Письма 1855-1870

Но думайте, будто я собираюсь дерзко и самонадеянно судить о том, что может и чего не может быть после смерти. Ничего подобного. Мне кажется, что теория моего сотрудника приложима лишь к одному разряду случаев, в которых образ человека умирающего или подвергающегося большой опасности является близкому другу. Иначе я вообще не мог бы считать ее приложимой.

С другой стороны, когда я думаю о том безграничном горе и несправедливости, которых так много в этом мире и которые одно-единственное слово умершего могло бы устранить, я бы не поверил - я не мог бы поверить в Ваше Привидение из Военного министерства - без неопровержимых доказательств.

Преданный Вам.

98

УИЛКИ КОЛЛИНЗУ

Гэдсхилл, Хайхем близ Рочестера, Кент,

четверг, 6 октября 1859 г.

Милый Уилки,

Я не утверждаю, что нельзя было бы разработать тот мотив, о котором Вы говорите, в Вашей манере, но я совершенно уверен, что, сделай я по-вашему, все выглядело бы слишком утрированным, слишком старательно и усердно подготовленным, вследствие чего обо всем можно было бы догадаться заранее, и всякий интерес к рассказу тотчас бы пропал. И это совершенно не зависит от той особенности характера доктора *, которая появилась под влиянием тюрьмы, что, по-моему, должно само по себе полностью исключить возможность - до того, как наступит подходящий момент - раскрыть перед читателем его отношение к тем вопросам, которые были неясны ему самому, ибо он с болезненной чувствительностью всячески от них уклонялся.

Мне кажется, что задача искусства - тщательно подготовить почву для развития событий, но не с той тщательностью, которая пытается замаскироваться, и не для того, чтобы, проливая свет на прошлое, показать, к чему все идет, - а напротив, чтобы лишь намекать - до тех пор, пока не наступит развязка. Таковы пути Провидения, искусство же - лишь жалкое им подражание.

"Можно ли вообще сделать это лучше тем способом, который я предлагаю?" - спрашиваете Вы. Я такой возможности не вижу и никогда не видел, - отвечаю я. Я не могу себе представить, как Вы это сделаете, не наскучив читателю и не заставив его слишком долго ожидать развязки.

Я очень рад, что повесть Вам так нравится. Я был очень взволнован и растроган, когда писал ее, и, бог свидетель, я старался изо всех сил и верил в то, что пишу.

Всегда преданный Вам.

99

ФРЭНКУ СТОУНУ

Питерборо,

среда вечером, 19 октября 1859 г.

Милый Стоун,

Вчера у нас был огромный наплыв. Публика была гораздо лучше, чем в прошлый вечер; пожалуй, это была лучшая из всех аудиторий, перед которой я когда-либо читал. Слушатели с потрясающим вниманием впитывали каждое слово "Домби"; после сцены смерти ребенка все на мгновение умолкли, а затем поднялся такой крик, что просто любо было слышать. Чтение "Миссис Гэмп" сопровождал хохот, не стихавший до самого конца. Кажется, все забыли обо всем на свете. Едва ли кому-нибудь из нас еще приведется быть свидетелем такой поглощенности искусством вымысла.

N (в изысканной красной накидке), сопровождаемая своей сестрою (тоже в изысканной красной накидке) и глухою дамой (которая стояла, прислонив к стене свою черную шляпку - ни дать ни взять чайник без крышки), была очаровательна. Из-за давки он не мог до нее добраться. Он пытался глядеть на нее из бокового входа, но она (ха, ха, ха!) не замечала его присутствия. Я читал для нее и свел его с ума. У него осталось ума ровно столько, чтобы послать Вам привет.

Этот город - за исключением собора с прелестнейшим фасадом - напоминает заднее крыльцо какого-то другого города. Осмелюсь доложить, что это самый глухой и косный городишко во всех владениях британской короны. Магнаты заняли свои места, и книгопродавец утверждает, будто "стремление оказать честь мистеру Диккенсу так велико, что двери следует открыть за полчаса до назначенного срока". Можете представить себе молчаливое негодование Артура по этому поводу и то, с каким видом он во время обеда сказал мне: "Вчера вечером я дважды отправил без билетов все население Питерборо".

Зала очень хороша, хоть это и помещение хлебной биржи. Мы были бы рады иметь что-либо подобное в Кембридже, Она просторная, веселая и замечательно освещена.

Вот пока и все.

Искренне Ваш.

100

ТОМАСУ КАРЛЕЙЛЮ

Гэдсхилл, Хайхем близ Рочестера, Кент,

воскресенье, 30 октября 1859 г.

Мой дорогой Карлейль,

Гостящий у меня Форстер передал мне Ваше письмо но поводу "Повести о двух городах", которое доставило мне большую радость. Повесть, причинившая мне немалые муки своим появлением порциями "через час по столовой ложке", выйдет недели через три отдельной книгой. Тем не менее я бы хотел, чтобы Вы прочитали всю повесть, прежде чем она попадет в руки "многоголовой гидры", и потому беру на себя смелость направить Вам прилагаемые гранки. Их не так много, и их можно не возвращать. Это последняя часть, начиная с текущего выпуска. На случай если у Вас его еще нет, посылаю Вам его.

В предисловии к отдельному изданию "Повести" (предисловия не могу Вам послать, так как у меня нет гранок), я указал, что все фактические данные, даже самые незначительные, о положении французского народа в ту эпоху взяты мною из наиболее надежных источников и что я стремился внести свою лепту, рассказав в образной и общедоступной форме об этом страшном времени, тогда как едва ли кто может что-либо прибавить к его философскому осмыслению после замечательной книги мистера Карлейля.

Мои дочери и Джорджи просят передать сердечный привет Вашей супруге и Вам.

Остаюсь, дорогой Карлейль, Вашим любящим...

101

ЧАРЛЬЗУ КОЛЛИНЗУ

Тэвисток-хаус, Тэвисток-сквер, Лондон,

19 ноября 1859 г.

Уважаемый Чарльз Коллинз,

Принимая Вашу рукопись (хотя, боюсь, не для рождественского номера), я чувствую необходимость сказать Вам о ней несколько слов, ибо у меня есть некоторые сомнения. Кроме того, я сильно опасаюсь, как бы Вы не испортили свою книгу и не потерпели неудачу, а потому считаю своим долгом сказать Вам правду.

Поверьте, Вашему повествованию не хватает выпуклости, жизненности и правды. По своей манере оно слишком напоминает рассказы периода великих эссеистов: оно слабо скомпановано, тяжеловесно, и в нем слишком чувствуется присутствие рассказчика, - рассказчика, не участвующего в действии. Вследствие этого я не вижу ни людей, ни места действия и не могу поверить в события. Заметьте, я совершенно уверен в том, что это - не только мое личное мнение. Покажите Вашу рукопись Уилки, не говоря ни слова, и он, конечно, увидит в ней те же недостатки. Прочитайте ее сами после того, как поработаете над другой вещью, и Вы увидите то же самое.

У Вас такой замечательный юмор - присущий только Вам - и такая верная и тонкая наблюдательность, что просто жаль не дать этим качествам больше простора. Например, наделив сестру, которая пишет Моряку, какими-нибудь более характерными чертами. Волнообразный персонаж вроде Итальянца требует присутствия Красной Шапочки или Бабушки. Прочитав эту повесть, я чувствую себя так, словно мне рассказал ее человек, не умеющий рассказывать, и словно мне самому надо было добавить все необходимое для того, чтобы ее оживить.

Не отказывайтесь от роли "Очевидца". Она будет Вам полезна, это очень подходящее для Вас амплуа; если Вы сохраните его и дальше, я думаю, это будет лучшее, что Вы могли бы поместить на титульном листе Вашей книги; это Ваша собственная мысль, и Вы сможете использовать ее в течение многих лет.

Преданный Вам.

102

УИЛКИ КОЛЛИНЗУ

Тэвисток-хаус, Тэвисток-сквер, Лондон,

суббота вечером, 7 января 1860 г.

Дорогой Уилки,

Я очень внимательно прочитал книгу *. Нет никаких сомнений, что она большой шаг вперед по сравнению с Вашими предыдущими произведениями, особенно если говорить о тонкости. Характеры превосходны. Мистер Фэрли и адвокат одинаково хороши. Мистер Вэзи и мисс Голкомб каждый по-своему достойны похвалы. Сэр Персиваль также изображен весьма искусно, хоть я и сомневаюсь (видите, в какие мелочи я вхожу), что кто-либо может выразить неловкость движением руки или ноги, не будучи вынужденным самою природой выразить ее также на своем лице. Повесть очень интересна и хорошо написана.

Мне кажется, что местами, пожалуй, слишком заметны Ваши старания. Как Вам известно, я всегда возражал против Вашей склонности слишком подробно все объяснять читателям, ибо это неизбежно заставляет их обращать чрезмерное внимание на какие-нибудь места. Я всегда замечал, что читатели возмущаются, когда это обнаруживают; между тем, они обнаруживали это всегда и будут обнаруживать впредь. Однако, возвращаясь к Вашей книге, я должен сказать, что в ней трудно найти подобный пример. Это скорее относится к Вашему образу мысли и к манере письма. Быть может, я лучше всего выражу свою мысль, сказав, что три персонажа, чьи рассказы содержатся в этих гранках, обладают способностью анализировать, способностью, присущей не им, а скорее Вам, и что я постарался бы вычеркнуть из этих рассказов всякий анализ, сталкивая героев друг с другом и развивая действие.

Вам известно, с каким интересом я относился к Вашему таланту с самого начала нашей дружбы и как высоко я его ценю. Я знаю, что это превосходная книга и что Вы смело вступаете в борьбу с затруднениями, вызванными необходимостью делить ее на еженедельные отрывки, и искусно эти затруднения преодолеваете. Никто не мог бы сделать ничего подобного. В каждой главе я находил примеры изобретательности и удачные обороты речи, и я совершенно уверен, что Вы никогда еще так хорошо не писали.

Итак, продолжайте в том же духе, процветайте и присылайте еще, когда напишете достаточно, чтобы показать мне и чтобы написанное удовлетворило Вас самого. Я думаю поддержать Вас, если меня осенит какая-нибудь мысль насчет моей серии очерков со сплетнями. В ближайшие дни, благодаря богу, мы, быть может, напишем вместе рассказ; у меня есть кой-какие занятные, хотя еще не совсем ясные, наметки на этот счет.

Любящий Вас.

101

МИСС КУТС

Тэвисток-хаус,

понедельник, 30 января 1860 г.

...Я сейчас очень много работаю - убедившись, что не смогу помешать другим инсценировать свою последнюю повесть, решил потратить две недели на попытку влить в условности театра нечто совершенно ему несвойственное в смысле Жизни и Правды. Удалось ли мне это, выяснится сегодня. Питаю некоторую надежду, что французская чернь будет отплясывать карманьолу, а это сильно отличается от скучных неестественных сцен подобного рода...

104

ГЕНРИ Ф. ЧОРЛИ *

Тэвисток-хаус, Тэвисток-сквер,

пятница вечером, 3 февраля 1860 г.

Дорогой Чорли,

Могу совершенно чистосердечно уверить Вас в том, что считаю "Роккабеллу" замечательной книгой. Независимо - совершенно независимо от моей симпатии к Вам, я убежден, что, если бы взял ее при обычных благоприятных обстоятельствах, просто как книгу, мне совершенно неизвестную, я не отложил бы - не смог бы отложить ее, - не дочитав до конца. Я перелистал всего несколько страниц и, когда дошел до тени на ярко освещенной кушетке в ногах кровати, сразу же понял, что попал в руки настоящего художника. Это на редкость приятное ощущение ни на минуту не покидало меня до самого конца второго тома. Я "хороший читатель" - когда дело того стоит, - и, если нужно, мои девочки могли бы засвидетельствовать, что я искренне плакал над книгой. По-моему, Ваша повесть сделана необычайно искусно. Я не имел ни малейшего представления о том, для чего нужен запечатанный пакет, пока Вы меня не просветили, и тогда я почувствовал, что это вполне естественно и совершенно соответствует характеру ливерпульца. Обстоятельства семьи Белл описаны особенно естественно и правдиво. Они для меня совершенно новы и изложены настолько умело и тонко, что глухая дочь кажется мне не менее реальной и характерной, чем жена священника. Часть повести, связанную с отвратительной Принцессой, я читал с наслаждением, которое испытываю лишь при чтении вещей действительно интересных, и должен Вам сказать, что если бы мне предложили назвать что-нибудь более удачное, чем сцена смерти Роккабеллы, мне пришлось бы долго и тщетно оглядывать свои книжные полки. Ваши герои также меня поразили. Готов поклясться, что все они - от адвоката до Принцессы - совершенно достоверны, а Ваше проникновение в характер Розамонд свидетельствует о столь глубокой проницательности, что восхищение мое трудно выразить словами.

