Письма, несущие смерть

Глава 3

Я вовсе не собирался питаться в «Макдоналдсе». Во-первых, ни одного «Макдоналдса» рядом с моей школой не было, следовательно, я не мог бегать туда за ленчем. Во-вторых, я все равно любил картофельную стружку «Бака». Просто я надеялся, что благодаря моей жалобе местная забегаловка вернется к прежнему рецепту — нарезанному ломтиками картофелю, обжаренному в масле, подвешенному в корзинке и подогреваемому по заказу клиентов. Недавно они переключились на палочки из готового картофельного пюре, закупаемые в замороженном виде на каком-то складе. Их нельзя было разогревать, и мне они нравились гораздо меньше.

Однако главная причина моей жалобы заключалась в том, что на день рождения я получил в подарок пишущую машинку. Не текстовый процессор и даже не электрическую пишущую машинку, а старый дряной агрегат, оказавшийся ненужным у отца на работе. Машинка стояла у меня в комнате почти месяц, но в прошлый уик-энд я расчистил завалы на письменном столе, освободил для нее место и решил, что пришло время ее испытать.

К моему изумлению, я получил письмо от самого Бака и три купона на полный бесплатный ленч (гамбургер, жареную картошку и напиток). Бак благодарил меня за высказанное мнение и сообщал, что окончательное решение еще не принято, но испытательный период для новой картошки продлится еще примерно месяц. Он выразил надежду, что я загляну к ним и предоставлю еще один шанс.

На следующий день в школе я показал письмо Роберту и Эдсону. Бесплатная еда просто за жалобу потрясла парней.

— О, чудо! — воскликнул Эдсон, падая передо мной на колени и отбивая земные поклоны.

— Поднимайся, — сказал Роберт, увидев, что школьники оглядываются и таращатся на нас. — В этой позе ты выглядишь слишком естественно.

Эдсон поднялся.

— Забавно. Твоя мама вчера вечером сказала мне то же самое.

Я не показал письмо родителям и не рассказал им о бесплатных купонах, но в воскресенье мы с друзьями отлично повеселились. Мы отправились в центр, заглянули сначала в магазинчик журналов с комиксами «новой волны», послонялись там, ничего не купив, затем прошерстили пластинки в магазине Армии спасения. В последний год мы с Робертом стали фанатично коллекционировать грампластинки, и за один доллар я купил альбом раннего Тодда Рандгрена и «Резиновую душу» «Битлз».

— И чего ты вцепился в такую старую музыку? — с насмешкой спросил Эдсон. — Даже мой брат наконец забросил этих динозавров.

— Зато они стоят всего по пятьдесят центов, — пояснил я. — И кроме того, старая — вовсе не означает плохая. Во все времена есть музыка хорошая и плохая.

Роберт хитро улыбнулся Эдсону.

— А я достал Чарли Дэниелса, Уэйлона Дженнингса и Хэнка Джуниора.

Он недавно свихнулся на музыке кантри, чего мы никак понять не могли. Эдсон только фыркнул с отвращением и покачал головой.

— Видео убило радиозвезд, — подколол его Роберт.

Из магазина Армии спасения мы отправились в «Бургеры Бака». Я вручил кассиру бесплатные талоны, и мы обожрались дармовой, слишком калорийной жратвой.

— Жалуйся почаще, — предложил Роберт.

Хорошая мысль, и я написал жалобы во франчайзинговые заведения всех сетей фастфуда, какие только смог вспомнить: «Макдоналдс», «Бургер Кинг», «Джек ин зе бокс», «Вендиз», «ТакоБелл», «ЭльТако», «ДельТако», «Пап энд Тако», «Дер Винершницель». Я всем написал то же, что и в первый раз, мол, я — давний клиент, очень расстроенный последним посещением их заведения.

Бесплатные купоны посыпались на меня как из рога изобилия. До конца учебного года мы с друзьями питались бесплатно. Нам ни разу не пришлось покупать еду. «Пицца-хат» и «Доминоз» обеспечивали нас гигантскими пиццами, а «Баскин Роббинс» — десертами. Я поделился секретом со всеми знакомыми (кроме собственной семейки), и кое-кто тоже написал жалобы, но по какой-то причине только мои попытки оказались успешными. Некоторые получили ответы с формальными извинениями, но бесплатные купоны доставались мне одному.

— Если Джейсон что и умеет, так только жаловаться, — пошутил Роберт.

