Писака

часть первая ПИСАКА

За окном дома Юрия Владивостоцкого шёл дождь, но не просто шёл, а лил как из ведра. Это был самый скучный день Юрия. Но он даже и не предполагал, что именно в этот скучный день с ним начнется нечто необыкновенное… Может, ему доведется забрести в ту сторону, где Вселенная теряет свои границы и начинается неизведанное – что-то похожее на фантасмагорию. Но, так или иначе, пока ничего ещё не было известно – не ему, не кому-либо (чему-либо). Пока – он работал над своим новым рассказом, и у него ничего не получалось.

Начало вышло неплохое: дорога – маньяк-убийца, по которой с убийственной скоростью носятся иномарки с начинающими водителями за рулем, и дом, стоящий подле этой дороги и взятый за главный персонаж. В дом поселяется семья из пяти человек: муж, жена, дети (две дочери-близняшки и сын, на год младше своих шестилетних сестёр). И единственное, что беспокоило хозяина дома (мужа и главу семейства), это дорога. Ползарплаты он угрохал на металлический забор, чтоб тот огибал дом и позволял детям чувствовать себя за ним как за другим забором… с колючей проволокой. Но в одну из ночей он проснулся от собственного крика, и не обнаружил рядом с собой жены… Не было и детей в их кроватках (двухъярусная кровать в спальне дочерей выглядела так, словно дочерей этих с нее унесли чьи-то огромные и безжалостные руки; в спальне сына на кровати осталось… несколько капель крови… Но когда мужчина подошёл к окну, он остолбенел… Он увидел на дороге собственную жену в ночной рубашке и троих детей; складывалось впечатление, что они вчетвером играли в некую чудовищную игру: перебегали дорогу перед самыми "быстрыми" иномарочками (типа "феррари", "Ситроена" или "Роллс-ройса"), за рулем которых находились любители быстрой – русской (новой-русской) – езды; езды с ветерком и максимально повышенной скоростью. Оказывается, жена этого мужчины и дети страдали лунатизмом…

Здесь Юрий Владивостоцкий и остановился; он не мог продолжать, а когда пытался, получалась какая-то ерунда. Много произведений он загубил таким образом: вроде бы, начала получались неплохими (некоторые даже гениальными), но… наступал "стоп" и дальше ничего не клеилось. Для него это было хуже "творческого кризиса" и атомной войны вместе взятых. Но не все рассказы у него получались такими "недоделанными"; бывали моменты, когда он начинал плотно и упорно работать над рассказом и не "останавливался" до тех пор, пока его личное мнение – мнение автора – не подсказывало ему, что всё что он хотел сказать, уже сказано и пора бы уже вводить какой-нибудь эффектный финальный эпизод и потихоньку завершать произведение. Не зря ведь Юрий несколько месяцев назад нанял себе платного литературного агента и напечатал несколько книжек, над которыми он проработал немало лет (несколько лет подряд он писал различные повести, рассказы и четыре романа). Но опубликовались не все его вещи. Не потому, что в некоторых из его вещей было слишком уж много через чур богатой фантазии и мало здравого смысла, а совсем по другой причине. Юрий иногда размышлял над этой причиной, потому что она крылась в нём самом, и скорее всего это было "желание печататься", так можно было бы назвать ему этот "недостаток". Ещё в юности (а писать он начал именно тогда) его очень часто одолевала навязчивая идея, что печатать его не будут, как он ни старайся. Иногда даже хотелось бросить всё к чертовой матери и не заниматься больше этой бестолковостью. Но Юрий не бросил, а начал писать для себя, как бы "на заказ". Когда он хотел почитать какую-нибудь литературу и не находил нигде то что ему было нужно, то он пробовал это сам написать, и иногда у него получалось. Но желание печататься не покидало его никогда. И как только случай свёл его с Союзом писателей, он даже и сам не ожидал, что всё так до идиотизма просто: "плати деньги и нет проблем". Так он начал печататься. И только немного позже его стал мучить новый вопрос: "а много ли у меня читателей?"

Проблема пришла к нему сразу после того, как он узнал, что читателей у него достаточно. Вот тут и начались эти чёртовы "стопы" ("торможения"). Он уже и не знал, что с ними делать, продолжения не поддавались ни в какую.