Я не совсем согласен с Вами по поводу итальянцев. Ваше знание итальянского характера кажется мне поразительно тонким и верным; однако, я думаю, мы должны быть снисходительными и спросить себя: разве недостатки и политическое ничтожество этих несчастнейших людей не естественны для народа, который так долго порабощен и стонет под игом духовенства? Что же до их склонности к тайнам и заговорам, то не следует ли считать, что у многих поколений их предков эту склонность породили шпионы во всевозможных обличьях - начиная от папы римского и кончая вшивым бродягой? Подобно Вам, я содрогаюсь от ужасов, которые проистекают из этих бесполезных восстаний; у меня, как и у Вас, кипит кровь при мысли, что вожаки остаются невредимыми, в то время как исполнители их воли гибнут сотнями, но что поделаешь? Бедствия этих людей настолько велики, что время от времени они непременно должны восставать. Сомневаться в том, что в конце концов их восстания увенчаются успехом, значило бы сомневаться в вечной справедливости Провидения. Победа над тиранией дается ценою многих поражений. И не будет ли слишком жестоко, если мы, англичане, чьи предки восставали так часто и боролись против столь многих зол, примемся, сидя в безопасности, выискивать под микроскопом сучок в глазу доведенных до безумия людей? Представьте себе, что мы с Вами итальянцы и что нам с детских лет ежедневно угрожает эта дьявольская исповедальня, эти тюрьмы и сбиры. Разве могли бы мы быть лучше этих людей? Разве мы были бы такими добрыми, как они? Боюсь, что я бы не был, насколько я себя знаю. Такое положение сделало бы меня угрюмым, кровожадным, безжалостным человеком, готовым на все ради мести; а если бы я грешил против истины - пусть не всегда, но хотя бы по большей части, - где мне было ее познать? В старом иезуитском колледже в Генуе или в Чиайа в Неаполе, в церквах Рима или в университете в Падуе, на площади св. Марка в Венеции или еще где-нибудь? А правительство находится во всех этих местах и во всей Италии. Я видел кое-кого из этих людей. Я знавал Мадзини и Галленга; Манин был воспитателем моих дочерей в Париже; я часто говорил о многих из них с покойным Ари Шеффером *, который был их лучшим другом. После десяти лет отсутствия я возвратился в Италию и узнал, что лучшие из известных мне там людей томятся в тюрьме или в ссылке. Я верю, что у них есть те недостатки, которые Вы им приписываете (недостатки национальные, а не личные), но, вспоминая об их бедствиях, я не нашел в себе душевных сил, чтобы выставить напоказ эти недостатки, не объясняя причин, которые их породили. Простите меня за то, что я это пишу, ибо это столь же искренне, сколь признание высоких достоинств Вашей книги. Если бы она не была для меня живой реальностью, я бы пренебрег этим расхождением во взглядах, но Вы - человек слишком серьезный и слишком способный, чтобы бояться упреков восхищенного читателя. Вы пишете слишком хорошо, чтобы не оказать влияния на многих людей. Если бы Вы сказали мне, что у Вашей книги было всего двадцать читателей, я бы ответил, что такая хорошая книга через посредство этих двадцати человек окажет влияние на умы большего количества людей, чем негодная книга через посредство двадцати тысяч; и я пишу это с полной уверенностью, ибо в моей душе эта книга навсегда заняла вполне определенное и почетное место.

Примите мою благодарность за удовольствие, которое Вы мне доставили. Я буду по мере своих скромных сил выражать это удовольствие всюду, где бы я ни был. Итак, дорогой Чорли, доброй ночи, и да благословит Вас бог.

Всегда преданный Вам.

105

МИСС КУТС

Гэдсхилл, 10 апреля 1860 г.

...Что касается моего искусства, то я наслаждаюсь им так же, как самый восторженный из моих читателей; и чувство ответственности овладевает мною всякий раз, когда я беру в руки перо...

106

ДЖОНУ ФОРСТЕРУ

Веллингтон-стрит, 11, Норд, Стрэнд, Лондон,

среда, 2 мая 1860 г.

Дорогой Форстер,

Когда я читал Вашу превосходную, интересную и замечательную книгу *, мне не приходило в голову, что ее можно назвать тенденциозной. Если бы Кларендон * не написал своей "Истории восстания", тогда я бы еще мог это допустить. Однако невозможно отвечать адвокату, который в своих собственных целях неправильно изложил существо дела, вместо того чтобы в интересах истины (а не только противной стороны) изложить это дело правильно и показать его таким, каково оно в действительности. Равным образом, я не вижу смысла говорить то, что Вы должны были сказать, не защищая каким-то образом представленную в ложном свете сторону, и я считаю, что Вы делаете это не как адвокат, а как судья.

Свидетельские показания были утаены или искажены; теперь судья их разбирает и приводит в порядок. Не его вина, если все они бьют в одну точку и подсказывают один простой вывод. И не его вина, если приведенные в порядок, все эти свидетельства позволяют (по крайней мере, на первый взгляд) сделать и дальнейшие заключения, тогда как прежде они были исковерканы и запутаны.

Я вполне могу понять, что любой человек, а особенно Карлейль, может питать уважение к тем (в лучшем смысле слова) лояльным джентльменам, которые ушли вместе с королем и были так ему верны. Однако, мне кажется, Карлейль недостаточно принимает во внимание, что большая часть этих джентльменов не знала правды и именно лояльность заставляла их верить тому, что им говорили от имени короля. Кроме того, король, несомненно, был слишком хитер, чтобы раскрыть перед ними (особенно после поражения) планы, столь соблазнительные для отчаянных авантюристов, окружавших Уайтхолл. При чтении Вашей книги мне, между прочим, пришла в голову следующая любопытная мысль: возможно, что они не подозревали истинных планов Карла - совершенно так же, как не подозревают о них и по сей день их последователи и потомки, - и я с жалостью и восхищением подумал о том, что они считали свое дело намного более правым, чем оно было в действительности. Именно эти соображения я стремился выразить в помещенной в нашем журнале рецензии на книгу. Ибо я не могу представить себе, чтобы Кларендон - или кто-либо ему подобный - сообщил потомству о том, чего он в свое время "не испытал на себе". А Вы разве можете?

Во всем повествовании я не нашел ничего, что бы мне не понравилось. Я всем восхищался, со всем соглашался и гордился тем, что все это написал мой друг. Я чувствовал, что все это верно, разумно, справедливо и в нынешние времена чрезвычайно важно. Во-первых, для людей, которым (подобно мне) до того надоели недостатки парламентского правительства, что они утратили к нему всякий интерес. Во-вторых, для шарлатанов из Вестминстера, которые, как Вам известно, - весьма и весьма отдаленные потомки тех мужей. Когда вышла "Великая Ремонстрация" *, я был погружен в свою книгу и был все время занят ею, но я очень рад, что не прочел ее тогда, так как теперь прочитаю ее с гораздо большею пользой. Все время, что я работал над "Повестью о двух городах", я читал только книги, проникнутые духом той эпохи.

В заключение я хотел бы сказать, что подзаголовки на полях "Ареста пяти членов парламента" чересчур подробны. Поэтому они показались мне смешными и напомнили о спектаклях и пьесах, все содержание которых изложено в афишах.

Наконец, я бы написал Вам - я очень хотел и должен был это сделать сразу же после прочтения книги, если бы не одно ничтожное обстоятельство: я уже невесть сколько времени не могу заставить себя писать письма.

Всегда, дорогой Форстер, искренне Ваш.

107

ЧАРЛЬЗУ ЛЕВЕРУ *

Гэдсхилл, Хайхем близ Рочестера, Кент,

четверг, 21 июня 1860 г.

Дорогой Левер,

Получив Ваши корректуры из типографии, я их прочитал. Спешу уверить Вас в том, что у Вас не было никаких оснований для недовольства своим трудом и что он полон жизни, задора, оригинальности и юмора. У меня есть только одно предложение (оно вытекает лишь из условий публикации в журнале), а именно, что уже в первом номере следует перейти к действию. Поэтому я бы кое-что сократил и, расширив эту порцию по сравнению с той, которая была напечатана в первую неделю, Закончил бы первую часть приглашением на обед. Вспышка изобретательности у пьяного молодого человека кажется мне невероятно смешной, она заставила меня хохотать до такой степени и так весело, что я желал бы, чтобы Вы это видели и слышали. Продолжайте в том же духе. Вы напали на превосходную жилу и, мне кажется, можете успешно ее разрабатывать.

Теперь два деловых вопроса.

1. Как, когда и куда перевести гонорар на Ваш счет?

2. Принимая во внимание Уилсовы "Объявления на суше и на море", было бы лучше сократить заголовок так:

"Поездка на один день.

Роман всей жизни".

Вы не возражаете?

Ваш искренний друг.

108

ЧАРЛЬЗУ ЛЕВЕРУ

Редакция журнала "Круглый год",

среда, 25 июля 1860 г.

Дорогой Левер,

Из письма Уилса, датированного 16-м числом (оно разминулось с Вашим письмом от 15-го), Вы увидите, что, к сожалению, уже слишком поздно задержать опубликование Вашей повести, как Вы просите. Я чрезвычайно огорчен этим обстоятельством, ибо это можно было легко сделать, если бы Вы предупредили немного раньше. Но теперь это невозможно. Если бы мы могли, поверьте, мы бы это сделали.

В первой части, которая кончается уходом гостей, приглашенных на обед, я сделал несколько небольших сокращений. Это всего лишь одна-две фразы в тех местах, которые, как мне кажется, задерживают развитие действия. За исключением того места, где герой представляет себе свой приезд в гостиницу. Здесь я вычеркнул несколько фраз, так как содержание их предвосхищается общим замыслом начала. Я также изъял короткое упоминание о бедном Джеймсе, который взял да умер после того, как Вы это написали. Пусть Вас не беспокоят эти изменения: как видите, они совершенно незначительны.

Что касается размеров еженедельной порции, то Вы совершенно правы. Около восьми колонок - это как раз то, что нужно.

Здесь, в Англии, было так сыро и холодно, что за все 48 лет, что я живу на этом свете, я ничего подобного не видел.

Не буду поздравлять Вас с 31 августа, ибо надеюсь с божьей помощью написать Вам еще до этого.

Искренне Ваш.

109

У. Г. УИЛСУ

Редакция журнала "Круглый год",

вторник, 4 сентября 1860 г.

Мой дорогой Уилс,

Вы так описываете свой волшебный дворец, что Ваша здешняя комната кажется мне сегодня еще более пыльной, чем обычно. И какой-то очень уж земной, я бы сказал "сухопутный", вид имеют стоящие на улице разносчики и тот единственный посетитель кафе "Корона" (расположенного через дорогу от нас на Йорк-стрит), что сидит там, уронив на стол свою хмельную голову. Если Вас интересует мое мнение, Мыс Горн находится где-то за тридевять земель и между этим мрачным местом и нашей редакцией вмещается больше кирпичей и капустных листьев, чем Вы можете себе представить.

Еще до того как я допишу это письмо, какой-нибудь нечистый дух, очевидно, уже известит Вас о том, что мистер Симпсон отравился. Фредерик Чепмен вчера вечером сообщил мне, что он сделал это "в доме своего отца". Некий угрюмый и чумазый субъект, которого Джонсон представил мне нынче в лавке в качестве "того самого молодого человека, что всегда находится в Уайтфрайерс", в половине двенадцатого сегодняшнего утра выражал готовность присягнуть в том, что это "приключилось с ними через бутылку с содовой водой. Сами мистер Симпсон ему очень даже хорошо известны, и приключилось это с ними там в прошлое воскресенье". Не знаю, которое из этих двух утверждений соответствует истине - быть может, ни одно и ни другое, - но то, что этот несчастный мертв, несомненно. И когда я только что, возвращаясь из Хэверсток-хилла, проезжал мимо его дома, он поразил меня своим угрюмым и неприветливым видом; все занавески на его окнах опущены, и он стоял в ряду бесчувственных соседей, пыльный, душный, оцепеневший в своей невыплаканной печали. Газеты молчат. Мне кажется, что на них было оказано немалое давление, прежде чем они согласились не поднимать шума вокруг этой печальной истории. Голдсуорт утверждает (голос у него при этом скрипучий, а количество волос на голове намного превышает тот минимум, с которым он мог бы справиться), что его, то есть покойника, "толкнуло на это не что иное, как замужество мисс...". Возникал ли среди его пьяных видений смутный облик этой малопривлекательной особы с оловянными глазами, известно одному только богу. Фредерик Чепмен, судя по всему, считает, что Симпсон поступил весьма неучтиво, "зная о предстоящей женитьбе брата" и не отложив своего самоубийства до завтрашнего дня. Вот и все, что мне известно об этой кошмарной истории.

Сегодня утром, по дороге с вокзала, я повстречал толпу любопытных, возвращавшихся после казни Уолтуортского убийцы. Виселица - единственное место, откуда может хлынуть подобный поток негодяев. Я без всяких преувеличений считаю, что один только их вид способен довести человека до дурноты.

В Тэвисток-хаусе сегодня идет уборка, после чего он поступит в распоряжение нового владельца. Должен сказать, что этот последний ведет себя во всех отношениях безупречно и что я не могу припомнить другого случая, когда я вел бы денежные дела со столь разумным, приятным и сговорчивым человеком.

В настоящее время я весь изукрашен одной из своих нелепейших, не поддающихся никакому описанию простуд. Если бы Вам пришлось внезапно перенестись с Мыса Горн на Веллингтон-стрит, то, обнаружив здесь некое жалкое существо, скрюченное, со слезящимися глазами, шмыгающее распухшим и красным носом, Вы едва ли узнали бы в нем некогда веселого и блистательного и проч. и проч.

Все остальное здесь вполне благополучно. Отчеты о делах Вам посылает Голдсуорт. Сегодня заходил Уилки, он на неделю едет в Глочестершир. В редакции не повернуться от старых гардин и чехлов, привезенных из Тэвисток-хауса; вечером сюда зайдет Джорджина, чтобы разобрать их и большую часть подвергнуть изгнанию. Мэри в восторге от красот Дункельда, но чувствует себя неважно. Адмирал* (Сиднем) завтра отправляется сдавать экзамен. Если он сдаст его без отличия, то я уже ни в кого больше не буду верить, и тогда берегитесь, как бы и Вам не утратить свое доброе имя. Вот, право же, и все мои новости, если не считать того, что я разленился и что Уилки будет здесь обедать в следующий вторник для того, чтобы потолковать со мной о рождественском номере.

Передайте мой сердечный привет миссис Уилс и спросите ее, одобряет ли она ношение шляп, на что она, разумеется, ответит утвердительно.

Вчера на лужайке в Гэдсхилле я сжег все письма и бумаги, скопившиеся у меня за двадцать лет. От них повалил густой дым, словно от того джина, что вылез из ларчика на морском берегу; и поскольку я начал это занятие при чудесной погоде, а заканчивал под проливным дождем, у меня возникло подозрение, что моя корреспонденция омрачила лик небесный.

Преданный Вам.

Засвидетельствуйте мое почтение мистеру и миссис Новелли. Только что послал за "Глобусом" *. Никаких известий.

110

ДЖОНУ ФОРСТЕРУ

Гэдсхилл,

6 октября 1860 г.

...То обстоятельство, что я пожертвовал "Большими надеждами", отразится только на мне *. Положение "Круглого года" во всех отношениях достаточно прочно, чтобы ему угрожала большая опасность. Падение нашего тиража невелико, но мы уже достаточно увязли, публикуя повесть, лишенную всякой жизненности, и нет никакой надежды, что сокращение подписки приостановится; напротив, оно скорее увеличится. Если бы я взялся написать повесть на двадцать выпусков, я бы лишил себя возможности в течение добрых двух лет писать что-нибудь для "Круглого года", а это было бы чрезвычайно опасно. С другой стороны, начиная печатать ее в журнале сейчас, я явлюсь именно в тот момент, когда я больше всего нужен, и, если за мною последуют Рид * и Уилки, наш курс весьма прекрасным и обнадеживающим образом определится на два-три года...