Шутки ради — или, точнее, в качестве эксперимента — я написал письмо в Фэмилиленд от лица президента студенческого клуба, который якобы собирает пожертвования для своего фонда. К моему величайшему изумлению и бескрайнему восторгу, я получил пять бесплатных билетов в парк. Сначала я подумывал пригласить четверых друзей, но потом осознал, что у меня всего лишь два близких друга: Роберт и Эдсон. Почему бы просто не пригласить их, а два оставшихся билета сохранить на будущее? Я так и сделал. Родителям я сказал, что Эдсон выиграл на конкурсе два бесплатных билета в Фэмилиленд и пригласил меня. В субботу утром мы втроем поехали на автобусе в парк развлечений.

По большей части мы передвигались на автобусах. У всех троих были водительские права, но не было автомобилей, а одалживать родительские машины мы не любили: слишком много ограничений. Пользуясь автобусами, мы сохраняли свободу и независимость.

Мне уже приходила в голову мысль попробовать получить бесплатный проездной, пожаловавшись в автобусную компанию.

Мы приехали в Фэмилиленд рано, как только парк открылся, и планировали провести там весь день до самого закрытия в полночь. Мы хотели получить все возможное, тем более что нам это ничего не стоило. Первую половину утра, пока не собрались длиннющие очереди, мы катались на самых популярных и головокружительных аттракционах, а потом пытались подцепить девчонок в сувенирных лавках и аркадах, спрашивая каждую девушку приблизительно нашего возраста, не хочет ли она прокатиться с нами. В конце концов две угрюмые толстые девчонки согласились составить компанию мне и Эдсону в «Доме с привидениями». В темноте я умудрился несколько секунд подержаться за потную ладошку сидевшей рядом со мной брюнетки. Роберт, не нашедший себе спутницы, катался один, что послужило нам поводом для шуток на весь день.

Ближе к вечеру мы заглянули в «Космический бар» перед аттракционом «Полет на ракете» выпить кока-колы, и вдруг я услышал знакомый голос:

— Эй, задница!

Я поднял глаза и увидел в очереди на аттракцион Тома и уродину, с которой он встречался последние несколько недель. Том, ухмыляясь, помахал мне:

— Спасибо за билеты!

Он украл два моих оставшихся билета! Мне захотелось его убить. Если он нашел тайник, значит, перевернул мою комнату вверх дном. Я почувствовал себя так, будто меня избили. Этот придурок вторгся в мое личное пространство. Слава богу, я не веду дневник. Я постарался припомнить, на что еще он мог наткнуться, какие еще мои тайны он мог раскрыть.

В тот момент я его ненавидел. Даже в наши лучшие времена я не любил Тома, а в ту секунду мог бы легко перерезать ему глотку и ни на мгновение не потерял бы сон.

Смеясь, Том продвинулся вперед и вместе со своей страхолюдиной исчез за окольцованным глобусом Сатурна.

— Что случилось? — спросил Эдсон.

Гнев душил меня, и я не смог ответить. Я пытался придумать, как отомстить. Родителям жаловаться без толку — они озвереют, узнав, что я им ничего не сказал о бесплатных билетах, и, хотя в последний год я здорово вымахал и перерос брата, он все еще легко мог надрать мне задницу. Я подумал о его уродине, и у меня мелькнула мысль.

— Джейсон, ау! — Роберт махал рукой перед моим лицом, словно пытался вывести меня из транса. Похоже, он давно о чем-то меня спрашивал.

— Давайте выбираться отсюда, — сказал я, хватая свой стакан с колой. — Здесь мой долбаный братец, а я не хочу его видеть.

— «Дикий Запад»! — провозгласил Роберт. Увлеченный всем, что имело отношение к Дикому Западу и ковбоям, он ныл, что хочет посмотреть ковбойское шоу, с самого утра, когда, проходя мимо деревянного забора форта, мы услышали игру на банджо.

— Ни за что! — запротестовал Эдсон.

Решающий голос оставался за мной, а «Вестернленд» был достаточно далеко от «Космоса» и моего братца, поэтому я сказал:

— Пошли.

— Не повезло, — пробормотал Эдсон.

Мы успели на последний автобус, и я явился домой в несколько минут двенадцатого. В полночь Тома еще не было, и до меня с кухни доносились голоса родителей, кипевших от злости. Трахает свою шлюху на заднем сиденье, подумал я и со злорадством услышал, что родители мыслят в том же ключе. Здорово же ему достанется, когда он явится домой.

Я был счастлив.

Однако не совсем.

Я вошел в комнату Тома, нашел имя и адрес уродливой шлюхи, вернулся к себе и вырвал листок из тетради в линейку. Том Хэнфорд, вывел я, старательно искажая свой почерк, голубой. Он использует тебя, чтобы отомстить мне за то, что я его бросил. Не попадайся на удочку. Я поставил подпись Фил, а вместо точки нарисовал что-то вроде цветочка.

Вложив письмо в конверт, я его заклеил и налепил марку.

