Пламя и крест. Том 1.

Прекрасная Катерина

– Это я должна быть матерью Иисуса! – Закричала уверенным голосом Катерина. – Это из моего чрева должен родиться Спаситель.

Она повернулась в сторону лежащего на постели каноника и отбросила пряди чёрных волос, которые до сих пор укрывали её груди густой завесой.

– Если бы я жила тогда в Иерусалиме, именно меня посетил бы Ангел, неся благую весть. Смотри, Герсард. – Она крутанулась на пятке. – Если бы Бог меня увидел, разве возжелал бы он другую женщину?

– Богохульствуешь, – пропыхтел каноник, а его щёки горели, словно покрытые красной краской.

– О, нет. – Она вытянула руки над головой, позволяя Герсарду хорошо рассмотреть её коричневые торчащие соски. – Я это просто знаю.

Она взяла свои полные груди руками.

– Разве я не лучше выкормила бы нашего Господа, чем та еврейская девчонка? Скажи сам! – Бросила она резким тоном.

– Лучше, лучше, – выдохнул Герсард. – Иди уже ко мне, иди!

Она потянулась рукой между ног. Развратным, кошачьим движением.

– Это из этого лона вышел бы Иисус. А не между худых, как палки, ног той девчонки. О, да-а...

Каноник проглотил слюну так громко, что Катерина чуть не разразилась смехом. Однако ей удалось подавить приступ веселья.

– А ты думаешь, что после первой ночи со мной Бог смог бы удержаться, чтобы не навестить меня ещё? Чтобы каждый вечер и каждую ночь не прижимать меня своим светящимся телом?

Герсард вскочил с постели. Одной рукой он схватил Катерину за волосы, другой обнял за талию и опрокинул на ковёр. Потом вторгся в неё, большой и горячий, словно столб огня, который уничтожил Содом.

– Да-а-а! – Застонала Катерина, одновременно усиленно пытаясь вспомнить, точно ли она намазала сегодня кожу розовым бальзамом.

Но когда каноник схватил её за лодыжки и закинул её ноги себе на плечи, она решила поддаться очарованию момента. В конце концов, Герсард был довольно мил, так что нужно было использовать дремавшую в нём бурю, пока эта буря не закончила свой натиск.

– Эти мужчины... – Она поудобнее вытянулась в лохани и оттолкнула лепестки фиалок, плавающие на поверхности воды. – Воображают, что они хозяева мира.

– А это не так, моя госпожа? – Спросила служанка, осторожно доливая горячей воды из кувшина. Катерина фыркнула.

– Они лишь глина, которую мы лепим, как хотим, чтобы получить нужную нам фигуру.

– Хорошо если б так, – вздохнула девушка.

– Каждый из них хочет что-то от меня получить. Один, чтобы я уверяла его в нежной любви и шептала, как сильно трепещет моё сердце, когда я вижу его, и как всё моё тело охватывает сладкая тоска...

Девушка рассмеялась и начала тереть губкой спину Катерины.

– Эй, кожу мне сотрёшь, растяпа! – Катерина брызнула на неё водой.

– Не сотру, не сотру. – Служанка слышала подобные сетования при каждом купании, так что успела привыкнуть. – Что дальше, моя госпожа?

– Конечно, я рассказываю ему, как скучаю по нему, и каждая минута без него кажется невыносимой пыткой для моего сердца. – Катерина сделала обомлевшее лицо, а потом рассмеялась. – Когда опаздывает, злюсь весь вечер, но, конечно, в конце концов, позволяю, чтобы он успокоил мой гнев. В спальне всё время стыдливо прикрываю грудь и вспыхиваю, словно маленькая девочка. А когда он входит в меня, я кричу, что не могу больше терпеть эту сладкую боль...

Служанка от смеха чуть не упала в лохань.

– И он в это верит?

– Моя милая Ирмина, посмел бы он не поверить!

– Вы же знаете, госпожа, как я не люблю это имя! – Вспылила девушка.

– А как ты хотела бы, чтобы тебя называли?

– Почём я знаю. – Она начала осторожно расчёсывать длинные густые волосы Катерины. – Может, Анна? Аня?

– Тебе дали при крещении имя Ирмина, так что не забивай себе голову, – буркнула Катерина.

Служанка тяжело вздохнула, будто она не могла смириться со злой судьбой, которая наказала её именно таким именем.

– А другие поклонники? Чего хотят? – спросила она.

– Ох, другой опять хочет видеть во мне амазонку, которая оседлает его, словно необъезженного жеребца и потребует, чтобы он строго, без колебаний выполнял каждое её распоряжение. Следующий хочет только, чтобы я хвалила его мужественность, уверяла, что его тело напоминает тело Геракла, только у Геракла не настолько мощная дубинка... Ой, – зашипела Катерина. – Волосы мне хочешь повырывать, мерзкая девка? – Она ущипнула её за руку. – Как Бог свят, прикажу тебя выпороть!

– И кто после этого будет проявлять к вам столько терпения, сколько я? – Ирмина потянулась за кувшином с тёплой чистой водой, проверила пальцем, что температура подходит, после чего перевернула сосуд над головой Катерины.

– Гвозди и тернии, ты хочешь меня сварить?! Кто я, по-твоему? Рак? Чтобы меня обваривать кипятком...

– Прошу вас, не кричите так, а то потом весь вечер будете охрипшей. А мужчины предпочитают женщин с голосом как колокольчик.

– Что ты там знаешь о мужчинах, – фыркнула Катерина. – Нашёлся тут знаток мужских предпочтений.

– Вот госпожа меня ещё немного подучит, а там кто знает... – усмехнулась служанка. – А чего хочет наш милый каноник?

Катерина оттолкнула её руки.

– Хватит, – зашипела она. – Теперь обрежь мне ногти на пальцах ног, но если ты меня поранишь, то я обрею тебя налысо и прикажу показаться так на людях.

– Ага, – пробормотала девушка. – А гости подумают, что у вас больная служанка. У меня-то волосы отрастут, только интересно, что станет с вашей репутацией.

– Вот же растявкалась, холера! – Катерина поднялась и хотела ударить Ирмину по щеке, но та со смехом увернулась.

– Пусть госпожа живо вытянет ноги, а то вода остывает, – приказала она.

– О, каноник. – Женщина легла поудобнее и высунула ступни за край лохани. – Этот любит две вещи. Во-первых, чтобы я говорила ему разные непристойности, – произнося эти слова, она улыбнулась от собственных воспоминаний, но не собиралась посвящать Ирмину в подробности. – Во-вторых, постоянно жаловаться, какой он бедный и недооценённый, сколько у него врагов и как они страшно его преследуют. А я должна его слушать, сострадать и уверять, что он лучше их всех. Хорошо, хотя бы, что когда он уже принимается за дело, то знает, как правильно толочь зерно своим пестом в моей ступке.

– И все вам верят? Тому, что госпожа их так любит, не против того, что вас посещают другие поклонники?

– Глупая девка! – Рассмеялась Катерина. – Ведь каждый из них думает, что до встречи с ним я была невинна, как Святая Дева перед первыми потрахушками с Иосифом. Рыбий пузырь, немного свиной крови, много стонов, слёзы на щеках и румянец смущения творят чудеса! Они дали бы руку на отсечение, что я добродетельнейшая из дам! А если услышат что-то плохое, то верят, что это слухи, распускаемые подлыми людьми.

– Поди ж ты! Жаль, что я со своим парнем не додумалась до такой идеи.

– Ой! – Вскрикнула Катерина. – Ты мне палец порезала! Как Бог свят, отправлю тебя в деревню. Будешь там свиней пасти, только на это и годишься.

– Если госпожа не перестанет дёргаться, я и правда сейчас отрежу палец.

Катерина успокоилась и только пошевелила ногой, как будто хотела убедиться, что она всё ещё на месте.

– Глупая девка, – повторила она. – Подручным у палача тебе работать, а не прислуживать даме.

– Готово, – объявила через некоторое время Ирмина. – Будете выходить, госпожа? Полотенца уже разогреты.

Катерина встала и позволила укутать себя тёплым полотенцем, а потом вышла из лохани, встав босыми ногами на разложенный коврик.

– Ты убьёшь меня когда-нибудь в этой ванне, – пожаловалась она капризным тоном. – Волосы вырвешь, сваришь или порежешь на кусочки. За какие грехи я тебя держу, а?

– Найдётся, наверное, немножко. – Девушка помогла Катерине улечься на кровать и начала втирать в её тело бальзам. – Лучше бы госпоже ребёнком заняться, а то малой опять набезобразничал. Перевернул Риделю лоток и рассыпал все яблоки. А когда Ридель взбесился, он обматерил его последними словами и швырнул в него комком грязи.

Катерина искренне рассмеялась.

– Что он ещё натворил? – Спросила она с интересом.

– Потрепал шкуру мальчишке Шуманнов. Зуб ему выбил.

– Ой, перебесится, – махнула рукой Катерина. – Ты заплатила сколько нужно?

– Заплатила, госпожа. Риделю две кроны, Шуманнам пять.

– Этот ребёнок меня по миру пустит, – Вздохнула Катерина. – Ты говорила с его воспитателем? Есть прогресс?

– Воспитатель? У этого-то есть прогресс, а как же. Неделю назад он пытался меня поцеловать, а сегодня уже руками под юбку полез.

– Мне его выгнать?

– Нет, моя госпожа. Я ему так лицо расцарапала ногтями, что интересно, как он теперь это будет объяснять, – хихикнула девушка. – Потому что на кой он мне? Бедный, как церковная мышь...

– Хвала святым угодникам, ты даже думаешь иногда... Но прогрессом ты довольна?

– Да, госпожа. Говорит, что он уже сейчас разговаривает на латыни не хуже священника, и даже на этом, – она прищёлкнула пальцами, – греческом, многое понимает.

– Очень хорошо, – заключила Катерина. – Умный у меня есть сын, а?

– Умный, умный... – Служанка приступила к массированию икр. – Жаль только, что вы его так часто видите, что скоро забудете, как он выглядит.

– Ну, нашлась тут, материнству меня будет учить! – Зашипела Катерина. – Мало я трачу на его прихоти? Латыни его учат, греческому его учат, религии его учат, риторике его учат, фехтовать его учат... Поесть есть что, одежды полный шкаф. Только не проходит и недели, чтобы я не платила за его шалости. Что было в апреле, когда он Шварцу чуть весь магазин на дым не пустил? Едва его уговорила, чтобы он на меня в суд не подал. Ну, хорошенького понемножку, – решила она, подразумевая массаж. – Из кожи меня скоро выдавишь.

– Я уже приготовила платья, ведь вы же помните, что сегодня вечером приходит господин Гриен?

– Мне ли не помнить, – вздохнула Катерина.

Соломон Гриен был иссушенным старостью, худым, невысоким человечком. Он всегда ходил, опираясь на простую деревянную трость, и никогда не одевался иначе, чем в чёрное. Мало кто в Кобленце знал, кто такой на самом деле Соломон Гриен и сколь огромной властью он обладает. Катерине казалось, что по-своему он искренне её любит и посещает её не только для того, чтобы реализовать свои прихоти. А прихоти у него были особые, ибо, как человек в преклонных летах, он любил уже только смотреть, как бесстыдно голая Катерина извивается и стонет под каким-нибудь из его парней. Сидел себе спокойно в кресле, с обутыми в удобные тапочки ногами, расположенными на специальной подставке и с полной бутылочкой вина. Время от времени он приказывал, что в этот момент Катерина должна сделать, хотя случалось это уже всё реже и реже, поскольку женщина сама знала, как поступать, чтобы он получил наибольшее удовольствие, глядя на её игрища. Впрочем, надо признать, что старый Соломон выбирал ей ребят что надо, и, как правило, Катерина забавлялась с ними не без собственного удовольствия.

– Надо бы госпоже брови выщипать. – Служанка критическим взглядом прошлась по лицу Катерины. – А вы знаете, что делать, чтобы они не отрастали так быстро? Нужно раскалённой на огне иголкой проколоть луковицы волос.

– Я прекрасно об этом знаю, глупая девка, но скорее ад замёрзнет, чем я позволю тебе приблизиться ко мне с горячими иглами, – ответила Катерина.

– Ну и пусть себе госпожа ходит заросшей до потери образа Божьего, – служанка снова уклонилась от ладони работодательницы, – и делает из себя посмешище. Вольному воля!

Катерина любила жизнь в достатке. Красивая мебель, богатые платья, изысканная посуда, украшения, созданные в мастерских искуснейших ювелиров, и картины, написанные художниками, умеющими навык видеть мир объединить с необыкновенным мастерством. Над кроватью в её спальне царило великое полотно Мальвини под названием «Гефест и Афродита», на котором могучий мужчина с кустистой бородой сжимал в объятиях красавицу с фарфоровой кожей и волосами, напоминающими золотую пряжу. Мальвини так смело изобразил своих персонажей, что даже молот греческого бога-кузнеца, направлявшийся в сторону идеальной наковальни, был виден во всей красе. Но Катерина могла позволить себе столь легкомысленное изображение только в спальне, так как в эту комнату имели доступ только доверенная горничная и несколько мужчин, которые перед приглашением должны были доказать свою любовь, уважение и привязанность (на эти, в числе прочих, доказательства любви, уважения и привязанности Катерина построила себе уютный домик в деревне, куда она собиралась переехать в ближайшем будущем). В столовой и гостиной висели, однако, изображения гораздо более серьёзного содержания. Самое большое впечатление производила картина под названием «Пришествие Христа в Рим», на котором выделялась фигура длинноволосого бородатого мужчины в блестящей серебром броне и с мерцающим пурпурным пламенем мечом в руках. Гости и члены семьи могли также полюбоваться на полотно, изображающие «Смерть Иуды», на котором извивающееся в агонии тело предателя благочестивые Апостолы пришпиливали клинками к земле. Стены гостиной были покрыты яркими гобеленами, изображающими плывущих среди облаков Ангелов, изящно играющих Господу и его святым на флейтах, лютнях и клавикордах. А в спальне стояли два огромных сундука, крышки которых были покрыты искусными барельефами, изображающими пятнадцать стадий Крестного Пути и пятнадцать стадий Пути Меча.