111

ЧАРЛЬЗУ ЛЕВЕРУ

Редакция журнала "Круглый год",

суббота, 6 октября 1860 г.

Дорогой Левер,

Должен сделать Вам одно деловое сообщение, которое, боюсь, едва ли будет для Вас приятным. Лучшее, что я могу сказать с самого начала, это следующее: оно неприятно мне лишь потому, что вынуждает меня писать это письмо. Других неудобств или сожалений оно мне не доставляет.

Публикация "Поездки на один день" быстро и неуклонно приводит к падению спроса на наш журнал. Я не могу положительно утверждать, что для читателей и для публикации в журнале Ваша повесть слишком бесстрастна и логически последовательна, но она не захватывает. Вследствие этого тираж падает, а подписчики жалуются. Три или четыре недели подряд я ожидал, не появится ли какой-нибудь признак одобрения. Самого малейшего признака было бы достаточно. Но все отзывы имеют прямо противоположный смысл, и поэтому я вынужден был задуматься над тем, что делать, и написать Вам.

Сделать можно только одно. Я начал книгу, которую хотел издать двадцатью выпусками. Я должен оставить этот план, отказаться от прибыли (поверьте, что это весьма серьезное соображение) и приспособить свою повесть для "Круглого года". Она должна появиться на страницах журнала как можно скорее, и, следовательно, публикация ее должна начаться в номере от 1 декабря. Таким образом, пока Ваша повесть не будет окончена, мы должны будем печататься вместе.

В этом и состоит суть дела. Если допустить в течение слишком долгого времени неуклонное падение тиража, то будет очень, очень, очень трудно поднять его снова. Эти трудности нам не грозят, если я теперь же приму меры. Однако без этого положение, несомненно, станет серьезным.

Умоляю Вас, поверьте, что это могло бы случиться с любым писателем. Я шел на большой риск, оставляя Уилки Коллинза в одиночестве, когда он начал свою повесть. Но он вызвал к ней необходимый интерес и добился большого успеха. Трудности и разочарования, связанные с нашим делом, огромны, и человек, который преодолевает их сегодня, завтра может пасть под их бременем.

Если б только я мог повидаться с Вами и без стеснения высказать все, о чем так тягостно писать, мне было бы гораздо легче выполнить эту задачу. Если бы, сидя рядом с Вами у камина, я мог подробно разобрать особенности этого случая и объяснить Вам, как мало в нем настоящих причин для разочарования и обиды, я бы задумывался об этой трудной задаче не больше, чем отправляясь на одну из своих обычных прогулок. Но я так ценю Вашу дружбу и такого высокого мнения о Вашем великодушии и деликатности, что мне тяжело, трудно, невыносимо писать это письмо! Более того, я несу его на своих плечах, как бремя Христиана *, и не сниму до тех пор, пока не получу от Вас бодрого ответа. И поэтому даже то обстоятельство, что я его уже написал, не может служить облегчением.

Если бы я сейчас попытался отклониться от этой темы, я бы все равно невольно вернулся к ней. Поэтому не буду пытаться и не добавлю больше ни слова.

Поверьте, дорогой Левер, что я всегда остаюсь

Вашим искренним и верным другом...

112

МАЙОРУ X. Д. ХОДЛУ

Редакция журнала "Круглый год",

среда, 16 января 1861 г.

Уважаемый сэр!

Я с удовольствием встретился бы с Вами раньше, но я был нездоров, находился под наблюдением врача и потому не мог располагать своим временем.

В начале будущего месяца я намереваюсь вместе с семьей приехать в город на время лондонского сезона. В будущую среду в два часа я буду счастлив видеть Вас в редакции, если Вы никуда не уедете.

Вашу книжечку об устрицах я прочитал с большим удовольствием; она кажется мне чрезвычайно занятной. Главное возражение (с точки зрения нашего журнала) против прилагаемой рукописи можно сформулировать следующим образом:

Она содержит слишком много рассуждений но поводу предмета и слишком мало о самом предмете. Всякий знает, что такое "Коммивояжер", и нет никакой необходимости это объяснять. Мы можем поместить серию очерков лишь в том случае, если каждый из них представляет собой нечто законченное или почти законченное. "Коммивояжер" не кажется мне привлекательным заголовком. Я недавно закончил первую серию очерков, озаглавленную "Путешественник не по торговым делам"; "Путешественник по торговым делам" тоже часто использовался. Наконец, в "Домашнем чтении" продолжительное время (насколько я помню, два или три года) публиковалась серия под названием "Странствующий англичанин". Поэтому я боюсь, как бы Вы не пошли по тому же пути. Однако до тех пор, пока я не просмотрю хотя бы один законченный очерк, я не берусь ничего утверждать. Прошу прощения, но я должен добавить: я не верю и никогда не верил, что кто-либо (в том числе и я сам) способен писать для публики в спешке и без большого труда.

Мне доставило бы искреннее удовольствие получить любое письмо нашего друга Хоукинса - независимо от того, каким числом оно датировано.

Остаюсь, дорогой сэр, искренне Ваш.

113

У. Ф. Де СЭРЖА

Редакция журнала "Круглый год",

пятница, 1 февраля 1861 г.

Дорогой Сэржа,

Вы, конечно, прочли в газетах о нашей суровой английской зиме. В Гэдсхилле стоял такой ужасный мороз, что даже в нашей теплой столовой на рождество было невыносимо холодно. В то утро в моем кабинете, долгое время после того, как в камине жарко запылали дрова и уголь, термометр показывал не знаю сколько градусов ниже нуля. Замерзла ванна, замерзли все трубы, и на пять-шесть недель все обледенело. В спальне замерзла вода в кувшинах, и они разлетелись вдребезги. Обледенел снег па крыше дома, и его с трудом удалось счистить топорами. Обледенела моя борода, когда я выходил из дому, и я не мог отодрать ее от галстука и сюртука, пока не оттаял у огня. Мои сыновья и добрая половина офицеров, живущих в Чатаме, беспрепятственно проехали на коньках до Грейвсенда - в пяти милях отсюда - ив течение месяца еще не раз ездили туда. Наконец наступила оттепель, и все затрещало, закапало, разбухло, размокло и расползлось. После этого нас постигло небольшое бедствие по милости наших слуг: повар (в костюме для верховой езды) и конюх (во фраке и с булавкой в галстуке), когда нас не было дома, оседлали наших с Мэри лошадей и во весь опор носились по окрестностям. Когда же я вернулся домой в прошлую субботу, то удивился, почему это у лошадей такой жалкий вид, и, обеспокоенный, осмелился обратиться за разъяснением к вышеозначенному конюху, который высказал мнение, что "им-де не след застаиваться". Сейчас мы собираемся переехать в город до середины лета. Продав Тэвисток-хаус, чтобы развязать себе руки, я снял прелестный меблированный дом на Ганновер-террас, 3, Риджент-нарк. Я выбрал это место, разумеется, ради дочери. У меня здесь очень хорошая и светлая холостяцкая квартира, за которой смотрит старый слуга, в своем роде незаменимый человек, мастер на все руки: и превосходный столяр, и отличный повар, да к тому же он прослужил у меня двадцать три года.

Сейчас в Англии самая большая сенсация - американские дела. Беру на себя смелость утверждать, что вооруженная борьба продлится недолго и вскоре уступит место какому-нибудь новому соглашению между Северными и Южными штатами, но пока что манчестерские фабриканты испытывают все возрастающую тревогу *.

Положение дел в Италии, пожалуй, не слишком обнадеживает. Испытывая чувство естественной симпатии к угнетенному итальянскому народу и естественное отвращение к папе и Бурбону (весь мир сыт по горло этими пережитками), я согласен с Вами относительно Виктора-Эммануила, но боюсь, что итальянцы на юге окончательно деградировали. Все же объединение Италии будет иметь огромное значение для мира на земле и послужит камнем преткновения на пути Луи Наполеона, которому это очень хорошо известно. Поэтому надо отстаивать идею объединения, какой бы безнадежной она ни казалась.

Мой старший сын, только что вернувшийся из Китая, был узнан Генри Таунсхендом в Марселе и с триумфом доставлен последним на квартиру Таунсхендов. Погода была отвратительная - снег, слякоть, и Марсель был, как и всегда, просто невыносим. Мой сын не мог остановиться у Таунсхендов, так как отправлялся дальше курьерским поездом. Вот что он рассказывает: "Я был у них и видел, как он обедает. Он ел баранью ногу и был ужасно простужен". Вот и все, что мне удалось из него вытянуть.

Дела с журналом идут превосходно, и "Большие надежды" имеют огромный успех. Я взял своего третьего сына (крестника Джеффри) в редакцию. Если не ошибаюсь, у него прирожденный вкус и способности к литературе, работа в редакции ему по душе и будет для него полезна, тем более что он готовится стать адвокатом *. Мне ведь предстоит показать Вам Лондон, и мы будем обедать en garcon {По-холостяцки (франц.)} то здесь, то там, а я так и не знаю, с чего нам начать. Не далее как вчера я вышел из дома в полдень и решил прогуляться до парламента. День был такой солнечный и теплый, что, когда я подошел к Вестминстеру, мне захотелось продолжить путь вдоль Милбэнка, чтобы посмотреть на реку. Я прошел три мили по великолепной широкой эспланаде; то и дело передо мной возникали огромные фабрики, железнодорожные станции и еще бог знает какие сооружения, я проходил мимо совершенно незнакомых мне красивых улиц, которые начинались у самой реки. В те времена, когда я катался на лодке по Темзе, на этом берегу были одни пустыри да овраги, то там, то здесь виднелся трактир, ветхая мельница, фабричная труба. С тех пор я ни разу не был здесь и не видел, как менялся облик этих мест, хотя я всегда считал, что знаю этот довольно большой город не хуже любого лондонца...

114

СЭРУ ЭДВАРДУ БУЛЬВЕР-ЛИТТОНУ

Ганновер-террас, 3,

воскресенье, 12 мая 1861 г.

Дорогой Бульвер-Литтон,

Просмотренные Вами гранки я получил только вчера, и вчера же вечером сел их читать. Прежде всего должен сказать Вам, что не мог от них оторваться и вынужден был продолжать чтение в постели до тех пор, пока не впал в какое-то весьма смутное состояние. Сегодня утром я снова принялся за гранки и перечитал их с величайшим вниманием.

Я не скажу ни слова ни о красоте и силе Вашего произведения, ни об его оригинальности и смелости, ни о поразительном мастерстве интриги. Ограничусь лишь Вашими опасениями и вопросом о том, имеется ли для них достаточно оснований.

По поводу опасений я, ни минуты не колеблясь, окажу, что они решительно ни на чем не основаны. Здесь я ни в коей мере с Вами не согласен. Я уверен, что те читатели, которые никогда не напрягали свой ум (а возможно, им нечего было напрягать), стараясь раскрыть странные тайны нашего сознания, о существовании коих мы более или менее догадываемся, воспримут Ваши чудеса как своеобразное оружие из арсенала художественного творчества и склонятся перед искусством, с каким это оружие было использовано. Даже на разумные существа чудесное действует очень сильно, а ведь люди этого толка не привыкли получать чудесное из таких умелых рук, как Ваши. Читателей более впечатлительных повесть (я в том уверен) совершенно очарует. Читатели, обладающие некоторой долей воображения, некоторой долей скептицизма, а также некоторой долей знаний и образования, надеюсь, сочтут повесть полной причудливых фантазий и любопытных теорий, найдут в ней неожиданные отклики на свои собственные мысли и раздумья, увидят в ней чудеса, которые мастер имеет право вызывать. В последнем замечании, думается мне, и состоит суть дела. Если бы Вы были лишь учеником Чародея, а не самим Чародеем, эти всесильные духи взяли бы над Вами верх, но раз Вы - Чародей, они не могут этого сделать, и Вы заставляете их служить своим целям. *

В диалоге кое-где встречаются выражения, которые (опять-таки лишь из-за Ваших страхов) было бы лучше убрать; кроме, того, мне кажется, что видение в музее (слово "видение" я употребляю за неимением более удачного) следовало бы сделать немного менее непонятным. Я бы не говорил этого, если бы тираж журнала был ниже, чем тираж "Таймса", но, поскольку он, очевидно, на несколько тысяч выше, я вынужден это сказать. Я также хотел бы предложить поставить после заглавия два слова - "романтическая история". Это до нелепости легкий способ преодолеть Ваш страх перед дураками, но, мне кажется, способ этот будет весьма действенным.

Я думал над заглавием, и оно мне не нравится. Вот некоторые варианты, которые пришли мне в голову:

Стальная шкатулка.

Пропавшая рукопись.

Замок Дерваль.

Вечная молодость.

Волшебство.

Доктор Фенвик.

Жизнь и смерть.

Четыре последних кажутся мне наилучшими. Против "Доктора Фенвика" можно было бы возражать, так как уже был "Доктор Антопио" и, кроме того, имеется книга Дюма, которая подкрепляет это возражение. "Фенвик" кажется мне недостаточно броским. По-моему, более броское заглавие возьмет нашего английского быка за рога и до некоторой степени успокоит Ваши страхи, ибо возвестит о появлении повести с освещенной газовым светом мостовой Брентфорд-роуд.

Заглавие - это первое, о чем нужно условиться, и чем скорее, тем лучше.

Уилсу уже пора передать свои объявления в типографию. Приготовления, необходимые для этого в нашей стране, чрезвычайно сложны и требуют очень много времени.

Для еженедельных выпусков деление повести на части нередко приходится коренным образом менять, хотя впоследствии Вы, разумеется, можете разделить книгу на главы, как сочтете нужным. Например, первую главу я бы кончил на третьей гранке словами: "...и по жутким улицам, освещаемым жуткой луной, я возвратился в свое уединенное жилище". Остаток Вашей первой главы можно было бы сделать главою II, и этим закончить первую еженедельную порцию.

Мне кажется, что в силу необходимости и опыта я понаторел в этом деле и, быть может, Вы не станете возражать, если я буду внимательно следить за содержанием еженедельных порций. Должен сказать, что если бы Вы написали начало повести специально для этой цели, описываемые в ней удивительные события не могли бы следовать друг за другом более последовательно. Мне хочется предложить еще одно чисто техническое изменение. Я бы не называл город одной заглавной буквой; лучше оговорить с самого начала, что название его вымышлено. Мне кажется, что звездочки или тире в какой-то мере отпугивают многих читателей - по крайней мере на меня они всегда оказывают именно такое действие.