Затем я написал президенту Фэмилиленда, что отвратительно провел день в парке и больше туда ни ногой, и вложил в конверт корешок билета.

Через неделю я получил еще два бесплатных билета.

И хотя мы с Томом о его девчонке не говорили, встречаться с ней он перестал.

Чтоб ты провалился, Том, подумал я. И улыбнулся.

Стрелки часов в очередной раз перевели на летнее время, а жизнь легче не становилась. Как была плохой, так и оставалась. В первые годы моей учебы в средней школе отец пил регулярно. Однако, разбив в лепешку автомобиль в жуткой аварии по собственной вине, чуть не угробив какую-то женщину и на год лишившись водительских прав, пить он перестал и даже ударился в религию. Не то чтобы он сильно изменился или стал лучше обращаться со мной и Томом. Нет. Он был все таким же злобным и агрессивным и как будто еще более опасным, поскольку прежде из-за алкоголя его внимание рассеивалось, а теперь он мог всецело сосредоточиться на чем-то одном.

Как и я.

Отец никогда не позволял мне забыть, что я для него колоссальное разочарование. В семье он вел себя как полное дерьмо, но на людях вполне справлялся с образом рубахи-парня и, как многие пьяницы, умел поддержать компанию, даже когда был трезв. Мне же общение давалось с трудом, и, к удивлению отца, я еще ни разу не ходил на свидание, хотя мне исполнилось семнадцать лет. Отец был неплохим спортсменом. Не сейчас, когда разжирел и самое большое, на что он был способен, — это смотреть футбол по телевизору и обзывать тренеров, а в молодости, когда в средней школе он играл в футбольной, баскетбольной и бейсбольной командах. А я радовался, когда получал «удовлетворительно» по физическому воспитанию.

В общем, конфликтов было множество.

К счастью, Роберт устроил меня на работу в «Джемко», магазин уцененных товаров, так что у меня появилась уважительная причина удирать по вечерам из дома. Роберт занимал должность, о которой мечтал я, — работал в музыкальном отделе и продавал пластинки, кассеты и стереосистемы, но я отчаянно нуждался в деньгах и обрадовался, когда освободилось место в отделе игрушек. Роберт порекомендовал меня заместителю заведующего.

После формального интервью меня приняли на двадцать часов в неделю; восемь часов в один из выходных, а остальные двенадцать распределили по рабочим вечерам. Работа была легкой. Единственная неприятность состояла в том, что бесчисленное число раз за смену приходилось убирать за детьми, которые брали с полок игрушки, играли с ними и бросали прямо в проходах. И все бы ничего, вот только мой начальник Эллис Кейн был самодовольным идиотом. Он царствовал в игрушечном отделе и чувствовал себя оскорбленным, если кто-то не считал, что такую важную работу может выполнять только умнейший и прилежнейший человек. Он возмущался тем, что я, учащийся средней школы и почасовой работник, находил эту работу несложной и скучной.

И свое недовольство он вымещал на мне. Во всех нарушениях виноватым оказывался я. Он постоянно напоминал мне, что моя предшественница работала гораздо лучше, а если какой-нибудь ребенок блевал, или писался, или проливал сок, он добивался того, чтобы я, а не кто-то из уборщиков возился в грязи.

Я возненавидел сукина сына.

Однако еженедельный чек мне нравился. И нравилось чувство независимости, ведь теперь не приходилось вечерами прятаться в своей комнате, прислушиваясь к родительским ссорам. В общем и целом все сложилось не так уж плохо, и, если бы Кейна перевели в другой магазин или хотя бы в другой отдел, в этом мире не осталось бы никаких изъянов.

Мы с Робертом обычно проводили перерывы вместе, сидя на низкой кирпичной стенке за магазином. Это спасало нас от комнаты отдыха в обществе «бессрочниц» — пожилых женщин, работавших здесь с каменного века и слишком серьезно воспринимавших свою работу. Как-то в среду вечером в игрушечном отделе царила тишь да гладь; с шести часов вечера, с начала моей смены, ни одного покупателя, ни одного посетителя, просто рассматривавшего товары. Ну, я и решил устроить себе перерыв пораньше. Я заглянул в музыкальный отдел, где хрупкий старичок в безобразной клетчатой куртке спорил с Робертом:

— Это не то, что я хотел, и вы знаете, что это не то, что я хотел!

Роберт вздохнул, будто повторял свои оправдания в тысячный раз:

— Я говорил, что вам это не понравится. Я вас предупреждал.

— Это не та музыка, которую я хотел! Я сказал вам, что хочу музыку из «Космоса»!

