Письма

11. А. С. ПУШКИНУ

10 сентября 1824 г. Петербург

1824-го года 10 сент.

Милый Пушкин, письмо твое {1} и "Прозерпину" я получил и тоже в день получения благодарю тебя за них. "Прозерпина" не стихи, а музыка: это пенье райской птички {2}, которое слушая, не увидишь, как пройдет тысяча лет. Эти двери давно мне знакомы {3}. Сквозь них, еще в Лицее, меня часто выталкивали из Элизея. Какая искусная щеголиха у тебя истина. Подобных цветов мороз не тронет! Князь Вяземский петь может сколько угодно, а стихов мне пришлет. Я повторил вызов, где подстрекаю его подарками твоими, Жуковского и Дашкова {4}. Жуковский дает мне перевод "Водолаза" Шиллера {5}. "Цветы" мои печатаются. В первых числах декабря увидишь их {6}. "Послание к Богдановичу" {7} исполнено красотами; но ты угадал: оно в несчастном роде дидактическом. Холод и суеверие французское пробиваются кой-где. Что делать? Это пройдет! Баратынский недавно познакомился с романтиками, а правила французской школы всосал с материнским молоком. Но уж он начинает отставать от них. На днях пишет, что у него готово полторы песни какой-то романтической поэмы {8}. С первой почтой обещает мне прислать, а я тебе доставлю с нею и прочие пьесы его, которые теперь в цензуре. Пришлю тебе и моих "Купальниц". Об них Лев, верно, рассказал тебе.

Благодарю тебя за похвалу и замечания {9}. Чего доброго ты заставишь меня написать поэму. Грех на твоей душе будет. "И нас тогда пленяли эполеты" я переменю: но скажи, одно ли бледное слово пленяли тебе не нравится, и не почитаешь ли ты эполеты анахронизмом, которые при Екатерине тоже носились? Впрочем, я их всячески не оставлю.

Теперь дело о деньгах. Ежели ты хочешь продать второе издание "Руслана", "Пленника" и, ежели можно, "Бахчисарайского фонтана", то пришли мне доверенность {10}. Об этом меня трое книгопродавцев просят; ты видишь, что я могу произвести между ними торг и продать выгодно твое рукоделье. Издания же будут хороши. Ручаюсь.

Сергею Львовичу, Надежде Осиповне и Ольге Сергеевне мое почтение. Льву скажи, что я с ним не помирюсь на одно письмо. Только что все приведу в порядок – буду у тебя. Да нет ли, брат, у тебя какой прозы, удобопропущаемой цензурой? Пришли, коли есть. Есть еще у меня не просьба, но только спрос: не вздумаешь ли ты дать мне стихов двадцать из "Евгения Онегина"? Это хорошо бы было для толпы, которая не поймет всей красоты твоей "Прозерпины" или "Демона", а уж про "Онегина" давно горло дерет. Подумайте, ваше Парнасское величество! Обнимаю тебя. Матюшкин тебе кланяется и слепец Козлов, который только что и твердит о тебе да о Байроне.

Люби Дельвига.