Уверяю Вас, что я открыто и искренне, без всяких околичностей высказал в этом письме все свои мысли. Я считаю, что эту превосходную повесть не мог бы написать никто другой и что Ваши страхи не имеют никаких оснований по двум причинам: во-первых, это произведение совершенно явно представляет собою плод воображения и читатель вовсе не должен принимать фантазию за действительность; во-вторых, произведение это написано мастером. Ученик Чародея не знает, что делать с призраком, и, следовательно, не должен вступать с ним ни в какие сделки. Чародей, напротив, отлично знает, что с ним делать, и волен поступать с ним так, как ему вздумается.

У меня нет никаких сомнений по тем пунктам, по которым выражали свои опасения Вы. Никаких. Не могу не повторить, что если бремя этих сомнений взвалить на плечи более слабого человека, он бы под их тяжестью тотчас же рухнул. Но раз Вы их победили, значит, Вы победите и читателя.

Надеюсь, Вы получите это письмо в Нейворте завтра днем. Пусть ветры этих холмов развеют все Ваши сомнения. Поверьте, что если бы я находился там, я бы с проворством Маргрейва взобрался на флагшток и поднял бы на нем флаг Фенвика.

Искренне Ваш.

115

СЭРУ ЭДВАРДУ БУЛЬВЕР-ЛИТТОНУ

Редакция журнала "Круглый год",

среда, 15 мая 1861 г.

Дорогой Бульвер-Литтон,

Сегодня - день, который я провожу в редакции. Поэтому я отвечаю на Ваше письмо отсюда, немедленно пошлю за Вашей рукописью и здесь же ее прочитаю. Я неплохо разбираюсь в почерках и так хороню изучил Ваш, что, надеюсь, чтение не составит для меня большого труда.

Вашу первую просьбу я уже предвосхитил. Я сам прочитал гранки одной женщине, которой я всецело доверяю (я нередко читал ей свои собственные гранки) и чью интуицию и такт я высоко ценю. Она обнаружила величайший интерес и не высказала никаких опасении.

Уилс - человек отнюдь не талантливый, и, поскольку его литературные вкусы достаточно банальны, он может представлять большую часть наших читателей. Более того, он уже имеет двенадцатилетний ежедневный опыт совместной работы со мной. Он тоже очарован Вашей повестью и не мог от нее оторваться. Он нисколько не боится за повесть и уверен, что она вызовет сенсацию. Он сказал мне следующее: "Может быть, сэру Эдварду стоило бы расширить повесть. Тогда он мог бы сильнее подчеркнуть сверхъестественные мотивы, дополнив их некоторыми новыми штрихами психологии и обыденной жизни". Вот и все.

Уилки Коллинз уже три года мой партнер по журналу, и я всецело ему доверяю. Я не буду ему ничего говорить, а просто дам сегодня гранки, посажу его перед собой и посмотрю, как он будет их читать, пока я буду читать Вашу рукопись. Я зайду к Вам в четыре часа дня, если Вы до тех пор не сообщите мне, что Вас не будет дома. Завтра я вернусь к своей собственной повести и поэтому хотел бы видеть Вас сегодня.

Всегда искренне Ваш.

116

ГЕНРИ МОРЛИ

Редакция журнала "Круглый год",

среда вечером, 28 августа 1861 г.

Дорогой Морли,

За обедом я прочитал в "Таймсе" статью, или, вернее, стряпню продажного писаки о Пяти портовых городах *.

Я просто не переношу отвратительных выражении вроде "обходительность милорда покорила все сердца" или "он совершенно проникся духом своей должности" и тому подобное. Независимо от моей твердой уверенности, что для Англии очень вредно и опасно сотворить себе кумира из человека, заведомо лишенного убеждений и совести *, я думаю, что литература существует для более высоких целей. Меня тошнит при мысли, что человек, имеющий голову па плечах, может выказать какой-либо интерес к тому, что этот лорд держится за мертвые кости древней должности, которой давно пора бы сгнить. У меня нет под рукой печатного экземпляра, но ради бога и ради всех нас вычеркните Лорда Губернатора и замените его каким-нибудь другим термином, который не отдавал бы так отвратительно придворным календарем.

Желаю Вам воздать должное своим собственным мужественным книгам, а нам обоим в ближайшие дни приветствовать друг друга на Елисейских полях!

Я знаю, что в статье не говорится, зачем она написана. Тем большей низостью с моей стороны было бы, если б я ее поместил.

Искренне Ваш.

117

СЭРУ ЭДВАРДУ БУЛЬВЕР-ЛИТТОНУ

Гостиница "Квинс-Хэд", Ньюкасл-на-Тайне,

среда вечером, 20 ноября 1861 г.

Дорогой Бульвер-Литтон,

Сегодня вечером я очень внимательно прочитал Э 19 и 20. У меня нет никаких сомнений насчет нового материала - с точки зрения здравого смысла, красоты и развития сюжета повести он, безусловно, представляет значительное улучшение. Все эти разнообразные аспекты дадут новую и в то же время весьма поучительною пишу для размышлений.

Я ничуть не сомневаюсь, что читатель вполне достоин всего, что будет ему достойно представлено.

Однако, обращаясь к столь широкой публике, весьма желательно по возможности избегать примечаний. Содержание их лучше включать в текст столь широкая публика неизбежно будет читать повесть небольшими частями, и поэтому чрезвычайно важно, чтобы в них содержалось как можно больше материала. Просто удивительно, до чего трудно заставить большинство людей обращаться к примечаниям (которые они неизменно считают перерывами в тексте, а отнюдь не его усилением или разъяснением).

Преданный Вам.

Правильна ли первая ссылка на книгу Аберкромби "Силы интеллекта"? Вы, конечно, понимаете, что здесь я лишен возможности это проверить. Не кажется ли Вам, что, цитируя Гибберта, следовало бы упомянуть заглавие его книги? Если я не ошибаюсь, она называется "О философии привидений".

Я собираюсь вернуться домой дня за два до рождества. Если Вы хотите написать мне раньше, все письма, адресованные в редакцию, будут немедленно переправлены сюда. Однако могу сообщить Вам, что всю будущую неделю (со вторника 26 ноября до понедельника 2 декабря включительно) я проведу в гостинице "Ватерло" в Эдинбурге, а следующую неделю (со вторника 3 декабря до субботы 7 включительно) - в гостинице Кэрика в Глазго.

118

У. Г. УИЛСУ

Карлайл, среда, 11 декабря 1861 г.

Дорогой Уилс,

Я против стихотворения. В нем нет ничего хорошего, оно преисполнено самодовольства и мрачно, а это противоречит духу рождественского номера. Человека, называющего себя Поэтом с большой буквы, право же невозможно терпеть в наше время - особенно, если он вовсе не таков.

N мне тоже не нравится. По той же причине, по какой мы включаем в рождественский номер только рождественский материал, мы должны - если можно - избегать его в обычном номере. Я делаю эту оговорку потому, что у Вас может ничего не оказаться под рукой. Но это произведение мне не нравится, и я предпочел бы поместить что-нибудь другое.

Едва ли можно оценить книгу мистера Спенса ниже, чем это сделал Морли.

Костелло очень забавен. Левер местами чрезвычайно смел. Я удалил наиболее рискованные - и, в сущности, несправедливые - места. Еще раз просмотрите все во второй корректуре.

Жители Карлайла сделали все, что могли. Их зал (нечто вроде погреба, и притом заросшего плесенью) был дважды набит до отказа. Здесь едва ли можно было этого ожидать, однако не подлежит сомнению, что вчера вечером они приняли "Копперфилда" не хуже, чем публика в Эдинбурге. Сегодня в час дня мы едем в Ланкастер.

Искренне преданный Вам.

Гранки возвращаю отдельно.

119

СЭРУ ЭДВАРДУ БУЛЬВЕР-ЛИТТОНУ

Редакция журнала "Круглый год",

среда, 18 декабря 1841 г.

Дорогой Бульвер-Литтон,

Я был очень занят - читал, путешествовал, откладывал чтение из-за смерти принца *, неожиданно возвратился домой и отправил своего матроса в море (он получил назначение на лучший корабль - "Орландо" и должен был собраться за полчаса) и поэтому не имел свободно" минуты, чтобы Вам написать. Даже сейчас я пишу второпях и намерен дня через два написать подробнее.

Но что бы там ни было, я читал, хотя и не писал. И должен сказать: это превосходно! Невозможно отложить корректуру, не закончив чтение. Я показал ее Джорджине и Мэри, и они читали, не отрываясь до самого конца. Красота, сила и художественное совершенство не подлежат сомнению.

Я настоятельно рекомендую Вам не добавлять предполагаемый диалог между Фенвиком и Фэбером и не вдаваться ни в какие объяснения, кроме тех, которые содержатся на титульном листе и в эпиграфе, разве только в очень кратком предисловии. Я бы ни в коем случае не помогал читателю, хотя бы для того, чтобы он не ощутил потребности в помощи и не увидел трудностей, требующих устранения. Пусть книга объясняет себя сама. Она говорит сама за себя с благородным красноречием.

Преданный Вам.

126

ДЖОНУ ФОРСТЕРУ *

...Мне кажется, что человек молодой и, быть может, эксцентричный, который в течение нескольких лет выдает себя за покойника и которого действительно все считают мертвым; человек, у которого в силу этого складывается своеобразный характер и своеобразный взгляд па жизнь, был бы хорошей темой для повести... Жалкий обманщик, вступающий ради денег в брак с женщиной, которая, в свою очередь, выходит за него ради его денег; после свадьбы оба видят, что ошиблись, и ополчаются против всех людей вообще. С ними я хочу связать некоторых Совершенно Новых людей. Все, что касается их, ново. Если у них будут отец и мать, то должно казаться, что и они - новые с иголочки, как мебель и экипаж, сверкающие лаком, только что из мастерской... Я должен как-то использовать в повести необразованного отца в бумазейном костюме и образованного мальчика в очках, которых мы с Личем видели в Чатаме...

121

СЭРУ ЭДВАРДУ БУЛЬВЕР-ЛИТТОНУ

Гэдсхилл, Хайхем близ Рочестера, Кент,

пятница, 20 декабря 1861 г.

Дорогой Бульвер-Литтон,

Хочу сообщить Вам только, что получил Вашу последнюю записку и написал Уилсу, чтобы он послал Вам статьи Роберта.

Кроме того, я намерен очень внимательно изучить Ваши объяснения и подробно обсудить этот вопрос с Форстером. У меня нет (и, по всей вероятности, не будет) ни малейшего сомнения в том, что уж если что-либо делать, то это _нужно делать как часть книги_ - нужно от кого-то избавиться и кого-то вставить на его место, - словом, эта переделка должна быть связана с повестью так, чтобы заставить читателя прочитать то, что Вы хотите дать ему читать. В противном случае повесть не станет читать ни один человек из пятидесяти, и даже ни один из ста. Нельзя ли привлечь к этому делу миссис Пойнтц, в качестве представителя "Уорлд"? Мне кажется, с этой стороны брезжит некоторый луч надежды.

Я пробуду здесь до конца рождественской недели.

Преданный Вам.

122

МИСС ДЖОРДЖИНЕ ХОГАРТ

Торки,

среда, 8 январи 1862 г.

Дорогая моя Джорджи,

Вы, наверное, знаете, как мне не хотелось ехать в Плимут, и я ни за что не поехал бы туда снова, если бы не несчастный Артур. Но в последний вечер я читал "Копперфилда" и совершенно очаровал публику. был ошеломляющий; после бури аплодисментов бедный Эндрью * пришел за кулисы и искренне плакал скупыми мужскими слезами. Я получил также несколько записок от его товарищей по кораблю и других моряков, и на всех "Копперфилд" произвел огромное впечатление. Но сильнее всего он подействовал на Макриди в Челтенхеме. Когда я пришел домой после "Копперфилда", он совершенно лишился дара речи, и только скашивал набок свою старую челюсть да закатывал полузакрытые глаза совсем как на его портрете работы Джексона. А когда я отпустил по этому поводу какое-то легкомысленное замечание, он запротестовал: "Ну, нет... э... Диккенс! Ей-богу, это чудесное сочетание страсти и игривости... э... э... слитых воедино... э... ах, право же, Диккенс! восхищает и трогает до глубины души. Это настоящее искусство, а Вы знаете... э... что я... нет, Диккенс! Черт меня побери совсем! Ведь я видел лучшие образцы искусства в великое время, но это просто непостижимо. Как это захватывает... э... э... как это сделано... э... - как только может этот человек? Он положил меня на обе... э... лопатки, и все тут!" С этими словами он уперся рукою мне в грудь, вытащил носовой платок, и я почувствовал себя так, будто он играет Вернера *, а я его партнер. Между прочим, Кэти замечательный слушатель, в ней масса непосредственного чувства. Джонни немного похож на Плорна *.

Я еще не видел здешней залы, но думаю, что она очень маленькая. Эксетер я знаю, там помещение тоже маленькое. В общем, я страшно измучен, я не в состоянии переносить этот теплый сырой климат. Он бы меня очень быстро доконал. Читая "Копперфилда", я изматываю себя настолько, что мог бы с таким же успехом играть Ричарда Уордура.

Теперь, милая Джорджи, Вы знаете все мои новости. Здесь очень красиво это сочетание Гастингса, Танбридж-Уэлс и невысоких холмов близ Неаполя; но по дороге с вокзала я встретил четырех человек с респираторами и троих молодых священников без оных, причем все трое выглядели довольно скверно.

Всегда преданный.

123

У. Г. УИЛСУ

Торки,

среда, 8 января 1862 г.

Милый Уилс,

Во-первых, о номере. Возвращаю все гранки, в которых я сделал пометы карандашом, так как писал в поезде. Только одна помета ("плохо") относится к Меррею, все остальные - к американскому рассказу. При виде большого количества дополнительного материала я решил, что Джон Рэй не должен войти в номер. Надеюсь, что не войдет: он - нуднейший из нудных.

Читая сегодня в Плимуте Ваш отчет об этой скверной истории (я отослал его Форстеру), я корчился от смеха, но потом почувствовал некоторое сострадание - ведь это самый жалкий и несчастный пес на свете.

