Питер Снелл. Без труб, без барабанов

Дубль!

В тот вечер я принял приглашение пообедать с супругами Кен Арчболд, вместе с которыми в Токио остановилась Салли. Этот обед доставил мне немалое удовольствие. Во-первых, потому, что подавали котлеты из молодого новозеландского барашка, именно то, чего нам недоставало в деревне, а во-вторых, мне не пришлось возвращаться в олимпийскую деревню, где атмосфера в тот вечер совсем не благоприятствовала отдыху перед первым забегом на 1500 м.

За обедом я совсем было забыл об Играх, но зазвонил телефон, и Гарольд Остэд сообщил мне, что дожидается меня в деревне вместе с новозеландским послом в Японии Тэйлором. Извинившись как можно вежливее, я отказался приехать, сказав, что мне очень важно отдохнуть перед соревнованиями.

К счастью, из каждого забега в полуфиналы выходило четверо первых плюс два самых быстрых бегуна из числа занявших пятое место. Это обстоятельство давало мне возможность бежать со значительным запасом.

Мой дальнейший успех зависел от того, насколько легко мне удастся пробежать первый забег. По жребию я должен был соревноваться в третьем забеге, где серьезным противником был лишь Том О'Хара.

Я понимал, что единственный способ выбросить меня из дальнейшей игры заключается в том, чтобы использовать мою слабость после напряженного финала и установить сильный темп. Дрейфуя на ранней стадии соревнования, я не знал, можно ли надеяться на легкую пробежку или следует ожидать неминуемого увеличения скорости. Однако, к моей радости, никакого увеличения темпа не случилось. Этот забег был самым медленным из четырех, а мой результат 3.46,8 (я занял четвертое место в забеге) был самым худшим из всех, которые были показаны спортсменами, пропущенными в полуфиналы.

Мы не стали преследовать бегуна из Кении и прошли вслед за ним в таком порядке: Хольтц, О'Хара и я. На финише мы ежесекундно оглядывались, и нас друг от друга разделяли только 0,2 секунды.

Джон Дэвис попал также в медленный забег и выиграл его, разделив первое место с Витольдом Бараном и Дайролом Берлесоном (3.45,5). Наиболее быстрый забег выиграл англичанин Алан Симпсон, показавший 3.42,8. В этом забеге пятым пришел никому не известный югославский бегун, и его результат был 3.43,7. Известно, что 3.44,0 — метрический эквивалент мили за четыре минуты, и результаты, показанные в забеге с Симпсоном, свидетельствовали, что на старт финала на 1500 м выйдут отнюдь не новички.

Однако кризис миновал, и теперь у меня перед полуфиналом был день отдыха. В финал выходили четверо лучших из каждого полуфинала и один пятый с наилучшим временем. В свободный день утром я пробегал час легкой трусцой, а в день полуфинала проделал то же самое в течение получаса перед завтраком. После этих пробежек я почувствовал, как мои ноги наливаются силой.

В моем полуфинале бежал француз Мишель Бернар, энергичный бегун, предпочитающий лидировать. Именно он на Олимпийских играх в Риме открыл дорогу Герберту Эллиоту к мировому рекорду на 1500 м. Остальные участники забега, сознавая, что один из бегунов мирового класса будет исключен на финише из дальнейшей игры, и, вероятно, надеясь уладить возможное поражение перспективой оказаться пятым 6егуном с наилучшим результатом, преследовали Бернара с особенным рвением. Я спокойно бежал в хвосте забега. Уже после первого круга гонки 17-летний американец Джим Райан заметно отстал и потом добрался до финиша лишь последним за 3.55,0. Я бежал совершенно неосведомленным относительно промежуточных результатов. Я сознавал, что темп бега высок, но чувствовал, что вполне с ним справляюсь. На самом деле бег был настолько быстрым, что на последних 200 м спринтовать никто уже не мог. Я не собирался выигрывать полуфинал и все же первым пришел к финишу, поворачивая голову то направо, то налево, рядом с Витольдом Бараном. Мое время 3.38,8 в точности равнялось лучшему результату Мюррея Халберга: он показал его в Осло в 1958 году, закончив бег позади Эллиота. Джон Уэттон прибежал пятым за 3.39,9. Этот результат принес бы ему победу во втором полуфинале, где места разыграли тактически с отрывом по меньшей мере в 10 ярдов.

Второй полуфинал заставил новозеландцев немножко понервничать. На финише за третье место сражались сразу четыре бегуна, и одним из них был наш Джон Дэвис. Всем дали один и тот же результат — 3.41,9. Разумеется, двое из этой группы теперь должны были быть отсеяны, и нам, наблюдавшим бег, казалось, что в числе этих двух будет и Джон. В ожидании судейского решения мы не находили себе места, но наконец объявили результаты этого полуфинала, и Джон оказался третьим.

