Письмо Виверо

1

Гатт оказался человеком около пятидесяти пяти лет, имеющим небольшой лишний вес. Он был гладким, как шелк, и обладал талантом политика говорить много, не сказав при этом ничего. Согласно изложенной им истории, он давно восхищался профессором Фаллоном и сожалел, что не имел возможности встретиться с ним ранее. Он приехал в Мексику на Олимпийские Игры и решил воспользоваться удобным случаем, чтобы совершить экскурсию на Юкатан и посетить великие города майя — он уже побывал в Ушмале, Чичен-Ице, Кобе — и, услышав о том, что знаменитый профессор Фаллон работает где-то поблизости, он решил по-простому заскочить к нему, чтобы выразить свое уважение и припасть к стопам гения. Он бросался именами, как сумасшедший, — казалось, он знает всех влиятельных людей в Соединенных Штатах, — и вскоре выяснилось, что у них с Фаллоном есть общие знакомые.

Все это звучало весьма правдоподобно, и пока он выпускал свою дымовую завесу из слов, я начал беспокоиться за то, что Фаллон будет с ним излишне прям. Но Фаллон был совсем не глуп и прекрасно разыгрывал из себя прямодушного археолога. Он пригласил Гатта остаться на ленч, и Гатт поспешно принял приглашение, после чего мы все включились в непринужденную беседу.

Слушая болтовню Гатта, можно было подумать, что перед вами несомненно высококультурный человек, но информация, полученная мной от Пата Харриса, помогала мне оценить его трезво. Было почти невозможно отождествить темный мир наркотиков, проституции и вымогательства с приятными манерами мистера Джека Гатта, который с энтузиазмом говорил о театре и балете и даже выудил у Фаллона тысячу долларов в виде пожертвования в фонд обездоленных детей-сирот. Фаллон выписал чек без тени улыбки — свидетельство его актерских способностей, но в еще большей степени комплимент таланту к мошенничеству у Гатта.

Я думаю, что двойственное впечатление, которое производил Гатт, удержало меня от того, чтобы наброситься на него прямо тогда. В конце концов это был тот самый человек, который ответствен за смерть моего брата, и я должен был вцепиться в него мертвой хваткой, но где-то в дальнем уголке моего мозга появилось постепенно крепнущее чувство, что произошла ошибка, что это вовсе не тот бандит, который контролирует изрядную часть американского преступного мира. Я должен был знать людей лучше. Я должен был помнить о том, что Гиммлер искренне любил детей, и что человек может улыбаться, оставаясь при этом негодяем. В общем, я ничего не сделал — о чем потом не раз пожалел.

Еще одной чертой в поведении Гатта, поставившей меня в тупик и послужившей второстепенной причиной, вызвавшей мою нерешительность, являлось то, что я никак не мог понять, зачем он сюда прилетел. Сначала я подумал, что главный мотив «заскочить» был связан с желанием узнать, не нашли ли мы Уашуанок, но он даже ни разу об этом не упомянул. Ближе всего он подобрался к этой теме, когда спросил Фаллона:

— И что является предметом ваших последних исследований, профессор?

— Просто связывание вместе некоторых свободных концов, — ответил Фаллон отвлеченно. — В литературе существуют кое-какие расхождения в датировке древних строений, расположенных в этом районе.

— Ах, кропотливый труд ученого, — сказал Гатт елейным голосом. — Никогда не прекращающаяся работа. — Он сразу же сменил тему и начал рассказывать, какое впечатление на него произвел архитектурный ансамбль Чичен-Ица. — Меня интересуют проблемы городской планировки и развития городов, — сказал он. — Майя, несомненно, знали, что такое скопление пешеходов. Я никогда не видел лучшей планировки улиц.

Позже я узнал, что его интерес к развитию городов ограничен деятельностью владельца трущоб, продающего правительству участки земли при реконструкции жилых кварталов. Это была одна из самых выгодных областей его бизнеса.

Он не концентрировал свое внимание исключительно на Фаллоне; он обсудил с Халстедом в весьма научных терминах некоторые аспекты, касающиеся индейцев пуэбло в Новой Мексике, и поговорил со мной об Англии.

— Я побывал недавно в Англии, — заявил он. — Это великая страна. Откуда вы родом?

— Из Девона, — ответил я коротко.

— Очень красивое место, — сказал он одобрительно. — Помнится, когда я посещал Плимут, то побывал в том самом месте, откуда много лет назад первые английские колонисты подняли паруса, чтобы отплыть к Америке и основать наше государство. Это произвело на меня неизгладимое впечатление.

Я подумал, что несколько странно слушать такое от человека, который начинал свою жизнь как Джакомо Гаттини.

— Да, мне тоже нравится Плимут, — бросил я небрежно, а затем выпустил жало. — Вы когда-нибудь бывали в Тотнесе?

Его глаза блеснули, но он ответил достаточно спокойно.

— К сожалению, не имел удовольствия.

Я пристально посмотрел на него, и он, отвернувшись, снова включился в беседу с Фаллоном.

Он улетел сразу после ленча, и когда его самолет, поднявшись в воздух, направился на север, я бросил взгляд на Фаллона и сказал:

— Какого черта ему было здесь нужно?

— Я не знаю, что ему было здесь нужно, — ответил Фаллон. — Я ожидал, что он задаст больше вопросов.

— Так же как и я. Если мы не представляем себе, зачем он прилетал, то этот визит можно расценивать как случайный. Но все же мы знаем, что это не так — он должен был прилететь сюда за чем-то определенным. Но что это такое? И получил ли он это?

— Хотел бы я знать, — сказал Фаллон задумчиво.

2

Пат Харрис прибыл на реактивном самолете в тот же день, и его, казалось, не удивило то, что Гатт нанес нам визит. Он просто пожал плечами и удалился с Фаллоном, чтобы поговорить наедине, но вернувшись, выглядел сердитым и возмущенным.

— Что случилось со стариком? — спросил он.

— Я не заметил ничего особенного, — ответил я. — Он точно такой же, каким был всегда.

— Только не в том, что касается меня, — заметил Пат мрачно. — Я не мог его заставить выслушать себя. Его интересует только то, как побыстрее отправить Рудетски. Все мои слова он пропустил мимо ушей.

Я улыбнулся.

— Он только что сделал самое большое открытие за всю свою жизнь. Он просто сильно возбужден, ему хочется скорее приступить к работе до того, как начнутся дожди. Что беспокоит тебя, Пат?

— А как ты думаешь? — спросил он, посмотрев на меня пристально. — Гатт беспокоит меня — вот кто. Он окопался в Мериде и собрал там самую большую группу головорезов, которая только существовала в Мексике со времен Панчо Виллы. Он захватил с собой своих собственных мальчиков из Детройта и одолжил несколько человек у своих знакомых в Мехико и Тампико. И еще он связался с чиклерос. По моему мнению, это означает то, что он собирается в джунгли — ему нужны чиклерос, чтобы те помогали ему там. Теперь скажи мне: если он окажется в джунглях, куда он направится?

— В Лагерь-Три, — ответил я. — В Уашуанок. Но там для него ничего нет — просто древние руины.

— Может быть, — сказал Пат. — Но, очевидно, Джек думает по-другому. Меня больше всего беспокоит то, что я не могу заставить Фаллона предпринять что-либо по данному поводу — и это на него не похоже.

— Ты можешь сделать что-нибудь сам? Как насчет того, чтобы обратиться к властям — в полицию? Почему бы не рассказать им о большом скоплении известных преступников в Мериде?

Пат посмотрел на меня с жалостью.

— Дело в следующем, — сказал он терпеливо, так, словно объяснял что-то маленькому ребенку. — Местный закон подмазан.

— Взяточничество!

— Ради Бога, не будь таким наивным! — воскликнул он. — Ты сам понимаешь, что местные копы совсем не так неподкупны, как ваши лондонские бобби. Я сделал то, что мог, — и знаешь, что произошло? Меня бросили в тюрьму, обвинив в распространении ложных слухов, вот что! Я выбрался оттуда только вчера, дав на лапу молодому копу, до которого не доходит смазка сверху. Ты не сможешь переписать законы в этой части света.