Катерина любила также разные безделушки, финтифлюшки и мелочи. Золотые чайные ложки, черенки которых изображали нимф; бокальчики с вырезанными в хрустале лицами Апостолов; кубки, на каждом из которых был выгравирован один из этапов Славы Господней. Ба, у неё были даже шахматы из слоновой кости и чёрного дерева, в которых фигуры были вырезаны по подобию библейских персонажей, и носящая инкрустированный бриллиантами ошейничек обаятельная, проказливая обезьянка, которая постоянно воровала сладости или фрукты. В последнее время Катерина думала о том, чтобы купить себе маленького чёрного мальчика, который, одетый в красные шёлковые одежды, будет носить за ней шлейф, когда она отправляется за покупками. Он бы великолепно выглядел, держа на руках белую пушистую собачку с красным бантом!

Она замечталась, видя внутренним взглядом себя, идущую по улице с негритёнком и собачкой. Из задумчивости её вырвал доносящийся из прихожей разговор. Она быстро разжевала щепотку смеси кардамона и солодки, чтобы придать дыханию приятный запах, и в последний раз оглядела себя в огромном зеркале. Зеркало специально по её заказу привезли из Флоренции, и оно было создано в известных на весь мир флорентийских мануфактурах. Оно отражало так хорошо, что никто из тех, кто увидел себя в нём, не хотел больше смотреться в зеркало из отполированного серебра. Катерина ещё только поправила прядь волос, легонько сжала губы, чтобы придать им привлекательный цвет, и направилась в гостиную, где ожидал долгожданный гость.

Мельхиор Риттер был мужчиной хоть куда. Длинные светлые волосы локонами спадали на мощные плечи, а брюки обтягивали мускулистые бёдра и упругие ягодицы. Катерина всегда с удовольствием принимала его в своём доме, тем более что визиты эти не были частыми. Мельхиор оказался не только человеком образованным и вежливым, но тоже хорошо знающим женские потребности. Как те, которые может удовлетворить очаровательно блестящая безделушка, так и те, для которых нужно немного больше времени и гораздо больше, чем набитый золотом кошелёк. На этот раз Мельхиор выглядел словно петух, выступающий на завоевание давно не посещаемого курятника. Он был одет в красно-золотые брюки и того же цвета кафтан, сильные икры были обтянуты красными чулками, а талия перехвачена чёрным поясом с золотой пряжкой в форме солнечного диска. На плечи он накинул чёрный плащ с вышитыми золотом огоньками, а на голове носил залихватски заломленный красно-золотой берет.

– О, мой милый друг! – Катерина протянула руку для приветствия. – Как я по тебе скучала.

Риттер глубоко поклонился и с благоговением поцеловал кончики её пальцев.

– И в моём сердце тоска уже заговорила громким голосом, – признался он. Посмотрел на Катерину с нескрываемым восторгом. – Всегда, когда я долго тебя не вижу, начинаю думать, что невозможно, чтобы ты была красивее, чем образ, который я ношу в сердце. – Он коснулся ладонью своей груди. – А когда ты встаёшь перед моими ослеплёнными глазами, я не могу себе простить, что я мог быть настолько глуп, чтобы спутать образ с его несравненным оригиналом.

– Ты смущаешь меня, друг мой. – Катерина лучезарно улыбнулась.

– Прости, госпожа, – Мельхиор сделал шаг в сторону, открывая тем самым стоящего за его спиной молодого человека, – что, видя тебя, я забываю о правилах хорошего воспитания. Позволь тебе представить: Хайнц Риттер, мой племянник, который путешествует со мной в Аугсбург и который умолял меня на коленях о милости увидеть женщину, владеющую моим сердцем.

– Здравствуйте, господин Риттер. – Катерина вежливо кивнула юноше, который покраснел и стиснул в руках уголок плаща. – Садитесь, прошу вас. Сейчас подадут ужин, и я надеюсь, дорогой друг, что ты расскажешь мне о далёких странах, в которых, как я полагаю, ты снова побывал.

– Это правда, дражайшая Катерина, что я скитался по миру, – сказал Мельхиор с улыбкой, указывающей на то, чтобы его слова о скитаниях не принимали так буквально. – Несколько месяцев я провёл в Венеции, а затем вместе с венецианскими купцами отплыл в Византию, откуда у меня было намерение отправиться в Иерусалим, чтобы поклониться земле, по которой ступал и на которой учил наш Господь перед своим славным Сошествием с Креста, но... – Он развёл руками.

– И что же случилось?

– Нас предупредили, что персы усилили гонения на последователей Христа, и вдобавок к этому злу в Святой Земле бушует чума, опустошая деревни и города, в равной мере уничтожая бедных и богатых, язычников и правоверных. А я надеялся на то, что привезу тебе в подарок кусочек камня, на который сошёл наш Господь... – он вздохнул.

«Честно говоря, я бы предпочла кусочек какого-нибудь алмаза», - подумала Катерина.

– ...но раз уж Бог не удостоил меня этой милости, то я вложу в твои руки эту безделицу, хотя и уверен, что её красота померкнет на твоей лебединой шее.

Склонив голову, будто стыдясь подарка, он вручил Катерине инкрустированную золотом продолговатую коробочку.

– Твоя память для меня достаточный подарок, – сказала ласковым голосом Катерина.

– Позволь мне настоять, друг мой.

Только тогда она протянула руку и открыла коробочку. И на миг потеряла дар речи.

– Это... это... просто чудо, – прошептала она.

В искусно выкованную золотую сеточку было вплетено несколько десятков бриллиантов и рубинов, которые, отражая пламя установленных на столе свечей, казалось, горели живым огнём. Это был дар, за который королева отдалась бы свинопасу.

– Надень, – попросил Мельхиор.

Катерина подняла ожерелье (какое же оно было тяжёлое!) и застегнула замок за головой.

– Как я выгляжу? – Спросила она горячечно, с почти детским волнением.

– Как богиня, – тихо ответил Мельхиор. – Или подать тебе зеркало, госпожа?

– Твои глаза – правдивейшее из зеркал, – искренне ответила Катерина и почувствовала на глазах слёзы. Никогда в жизни она не видела столь красивой драгоценности как та, что теперь обвивала её шею.

Несмотря ни на что, она встала и поцеловала Мельхиора в обе щеки.

– В последний так рада, как сегодня, я была год назад, когда я имела счастье тебя принимать. – Она села и вытерла ресницы тыльной стороной ладони. – Прости, – прошептала она, а потом хлопнула в ладоши. – Ужин! – Крикнула она уже твёрдым голосом. – Только быстро, а то наши гости умрут от голода!

Слуги внесли блюда с кушаньями, которые, как помнила Катерина, больше всего любил её гость. Особенно гордилась она паштетом, после разрезания которого из нутра вылетали шесть крошечных разноцветных птичек, и десертом, состоящим из фигурок из шоколада, теста и марципана, изображающих придворных господ и дам на охоте.

Когда они уже закончили трапезу, Катерина обратилась к молодому Риттеру.

– Чем вы собираетесь заняться, господин, когда достигнете совершеннолетия? Вы собираетесь путешествовать, как дядя, или, может, управлять землями, как отец? – Спросила она, зная, что брат Мельхиора является владельцем замка и обширных виноградников.

– Беда с этим оболтусом, – сказал Мельхиор, не давая ответить своему племяннику. – Представьте себе, дорогая подруга, он надумал стать скоморохом и песняром. Страшный стыд для всей семьи, но отец скорее с тебя кожу сдерёт, чем позволит такое безумие. – Обратился он в сторону Хайнца. Однако, несмотря на резкие слова, было видно, всё это скорее забавляет его, чем злит.

– Менестрелем, – тихо запротестовал юноша. – А никаким не скоморохом.

– Времена менестрелей уже прошли, дорогой господин Риттер, – мягко пояснила Катерина. – Теперь короли, князья и знатное дворянство уже не занимаются ни поиском рифм, ни распеванием песенок, а оставляют эту сомнительную честь людям из простого народа.

Парень молчал, уставившись глазами в скатерть. Катерина почувствовала к нему какую-то неожиданную симпатию, настолько он был уверен в своей правоте и настолько обижен, что другие не хотели за ним её признать.

– Кроме того, заметьте, господин Риттер, что нет человека более нелепого, чем неудавшийся артист. Тот, над которым смеются за спиной, а иногда и прямо в лицо, тот, который, защищая своё доброе имя, впутывается в судебные споры или драки. И чем больше он защищает свой мизерный талант, тем больше над ним издеваются. У вас так много способностей, господин Риттер, чтобы не стать подобным шутом?

Юноша поднял голову, явно удивлённый не столько словами Катерины, сколько тем, что нашёл их разумными.

– Я не знаю, госпожа, – ответил он просто. – Не кажется ли вам, что время это покажет?

– А у вас его так много, чтобы пробовать?

– Хайнц умеет красиво составлять слова, – сказал Мельхиор Риттер, – и складывать трогательные истории. Ну, если уж он предпочитает петь и бренчать на лютне...

– Это правда, господин Риттер? Вы пишете? И что же, позвольте спросить? Драмы? Комедии? Повести? Сонеты, воспевающие красоту дамы вашего сердца?

– Драмы, – ответил молодой Риттер. – Но кто бы их когда-нибудь поставил? Я пытаюсь передать красоту языка, на котором говорите и вы, госпожа, и мой дядя, и я сам. Меня не привлекают столь искусные фразы, что в их зарослях теряется смысл произносимых предложений. Я хочу, чтобы каждый меня понимал, даже будучи человеком необразованным. Чтобы простак нашёл в моих произведениях волнующую историю, а учёный муж - зеркало, в котором отразится истина нашего времени, человеческие стремления и слабости, трагедии и радостные моменты, боль и слёзы, но и радость повседневной жизни, и смех.

Катерина задумалась, а потом положила свою ладонь на руки Хайнца.

– Не упускайте этого, господин Риттер, – сказала она нежно и искренне, – если именно этого вы хотите. Помните, что героями мы называем людей, идущих к достижению мечты. Так будьте героем.

Она убрала руку, и настроение прошло. Она звонко рассмеялась.

– Хватит разговоров об искусстве! – Воскликнула она. – Расскажи мне о Византии, друг мой. О костюмах, о привычках, о танцах. По-прежнему ли в моде иметь в качестве подручного маленького негритёнка? Правда ли, что дамы носят платья со столь широкими рукавами, что напоминают взлетающих птиц? Как сильно загибают носки обуви? Правда ли, что самые модные платья должны почти оголять грудь и прикрывать её лишь шёлковым кружевом?

Мельхиор Риттер развёл руки в жесте притворной беспомощности.

– Погоди, дорогая Катерина! Помаленьку, помаленьку, ибо я уже не помню, какой вопрос был первым.

– Это неважно. Важно, чтобы ты ответил на все, и поверь, у меня их много!

Катерина на самом деле засыпала гостя градом вопросов о нарядах, о блюдах, о слугах, о мебели, о картинах и гобеленах. В конце концов, когда она увидела, что Мельхиору уже немного наскучил разговор, признала, что и он должен получить немного удовольствия, чтобы сохранить визит в сладкой памяти.

– Ты знаток искусства, друг мой, так что я использую тебя, чтобы ты мне помог в одном деле. Вы нас извините, господин Риттер, что мы покинем вас на минутку? – Вежливо обратилась она в сторону Хайнца. – Я прикажу принести вам кофе, чтобы скрасить ожидание.

Юноша вскочил на ноги.

– Конечно, госпожа. Прошу не беспокоиться из-за меня. А кофе я попробую с радостью, ибо отец считает его изобретением заморских дьяволов...

– В Византии все уже пьют этот настой, – сказал Мельхиор. – Говорят, что он производит в желудке целебные жидкости.

Наверное, бедный Хайнц Риттер мог бы выпить не одну, а, по крайней мере, десяток чашек кофе (даже если бы лениво их потягивал), ожидая возвращения дяди. Однако предусмотрительная Катерина, желая оказать юноше услугу, поручила его заботам горничной.

– Нежно позаботиться? – Спросила Ирмина со смехом.

– А он тебе понравился?

– Сладкий, как марципан. – Девушка сложила губы для поцелуя.

– Ну, так чего ты ждёшь, глупая девка? – Катерина ущипнула её за плечо.

Потом она провела прекрасный вечер в объятиях Мельхиора. Она обожала, когда он восторгался её телом, и, когда нужно, касался её так, словно имел дело с бесценным хрусталём, а когда нужно, обращался с ней так, как смелый всадник обращается с норовистой кобылой. Когда они вернулись в гостиную, то увидели, что в ней нет Хайнца.

– А куда это пропал мой племянник?

– Смею полагать, друг мой, что он читает Ирмине один из своих сонетов. И, как видно, это долгий сонет, а она слушает его с большим удовольствием.