Вы, наверное, помните, что, когда я в последний раз был в Вашем городе, Ваши земляки мне не понравились. У нас был один удачный вечер и один неудачный. Неудачный - вчера. Но в конце концов я их все-таки сразил "Копперфилдом". В Плимуте ничего подобного быть не может. Там отвратительная зала, весьма неудачно расположенная.

В Торки есть хорошие помещения, но все они малы. В Эксетере зала тоже невелика.

Я счастлив слышать, что мы опять начинаем "Круглый год" удачно.

Рид пойдет. Я бы дал ему то, что он просит, но не следует допускать, чтобы его вещь превысила определенный объем.

Преданный Вам.

124

УИЛКИ КОЛЛИНЗУ

Гэдсхилл, Хайхем близ Рочестера, Кент,

пятница, 24 января 1862 г.

Дорегой Уилки,

Я прочитал Ваш роман * с большим интересом и восхищением. Уилс просит дать ему почитать эту вещь до того, как она возвратится к Вам. Я знаю, что сейчас она Вам не нужна, а он очень скоро вернет ее на Харли-стрит.

Я нахожу в книге все качества, которые обеспечили успех "Женщины в белом", без малейших признаков повторения или возвращения к старому. Я нисколько не сомневаюсь в ее успехе у публики. Вы можете быть в нем совершенно уверены. Я более чем уверен.

В связи с продолжением книги я позволю себе сказать то, что, быть может, уже приходило в голову Вам самому. Мне кажется, следовало бы по возможности смягчить суровость рассказа. Это в большой степени усилит впечатление упорства, с каким Магдален стремится к своей цели. Для этого я бы придал мистеру Пендрилу некоторые комические черты и вообще осветил бы весь дом теми широкими мазками эксцентричности и юмора, какими Вы озарили любительский спектакль.

Это - единственное критическое замечание, которое приходит мне в голову. Впрочем, есть еще одно. Пересмотрите ту сцену, где Магдален в присутствии мистера Пендрила и отца Фрэнка (он превосходен) перечисляет подряд все пункты. Мне кажется, она делает это слишком по-деловому, словно чиновник.

Уилс требует заглавия, но подобрать его чрезвычайно трудно.

Вот несколько вариантов, основанных на содержании книги:

1) Под поверхностью (было).

2) Подводные течения (было).

3) Напролом.

4) Напрямик.

5) Пятилетний труд.

6) Сучок и дерево.

7) Цветок и плод.

8) За занавесом.

9) Тайные источники.

10) В расчете с Майклом Вэнстоном.

11) Поворотный пункт.

12) Все ниже и ниже.

13) Скрытые силы.

14) Что к чему?

15) Во тьме.

16) К единой цели.

17) Западня.

18) Перемена или изменение к лучшему?

19) Семья Вэнстонов.

20) Магдален Вэнстон.

21) Пьеса сыграна.

22) Дитя природы.

23) Имущество Коум Рэйвен.

24) Перемены в жизни Магдален.

25) Цель Магдален.

26) Начало и конец.

27) Трагедия в Коум Рэйвен.

125

У.Г. УИЛСУ

Гостиница "Адельфи", Ливерпуль,

вторник, 28 января 1862 г.

Дорогой Уилс,

12 февраля - вполне подходящее для меня число.

Вчера вечером здесь была немыслимая давка и многим пришлось уйти ни с чем.

Изменения, которые я предложил Уилки, весьма незначительны, ибо он не может коренным образом переделать то, что написал. Я предупреждал его главным образом о том, что если он будет и дальше писать так же сухо и строго, не пытаясь облегчить свой рассказ причудливой игрой фантазии или юмора, то это неизбежно помешает ему подчеркнуть твердость и решительность девушки. Здесь чрезвычайно важен контраст. Без контраста Магдален невозможно изобразить так, как он хочет.

"На подозрении" - было одним из заглавий в моем списке, но я не послал его Уилки, ибо в нем есть оттенок жаргона, который совершенно не подходит к его повести и несколько ее принижает.

Преданный Вам.

126

ТОМАСУ БЕЙЛИСУ *

Гэдсxилл, Хайхем близ Рочестера, Кент,

суббота, 1 февраля 1862 г.

Уважаемый мистер Бейлис,

Я только что возвратился домой, нашел Вашу записку и тотчас же на нее отвечаю, чтобы Вы не обидели меня подозрением в невнимательности к Вам.

Я совершенно согласен с Вами относительно Смита, и, мне кажется, нет необходимости распространяться на эту печальную тему. Я думаю, что теперь с подобными вещами покончено - они рухнули на землю вместе с этим несчастным в Креморне. Если они возобновятся, тогда против них нужно будет выступить, но я надеюсь, что им пришел конец. (Когда Блонден установил эту моду *, ее чрезмерно поощряли те, кому следовало бы отдавать себе отчет в своих действиях.)

Я всегда считал, что простолюдинов - в отличие от людей, стоящих выше, - нельзя осуждать за пристрастие к подобным зрелищам. Жизнь их полна физических трудностей, и им нравится смотреть на то, как эти трудности преодолеваются. Вот они и идут на это смотреть. Если мне каждый день грозит опасность свалиться с лестницы или со строительных лесов, то встреча с человеком, который утверждает, что не может свалиться ниоткуда, будет для меня весьма приятной и радостной.

Преданный Вам.

127

ГЕНРИ Ф. ЧОРЛИ

Гайд-парк, 16, Саус-Кенсигтон-Гор.

суббота, 1 марта 1862 г.

Дорогой Чорли,

Сегодня я присутствовал на Вашей лекции * и должен - сказать, что прослушал ее с большим интересом и удовольствием.

Подбор материала и его расположение превосходны; кроме того, скромность и полное отсутствие какой-либо аффектации у лектора могут служить прекрасным примером для многих. Если бы Вы говорили немного громче и не обрывали фразы за какую-то долю секунды до того, как прозвучит последнее слово, Вы вызвали бы более широкий отклик аудитории.

Произнесенная фраза ни минуты не живет самостоятельно, и нельзя быть уверенным, что она дойдет до слушателей, если пренебречь хоть одним, пусть самым незначительным, из ее слагаемых. Постарайтесь связать ее с остальными, и тогда воспринимать ее будет гораздо легче. После отличного описания испанского нищего с гитарой и весьма удачных слов о танце с кастаньетами публика готова была выразить горячее одобрение, но, заставив ее слишком долго ожидать и вслушиваться в последние слова, Вы ее остановили. Беру на себя смелость сделать эти замечания, как человек, который сражался (риторически) с дикими зверями на самых различных аренах. В общем, лучше быть не может. Это замечательное сочетание эрудиции, мастерства, точности, сжатости, здравого смысла и хорошего вкуса.

Искренне Ваш.

128

У. Ф. де СЭРЖА

Гайд-парк-гейт, 16, Саус-Кенсингтон-Гор,

воскресенье, 16 марта 1862 г.

Дорогой Сэржа,

Моя дочь, естественно, хочет провести весну в городе, и поэтому я на три месяца переехал в квартиру одного приятеля, а он на это время занял мой дом.

Мой старший сын служит в Сити в торговой фирме, ведущей дела с востоком, и преуспеет, если только у него хватит энергии и упорства. Мой второй сын - в Индии с 42-м Шотландским полком. Мой третий сын, славный уравновешенный юноша, посвятил себя изучению механики и артиллерии. Мой четвертый (это звучит совсем как в шараде), прирожденный морячок, служит гардемарином на военном корабле "Орландо", который сейчас находится на Бермудских островах; этот сделает карьеру где угодно. Остальные два в школе, причем старший из них очень умный и способный мальчик. Джорджина и Мэри ведут мое хозяйство, а Френсис Джеффри (его я должен был бы назвать третьим сыном, и поэтому обозначим его номером два с половиной) в настоящее время у меня в редакции. Теперь Вы имеете полный список нашего семейства.

На причины американского конфликта я смотрю следующим образом. Рабство, в сущности, не имеет к нему ни малейшего отношения, он никак не связан с какими-либо великодушными или рыцарскими чувствами северян. Однако, постепенно захватив право издавать законы и устанавливать тарифы и с выгодой для себя самым постыдным образом обложив налогами Юг, Север по мере роста страны начал убеждаться в том, что если он не добьется проведения геометрической линии, за пределы которой рабство не должно распространяться, то Юг неизбежно восстановит свое былое политическое могущество и сможет немного наладить свои коммерческие дела. Всякий разумный человек при желании может убедиться в том, что Север ненавидит негров и что до тех нор, пока не стало выгодным притворяться, будто сочувствие неграм - причина войны, он ненавидел также и аболиционистов и поносил их на чем свет стоит. В остальном обе стороны сделаны из одного теста. И та и другая будут произносить речи, лгать и воевать до тех пор, пока не придут к компромиссу; что же касается раба, то его включат в этот компромисс или выключат из него - как придется. Насчет того, что выход из Союза равносилен мятежу, то, судя по газетам штатов, Вашингтон, по-видимому, его таковым не считает - ведь Массачусетс, который громче всех выступал против этого, сам неоднократно утверждал свое право выйти из Союза.

Вы спрашиваете меня о Фехтере и его Гамлете *. Игра его превосходна; это самый ясный, последовательный и понятный Гамлет из всех, каких я когда-либо видел. Его интерпретация отличалась необычайной тонкостью и изяществом, и главное - он всячески избегал грубости и жестокости по отношению к Офелии, которые в той или иной степени присущи всем остальным Гамлетам. Его игра замечательна как своего рода tour de force {Фокус (франц.)}, настолько поразительно он овладел английским языком; но достоинства его неизмеримо выше. Разумеется, у него иностранный акцент, но неприятным этот акцент назвать нельзя. И он держался настолько легко и уверенно, что ни разу не пришлось пожалеть о том, что он иностранец. Добавьте к этому необычайно живописный и романтический грим, безжалостную расправу со всеми условностями, и Вы поймете главные достоинства его исполнения. В роли Отелло он успеха не имел. В роли Яго он очень хорош. Это замечательный актер, неизмеримо выше всех, выступавших на нашей сцене. Истинный артист и джентльмен.

В прошлый четверг я снова начал выступать в Лондоне с чтением отрывков из "Копперфилда" и описания вечеринки у мистера Боба Сойера из "Пиквика" - в качестве веселой концовки. Успех "Копперфилда" поразителен. Он произвел такое впечатление, что не мне об этом говорить. Могу только заметить, что, когда я кончил, я был еле жив. Несмотря на то, что все лето, тщательно подготовляя текст, я ожидал, что он произведет сенсацию в Лондоне, и Макриди, который слышал его в Челтенхеме, предупредил меня, что успех будет велик, успех этот превзошел все мои ожидания. В будущий четверг я читаю опять, и все бешено расхватывают билеты. Сообщите об этом Таунсхенду и передайте ему привет, если увидите его прежде, чем я ему напишу; скажите ему, что публика ни за что не хотела меня отпускать, до того она была взволнована и с такою теплотой выказывала свои чувства. Я пытаюсь наметить план новой книги, но пока что дальше попыток дело не идет.

Искренне Ваш.

129

У. Г. УИЛСУ

Гэдсхилл, Хайхем близ Рочестера, Кент,

воскресенье, 14 сентября 1862 г.

Дорогой Уилс,

Я получил Ваше послание с берегов Леты и надеюсь, что Вы вернетесь тучным и упитанным, как плевелы, растущие у тамошних вод.

Мне удобно сделать два номера в четверг (конечно, при условии, что можно будет во втором поместить более удачный или подходящий материал, если таковой подвернется), и к этому времени я появлюсь с кучей гранок.

Повесть Троллопа замечательно хороша, очень красочна и читается с большим интересом. Однако он испортил конец, предвосхитив все заранее, и в этом месте я его порядком переделал.

Я думаю, что Левер сойдет, - во всяком случае, я уж об этом позабочусь. Подготовьте для меня все, что получилось из его повести.

Быть может, для Вас будет некоторой (и даже приятной) неожиданностью узнать, что я сделал начало и конец рождественского номера и собираюсь скоро написать для него прелестный рассказ. По-моему, то, что я придумал, весьма забавно и ново. Прилагаю циркулярное письмо для участников вышеуказанного номера.

После поразительного и сенсационного сообщения о том, что "Чей-то багаж" уже сделан и отделан, я даю Вам возможность перевести дух - если можете, принимая во внимание, что у Вас (безусловно) захватило его от восхищения Вашим

Всегда знаменитым

130

УИЛКИ КОЛЛИНЗУ

Лондон, Стрэнд, Веллингтон-стрит, 26,

суббота, 20 сентябри 1862 г.

Дорогой Уилки,

За один присест проглотил Ваш второй том * и нахожу его великолепным. Все нарастающая сила повествования приводит меня в восторг. Эта книга настолько же выше "Женщины в белом", насколько тот роман выше жалкого среднего уровня нынешней прозы. В образе Капитана есть мазки, которые могут принадлежать лишь кисти прирожденного (и к тому же просвещенного) писателя. А оригинальность миссис Рэгг - без всякого ущерба для ее правдоподобия действительно большое достижение. Да и все Ваши герои замечательны; мистер Ноэль Вэнстон и экономка - оба по-своему достойны похвалы не меньшей, чем остальные; образ же Магдален обрисован необыкновенно правдиво, с настоящей силой, чувством и страстью.

Не могу описать Вам необыкновенный прилив гордости, который я испытал, читая чудесные плоды Вашего упорного труда. Ибо, как Вам известно, еще со времен Бэзила * я был уверен, что Вы - именно тот писатель, который займет первое место в состязании: ведь Вы - единственный, в ком изобретательность, а также сила чувства и юмор сочетаются с неукротимым трудолюбием и глубочайшей уверенностью, что без труда нельзя создать ничего ценного - о чем не имеют ни малейшего понятия кривляки и ничтожества.

Сегодня я отсылаю Вам книги по Юго-Восточной железной дороге.

Я был бы счастлив еще раз приехать к Вам в Бродстэрс, но боюсь, что из этого ничего не выйдет. Я забыл, сколько времени Вы там пробудете. Пожалуйста, известите меня об этом. Двадцатого октября мы собираемся в Париж. Возможно, я буду читать в Париже, когда приеду туда, но пока это еще одни предположения.

Не напишете ли Вы что-нибудь для рождественского номера? Я написал введение и заключение и вышлю их Вам, как только Типограф заставит Томаса Уилса "с ним расправиться". Они написаны от лица Официанта и, по-моему, очень забавны. Замысел допускает любое содержание и не требует никаких разъяснений. Кроме того, эта вещь высмеивает трудности составления рождественского номера и имеет неожиданную развязку. Заглавие (между нами) "Чей-то багаж".

Джорджине лучше, хотя она еще очень слаба. Она читала Вашу книгу с глубочайшим интересом и шлет Вам сердечный привет.

У меня много треволнений *, о которых я расскажу Вам в ближайшие дин, когда мы увидимся. Я, конечно, надеюсь их преодолеть - справиться со мною не так-то просто, - но их становится все больше и больше.

Вчера к обеду неожиданно явился Лич. Потом мы с ним и с Джорджи отправились в "Адельфи", где Бенджамен продемонстрировал на редкость несообразный и бездарный образчик своей игры в пьесе под названием "Один штрих Природы". Это - его собственноручная скверная переделка какой-то французской драмы. Вот одна из его блестящих находок: в сцене, происходящей близ Лонг-Энкр, он называет свою малолетнюю дочь "мадам". Кроме того, он все время мысленно мечется между мной, самим собой и еще каким-то французом, которого видел в этой роли.

Уилс шлет Вам привет, дорогой Уилки.

Искренне Ваш.

131

МИССИС ГЕНРИ ОСТИН

Париж, рю дю Фобур Ст. Опоре, 27,

пятница, 7 ноября 1862 г.

Дорогая Летиция,

Из твоего письма я вижу, что ты воспрянула духом, бодра и полна надежд. Путь твой лежит через упорный и неустанный труд. Не сомневайся в этом.

Я приехал во Францию раньше Джорджины и Мэри и отправился в Булонь встречать их пароход, который должен был прибыть в воскресенье - когда был страшный шторм. Пять часов подряд я простоял на пристани в Булони (держась обеими руками за перила). Подводный телеграф сообщил, что их корабль вышел из Фолкстона - хотя встречное судно из Булони не отважилось на такую попытку - и в девять часов вечера о нем еще не было ни слуху ни духу, а он должен был прийти в шесть. Я больше всего боялся, что пароход попытается войти в Булонь, ибо при этом смыло бы волной все, находящееся на палубе. Однако в девять часов был отлив, и потому эта отчаянная попытка никак не могла удаться, и я решил, что они, по всей вероятности, ушли в Даунз и проболтаются там до утра. Поэтому я в сильном волнении отправился в гостиницу, чтобы высушить свою куртку и пообедать. Около десяти часов они прислали телеграмму из Кале, куда только что прибыли. На следующее утро я помчался к ним, опасаясь увидеть их полуживыми (ведь они чуть не утонули). Однако оказалось, что они тщательно разряжены, готовы ближайшим поездом выехать в Париж, а самое удивительное - ничуть не испуганы! Всю дорогу они болтали с молодой женщиной и ее мужем-офицером (единственными, кроме них, пассажирами первого класса). Как водится, в конце путешествия оказалось, что с ним (в сухом виде) они были хорошо знакомы еще с Чатама. Он только что женился и едет в Индию! Поэтому они устроили общее хозяйство у Дэссена в Кале (где меня хорошо знают), и у них был такой вид, словно они проводят там лето.

У нас здесь славная квартирка, но страшно сказать, сколько мы за нее платим. Миссис Баунсер * (которой парижская полиция приказала надеть намордник) тоже здесь и, укрощенная подобно свирепому льву, являет поразительное зрелище на улицах.

В нашем посольстве я узнал, что император только что предложил нашему правительству совместно с Францией (а также с Россией, если Россия захочет) призвать Америку прекратить жестокую войну. Ответ нашего правительства еще не получен, но я совершенно уверен, предложение будет отклонено на том основании, что "время еще не настало".

Любящий.

132

У. Г. УИЛСУ

Париж,

вторник, 25 ноября 1862 г.

Дорогой Уилс,

Я предпочитаю прилагаемую верстку со следующими изменениями.

Этот номер недостаточно выразителен для стихотворения Оллиера (оно сентиментально), и поэтому лучше заменить его чем-нибудь другим. Лучше всего раздобыть хорошую прозаическую вещь, вставить ее после Мэррея, а освободившееся место заполнить статьей о хлопке. В оглавлении я такой вещи не вижу, но, быть может, у вас есть какая-либо подходящая рукопись? Что-нибудь легкое и приятное - только не в стихах - весьма улучшило бы номер.

По-моему, сейчас уже не стоит отсылать гранки, поэтому продолжу относящиеся к ним замечания.

Вычеркните из Мэррея все "шикарные" словечки - вроде "заварухи" и тому подобного кривлянья. Полностью вычеркните последний абзац насчет его доброго коня.

Сокращая статью о хлопке до требуемых размеров, не вычеркивайте ничего из первого оттиска. Ибо Манчестерская школа * заслуживает того, чтобы ее хорошенько вышколили за доведенный ею до дичайшего абсурд, догматизм спроса и предложения, а также за ослиное упрямство, с которым она утверждает, будто люди не станут воевать вопреки своим интересам. Как будто страсти и пороки людей испокон веков не противоречили их интересам!

Мисс Эдвардс я сделал.

"Огонь" лучше распределить и, конечно, заплатить за него. Это просто раствор - и притом весьма сухой - хорошо известной вещи из "Домашнего чтения".

Если Спайсер в городе, пусть он напишет забавную вещицу, изобразит в ней самого себя, коренного лондонца, к которому приехали в гости, скажем, семеро скромных провинциалов (все они отчаянные британские ура-патриоты, по мнению которых все прочие империи и государства пребывают во мраке), и подробно расскажет о том, как всех их в течение одного дня колотили, сбивали с ног, душили, грабили и чуть было не прикончили. Или пусть что-нибудь в этом роде напишет мистер Холлидей.

Чем больше я думаю о "Никогда не унывай", тем меньше этот заголовок мне нравится. В нем нет никакой солидности, и он может стать мишенью для всевозможных шуток. Лучше бы что-нибудь повыразительнее, например, "Не сдаваться". Если я правильно понимаю суть дела, гораздо больше подошло бы что-нибудь вроде "Упорный", "Верный до конца", "Вперед", "Твердый как скала", "Стойкость", "Пригвожденный к мачте", "Верный флагу".

Я собираюсь приехать в пятницу днем, чтобы всю субботу провести в городе. Я хочу заняться делами Фрэнка * и кое-чем еще. Пожалуйста, передайте Джону, чтобы в пятницу к 6 часам он приготовил мне на обед рыбу и хорошую баранью отбивную, и скажите ему, что, по всей вероятности, со мной будет обедать Эдмунд Йетс, Я, разумеется, надеюсь, что Фрэнк окажет мне честь своим присутствием (пожалуйста, передайте ему это), если он не занят в другом месте.

Преданный Вам.

133

ДЖОНУ ФОРСТЕРУ

Ноябрь 1862 г.

...Вчера я видел мадам Виардо в роли глюковского Орфея. Это изумительное исполнение - в высшей степени трогательное и полное тончайших оттенков. Все от начала до конца неподражаемо прекрасно, и даже сейчас, когда я пишу эти строки, я не могу без волнения вспомнить первую сцену у гробницы Эвридики. Более изысканного изображения горя просто невозможно себе представить. В высшей степени благородное движение, которым Орфей берет с могилы брошенную лиру, когда боги, обнадежив его, приказали ему отправиться в потусторонний мир искать Эвридику. Когда же в руке Орфея очутилась наконец рука Эвридики и Орфей узнает ее не видя, это уже просто откровение. А когда в ответ на мольбы Эвридики Орфей оборачивается и убивает ее взглядом, отчаяние его над телом просто потрясающе. Ради одного этого стоит съездить в Париж, ибо такого искусства не увидишь больше нигде. Муж Виардо случайно наткнулся на меня и привел к ней за кулисы. Вышло весьма кстати: трудно было найти свидетельство более искреннего восхищения спектаклем, чем мое залитое слезами лицо...

134

ЧАРЛЬЗУ ФЕХТЕРУ

Париж,

суббота, 6 декабри 1862 г.

Дорогой Фехтер,

Я внимательно прочитал "Белую розу" и нахожу, что это очень хорошая пьеса. Она написана энергично, с большим знанием сцены, и в ней много интересных ситуаций. Особенно удачным, выразительным, смелым и новым я считаю конец.

Однако я сомневаюсь, выгодно ли Вам начинать свою антрепризу с _какой бы та ни было_ исторической пьесы. Под выражением "историческая пьеса" я понимаю пьесу, основанную на каком-либо событии из английской истории. Наша публика привыкла связывать исторические пьесы с Шекспиром. Боюсь, что ее очень мало интересуют короли и герцоги в изображении кого-либо другого. Вам нужна пьеса, представляющая интерес более общего, бытового характера - интерес сколь Вам угодно романтический, однако при условии, что он вызовет более широкий и всеобщий отклик, чем тот, который вызывает у нынешних англичан спор о праве престолонаследия. Такой интерес достиг высшей точки при последнем Стюарте и давно уже иссяк. Вызвать интерес к Перкину Уорбеку * в наши дни нелегко.

Я не сомневаюсь, что пьеса будет хорошо принята, но боюсь, что на Ваших героев будут смотреть, как на пустые абстракции, вследствие чего их примут холодно и они не завоюют Вам публику. Вот когда Вы _завоюете_ публику и приучите ее к своему театру, тогда Вы сможете поставить "Белую розу", и публика воздаст должное и автору и антрепренеру! Подождите. Нащупайте почву. Перкин Уорбек слишком далек от интересов и жизни современных людей, чтобы с него начинать.

Искренне Ваш.

135

У. Ч. МАКРИДИ

Редакция журнала "Круглый год",

четверг, 19 февраля, 1863 г.

Дорогой Макриди,

Я только что вернулся из Парижа, где чтение "Копперфилда", "Домби и Сына", "Рождественской песни" и "Суда" вызвало такую сенсацию, которую скромность (моя прирожденная скромность) не дает мне возможности описать. Вы ведь знаете, как великодушна парижская публика! По отношению ко мне она выказала беспредельное великодушие.

Я очень огорчился, когда Джорджи второпях сообщила мне о Нашей болезни. Но вечером, когда я вернулся домой, она показала мне письмо Кэти, и оно меня снова ободрило. У Вас превосходнейшие собеседники и сиделки, и время от времени Вы можете позволить себе болеть, наслаждаясь заботливым уходом. Однако, несмотря на все это, постарайтесь в ближайшее время больше не хворать.

Репье просит передать Вам сердечный привет. Он ничуть не изменился.

Париж в общем столь же безнравствен и сумасброден, как во времена Регентства. Мадам Виардо в "Орфее" великолепна. Опера "Фауст" - очень грустная и благородная интерпретация этой грустной и благородной истории. Постановка отличается замечательными и поистине поэтическими световыми эффектами. В наиболее важных ситуациях Мефистофель окружен присущим ему одному адским красным сиянием, а Маргарита - бледно-голубым траурным светом. Когда Маргарита берет драгоценности, нарочно оставленные для нее в саду, спускаются таинственные сумерки, цветы блекнут, листья на деревьях поникают, теряют свой свежий зеленый цвет, и мрачные тени сгущаются вокруг окна ее спальни, которое вначале казалось таким невинным, светлым и веселым. Я не мог этого вынести и был совершенно потрясен.

Фехтер делает здесь чудеса в живописной французской драме. Мисс Кэт Терри, исполняющая в ней небольшую роль, просто обворожительна. Вы, вероятно, помните, как несколько лет назад она наделала много шуму, играя мальчика в "Лионском курьере". В этой пьесе она необыкновенно красиво и тонко исполняет роль влюбленной. Я увидел ее в этой роли около трех часов ночи накануне открытия театра. Вокруг были стружки, плотники, и (разумеется) раздавался неизбежный стук молотка, и я сказав Фехтеру: "Это наилучший образец женской нежности из всех, какие я когда-либо видел на сцене, и Вы убедитесь, что нет такой публики, которая бы этого не оценила". Приятно добавить, что мое замечание было тут же подхвачено, и о нем много говорят.

Стэнфилд несколько месяцев был тяжело болен, потом вдруг выздоровел и теперь снова румян и весел. Когда он совсем пал духом, я навестил его, рассказал ему о пьесе Фехтера (ее тогда репетировали) и изобразил все в лицах - подрался на дуэли с умывальником, бросил вызов кровати и спас жизнь диванной подушке. Это настолько разожгло его былой театральный пыл, что, по-моему, он тут же пошел на поправку.

С сердечным приветом миссис Макриди и Кэти, а также (молчи, о сердце) Бенвенуте, изгнаннику Джонни (надеюсь, он не слишком внимателен в школе) и незнакомому мне юному Парру, я остаюсь, дражайший Макриди,

искренне Вашим.

136

У. Ф. ДЕ СЭРЖА

Гэдсхилл, Хайхем близ Рочестера, Кент,

четверг, 21 мая 1863 г.

Дорогой Сэржа,

Меня нисколько не удивляет, что Вам трудно привыкнуть к мысли о французском Гамлете. Уверяю Вас, что трактовка Фехтера в высшей степени замечательна и дает необыкновенно убедительное целостное представление о Гамлете. (Вы верите ему независимо от того, каким образ принца датского запечатлелся в вашем воображении.) Это - творение настоящего художника. Мне еще ни разу не приходилось видеть такой глубоко продуманной, ясной и последовательной трактовки. Кроме всего прочего, эго романтическое и красочное зрелище, что тоже весьма привлекательно и совершенно ново. Не сомневайтесь в том, что публика была права. Спектакль не мог бы держаться на одной только оригинальности, он бы очень скоро сошел со сцены. Что касается акцента, то он гораздо слабее, чем можно было ожидать. Фехтер знает английский язык настолько хорошо, что вы за него не боитесь и вам никогда не бывает за него обидно. Вы сразу чувствуете, что актер не испытывает затруднений, и потом уже больше об этом не думаете.