Я сделал глубокий вдох.

— Если все обстоит подобным образом, тогда каких действий ты можешь ожидать от Фаллона?

— У него есть связи в правительстве, он пользуется уважением в определенных кругах и может сделать так, чтобы местные власти пришли в движение. Но это личные связи, и он должен сделать это персонально. Сам я не обладаю достаточным весом — я не могу забраться так высоко.

— Может быть, мне тоже стоит поговорить об этом с ним? — спросил я.

Пат пожал плечами.

— Может быть. — Он сокрушенно покачал головой. — Не могу понять, что с ним происходит. Раньше он никогда не терял способности рассуждать здраво.

Так что я переговорил с Фаллоном и получил быстрый отпор. Когда я к нему подошел, он разговаривал с Рудетски, обсуждая планы строительства Лагеря-Три, и все его внимание было поглощено этим вопросом.

— Если вы обнаружите что-нибудь при предварительной расчистке, не трогайте это, — предупредил он Рудетски. — Просто оставьте все как есть и произведите расчистку вокруг.

— Я не буду трогать никакие камни, — заверил его Рудетски.

Фаллон казался усталым и еще более высохшим, чем раньше, словно его плоть пожирал тлеющий внутри огонь. Все его мысли в то время были направлены к одной цели — к раскопкам города Уашуанока, а все остальное не имело никакого значения. Он нетерпеливо выслушал меня, а затем оборвал на полуслове, бросив небрежно:

— Все это работа Харриса. Оставьте ее ему.

— Но Харрис сказал, что здесь он ничего не может сделать.

— Значит, он не стоит тех денег, которые я ему плачу, — проворчал Фаллон и, отвернувшись от меня, снова погрузился в суматоху подготовки высадки десанта в Лагере-Три.

Я ничего не сказал об этом Халстедам, не было никакого смысла пугать кого-то до смерти. Но у меня состоялся еще один разговор с Патом Харрисом перед тем, как он улетел выяснять дальнейшие намерения Гатта. Я рассказал ему о неудаче, которая меня постигла при попытке воздействовать на Фаллона, и он мрачно улыбнулся, услышав, как Фаллон оценил его стоимость, но промолчал.

— Одна мысль не дает мне покоя, — сказал он. — Каким образом Гатт узнал, что ему пора здесь появиться. Любопытно, что он прибыл сразу после того, как вы нашли город.

— Совпадение, — предположил я.

Но Пат не был в этом уверен. Он попросил передать ему подробно весь состоявшийся разговор, и Пата, так же как и меня, озадачило видимое безразличие Гатта к тем вопросам, которые, как мы знали, представляли для него большой интерес.

— Была ли у Гатта возможность поговорить с кем-нибудь наедине? — спросил он.

Я призадумался, а затем отрицательно покачал головой.

— Он находился с нами все время. Мы не позволяли ему бродить в округе в одиночестве, если это то, что ты имеешь в виду.

— Он не оставался с кем-нибудь наедине — хотя бы на одну минуту? — настаивал Пат.

Немного поколебавшись, я ответил:

— Перед тем как сесть в свой самолет, он со всеми попрощался. — Я нахмурился. — Халстед стоял немного в стороне, и Гатт подошел к нему, чтобы пожать руку. Но это продолжалось недолго — не более пятнадцати секунд.

— Бог ты мой, Халстед! — воскликнул Пат. — Позволь мне сказать тебе кое-что. С помощью простого рукопожатия можно передать огромное количество информации. Имей это в виду, Джемми.

Сделав это загадочное замечание, он улетел, а я начал перебирать в уме все, что знал про Халстеда. Но было просто смехотворно предположить, что у него существуют какие-то общие дела с Гаттом. Смехотворно!

3

В течение следующих нескольких дней Гарри Ридер был очень занятым человеком. Он доставил Рудетски и двоих его людей в Лагерь-Три, высадил их там и вернулся назад за снаряжением. Рудетски и его команда вырубили в лесу большую посадочную площадку, после чего в дело включился уже грузовой вертолет, и события начали развиваться полным ходом. Это походило на хорошо спланированную военную операцию по подготовке плацдарма.

Было бы очень жаль, если бы вдруг оказалось, что это не Уашуанок и что все усилия пропали впустую, но Фаллон не проявлял беспокойства. Он побуждал Рудетски прикладывать максимум усилий и самодовольно наблюдал за тем, как вертолет непрерывно снует взад-вперед. Стоимость часа летного времени большого вертолета представляла из себя что-то фантастическое, и хотя я знал, что Фаллон может себе это позволить, все равно не смог удержаться от того, чтобы не изложить ему свои сомнения.

Фаллон вынул изо рта свою трубку и рассмеялся.

— Черт возьми, ведь вы же счетовод, — сказал он. — Используйте свои мозги. Мне придется потратить гораздо большую сумму, если я откажусь от вертолетов. Я вынужден платить огромные деньги высокоискусным специалистам за расчистку участка для предварительного обследования, и будь я проклят, если собираюсь платить им еще за то, что они прорубали себе путь через джунгли, чтобы добраться до места. Использование вертолетов обходится мне дешевле.

Так значит, с точки зрения экономии средств, здесь все было в порядке, в чем я убедился, проведя короткий анализ. Фаллон не тратил понапрасну свои деньги на этом этапе, хотя некоторые люди могут подумать, что раскопки мертвого города являются пустой тратой денег изначально.

Прибыли еще четверо археологов — молодых людей, преисполненных энтузиазма. Для троих из них это был первый опыт больших раскопок, и они почти припадали к стопам Фаллона, хотя, как я заметил, вокруг Халстеда все они ходили на прямых ногах. Если его дурная слава распространилась до самых нижних слоев, то значит и на самом деле он находится на плохом пути. Меня удивляло то, что Кэтрин этого не замечает, хотя, возможно, она относила все на счет общего воздействия его колючего характера на других людей. Но каково жить с таким человеком!

Через десять дней, после того как Фаллон принял ответственное решение, мы вылетели в Лагерь-Три, и наш вертолет сделал круг над сенотом. Я смотрел вниз на район предстоящих раскопок, претерпевший значительные изменения с той поры, когда я висел над ним на конце троса. Теперь здесь появилась небольшая деревня — разборные домики выстроились аккуратными рядами, а с одного конца расположилась посадочная площадка с ангарами для вертолетов. Все это было построено на месте густого леса немногим более, чем за неделю; очевидно, Ру-детски пришлось выполнять роль надсмотрщика за рабами.

Мы приземлились, и когда шум винта стих, я услышал вой бензопил, продолжающих вести где-то поблизости атаку на джунгли. И здесь было жарко — даже еще более жарко, чем в Лагере-Два: солнце, от которого больше не защищали кроны деревьев, безжалостно поливало поляну жгучими лучами. Все мое тело сразу покрылось испариной, и когда я достиг укрытия под крышей домика, то был уже весь мокрый.

Фаллон не терял времени.

— Это не самое комфортабельное место, — сказал он. — Поэтому мы должны выполнить свою работу как можно быстрее. Наша первоначальная цель заключается в том, чтобы выяснить в общих деталях, с чем мы имеем дело. Более точные работы подождут еще несколько лет. Я не намерен раскапывать какое-нибудь отдельное здание в этом сезоне. Наша задача будет заключаться в том, чтобы ограничить район поисков, идентифицировать структуры и подготовить почву для наших последователей.

Халстед заерзал на своем месте, и хотя я видел, что он не в восторге от услышанного, у него нашлись силы промолчать.

— Джо Рудетски находился здесь почти две недели, — сказал Фаллон. — Что ты нашел, Джо?

— Я обнаружил еще восемь колонн с резьбой, — ответил Рудетски. — Я сделал, как вы сказали — просто расчистил территорию вокруг и не дотрагивался до них руками. — Он встал и подошел к карте на стене. Большая часть карты оставалась чистой, но район вокруг сенота был помечен чернилами. — Вот они где, — сказал он. — Я отметил их все.