Мельхиор от души рассмеялся.

– Спасибо, Катерина, что ты не забыла о моём племяннике, когда я сам, стыдно признаться, забыл. Тем больше я восхищаюсь твоей чуткостью.

Катерина велела принести кофе и сладкое вино, и они спокойно ждали возвращения Хайнца, который вскоре тоже появился, красный как пион, и отводящий глаза под насмешливым взглядом дяди.

Катерина, отчасти для дела, отчасти для развлечения, заговорила когда-то небольшой золотой медальон. В нём была лишь капля истинной магии. Он должен был помогать в преодолении робости, заставлять людей внимательнее прислушиваться к его владельцу, а женщин - смотреть на него немного более приязненным взглядом. Эта безделица ничем не помогла бы неотёсанному простаку, но юноша, подобный Хайнцу Риттеру, мог извлечь из него определённую пользу, если только поможет ему своим очарованием и талантом. И теперь она решила ему его подарить.

– У меня для вас подарок, господин Риттер, – сказала она тепло. – Это всего лишь скромный медальон, но носите его на груди и помните, что я искренне желаю вам удачи во всех ваших начинаниях. А когда императорский театр поставит вашу первую пьесу, не забудьте меня пригласить. – Она улыбнулась.

Юноша поднял голову, будто ожидая увидеть на лице женщины ироничное или пренебрежительное выражение, но увидел лишь искреннюю симпатию.

– Спасибо вам, госпожа, я не забуду вашей доброты, – сказал он, опустив глаза, и Катерина заинтересовалась, думал ли Риттер только о медальоне и только ли за этот подарок её поблагодарил.

Старая ведьма жила в лачуге, притулившейся к городской стене Кобленца. Всё её имущество составляла лишь эта сколоченная из дерева двухкомнатная избушка, стоящая в окружении домов, где обитали всякие отбросы, с которыми честный, порядочный кобленецкий горожанин не хотел бы иметь ничего общего. Катерина появлялась там только после захода солнца, хотя подобная прогулка в опасном районе всегда вызывала в ней страх. Безусловно, перед каждым таким походом она окружала себя защитным заклинанием, служащим для того, чтобы встреченные люди не обращали на неё внимания, но для безопасности она прятала в складках платья кинжал с отравленным лезвием и мешочек шерскена. Она терпеть не могла иметь дело со зловредной старухой, но отдавала себе отчёт, что никто кроме неё не обучит её тайнам тёмного искусства. Уже сейчас она без труда замечала, сколь огромные сделала успехи, используя знания, скрытые под этим безобразным черепом, поросшим серыми, грязными клоками, среди которых сновали напитые кровью вши. Катерина не выносила трупного, гнилостно-сладкого запаха, который окружал её, словно саван, не выносила паразитов кишащих под никогда не стираными одеялами, не выносила закопчённых, лишённых окон стен и гнилого пола. Не выносила вони, бьющей из вырытой в земле дыры, в которую старуха справляла свои потребности. Всегда, вернувшись домой, она приказывала сжечь одежду, в которой она была в доме ведьмы, и просиживала часами в ванне, оттираясь губкой, а потом умащивая тело ароматными маслами. И, в конце концов, казалось, что вонь грязи, старости и гниющих отбросов исчезает, побеждённая сладким запахом роз и корицы.

Однако эта отвратительная ведьма располагала не только знаниями, но и реальной силой. И, к удивлению и радости Катерины, этими знаниями и силой захотела с ней поделиться. Это, правда, нелегко давалось, но давалось... Старуха дозировала свои знания, как искусный парфюмер дозирует эфирные масла, и выдавить из неё хоть на каплю больше, чем она собиралась предложить, было почти невозможно. Катерина верила, однако, что в конце концов получит то, что хочет. Ведь у карги не было никого другого, кроме неё, кому она могла бы передать дар своих знаний и своих способностей. И, определённо, она не хотела умирать, не передав этот дар. Вопрос был лишь в том, успеет ли она перед смертью научить Катерину всему, что умела сама.

Женщина осмотрелась по сторонам, но увидела только тень под одной из стен, и тут же услышала звуки рвоты, а потом сочные проклятия. Толкнула дверцу, ведущую в лачугу. Старуха сидела на разворошённой лежанке и держала в руках лохматого чёрного паука. Ногтями, напоминающими потрескавшуюся скорлупу италийского ореха, она отрывала ему в ноги, напевая при этом что-то себе под нос. Какую-то мелодию без слов и, казалось, без смысла.

– Здравствуй, матушка, – сказала тёплым голосом Катерина, поскольку по опыту знала, что именование этой жабы «матушкой» и учтивый тон настраивают ведьму на благосклонный лад.

– Здравствуй, чертовка, – проскрипела старуха, обнажая в улыбке зубы, напоминающие корчевье истлевших пней. – Что принесла мне в подарок?

«Негоже так сразу переходить к делу», – подумала Катерина.

Присела, почти задыхаясь от вони, которая чем ближе к земле, тем казалась сильнее, и подала ведьме свёрток.

– Что это? – Ведьма уже оборвала пауку все ноги и теперь выдавливала его внутренности в глиняный сосуд.

– Как ты и хотела, матушка. Месячная кровь девственницы, глаз белого пса, пуповина новорождённого, жир повешенного, левая нога жабы.

– Ты отрезала её в полнолуние? – Старуха подняла на неё слезящиеся глаза.

– Да, матушка. Всё как ты сказала.

– Жир вытопила в серебряном котелке?

– Конечно, матушка.

– И висельнику было не больше, чем два дня?

– Нет, матушка.

– Хорошо, - буркнула ведьма. – Потом этим займусь. Теперь ступай себе.

Катерина закусила губы. С каким же наслаждением она угостила бы эту протухшую тушу солидным пинком! Но она не могла показать своего гнева.

– Доброй ночи, матушка, – сказала она. – Я рада, что смогла помочь.

Старуха рассмеялась хриплым горловым смехом.

– Садись, садись, вертихвостка, – сказала она. – Может, чему-нибудь тебя сегодня научу. Ты прочитала книгу, которую я тебе дала?

– Прочитала, матушка.

– Тогда забудь всё, что в ней было, – фыркнула ведьма. – Глупая мужская магия. Без уважения к земле, к воде, к огню и к воздуху. Они хотят бороться, укрощать, подавлять, а так нельзя. Ты должна научиться быть землёй, водой, огнём и воздухом, быть словно пятый элемент, становящийся единым с другими. Глупые мужчины относятся к магии как к коню, которого нужно объездить, или как к девке, которой нужно силой раздвинуть ноги. Добыть насилием то, что может быть дано по доброй воле, если только знать, как просить...

– Научи меня так просить! – Воскликнула Катерина, не показав, как сильно она разозлилась, что целый месяц изучала, очевидно, бесполезную книгу, да ещё и написанную на древнегреческом.

– Смотри, – сказала старуха и протянула над огнём когтистую руку.

Пламя лизнуло тело, а потом окружило его красно-оранжевым узлом.

Катерина аж зашипела, словно это её рука находилась среди огня.

– Смотри, доченька, смотри, – почти пропела ведьма. – Смотри, как я становлюсь единой с огнём.

Катерина знала хитрости, которыми волшебники дурачат простаков, и хотела убедиться, что видит перед собой не одну из них. Она сунула руку в пламя, рядом с ладонью ведьмы. И уже через миг отдёрнула её с криком боли. Между тем, старуха даже не шевельнулась, только фыркнула слюной и смехом.

– Вот дура-девка, – проворчала она. – Думаешь, что я привожу тебя сюда, чтобы показать то, что может сделать любой циркач? Думаешь, я буду глотать огонь и жонглировать кинжалами?

– Прости, матушка.

– Подойди, чертовка, подойди. Я покажу тебе, как петь колыбельную огню. Если ты этому научишься, то сможешь спать в огне, словно укутанная тёплым одеяльцем.

– Да, прошу, научи меня этому! – Катерина была даже счастливей, чем когда на её декольте засияло ожерелье Мельхиора Риттера.

– Мой брат говорит, что одна бабка научила его любовным чарам. Вы знаете?

Катерина погрозила Ирмине пальцем.

– Хочешь отправиться на костёр, мерзкая девка?

– Было бы за что! Разве я была у этой бабки? Научился, балбес, как вызывать любовь у женщин.

На этот раз Катерина от души рассмеялась.

– Для этого не нужно чар. Достаточно дорогих и красивых подарков, складных речей и рвения в спальне.

–Госпожа всё шутит и шутит, – обиделась служанка. – А я говорю о всамделишной магии!

– Ну хорошо, расскажи, что слышала.

– Нужно взять ореховый прут и написать на нём пять слов: пакс, пикс, абура, сиф и самасик. Потом следует стукнуть возлюбленную три раза этим прутом по голове и быстренько поцеловать прямо в губы, – затараторила девушка, – и уже можно быть уверенным в её любви.

Катерина махнула рукой.

– Глупая девчонка, подумай сама, что бы ты сделала, если б какой-то парень стукнул тебя палкой по голове?! Что касается меня, то он точно не смог бы этого сделать трижды. Глаза бы выцарапала.

Ирмина нахмурилась.

– Эх, с вами всегда так. Не верите в колдовство, а только насмехаетесь надо мной. А я своими глазами видела мага, который смог сделать так, что белая роза превращалась в красную, яблоки сами катились по столу, а мёртвые рыбы прыгали на сковороде.

– Иди уже, иди, – приказала Катерина. – И займись чем-нибудь другим, а не колдовством, не то донесу на тебя чёрным плащам.

– Вот напугали! – Прыснула служанка, однако послушно вышла из комнаты.

Если бы это было так просто, вздохнула Катерина, ибо прекрасно знала, что настоящее тёмное искусство это нечто большее, чем трюки, которые могут показать уличные волшебники, чем произнесение дурацких заклинаний или бессмысленное смешивание трав или отваров. Настоящая магия требовала не только работы и опыта, но и природного таланта. Ведь не каждый мог бы стать певцом, задевающим своими песнями струны человеческих сердец, хоть бы и узнал все мелодии мира. Не каждый мог бы стать художником, умеющим изобразить на холсте персонажей, что выглядят как живые, даже если б умел смешивать краски и подстригать кисти.

Знания, опыт, умение составлять зелья, мази и микстуры были всего лишь возами с ценным товаром. А талант был лошадью, которая должна была эти возы тянуть. А Катерина не только верила и надеялась, что имеет такой талант. Она прекрасно о нём знала и неоднократно могла уже наглядно убедиться в его существовании. Она также рассчитывала, что поступит так же, как умный раб из истории Христа – не только сохранит талант, но и преумножит его свыше всякой меры. На данный момент, однако, она должна была использовать другой из своих талантов (который, наверное, больше понравился бы Овидию, чем Христу), поскольку знала, что скоро придёт каноник.

К Герсарду она относилась немного лучше, чем к большинству поклонников. Во-первых, вопреки здравому смыслу она любила его, так, как любит домашнюю зверушку. Вроде бы ты сто раз видел её потешные прыжки и шалости, но с охотой смотришь и в сто первый. Кроме того, она видела в канонике инвестицию в будущее. Такое же вложение, как оплатить вместе с другими пайщиками экспедицию в Индию. Риск был велик, но и прибыль, если корабли вернутся с трюмами, набитыми пряностями, могла быть совершенно невообразимой.

– Да, да, никто не может сказать про меня, что я не умею умножать то, что зарабатываю в поте… хм, хм, лица, – она рассмеялась собственной мысли. А Герсард имел шанс стать кем-то важным. Он был отлично образован, имел талант к финансам, что принесло ему неплохие доходы, и, прежде всего, его с ног до головы наполняли столь сумасшедшие амбиции, что не раз и не два во время любовных игр он уверял её, что станет Папой. Катерина была слишком благоразумна, чтобы загадывать так далеко, но, тем не менее, епископом или кардиналом её любовник мог стать даже в ближайшем будущем. Он бы, скорее всего, уже этого достиг, если бы не бескорыстная ненависть, которую питал к нему архиепископ Кобленца, человек настолько влиятельный, что без труда мог разрушить карьеру молодого священника. О чём этот молодой священник отлично знал, поскольку сразу после того, как закончил объезжать Катерину (а делал он это словно исполненный гневного воодушевления), немедленно занялся собственными проблемами.

– Шлюхин сын, – пропыхтел он. – Чёртов ублюдок, дьяволов помёт, козоёб сраный! – Катерина погладила его по волосам.

– Мой бедный священник, – сказала она, отчасти нежно, отчасти насмешливо. – Он так сильно тебя донимает?

– Донимает?! – Каноник был возмущён тем, что она использовала столь деликатную формулировку. – Он хочет довести меня до погибели! Как только он меня увидел, я уже знал, что он сделает всё, чтобы от меня избавиться!

– Избавиться? – Женщина прищурилась. – Как это: избавиться?

– Обыкновенно. – Он ударил кулаком в подушку, но это не дало особого эффекта, поскольку подушка была плотно набита перьями, и рука каноника увязла в этой мягкости. Он выругался, вызывая смех Катерины.

– Смейся себе, смейся, – проворчал он. – А меня сошлют куда-нибудь на край света, чтобы я страдал в далёкой глуши вдали от...

– Вдали от меня, – закончила за него Катерина.

Он захлопал на неё глазами, поскольку это даже не пришло ему в голову. Хотя, конечно, отказ от встреч с прекрасной и обольстительной Катериной тоже не сулил ему ничего хорошего. Кем бы он её заменил? Хорошо отмытой крестьянкой? Румяной дворянкой из медвежьего угла? Д-дьявол!