Так Юрий Владивостоцкий и дожил до этого "самого скучного" дождливого дня (много ли таких впереди?), когда в голову вообще ничего не лезло и неплохо было бы уже подумать о самоубийстве… Во всяком случае, Юрий не принадлежал к числу тех людей, которые неудачи и невезения топят в спиртном.

Именно в этот день Юрий вспомнил о чердаке…

Давненько он о том чердаке не вспоминал. Ещё в детстве чердак прогонял по его коже мурашки всякий раз, как он туда залезал. В общем-то ничего особенного там не было, кроме кровати, табуретки и многих старых вещей; просто по чердаку витала какая-то дурная энергия, и, когда шестилетний Юрик летом забирался на чердак спать, то, пока он в приятном одиночестве лежал в постели, его начинали охватывать разные мысли; иногда эти мысли казались ему довольно странными; например, когда по шиферной крыше чердака барабанил дождь и Юра не мог уснуть, ему почему-то всё время казалось, что на крыше кто-то сидит (сидит и ждёт, пока все уснут). Или, когда он забирался на чердак, ему начинало казаться, что в доме – под чердаком – не всё ладно: не забрался ли в дом кто посторонний, пока Юрка залазил на чердак. Но больше ему казалось, что если он спустится и вернётся назад – в дом, – то, вместо его дедушки с бабушкой там будут сидеть какие-то другие люди, и они будут очень злыми и выгонят из дома маленького Юрку, если вообще в милицию не сдадут. То ему начинало казаться, что, пока он спит, его дед достал из подполья самогонку и вместе с бабушкой пьет по-страшному, а потом они начинают драться и убивать друг друга. В общем, разные мысли его охватывали; постепенно доходило до того, что он уже начинал бояться чердака и залезать туда только в том случае, когда он "забывался" и о чердаке в голове его оставались только приятные воспоминания. Но, закончилось лето, на чердаке делать было больше нечего. Наступила зима и бабушку шестилетнего Юрия увезли в больницу, со злокачественной опухолью мозга. Скончалась она через три недели. Двумя месяцами позже, деда Юрия – здоровенного широкоплечего старика – лечили от язвенной болезни. Умер он во время операции. Так ему и его родителям достался в наследство этот дом с чердаком. И с наступлением следующего лета, Юра уже и не вспоминал о чердаке, как будто его могли там подкарауливать вдрызг пьяные дедушка с бабушкой, с налитыми убийственной яростью глазами, и косой или топором в руках… Но Юра об этом старался не задумываться, а жить спокойной безмятежной жизнью; жить временами года, выстроившимися в очередь бесконечным конвейером, и с каждым годом всё сильнее и сильнее забывать о существовании чердака. Нечего там делать; там всегда темно, пыльно и скучно (скорее, страшно, чем скучно), и много старых никому ненужных вещей.

Став старше, Юрий узнал значение слова паранойя, но уже не мог вспомнить, было ли у него когда-нибудь что-то похожее на это слово. Когда же он стал ещё старше, родители его вернулись жить в их старую квартиру, которую до этого сдавали одной тихой семейной парочке, пока те не заработали себе на "гостинку". Оставили родители своего Юрку наедине с самим собой, в расчёте, что он тут же бросит свою писанину, найдёт невесту и женится. Но со столь ответственным поступком в своей жизни двадцатидвухлетний Юрий не спешил. Просто ему приятно было побыть иногда в одиночестве (не в уединении!), занимаясь далеко не тем, чем в подобных ситуациях занимаются многие мужчины; просто, когда рядом никто не маячил, ему было удобнее сосредоточиться и не потерять нужную мысль. Ещё не нравилось ему, когда его отвлекали, потому что возвращаясь назад – к тексту – он думал совсем о другом и получалось нечто похожее на склероз. С годами с памятью у него дела складывались всё хуже и хуже: проходит после "стопа" несколько дней, и он уже не помнит о чём писал – все мысли посеяны. Потому-то Юрий и предпочитал больше времени проводить в одиночестве, запершись в своём уютном домике и… не вспоминая о чердаке…