— Я должен посмотреть на них, — сказал Фаллон. — Джентльмены, мистер Рудетски не археолог, но у него имеется большой опыт проведения топографических наблюдений, и он будет нашим картографом. — Он взмахнул рукой. — По мере продвижения наших работ эта карта, я надеюсь, начнет заполняться, и с нее исчезнут белые пятна. Теперь приступим к делу.

Он назначил пять исследовательских бригад, каждую из которых возглавил археолог, который должен был руководить работой, и каждой бригаде выделил свой участок. У него имелась карта Виверо, перерисованная с зеркала, которую он использовал как грубую схему. Затем он повернулся ко мне.

— Вы будете исключением, Джемми, — сказал он. — Хотя мы и не намерены проводить сейчас детальные исследования, но я думаю, что сенот может обеспечить нас некоторыми интересными находками. Сенот полностью в вашем распоряжении. — Он усмехнулся. — Мне кажется, вам сильно повезло. У вас будет возможность целый день плескаться в холодной воде, в то время как остальные потеют на солнце.

Я тоже подумал, что это хорошая идея, и подмигнул Кэтрин. Халстед это заметил и удостоил меня каменным взглядом. Затем он повернулся к Фаллону и сказал:

— Землечерпалка может выполнить работу быстрее — как это делал Томпсон в Чичен-Ица.

— Это было давным-давно, — произнес Фаллон мягко. — Землечерпалка разрушает керамические изделия. Было бы глупо не воспользоваться преимуществами водолазной техники, получившей развитие со времен Томпсона.

Это было настолько археологически очевидно, что Халстед не мог возражать дальше, не выглядя при этом полным идиотом, и он больше ничего не сказал, но низким шепотом заговорил с Кэтрин и несколько раз яростно потряс головой. Я хорошо себе представлял, что он ей говорит, но не вмешивался — я узнаю все достаточно скоро.

Дискуссия продолжалась еще полчаса, после чего совещание закончилось. Я вышел вместе с Рудетски, который хотел показать мне, где находится мое снаряжение, и он привел меня к домику, поставленному у самого края сенота.

— Я подумал, что вам захочется быть поближе к месту работы, — сказал он.

Половина домика была отведена под мое жилище и содержала кровать с москитной сеткой, стол, стул и маленький столик. Вторую половину домика заполнило оборудование. Я посмотрел на него и почесал в затылке.

— Мне хотелось бы, чтобы этот воздушный компрессор находился в другом месте, — сказал я. — И все большие баллоны. Вы можете построить сарай поблизости от домика?

— Конечно, это совсем не сложно. Я устрою это завтра.

Мы вышли наружу, и я посмотрел на сенот. Он имел форму неправильного круга более ста футов в диаметре. Позади него резко поднимался вверх склон холма, образуя почти отвесный утес, который становился более пологим у вершины, там, где Виверо расположил Храм Чака. Я подумал о том, какая здесь может быть глубина.

— Мне нужен плот, — сказал я. — С него мы сможем бросить трос и закрепить его на дне — если нам удастся его достать. Но это может подождать до тех пор, пока я не сделаю предварительное погружение.

— Вы только скажите мне, что вам нужно, и я все устрою, — заверил меня Рудетски. — Я здесь для того и нахожусь — я мистер Все-Устрою собственной персоной.

Он ушел, а я бросил камень в темный водоем. Он упал в самом центре неподвижной водной поверхности, подняв волны, которые кругами разбежались в стороны и вскоре заплескались у края сенота тридцатью футами ниже. Если то, что мне рассказывали, было на самом деле — многих людей принесли в жертву, сбросив в этот сенот, оставалось только догадываться, что я найду на дне.

Я вернулся к домику и обнаружил там поджидающую меня Кэтрин. Она с сомнением рассматривала груду оборудования, по-видимому, в ужасе от ее размеров.

— Все не так плохо, — сказал я утешительно. — Скоро мы ее рассортируем. Ты готова приступить к работе?

Она кивнула.

— Я готова.

— Все баллоны заполнены воздухом, — сказал я. — Я проверил их в Лагере-Один. Не вижу причин, почему бы нам не нырнуть прямо сейчас, отложив сортировку на потом. Я не прочь окунуться — здесь чертовски жарко.

Она начала расстегивать свою рубашку.

— Хорошо. Как ты думаешь, насколько здесь глубоко?

— Я не знаю — это мы и собираемся выяснить. Как глубоко ты погружалась раньше?

— Примерно до шестидесяти пяти футов.

— Здесь может быть глубже, — сказал я. — Когда мы выясним, какая здесь глубина, я составлю декомпрессионную таблицу. Придерживайся ее, и все будет в порядке. — Я ткнул пальцем в сторону декомпрессионной камеры. — Мне не хочется использовать ее без крайней необходимости.

Я проверил камеру. Электрики Рудетски подключили ее к электросети лагеря, и она работала нормально. Я повысил давление в камере до десяти атмосфер и убедился, что клапаны его держат уверенно. Хотя было мало вероятно, что нам придется поднимать давление выше пяти атмосфер.

Когда собираешься совершить погружение в неизвестное отверстие в земной поверхности, внезапно осознаешь, какое огромное количество вспомогательного снаряжения здесь требуется. Это, во-первых, сам акваланг с маской и ластами, водонепроницаемые часы и компас на левом запястье — я подумал, что внизу будет темно и компас поможет ориентироваться — и глубинометр с декомпрессиометром на правом запястье. Нож висел на поясе, а фонарь крепился на голове — снарядившись полностью, мы стали выглядеть как пара астронавтов.

Я проверил снаряжение Кэтрин, а она проверила мое, затем мы неуклюже спустились вниз к воде по ступенькам, вырубленным Рудетски в отвесной стене сенота. Споласкивая свою маску водой, я сказал:

— Просто следуй за мной и держи свой фонарь все время включенным. Если у тебя появятся проблемы и ты не сможешь привлечь мое внимание, поднимайся на поверхность, но если сможешь, постарайся задержаться на несколько минут на глубине десять футов. Но не беспокойся — я не буду спускать с тебя глаз.

— Я не беспокоюсь, — сказала она. — Я делала это и раньше.

— Но не в таких условиях, — заметил я, — Здесь тебе не Багамы. Постарайся понапрасну не рисковать, хорошо?

— Я буду держаться к тебе поближе, — пообещала она. Я в последний раз брызнул водой на маску.

— Кажется, Поль не в восторге от этой затеи. Почему он хотел использовать землечерпалку?

Она тяжело вздохнула.

— Ему по-прежнему не дает покоя эта глупая мысль насчет нас с тобой. Смешно, конечно же.

— Конечно, — сказал я безразлично.

Неожиданно она рассмеялась и показала на громоздкое снаряжение, одетое на нас.

— Не слишком много шансов, не правда ли?

Я усмехнулся, представив себе подводный адюльтер, и одел маску.

— Давай навестим Чака, — сказал я и закусил загубник.

Мы скользнули в воду и медленно поплыли к середине сенота. Вода была чистой, но глубина делала ее черной. Я опустил голову под воду, посмотрел вниз и не смог ничего увидеть, так что снова вынырнул на поверхность и знаком спросил Кэтрин, готова ли она. Она просигналила, что готова, и я показал ей, чтобы она погружалась. Нырнув, она исчезла с поверхности, и я последовал за ней. В последний момент перед тем как скрыться под водой, я увидел Халстеда, стоящего на краю сенота и смотрящего на меня. Впрочем, я мог и ошибиться, поскольку моя маска была забрызгана водой, однако мне кажется, я не ошибся.

Поначалу казалось, что все не так плохо. Вода была чистой, и свет фильтровался с поверхности, но как только мы опустились глубже, свет быстро исчез. Я часто нырял у побережья Англии, где недостаток света ощущается уже на глубине в пятьдесят футов, но опускаться в сравнительно узкое отверстие совсем другое дело; отвесные стены сенота гасили свет, который мог бы проникать на глубину под углом, и общая освещенность падала здесь очень резко.