– И ты ничего не можешь с этим поделать? Ты ведь такой умный. – Она погладила его по щеке.

– Я всё перепробовал. Я даже подкупил канцеляристов, чтобы шепнули за меня словечко, а он назвал меня при них бараном и похвалил, что они так хитро меня остригли.

Катерина на этот раз расхохоталась так, что чуть не упала с кровати. Герсард же рассердился и сильно ущипнул её за голую ягодицу в порыве непритворной злости. Она засмеялась ещё громче.

– Принести тебе кнут? – Спросила она, вытирая выступившие от смеха слёзы.

– Шути себе, шути. – Он встал и на одном дыхании опорожнил стоящий на столе кубок.

– Что ещё ты пытался сделать, мой милый? Скажи, может, епископ любит забавляться с такими смазливыми мальчиками, как ты?

– Он ничего не любит. – Герсард пожал плечами. – У него нет никаких слабостей, никаких предпочтений, никаких вредных привычек. Целыми днями и ночами он просиживает в канцелярии над грудами документов. Золота у него в изобилии, на лесть он не падок, а угрожать ему нечем.

Катерина сжала губы и пристально посмотрела на Герсарда.

– Люди умирают, – сказала она тихо. – Особенно настолько старые, как он...

– Он никогда не умрёт, – вздохнул Герсард. – Глянешь на него – на ладан дышит. А на самом деле здоровый, как конь. Пьёт только отвары трав, ест плесневелый хлеб и иногда немного фруктов.

– Плесневелый? – Скривилась Катерина.

– Для умерщвления греховной плоти, как он говорит.

– Странно, что если столькие его ненавидит, никому ещё не пришло в голову сыпануть ему яда в эти отвары или хлеб... – Обронила она якобы небрежно, но на самом деле внимательно наблюдая, какова будет реакция Герсарда на её слова.

– Бережётся, трутень! Сам собирает травы в оранжерее, которую построил возле дворца. И нужно признать, что уж в чём в чём, а в травах он разбирается. Всегда перед приготовлением проверяет воду, которую ему принесли, а фрукты сам срывает с дерева. Хлеб берёт со стола, за которым перед тем ели слуги, и оставляет, чтобы дозрел в его комнате. А в эту комнату никто не может войти, кроме слуги, которого он знает с отроческих лет. И только этот слуга единственный может касаться посуды, из которой ест или пьёт архиепископ.

– Ты удивительно много знаешь о привычках Его Преосвященства, мой дорогой каноник.

Герсард покраснел от подбородка до лба, но ничего не сказал и, чтобы скрыть смущение, снова потянулся за чашей. Выругался, поскольку сосуд оказался пустым.

– Нет крепости, которую нельзя было бы взять. – Катерина соблазнительно вытянулась на кровати и с удовлетворением отметила, что каноник сосредоточил взгляд на её груди и уже не может оторваться. – Мммм? Даже меня можно взять, – добавила она сладким голосом. – Здесь и сейчас...

На этот раз он был с ней чуть более сдержан, чем в предыдущий раз, и даже явно заботился о её женских потребностях. Катерина, однако, не была в настроении для постельных шалостей, так что в какой-то момент, чтобы быстрее спровоцировать финал, застонала, словно кошка по весне, и вонзила ногти в ягодицы Герсарда. С облегчением выдохнула, когда он поднялся с неё, хотя ей удалось сделать вид, что это вздох удовлетворения. Каноник прошествовал голым по комнате, открыл секретер, достал из него бутылку вина и щедро налил себе в чашу.

– Я уже знаю, что эта дряхлая сволочь готовит для меня приход, – сказал он яростным тоном. – Приход! – повторил он так, будто это слово было крайне неприлично. – Он хочет меня отправить куда-то на Балтийское море, на самую польскую границу. Говорят, там ничего нет, кроме болот и лесов. – В глазах Герсарда блестели слёзы гнева и бессилия.

– Тогда попрощайся с Кобленцем, – легко бросила Катерина.

– И это всё, что ты можешь мне сказать? – Возмутился он.

– А что я могу сделать? Что ты хочешь, чтобы я сделала? – Он сердито пожал плечами и ничего не ответил. – А если бы я даже могла что-то сделать, – продолжила она медленно и задумчиво, – то готов ли ты взять на себя риск?

– Риск?

– Как сильно ты желаешь того, чтобы епископ исчез из твоей жизни?

– Душу бы отдал дьяволу, – прорычал Герсард.

– Быть может, настолько великая жертва не понадобится. – Катерина скривила губы. – Ибо пока в глазах дьявола твоя душа стоит, наверное, столько же, сколько ты сам стоишь в глазах архиепископа.

– Утешительница нашлась! – Крикнул он, но посмотрел на неё с надеждой и интересом. – Говори, что придумала? – Он ущипнул её за сосок так сильно, что она ошарашенно вскрикнула.

В ответ она стиснула его гениталии с такой силой, что потом он с трудом ловил дыхание в течение доброй молитвы.

– Женщины не любят подобного обращения, – заявила она холодно, – по крайней мере, я не люблю. Думаю, ты забыл свои манеры в каком-нибудь портовом борделе, которые, как я слышала, любишь посещать.

– Злые языки, – выдавил из себя покрасневший Герсард. – Не верь.

Он глубоко вздохнул и потянулся рукой к низу живота, будто хотел проверить, что там осталось после хватки Катерины.

– Не бойся, не бойся, – засмеялась она. – Он ещё тебе послужит разок-другой. – Потом осторожно дотронулась до своей груди и сделала капризную мину. – Болит, – пожаловалась она. – Поцелуй и извинись.

Каноник обнял её, раскаявшийся и благодарный, что она сменила гнев на милость.

– Я куплю тебе алмазик в качестве извинения, – пообещал он, целуя грудь женщины.

«Вот как, иногда даже из дурацкого щипка можно получить выгоду», - подумала Катерина.

Потом деликатно отстранила Герсарда.

– Чуть позже снова покувыркаемся, – сказала она, – а сейчас я расскажу тебе историю, мой священник. Хочешь послушать? О злом шахе и мудром визире... Эй! – Она оттолкнула его немного сильнее. – Я рассказываю вашему преподобию! Садись и слушай!

Он отступил, зная, что если у Катерины нет охоты к заигрыванию, то здесь ничего не поделаешь.

– Что ты хотела мне рассказать?

– Много, много лет назад, в стране столь далёкой от Империи, что никто здесь даже не слышал о ней, царствовал злой шах, который мучил честных людей. Морил их голодом, назначал высокие налоги и приговаривал к жестоким наказаниям. Издевался над учёными мужами, преследовал праведников, а злодеев возвысил. Никто, однако, не смел противостоять могущественному правителю, даже его визирь, человек изысканных манер и доброго сердца, который был в отчаянии, видя, что государство превращается в руины, а народ живёт всё печальней и всё беднее...

– Было бы от чего отчаиваться, – фыркнул каноник. Катерина посмотрела на него со злостью.

– Во-первых, не перебивай меня, балагур, а во-вторых, если ты не понимаешь, что богат тот правитель, который имеет богатых подданных, то ты ещё глупее, чем выглядишь.

Герсард надул щёки, но ничего не ответил, поскольку знал, что когда его любовница начинает говорить таким тоном, лучше оставить ответ при себе.

– Но настал день, – продолжила Катерина, – когда визирь подумал: неужели так и устроен мир, что все жители нашего государства должны страдать по прихоти одного человека? И именно тогда в голове визиря появилась мысль избавиться от злого шаха. Это страшный грех, – Катерина подняла палец, – убить Божьего помазанника и сюзерена. Но... лучше ли оставить на погибель всю страну? Разве жизнь одного человека, хотя бы и шаха, стоит больше, чем жизнь всех его князей, баронов и рыцарства? Стоит ли она больше, чем моя? Так подумал визирь.

Герсард рьяно кивнул, видимо, потому, что согласился с ходом мыслей визиря, и, кроме того, хотел, доказать Катерине, что внимательно её слушает.

– Однако визирь знал, что не только угрызения совести сдерживают его, чтобы решиться на последнее средство. Шах прекрасно понимал, что он ненавидим, и поэтому окружил себя верными слугами, пробовальщиками блюд и стражниками, тщательно обыскивавшими каждого, кто желал предстать перед лицом владыки.

Катерина вздохнула, будто искренне сочувствуя визирю в его невесёлой ситуации.

– Однажды опечаленный визирь признался во всём любимой жене. А та поцеловала его руки, лоб и губы, и сказала: Господь вдохнул в тебя мысль, чтобы ты поделился со мной своим беспокойством, так, как ты всегда делился со мной богатством и счастьем. Ибо я верю, что знаю, как помочь твоему горю. А когда визирь хлопнул от радости в ладоши, она продолжила: разве не правда, о свет очей моих, что наш шах любит перед сном читать книги? Разве не горят тогда у его изголовья большие свечи, от которых в комнате становится светло как днём? Это правда, ответил визирь, так и есть. Так подари нашему правителю, да целует земля его стопы, свечи, которые я сама сделаю. Пусть это будет подарок, о котором не узнает никто, кроме тебя и меня. Просто положи свечи в комнате, так, чтобы слуги взяли их, когда возникнет нужда.

Катерина кивнула Герсарду, чтобы он подал ей чашу, и отпила глоток вина, поскольку у неё немного пересохло в горле.

– Визирь удивился: чем поможет то, что шах будет читать при твоих свечах? Жена его вздохнула и ответила: делая эти свечи, я буду молить Бога и его Ангелов, чтобы их пламя даровало шаху то, чего он заслуживает. А если ты, муж мой, считаешь, что он заслуживает смерти, то ты не думаешь ли ты, что Бог рассудит так же?

– И что? – Горячечно спросил Герсард. – Что было дальше?

– Ничего. – Катерина пожала плечами. – На этом история заканчивается. Но, видимо, рецепт этих свечей, «свечей справедливости», как их называли, по-прежнему где-то существует.

– Ох, – вздохнул каноник. – Как мне пригодился бы такой рецепт!

– Может, я смогу достать его для тебя, мой господин, – улыбнулась Катерина. – Но помни, что это не имеет ничего общего с отравительством или колдовством, претящим каждому честному христианину. Это свечи, которые каждому дают то, что он заслужил. Может, ты не прав, и они принесут твоему архиепископу славу, блеск, здоровье и богатство?

– Ага, конечно! – Прорычал Герсард. – Сдохнет в первый же миг, гадина! – Он коснулся руки Катерины. – Можешь сделать для меня такие свечи? – Спросил он смиренным тоном и посмотрел ей в глаза. – Можешь спасти друга, которого отчаяние так крепко держит в своих тисках, что иногда ему кажется, что только смерть вырвет его из них?

Она погладила каноника по волосам.

– Я попробую, Герсард, – мягко сказала она. – Поверь, я постараюсь тебе помочь.

«И тогда ты будешь передо мной в столь огромном долгу, что тебе не хватит жизни, чтобы его погасить», – подумала она. – «А если случится так, что погасить его ты не захочешь, то я напомню тебе, как сильно чёрные плащи не выносят колдунов и отравителей и как нежно занимаются ими в своих казематах».

– Принеси мне только одну свечу из тех, которые использует архиепископ, чтобы я взяла её за образец.

Он кивнул головой. Быстро и решительно.

Катерина не нуждалась в магии, чтобы изготовить необходимые канонику свечи. Нужно было только подмешать в воск мышьяка и мышьяком же пропитать фитили. А потом достаточно будет одного вечера, чтобы появились первые симптомы отравления. Архиепископ на следующий день начнёт жаловаться на тошноту, потерю аппетита, боли в животе, может быть, даже упадёт в обморок. Так куда же слуги отведут его, чтобы он отдохнул и набрался сил? В спальню. Что они сделают, чтобы не оставлять архиепископа в темноте? Зажгут свечи. Может, начнут его развлекать чтением книг при их свете, поскольку он будет слишком слаб, чтобы переворачивать страницы. И мерцающие огоньки этих свечей будет последним, что он увидит, прежде чем мышьяк разрушит его тело до такой степени, что он потеряет жизнь. А может, впрочем, и не потеряет? Может, только кровь ударит ему в мозг, и он превратится в неподвижное тело, вываливающее под себя кал и мочу и не способное жить без помощи других? «Это было бы довольно забавно», - подумала Катерина, ибо не слишком любила священников. Особенно столь чёрствых сердцем, как архиепископ. Что ж, возможно, покушение не удастся. Может, Герсарда подведёт мужество, и он не подложит отравленные свечи? Может, захворавший архиепископ переедет в загородное поместье? Может, организм этого старика, однако, будет в состоянии справиться с дозой мышьяка? Кто знает, как всё сложится? В случае чего у Катерины были подготовлены и другие решения. Разве нельзя пропитать ядом страницы любимой книги архиепископа? Разве нельзя отравить растущие на дереве плоды?

Она, конечно, знала, к каким способам прибегают люди, чтобы защитить себя от отравителей. Пили вино из чаш, сделанных из скорлупы кокосового ореха и фарфора или из позолоченного рога единорога, на груди носили яшмовые ожерелья, а на пальцах кольца с безоаром. На столах держали драконьи языки, которые должны были задрожать, когда рядом с ними появляется отравитель. Ну, по крайней мере, на этом сколачивали состояние торговцы, привозящие панцирь, рога и языки из далёких земель и просящие за них цену, которую могли себе позволить только короли и князья.