— Да. И вы сказали, что тема из «Космоса» называется «Рай и ад». А я сказал вам, что у нас есть альбом «Рай и ад» группы «Блэк Саббат», но это, вероятно, вовсе не то, что вы ищете, и я был уверен, что вам не понравится. Вы ее все равно купили, а я сказал, что, если это не та музыка, можете ее вернуть. Вы действительно ее принесли, и я вернул вам деньги. Я не знаю, что еще могу для вас сделать.

— Я хочу музыку из «Космоса».

— Ну, боюсь, что у нас ее нет. Может, посмотрите в магазине грампластинок?

— Я очень недоволен обслуживанием в этом магазине! Очень недоволен!

Роберт промолчал.

— Ваш начальник получит от меня письмо! — пообещал старик. — Можете не сомневаться!

Письмо.

У меня в голове будто вспыхнула лампочка. Я подождал, пока Роберт закончит возиться со стариком, и мы вышли через служебный вход на разгрузочную платформу. Мы говорили о предстоящем концерте группы U-2, на который купили билеты, а меня сверлила потрясающая мысль: я ведь мог написать письмо в «Джемко» с жалобой на Эллиса Кейна. Я вспомнил о быстрой реакции на жалобу в «Бургеры Бака», обо всех своих посланиях в заведения фастфуда и в парки развлечений.

Розничные предприятия торговли и питания больше всего на свете боятся недовольных клиентов.

В тот же вечер, вернувшись домой, я написал письма директору магазина и президенту компании в штаб-квартиру в Делавэр. Я выступил разгневанным отцом, пытавшимся купить новый набор гоночных машинок «Лего», но некомпетентный Эллис Кейн отделался туманными отговорками.

Из-за переработок на праздник Четвертого июля — я замещал постоянных работников, ушедших в отпуск, — следующая неделя оказалась у меня выходной, а когда я вернулся, Кейна уже не было. Не знаю, что происходило в закулисье; отчитало ли его начальство и он в припадке гнева ушел сам, или он набрал слишком много жалоб и моя стала последней соломинкой, и «Джемко» его уволил. Просто я вдруг обрел нового начальника, а Кейн исчез со сцены.

В тот вечер я шел домой в приподнятом настроении, я чувствовал себя могущественным.

Это чувство испарилось, как только я переступил через порог кухни.

— С чего это ты улыбаешься? — прорычал отец. Он сидел за кухонным столом, и можно было подумать, что он пьян. Лицо багровое и воинственное, как в те времена, когда он напивался до чертиков. Однако на столе не было ни бутылок, ни банок, только открытая Библия.

Я покачал головой, надеясь, что такого ответа будет достаточно, и попытался мирно проскользнуть в свою комнату.

— И куда это ты направляешься?

— Я устал.

— А чему улыбаешься?

— Ничему. Я просто вспоминал одну шутку.

— Какую шутку?

Будь он пьян, я бы уже давно от него избавился. Он был бы просто не в состоянии вести допрос. А так я мог простоять перед ним не один час.

— Где мама? — спросил я, пытаясь сменить тему.

— А какая разница?

В ту же секунду она вошла в кухню из гостиной и, хотя вопроса моего не слышала, ответ услышала и сделала вывод с почти сверхъестественной семейной логикой, присущей матерям.

— Вон из моей кухни, — без всякого выражения сказала она. Ее слова предназначались отцу, но я воспользовался предоставившимся шансом и бросился по коридору к своей комнате.

Я запер за собой дверь, что практически вошло у меня в привычку, и задумчиво уставился на пишущую машинку. А ведь я могу устроить так, что папашу уволят! Заманчивая идея! Сколько я себя помнил, отец обращался со мной по-свински, и, если бы он не был единственным кормильцем семьи, если бы мы не нуждались в его деньгах, я давно отослал бы письмо в «Автоматик интерфейс» и ублюдка выгнали бы в два счета.

Я только представил, как на него орут за какой-то воображаемый проступок, как начальник унижает его, и мне сразу стало легко и спокойно. Я почувствовал себя счастливым.

В тот вечер родители отправились куда-то поужинать; чрезвычайно редкое событие. Том поспешил к своим мерзким дружкам и перед уходом, поигрывая косячком с марихуаной, предупредил меня:

— Ябедничать не советую!

— Да плевал я на тебя.

И это была чистая правда. В прошлом году Том закончил школу, но до сих пор жил дома, потому что ничего, кроме почасовой работы в «Билдерз эмпориум», не нашел. Неудачник! Кажется, он закончил первый курс двухгодичного городского колледжа, но никогда всерьез не задумывался ни об учебе, ни о работе, ни о будущем. Был ли он хорошим спортсменом? Не знаю, но и здесь заметных достижений не наблюдалось. Родители еженедельно читали ему нотации: предлагали взяться за ум или выметаться из дому, а уж если он живет под их крышей, то пусть не нарушает установленных ими правил. Я все это слушал с удовольствием.