Я остановился на пятидесяти футах и проплыл по кругу, проверяя, работает ли компас. Кэтрин следовала за мной, лениво шевеля ластами, и поток пузырьков из-под ее маски искрился в свете фонарей как фонтанирующая вспышка фейерверка. С ней было все в порядке, поэтому, взмахнув ластами, я снова начал медленно опускаться вниз, время от времени оглядываясь, следует ли она за мной.

Мы достигли дна на глубине шестидесяти пяти футов, но оказалось, что это верхняя часть склона, опускающегося в темноту под углом примерно в двадцать градусов. Дно покрывал слой скользкого ила, который сразу поднялся вверх, образовав своего рода дымовую завесу, как только я осторожно коснулся его рукой. Увидев, как луч фонаря Кэтрин с трудом пробивается сквозь появившийся туман, я подумал, что это обстоятельство вызовет определенные трудности при раскопках.

Здесь было еще и холодно. Жаркое солнце едва нагревало поверхность сенота, и, поскольку теплая вода имела меньшую плотность, она оставалась в верхней части водоема. Вода около дна просачивалась из пор в известняке и никогда не прогревалась солнцем. У меня появилось такое чувство, что вода вытягивает тепло из моего тела.

Я снова просигналил Кэтрин, и, осторожно проплыв вниз над склоном, мы обнаружили, что он заканчивается глухой стеной. Это было абсолютное дно сенота, и оно находилось на глубине девяноста пяти футов. Мы провели там некоторое время, изучая склон. Он был гладким и ровным, и ничто не нарушало его поверхность. Покрывающий его ил состоял из остатков листьев, опускавшихся с поверхности в течение столетий, и всего того, что можно найти, копаясь в земле.

Наконец я показал жестом, что мы всплываем, и начал подниматься от нижней точки склона вдоль вертикальной стены известняка. Примерно в тридцати футах от дна я обнаружил что-то вроде пещеры, открывшейся в отвесной стене. Она заслуживала того, чтобы ее изучить, но я решил, что это может и подождать. Я замерз и хотел поскорее подставить свои кости лучам жаркого солнца.

Мы находились под водой в течение получаса и погружались до глубины примерно ста футов, и поэтому нам было необходимо провести декомпрессию. Это означало пятиминутную задержку на глубине двадцать футов и еще одну пятиминутную остановку на десяти футах. Когда мы начнем нырять интенсивно, нам понадобится трос, за который можно будет держаться во время декомпрессионных остановок, а пока мы просто кружили в воде, и я периодически бросал взгляд на декомпрессиометр у себя на запястье.

Мы выбрались на поверхность навстречу долгожданному солнцу и поплыли к краю сенота. Я выбрался из воды и протянул руку Кэтрин, после чего выплюнул загубник и снял маску. Закрыв клапан на баллоне, я спросил:

— Ну и что ты об этом думаешь?

Кэтрин вздрогнула.

— Ты был прав, это не похоже на Багамы. Я не знала, что смогу так замерзнуть в Кинтана Роо.

Я снял акваланг и подставил спину горячему солнцу.

— Это кажется чертовски глупым, но нам придется одевать теплозащитные костюмы, иначе мы там околеем. Что еще приходит тебе на ум?

Она призадумалась.

— Этот ил внизу доставит нам неприятности. Там и так достаточно темно, а тут еще придется работать в грязи, которая поднимется со дна.

Я кивнул.

— Здесь можно использовать всасывающий насос. Сам насос мы разместим на поверхности и будем с его помощью выкачивать грязь на берег — через фильтр на конце шланга, чтобы задерживать мелкие предметы. Это поможет справиться с туманом внизу. — Теперь, когда вся ситуация находилась у меня перед глазами, идеи стали приходить в голову пачками. — Мы сможем сбросить трос с плота и закрепить его на дне, привязав к большому камню. Нам понадобится даже два троса, поскольку один из них придется поднимать каждый день.

Она нахмурилась.

— Почему?

— Пойдем к домику, и я покажу тебе.

Приблизившись к домику, мы застали там Рудетски, пристраивающего вместе с парой своих людей к одной из стен небольшой сарай.

— Привет! — крикнул он. — Хорошо окунулись?

— Неплохо. Теперь мне нужен плот, о котором мы говорили.

— Каких размеров?

— Скажем, десять квадратных футов.

— Нет ничего проще, — быстро сказал он. — Четыре пустые бочки из-под горючего, несколько бревен из тех, что мы срубили, и перед вами роскошный плот. Вы собираетесь использовать его по вечерам?

— Это маловероятно, — ответил я.

— Тогда, если вы не против, мои ребята будут иногда устраивать из него купальню. Хорошо поплавать, чтобы освежиться перед сном.

Я усмехнулся.

— Это дело.

Он показал на воздушный компрессор.

— Ничего, если его поставим прямо здесь?

— Хорошо. Послушай, если можно, выведи эту выхлопную трубу наружу — как можно дальше от воздушного насоса. Окись углерода и подводное плавание плохо совместимы.

Он кивнул.

— Я прикреплю к трубе кусок шланга и выведу его на другую сторону домика.

Я присоединился к Кэтрин в домике и, порывшись в своих вещах, извлек на свет потрепанную копию Адмиралтейских таблиц для подводников.

— Теперь я объясню тебе, почему нам понадобится два троса, спущенные на дно, — сказал я. Я сел за стол, и она присела рядом, вытирая свои волосы полотенцем. — Мы собираемся опуститься примерно на сто футов и провести на дне как можно больше времени. Верно?

— Полагаю, что да.

— Предположим, что мы провели на дне два часа — это означает несколько декомпрессионных остановок на пути вверх. Пять минут на пятидесяти футах, десять на сорока футах, тридцать на тридцати футах, сорок на двадцати футах и пятьдесят на десяти футах — всего… э… сто тридцать пять минут или два с четвертью часа. Это пожалуй будет довольно утомительно — просто отсиживаться на различных уровнях, но тут ничего не поделаешь. Кроме троса с грузом, брошенного с плота, нам понадобится еще один с ремнями, привязанными к нему на различной глубине, на которых можно будет сидеть, и воздушными баллонами, поскольку твоего акваланга надолго не хватит. И всю эту гирлянду нам придется поднимать каждый день, чтобы перезарядить баллоны.

— Я никогда раньше не делала ничего подобного, — сказала она. — Я никогда не ныряла так глубоко и не оставалась под водой так долго. Я раньше не думала о декомпрессии.

— Теперь пришло время об этом подумать, — сказал я мрачно. — Одна оплошность, и у тебя кессонная болезнь. Ты когда-нибудь видела, что она делает с человеком?

— Нет, не видела.

— Пенящаяся кровь не принесет тебе большого удовольствия. Кроме того, что это ужасно больно, как только азотная эмболия достигнет сердца, ты будешь стучаться в Небесные Врата.

— Но это так долго, — пожаловалась она. — Чем ты обычно занимаешься, оставаясь на глубине десять футов почти целый час?

— Мне и самому приходилось это делать не слишком часто, — признался я. — Но обычно я использую вынужденное безделье как удобную возможность сочинять похабные стишки. — Я бросил взгляд на декомпрессионную камеру. — Я хотел бы иметь ее поближе к месту возможного происшествия — может быть, прямо на плоту. Я спрошу Рудетски, что он может сделать.

4

Работа продвигалась своим чередом, неделя за неделей, и я почти забыл про Гатта. Мы поддерживали радиоконтакт с Лагерем-Один, который передавал нам сообщения про Пата Харриса, и казалось, что все спокойно. Гатт вернулся в Мехико, где проводил свое время в праздности, так, словно ничто в мире его не беспокоит, хотя банда его головорезов по-прежнему находилась в Мериле. Я не знал, что это значит, но у меня совершенно не было возможности все обдумать, поскольку программа обследования сенота занимала все мое время. Я вполглаза приглядывал за Халстедом и обнаружил, что он работает упорнее меня самого, и это весьма радовало Фаллона.

Каждый день приносил с собой новые открытия — удивительные открытия. Это и на самом деле был Уашуанок. Бригады Фаллона находили здание за зданием — дворцы, замки, игровые арены и несколько неизвестных строений, одно из которых, как он думал, являлось астрономической обсерваторией. Сенот окружало кольцо из стел — всего из оказалось двадцать четыре, — и еще одна шеренга колонн протянулась прямо через центр города. Непрерывно щелкая фотоаппаратом и не выпуская ручку из рук, Фаллон заполнял данными блокнот за блокнотом.

Несмотря на то, что здесь у нас не было никаких профсоюзов, один день в неделю отводился под выходной, который ученые обычно использовали на то, чтобы привести в порядок свои бумаги, в то время как люди Рудетски резвились возле сенота. Поскольку проводить погружения в таких условиях было невозможно, я использовал свободный день для отдыха и для того, чтобы выпить пива немного больше, чем это позволяла безопасность в ходе рабочей недели.

В один из таких дней Фаллон провел меня по всему участку, чтобы показать, что они уже обнаружили. Он указал на низкий холм, освобожденный от растительности.

— Вероятно, именно здесь Виверо встретил свой конец, — сказал он. — Это Храм Кукулькана — вы можете посмотреть на ступени, которые мы раскопали в передней части.

Мне было трудно ему поверить.

— Весь этот холм?

— Весь холм. Это было большое здание. На самом деле, мы прямо сейчас стоим на нем, на его части.

Я посмотрел вниз и ковырнул ногой землю. На вид она ничем не отличалась от обычной земли — просто тонкий слой гумуса. Фаллон сказал:

— Майя имели обыкновение строить на платформах. Они размещали на платформах свои жилища, чтобы поднять их над землей, и при строительстве больших сооружений ими руководила та же идея. Сейчас мы стоим на платформе, но она настолько большая, что вы этого не осознаете.

Я посмотрел на ровную поверхность, простирающуюся до холма, который был Храмом Кукулькана.

— Насколько большая?

Фаллон усмехнулся.

— Рудетски прошелся здесь с теодолитом. Он подсчитал, что она занимает площадь пятьдесят акров и достигает в высоту ста тридцати футов. Это искусственный акрополь — 90 миллионов кубических футов в объеме и содержащий шесть с половиной миллионов тонн материала. — Он достал свою трубку.

— Черт возьми! — воскликнул я. — Я не ожидал встретить здесь что-то подобное.

Фаллон чиркнул спичкой.

— Майя… — пуфф-пуфф… — были… — пуфф… — трудолюбивыми людьми. — Он бросил критический взгляд на чашечку своей трубки. — Пойдемте посмотрим поближе на храм.

Мы подошли к холму и увидели частично раскопанную лестницу. Ступени имели в ширину около пятидесяти футов. Фаллон показал вверх мундштуком своей трубки.

— Я подумал, что найду кое-что на самом верху, поэтому произвел небольшие раскопки, в результате чего обнаружил то, что ожидал. Вас это может заинтересовать.

Взобраться на холм оказалось нелегко, поскольку он имел очень крутой склон.

Представьте себе египетскую пирамиду, покрытую тонким слоем земли, и вы поймете, о чем я говорю. Невзирая на свой возраст, Фаллон, казалось, не испытывал чрезмерного напряжения от подъема. На вершине он сделал указующий жест.

— Лестница приводит сюда — здесь я и копал.

Я подошел к краю ямы, обозначенной кучей земли, и увидел, что Фаллон раскрыл вызывающую ужас голову с открытым ртом и острыми зубами, обнаженными в яростном оскале.

— Пернатый Змей, — сказал он мягко. — Символ Кукулькана, — Он вытянул руку в направлении земляной стены позади скульптуры. — А здесь находился сам храм — место, где приносили жертвы.

Я посмотрел по сторонам и представил себе, как Виверо стоял здесь перед жрецами дрожа от страха, ожидая, что сейчас из него вырвут сердце. Это были мрачные мысли.

Фаллон сказал задумчиво:

— Я надеюсь, что крыша не провалилась, было бы прекрасно найти ее неповрежденной.

Я присел на удобный пенек и окинул взглядом всю территорию города. Примерно пятая его часть уже была расчищена, но это касалось только растительности. Повсюду виднелись большие холмы, подобные тому, на котором мы находились, ожидающие того, чтобы их раскопали.

Я спросил:

— Как вы думаете, сколько еще понадобится времени? Когда мы сможем увидеть, на что это на самом деле похоже?

— Возвращайтесь сюда через двадцать лет, — сказал он. — Тогда у вас сложится ясное представление.

— Так долго?

— Нельзя спешить в подобных делах. Кроме того, мы не будем раскапывать все. Мы должны оставить что-нибудь следующему поколению — у них появятся новые методы, и они смогут обнаружить то, что мы способны упустить. Я не намерен раскапывать более половины города.

Я задумчиво посмотрел на Фаллона. Этот человек в свои шестьдесят лет был готов начать что-то такое, чего, как он знал, ему не удастся закончить. Возможно, благодаря привычке мыслить категориями столетий и тысячелетий, он развил в себе способность смотреть на вещи с позиции космоса. В этом он сильно отличался от Халстеда.

Он произнес немного печально:

— Человеческая жизнь слишком коротка, а его творения переживают его на многие тысячелетия, будучи более долговечными, чем сам человек. Шелли знал про это, и про то, что человек тщеславен. «Я Озимандиас, царь царей, посмотри на дело рук моих, Всемогущий, и приди в отчаяние!» — Он взмахнул рукой в сторону города. — Но должны ли мы отчаиваться, глядя на это? Я считаю, что не должны. Я смотрю на подобные монументальные сооружения как на продукт тщеславия человека, жизнь которого так коротка. — Он вытянул перед собой свои руки, покрытые узлами вен и немного дрожащие. — Как жаль, что эта плоть сгниет так скоро.

Разговор принял слишком мрачный оттенок, поэтому я сменил тему.

— Вы уже выяснили, где находится королевский дворец?

Он улыбнулся.

— Все еще надеетесь найти покрытые золотом стены? — Он покачал головой, — Виверо, как обычно, все перепутал. У майя не было королей — в том смысле этого слова, как мы его понимаем, но среди них имелся наследный властелин, которого называли Халач виник, и его-то, я полагаю, Виверо и принял за короля. Затем у них был главный военачальник — након, которого выбирали на три года. Жреческий сан тоже передавался по наследству. Я сомневаюсь, что у Халач виника имелся собственный дворец, но мы нашли, как нам кажется, одно из главных административных зданий. — Он показал в сторону одного из холмов. — Вот оно.

Оно несомненно было большим, но вызывало разочарование. На мой взгляд, это был просто еще один холм, и надо было иметь богатое воображение для того, чтобы мысленно превратить его в здание. Фаллон сказал терпеливо:

— Это не просто, я знаю. Требуется большой опыт для того, чтобы увидеть то, что скрыто под землей. Но то, что Виверо привели к Халач винику для вынесения окончательного приговора, это весьма вероятно. Халач виник являлся одновременно верховным жрецом, но Виверо этого не знал — он не читал «Золотую Ветвь» Фрезера.

Так же как и я, так что в этом мы находились с Виверо на одном уровне. Фаллон сказал:

— Следующим шагом мы избавимся от этих пней. — Он слабо пнул тот, на котором я сидел.

— Что вы собираетесь делать? Взорвать их?

Его, казалось, шокировал мой вопрос.

— Упаси Бог, нет! Мы сожжем их вместе с корнями. К счастью, деревья в дождевом лесу имеют неглубокие корни — вы можете видеть, что большая часть корневой системы на этой платформе расположена над землей. Покончив с ними, мы вместо корней введем в сооружение систему труб и зальем их цементом, чтобы укрепить здание. Мы не хотим, чтобы око обрушилось на более поздней стадии.

— Вы не нашли то, что так взволновало Виверо? Золотой знак — чем бы он ни был?

Он с сомнением покачал головой.

— Нет — и может быть, никогда не найдем. Я думаю, что у Виверо после двенадцати лет заключения в голове мог произойти небольшой сдвиг. Появилась какая-нибудь религиозная мания. У него могли начаться галлюцинации.

Я сказал:

— Если судить по современным стандартам, то о любом испанце шестнадцатого века можно сказать, что у него была религиозная мания. Ликвидацию целых цивилизаций просто из-за расхождения во взглядах на Бога нельзя назвать признаком здравомыслия.