Катерина знала одно: она не осмелится использовать заклинания против кого-то столь известного и, вдобавок, находящегося в силу занимаемой должности слишком близко от инквизиторов. Чёрные плащи, казалось, часто не замечали почти очевидных вещей, но некоторые из них обладали даром чувствовать магию. И если бы они выяснили, что архиепископа убили заклинания ведьмы, то развернули бы её розыск в таких масштабах, что скорее превратили бы Кобленц в руины, чем признали поражение. Может, даже не из любви к священнику, а из чувства уязвлённой гордости.

Катерина знала, что она всё ближе и ближе к цели. Но ведьма обещала, дурачила и насмехалась, не желая сказать, когда именно наступит тот момент, в который она позволит своей ученице ознакомиться с тайнейшей из тайных книг и узнать, а также понять, содержащиеся в ней знания.

– Ты должна была мне её дать. – Катерина присела рядом с ведьмой и с трудом сдерживалась, чтобы не закричать. – Ты должна была дать мне Чёрную Книгу!

– Чёрную Книгу? – Спросила старуха с издёвкой. – Ты ничего не перепутала, доченька? Я точно обещала, что тебе её дам?

– Сссама знаешь, – прошипела она, не в силах уже сдерживать ярость.

– Чёрная Книга, Чёрная Книга, – забормотала ведьма и хитро зыркнула на Катерину из-под спадающих на лоб седых клоков волос. – Может, вспомню, где я её спрятала. Может быть... когда-нибудь... вспомню.

Катерина не выдержала и схватила ведьму за горло. У неё были молодые, сильные пальцы, а шея ведьмы была худой и морщинистой, словно у старого гуся.

– Убей меня, и никогда... – удалось прохрипеть старухе.

Катерина знала, как звучал бы конец этого предложения. «Убей меня, и никогда не получишь Чёрную Книгу». Она ослабила хватку, потом убрала руки от горла старухи. Увидела, что её ладони дрожат, словно в лихорадке, и спрятала их в складках платья.

– Не играй со мной, жаба! – Только и прорычала она.

Ведьма долго кашляла, сплёвывая на пол жидкую мокроту. Наконец откашлялась, восстановила дыхание и посмотрела на Катерину. В её покрасневших, гноящихся глазах появился озорной блеск.

– Какая нетерпеливая. Какая буйная. Молодая кровь, молодой гнев. – Она покачала головой. – Я должна научить тебя смирению, дитя. Смирению и терпению.

Женщина вперила в неё взгляд, полный нескрываемой ненависти. Она уже хотела от ведьмы только этого. Чёрную Книгу, написанную кровью по нежной, мягкой коже, снятой со спин младенцев. Она хотела только добраться до этой сокровищницы наитайнейших тёмных знаний, в которую византийские чернокнижники заносили заклинания, на протяжении веков собранные у персидских огнепоклонников, халдейских гадалок, египетских жрецов и ассирийских демонологов. Ведьма только один раз показала ей Книгу, но этого было достаточно, чтобы Катерина почувствовала исходящую от неё силу. Она чувствовала себя тогда так, будто её окунули в ледяную воду, а острые, холодные иглы вонзились в её ум, душу и сердце. Это была Чёрная Книга. Шахор Сефер, как называли её евреи, لطفحنفغعظطس ضثةبحؤئ عطظيكﻩفك, как записывали её название персы. Единственная в своём роде и неповторимая, ибо не существовало никаких её копий или списков, и лишь её фрагменты, часто перевранные и искажённые, приводилась в других произведениях. Как Книга, стоившая больше, чем всё золото мира, оказалась в руках старухи, живущей в разваливающейся от старости лачуге, притулившейся к городской стене Кобленца?

– Снимай платье, – приказала ведьма со злым блеском в глазах. – Потом становись к стене.

Катерина расстегнула крючки и сбросила материю. Полуодетая она повернулась и прижалась грудью к шершавым необструганным доскам. Когда она почувствовала на спине первый удар кнута, сжала зубы так сильно, что на секунду испугалась, что треснет челюсть. Ведьма была старая и больная, но рука её была твёрдой и уверенной. Катерина знала, что ведьма не перестанет её бить, пока не услышит из уст Катерины умоляющий крик. И, как всегда, пообещала себе, что не закричит. Прижалась щекой к доскам, чувствуя, как нежеланные слёзы боли и ярости текут из-под век. В уголок её рта вонзилась заноза. Но она начала кричать только после двадцатого удара.

Катерина вынуждена была сама нанести себе мазь на израненную спину, что было не только дьявольски неудобно, но и вызывало настолько интенсивную боль, что она снова начала плакать. Однако не могла же она показать служанке избитое тело, потому что она неизбежно заинтересовалась бы, почему на её хозяйке через несколько дней не осталось ни малейшего следа. Ни тончайшего шрама, ни царапины... Заинтересовалась бы, почему истерзанная кожа снова стала гладенькой, словно свежая кроличья шкурка. Катерина слышала уже довольно сплетен о себе, чтобы добавлять к ним ещё одну. Да ещё такую, которой могли заинтересоваться инквизиторы. Девушка, правда, была тактичной и, видимо, преданной своей хозяйке, но Катерина знала, насколько права старая истина, гласящая, что тайну, о которой знают трое, знает и свинья. Хватало и того, что о необычных способностях Катерины знала она сама и ведьма, которая позволяла ей изучать тайны, связанные с тёмным искусством.

Мазь была составлена из нескольких трав, которые затем смешивались в соответствующих пропорциях и варились с жиром. К счастью, не требовалось ничего столь отвратительного как жир висельника или убитого ребёнка, лишь обычный, благонамеренный свиной жир. Потом Катерина произнесла над мазью заклинания, что необходимо было сделать в новолуние, при первой четверти и полной луне. Именно благодаря этому снадобье приобрело огромную силу в заживлении ран. Но ничего не даётся даром. Катерина знала, что когда с её спины исчезнут раны, порезы и синяки, то почти в тот же миг какой-то несчастный на улицах Кобленца заскулит от неожиданной резкой боли. На его спине не останется даже малейшего следа, но страдать он будет так, будто это его отхлестали плетью. Нельзя сказать, чтобы мысль о муках мещанина не давала Катерине спокойно спать. Честно говоря, её это скорее забавляло, особенно когда она представляла себе, как жертва её заклинания любой ценой будет стремиться выяснить причину неестественной боли и как, в конце концов, сочтёт это Божьей кару за совершенные или хотя бы помысленные грехи. Может, начнёт каяться или обещать исправиться?

«Как это было бы смешно, если бы я, сама того не желая, поспособствовала разжиганию религиозного пыла», – подумала она.

В спальню Катерины имела доступ только молодая доверенная горничная, та самая, которая помогала госпоже принимать ванну, готовила её наряды и платила за ущерб, причинённый её ребёнком. Конечно, спальню посещали также и её поклонники, хотя и не каждая встреча заканчивалась в постели, поскольку Катерина, во-первых, была подвержена перепадам настроения, а во-вторых, считала, что не ценится то, что слишком легко даётся. Поэтому иногда гость должен был удовольствоваться изысканным ужином и обществом хозяйки, которая развлекала его беседой, а не искусством любви. Но в доме находилась одна комнатка, в которой никогда не бывал никто, кроме самой Катерины. В эту лишённую окон комнатушку вёл секретный проход, открывавшийся, если отодвинуть заднюю стенку шкафа. Там Катерина занималась искусством, которое любила больше всего, и которое запросто могло привести её в подземелье и на костёр. Именно в этой маленькой комнатке она собирала книги, полные знаний о тайных обрядах, а также произведения из области ботаники и анатомии. Именно здесь она хранила травы, отвары из них, мази, зелья и эликсиры. Всё это было тщательно рассортировано и описано. Лишь простакам казалось, что мастерская колдуна или ведьмы должна быть запылённой, замусоренной, с потолком, затянутым паучьими сетями, и полом, покрытым кошачьим дерьмом. Катерина поддерживала всё в безупречном порядке и чистоте, ибо только так она могла обеспечить себе правильный подбор компонентов. И только простакам могло казаться, что в лаборатории колдуна или ведьмы должны находиться черепа, кости новорождённых, верёвки повешенных, месячная кровь или крошки осквернённой просфоры. Да, на некоторых заклинаний были нужны именно такие компоненты (за исключением просфоры, которая представляет собой лишь кусок хлеба, и ничего больше), но при условии, что они сохранили жизненную сущность животного или человека. Эта сущность не была материалом для заклинания. Она была его усилением, при помощи которого, например, любовное заклинание или проклятие получало дополнительную силу. Но главным было заклинание, магия слова, объединяющая разум ведьмы с сущностью природы. Катерина знала, что она уже умело и эффективно владеет этой магией, хотя и изучила также тайны растений и животных настолько, что могла бы стать также искусной знахаркой или отравительницей. Но это было не так весело. Это не было настоящим искусством. Однако к истинному искусству приходилось прибегать с умеренностью и осторожностью, поскольку для глаз человека, опытного в распознавании тёмных заклинаний, неосторожный колдун светил как маяк. И этому старуха тоже научила Катерину: как использовать магию под колпаком защитной силы или, ещё лучше, как использовать магию, одновременно создавая след, ведущий к ничего не подозревающему невиновному человеку.

Кроме всех ингредиентов Катерина хранила в мастерской уникальное сокровище. Им были куклы, изображающие всех поклонников, которые посещали раньше или сейчас её дом. Катерина вылепила фигурки из глины, подмешав в неё пот и семя каждого из мужчин. Сделала им маленькие ноготочки из обрезков ногтей поклонников и украсила головы локонами, полученными из их волос. Каждую фигурку она одела в клочья одежды, для этого достаточно было всего нескольких ниточек. Куклы хранились в запертом секретере, ибо она однажды подумала, что даже если она смогла бы объяснить служанке наличие трав и отваров, то ни за что в мире не объяснила бы присутствие кукол, которые, как знал любой дурак, могли служить лишь одному: чёрной магии.

Катерина, обладая этими фигурками, очень быстро завоевала огромную власть над каждым из своих любовников. От неё зависело, захочет ли она наслать на них болезнь или боль. Когда-то ради злой забавы она наколдовала одному из поклонников неприятные язвы на нижней части живота и одновременно слала ему милые записки, прося о встрече. Мужчина, смутившись болезни, находил себе тысячи оправданий. Вскоре Катерина наскучило это развлечение, она расколдовала любовника и в то же время послала ему резкое письмо, обозначающее окончание дружбы, ибо «учитывая, сколько вы находите причин, чтобы отказаться успокоить мою тоску, смею полагать, что я вам уже весьма неприятна». Потом она умирала со смеху, когда он торчал под её окнами и пел по вечерам страстные серенады. Но в дом его так и не впустила.

Катерина снова явилась по вызову старухи, но на этот раз твёрдо пообещала себе, что не даст воли гневу. В постели она, может, и соглашалась на несколько невинных шлепков, которые при умелом применении превращали боль в страсть, но она знала, что хлестание кнутом по спине никогда не сочтёт удовольствием. Тем более что потом приходилось тратить много времени и сил, чтобы залечить раны и вернуть коже бархатную гладкость.

Она прекрасно знала, что есть люди, которые более любовных игр предпочитают хорошую порку. Она сама принимала когда-то поклонника, желающего только того, чтобы она, одетая с ног до головы, стегала его хлыстом, когда он сам голышом извивался на ковре и молил о пощаде. Но она отказала ему всего через несколько посещений, так как в его привычках видела что-то вульгарно-грубое. И, кроме того, крики, которые он издавал, не приглушали даже толстые стены и столь же толстые двери, и слуги потом сплетничали направо и налево.

Катерина с самого порога поприветствовала ведьму с любезной улыбкой и присела рядом с ней, спрашивая, для чего она понадобилась и в чём она, Катерина, могла бы оказаться полезной учительнице, которую она так уважает.

– Ты сменила тон, чертовка, ха! Не вышло по-плохому, может, получится, по-хорошему, а? Таков твой замысел?

– Прости, матушка, моё поведение, – ответила она смиренно, – вызванное лишь жаждой знаний, с которой мне иногда трудно справиться. Я обещаю, что буду прилежно постигать твою науку, а ты сама решишь, когда меня просветить.

Ведьма расхохоталась.

– Просветить, – повторила она. – Ты молись, чтобы тебе палач не посветил. Я уже знаю, какой сюрприз ты готовишь Его Преосвященству. Лишь бы только тебе не пришла столь же забавная идея относительно меня, чертовка.

– Откуда ты знаешь? – Спросила Катерина быстрей, чем успела подумать, и теперь проклинала себя за поспешность.

Старуха пожала плечами.

– Откуда знаю, оттуда знаю. Но я тебя не выдам, доченька. Толстый поп захлебнётся собственной кровью и рвотой, и поделом... Может, быстрее увидит того Бога, которому каждый день молится.

Ведьма обмакнула палец в котёл, а потом тщательно его облизала.

– Ты уже ужинала, вертихвостка? – Сварливо спросила она.

– Большое спасибо, матушка. Я ела. Но... откуда ты знаешь? – Вернулась она к прежнему вопросу.

– Видит тот, кто умеет смотреть. Слышит тот, кто умеет слушать. Ты не умеешь. Может, научишься. Когда-нибудь. Если доживёшь.