Быстрый темп, установленный с самого старта Бернаром, оказался роковым для большинства финалистов из нашего полуфинала. Уэттон смог показать в финале лишь 3.42,3, Баран — 3.40,3, Бернар — 3.41,2. Даже я сам не представлял себе в полной мере, какую значительную часть моих сил унес этот полуфинал, до тех пор, пока не начался финальный забег.

В остаток дня, чтобы снять тяжесть в ногах, я пробежал около часа трусцой и в утро финала проснулся довольно свежим. Наш финал совпал с состязанием марафонцев — его ожидали в Токио с большим нетерпением, и когда мы с Джоном и марафонцами новозеландской команды Джеффом Джулианом, Реем Пэкеттом и Иваном Китсом готовились к отъезду на стадион, до меня впервые дошло, насколько большей популярностью пользуется в Японии марафон в сравнении с беговыми видами на дорожке. Джеффа, которому со дня его прибытия на Игры пресса уделяла столь большое внимание, что мы прозвали его «Королем», окружало несколько фотографов и репортеров, фиксировавших каждый элемент его приготовлений. Машина была предназначена для всех нас пятерых, и мы с Джоном точно рассчитали, когда нам следует выезжать, чтобы добраться до стадиона в нужное время и не форсировать разминку. Однако прошло целых пять минут после назначенного времени отъезда, а мы все еще не могли уехать. Марафонцы продолжали суетиться, бегая то за вазелином, то за кусками лейкопластыря, Может быть, они хотели еще немножко попозировать — не знаю.

Перед самым стадионом нам пришлось пробивать себе дорогу сквозь большие толпы людей. Разумеется, они собрались здесь, чтобы посмотреть марафон. Разминочная площадка казалась пустынной, и мне пришло на ум, что наш финал для зрителей просто средство заполнить время в ожидании, когда возвратятся их марафонские короли.

Сегодня мои соперники, казалось, разминались менее энергично, чем раньше. Они больше, чем обычно, бегали трусцой вокруг дорожки и в меньшей степени, чем всегда, шли на ускорения в полную силу. Погода была прекрасной, все вокруг было залито солнцем, и теплый, едва заметный ветерок полоскал флаги над стадионом. Мы еще не закончили разминку, а марафонцы уже приняли старт и, покинув стадион, отправились в свой далекий путь.

Моя уверенность, окрепшая после победы на 800 м, еще более возросла, когда, пробежав свой полуфинал на 1500 м, я увидел, что полностью восстановил свои силы. Я был, однако, твердо настроен идти только на победу и не думать ни о каком рекорде. Передо мной стояла задача — как можно дольше выжидать и как можно более сконцентрироваться исключительно на достижении победы. Я знал, что Джон намерен превратить финал в серьезное честное соревнование и не допустить такой ситуации, когда после вялого темпа на протяжении всей дистанции первые места разыгрываются в суматохе на финише и достаются обычно наилучшим спринтерам.

К этому времени я уже успел полюбить 1500-метровую дистанцию. До Токио ничего подобного я за собой не замечал. Бег на 1500 м хорош тем, что старт дается с кривой линии в начале прямой, противоположной финишной; и поэтому едва только бегуны успевают разместиться, как вдруг оказывается, что остается бежать три круга. Это открытие всегда меня радовало.

Бернар провел нас первый круг за 58 секунд. Непосредственно за ним шел Берлесон, а далее держались все мы, целой группой. Я бежал потихонечку в конце забега. Достигнув линии старта, Бернар вдруг замедлил бег и, оглянувшись назад, сделал жест, приглашающий идущего за ним бегуна взять лидерство. Сложилась забавная ситуация, поскольку шедший за Бернаром Берлесон ни за что на свете не захотел бы оказаться впереди всех так рано.

В состязании наступила конфузливая передышка. Мы протрусили почти целых 200 м, пока наконец Джон, который намеревался обострить состязание за 600 м до финиша, не вышел вперед, подстегиваемый продолжительной нерешимостью своих противников и бесполезной для него тратой времени. В его же собственных интересах нужно было сделать бег напряженным. Вот почему, выходя на финишную прямую во второй раз, он обошел несколько бегунов и стал лидером на круг раньше, чем планировал.

Отметку 800 м мы прошли хуже двух минут, и в это время я перешел на второе место, вслед за Джоном. У меня не было намерения начать ранний рывок, но я все же предпочел не оставаться в группе.

Я настолько боюсь попасть в «коробочку», что очень часто бегу далеко от бровки, но тогда, прежде чем я успел об этом подумать, мы вышли на прямую за круг до финиша, бегуны начали перестраиваться, чтобы занять место, удобное для финишного броска, и я в мгновение ока оказался заблокированным.

Я решил не повторять проделанный мной в финале на 800 м маневр с последующим обгоном всего забега, чтобы возвратить себе инициативу, и решил выпутаться прямым путем. К счастью, для своего освобождения мне не пришлось прибегать к такому неучтивому средству, как отпихивание противника локтями, вещь обычная для таких соревнований. Когда мы бежали по виражу, я просто повернул голову и посмотрел, кто пристроился сзади. После этого я выдвинул вперед правую руку, наподобие того, как это делает мотоциклист, желающий показать, что он хочет повернуть. Я вздохнул с облегчением, когда увидел, что Джон Уэттон, бежавший вплотную к моему плечу, как и подобает настоящему английскому джентльмену, предупредительно посторонился. Освобождение оказалось необыкновенно простым.

Вперед с мощным ускорением вырвался Баран, но теперь, когда мы бежали по предпоследней прямой, я был в хорошей позиции и ничего уже не боялся. Я почувствовал небольшое утомление — последствия проведенных состязаний давали себя знать — и поэтому решил отложить заключительный рывок до входа в последний вираж. Я бежал свободно, уверенный, что полностью контролирую состязание, и за 200 м до финиша начал решительный спурт. Когда я вышел вперед, у меня появилось странное ощущение, будто все остальные только и ждали, когда я сделаю вызов, считая его неотвратимой частью соревнования, предупредить которую было не в их власти.

Выходя на последнюю прямую, я чувствовал, что могу, если понадобится, увеличить скорость бега, однако, оглянувшись назад, я увидел солидную брешь и понял, что подстегивать себя мне не придется. Во всяком случае, я пробежал последние 100 м с гораздо меньшим напряжением, чем во время финального забега на 800 м.

Позднее я был изумлен, увидев, что на последнем круге я показал 53,2, а последние 300 м прошел за 38,6, что соответствует темпу 400 м за 51,5 секунды. Мой результат на финише 3.38,1 был значительно хуже мирового рекорда Герба Эллиота (3.35,6), но все же выглядел неплохим, если учесть напряженность первых забегов и медленное начало самого финала.

Пробежав линию финиша, я оглянулся и увидел Джона, направлявшегося в мою сторону. Глаза его блестели, а губы растянулись в широкой улыбке. Я понял, что он тоже выиграл медаль. Он подбежал ко мне, поздравил с победой и несколько раз выразил сожаление, что пришел только третьим, а не вторым. Все же он был по-настоящему счастлив от своего выступления, и мне было досадно, что я не только не помог ему, но даже немного навредил. Когда я сделал рывок, несколько бегунов потянулись за мной, и среди них был Алан Симпсон, более быстрый в спринте, чем Джон, Алан встал на дороге у Джона, и пока тот пытался его обойти, Йозеф Одложил сумел проскочить на второе место.

Когда группа новозеландских спортсменов появилась на траве у гаревой дорожки, я почувствовал, как внутри меня поднимается волна гордости за Новую Зеландию, завоевавшую в одном виде сразу две медали. Вскоре из Еношимы пришло сообщение, что новозеландская команда «летучего голландца» выиграла для нас еще одну золотую медаль.

За церемонией награждения последовала неизбежная пресс-конференция. Среди заданных мне вопросов был такой: «Что вам сказал Берлесон после финала?» Этот неожиданный вопрос последовал от американского журналиста.

Когда мне задали этот вопрос, я вспомнил, что Берлесон был, пожалуй, единственным бегуном, который после забега не сказал мне ни единого слова. Я не хотел, чтобы этот журналист написал о Берлесоне как о плохом спортсмене. Таковое, в случае если я признаюсь, что Берлесон просто не подошел ко мне, представлялось мне весьма вероятным. Я попытался избежать инцидента, заявив, что не жепаю отвечать на заданный вопрос.

Я не знал тогда, что Берлесон пожаловался, будто бы я затер его, и что репортер решил выяснить, жаловался ли Берлесон мне. По этой причине моя увертка, сделанная из добрых побуждений, представлялась совсем в ином свете, и в результате в репортерском отчете появился такой абзац: «Что бы ни сказал Берлесон Снеллу после окончания финала, наверняка это попало в цель, поскольку Снелл отказался сообщить, что это было».

Я присоединился к Артуру и репортеру новозеландской радиовещательной корпорации Лэнсу Кроссу, и мы стали следить за ходом марафона по телевизору, установленному в радиобудке. С этого места хорошо просматривался стадион, и мы были свидетелями небывалого триумфа Абебе Бикилы и драматического поражения японского марафонца Чубарейя, который вбежал на стадион вторым, на 10 ярдов впереди англичанина Бэзила Хитлея, и был беспощадно отброшен последним на заключительных 200 м.