Фаллон поднял на меня глаза.

— Так вы считаете, что здравомыслие понятие относительное? Возможно, вы правы: возможно, наши нынешние войны из будущего будут выглядеть как проявление извращенного мышления. Несомненно, перспектива атомной войны никак не вяжется с понятием здравого смысла.

Я подумал о несчастном Виверо, которого терзали угрызения совести из-за того, что он побоялся обратить язычников в христианство. И все же он с готовностью советует своим сыновьям, как наиболее эффективно истребить язычников, хотя и соглашается, что эти методы не христианские. Своей позицией он напоминал мне мистера Пукли, изобретателя первого пулемета, который предлагал использовать круглые пули против христиан и квадратные для турок.

Я спросил:

— Где Виверо взял золото для изготовления зеркал? Вы говорили, что здесь было очень мало золота.

— Я такого не говорил, — возразил Фаллон. — Я утверждая, что оно копилось в течение столетий. Вероятно, в те времена сюда разными путями попадало довольно много золота, и ювелир за двенадцать лет мог скопить его достаточное количество. Кроме того, зеркала изготовлены не из чистого золота, это тумбага — сплав из золота, серебра и меди, и меди в нем достаточно много. Испанцы всегда говорили про красное золото индейцев, которое имело такой оттенок как раз из-за меди.

Он выбил пепел из своей трубки.

— Думаю, мне пора вернуться к карте Рудетски, чтобы составить расписание работ на следующую неделю. — Он сделал паузу. — Кстати, Рудетски говорил мне, что он видел в лесу нескольких чиклерос. Я приказал всем оставаться в лагере и не шататься по окрестностям. Это касается и вас.

Я быстро вернулся в двадцатое столетие. Придя в лагерь, я отправил послание Пату Харрису через радиопередатчик в Лагере-Один, проинформировав его относительно этого последнего открытия. Это было все, что я мог сделать.

5

Фаллон был несколько разочарован программой моих подводных работ. «Только два часа в день», — сказал он с недовольным видом.

Поэтому я был вынужден изложить ему краткий курс биофизики, связанной с подводными погружениями. Разумеется, главная проблема здесь азот. Мы пыряли на глубину примерно сто футов, абсолютное давление на такой глубине равняется четырем атмосферам — примерно шестьдесят футов на квадратный дюйм. Это не оказывает никакого воздействия на дыхание, поскольку впускной клапан подает воздух в легкие под давлением окружающей его воды. И здесь не существует опасности оказаться раздавленным разницей давлений.

Проблемы вызывает тот факт, что с каждым вдохом вы потребляете воздуха в четыре раза больше, чем в обычных условиях. Организм может достаточно легко справиться с избытком кислорода, но добавочный азот выводится из него за счет растворения в крови и накопления в клетках ткани. Если давление вернется к нормальному внезапно, тогда азот быстро освобождается, образуя пузырьки в кровеносных сосудах — кровь буквально кипит, и это верный путь в могилу.

Поэтому давление необходимо понижать медленно, поднимаясь на поверхность очень аккуратно со множеством остановок, чья продолжительность заранее рассчитана докторами Адмиралтейства так, чтобы накопленный азот освобождался постепенно, с контролируемой интенсивностью.

— Хорошо, — сказал Фаллон нетерпеливо. — Я понял это. Но если вы проводите два часа на дне и тратите примерно столько же времени на подъем, все равно это только половина рабочего дня. Вы могли бы совершать одно погружение утром и еще одно днем.

— Это невозможно, — сказал я. — Когда вы выходите из годы, тело все еще остается пропитанным азотом при нормальном атмосферном давлении, и требуется по крайней мере пять часов, чтобы вывести его из организма. Мне очень жаль, но мы можем совершать только одно погружение в день.

И он был вынужден удовлетвориться этим.

Плот, который сделал Рудетски, оказался для нас большой подмогой. Вместо моей первоначальной идеи подвесить маленькие баллоны с воздухом на каждом де-компрессионном уровне, мы опустили под воду шланги, которые присоединялись прямо к впускному клапану и снабжали нас воздухом из больших баллонов, размещенных непосредственно на плоту. И я обследовал пещеру в стене сенота на глубине шестьдесят пять футов. Она оказалась довольно большой и имела форму перевернутого мешка, что натолкнуло меня на мысль наполнить пещеру воздухом и вытеснить из нее воду. Шланг, соединенный с воздушным насосом на плоту, быстро сделал свою работу, и казалось несколько странным иметь возможность снять с себя маску и дышать нормально, находясь так далеко от поверхности. Разумеется, воздух в пещере был под тем же давлением, что и вода на этой глубине, вследствие чего не мог помочь ходу декомпрессии, но если у меня или у Кэтрин возникнут проблемы, пещера сможет послужить временным пристанищем с большим запасом воздуха. Я подвесил фонарь над входом и еще один поместил внутри.

Фаллон перестал жаловаться, когда увидел, что мы стали извлекать на поверхность. Сначала пришлось очистить дно от большого количества ила, но мы сделали это при помощи всасывающего насоса, и первой моей находкой был череп, который навеял на меня мрачные мысли.

На следующий день мы подняли наверх большое количество различных предметов — маски из золота и меди, чаши, колокольчики, множество ювелирных изделий, таких, как кулоны, браслеты, кольца как для пальцев, так и для ушей, ожерелья и украшенные орнаментом пуговицы из золота и нефрита. Здесь также были церемониальные ножи из кремня и обсидиана, деревянные копьеметалки, сохранившиеся от разложения под толстым слоем ила, и не менее восемнадцати тарелок, подобных той, что Фаллон мне показывал в Мехико.

Перлом нашей коллекции была маленькая статуэтка из золота высотой около шести дюймов, изображающая молодую девушку майя. Фаллон осторожно ее очистил, а затем поставил на свой стол и начал изучать с озадаченным видом.

— Тема майя, — сказал он. — Но исполнение несомненно не их — они не работали в таком стиле. Но все же это девушка майя. Посмотрите на ее профиль.

Кэтрин взяла статуэтку в руки.

— Она прекрасна, не правда ли? — Немного поколебавшись, она сказала: — А что, если это та самая, изготовленная Виверо статуэтка, которая произвела большое впечатление на жрецов майя?

— Бог ты мой! — воскликнул Фаллон с изумлением. — Скорее всего так и есть, но это было бы невероятным совпадением.

— При чем здесь совпадение? — спросил я и обвел рукой сокровища, сложенные на полках. — Все эти предметы были принесены в жертву, не так ли? Майя отдавали Чаку свои самые ценные вещи. Я думаю, нет ничего невероятного в том, что статуэтку Виверо принесли в жертву подобным образом.

Фаллон осмотрел ее снова.

— Она была отлита, — признал он. — И это не техника майя. Вероятно, ее отлили Виверо, но, может быть, это не та самая статуэтка, о которой он писал. Он вполне мог сделать их несколько.

— Я предпочитаю думать, что это самая первая, — сказала Кэтрин.

Я обвел взглядом ряды сверкающих изделий на полках.

— Сколько все это стоит? — спросил я Фаллона. — Сколько денег могут принести наши находки на открытом аукционе?

— Эти предметы никогда не будут представлены к продаже, — сказал Фаллон мрачно. — Мексиканское правительство проследит за этим — так же как и я.

— Но предположим, что они появились на аукционе или на черном рынке. Сколько будет стоить весь лот?

Фаллон призадумался.

— Если эти изделия будут вывезены из страны и попадут в руки неразборчивого перекупщика — например, такого человека, как Джеррисон, — он сможет продать их примерно за полтора миллиона долларов.

Я перевел дыхание.

Мы еще и наполовину не закончили с сенотом, а уже нашли так много. С каждым днем мы находили все больше предметов, и интенсивность находок возрастала по мере того, как мы углублялись в ил. По оценке Фаллона, общая стоимость предметов, обнаруженных в сеноте, будет составлять не менее четырех миллионов долларов — может быть, даже пять миллионов.

Я сказал мягко:

— Неудивительно, что Гатт так заинтересован. А вы все не могли понять почему!