Катерина очень тщательно защитила свою мастерскую. Много дней она провела, терпеливо нанизывая заклинания, словно бусины на нить розария. Благодаря этому, небольшая комната, скрытая за задней стеной её шкафа, была окружена барьером, защищающим его как от магии, так и от нежелательных гостей. И даже если кто-то приложил бы ухо к дереву когда Катерина находилась в мастерской, он ничего бы не услышал. Или старуха имела такую мощь, что подслушала разговор Катерины и Герсарда, который состоялся в спальне? А может, умела читать мысли? Катерина вздрогнула, надеясь, что такими способностями ведьма пока не обладает.

– Приведи ко мне своего сына, вертихвостка – приказала ведьма, скривив губы. У Катерины закололо сердце.

– Не вмешивай в это моего ребёнка, – ответила она резким тоном.

– Разве я хочу ему навредить? – Обиделась старуха. – Разве я, доченька, навредила бы крови от твоей крови и кости от твоей кости?

– Тогда зачем он тебе?

– Чтобы его заклясть, чертовка. Заклясть мощным благотворным заклятием. Это будет дар. Это будет жертва. Это будет большая честь.

Катерина фыркнула словно разозлённая кошка.

– Ничего подобного, – сказала она. – Держи свои лапы подальше от моего сына, не то я их тебе повырываю.

Ведьма не вспыхнула гневом, даже не фыркнула насмешливым или ехидным смехом. Она лишь покачала головой.

– Я не сделаю ему ничего плохого, Катерина, – серьёзно сказала она, наверное, в первый раз произнося имя своей ученицы. – Поверь мне.

Уставившаяся на неё Катерина прищурилась.

– Ничего подобного, – повторила она.

– Если ты его не приведёшь, я никогда не дам тебе Книгу, – решила старуха.

– Ты подлая гадина, ты мерзкая...

Ведьма прошипела что-то сквозь зубы, и Катерина почувствовала, что не может произнести более ни одного слова. Ба, она не могла даже пошевелиться, будто её настиг приступ паралича. Она могла только с яростью смотреть на сгорбившуюся ведьму.

– Горячая чертовка, ой, горячая, – забормотала старуха. – Но ты дашь мне сына, вертихвостка. Ты знаешь, что я его не трону, ты чувствуешь, что я его не обижу. Я могла бы заставить тебя, но я не буду заставлять. Ты дашь мне его по доброй воле.

Она снова прошипела что-то сквозь зубы, и Катерина почувствовала, что паралич проходит.

– Не дам! – Зарычала она. – Хоть что со мной делай.

– Иди уже, – приказала старуха. – И не забудь обдумать мои слова. Я хочу остаться с ним на столь короткое время, что ты не успеешь даже три раза прочитать «Отче наш».

Катерина собиралась с мыслями в течение двух дней. С одной стороны, в ней нарастала жажда обладать Чёрной Книгой и добиться благосклонности ведьмы, с другой она боялась за сына. Но ведь старуха поклялась, что не причинит ему вреда, убеждала она саму себя. Но при этом она понимала, что эти уверения на самом деле не стоят ничего. Если старуха захочет нарушить обещания, то нарушит их не моргнув глазом. Но ведь она могла бы меня заставить меня отдать ребёнка, тотчас мысленно добавляла она, но не поступила таким образом. В эти два дня она чаще, чем когда-либо раньше, говорила с сыном.

Она даже поужинала с ним, чего вообще не делала никогда раньше.

«Если я не соглашусь, буду сожалеть до конца жизни», – подумала она на второй вечер, когда уже прижалась лицом к пахнущей розовым маслом подушке.

– А если ты потеряешь сына? – спросило что-то внутри неё твёрдым задиристым голосом.

– Я молодая! – закричала она на саму себя. – Рожу другого!

И в тот же миг она испугалась собственных мыслей и собственной жажды обладания Шахор Сефер. Поскольку на самом деле считала себя хорошей матерью. Ну, так скажем, не худшей. Единственное, в чём она могла поставить себе в вину, так это то, что она не могла заставить себя понять сына, постараться узнать, что он чувствует и о чём думает. В его компании она всегда чувствовала что-то вроде смущения, и, одновременно, стыда из-за того, что он ощущает эту скованность.

– Но ведь я его люблю, – призналась она подушке. – Наверное, – добавила она через некоторое время.

Когда она проснулась утром, она уже решила, что делать. Она решила рискнуть. Ведь старуха не захочет сделать меня врагом, убеждала она себя. И, убеждённая, отправилась после захода солнца в бедняцкий район, едва сдерживая слёзы, видя, как её сын счастлив и горд, что может пойти на прогулку с матерью. Хотя одновременно он был удивлён, что они вышли из дома после наступления темноты, а мать, обычно красивая и стройная, на этот раз одета так, будто хотела спрятаться от людских глаз.

– Идём. – Катерина взяла мальчика за руку. – И помни: ничего не бойся.

– Я никогда ничего не боюсь, – дерзко заверил он. – Когда я здесь, никто не причинит тебе вреда.

– Очень хорошо. Вот это мой сын. – Она взъерошила ему волосы.

Она толкнула скрипучую дверь хибары, в которой жила ведьма, и, как обычно, внутри её окутал саван вони и выедающего глаза дыма из очага. Старуха сидела у костра и помешивала что-то в котелке, подвешенном над пламенем. Во время этого занятия она бормотала, но Катерина, хотя и была в состоянии уловить отдельные слова, не узнавала языка.

– Здравствуй, матушка, – громко проговорила она.

Её сын, видимо, утратил продемонстрированную перед дверью дерзость, ибо она почувствовала, что он сильно сжал её руку и придвинулся ближе, чтобы боком касаться материнского платья.

– Кто этот уродец? – Выдавил он голосом, который по замыслу должен был быть заносчивым и грозным, но перешёл в неконтролируемое пищание.

Ведьма подняла взор.

– Так-то ты воспитала сына, чертовка? – Спросила она насмешливо. – Что, переступая порог чужого дома, он начинает визит с оскорбления хозяина?

– Прости, матушка, – прошептала Катерина.

– Иди сюда, чертёнок. – Ведьма поманила мальчика корявым пальцем, но тот даже не шевельнулся. – Иди, говорю.

В голосе ведьмы не было магии, Катерина могла бы в этом поклясться. Но сын, словно подталкиваемый непреодолимой силой, освободил руку из её ладони и сделал два шага в сторону очага.

– Садись, – приказала старуха.

Он послушно присел, стараясь как можно сильнее съёжиться. Катерина видела что мальчик, хотя он и пытается храбриться, смертельно напуган.

– Ты не научила его отличать правду от притворства, маленькая вертихвостка. – Ведьма повернула голову к Катерине. – Плохо ты занимаешься сыном.

Катерина с трудом проглотила слюну. Единственное, чего она сейчас хотела, это забрать мальчика как можно дальше отсюда. В мыслях она проклинала свою глупость. Между тем старуха отвернулась в сторону мальчика.

– Иногда предательство, ложь и смерть таятся в шелках, бархате и золоте, ты знаешь об этом? – Он кивнул, но Катерина не была уверена, что он вообще понимает, что ему говорят.

– Не суди людей по внешности, чертёнок. Не всегда те, кто дурно выглядит и пахнет, заслуживают твоё презрение. Не всегда они желают тебе плохого, и не всегда стоит их опасаться.

Она смотрела на него некоторое время, а потом раздвинула в улыбке потрескавшиеся губы, обнажая гнилые бурые пеньки зубов.

– И я была когда-то красива, – заскрежетала она, – и молода. Я ходила в золоте, шелках и бархате. Ты не поверишь, как недавно это было...

Она хрипло засмеялась, а потом потянулась искривлёнными пальцами к лицу мальчика. Тот, как ни странно, не отстранился. Ведьма провела по его щеке загнутым когтем. Аккуратно.

– Молодая кожа – она вздохнула. – О да, молодая кожа. Без морщин, без парши и без язв. И у меня была когда-то такая кожа. Ты хоть знаешь, кто его отец, вертихвостка? – Она обратила взор на Катерину. Та сжала губы.

– Он узнает, когда придёт время. – Старуха зашлась сухим кашлем.

– Не знаешь, не знаешь, голову дам на отсечение, что не знаешь. Слишком многих ты принимаешь между ног, чтобы знать.

– Не говори так о моей матери, сука! – Закричал парень, но ведьма заставила его замолчать движением ладони. Он умолк, будто ему зашнуровали рот, и только его тёмные глаза с бессильной яростью смотрели на ведьму.

– Иди уже, вертихвостка, – велела она. – Стой за дверью. И не заглядывай, пока я не позову.

– Пообещай... – Начала Катерина.

– Иди уже! – Резко приказала ведьма. – Если хочешь получить то, что хочешь получить.

Катерина отступила на шаг и прислонилась спиной к двери.

– Пообещай, – жалобно повторила она.

Старуха махнула рукой, словно отгоняя назойливую муху.

– Обещаю, – сказала она, – хотя я ведь обещала и раньше. Иди, чертовка, иди. Я не обижу твоего отпрыска. Но не смей входить сюда без приглашения, ибо это плохо закончится и для него, и для тебя.

Катерина быстрым движением вытерла рукавом слёзы, которые неожиданно появились на глазах, повернулась и вышла, закрыв за собой дверь. Прислонилась к стене лачуги и со всхлипом глубоко втянула воздух.

– С ним ничего не случится, – прошептала она, убеждая саму себя. – С ним точно ничего не случится.

Она прислонила ухо к дереву, но ничего не услышала, кроме приглушённого, неясного бормотания ведьмы. И она была так занята подслушиванием, что только спустя довольно долгое время она поняла, что через щель под крышей пробивается необычайно яркий свет. Намного сильнее того, который мог исходить от горящего в очаге огня. Но она боялась толкнуть дверь и зайти внутрь. Она боялась не столько гнева ведьмы, сколько того, что это действительно навредит её сыну. Она посмотрела на стены лачуги и только сейчас поняла, что они удивительно прочно сколочены. Между досками не было и малейшей щели, все зазоры промазаны глиной. Видимо, старуха не хотела, чтобы то, что она делает, увидели любопытные. Но было одно место, которое она не заметила или на которое не обратила внимания. Именно та щель под крышей, через которую поблёскивал свет. Катерина не была настолько высока, чтобы до неё дотянуться, но она нашла другой способ. Тихонько зацепилась кончиком ноги о выступающий край, нащупала пальцами вбитый в дерево крюк и подтянулась. Теперь её глаза оказались на высоте трещины, хотя ей и приходилось стоять на кончиках пальцев. Но она и теперь видела не слишком много. Необычный свет, пробивающийся из хибары, угас, и теперь помещение освещалось только горящим в очаге огнём. Катерина была в состоянии разглядеть лишь кусок спины сына и плечо и лицо ведьмы. К счастью, старуха не сидела рядом с мальчиком, она даже смотрела не на него, а под ноги. Она помешивала что-то, или, может быть, лепила, и опять бормотала на том же, незнакомом Катерине, языке. В какой-то момент ведьма немного подняла руки, и Катерина увидела, что в пальцах ведьмы появляется что-то вроде фигурки маленького человечка.

– Сотворённый, а не рождённый, – на этот раз Катерина поняла слова ведьмы, потому что та начала шептать по-персидски. – Даю тебе тело, даю тебе душу, даю тебе жажду, даю тебе силу.

Катерина чуть не закричала, когда увидела, что вылепленный из бурой массы человечек начинает корчиться в пальцах старухи.

– Цыц, паскуда, – пробормотала ведьма. – Прибереги свою силу на потом.

Коричневая фигурка ещё некоторое время потрепыхалась, но сейчас обвисла в руках ведьмы. Катерина увидела лицо монстра и снова чуть не вскрикнула. Ибо это было человеческое лицо.

– Я слеплю тебе братика, паскуда, – прошептала старуха, – чтобы ты был не один. Подожди, подожди...

Она отложила человечка в сторону, и он замахал руками, но, очевидно, не мог пошевелить ногами. Что-то запищал, и это прозвучало как плач маленького крысёнка.

– Да, да, я создаю тебя для него. На его зов ты явишься, когда придёт время. – Она снова начала что-то лепить и месить у самой земли.

– Вы оба будете для него. Возмужаете. Вырастете. Пройдут годы, но вы станете людьми, маленькие паскуды. Вылепленными, как должен быть вылеплен человек. Из грязи и дерьма. Из крови и желчи. Из яда жаб. Из хвоста змеи. Из волос мертвеца. Вы будете сильными, маленькие братцы. В ваши сердца никогда не постучат ни жалость, ни милосердие, ни сожаление о плохих поступках.

Катерина так дрожала, что едва могла удержаться на стене лачуги. Очень болели пальцы, которыми она сжимала крюк, и она чувствовала, что её рука стала липкой от крови. Нога устала так, что она боялась, что не сможет ей пошевелить. Между тем старуха слепила второго человечка и поставила его рядом с первым. Они выглядели одинаково. Катерина, в конце концов, не выдержала и отпустила крюк. Она спрыгнула вниз, стараясь сделать это тихо, но уставшие ноги подломились под ней, и женщина упала на колени в грязь. Она глубоко вздохнула. И не услышала последних слов, которые ведьма адресовала маленьким человечкам.

– А когда придёт время, разрежете его вдоль и поперёк, поперёк и вдоль. Но только тогда, когда тот, кто придёт, напомнит вам, что вы должны сделать.

Катерина сжала зубы и начала массировать ноги. В следующее мгновение она услышала скрежещущий голос старухи.

– Иди сюда, чертовка!

