, но интуитивно он чувствовал, что самое трудное еще впереди, что погода, возможно, еще больше ухудшится. На малой высоте горючее стало уходить гораздо быстрее, чем он предполагал. Выход был один — подняться на высоту не менее 7 тысяч, чтобы сэкономить горючее и дотянуть до намеченного места. Но на такой высоте возникала опасность быть засеченным советскими радарами с земли или с самолетов, посланных ему вдогонку, а также стать мишенью для ракет земля-воздух. Однако, рассудив, что лучше вероятность гибели, чем вполне реальная смерть, он направил самолет вверх, в облака, которые сразу окутали МИГ плотным слоем, лишив пилота всякой видимости. Он продолжал держать курс на юго-восток, по направлению к острову Хоккайдо, самому северному и ближайшему из японских островов. Приблизительно в 1:20, через полчаса после взлета, он, по его расчетам, вошел в японское воздушное пространство, патрулируемое „фантомами”. Чтобы продемонстрировать свои мирные намерения и помочь американским перехватчикам обнаружить себя, он сбавил скорость, и самолет стал плавно снижаться, продолжая двигаться в сторону Японии. Каждую секунду он надеялся выйти из облаков в чистое небо, где „фантомы” могли бы его заметить.

Многие годы его учили избегать встречи с „фантомами” или вступать с ними в бой. Теперь же он ждал их как ангелов-спасителей. Весь его план был рассчитан на то, что как только он нарушит воздушную границу Японии, японцы сразу вышлют ему навстречу американские перехватчики, которые принудят его к посадке. Однако он несколько опасался того, что по нему могут открыть огонь, как это приказано делать советским войскам ПВО в случае нарушения воздушного пространства СССР.

По старой карте Японии, имевшейся у них на базе, он обнаружил только один ближайший военный аэродром, достаточно большой, чтобы принять МИГ-25. Это была военная база в Хитозэ, на острове Хоккайдо. Перехватчики возможно могут посадить его и на другом более близком к границе аэродроме, которого нет на старой карте. Топлива может хватить и до Хитозы, но для этого необходимо сразу же быть обнаруженным и без промедления доставленным на аэродром. Сложность заключалась в том, что он не мог помочь японцам обнаружить себя, так как его радиопередатчик работает на таком узком диапазоне, что связь с их базой или с их самолетами была невозможна.

Снижаясь, МИГ трижды попадал в узкие просветы голубого неба, а затем вновь тонул в плотных густых клубах облаков. Лишь на высоте шестьсот метров Беленко оказался в ясной безоблачной зоне. Он кружил в небе, стараясь привлечь внимание перехватчиков. Но нигде не было видно ни одного самолета. Где же эти все „фантомы"? Куда они, черт возьми, подевались? Но он ошибался, считая себя не обнаруженным. В небе в этот момент находились и „фантомы” и МИГи, которые следили за каждым его маневром. Его самолет впервые промелькнул как неопознанный объект на экране японского радара в 1:11, когда он находился над морем на высоте 7 тысяч метров. Через девять минут светящаяся точка стала двигаться к центру экрана, и командир на базе в Хитозэ приказал „фантомам” идти на перехват. Одновременно японцы тщетно посылали по радио предупреждения на русском и английских языках. В 1:22, как примерно и было намечено, самолет Беленко вторгся в воздушное пространство Японии, и „фантомы”, направляемые с земли, вплотную приблизились к нему. Однако в 1:26, когда Беленко пошел на снижение, чтобы выйти из облаков, его самолет исчез с экранов радаров. Причиной тому были помехи, создаваемые отражениями от земли и воды в результате ухудшихся атмосферных условий. Не получая с земли данных о местонахождении МИГа, „фантомы” совершали бесполезное кружение в облаках, не в состоянии обнаружить самолет.

Советские радисты слышали предупреждения японцев и поняли, что их предупреждения относятся к самолету Беленко, и что он летит в сторону Японии. У Беленко в этот момент не было времени подумать о действиях, предпринимаемых советской и японской сторонами, как не думал он и о том, что с ним может случиться. Страха он также не испытывал. Японцы не собираются идти на перехват, я больше не могу рассчитывать на них. Я должен принять весь риск на себя. Надо решить что делать и решить немедленно.

В 1:30 вдали показалась земля. По очертаниям береговой линии Беленко предположил, что приближается к полуострову в юго восточной части Хоккайдо, а Хитозэ находится на северо-востоке, ближе к центру острова за грядой сопок, скрытых облаками. Стрелка указателя расхода топлива показывала, что горючего осталось всего на 16–18 минут полета. И знай он точно курс, горючего, возможно, хватило бы, чтобы дотянуть до аэродрома. Но он летел наугад. А впереди грозно топорщились гряды сопок, миновать которые можно было только увеличив высоту, где он вновь попадал в зону облаков. Едва ли можно было рассчитывать, что там его ждет безоблачное небо, откуда он сможет разглядеть аэродром и посадочную полосу. В то же время, продолжая лететь низко, он рискует разбиться о сопки, и весь его план тогда летит к черту. Если бы он не ставил своей целью сохранить самолет, он мог бы кружить над островом до тех пор, пока не кончится горючее, а затем катапультироваться. Но сохранить МИГ-25 было для Беленко важнее, чем собственная безопасность. И пока у него была хоть малейшая надежда посадить МИГ в целости и сохранности, пока у него был хоть один шанс из тысячи, он решил не отступать.

Беленко продолжал лететь низко, держа курс на восток, и, обогнув гряду сопок с юга, повернул на север к Хитозэ. Теперь он был даже доволен, что из-за нехватки горючего не выбрал окольного пути. Под ним расстилалась бескрайняя равнина, на которой он в случае необходимости мог посадить самолет. Для посадки можно было использовать также шоссе, пересекавшие равнину в разных направлениях.

В 1:42 в кабине замигал красный предупредительный сигнал и появилась надпись: „Горючего осталось на шесть минут полета”. Беленко выключил сигнал — к чему эта раздражающая надпись? Он снова поднялся на высоту 9000 метров и вскоре увидел воду. Это был Вулканический залив. Он пересек его, сделал поворот на 90 градусов и взял курс на север. Неожиданно прямо перед собой он увидел густые клубы облаков, но, решив не менять высоту, устремился прямо в их гущу. Он надеялся, что облачный участок скоро кончится и впереди опять будет чистое небо. Снижаться было опасно: чем ниже он будет летать, тем больше расход горючего. Вдруг в кабине прозвучал нежный женский голос: „0-6-8, будьте осторожны! Ваш запас горючего на исходе. Самолету грозит авария”. Голос был спокойный, даже будничный. Беленко был поражен. Он не знал о существовании в самолете магнитофона. „Девушка, — закричал он, — где бы вы ни находились, помогите мне! Скажите, где здесь аэродром?”

Стрелка указателя расхода топлива приблизилась к нулю. Ему оставалось лететь еще две минуты. Облака не рассеивались. Больше он ничего уже не мог сделать. Нужно было садиться, теперь уже только сесть, и постараться не погубить ни себя, ни дорогой самолет.

Что ждало его внизу? На это у него не было ответа. Беленко направил самолет к земле, в неизвестность…