Поразмыслив, я решил, что все-таки расскажу родителям о Томе и его марихуане.

Целый вечер дом принадлежал мне одному. Я все еще подумывал о том письме и ради забавы открыл блокнот и начал писать жалобу папашиному начальнику от лица анонимного коллеги, заметившего, как в обеденный перерыв Хэнфорд пил в туалете спиртное, а на стоянке приставал к несовершеннолетней девушке и…

Зазвонил телефон.

Я вскочил, скомкал листок и швырнул его в мусорное ведро. Телефон зазвонил снова. Поскольку, кроме меня, в доме никого не было, я поспешил в гостиную и поднял трубку.

— Алло?

— Добрый вечер, сэр. Вы хозяин дома?

Кто-то что-то пытается продать.

— У меня клевые яйца! — выпалил я и бросил трубку.

И расхохотался. Собственное остроумие привело меня в восторг. Было в том кратком разговоре с телефонным продавцом что-то от анонимной власти моих писем, хотя я не действовал, а просто реагировал. И вдруг мне действительно захотелось накатать жалобу на папашу. Недолго думая, я написал пятистраничное письмо, насыщенное подробностями и обвинениями, какие только я смог придумать, не очень-то представляя себе отцовскую работу. Я уже собирался запечатать конверт, когда увидел на портьере отсветы фар приближающегося автомобиля. До того момента, как родители вошли в дом, я успел порвать все страницы и спустить обрывки в унитаз.

В ту ночь мне приснился сон, будто я написал письмо самому себе, и начиналось оно словами: Мой отец — член. А потом я вышел из своей комнаты и заглянул в родительскую спальню. Мой отец сидел на краю кровати.

Его голова представляла собой голый купол со щелью наверху, на цилиндрическом теле не было рук.

Он превратился в пенис.

Он стал членом.

Мамаша снова разбушевалась. Вообще-то она всегда на кого-то злилась, но на этот раз объектом ее гнева был Том, а не я. Мать стояла в коридоре перед запертой дверью комнаты брата и орала как сумасшедшая, а я непривычно коротал вечер в гостиной с отцом. Хотя мы не разговаривали — он читал газету, я смотрел телевизор, — это странно напоминало нормальную семью, и я вдруг с особой остротой осознал, насколько моя семейка далека от идеала.

— Наконец-то город взялся за очищение Ист-Сайда, — сказал отец, складывая газету.

Я знал, что он имеет в виду. Разговоры об этом ходили годами. В восточной части городка жили бедняки, по большей части испанского происхождения, и такие, как мой отец, хотели снести все их домишки и построить дорогие жилые комплексы, то есть избавиться от нынешних обитателей и привлечь в район более богатое и, главное, белое население. Похоже, что городской совет наконец решился. Как только отец отложил газету, я схватил ее и прочитал статью, озаглавленную: «Проект реконструкции одобрен». Далее сообщалось, что участок к северу от Восьмой авеню между Мердок и Гранд будет расчищен и там появится огороженный жилой комплекс под названием «Озера» с двумя искусственными озерами и полем для гольфа на восемнадцать лунок. Дряхлеющее нагромождение лавчонок, многоквартирных, двухквартирных и односемейных домов к югу от Восьмой авеню превратится в торгово-развлекательный район с многозальным кинотеатром, дорогими ресторанами и магазинами и торговым центром с прилегающими паркингами.

Я посмотрел на фотографию нынешнего Ист-Сайда и проект застройки, выполненный художником.

В том районе, прямо за железнодорожными путями около рынка Эль-Нопале, жил мой приятель Фрэнк Хернандес. Почти рядом в крохотной лавчонке на первом этаже продавались мои любимые тако — настоящие горячие маисовые лепешки с начинкой из рубленого мяса, сыра, лука и бобов с острой подливой. Их приходилось заказывать по-испански, потому что хозяева не понимали по-английски.

Многие дети автоматически верят в то, во что верят их родители, и повторяют их мнение. С моими родителями мне в их число попасть не грозило, но лишь недавно я начал всерьез подвергать сомнению их слова. Мой отец был двумя руками за «очищение» восточного района города, однако мне все нравилось так, как сейчас. И право государства на отчуждение частной собственности, которое мы только что изучали по теме «Управление США», казалось мне незаконным и бесконечно недемократичным.

Ну, я и написал об этом письмо в газету.