Она стремительно и сильно толкнула дверь и ввалилась внутрь. Мальчик сидел у очага, но вздрогнул, услышав шум, и повернулся в её сторону. Она увидела его остекленевшие глаза.

«Наложила на него какое-то заклятие, старая ведьма», – яростно подумала Катерина, но потом успокоилась, когда её сын заморгал и посмотрел на неё трезвым взглядом.

– Можем ли мы уже идти отсюда, мама? – Катерина посмотрела на ведьму.

– Идите, идите, идите, – пробормотала старуха и опустила голову.

Катерина использовала это, чтобы быстро осмотреться в комнате. Она нигде не видела наколдованных ведьмой человечков, но в этом тёмном помещении они могли спрятаться где угодно. Хотя бы в дыре, которая служила старухе канализацией.

– Да, пойдём. – Она протянула руку, и мальчик встал, но не протянул ей свою ладонь. Катерина была уверена, что никогда не узнает, что ведьма сделала в то короткое время, когда её лачуга сияла светом.

– Какое же заклинание ты сотворила, проклятая жаба? – Мысленно спросила она.

– До свидания, матушка, – сказала она и подождала ответа, но старуха, казалось, задремала, как будто последние минуты исчерпали её огромные силы.

Катерина с любовью наблюдала за сыном. Ребёнок после посещения старухи был явно подавлен и мрачен, но женщина не связывала это со сглазом или проклятием, а, скорее, с самим ходом встречи. В конце концов, для мальчика двенадцати лет, должно быть, оно было серьёзным испытанием, хотя он, непонятно как, и не подавал виду.

– Это просто отвратительная жаба. – Взъерошила она его волосы, когда они уже пришли домой. – Забудь о ней.

– Зачем мы туда пошли? – Заговорил он в первый раз с тех пор, как они покинули лачугу ведьмы.

– Старой гнилушке хотелось тебя увидеть. Она хотела знать, какой у меня умный и красивый сын.

– Зачем? – Повторил он.

«Он прямо как я», - подумала Катерина. – «Его не так просто купить красивыми словами, и если он задаёт вопрос, то хочет услышать ответ. Что ж, иногда правдивый ответ – плохой ответ».

– Когда-то она оказала мне услугу. Это было давно, но я сохранила её в благодарной памяти. Трудно отказать человеку, который уже стоит одной ногой в могиле, – вздохнула она.

Он посмотрел на неё, и она сразу поняла, что он разгадал её ложь. И злилась на себя за то, что должна была лгать.

– Да, – произнёс он. – Значит, эта старуха отправится к Престолу Господню с грузом огромной благодарности. И, конечно, будет молиться за тебя со святыми и Ангелами.

«Он меня дразнит», – подумала, тут же разъярившись, Катерина, но лицо парня не выражало никаких эмоций. На нём не было ни ироничной улыбки, ни глумливого искривления губ. А в голосе не было ни грамма иронии.

– Надеюсь, что так и будет, – поддакнула Катерина, решив приспособиться к правилам игры, которую, в конце концов, сама же и начала.

Она подошла к окну и распахнула его, поскольку вечер был жарким. Под стеной она увидела молодого человека, который давно добивался её, и который сейчас сидел с лютней в руках.

Твои сладкие, жаркие взоры

Через очи мне в сердце закрались.

Не найти им дороги обратной,

Я хочу, чтобы там и остались

– пел он нежным голосом.

Катерина улыбнулась и помахала ему рукой, и он просиял, словно его осыпали золотом, и с воодушевлением начал новый куплет. Она вежливо послушала, но когда заметила, что он довольно сильно сфальшивил, закрыла окно.

– Старуха говорила, что ты не знаешь, кто мой отец, – раздался голос сына, и она вздрогнула, потому что, честно говоря, забыла о его присутствии в комнате.

– Что? Ах, твой отец... Конечно же, знаю, глупыш, – рассмеялась она.

– Скажешь мне?

– Когда придёт время, скажу.

Он довольно долго помолчал, не глядя в сторону Катерины.

– Могу я уже пойти в свою комнату? – Спросил он наконец. – Мне нужно ещё почитать Аристотеля.

– Ты не голоден? Не хочешь поужинать?

– Я бы предпочёл пойти в комнату, – ответил он спокойно.

– В таком случае, доброй ночи.

Она наклонилась, чтобы его поцеловать. Он не отстранился, но с тем же успехом она могла целовать статую. Он подождал, пока Катерина выпрямится, и ушёл.

«Что ты с ним сделала, старуха?» – Мысленно спросила она себя. Но самое страшное было то, что она теперь была уверена, что сын питает к ней неприязнь за то, что она подвела его любовь и доверие. – «Так, словно он знает, что я сделала», - подумала она. Но она тут же отбросила глупые мысли и утешила себя тем, что это всего лишь угрызения совести подсказывают ей неправильные ответы, а мальчик просто устал.

Катерина выполнила желание ведьмы, и теперь надеялась, что она, наконец, сдержит свои обещания. В конце концов, она клялась всем святым. Но было ли для этой жабы хоть что-то святое? Значили ли клятва сердцем сатаны или проклятие «чтоб я потеряла все тёмные силы», подкреплённые мощными словами силы, хоть что-нибудь? Сама Катерина никогда не посмела бы дать подобные обещания и не сдержать их, ибо осквернённые слова силы действовали как топор палача. А, может, ведьма знала, как защитить себя от них? Может, для неё клятвы были лишь пустыми, ничего не значащими словами? Так или иначе, Катерина знала, что терзания этими мыслями ей не помогут, так что она помчалась к ведьме, словно на крыльях, уже на следующий вечер. Но когда она вошла внутрь лачуги, её ждало ужасное разочарование. Старуха, казалось, просто не замечала её присутствия. Как тогда, когда Катерина была безупречно вежлива, так и тогда, когда она начала кричать.

– Ты поклялась, жаба! Поклялась пламенем ада и вечно кровоточащим сердцем сатаны! Ты дала мне слово силы! Будь ты проклята!

Старуха сидела неподвижно, будто она была не живым существом, а лишь грудой гниющих лохмотьев, сваленных на лежанке. Только её глаза смотрели на Катерину. Мёртво, без тени интереса.

– Иди себе, чертовка, – наконец приказала она равнодушным тоном. – Между нами всё кончено. Ты получила всё, что я должна была тебе дать, я научила тебя всему, чему должна была научить. Каждая теперь пойдёт своей дорогой. Но мы встретимся, доченька. – Голос ведьмы приобрёл неожиданную сладость, но трудно было не услышать, что под этой сладостью скрывалась насмешка. – Мы обе встретимся в аду. Может, уже скоро?

– Будь ты проклята! – Ещё раз крикнула Катерина, ибо всеми фибрами чувствовала, что теперь это не просто игра, что ведьма действительно хочет от неё избавиться и действительно не желает её больше видеть.

– Буду, есть, была. – Старуха повернулась боком. – Уходи, Катерина, не то я поступлю с тобой по-плохому, раз ты не слушаешь вежливой просьбы, – добавила она твёрдым спокойным голосом.

Катерина сдержала рвущееся с губ проклятье, но не осмелилась остаться. Она знала, что ведьма действительно может причинить ей вред, и знала также, что она сделает это без малейших угрызений совести. Она вышла, и только за дверью лачуги заплакала навзрыд. Все её планы и мечты были разрушены. И кем? Отвратительной, разваливающейся гнилушкой, которой хватало сил только на то, чтобы проявлять бессмысленное, ослиное упрямство.

– Почему? – Всхлипывала Катерина. – Почему я не могу получить то, чего хочу?

Но когда она вернулась домой, сожаление и беспомощная злоба сменились холодной, упорной яростью. Настолько холодной и настолько упорной, что она помогла составить разумный план. План, целью которого не была отнюдь не месть. О, нет! Катерина могла бы смириться с мыслью, что старуха будет жить долго, счастливо и богато. Но при одном условии. При условии, что Катерина положит руки на Шахор Сефер и сможет о ней сказать: «Теперь это моя собственность».

Пока она, однако, должна была сдерживать свои желания, поскольку ожидала визита Герсарда. Каноник явился, правда, с небольшим опозданием, зато весьма обрадованный, потому что сегодня архиепископ не появился ни в соборе, ни в канцелярии, и все говорили, что он тяжело болен. И, что важно, все связывали это с аскетическим образом жизни Его Преосвященства.

– Хоть бульона бы выпил, – заламывал руки один из писцов. – Или подогретого вина с корицей и миндалём.

– Разве съесть варёной рыбки это такой уж грех? – Сетовал второй.

– Там уже черти слетелись за его душой, – радовался Герсард, обнимая Катерину, и, даже когда объезжал её, не переставал говорить о том, какой это счастливый день, и как приятно думать, что архиепископ с каждым вздохом, набранным в лёгкие, лишь усиливает свою болезнь.

Катерина как-то это терпела и старалась быть милой, хотя искренне не выносила, если поклонники занимались в спальне чем-либо другим, кроме её тела, и говорили что-то, что не было похвалой её искусности или красоте.

Когда они уже закончили любовные шалости, Катерине пришло в голову обратиться к Герсарду и спросить, как он справился бы с проблемой старой ведьмы. Конечно, она ловко объединила правду с ложью, рассказывая о ссуде, которую должник не хочет возвращать, и которую в соответствии с законом взыскать не получится, так как она не имеет никаких доказательств её получения.

– Я ничего не могу ему сделать. – Она сжала кулаки так яростно, что ладони покрылись набухшими кровью следами от ногтей. – Ничего!

– Прижги его, вырви ему ногти или ещё что, – буркнул Герсард, которого тема споров Катерины с незнакомым ему человеком совершенно не интересовала.

– Конечно. А если он умрёт во время пыток? Ты думаешь, в ином случае я задумалась бы хоть на минуту?

Каноник посмотрел на её яростное лицо и понял, что его любовницу ничто не смогло бы удержать от взыскания долга, если бы только она нашла подходящий способ.

– Напои его, – посоветовал он.

Она шлёпнула Герсарда по голове так сильно, что он оскорблённо засопел и отодвинулся на край кровати.

– Я же говорила, что он не пьёт ничего, кроме воды. И никогда ничего не пил и не ел в моём присутствии.

– Осторожный, – проворчал он насмешливо. – Как ты думаешь, почему я этому не удивлён? – Катерина на этот раз не рассердилась, а только рассмеялась.

– Будь ко мне добр, Герсард, и с тобой ничего не случится. – Сильным движением он подтянул её к себе.

– Да пусть черти и демоны утащат твоего должника, – воскликнул он. – Нам что, больше нечем заняться?

– Черти и демоны, – повторила она тихо и медленно. – Ты подал мне очень интересную мысль, Герсард.

Однако каноник уже не слушал, с рвением занявшись ковкой на её наковальне, воспользовавшись тем, что она была ещё раскалена после предыдущей работы.

Катерина разложила на полу львиную шкуру и пальцем нарисовала на её краю загадочные символы, одновременно громко проговаривая заклинания. Затем открыла флакончик в котором хранилась медвежья кровь, и начертила ей круг, опоясывающий шкуру льва. На границе круга она разместила шесть символов, и каждый из которых подбирала с исключительной тщательностью. Потом она уселась на табурет и произнесла длинную формулу вызова. Не раздался грохот, комнату не озарило свечение пламени и не заполнили клубы вонючего серного дыма. Просто в какой-то момент в центре львиной шкуры появился бледный мужчина, одетый в красный кафтан. На голове он носил тиару, а на поясе у него был короткий меч. На первый взгляд он мог показаться человеком, если бы не то, что от его белых волос, казалось, исходило неяркое свечение. А когда он поднял взгляд, Катерина увидела, что его глаза были лишены как зрачков, так и белков. Это были просто пятна чёрного, как будто кто-то пробил отверстия в светлой коже и залил их смолой. Демон хотел сделать шаг в сторону Катерины, но в тот же момент вокруг круга появились фантомы в виде медведей. Размером они напоминали скорее больших собак, но форма их тел не оставляла сомнений: это были сильные, разъярённые медведи с сильными челюстями и лапами, вооружёнными длинными толстыми когтями. Они протянули эти когтистые лапы в сторону демона, который, однако, стоя в центре круга, был в безопасности.

– Очень умно, – признал демон мягким, вежливым тоном. – Ты создала отличный барьер, Катрина. – Он внимательно посмотрел на неё. – Хотя ты и не похожа на ведьму.

– У меня должны быть чёрное платье, остроконечная шляпа и кот на плече? – Усмехнулась женщина.

Демон внимательно осмотрел окружающих его медведей.

– Ты знаешь, ведьма, что я прорвусь через них? И тогда, – он обнажил в улыбке ровные белые зубы, – я сделаю с тобой, что захочу. Быть может, одарю тебя мукой, быть может, наслаждением. А может, и тем, и другим, сплетёнными так, что не поймёшь, что есть что.

– Сперва посмотри, на чём ты стоишь, дурень, – резко ответила Катерина. – Один глупый жест, одно глупое слово, и я пробужу под тобой душу льва. Он раздерёт тебя от ног до макушки.

Демон даже не взглянул под ноги, а только вздохнул.

– Боюсь, что ты можешь оказаться права, Катерина, – сказал он. – Ты знаешь, кто я, не так ли?

– Конечно. Тебя называют Беритий, и ты убийца.

– Скорее солдат, прекрасная Катерина. Убийца - такое неприятное слово. Я мог бы рассказать тебе истории из тех времён, когда вас, людей, ещё не было на земле. Я мог бы рассказать о великих войнах, о поединках среди пылающих кровью звёзд...

