Писатель без мандата

11. Незалежный Севастополь – слава русских моряков

Понятно, что обструкция на съезде не придала мне особой бодрости духа, но уже 19 ноября, в день артиллериста, началась выборная гонка. И я, бывший заряжающий с грунта самоходной гаубицы «Акация», занял свое место в боевом расчете. Начались ежедневные встречи на заводах, в «красных уголках», в институтах, воинских частях: знакомые лица, привычные вопросы. Я, клокоча от обиды, говорил о преступной ельцинской клике, доведшей страну до дефолта, нищеты, геополитического ничтожества, а в ответ слышал гневное: «Доколе?!» Даже Лев Соломонович не спрашивал меня, почему я состою в «черносотенном» Союзе писателей России, а сдержанно кивал, соглашаясь: его клиника сидела без денег второй год. Я не стал говорить, что вскоре после инцидента на съезде отправил по почте заявление о выходе из СП РФ.

После встречи с электоратом самые оппозиционные руководители вели меня в кабинет, где был накрыт стол. Мы выпивали, обсуждали безобразия, творящиеся в стране, «семибанкирщину», кровавую войну в Чечне, телевизионное вранье, хапужничество президентской семейки, фокусы Березовского с Чубайсом. Накал негодования был таков, что казалось, вот сейчас местный вождь велит раздать подчиненным оружие. Но все кончалось слезными тостами за Родину и просьбами передать привет Говорухину с Ульяновым: «Ворошиловский стрелок» как раз вышел на экраны и всколыхнул страну. Кстати, по предварительным рейтингам я входил в первую тройку все с теми же Микитиным и Гаванской, но уже не лидировал, так как коммунист, ссылаясь на Зюганова, обещал посадить олигархов в тюрьму, а «яблочница», божась Явлинским, – расселить коммуналки. Что в сравнении с такими посулами мои жалкие писательские «коврижки»? Оставалась надежда на Севастополь…

Ах да, забыл объясниться: в наш избирательный округ входили воинские подразделения РФ, прежде всего флотские, расквартированные в городе русских моряков, и мы с Алексеем отправились в Крым, захватив с собой яуфы (ящик укладки фильма) с «Ворошиловским стрелком». В Москве ленту уже показали, зритель принял фильм восторженно, а либеральная критика, ясное дело, подняла визг: «Говорухин и Ульянов зовут Русь к топору, сиречь к “оптарю”!» Догадались, кому народ оторвет мошонки в случае чего!

Однако в аэропорту нас ждала неприятность, мы как-то забыли, что Крым – это заграница, и не оформили надлежащим образом бумаги на вывоз копии отечественного кинофильма за рубеж. Алексей сник и так наморщил лоб, что его бобрик буквально сполз к переносице – он стал похож на отчаявшегося ежа. Наша миссия срывалась. Катастрофа!

– Ну как же ты так? – играя желваками, я мягко упрекнул начальника штаба.

– Прости, Михалыч… – пробормотал он, встал и ушел, пошатываясь, как говорится, куда глаза глядят.

«Не застрелился бы… – с тревогой подумал я. – Офицер… Честь… И все такое…»

Однако минут через пятнадцать он вернулся, повеселевший, в обнимку с охранником аэропорта. Оказалось, однополчане. В общем, нас пропустили с яуфами, да еще взяли у меня автограф, узнав, что я соавтор нашумевшей киноленты:

– Молодцы! Жаль, мало Ульянов этой сволочи пострелял! Продолжение будет?

– Обязательно! Всех добьем…

Несмотря на начало декабря, в Севастополе было еще тепло. Но город произвел странное впечатление. По советским временам я запомнил его ухоженным и сияющим чистотой, точно казарма, которую личный состав драит по несколько раз на дню. Теперь же солнечные улицы выглядели запущенными, во дворах лежали кучи мусора, а затейливые сталинские фасады осыпались прямо на глазах. Везде, где только можно, болтались желто-голубые прапоры, лишь изредка попадались наши, Андреевские, флаги. Казалось, «незалежные» старались густо пометить своей едкой «жовтой» символикой доставшийся им дуриком наш город. На улицах порой встречались моряки с трезубцем на фуражках вместо нашего привычного «краба». Лица у самостийников были угрюмо-настороженные, у некоторых – виноватые. Повсюду виднелись вывески, таблички, надписи на мове, хотя кругом звучала только русская речь. Но переулки уже стали «провулками», а площади – «майданами».

В Доме офицеров яблоку негде было упасть. Перед показом фильма общались бурно, севастопольцы просили передать московскому мэру благодарность за новые дома для моряков: микрорайон так и назвали в его честь – Лужники. Но в основном говорили о судьбе флота, о том, что будет с Севастополем и когда Россия наконец вернет полуостров под свое державное крыло. Я отвечал, что тоже считаю Крым российским, но, помня наставления Жуковой, от прямых проклятий в адрес предателей родины воздерживался: как-никак заграница, а в Кремле еще сидит пьяный гарант Ельцин, похожий на гуттаперчевую электрокуклу, у которой почти сели батарейки. Никому в голову тогда не приходило, что через три недели, в последний день ХХ века, он, дравшийся за власть зубами, сам, попросив прощения у народа, отдаст бразды скромному белобрысому человеку со странноватой фамилией Путин и тот через четырнадцать лет вернет Крым в родную гавань.