Не знаю, верил ли я в то, что мое письмо опубликуют, но его опубликовали. «Акация леджер», нечто вроде местного приложения к «Ориндж каунти реджистер» или «Лос-Анджелес таймс», выходила дважды в неделю, и в следующем выпуске главным письмом колонки «Письма редактору» было мое.

Собственное имя, напечатанное типографским шрифтом, привело меня в восторг, а вот папаша словно с цепи сорвался. Явившись домой с работы, он швырнул в меня газетой. Я пытался унюхать запах алкоголя, но ничего не унюхал.

— Как ты посмел так меня унизить? О чем ты думал, черт побери? — взревел он и начал меня лупить.

Я боролся с искушением дать ему сдачи. Он заплыл жиром и давно потерял форму, а я, далеко не атлет, все же был моложе, худее и подвижнее. Конечно, я понимал, что отец все равно мог здорово избить меня, только я успел бы пару раз хорошенько ему вмазать. Будь я хоть чуточку храбрее, я так бы и сделал, но я просто в меру сил защищался от пощечин, пытаясь объяснить, что всего лишь написал письмо и выразил свое мнение, то есть использовал право, защищенное конституцией США.

Том стоял в дверях кухни и хохотал, и в тот момент я понял, как сильно его ненавижу. Тут вмешалась мамаша: заставила отца прекратить избиение, но, как всегда, встала на его сторону, и они стали орать на меня дуэтом. Я терпел, однако в душе радовался, что написал то письмо, и гордился собой за то, что сумел так вывести их из себя. Мои слова имели власть.

В следующем выпуске газеты на странице редактора напечатали письма, осуждающие меня. Одно было от мэра, другое от управляющего городом, два от возмущенных горожан. Сама газета в редакционной статье поддержала мнение города, назвав мои идеи «подстрекательскими и усугубляющими ситуацию». Я не ожидал, что мое мнение будет воспринято столь серьезно — ведь я всего лишь ученик средней школы! — и понятия не имел, что подниму такую бурю. Конечно, расистам не нравится, когда их называют расистами, и, вероятно, моя прямота ударила по больному месту.

Я знал, как защититься, но, когда сочинял в тот вечер ответ, меня вдруг осенило: эффект был бы куда больше, если бы меня защитили другие люди.

Ручка замерла над бумагой, а мозги заработали с новой энергией.

Я мог бы придумать фальшивое имя и фальшивый адрес, притвориться кем-то другим, притвориться обычным читателем, ознакомившимся с обоими мнениями и решившим, что аргументы Джейсона Хэнфорда гораздо более убедительны.

Или можно выдумать фальшивую организацию.

Еще масштабнее, еще лучше. Я уставился на чистый лист бумаги, заправленный в пишущую машинку. Название должно быть правдоподобным, но ни в коем случае не совпадать с названием существующей группы. Союз борцов за гражданские права испаноязычного населения? Звучит красиво, но вроде я где-то это уже слышал. Ассоциация борцов за права латинос… Охрана прав чикано… Лига защиты прав американцев мексиканского происхождения? Беда была в том, что все названия казались реальными.

А что, если такие организации действительно существовали?

Вот в чем была юридическая проблема. Однако, даже если представитель одной из тех организаций подаст иск о незаконном использовании названия и заявит, что я не точно выразил их взгляды, это случится уже после публикации.

Я начал печатать.

Составление письма заняло много времени. Я работал, пока не начал клевать носом, а закончил письмо уже на следующий день после занятий и успел отпечатать его до прихода отца с работы. В честь Карлоса Сантаны и Артуро Сандоваля, двух музыкантов, чьи пластинки я видел на днях в магазине «Доброй воли», я назвался Карлосом Сандовалем, председателем Союза борцов за гражданские права испаноязычного населения. Я утверждал, что захват городом земельного участка в пользу застройщиков под прикрытием права государства на принудительное отчуждение частной собственности является попыткой вытеснения мексиканского населения. Что муниципалитет проводит политику изменения демографии города за счет увеличения белого населения, что является дискриминацией.

Для подкрепления своей точки зрения я быстренько настрочил письмецо якобы от возмущенного жителя города. Я придумал старую даму, родившуюся в Акации и прожившую здесь всю свою жизнь. Мол, она считает отвратительным фанатизм, столь очевидно влияющий на политику чиновников, избранных горожанами и изгоняющих жителей ее любимого города.

«Леджер» опубликовал оба письма (неужели они публикуют все, что получают?), и спор разгорелся с новой силой. Совсем рядом с моими письмами оказалось неофициальное мнение известного расиста-экстремиста, без чьей поддержки, в чем я был абсолютно уверен, городской совет вполне мог бы обойтись.