Но Юрий даже сам удивился тому, насколько внезапно ему в голову вернулось то лето восемьдесят второго года, когда он ещё не начал бояться чердака. И сейчас, неожиданно вспомнив про чердак, он, возможно, подумал, что не так-то это и плохо "страдать паранойей и навязчивыми мыслями": может быть он ещё мал был для использования собственного воображения в качестве куска хлеба (действительно, что такое маленький ребенок, которому в голову лезут разные мысли о вампирах, летающих тарелках, кровожадных пауках и невиданных чудищах, поджидающих его во всех тёмных углах?.. И что такое взрослый писатель, из головы которого всё вываливается, в то же самое время, как туда ничего не хочет лезть; которому не хватает его – ушедшего в далекую историю – детского, богатого воображения?..). Может быть. Но полез он туда не за этим. Что-то его как будто звало туда.

Ю. В. Владивостоцкий накинул на себя дедов непромокаемый комбинезон – больше накинуть ему нечего было (ни зонта, ничего), – и вышел из дома, позволив ливню облить комбинезон с ног до капюшона, и направился в сторону лестницы на чердак. Неподалёку, по дороге, проехал милицейский "уаз", и Юрий, взбираясь по лестнице, не обратил на этот "уаз" никакого внимания. Но несколько милиционеров, пялившихся из "уаза" во все окна, на него внимание обратили, и уже собрались было подрулить к дому этого молодого писателя, но… Возможно, в глаза им кинулся комбинезон… В этом комбинезоне Василий Владивостоцкий (покойный дед Юрия) однажды попал в отделение милиции, и, благодаря дедовым связям, у всего отделения была потом куча проблем… В общем, "уаз" проехал мимо, прибавив скорость. Странно, почему эти милиционеры не знали о том, что Василий Иванович Владивостоцкий уже давным-давно как "прописан" на Морском кладбище?…

Может потому, что не милиционеры это вовсе?…

Юрий поднялся на самый верх, дернул за ручку, и дверь нехотя поддалась, протестующе заскрипев каким-то жутким и потусторонним скрипом.

Вот взору Юрия Владимировича и предстал этот внутренний – пугающе-гипнотезирующий – вид чердака; того самого чердака, 16 лет назад на котором он был последний раз.

Впрочем, за 16 лет чердак этот не изменился вовсе: никто в него с тех пор не зашёл, так что всё осталось нетронутым; не тронутым ни пылью – ни временем. В прошлый раз, вспоминал Юрий, также барабанил дождь по крыше и ему непереставая казалось, что в запертую дверь чердака всё время кто-то стучится, а дома – откуда он вышел минуту назад – уже никого нет; ни бабушки ни дедушки ни родителей – все пропали без вести. Слава богу, что сейчас (16 лет спустя) ему ничего не казалось. А может он и переживал, что поднялся наверх с тем же успехом, с каким начал писать новый рассказ.

Простоял Юра в задумчивости несколько минут, но в голову так ничего и не лезло. И собрался было он уже махнуть на всё рукой и спуститься вниз, но… взгляд его случайно упал на пол чердака (почему он сразу не обратил на этот пол внимания?) и увидел большой машинописный лист, испещренный весь самым мелким почерком. Лист этот значительно выделялся среди всех предметов на чердаке. Его как будто уронили на пол всего несколько считанных минут назад. Но кто мог уронить его именно здесь?! От удивления у Юрия глаза чуть не повыпадывали: это значит, что кто-то был на чердаке?.. Но как он мог туда попасть – дом Юрия окаймляет прочный металлический забор (почти такой, каким герой его последнего "недоделанного" рассказа оградил троих своих детей от маньяка-убийцы по названию шоссе); единственное только – собаки нету: мешать будет своим ежеминутным лаем.

Но когда Юрий поднял этот лист и попробовал почитать, что же там намельтешено, то никакие больше вопросы его не интересовали, потому что он не мог оторваться от чтения. И, так, не выходя из чердака, Юрий и читал весь текст.

Не названия, не имени автора на листе указано не было, как будто он случайно выпал из общей кипы листов, составляющих частей какого-нибудь романа. А написано на листе было вот что: