Письма, несущие смерть

Глава 11

Проснулся я в пустом помещении на жесткой кушетке. Вернее, очнулся. Я понятия не имел, что со мной произошло. Последнее, что я помнил, как шагнул через порог в темную квартиру, но, похоже, меня чем-то накачали и каким-то образом, бесчувственного, перенесли сюда.

Где бы ни было это «сюда».

Я сел, огляделся. Комната без окон. Белые стены, лампы дневного света, кафельный пол, такой блестящий, что в нем отражался потолок. Безукоризненной чистотой помещение напоминало то ли больничную палату, то ли камеру в образцовом полицейском участке.

Поднявшись, я подошел к закрытой двери в противоположном конце комнаты, и дверь вдруг распахнулась. Я чуть не выпрыгнул из кожи. Двое мужчин шагнули внутрь и встали по обе стороны от меня. Молодые, крепкие, подтянутые, в неприметной одежде — нечто среднее между деловым костюмом и униформой. Они не хватали меня за руки, но так грозно двинулись вперед, что мне оставалось лишь выйти в коридор вместе с ними.

Что-то знакомое было в этой парочке, но мой затуманенный мозг не мог определить, где я их видел.

И вдруг я понял.

Они напомнили мне людей, которые допрашивали нас в колледже насчет наших писем.

Я вдруг понял, что оставил заявление в машине, хотя вряд ли это что-то меняло. Не похоже, что меня вели на интервью. Я чувствовал себя арестантом, которого переводят в новую камеру. Странное ощущение. Наверное, я мог бы развеять его простым вопросом, но говорить мне не хотелось.

Нет, неправда.

Я боялся заговорить.

Наши каблуки стучали по сверкающим плиткам, словно отмеряли последние секунды перед казнью. Мы шли мимо закрытых дверей. На стене рядом с каждой дверью были прикреплены металлические рамки. Пустые. Либо хозяева кабинетов покинули здание, либо никто здесь никогда не работал.

Мы добрались до лифта. Левый конвоир шагнул вперед и заблокировал мне дорогу, вынуждая остановиться. Кнопки вызова не было, но, словно почувствовав наше присутствие, двери лифта плавно разъехались, и мы вошли. Внутри лифт был обшит полированными стальными листами. Ни кнопок, ни указателя этажей я не заметил. Судя по ощущениям, мы поднимались.

Через минуту или две двери снова разъехались и мы вышли в коридор, почти такой же, как и первый. Почти, потому что здесь в рамочках были таблички, но выгравированы на них были только буквы А, Б или В. Меня подвели к одной из Б-дверей, и правый конвоир открыл ее.

Я вошел.

Парни остались в коридоре.

Дверь за мной закрылась.

Щелкнул замок.

Комната, в которой я оказался, напоминала кабинет. На полу — серый ковролин. В центре — складной стол и два деревянных стула по обе стороны от него. Вот и вся мебель. Голые стены. Ни одного окна.

Они наверняка ждали, что я — хоть и слышал щелканье замка — подергаю ручку и проверю, заперто ли. Не дождутся.

Интересно, установлена ли здесь видеокамера. Вполне возможно. Я стал прохаживаться по комнате, как будто тот, кто назначил мне встречу, опаздывает, а я спокойно его жду. Будь там какие-нибудь безделушки, я взял бы их в руки и притворился, что разглядываю. Не знаю, сколько прошло времени. Час? Два? У меня заболели ноги, и я сел, как бы невзначай, но ни на секунду не забывая о возможной слежке.

Я скрестил ноги, усаживаясь поудобнее. Руки девать было некуда. Я положил их на стол и понял, что долго так не просижу.

А если я захочу в туалет? Жажда уже мучила меня, и в конце концов я проголодаюсь. Они надеются, что я стану колотить в дверь и требовать, чтобы меня выпустили? Или умолять, чтобы дали стакан воды?

Такого удовольствия я им не доставлю. Присланное заявление было приманкой, а теперь они проверяли, достоин ли я работать на них.

Достоин ли?

Да. В этом все дело. Зарабатывать на жизнь сочинением писем было бы для меня честью и привилегией, сбывшейся мечтой, и, несомненно, они это уже знали. Я не представлял, что таилось за всем этим: чья-то личная инициатива или секретное ведомство в рамках министерства обороны или ЦРУ, но я верил — нет, я знал, — кто бы они ни были, они нашли способ узаконить и поставить себе на службу могущество талантливо написанных писем.

Тогда зачем они преследовали тебя, вторгались в твои сновидения? — спросил рациональный внутренний голос.

Я приказал ему заткнуться.

Время шло.

Если, как подсказывали мои биологические часы, я вошел сюда во второй половине дня, то сейчас уже был вечер. Часов восемь-девять. Я проголодался, во рту пересохло так, что, сглатывая слюну, я начинал задыхаться. И отчаянно хотелось в туалет.

В самый критический момент дверь распахнулась, и один из моих, как я мысленно называл их, конвоиров заявил: «Можете пройти в туалет». Я последовал за ним по коридору к двери без ручки. Хотя я мог бы заговорить с конвоиром, я гордо промолчал, решив, что буду вести себя как военнопленный.

Конвоир остался в коридоре. В маленьком санузле, чуть больше встроенного шкафа, оказались настенный писсуар и унитаз, но раковины не было. Я-то рассчитывал напиться из крана и теперь просто умирал от жажды. Использовав писсуар по назначению, я неохотно вышел из туалета. Конвоир отвел меня обратно в камеру, где я нашел на столе кувшин с водой и стакан.

Конвоир вышел, закрыл и снова запер дверь, и только тогда я небрежно наполнил стакан. Мне хотелось выпить воду залпом, но я сделал маленький глоток, и прохладная успокаивающая жидкость легко заскользила в мое обезвоженное горло. Я не желал, чтобы они поняли, как отчаянно я нуждался в воде, и спокойно сделал еще один маленький глоток, поклявшись, что выпью только один стакан.

Кто знает, на сколько придется растянуть их подачку.

Пока тишину нарушали лишь те звуки, что издавал я сам, но вдруг из соседней комнаты донеслись крики, такие жуткие вопли, словно находящегося там мужчину —

пытали

— допрашивали.

Представление явно предназначалось мне, но я понятия не имел, зачем им это было нужно. Крики были приглушенными — моя дверь заперта, его дверь заперта, и между нами была стена, но человек точно кричал от невыносимой боли, и те, кто мучил его, хотели, чтобы я это знал.

Часов ни у меня, ни в комнате не было. И окон тоже. Поэтому я никак не мог оценить, сколько продолжались крики, но мне казалось, что чуть ли не час. В конце концов дверь открылась и вошел пожилой мужчина в обычном костюме чиновника или менеджера средней руки. Он сел за стол напротив меня, открыл черную папку, перелистал страницы и только тогда поднял на меня глаза и равнодушно спросил:

— Как вы себя чувствуете, мистер Хэнфорд?

— Отлично, — солгал я.

Похоже, он даже не прислушался к моему ответу и все так же безразлично пробормотал:

— Хорошо, хорошо. — Он еще полистал страницы и встал. — Не хотите что-нибудь добавить?

Из соседней комнаты снова донесся пронзительный вопль и тут же оборвался. Воцарилась зловещая тишина.

— Нет, — сказал я.

— Ну, если захотите, дайте нам знать. Договорились?

Не дожидаясь ответа, он подошел к двери, трижды постучал, затем открыл ее и вышел в коридор.

Я снова остался один в полной тишине.

Через некоторое время я налил себе еще стакан воды и выпил. И не заметил, как заснул.

Проснулся я потому, что от неудобной позы затекла и заболела шея. Видимо, я спал довольно долго. И за это время мне принесли еду. Два огромных черничных кекса и высокий стакан с апельсиновым соком. Кексы еще не успели остыть, значит, их принесли недавно. Не забывая о том, что за мной, вероятно, следят, я стал есть медленно, аккуратно, как будто это обычный день и мой обычный завтрак. Я съел оба кекса и выпил весь сок.

Время тянулось невыносимо медленно. Я вполне мог бы поразмышлять о происходящем, погадать о будущем, но я заставлял себя не думать. Я не хотел втягиваться в этот мысленный водоворот и намеренно занимал свой мозг воспоминаниями о музыке, о пластинках, которые недавно купил, которые хотел найти, которые еще в школе или в колледже одолжил друзьям и так и не получил назад. Вспомнив о старых друзьях, я решил, что мог бы написать им письма, а это, в свою очередь, навеяло мысли о других письмах и в конце концов о том, почему я оказался здесь.

Мне чертовски нравится подпольно записанный альбом группы. «Джетро Талл» «Игра страстей». Я купил его на прошлой неделе. Как жаль, что не смог найти их альбом «Менестрель на галерее».

И снова о письмах. И снова о музыке…

Через некоторое время мне снова понадобилось в туалет, и довольно скоро в дверях с тем же приглашением «Можете пройти в туалет» появился второй охранник. На этот раз, вернувшись, я обнаружил на столе, рядом с кувшином воды и чистым стаканом, ручку и чистый лист бумаги. Я решил посмотреть, не написано ли что-нибудь на обратной стороне листа, и увидел под ним конверт с маркой.

Они хотят, чтобы я написал письмо.

Но какое письмо и кому?

До сих пор я им не поддавался: не разговаривал с охранниками, не задавал вопросов невзрачному «чиновнику». Удержусь от соблазна и сейчас. Никаких писем. Буду просто выжидать и таращиться в пространство.

Время тянулось медленно. Не знаю, сколько часов прошло, но моя решимость потихоньку слабела. В голове метались самые разные мысли, которые я хотел выразить, жалобы, которые хотел составить, вопросы, которые хотел задать.

И все же я держался. Это было испытание. И я должен был его пройти.

Мне хотелось схватить ту ручку, но я этого не делал. Я ждал.

Как и прежде (вчера?), явился чиновник со своей черной папкой. Опять он уселся напротив меня и просмотрел свои бумаги.

— Как вы себя чувствуете, мистер Хэнфорд?

Я не ответил.

Посетитель поднял на меня глаза:

— Вы убили своего отца, не так ли?

Я заерзал на стуле, не представляя, как следует отвечать.

— Да или нет?

Я кивнул.

Он улыбнулся:

— Очень хорошо, очень хорошо. И, разорвав всякие отношения с матерью, вы продолжали беспокоить ее письмами?

Я снова кивнул.

— Отлично!

Он закрыл папку и встал.

— Как всегда, было очень приятно с вами общаться, мистер Хэнфорд.

Чиновник постучал в дверь, та открылась, и он ушел.

В тишине и одиночестве мне оставалось лишь думать, думать, кто же я на самом деле. Я заглянул внутрь себя, и мне не понравилось то, что я увидел. Я преступник. Не безнравственный человек, каким всегда считал себя и чем даже гордился. Нет, я глубоко порочный, дурной человек. Несмотря на то, во что я заставлял верить Викки, несмотря на то, что говорил сам себе, я не был хорошим парнем, совершавшим сомнительные поступки в смягчающих вину обстоятельствах. Я был расчетливым, хладнокровным убийцей, готовым на все ради того, чтобы сделать свою жизнь более легкой и комфортной.

Но я вполне мог с этим жить.

Вопрос в другом: если бы представилась возможность, поступил бы я иначе? Подстроил бы убийство отца только потому, что он был придурком?

Да.

И я убил бы ведьму и, вероятно, мать в придачу. И Тома. И директора Пула. И тех интервьюеров.

Как ни ужасно признавать, но если уж быть честным с самим собой, то придется посмотреть правде в глаза, как она ни ужасна. А правда в том, что, хоть я и не желал быть таким, я таким был. Интересно, всегда ли? Родился ли я таким? Или виновата жизнь с моими родителями? Или, как я подозревал, таким меня сделали письма? Не изложенные ли на бумаге лживые измышления затянули меня в водоворот зла и развратили? Я не знал ответа и, вероятно, никогда не узнаю. Однако в тот момент я увидел себя так ясно, как никогда прежде.

Текли минуты. Часы.

Я дремал.

Я спал, скорчившись на стуле.

И опять проснулся весь затекший. Все тело ныло. В затуманенном мозгу мелькали обрывки кошмара, в котором я сидел за детским столиком в старой школе и сочинял письмо, а у классной доски затаилось нечто темное и неясное, выжидая, когда я закончу, чтобы убить меня. И я мог удерживать это нечто на расстоянии, только продолжая водить ручкой по бумаге.

Краем глаза я заметил какое-то движение под дверью. Неловко повернувшись всем телом, я увидел, как из-под двери в комнату скользнул конверт, и отвернулся. Я и так знал, что в нем было.

Подробное описание моего сна.

В животе урчало, но я проигнорировал и три батончика гранолы,[2] и стакан виноградного сока, появившиеся на столе. Сделал вид, что не замечаю ручку и бумагу. Я сменил позу, скрестил ноги, напряг ягодицы. Мне уже точно надо было сходить по-большому. Я выждал несколько минут, надеясь, что один из моих охранников, как и раньше, отведет меня в туалет, но никто не появился, и, не в силах больше терпеть, я встал, подошел к двери и дернул ручку.

Как я и думал, дверь была заперта.

Поняв, что они меня переиграли, я колотил в дверь и требовал выпустить меня. Конечно же никто не отозвался.

Вспомнив, как чиновник стучал три раза, я решил воспользоваться его кодом, но ничего не изменилось. Я повернулся спиной и стал бить по двери ногами. Сволочи! Я испражнюсь прямо здесь, и пусть эти придурки за мной убирают. Я начал расстегивать штаны.

Какая-то система наблюдения в комнате точно была, потому что дверь тут же распахнулась, и на этот раз я увидел обоих конвоиров. «Можете пройти в туалет», — хором сказали они, а тот, что справа, как мне показалось, ухмыльнулся.

Я поспешил в туалет, мысленно проклиная обоих. И воду за собой я не спустил.

И на этот раз ухмылялся я. А вернувшись в свою комнату, я тут же сел за стол и придвинул к себе лист бумаги.

Я подписал письмо, сложил его и сунул в конверт, потом подумал с минуту, встал и подсунул конверт под дверь. И крикнул:

— Передайте это вашему боссу!

Следующие минут тридцать я ходил взад-вперед по комнате, размышляя, попадет ли мое письмо в намеченную цель, и о возможной реакции на него. У меня было достаточно времени, чтобы подумать обо всем, и о самом времени в том числе. Сколько меня здесь держат? По моим ощущениям, три дня, но без часов и без малейших изменений света, без какой-либо информации из внешнего мира мои внутренние часы вполне могли давно сбиться. Я мог спать по часу каждые шесть часов или по двенадцать часов через двенадцать. Определить было невозможно.

Вскоре вопли возобновились. Сначала я подумал, что это может быть магнитофонная запись, психологический метод воздействия на заключенного. Однако, несмотря на толстые стены, на этот раз я отчетливо различал два приглушенных голоса: один низкий и ровный, вроде как читающий нотацию, а другой высокий, страдальческий, срывающийся от страшной физической боли.

Я забарабанил кулаком по стене и завопил:

— Заткнитесь, черт вас побери!

К моему изумлению, они заткнулись. Возможно, простое совпадение, возможно, именно в тот момент закончился очередной этап пыток, и все же я не сомневался в том, что весь спектакль поставлен исключительно ради меня.

Я съел батончики гранолы и выпил согревшийся виноградный сок. Как только я сделал последний глоток, дверь открылась. Снова вошел тот же чиновник.

— Примите мои поздравления! — бодро сказал он, протягивая мне руку. — Вы успешно прошли курс обучения и теперь готовы работать на нас и писать письма на высшем уровне.

Я неловко пожал его руку.

— К чему именно я готов?

— Идемте. Мы устроили вечеринку в вашу честь. Все хотят познакомиться с вами, поприветствовать. — Он вывел меня из комнаты и быстро зашагал по коридору. — Вам непременно здесь понравится.

— Где здесь?

Мой провожатый остановился перед дверью С и трижды постучал костяшками пальцев. Дверь медленно открылась.

— Вам сюда, а у меня еще дела. Скоро я к вам присоединюсь. Развлекайтесь! — Он энергично пожал мне руку. — Еще раз от души поздравляю!

Я оказался не просто в комнате, а скорее в гостиной дома, обставленной в стиле то ли 1920-х годов, то ли 1960-х. Я был совершенно сбит с толку и на какой-то краткий момент даже решил, что переместился в прошлое, как вдруг из соседней комнаты раздался крик: «Электронная почта!», сопровождаемый дружным веселым смехом.

Я повернулся, попробовал открыть дверь, но она оказалась запертой.

Мне казалось, что я грежу наяву, и в то же время окружающая обстановка была очень реальной. Невозможно было представить, что тот стерильный коридор и эта приятная, старомодная комната находятся в одном и том же здании, хотя я это прекрасно знал.

И кстати, а где находится это здание? Уж точно не в том жилом комплексе

Шангри-Ла

— в который я так опрометчиво вошел. Несмотря на поздравления и глупое самодовольство — а как же! Я выдержал испытание! — факт оставался фактом: меня одурманили или вырубили каким-то другим способом и перетащили в это место.

Где бы оно ни было.

Впервые за то время, что казалось мне несколькими днями, я увидел окно и быстро подошел к нему. Бесспорно был день, но окрестности тонули в тумане, сквозь который едва проникал слабый солнечный свет. Любопытно. Я осторожно, чтобы не привлечь внимание тех, кто веселился в соседней комнате, потянул вверх оконную створку, высунул голову и сделал глубокий вдох. Я не удивился бы, если бы ощутил гнилостный запах могилы или безошибочный привкус кондиционированного воздуха. Ничего подобного.

Прищурившись, я пытался разглядеть хоть что-нибудь в густом, непроницаемом тумане. Я ничего не увидел, однако появилось ощущение, что это здание — фальсификация. Мне расхотелось увидеть то, что скрывал туман, я даже испытал к нему благодарность.

Я закрыл окно, задернул штору.

Что же здесь происходит, черт побери? Может, меня подвергли психологической обработке, как Пэтти Херст или военнопленных? Тогда эта фирма связана с министерством обороны, или с ЦРУ, или с каким-то другим ведомством, обеспечивающим национальную безопасность.

Из соседней комнаты донесся новый взрыв смеха, теперь показавшийся мне сердечным, гостеприимным. Собравшись с духом, я открыл дверь и шагнул в помещение, похожее на холл небольшого дома. Здесь разговор звучал громче, я различил отдельные голоса. Мужские и женские. И говорили собеседники — ну, о чем же еще? — о письмах.

Я вошел в следующее помещение.

И попал на вечеринку в духе романов Джона Чивера. Эта большая гостиная могла бы находиться в доме представителей высшего слоя среднего класса. Рядом с камином привалился к стене бородатый мужчина с бочкообразным торсом. В руке он держал бокал, еще несколько бокалов выстроились на каминной полке. С другой стороны камина лицом к нему стояла пожилая, профессорского вида женщина в длинном платье под старину. На диване неловко теснились две хорошо одетые пары, непонятно, знакомые друг с другом или нет. Еще семь-восемь человек самого разного возраста — от двадцати лет до шестидесяти с хвостиком — бродили по комнате. Неопрятный, причудливо одетый толстяк в одиночестве стоял у дальней стены и разглядывал собственные туфли.

Это была очень разнородная группа, объединенная, по-видимому, лишь общим занятием. Я предположил, что они не просто писатели, а Писатели Писем с большой буквы.

Первой заметила меня женщина в длинном платье. Она стояла лицом к лестнице, и, должно быть, движение привлекло ее взгляд.

— Он здесь, — объявила она.

Разговор оборвался, и все присутствующие повернулись в мою сторону. Я смутился и не знал, что сказать, но женщина подошла ко мне и взяла за руку.

— Если позволите, я вас со всеми познакомлю. — Она подтолкнула меня локтем. — Между прочим, как вас зовут?

— Джейсон. Джейсон Хэнфорд.

— А меня Вирджиния.

Она вывела меня в центр комнаты и объявила:

— Это Джейсон Хэнфорд. Наш новый Писатель Писем. — Затем она стала представлять меня каждому из гостей в отдельности: — Познакомьтесь с Лео… Билл… Это Джеймс… Джон… Эрнест…

Меня обнимали, мне кивали, мне подмигивали. Мне жали руку. Мы обошли всю комнату и вышли на кухню, где двое пожилых мужчин поедали закуску с серебряного блюда, стоявшего на маленьком столике.

— …Александр… Томас… — В одной из спален полный цветущий мужчина заигрывал со стройной, строго одетой молодой женщиной. — Чарльз и Джейн.

Мы все вернулись в гостиную. Я огляделся, откашлялся и застенчиво произнес:

— Предполагаю, что все вы Писатели Писем. Как я.

— Не предполагайте, — сказала Вирджиния. — Звучит, как будто мы…

— …придурки, — устало закончил Лео. — Понимаю. Мы все видели «Странную пару».

Странно было слышать, как этот бородатый аскет говорит о старом телевизионном шоу, но почему-то я немного успокоился.

— Так вы не все Писатели Писем? — спросил я.

— Все. Все, — ответила Вирджиния. — Я просто хотела уточнить.

Эрнест, тот, что так и не отлепился от камина, засмеялся.

— Я пишу письма в газеты, — вступил в разговор Чарльз. — Письма редактору.

— Я пишу актерам, писателям и музыкантам от имени фанатов, — признался Джон.

Все начали придвигаться к нам.

— Я пишу рекомендательные письма. — Александр.

— А я пишу политикам. — Томас.

Охваченными оказались все возможные сферы применения писем.

Билл писал письма в «Пентхаус форум» и «Плейбой эдвайзор».

— Я призываю перейти от анального секса к фетишизму, — похвастался он и бросил плотоядный взгляд на Вирджиню. — Хотя, насколько мне известно, вы все еще склоняетесь к первому.

— Вы отвратительны, — отрезала она.

Билл покатился со смеху. Александр покачал головой:

— Вы позорите себя и всех, с кем общаетесь.

— Заткнитесь, черт побери, старый уродливый карлик, — набросился на него Билл.

— Это вы заткнитесь! — взревел Эрнест.

Джейн рассмеялась и коснулась моей руки:

— Здорово вы их расшевелили. — Она кивнула на Чарльза. — Некоторые из его писем не попадали в газеты и журналы, потому что вместо них печатали ваши. Если хотите знать, это вызывало ожесточенные споры.

— Правда, правда, — подхватил Чарльз. — Наша работа состоит в том, чтобы писать письма. Это мы должны хвалить, жаловаться, изменять мнения. Ваше вторжение на нашу территорию не могло пройти незамеченным.

Эрнест громко захохотал, наконец отошел от камина и, покачиваясь, вышел в центр комнаты со стаканом виски в руке.

— Не прошло незамеченным? Самый ханжеский эвфемизм, какой я когда-либо слышал. — Эрнест взмахнул рукой, расплескав виски. — Вы были здесь врагом номер один. Они из кожи вон лезли, пытаясь перещеголять вас. Посылали груды писем, чтобы перебить вашу корреспонденцию.

— Только ничего не могли поделать, — шепнула мне Вирджиния с явным удовольствием.

Джеймс кивнул и серьезно сказал:

— Вы очень могущественны.

Все закивали, зашептали, соглашаясь с его утверждением. Я понял, что эти Писатели Писем знали, кто я такой. Они знали мою работу. Они уважали меня. Черт, некоторые из них, возможно, следили за мной годами. Я обвел взглядом их лица. У меня было так много вопросов, что я не знал, с чего начать.

— На кого вы работаете? — наконец спросил я.

— На фирму, — откликнулся Эрнест.

— Какую фирму? Как она называется?

— Вряд ли у нее есть название, — сказал Джеймс.

— Что конкретно вы здесь делаете?

Вирджиния рассмеялась:

— Пишем письма.

— Мы вроде как… омбудсмены в некоторой степени, — объяснил Джон. — Главным образом мы помогаем людям, дарим голос тем, кто им не обладает, пишем письма от их имени.

— Они не знают, что мы это делаем, — добавил Александр. — Они не сознают, что мы им помогаем. Мы работаем тайно, как ангелы-хранители.

— Куча дерьма, и вы это знаете, — возразил Билл. — Мы пишем письма. Вот и все. Точка. Мы пишем их потому, что умеем и любим это делать, потому что такими мы уродились. И мы понятия не имеем, что за этим стоит. Мы понятия не имеем, куда уходят письма и как их используют.

Билл и несколько других мужчин вяло заспорили.

— Видите ли, — сказала Вирджиния, — нас наняли делать то, что мы любим делать. Разве можно требовать от работы большего?

Я ей поверил. Вроде как поверил.

Однако…

Однако что-то тут было не так. Я снова обвел взглядом присутствующих. Что-то фальшивое, что-то чуть-чуть отчаянное привиделось мне в некоторых улыбках. Я вдруг почувствовал, что это спектакль, предназначенный только для меня, что они вовсе не одна большая счастливая семья и что за напускным весельем таится что-то темное, что-то, чего я не должен видеть.

В дверь постучали. Трижды. И толпа сразу же рассыпалась. Кое-кто вышел на кухню. Вирджиния, как вежливая хозяйка, открыла дверь и впустила чиновника с его папочкой. Эрнест, Билли и Джон обогнули его и выскользнули из комнаты. Я заметил, что за окном стемнело. Может, туман и рассеялся, но в темноте сказать наверняка было невозможно.

Когда сгустился сумрак?

И где мы находимся? На нижнем этаже какого-то офисного здания? В настоящем доме? Не угадаешь. Я совсем растерялся.

— Хорошо проводите время, мистер Хэнфорд? — спросил чиновник.

В первый раз я обратил внимание на то, что мы с ним одного роста. И одного телосложения. Если бы я был актером, он вполне мог бы дублировать меня в трюках. Почему-то он не показался мне таким же милым и дружелюбным, каким был, когда провожал меня на вечеринку.

Джейн повернулась ко мне, одними губами произнесла: «До свидания» — и ушла через парадную дверь.

Через минуту, самое большее две, мы остались одни в комнате, вероятно, во всем доме.

В доме ли?

— Добро пожаловать, мистер Хэнфорд. — Чиновник широко улыбнулся. — Не сомневайтесь, мы ценим ваш талант и хотим не просто использовать его, но и развивать и лелеять его.

— Кто — мы? — спросил я.

Он проигнорировал мой вопрос.

— Вопрос о зарплате можно обсудить, но не волнуйтесь, вы будете щедро вознаграждены. Поскольку поездки из округа Ориндж, мягко говоря, непрактичны, фирма охотно предоставит вам бесплатное жилье и оплатит транспортные расходы. Дом и автомобиль — это основное. Как вы уже обнаружили, у нас здесь богатая светская жизнь.