— Я думал о находках, которые бывают при обычных раскопках, — сказал Фаллон. — Предметы из золота, оставленные на поверхности, исчезли давным-давно, и здесь можно обнаружить очень мало. И я думал, что Гатта ввела в заблуждение уловка Виверо, сделанная им в письме. Я определенно не ожидал, что сенот окажется таким плодотворным. — Он забарабанил пальцами по столу. — Я считал, что Гатта интересует золото во имя золота — как обыкновенного охотника за сокровищами. — Он махнул рукой в сторону полок. — Стоимость чистого золота во всех этих изделиях не более чем пятнадцать-двадцать тысяч долларов.

— Но мы знаем, что Гатт не таков, — сказал я. — Как Харрис назвал его? Образованный гангстер. Он не похож на глупого воришку, способного расплавить золотые изделия; он знает их антикварную стоимость и знает, как их продать. Харрис уже установил связь между Гаттом и Джеррисоном, а вы сами только сейчас сказали, что Джеррисон может все продать без особых затруднений. Я советую вам забрать отсюда все наши находки и запереть их в самый большой банковский сейф, который только можно найти в Мехико.

— Разумеется, вы правы, — коротко сказал Фаллон. — Я это организую. И нам необходимо поставить в известность мексиканские власти о масштабах сделанных нами здесь открытий.

6

Сезон подходил к концу. Скоро должны были начаться дожди, и тогда работать на участке раскопок станет невозможно. Я мог смело предположить, что это никак не отразится на моей собственной работе в сеноте — нельзя стать мокрее мокрого, но было очевидно, что если раскопки будут продолжаться в сезон дождей, то участок неизбежно превратится в море грязи, поэтому Фаллон с видимой неохотой решил свернуть работы.

Это означало массовую эвакуацию в Лагерь-Один. Рудетски сильно беспокоился за все то оборудование, которое предстояло вывезти, но Фаллон отнесся к этой проблеме с полной несерьезностью.

— Оставьте его здесь, — сказал он беспечно. — Оно понадобится нам на следующий сезон.

Рудетски излил мне свое негодование.

— На следующий сезон здесь ничего не останется. Эти стервятники чиклерос растащат все подчистую.

— Не стоит из-за этого беспокоиться, — сказал я. — Фаллон может себе позволить купить новое оборудование.

Но бережливый Рудетски не мог с этим смириться и принялся с особой тщательностью упаковывать генераторы и насосы, чтобы укрыть их от непогоды, в надежде, что, возможно, чиклерос и не разграбят лагерь.

— Я зря трачу свое время, — сказал он мрачно, отдав распоряжение заколотить досками окна домиков. — Но черт возьми, я должен что-то сделать!

Так что мы эвакуировали Уашуанок. Большой вертолет прилетел и улетел, забрав с собой людей, которые раскапывали город. Перед тем, как улетать, молодые археологи попрощались с Фаллоном. Они горели энтузиазмом и горячо обещали вернуться на следующий сезон, когда начнутся настоящие раскопки зданий. Фаллон улыбался им с отеческой снисходительностью и помахал на прощание рукой. Но когда он вернулся к своим делам, на его лице появилось выражение странной грусти.

Он не принимал никакого участия в работах по эвакуации и отказался принимать какие-либо решения, поэтому Рудетски начал обращаться с вопросами ко мне. Я делал то, что считал правильным, и никак не мог понять, что случилось с Фаллоном. Он уединился в домике, в котором на полках хранились наши находки, и все свое время посвящал тому, что терпеливо их чистил, делая записи в своем блокноте. Он не позволял, чтобы ему мешали, и отказывался расстаться с драгоценными экспонатами.

— Они отправятся отсюда вместе со мной, — сказал он. — Займитесь остальными вещами и оставьте меня в покое.

Наконец пришло время улетать и нам. Лагерь был свернут до трех-четырех домиков, а то, что осталось, могло уместиться в двух грузовых вертолетах. Я направлялся к домику Фаллона, чтобы доложить ему об этом, когда ко мне в страшной спешке подбежал Рудетски.

— Пойдемте со мной в радиопалатку, — сказал он, переводя дыхание. — В Лагере-Один происходит что-то странное.

Я прошел вместе с ним и выслушал печальную историю. У них произошел пожар, и большой вертолет полностью сгорел.

— Кто-нибудь ранен? — рявкнул Рудетски.

Тоненький голосок, доносящийся с волнообразными перепадами из динамика, сообщил, что никто серьезно не пострадал; все обошлось парой слабых ожогов. Но вертолет был целиком уничтожен.

Рудетски проревел:

— Как, черт возьми, это произошло?

Голос нырнул в безмолвие, а затем появился снова, слегка окрепнув:

— …не знаю… так получилось…

— Просто так получилось, — повторил Рудетски с негодованием.

Я спросил:

— Что происходит с их передатчиком? Похоже, ему не хватает мощности.

— Что с вашим передатчиком? — сказал Рудетски в микрофон. — Прибавь громкость!

— Я слышу вас хорошо и отчетливо, — произнес голос слабо. — Вы плохо меня слышите?

— Ты абсолютно прав, мы слышим тебя плохо, — ответил Рудетски. — Сделай что-нибудь с этим.

Прием стал чуть более уверенным.

— Мы уже отправили всех в Мехико. Нас здесь осталось только трое, но мистер Харрис сказал, что что-то не в порядке с самолетом.

Я почувствовал легкое покалывание в затылке и, нагнувшись вперед через плечо Рудетски, сказал в микрофон:

— Что с ним случилось?

— …не знаю… приземлился… неправильная регистрация… не может вылететь до тех пор, пока… — Прием снова стал слабым, и я с трудом улавливал смысл слов. Внезапно он прекратился совсем, и не стало слышно даже шипения несущей волны. Рудетски покрутил приемник, но больше не смог связаться с Лагерем-Один.

Он повернулся ко мне и сказал:

— Они полностью вышли из эфира.

— Попробуй связаться с Мехико, — сказал я.

Он состроил гримасу.

— Я попробую, но не думаю, что здесь есть какая-то надежда. У этого маленького ящика недостаточно мощности.

Он принялся крутить ручки, а я попробовал осмыслить то, что произошло. Большой транспортный вертолет уничтожен, самолет задержан в Мехико по каким-то загадочным причинам, и Лагерь-Один исчез из эфира. Все это означало только одно — изоляция, что совсем мне не нравилось. Я задумчиво бросил взгляд в сторону ангара на другом конце поляны, где Ридер, как обычно, наводил глянец на свою машину. По крайней мере, у нас остался еще один вертолет.

Рудетски наконец поднялся на ноги.

— Ничего не поделаешь, — сказал он и посмотрел на свои часы. — Это был последний сеанс связи с Лагерем-Один на сегодняшний день. Если они починят свой передатчик, то снова выйдут в эфир завтра в восемь часов утра, как обычно. До тех пор мы ничего не можем сделать.

Он не казался чрезмерно взволнованным, но он не знал того, что знал я. Он не знал про Джека Гатта. Я сказал:

— Хорошо, подождем до завтра. Я доложу Фаллону о том, что произошло.

Это оказалось сделать гораздо труднее, чем я предполагал. Он был полностью погружен в свою работу. Склонившись над золотой тарелкой, он пытался датировать ее, произнося себе под нос заклятия из чисел майя. Я попробовал рассказать ему про то, что случилось, но он прервал меня раздраженно.

— Меня это совершенно не беспокоит. Завтра они выйдут в эфир и все объяснят. Теперь уходите и больше не отвлекайте меня от работы.

Так что мне пришлось уйти и погрузиться в собственные размышления. Я подумал о том, чтобы рассказать все Халстеду, но вспомнив последние слова Пата Харриса, изменил решение; я ничего не сказал и Кэтрин, поскольку не хотел ее путать, и также не хотел, чтобы ока передала что-нибудь своему мужу. Наконец я пошел повидаться с Ридером.

— Твой вертолет готов к работе? — спросил я.

Ридер посмотрел на меня удивленно и немного обиженно.

— Он всегда готов, — ответил он коротко.