В бой ринулась альтернативная пресса: одна из двух подпольных газет округа Ориндж напечатала совершенно лживую историю, будто Карлос Сандоваль посетил собрание местных испаноязычных лидеров, и украла цитату из моего письма; другая опубликовала передовицу (без подписи) с пересказом всех моих мыслей. Я был польщен и взволнован тем, что оказался в центре этого конфликта, но понимал, что темп сбавлять нельзя. Поэтому я написал письмо в «Лос-Анджелес таймс», на этот раз от лица бизнесмена, проживающего в приличной части города и возмущенного тем, что чиновники отнимают бизнес у мелких собственников и передают его своим приятелям.

В редакции потекли письма согласных и несогласных со мной. Я написал еще одно письмо, заявив, что обсуждаемый городской район является исторической достопримечательностью, и пусть мелкие политиканы с неизвестными мотивами не марают его своими грязными лапами. Для всех своих писем я придумывал фальшивые имена и адреса; брал из телефонной книги настоящие и изменял одну цифру или букву. Ни разу мне не отказали. Все мои письма были опубликованы.

Отец постоянно комментировал полемику по Ист-Сайду, ругая противников реконструкции, но, похоже, он совершенно забыл о том, что инициатором все этой шумихи был я, что именно мое письмо заварило эту кашу. Как-то вечером я печатал очередное гневное письмо Карлоса Сандоваля, председателя Союза борцов за гражданские права испаноязычного населения, направленное против городского совета, как вдруг вошел отец. Я быстро вытащил письмо и небрежно положил его на стол текстом вниз, а в машинку вставил чистый лист.

— Что с тобой происходит? — спросил явно недовольный и раздраженный папаша. — Вместо того чтобы бегать за девчонками, ты прячешься в своей комнате, печатаешь письма. Я в твоем возрасте укладывал девок направо и налево. Как Том.

— Ну, ну. Звучит не очень-то по-христиански.

Отец угрожающе надвинулся на меня.

— Ты что, издеваешься надо мной?

— Нет, — солгал я.

— Я христианин, но и мужчина, черт побери. Чего о тебе не скажешь. — Он хмуро уставился на меня, и я отвел взгляд. — Почему у тебя нет подружки, Джейсон? Почему ты ни с кем не встречаешься, а?

Я сам этому удивлялся. А сейчас подумал, что, может, это шанс наладить с ним отношения. Может, стоит мне только открыться, и он тоже сделает шаг навстречу, и мы установим хоть что-то похожее на отношения отца с сыном. Лучше поздно, чем никогда? Я глубоко вздохнул и признался:

— Я не знаю, как встречаться с девушками.

Отец изобразил фальшивое недоумение:

— Неужели? Я знаю, что ты должен сделать. — Он наклонился ко мне. — Потрахаться.

Вот вам и родственная связь.

Он расхохотался своей шутке и вышел, а я еще долго сидел смущенный и униженный. Никогда мне не получить от него отцовского совета. Ублюдку совершенно не интересно быть моим отцом. Он любит только себя. Пусть он больше не пьет, но так и остался козлом и эгоистом.

Я запер дверь и закончил письмо редактору, приведя убедительные возражения против всего, что каждый день напыщенно провозглашал отец. Я знал, что он взбесится, прочитав столь точный критический анализ собственных доводов. Мне нравилось атаковать исподтишка; анонимность помогала мне бить в самые уязвимые места.

Получай, подонок. Так тебе, думал я.

На следующий день мы с Робертом, Эдсоном и Фрэнком Хернадесом отправились в ту маленькую забегаловку с моими любимыми тако. Никогда еще я не видел там столько народу. Газетная полемика оживила бизнес, и Фрэнк предложил составить петицию с требованием сохранить жилые дома и весь мелкий бизнес на Восьмой авеню и в ее окрестностях. Мне захотелось рассказать ему о своих действиях, но что-то меня удержало. Я оторвал взгляд от карне асада — тако с мясом, жаренным на углях, — и кивнул:

— Пиши. Я подпишу.

Фрэнк угрюмо уставился в окно.

— Господи, они просто отберут наш дом. Ты это понимаешь? Отберут и заплатят его стоимость, а он ничего не стоит, и мы станем бездомными. А где еще найти такой дешевый дом? И в конце концов мы окажемся в грязной квартирке в Санта-Ане рядом с чертовыми нелегалами.

— Может, у них ничего не получится. Я хочу сказать, что если все объединятся и…

— Кого ты пытаешься обмануть? — перебил меня Фрэнк. — Этот район уже ушел в прошлое. Наслаждайся, пока можешь, приятель.

Роберт и Эдсон жевали молча. Им нравился Фрэнк и нравилась эта забегаловка, но я видел, что им неуютно в Ист-Сайде, и — насколько я знал — они были согласны с моим отцом. И дружба этому не мешала.