Я испытал огромное волнение, глядя на фантастический результат Абебе Бикилы, — такое же чувство у меня вызывали позднее выступления Рона Кларка в Америке и Европе. Перед достижениями великого марафонца мои собственные результаты казались мне незначительными. Когда Бикила финишировал, зрители уставились на него, ожидая, как поведет себя человек, показавший столь замечательный результат. Бикила запросто завернулся в кем-то предложенное ему одеяло, протрусил в середину поля, сделал там несколько упражнений и затем бесстрастно раскланялся на все четыре стороны. Я был склонен думать, что японцы переживают победы в некоторых видах с необычайным энтузиазмом, но то, что случилось на стадионе после этого, сделало приветствия в остальных видах подобием вежливых аплодисментов где-нибудь на благотворительном вечере.

Теперь мы с нетерпением ждали появления наших ребят. Когда часы отстукали 2 часа 20 минут, Артур сказал: «Сейчас они появятся». Прошло еще пять минут, и он не сказал ничего. Он выглядел разочарованным.

Наконец на стадион вбежал Рей Пакетт. Вид у него был унылый, и на финише он выглядел разбитым. Очевидно, поврежденная ступня причиняла ему невыносимую боль.

Спустя несколько секунд в воротах появился Джефф Джулиан, и когда, заканчивая последний круг, он вдруг поднял руки над головой и помахал ими в толпу, мне вдруг вспомнилось: «Король умер, да здравствует король!».

Поджидавшие марафонцев официальные лица бросились к раздевалке, которая между тем заполнялась жертвами прошедшего состязания. Наверное, из всех новозеландцев больше всего досталось Ивану Китсу. Он натер себе ноги невероятно сильно, Мюррей Халберг, настроенный обычно против Китса, проникся к нему симпатией, когда осознал, с каким мужеством Китсу пришлось пробивать себе дорогу.

Что же случилось с этими тремя? Каждый из них мог бы без труда показать в тренировке 2 часа 20 минут, и все же на финише они были лишь «в числе других». Может быть, их заключительная прикидка была проведена слишком близко к состязанию? Какова бы ни была причина их неудачи, Артур очень горько переживал. Перед Играми ему пришлось немало потрудиться, чтобы убедить соответствующих лиц, что посылка на Олимпиаду сразу трех марафонцев будет оправдана их результатами.

Тот вечер мы с Салли провели в компании австралийцев и новозеландцев. С нами были Рон Кларк с женой, Тони Кук, Олби Томас, Тревор Винцент, Мюррей, Билл Бейли, Джон Дэвис и Артур. Все мы были голодны, так как пропустили ужин в олимпийской деревне, и поэтому без колебаний приняли приглашение на банкет, организованный «Америкэн Трэк энд Филд Ньюз». Однако, во-первых, ужин в японском стиле был не совсем то, чего мы хотели, а во-вторых, все развлечения свелись к сериям интервью с тренерами и спортсменами и к подсчету добытых очков на Играх.

Поскольку американцы загребли золотые медали во всех беговых видах, исключая бег с препятствиями, выигранный Гастоном Рулантсом, мои два вида и марафон, вы можете себе представить, что это был за вечер. И, хотя мы высоко ценили американцев за их спортивность, стойкость и самоотдачу, примерно через час барабанной трескотни посчитали за лучшее поскорее уда литься.

Единственное развлечение на этом банкете для нас организовали Билл и Джон. Билл, желая выразить свое отношение к японским кушаньям, радостно сжевал несколько гвоздик и предложил Джону сделать то же самое с хризантемами. Джон с игривой миной откусил один раз и быстро нашел, что хризантемы менее съедобны, чем гвоздики.

Некоторое время мы шатались по городу, примериваясь к ночным клубам, и наконец обосновались в одном, довольно типичном — заполненном западными дельцами средних лет, которые сидели там в обнимку с японками. И снова Билл избавил нас от скуки, выступив по собственной инициативе, и не без успеха, в клубном шоу. Представление включало стриптиз в исполнении довольно посредственных танцовщиц-гейш. Одна из этих женщин допустила неосторожность, танцуя слишком призывно совсем недалеко от Билла. Неожиданно для всех Билл схватил ее и в один миг очутился на эстраде. Он тотчас начал танцевать, а потом решил проявить себя и в стриптизе. Сначала он снял пиджак, потом галстук, сорочку, наконец майку и носки. Танцовщица наигранно ужаснулась, и Билл, намеревавшийся стащить с себя брюки, остановился. Он покинул эстраду под гром аплодисментов.