— Он может понадобиться нам завтра, — сказал я. — Будь готов к раннему старту.

7

Этой ночью у нас произошел пожар в радиопалатке!

Я проснулся, услышав отдаленные крики, а затем топот ботинок по твердой земле, когда кто-то поблизости выскочил из домика. Я поднялся в кровати, чтобы посмотреть, что случилось, и, подойдя к палатке, застал там Рудетски, борющегося с остатками пламени. Я понюхал воздух.

— Ты хранишь здесь бензин?

— Нет! — прохрипел он. — У нас были гости. Пара этих проклятых чиклерос копались здесь, пока мы их не спугнули. — Он посмотрел на покореженные остатки передатчика. — Но за каким дьяволом им понадобилось это делать?

Я мог ему сказать, но не стал. К изоляции нужно было добавить кое-что еще.

— Больше ничего не повреждено? — спросил я.

— Ничего, о чем бы я знал, — ответил он.

До восхода оставался еще целый час.

— Я собираюсь слетать в Лагерь-Один, — сказал я. — Я хочу выяснить точно, что там произошло.

Рудетски внимательно посмотрел на меня.

— Думаете, там появились проблемы? — Он взмахнул рукой. — Как здесь?

— Может быть, — согласился я. — Здесь могут возникнуть новые проблемы. Держи весь лагерь под контролем, пока меня не будет. И не особенно доверяй Халстеду; если он начнет доставлять беспокойство, ты знаешь, что делать.

— Это будет для меня большим удовольствием, — произнес Рудетски с чувством. — Мне кажется, вы не хотите рассказать мне, что на самом деле происходит?

— Спроси Фаллона, — сказал я. — Это долгая история, а у меня сейчас нет времени. Пойду разбужу Ридера.

Я слегка перекусил, а потом начал убеждать Ридера в том, что он должен доставить меня в Лагерь-Один. Поначалу он проявлял нерешительность, но поскольку Фаллон, по-видимому, сложил с себя все полномочия и благодаря поддержке Рудетски Ридер все-таки дал свое согласие, и мы приготовились вылететь с восходом солнца. Кэтрин подошла ко мне попрощаться, и, нагнувшись вниз, я сказал:

— Держись поближе к лагерю и никуда не отходи. Я скоро вернусь.

— Хорошо, — пообещала она.

Халстед возник откуда-то из-за вертолета и присоединился к ней.

— Разыгрываете из себя героя? — спросил он в своей обычной хамской манере.

Он занимался обследованием Храма Юм Чака над сенотом и жаждал раскопать его по-настоящему, вместо того, чтобы просто расчистить поверхность, но Фаллон ему этого не позволил. Находки, которые Кэтрин и я сделали в сеноте, утерли ему нос. Ему не давала покоя мысль, что непрофессионалы сорвали банк, и из-за этого он был сильно раздражен и постоянно ссорился со своей женой.

Он силой увел ее от вертолета, и Ридер, посмотрев на меня, пожал плечами.

— Мы уже можем взлетать, — сказал он.

Я кивнул головой, он взялся за рычаги управления, и мы поднялись в воздух.

Я попытался заговорить с Ридером, на что в ответ он слабо усмехнулся и показал на наушники внутренней связи. Надев их, я сказал в микрофон:

— Покружи немного над участком, хорошо? Я хочу посмотреть, как это выгладит с воздуха.

— О'кей, — ответил он, и мы начали огибать Уашуанок по пологой дуге. Сверху он и в самом деле выглядел как город, по крайней мере та часть, которую уже расчистили. Я мог различить достаточно четко огромную платформу, на которой был построен Храм Кукулькана, и здание, в шутку названное Фаллоном «муниципалитетом».

К востоку от гряды холмов можно было различить контуры того, что выглядело как еще одна гигантская платформа, но она пока оставалась раскрытой только частично. На холме, поднявшемся над сенотом, Халстед и в самом деле хорошо потрудился, и Храм Юм Чака выглядел таким, каким он был в действительности — не просто земляной холм, а огромная пирамида, выложенная из камней с окружающей ее галереей колонн.

Мы сделали три круга над городом, после чего я сказал:

— Спасибо, Гарри; нам пора отправляться в путь. Ты не мог бы держаться пониже — я хотел бы поближе взглянуть на лес.

— Я могу лететь как угодно, если только ты не захочешь опуститься слишком низко. Я буду поддерживать невысокую скорость, так что ты сможешь рассмотреть все как следует.

Мы направились на восток, придерживаясь высоты примерно триста футов и со скоростью не выше шестидесяти миль в час. Под нами расстилался бескрайний лес, зеленые дебри с кронами деревьев, одержавших победу в сражении за свет и поднявшихся от земли на высоту в сто шестьдесят футов. Эти кроны формировали отдельные островки, поднявшиеся над основной массой плотной зелени, и нигде не было видно земли.

— Здесь лучше летать, чем ходить, — сказал я.

Гарри рассмеялся.

— Я бы испугался до смерти, оказавшись внизу. Ты не слышал, как по ночам вопят эти проклятые обезьяны-ревуны? Словно какому-то бедняге перерезают горло — медленно.

— Ревуны меня не испугают, — сказал я. — Они просто производят шум, слегка скребущий по нервам. Змеи и пумы обеспокоили бы меня значительно сильнее.

— И чиклерос, — добавил Гарри. — Я слышал кое-какие любопытные подробности про этих парней. Говорят, убить человека для них раз плюнуть. — Он посмотрел вниз на джунгли. — Боже, что за место для работы! Неудивительно, что чиклерос так жестоки. Если бы я работал там, внизу, мне было бы абсолютно наплевать, жив я или мертв — так же как и кто-то другой.

Мы пересекали часть леса, слегка выделявшуюся на общем фоне. Я спросил:

— Что здесь произошло?

— Не знаю, — ответил Гарри, с виду озадаченный так же, как и я. — Эти деревья кажутся мертвыми. Давай взглянем поближе.

Он произвел какие-то манипуляции с управлением, после чего вертолет снизился и закружил над верхушками деревьев. Одно из них, опередив остальных, широко раскинуло свою крону навстречу солнечному свету, но оно было без листьев, так же как и все остальные деревья вокруг.

— Мне кажется, я понял, — сказал Гарри. — Здесь что-то случилось, возможно, прошел торнадо. Деревья были вырваны с корнем, но они набиты здесь настолько плотно, что не смогли упасть, поэтому просто умерли, оставаясь в вертикальном положении. Что за чертово место — даже умирать здесь приходится стоя!

Мы поднялись и вернулись на курс. Гарри сказал:

— Это несомненно был торнадо: мертвые деревья вытянулись в одну линию. Торнадо способен выкашивать прямые просеки. На ураган это не похоже — он повалил бы деревья на большой площади.

— А здесь бывают ураганы?

— Боже мой, конечно! Один из них прямо сейчас бушует в Карибском море. Я слушаю сводки погоды на тот случай, если он вдруг решит завернуть сюда. Хотя это маловероятно.

Вертолет внезапно накренился в воздухе, и он выругался.

— Что случилось? — спросил я.

— Я не знаю. — Он быстро проверил свои приборы и через некоторое время сказал:

— Все работает нормально.

Но не успел он закончить эту фразу, как со стороны хвоста донесся оглушительный удар, и весь фюзеляж завращался с бешеной скоростью. Центробежная сила бросила меня на стену кабины, и я прилип к ней, в то время как Гарри делал отчаянные попытки дотянуться до управления.

Весь мир вращался вокруг нас с головокружительной скоростью; горизонт то поднимался, то резко падал, и внезапно лес оказался совсем близко — слишком близко.

— Держись! — крикнул Гарри и ударил по переключателям на приборной панели.

Шум двигателя внезапно затих, но мы продолжали вращаться. Я увидел верхушку дерева, вытянувшегося поперек нашего сумасшедшего курса, и понял, что сейчас мы разобьемся. В следующий момент я услышал громкий треск, закончившийся сильным ударом. Меня бросило вперед, и моя голова пришла в соприкосновение с металлической перекладиной.

И это было все, что я помнил.