Не будучи лично заинтересованным, я поклялся сражаться не на жизнь, а на смерть против реконструкции Ист-Сайда.

Городской совет собрался в третий понедельник июля. Не знаю, сколько жителей города обычно посещают эти заседания, но на этот раз зал был забит битком. Весьма забавно: большинство родителей пришли бы в восторг, если бы их дети-подростки выразили интерес к городским проблемам, но мне пришлось солгать своим родителям. Чтобы они не заперли меня дома, я сказал, что иду на концерт.

Никто из моих друзей посетить заседание не захотел. Я отправился один и пристроился в конце зала. Хорошо, что я пришел рано, так как к половине седьмого мест уже не осталось, хотя заседание начиналось только в семь. Насколько я мог судить, я был единственным подростком в зале. Явились в основном взрослые, правда, некоторые прихватили малышей. Публика разделилась примерно поровну: сердитые белые парни и деловые застройщики, ратующие за снос окрестностей Восьмой авеню, и испаноязычные жители района, владельцы мелкого бизнеса и активисты, выступающие за его сохранение. Представители обеих сторон выступали в прениях, как мне показалось, вечность, и, должен признать, сторонники реконструкции были убедительнее. В конце концов отпущенное время истекло, но, поскольку еще многие хотели высказаться и громко протестовали против прекращения дискуссии, совет проголосовал за продолжение прений через две недели на следующем заседании.

Мэр внимательно оглядел собравшихся:

— Позвольте спросить, не присутствует ли здесь Карлос Сандоваль?

Я мгновенно вспотел, раскраснелся и уставился в пол, почему-то решив, что меня сейчас выведут на чистую воду. Все стали оглядываться по сторонам. М-да. Одно дело — писать письма и читать их в газете, но совсем другое — собственными глазами наблюдать производимый ими эффект. И очень странно сидеть среди людей, верящих в реальность Карлоса. Половина их, вероятно, проклинала его, а другая половина почитала своим спасителем, и, даже несмотря на смущение, я восхищался тем, что слова, написанные в моей комнате и посланные в мир, получили столь сильный отклик.

После рассмотрения еще нескольких незначительных вопросов заседание перенесли на две недели. У меня создалось впечатление, что совет склоняется к утверждению реконструкции, особенно если учесть, что город выдвинули на получение какого-то федерального гранта.

Пришлось мне снова взяться за работу.

Следующие несколько недель протекли как в тумане. Я не смел печатать при родителях столько писем, сколько считал необходимым отослать не только в газеты, но и в муниципалитет, поэтому я тайком унес свой «Ройял» на работу, чтобы печатать письма во время обеденного и более кратких перерывов. Я копил деньги на текстовый процессор,[1] но пока еще не мог его себе позволить. Все время, свободное от продажи игрушек и уборки за малолетними проказниками, я посвящал сочинению писем от лица мужчин и женщин самых разных национальностей и образа жизни, бурно протестующих против реконструкции Ист-Сайда.

С каждым придуманным аргументом я становился все более искусным спорщиком; нападки моих оппонентов в печати ужесточались, пока в конце концов крайние расисты не схлестнулись с испаноязычными радикалами и не замаячил силовой способ решения проблемы.

Я выступил за сдержанность и против маргинализации значительной части нашего общества.

Весь остаток июля и весь август муниципалитет выступал в печати с туманными заявлениями, не желая открыто отстаивать свою точку зрения. Мне очень хотелось бы знать, что же происходит за закрытыми дверями муниципалитета, что говорит мэр комитету по реконструкции и членам горсовета, заварившим эту кашу.

В конце концов на специальном заседании в конце августа, на котором кроме жителей и местных журналистов присутствовали даже две съемочные группы новостных каналов телевидения Лос-Анджелеса (привлеченные личностью Карлоса Сандоваля), городской совет тайным голосованием по плану развития Ист-Сайда Акации принял решение не использовать право государства на принудительное отчуждение частной собственности и не выселять местных обитателей района. На прощание чиновники весьма туманно заявили, что изучение данного вопроса продолжится и обязательно будет найдено устраивающее всех решение по возрождению города.

Я спас Ист-Сайд.

Может, было бы преувеличением заявлять, что я в одиночку боролся с муниципалитетом и добился победы, однако я прекрасно сознавал, какую роль сыграл в этом деле. Если бы я не вступил в полемику и не написал все те письма, городской совет наверняка принял бы свой план еще в июле. Я заставил жителей Акации действовать, вложил слова в уста безгласных, даже сформулировал необходимые для их дела доводы.

Мы с Фрэнком отпраздновали победу любимыми тако.

А я наконец купил на накопленные деньги текстовый процессор.