Фильм, кстати, вызвал совсем не ту реакцию, на какую мы рассчитывали. Я давно заметил: на землях, отторгнутых от материковой России, у людей, попавших в чуждое окружение, складывается особый, светлый миф о далекой и прекрасной Отчизне, о ее мудрой власти, на чью помощь только и осталось уповать. Если кто-то говорит им, что там, на милой Родине, есть свои проблемы, язвы и политические монстры, у наших соотечественников за рубежом возникает чувство отторжения. Глядя, как на экране ветеран Ульянов безнадежно обивает пороги власти, тщетно ища справедливости и плача от бессилия, моряки, их жены, матери, невесты, шептали: «Не может такого быть в России!»

Когда почти через двадцать лет театр сатиры повез мою комедию «Чемоданчик», блестяще поставленную Александром Ширвиндтом, в Латвию, я столкнулся с тем же синдромом. Полный зал (в основном люди русские), затаив дыхание, следил за интригой, смеялся над репризами и ужимками гениального комика Федора Добронравова, но после окончания и сдержанных аплодисментов ко мне подошла знакомая русская журналистка, живущая в Риге, и спросила:

– Юра, ты, значит, предал Путина?

– С чего ты взяла?

– Но ты же его критикуешь!

– Я критикую современную Россию.

– Но ведь у нас тут, в Латвии, единственная надежда – на Путина и Россию, понимаешь?

– Понимаю. Но если драматург будет молчать о том, что ему не нравится вокруг, он просто перестанет быть драматургом. Понимаешь?

– Понимаю.

После встречи с избирателями нас с Алексеем пригласили в vip-баню. Из парной через грот можно было выйти на воздух и нырнуть в море, по-зимнему отрезвляющее. А выпили мы немало. Принимал нас, и весьма хлебосольно, вице-адмирал, заместитель командующего флотом, по-патрициански завернутый в простынку. Алексей, кажется, еще никогда не бывал в таком высоком банном застолье и, цепенея от субординации, ловил каждое слово флотоводца. После очередной рюмки тот вздохнул и вымолвил:

– Юрий Михайлович, вы нам очень нравитесь, еще со времен «Ста дней до приказа». Купоросная вещь! Спорили. Обсуждали. Я со своим замполитом тогда чуть не подрался. «Ворошиловский стрелок» – тоже слов нет, шедевр! Но вы поймите, мы люди военные и голосовать будем так, как прикажет Москва…

– А разве Москва…

– В том-то и дело…

– И кого же рекомендует Москва?

– Гаванскую… – тяжело вздохнул моряк.

– Как?! Да она же… Да как же так, товарищ вице-адмирал? – вскочил, забыв субординацию и потеряв простынку, Алексей. – Она же демократка хренова, яблочница штопаная! Вы помните, что Явлинский о Черноморском флоте говорил?

– Помним… Но ее очень наверху любят, непонятно, за что… – флотоводец сделал такое движение, словно надвигает на лоб кепку.

Мы все поняли и переглянулись. Забегая вперед, расскажу любопытный случай. Когда через год Лужков баллотировался в президенты России, имея, кстати, некоторые шансы, помогавший ему Говорухин попросил меня придумать оригинальный сюжет для предвыборного ролика. Наутро я позвонил мэтру и предложил такую картинку. Избирательный участок. Бесконечной чередой идут люди: мужчины и женщины, старики и юноши, богачи и бедняки, славяне и раскосые азиаты – идут, опуская в щель урны бюллетени. Последний избиратель прибегает, запыхавшись, перед самым закрытием. Наконец срывают пломбу, откидывают крышку, накреняют урну – и оттуда бесконечным потоком сыплются знаменитые лужковские кепки, а их у него, поговаривали, были сотни, пошитые из самых экзотических материй, включая византийскую парчу и шерсть мамонта…

– Ну как? – спросил я.

– Неплохо, – буркнул Станислав Сергеевич, что в его устах было высшей похвалой. – сейчас же расскажу Самому!

Через час он перезвонил и хмуро сообщил:

– Не понравилось.

– А что так?

– Сказал: надоели вы мне со своими кепками! Люди, в конце концов, подумают, что у меня и головы-то нет, а только кепка…

В Москву мы с Алексеем вернулись в скверном настроении, но довели до конца избирательную гонку, вымолив у Ивана Ивановича еще пару «единичек» и придя, кажется, четвертыми или пятыми. Но депутатский мандат достался не Гаванской, как все ожидали, нет: в последний момент ее вдруг обошел некий Владимир Лохматенко, выкормыш демократической платформы КПСС, улыбчивый бормотун, бесцветный, как насекомое, обитающее в подземелье. Причем за него дружно отдали голоса избиратели, которые очнулись и ринулись исполнять гражданский долг за полчаса до закрытия участков. Видимо, Кремль в последний момент выбрал почему-то его, а не Гаванскую. Почему? Узнаем, когда пальнет Царь-пушка и зазвонит Царь-колокол. Лужков же взял под козырек своей знаменитой кепки, так и не ставшей шапкой Мономаха.

Я же так навсегда и остался писателем без мандата. Может, и к лучшему. Помните, Маяковский прямо написал: «К мандатам почтения нету!» «Стихи о советском паспорте», когда я был ребенком, часто передавали по радио, и мой детский слух улавливал в них совсем иной смысл: «К мандатым почтения нету!» «Мандатые», в моем тогдашнем понимании, – это мордатые, сытые, равнодушные бездельники с оловянными глазами, заслуживающие лишь презрения. Повзрослев и прочитав строчки поэта-горлана, как говорится, глазами, я понял свою ошибку, но осадочек-то остался. Не зря сказано, что устами младенца глаголет истина: «К мандатым почтения нету!»