— Здесь?

И опять он пропустил мой вопрос мимо ушей.

— Думаю, вы будете у нас очень счастливы.

Что-то угрожающее было в этом человеке. Не в нем лично, а в том, что он представлял, а представлял он нечто более грандиозное, и именно поэтому все Писатели Писем разбежались при его появлении.

Мужчина спокойно смотрел на меня, ожидая ответа.

Я промолчал.

— Это принесет гораздо больше удовлетворения, чем компьютерные инструкции.

Я опять не проронил ни слова.

— Не возражаете, если я провожу вас в ваш новый дом?

— Какой новый дом? — не выдержал я.

— Дом, который мы вам предоставляем, — пояснил он, и я обрадовался отсутствию раздражения в его голосе.

— Я останусь в своем доме.

— Но ежедневные поездки…

— Я справлюсь. Если не сложится, если будут перебои с работой, если меня уволят, или фирма обанкротится, или я не выдержу испытательный срок, — полагаю, у вас есть испытательный срок — я не хочу сжигать мосты, — сказал я, подумав, что если смогу вернуть Эрика, то он должен жить в своем собственном доме. А если я верну Викки…

Я придавил разыгравшееся воображение.

— Очень хорошо, — весьма холодно сказал он. — Однако я уверен, вы знаете, что сочинение писем не просто профессия, это призвание, это образ жизни, это…

— В данный момент это новая работа, — оборвал я его лекцию.

Он кивнул, и я решил его больше не провоцировать. Если честно, он начинал действовать мне на нервы. Я вспомнил вопли в соседней комнате во время его визита и заткнулся.

Я еще раньше почувствовал, что он устроил вечеринку ради меня, но не для того, чтобы ввести в местное общество, а чтобы завербовать меня, завоевать, обратить в свою веру.

Мы вышли на улицу. Туман слегка рассеялся, но было темно, наступила ночь. Галогенные уличные фонари освещали почти пустую автостоянку. За спиной действительно остался не жилой дом, а одна из тех стандартных офисных высоток из стекла и бетона, которую могли возвести как в 1950 году, так и вчера. И возвышалось это здание в шикарном районе, во всех отношениях чрезвычайно далеком от трущоб, где я припарковал машину и вошел в —

Шангри-Ла

— жилой комплекс, однако моя «тойота» стояла на противоположной стороне улицы. Видимо, кто-то пригнал ее сюда.

Мой провожатый сунул мне в руку визитную карточку.

— Явитесь на работу завтра утром. Это ваш первый день, так что не обязательно приходить вовремя. У нас здесь весьма свободный режим. Просто хорошенько выспитесь, позавтракайте и приезжайте в офис. Вам помогут устроиться. — Он протянул мне руку. — Я свое дело сделал. Приятно было познакомиться с вами.

Я пожал ему руку, как будто подписал соглашение.

Он хихикнул:

— Наслаждайтесь.

Жаль, что он не уточнил чем. В общем, я в данный момент знал не больше, чем до его появления. Я проследил, как он вошел в здание, затем развернулся и потащился через стоянку к машине.

Усталый, я въехал на свою подъездную дорожку и, выключив фары, с минуту смотрел на темный пустой дом, в котором еще недавно жил с Викки и Эриком. Печаль охватила меня. Я с тоской думал о том, что потерял и к чему пришел.

Где мое место в жизни? С семьей?

Или там, где я оказался? С другими Писателями Писем? Там, где я буду делать единственное, что умею, отлично умею; единственное, что мне небезразлично?

Я вылез из машины, вошел в дом. Бросил ключи на журнальный столик и, не включая свет, побрел в спальню. Мне хотелось сбежать от всего и ни о чем не думать. Я сбросил туфли, снял брюки и рубашку, залез в постель.

В слишком большую без Викки постель в слишком тихой комнате.

Я должен написать Викки и Эрику.

Я закрыл глаза и провалился в сон.