Что касается Колензо * и Джоуитта *, то это вопрос более сложный, однако я и здесь не могу с Вами согласиться. Авторы очерков и обзоров считают, что определенные части Ветхого завета выполнили свою задачу в воспитании мира. Однако всевышний предопределил, что человечество, как н отдельная личность, должно перейти от периода детства к зрелости и что по мере его развития должны развиваться и средства его воспитания. Например: поскольку известно, что с тех пор как существуют солнце и пар, при определенных условиях должна возникать радуга, то нора бы уже признать этот неоспоримый факт. Равным образом, Иисус Навин, думая, что солнце вращается вокруг земли, мог приказать солнцу остановиться *, но каковы бы ни были его представления, он никак не мог бы изменить взаимную связь земли и солнца. Далее: считается, что наука геология - такое же откровение, как книги древнейшего и (в лучшем случае) сомнительного происхождения. Поэтому наше отношение к этим книгам должно благоразумно сообразоваться с геологией. По-моему, смысл подобных современных признаний состоит в том, что Церковь не должна отпугивать и терять наиболее вдумчивых и логически мыслящих людей, напротив, ей следует весьма деликатно и осторожно делать уступки, с тем чтобы удержать этих людей, а через их посредство сотни тысяч других. Такая позиция кажется мне - насколько я понимаю характер и тенденцию нашего времени - весьма мудрой и необходимой, независимо оттого, ведет ли она к добру или ко злу. Опасны не те люди, которые придерживаются этого мнения, а те, которые ничего не доказывают, а лишь бранятся. Я никак не возьму в толк, зачем все эти епископы и иже с ними говорят об откровении, если они считают, что откровений давным-давно не бывает. Ни одно открытие не делается без воли и помощи божией, и, по-моему, все, что человеку дано познать о господних деяниях, несомненно, есть откровение, коим люди должны руководствоваться. И, наконец, по вопросам религиозных учений и догматов эти люди (протестанты, протестующие, преемники тех, кто протестовал против устранения человеческого разума) рассуждают и пишут так, словно эти учения и догматы установлены прямым указанием свыше, а не так, как если бы они были (что нам доподлинно известно) результатом временных соглашений и компромиссов между враждующими смертными, коим столь же свойственно ошибаться, сколь и нам с Вами.

Возвращаясь к домашним делам, я надеюсь, что у Джорджины теперь дело пойдет на поправку. Мэри замуж не вышла и (насколько мне известно) не собирается. Кэти со всей своей компанией последние четыре дня исступленно играет в крокет у меня под окном, доводя меня до умопомрачения. "Орландо", корабль моего юного моряка, благополучно стоит в Чатамском доке, и, пока корабельные плотники заделывают пробоину, мальчик почти все время дома. Я теперь каждую пятницу читаю в Лондоне. Огромные толпы и огромный восторг. Таунсхенд, по-моему, сегодня выехал из Лозанны. Его дом в парке закрыт и готов к его приезду. Принц и принцесса Уэльские много выезжают (что благоразумно) и имеют полную возможность завоевать большую популярность. Городской бал в их честь обещает быть необыкновенно пышным, и Мэри чрезвычайно взволнована тем обстоятельством, что ее отец приглашен и она вместе с ним. Тем временем недостойный родитель выискивает всевозможные предлоги для того, чтобы отправить ее туда одну, а самому увильнуть. Один мой очень умный друг-немец, только что прибывший из Америки, считает, что на Севере удастся провести всеобщую мобилизацию и что война затянется на неопределенное время. Я говорю "нет" и утверждаю, что, несмотря на безумие и злодейства северян, война окончится скоро, так как они не смогут набрать солдат *. Посмотрим. Чем больше они хвастают, тем меньше я в них верю...

137

У.У. СТОРН

Гэдсхил,

1 августа 1863 г.

...Прилагаемые Вами стихи будут опубликованы в журнале "Круглый год", а номера его будут посланы Вам. Я несколько сомневаюсь насчет "Леди Гаррис", остальное же мне очень нравится.

Сильно опасаюсь, как бы Франция не втянула нас в войну и всеобщую сумятицу *. Авантюристу, сидящему на французском троне, остается только одно: отвлекать внимание своих подданных блеском театральной славы. Оказывать ему знаки почтения, как это делало английское правительство, я считаю политикой столь же слепой, сколь и низкой...

138

МИССИС МЭРИ НИКОЛЬС

Гэдсхилл, Хайхем близ Рочестера, Кент,

среда, 5 августа 1863 г.

Сударыня,

Я совершенно разделяю Ваши чувства и намерения, но не могу принять Вашу статью "Ничей ребенок", ибо она всего лишь повторяет неоднократно сказанное раньше, вместо того чтобы способствовать решению вопроса, пролив на него новый свет. Кроме того, в одном важном пункте Вы грешите против фактов. О найденышах должны заботиться учрежденные согласно закону о бедных объединения тех приходов, в которых они родились или были найдены. Много лет назад я пытался улучшить воспитание таких детей, привлекая к ним симпатии публики. Годы, которые прошли с тех пор, были годами больших перемен в этой области. Что касается больницы для найденышей, то нынешние ограничения были вызваны тем, что она в свое время подверглась серьезным нареканиям. Они могут быть справедливыми или несправедливыми, но на то были причины, и об этом можно спорить.

Как это ни прискорбно, но есть слишком много женщин, которые чрезвычайно жестоки по отношению к девушкам, имеющим незаконных детей. Но я уже останавливался на этом вопросе в одной из первых частей "Путешественника не по торговым делам", и к тому же не в первый раз.

Искренне Ваш.

139

МИСС И. КЛЕЙТОН

Гэдсхилл,

вторник, 13 октября 1863 г.

...Поверьте, что я ничего не могу сделать для Вашей книги, если она сама ничего не может сделать для себя. Если бы я дочитал эту рукопись до конца, боюсь, что я бы никогда больше не смог ничего читать. Не представляю себе, что мог иметь в виду (если он не имел в виду отделаться от Вас) издатель, заявив, будто Вам необходимо кого-то "заинтересовать". Могу лишь заверить Вас в том, что моя собственная "заинтересованность" еще ни разу не помогла ни единому начинающему автору...

140

МИССИС МЭРИ НИКОЛЬС

Редакция журнала "Круглый год",

понедельник, 19 октября 1863 г.

Сударыня,

Надеюсь в ближайшее время получить сокращенную и переделанную повесть. К сожалению, по поводу прилагаемой рукописи я могу возразить лишь одно, а именно, что не вижу оснований называть ее повестью. Сюжет настолько избит и банален, что его могло бы спасти только исключительное искусство рассказчика. А этого искусства там нет. Даже если бы части, повествующие о собаке, были рассказаны просто как анекдоты о собаках, это замечание было бы приложимо к ним в равной степени.

Если бы моя дочь написала эти стихи, я бы постарался убедить ее в необходимости терпеливо изощрять свой ум, свое воображение и не делать необдуманных попыток. Разумеется, в настоящем случае я не могу сказать, какие поэтические способности могут таиться в юной груди, но я не вижу проявления их в этих строках. Я нахожу слова и звуки, но не нахожу мыслей. Я слишком часто наблюдаю печальную участь тех, кто ошибся в своем призвании, и потому умоляю Вас подумать, не кажется ли Вам, что любой самый обыкновенный ребенок, болтая с Вами в течение получаса, мог бы сочинить нечто гораздо более удачное.

Искренне Ваш.

141

ДЖОШУА ФЕЙЛУ

Гэдсхилл, Хайхем близ Рочестера, Кент,

21 января 1864 г.

Сэр!

В ответ на Ваш вопрос имею честь сообщить Вам, что события, описанные в "Оливере Твисте" и "Барнеби Радже", вымышлены хотя и основаны на детальных наблюдениях и раздумьях. Описание ярмарки в Льюисе основано на действительных событиях, но это писал не я. В комплекте "Таймса" за тот год, когда были казнены Маннинги * (я точно не помню даты), Вы найдете письмо за моей подписью, в котором описываются ужасы публичной казни в Лондоне и собравшаяся на это зрелище грубая бесчувственная толпа. Когда Вы будете меня цитировать, очень прошу Вас делать различие между публичными казнями и смертной казнью. Я был бы рад уничтожить и то и другое, если бы знал, как поступать с цивилизованными дикарями. Поскольку я этого не знаю, то в тех случаях, когда они проливают кровь, я бы чрезвычайно торжественно избавлял от них общество, но удалил бы зрителей.

Искренне Ваш.

142

УИЛКИ КОЛЛИНЗУ

Гэдсхилл,

понедельник, 24 января 1864 г.

Дорогой Уилки,

Я ужасно запоздал с ответом на Ваше долгожданное письмо, но я был так занят, у меня было так много гостей на рождество и Новый год и я столько возился с отправкой Фрэнка в Индию, что никак не мог собраться написать настоящее длинное послание, каким, я надеюсь, будет это, но каким оно в конце концов может и не оказаться.

Прежде всего отвечу на Ваш вопрос о рождественском номере и о новой книге. Рождественский номер оказался самым удачным из всех, он был лучше прошлогоднего, разошелся в количестве двухсот двадцати тысяч экземпляров и быстро завоевал миссис Лиррипер * неслыханную дотоле известность по всей стране. Когда я писал о ней, я в нее очень верил, ибо она произвела на меня сильное впечатление, но она, право же, превзошла все мои надежды. (Вы, наверное, ничего о ней не знаете? Это весьма неприятное обстоятельство.) Что до новой книги, то я написал два первых выпуска и теперь начинаю третий. Книга эта представляет собою сочетание комического с романтическим; это требует больших усилий и полного отказа от всяких длиннот, но я надеюсь, что она превосходна. Короче говоря, должен признаться, что таково мое о ней мнение. Как ни странно, вначале возвращение к широкому полотну и большим мазкам меня несколько ошеломило, н даже теперь у меня такое чувство, будто я после Тэвисток-хауса играю в Сан-Карло *, чего я никак не мог ожидать от столь бывалого человека и актера.

Вы, вероятно, читали о смерти бедного Теккерея - и внезапной, и в то же время не внезапной, ибо он долгое время был опасно болен. По просьбе мистера Смита и некоторых его друзей я сделал то, чего охотно бы не делал, если бы чувствовал себя вправе отказаться, - написал несколько страниц о нем для его бывшего журнала.

Что касается итальянского эксперимента *, то де ла Рю верит в него больше, чем Вы. Он и его банк тесно связаны с туринскими властями, и до ла Рю с давних пор предан Кавуру; однако он дал мне всевозможные заверения (с иллюстрациями) в том, что провинции сливаются друг с другом, а мелкие взаимно противоположные характеры неуклонно превращаются в один национальный характер (последнее можно только приветствовать). Разумеется, в стране, которая была до такой степени унижена и порабощена, в начале борьбы неизбежны разочарования и разногласия, а времени прошло еще очень мало...

143

МАРКУСУ СТОУНУ

Гайд-ларк, Глостер-плейс, 57,

вторник, 23 февраля 1864 г.

Дорогой Маркус,

Эскиз обложки я считаю отличным и не сомневаюсь, что она будет превосходной. Я хочу предложить Вам кое-что изменить. Это объясняется деловыми соображениями, которыми не следует пренебрегать.

Слово "Наш" в заголовке нужно поставить на свободное место, как и "Общий друг", и сделать его такого же размера, чтобы заголовок состоял из трех больших отчетливых линий. Но тогда у Вас получится слишком много рисунков внизу. Поэтому я убрал бы мусорщика и вместо него вставил композицию Вегг-Боффин (которая превосходна). Инспектор и объявление о награде за поимку убийцы мне не нужны, ибо это достаточно намечено в свободном пространстве наверху. Поэтому вместо инспектора Вы можете дать намек на мусорщика. Помните, что лицо мусорщика должно быть забавным, а не страшным. Локоть Твемлоу будет, как и сейчас, заходить за рамку, и юбки Лиззи на противоположной стороне тоже. Сделав эти изменения, продолжайте работать!

Миссис Боффин, судя по эскизу, "действительно очень хороша". Мне хочется, чтобы чудаковатость Боффина расположила к себе читателей.

Кукольная портниха неизмеримо лучше, чем раньше. Мне кажется, теперь она получится прекрасно. Причудливая острота не без привлекательности - вот что мне нужно.

Искренне Ваш.

144

ЭДМУНДУ ОЛЛИЕРУ

Редакция журнала "Круглый год",

март 1864 г.

...Я хотел бы, чтобы статья "Клубы для рабочих" была связана с "Бедняком и его пивом" в Э 1 и основывалась на том же принципе, что и последняя.

Далее, необходимо подчеркнуть, что в основе всех общественных учреждений лежит доверие и что доверять человеку, как представителю группы людей, - значит поставить его в рамки здоровых ограничений общественного мнения, а это гораздо лучше, чем превращать его в младенца.

Далее, следует указать, что отказ от пива в одном клубе, от табака в другом, от танцев и еще чего-нибудь в третьем свидетельствует о том, что клубы эти основаны на простых капризах, и потому не могут ни апеллировать к человеческой природе вообще, ни рассчитывать на продолжительное существование.

Далее, нужно настаивать на том, что попечительство - проклятие и бич всех подобных начинаний, и внушать рабочим, что они должны учреждать клубы и управлять ими самостоятельно. Следует задать им вопрос, не могут ли они выказать свое отвращение к пьянству и решимость искоренить его каким-либо более действенным способом, нежели бессмысленным исключением пьяниц из числа членов клуба.

Далее, необходимо, чтобы они заявили самим себе и своим товарищам-рабочим, что им и их семьям нужно отдыхать и развлекаться совместно, что клубы преследуют эту похвальную и необходимую цель и не нуждаются в пышной рекламе и претензиях на образовательные цели. Пусть они не боятся и не стыдятся того, что хотят приятно и весело проводить время...

145

ДЖОНУ ФОРСТЕРУ

Гайд-парк-гарденс, Глостер-плейс, 57,

вторник, 29 марта 1864 г.

Дорогой Форстер,

Я собирался написать Вам вчера вечером, но, чтобы освободить Уилса, мне пришлось перед сном прочитать книгу Фицджеральда *. В противном случае я не мог бы решить, принять ли его предложение.

Милый друг, среда 6-го - день обеда в пользу пенсионного общества типографов. А разве несчастный председатель может позволить себе личную радость в день столь мрачной церемонии?!

Но давайте назначим другой день - у Вас или у меня. Хотя бы у меня. Я посоветуюсь с Мэри и с Джорджиной (а также с Гольдсмидом и с Лондонским университетом - это вдруг пришло мне в голову), и кто-нибудь из них сегодня вечером напишет миссис Форстер письмо, предложив ей на выбор один из ближайших дней.

Что касается книги об Элиоте *, то, как я Вам говорил, я прочитал ее с необыкновенным интересом и величайшим восхищением. Я считаю ее самой честной, одухотворенной, внимательной, достоверной и блестящей из всех существующих биографий. Она написана с поразительной тщательностью, законченностью и мастерством, и в ней особенно заметно, что благородство человека и благородство книги, рассказывающей об этом человеке, все время оттеняют и дополняют друг друга. Именно это качество всегда восхищало меня в биографии Гольдсмита, но здесь оно бросается в глаза еще больше. Качество это требует сочувствия к предмету изображения, осведомленности и трактовки предмета в его же собственном духе. Ваша книга дает возможность проникнуться духом времени и понять его, что уже само по себе интересно. Кроме того, она, по моему глубочайшему убеждению, делает честь литературе. Она заставляет забыть о множестве достойных сожаления событий и вновь внушает человеку бодрость. Восторг Бульвера меня ничуть не удивляет. Я был совершенно уверен в успехе книги уже после прочтения первого тома и с такой же уверенностью и душевным подъемом закончил второй. Написать подобную книгу мог лишь человек не менее искренний, чем сам Элиот, и я беру на себя смелость утверждать, что этого никогда бы не смог сделать никто, кроме человека, который, подобно Элиоту, самой природой был предназначен для выполнения своего труда.

Я должен отказаться от субботы в Гастингсе. Я колебался и раздумывал, раздумывал и колебался, но, если я устрою себе такие каникулы, я должен иметь в запасе один день, а в эту критическую минуту у меня его нет. Потерять хотя бы одну страницу из тех пяти номеров, которые я решил подготовить ко дню выпуска, значило бы не выполнить намеченного. Я теперь редко бываю доволен, я пишу очень медленно, и у меня так много тем для размышления - кроме литературы, - о которых _нужно_ размышлять, когда я этого не хочу, что я вынужден прилагать гораздо больше стараний, чем раньше.

Искренне Ваш.

Как можно скорее уезжайте из города. Здесь в это время отвратительно. Море - вот что Вам нужно. Вчера (я долго бродил, задыхаясь от пыли) выдался денек, каких следует избегать. В высшей степени гнусный и вредный для здоровья.

146

ПЕРСИ ФИДЖЕРАЛЬДУ

Редакция журнала "Круглый год" и т. д. и т. п,

среда, 27 июля 1864 г.

Дорогой Фицджеральд,

Во-первых, разрешите уверить Вас, что нам доставило истинное наслаждение видеть Вас и Вашу сестру в Гэдсхилле, и мы надеемся, что Вы оба приедете провести с вами несколько дней, когда вновь посетите Англию.

Далее позвольте сообщить Вам, что я решил печатать "Мисс Мануэль", всецело полагаясь на Вашу уверенность в высоких качествах этой повести. Обо всех деловых вопросах Вас известит Уилс. Я хочу начать ее публикацию в нашем первом сентябрьском номере, и поэтому времени терять нельзя.

Единственное замечание по поводу рукописи (и той ее части, которая уже печатается): образ капитана Фермера необходимо смягчить. Это очень неприятный персонал; (таким Вы его и задумали), и, если бы произведение принадлежало мне, я бы постарался, чтоб он не набил оскомину читателю. Как ни странно, но если Вы не будете чрезвычайно осторожно обращаться с неприятным персонажем, публика непременно сочтет неприятной всю повесть, а не одно лишь это вымышленное лицо.

Как Вам нравится заглавие:

НЕЗАБВЕННЫЙ

Оно хорошо само по себе, выражает стремления старшей сестры и будет держать в напряжении читателя. Я предложил бы добавить еще одну строчку:

СОЧИНЕНИЕ АВТОРА "БЕЛЛА ДОННЫ"

Сообщите мне свое мнение об этом заглавии. Излишне было бы уверять Вас, что в нашем журнале Вы будете окружены величайшим вниманием и что мы сделаем все возможное, чтобы Вы пользовались как можно более широкой известностью.

Искренне Ваш.

147

ДЖОНУ БЕЙНБРИДЖУ

Гэдсхил, 6 сентября 1864 г.

Скажу Вам откровенно, по-моему, лучший памятник Шекспиру - в его трудах, и воздвигать ему памятник среди лондонских статуй было бы весьма слабой данью его памяти и гению. Я думал так (хотя и не настаивал на этом из уважения к весьма многочисленному, как мне казалось, большинству) и в то время, когда в связи с трехсотлетием публике был впервые представлен проект большого национального памятника Шекспиру. Начавшаяся с тех пор спекуляция его великим именем потерпела крах, и я теперь искренне желал бы, чтобы это славное имя оставили в покое. Поэтому я не могу доставить себе удовольствия открыть подписной лист лондонских рабочих, хотя и считаю эту Вашу просьбу большой для себя честью. При всем своем безграничном уважении к рабочим и их намерениям я не согласен и никогда не был согласен с ними по этому вопросу...

148

У. Г. УИЛСУ

Гэдсхилл, Хайхем близ Рочестера, Кент,

воскресенье, 29 января 1865 г.

Дорогой Уилс,

Бэрглс поступил слишком бесцеремонно, прислав корректуры. Отправить их мне в воскресенье утром, когда Вы хотите, чтобы их отослали обратно в воскресенье вечером и когда наша почта уходит в полдень, весьма смахивает па наглость. Не говоря о том, что нас занесло снегом.

Я сильно сомневаюсь насчет "Иллюминаций в Вокс-холле". Они опять такие же длинные. Хоть эти священники и достойны всяческого уважения, нам ни в коем случае не следует все время перечислять их поступки. Я уверен, что интересуюсь такими деяниями не меньше всякого другого, но я устал от подобных сочинений. Без конца одно и то же, без конца одно и то же. С тех пор как мы напечатали "Что может сделать лондонский приходский священник, если он захочет", продолжается все та же бесконечная унылая жвачка, причем без всякого следа оригинальности первоначального варианта. Пожалуйста, отложите это сочинение и напомните Морли, что у нас уже было множество подобных. Скажите ему, что если они все же будут повторяться, в них должно быть больше изящества и меньше упоминаний о денежных суммах, доходах в различные периоды времени, а также о том, что требуется для церковной колокольни и сколько было получено от того или иного общества содействия церкви. Все это напоминает душеспасительные брошюры, "Сэтердей мэгезин" и речи в Эксетер-холле, лавки церковных принадлежностей на Саутгемптон-стрит и миссис Браун.

Если у Вас до такой степени туго с материалом, что Вам до зарезу необходима эта статья, пожалуйста, перечитайте ее, имея в виду мои возражения, и уместите всю вторую часть и половину третьей в один столбец.

Я закажу обед во вторник к пяти часам.

В жизни не видывал ничего похожего на эту вырезку из шеффилдской газеты!

Всегда Ваш.

149

У. Ч. МАКРИДИ

Редакция журнала "Круглый год",

среда, 1 марта 1865 г.

Дорогой мой Макриди,

Если бы я не свалился здесь с обмороженной ногой (следствие длительной прогулки по снегу), я написал бы Вам гораздо раньше. Мой ответ профессору Агассизу краток, но окончателен. Изо дня в день наблюдая, сколь неподобающе обращаются у нас с конфиденциальными письмами, делая их для чего-то достоянием широкой публики, ни малейшего отношения к ним не имеющей, я в один прекрасный день развел у себя на лужайке в Гэдсхилле большой костер и сжег на нем всю свою корреспонденцию. С тех пор я уничтожаю каждое полученное мною письмо, за исключением чисто деловых, и моя совесть в этом отношении спокойна. Письма бедняги Фелтона были развеяны по ветру вместе со всеми остальными, иначе я с удовольствием передал бы их его высокочтимому представителю.

В день рождения старого П. * мы неизменно пьем его здоровье и с любовью вспоминаем тысячи мелочей, связанных с ним.

Передайте мой сердечный привет миссис Макриди и Кэти.

Остаюсь, мой милый Макриди,

Вашим нежно любящим другом.

150

МИТТОНУ

Гэдсхилл, Хайхем близ Рочестера, Кент,

вторник, 13 июня 1865 г.

Дорогой Миттон,

Я написал бы Вам еще вчера или позавчера, если бы был в состояния это сделать.

Я оказался в том единственном вагоне, который не свалился в реку. На повороте он зацепился за ферму моста и каким-то чудом повис в воздухе. Со мной в купе ехали пожилая дама и молодая девушка.

Вот как это произошло. Постараюсь дать Вам представление о том, что мы пережили. Вагон вдруг сошел с рельсов и начал биться о полотно, подобно корзине воздушного шара, волочащейся по земле. "Господи! Что это?!" вскрикнула дама, а девушка завизжала от страха. Я подхватил их обеих (дама сидела напротив, а девушка слева от меня) и сказал: "Единственное, что нам остается, - сохранять спокойствие. Ради бога, перестаньте кричать!"

Пожилая дама сразу же пришла в себя: "Вы правы. Я буду спокойна, даю вам слово".

Тут нас отбросило в угол купе, и все замерло. "Худшее уже позади. Опасность миновала, - сказал я. - Пожалуйста, не двигайтесь, пока я не вылезу через окно". Обе с готовностью согласились, и я вылез, не имея ни малейшего представления о том, что случилось. К счастью, я действовал с величайшей осторожностью и, оказавшись снаружи, замер на подножке. Взглянув вниз, я увидел, что мост исчез, а подо мной не было ничего, кроме повисших в воздухе рельсов.

Пассажиры двух других купе делали отчаянные попытки выбраться через окна, не подозревая, что внизу, на расстоянии пятнадцати футов, болото!

На уцелевшем конце моста метались два кондуктора (у одного было сильно порезано лицо). Я крикнул: "Послушайте! Остановитесь же наконец и посмотрите на меня! Вы меня узнаете?" - "Конечно, мистер Диккенс", - ответил один. "В таком случае, уважаемый, дайте поскорее Ваш ключ от вагона и пошлите сюда одного из тех людей, которые работают в поле. Я хочу выпустить пассажиров".

Подставив две доски, мы без осложнений освободили людей. Только после этого я осмотрелся и увидел, что сталось со всем поездом, за исключением нашего и двух багажных вагонов. Быстро вернувшись в купе и захватив фляжку с бренди и, за неимением кружки, свою шляпу, я сполз по кирпичной ферме моста и зачерпнул в шляпу воды.

Сначала мне попался шатающийся, залитый кровью мужчина (думаю, что его выбросило из вагона), на голове его зияла такая ужасная рана, что страшно было смотреть. Я смыл с его лица кровь, дал ему воды и заставил выпить несколько глотков бренди. Когда я уложил его на траву, он прошептал: "Все кончено", - и умер.

Затем я наткнулся на женщину, лежащую у деревца. Кровь так и струилась ручьями по ее посеревшему лицу. Я спросил, в состоянии ли она глотнуть немного бренди, она лишь кивнула головой. После этого я продолжал поиски. Когда я вторично проходил мимо этого места, женщина уже была мертва.

Потом ко мне подбежал мужчина, который давал вчера показания на следствии (по-моему, он даже не мог вспомнить, что произошло), и начал умолять помочь разыскать его жену. Позднее ее нашли мертвой.

Невозможно представить себе эту груду искореженного металла и дерева, эти тела, придавленные и изуродованные обломками, эти стоны раненых, валяющихся в грязной воде.

Я не хотел бы давать свидетельские показания, не хочу и писать об этом. Все равно ничего уже не изменишь. О своем состоянии я предпочел бы не рассказывать. Сейчас я как-то сник. Однако, отличаясь присутствием духа, свойственным, пожалуй, только государственным мужам, я ничуть не растерялся во время катастрофы. Вспомнив, что забыл в вагоне рукопись одного из номеров, я вернулся за ней.

Все же эти воспоминания удручают меня, и я должен поставить здесь точку.

Искренне Ваш.

151

СЭРУ ЭДВАРДУ БУЛЬВЕР-ЛИТТОНУ

Редакция журнала "Круглый год",

четверг, 6 июля 1865 г.

Дорогой Бульвер-Литгон,

Кент, вероятно, уже сообщил Вам, что приехал сюда вчера после моего возвращения в город, а также, что я не знаком ни с кем из господ Новелло, хотя хорошо знаю Клару. Более того, я имею основания полагать (судя по тому, что я недавно узнал от одного друга из Генуи), что они будут голосовать за противоположную сторону - если будут голосовать вообще.

Я искренне рад, что Вас не было в этом ужасном поезде. Кстати, могу заметить, что если бы я был одним из избирателей Милнера Гибсона, он бы в день выставления своей кандидатуры непременно услышал от меня кое-что весьма не в свою пользу. С каждым днем я все больше и больше думаю о том, как дурно управляется наша страна и до чего дошла наша политическая система. Здесь без всякого руководства выросла эта огромная железнодорожная анархия, и теперь ее злоупотребления представлены в парламенте таким мощным союзом директоров, подрядчиков, маклеров и иже с ними, что ни один министр не смеет ее затронуть.

Не сомневаюсь, что Вы будете избраны, если только хартфордшнрцы не опозорятся настолько, чтобы убедить меня в обратном.

Искренне Ваш.

152

ЭДМУНДУ ЙЕТСУ

Отель дю Гельдер, Париж,

суббота, 30 сентября 1865 г.

Дорогой Эдмунд,

Ваша новая повесть меня совсем доконала. Я не вижу способа из нее выпутаться. В ней не хватает свежего воздуха, и я никак не найду точки опоры, где можно было бы установить рычаг Архимеда. Не понимаю, чего добиваются Ваши персонажи, и они мне не нравятся. Митфорд с самого начала такой плохой, что Вы уже не можете сделать его хорошим. А потом он становится таким хорошим, что Вы не можете снова сделать его плохим. Полковник так часто ловил этих пони, что теперь ему, право же, пора бы заняться чем-нибудь другим, а таинственная молодая женщина слишком напоминает героиню Уилки. Игра Гаррика не стоит свеч - для публики или для кого бы то ни было, _кроме самого_ Гаррика, - и за всем этим я не вижу свободного пространства, где могла бы разразиться схватка, которая закончилась бы победой. Я совершенно сбит с толку. Решив было, что я не в своей тарелке, я попытался начать сначала. Но во второй раз мне стало еще хуже, а теперь, когда я это пишу, совсем плохо.