– Прекрати, – приказала Катерина, – не то освобожу льва.

Он засмеялся.

– Разве ты не знаешь, что для того, чтобы заставить меня повиноваться, тебе нужно серебряное кольцо с моим изображением, которое ты должна поднести к моему лицу?

– Я подозреваю, что ты сам придумал этот ритуал, демон. А если кто-то ему следовал, ты получал массу радости, вырывая ему руку. Или я ошибаюсь?

– Красива, умна и остроумна. – Беритий развёл руками, будто удивляясь, что так много добродетелей могут уместиться в одной женщине. – Какая жалость, что тебя ждёт столь страшное будущее, Катерина.

– Я знаю, что ты можешь отвечать на вопросы о прошлом, будущем и настоящем, – вежливо ответила Катерина, – но я вызвала тебя не для этого. И поверь, что с собственным будущим я прекрасно справлюсь сама.

– Ну, если ты так говоришь. А с какой целью ты меня призвала, хорошенькая госпожа? Может, ты хочешь отведать моих ласк в спальне? Хочешь, чтобы я наполнил тебя семенем, хочешь родить моего сына, который станет первым среди людей?

– Да, именно для этого я тебя вызвала! – Радостно закричала Катерина и хлопнула в ладоши. Потом она издевательски засмеялась. – Представь себе, что ни о чем другом я и не мечтаю, кроме как позабавиться с тобой в спальне, а в награду за эти шалости девять месяцев ходить так, будто я ношу на животе мешок картошки. Нет, Беритий, я призвала тебя с вполне конкретной целью, – продолжила она уже серьёзным тоном. – Я приказываю, чтобы ты заставил одну женщину раскрыть мне её тайны. Я знаю, что ты умеешь так искусно мучить людей, чтобы их не убить. Так что пытай её, пока она не выдаст тайну, но не позволь ей умереть.

– Красивая и безжалостная. Прямо как мне нравится.

Катерина посмотрела на него тяжёлым взглядом.

– Для начала я разбужу его лишь ненадолго, – пообещала она. – Так, чтобы он сожрал тебе ступни. Может, тогда ты начнёшь относиться ко мне с должной серьёзностью?

– Тише, тише. – Он поднял холёную руку, и один из медведей, раздразнённый этим жестом, махнул рядом с ней когтистой лапой. – Я издеваюсь над тобой лишь потому, что когда ты злишься, ты ещё прекраснее, о ты, кто разбивает сердца людей и демонов.

– Означает ли это, что когда я не злюсь, я менее красива? – Спросила Катерина ледяным тоном.

– Почему, ах, почему я ожидал именно такого ответа, – вздохнул Беритий. – Приказывай, госпожа. Кого ты хочешь подвергнуть страданиям, превосходящим человеческое понимание этого слова?

Катерина сформировала из тумана образ старухи и толкнула фантом от себя, в сторону заключённого в круг демона.

– Вот и она, – сказала она.

Демон довольно надолго замолчал.

– Ты должна простить меня, но я не выполню твою просьбу, – проговорил он.

– Я никогда не говорила ни о какой «просьбе», – ответила Катерина. – Я говорила только о приказе, неисполнение которого закончится для кого-то очень долгим и очень мучительным возвращением в небытие. Теперь я выразилась ясно, или мне расшевелить льва?

– Прости. – Беритий склонил голову. – Однако как бы ты ни назвала свой каприз: приказом, просьбой или командой, я в любом случае этого не сделаю. Отнюдь не из неуважения к тебе, а по причинам герметической природы.

– По причинам герметической природы, – повторила Катерина. – Что за прекрасная замена для предложения: «отстань от меня, женщина».

– Но...

Катерина, однако, не стала ждать, что будет говорить Беритий, а пробудила льва от дрёмы. Тот сразу вонзил клыки в ногу демона, раздирая её на куски. Беритий завыл, но он боялся сделать шаг, чтобы не попасть в лапы медведей, которые изо всех сил пытались до него дотянуться. Катерина обратилась ко льву ласковым голосом, и тот, хотя и неохотно, но улёгся обратно. Демон громко дышал, с лицом, искажённым болью, но его нога медленно приобретала прежнюю форму.

– Это был первый урок, – предупредила Катерина. – Учитывая твои способности к регенерации, мы можем, как я вижу, продолжать обучение почти до бесконечности. Если у тебя не найдётся что мне сказать. Что-то, что будет звучать, например, так: я немедленно выполню ваши приказания, госпожа Катерина.

Беритий посмотрел на неё мёртвым взглядом чёрных глаз.

– Мне очень жаль, госпожа Катерина, – сказал он. – Но ты даже не знаешь, с кем...

Катерина не дала ему закончить. Она усыпила льва только тогда, когда тот сожрал демона почти до пояса. На этот раз, однако, у неё ушло гораздо больше времени на успокоение разъярённого зверя. Беритий перенёс эту пытку не так хорошо, как предыдущую, поскольку, корчась от боли, попал под лапы медведей, которые разодрали ему лицо когтями, порвали ухо и выцарапали глаз.

– Почему ты не хочешь меня слушаться? – Катерина была не только рассержена, но и расстроена. – Я что, похожа на того кто любит мучить других? Выполни мою просьбу, и ты будешь свободен!

Демон, сгорбившись, сидел на львиной шкуре и наблюдал, как растут его ноги. Его лицо было искажено болью.

– Оставь меня, – прошептал он. – Отошли. Может, когда-нибудь тебе понадобится помощь демона? Клянусь всеми адскими огнями, что я приду, когда ты меня позовёшь, и исполню твоё желание, даже если ты будешь стоять передо мной беззащитной. Но только не это желание.

Катерина опёрлась подбородком на кулаки и внимательно посмотрела на демона.

– Ты чего-то боишься ещё сильнее, чем меня, – сказала она. – Этой старухи? Кто она такая?

– Я сказал всё, что я мог сказать, – вздохнул Беритий. – А ты разбуди льва, если такова твоя воля. Больше ты от меня ничего не услышишь.

– Старуха, старуха, – проворчала себе под нос Катерина. – Она искусна в магии, это я признаю. Гораздо искуснее меня. Но ведь она не сможет противостоять тебе без подготовки. Тогда почему ты не сделаешь этого?! – От разочарования она ударила кулаком в открытую ладонь. – Что с тобой такое?!

Не дождавшись ответа, она постепенно успокоилась.

– Её кто-то защищает? – Спросила она. – А может, ты ей что-то должен? Откуда ты её знаешь? Это, хотя бы, ты можешь мне сказать.

Демон грустно поморщился.

– Катерина, когда-нибудь тебе действительно может понадобиться моя помощь. Уже скоро у тебя будет столько врагов, что ещё один тебе не нужен. Освободи меня, и я тебя отблагодарю.

Катерина лучезарно улыбнулась.

– Я тронута твоей заботой, – сказала она. – Но спасибо, я ей не воспользуюсь.

А потом разбудила льва и вышла из комнаты.

Катерина была в ярости, что её план провалился. Призыв демона, особенно столь сильного, как Беритий, казался замечательным решением. А здесь, вы поглядите, демон словно взбесился. Женщина оставила его на съедение льву и медведям не из мести и не для того, чтобы позабавиться над его страданиями (если бы такова была её цель, она осталась бы в студии), а чтобы показать себя человеком решительным и не терпящим возражений. Она прекрасно знала, что слухи в иномирье расходятся ещё быстрее, чем в человеческой вселенной. Демоны с яростью, но и с уважением будут рассказывать друг другу о муках, которым она подвергла Берития. И следующий вызванный сто раз подумает, прежде чем от чего-либо отказаться. Катерина задумалась, не прибегнуть ли к искусству ещё раз, на этот раз с другим демоном, но она знала, что эта попытка не была бы особенно разумной. Призыв демона ничем не напоминал высвистывание пса который пропал в кустах и вскоре прибежит с радостным скулением высунув язык. Призыв демона требовал огромной концентрации, многочасовых приготовлений, очищающих разум и создающих на поверхности иномирья нечто вроде волны, подобной той, что на зеркале воды создаёт брошенный камень. Катерина призвала Берития, а значит, создала по-настоящему сильную волну. И попытка повторения подобной хитрости с другим демоном могла бы закончиться наводнением, которое смыло бы саму ведьму. Катерина не до конца понимала, что, рассказывая ей о волне, имела в виду старая ведьма, но она знала одно: грязная жаба не предостерегала без причины. А это означало, что она должна подождать хотя бы несколько недель. Что ж, она ждала столько времени, подождёт и ещё немного.

«Ты научила меня терпению, матушка», – подумала она, – «и я воспользуюсь этой наукой».

Катерина часто задумывалась, почему Инквизиториум, столь скрупулёзный в розыске колдунов и еретиков, ни разу не заинтересовался старухой. Ведь её обыкновенно называли отвратительной ведьмой, и, когда она выходила из дома (что случалось крайне редко), люди крестились или сплёвывали через левое плечо, чтобы отогнать сглаз. В лучшем случае, отворачивались или переходили на другую сторону улицы. Быть может, инквизиторы не занялись полоумной ведьмой именно из-за столь очевидной роли, которую она играла. А может, они наблюдали, кто приходит к ведьме? А может, и это была худшая вероятность, старая жаба была на самом деле информатором Инквизиториума? Выкладывала чёрным плащам секреты других людей, их желания, стремления и грехи? Как совершённые, так и те, что лишь замышлялись. Всё складывалось в логический ряд, а особенно подозрительным было отсутствие интереса инквизиторов к ведьме. Людей сжигали и за меньшие проступки и тащили на допрос за слова, сказанные спьяну в присутствии врага, или одно неосторожное суждение. А здесь, под самым боком Инквизиториума, жила себе женщина, повсюду считавшаяся грозной ведьмой, и никто даже не пытался осложнить ей жизнь! Однако, как тогда можно было объяснить тот факт, что старуха владела Чёрной Книгой? Ведь такую добычу инквизиторы не выпустили бы из рук. Могли ли они об этом не знать? А может, они поняли, что ведьма скорее умрёт, чем откроет им свою тайну, и они предпочли не рисковать, решив спокойно дождаться подходящего момента?

«Значит, придётся отступиться», – подумала она, находясь одновременно в бешенстве и в смятении. – «Я должна отказаться от Книги, за которую с пением на устах отдала бы бессмертную душу, если бы только нашёлся желающий её купить».

А если бы она обратилась с этим к Гриену? Разве старый ворон не нашёл бы способ заставить старуху говорить? И какой потом был бы у него выбор, кроме как передать Книгу именно Катерине, единственной из известных ему людей, кто сумел бы её прочесть и извлечь выгоду из заключённого в ней знания? Разве не было бы это разумной сделкой? Разве Соломон не захотел бы иметь к своим услугам ведьму, владеющую настолько могущественной магией? А когда она сама изучила бы Книгу достаточно хорошо, то нашла бы способ освободиться от навязчивой опеки. О да, это была мысль, которую надлежало спокойно обдумать.

С самого утра во всех церквях Кобленца звонили траурные колокола, а пастыри рыдали о смерти архиепископа и красочно рассказывали прихожанам, какое славное место уготовано у престола Господня Его Преосвященству, и как он будет радоваться всем Божьим дарам.

– Зачем грустить, если сейчас ему так хорошо? – Спросила Катерина у служанки.

– Ой, госпожа как что скажет!

– Пил только воду, ел заплесневелый хлеб, так хоть теперь этот бедолага наконец заживёт.

– Гвозди и тернии, негоже госпоже так говорить! – Ирмина огляделась, словно вокруг них пряталась по меньшей мере сотня соглядатаев.

– Ты чеши, чеши, – распорядилась Катерина. – Только волосы мне не повырывай. И скажи, неужели тебе не кажется, что когда умирает верный слуга Церкви, то мы все должны радоваться его счастью? Ведь он покидает эту юдоль грусти, болезней и бедности, чтобы радоваться на небесах.

– Матерь Божья Безжалостная! – Служанка бросила щётку на землю. – Не буду даже слушать такие богохульства.

Катерина от души рассмеялась, ибо считала, что день начался весьма удачно, и не собиралась переживать из-за настроения горничной.

– Ну ладно, ладно, – проворчала она примирительно. – Причеши меня красиво, и я подарю тебе платье.

– То красное с золотыми рукавами? – Ирмина бросилась поднимать с пола щётку.

– Красная будет у тебя шкура, как я тебе её надеру! Тоже мне, красное! – Фыркнула Катерина.

– Сегодня утром один священник клялся, что он видел, как архиепископа вознесли на небо Ангелы в золотой колеснице. Госпожа об этом слышала?

– Вознести они его могли и сами, жаль, что колесницу мне не оставили, – отозвалась Катерина.

– А что, госпожа не верит? Священник сказал!

Катерина только махнула рукой, а потом услышала стук в дверь и доносящиеся с первого этажа голоса слуг. Их перекрывал громкий голос каноника.

– К госпоже сейчас нельзя! Госпожа занята! – кричала служанка, но Герсарду, по-видимому, удалось преодолеть её сопротивление, так как он ввалился в будуар, весь раскрасневшийся и сияющий.

– Ты слышала? Слышала? – Вдруг взгляд каноника упал на Ирмину, и его лицо моментально приняло печальное выражение. – О том, что наш любимый архипастырь отдал Богу душу? – Закончил он гробовым голосом.

Катерина со вздохом покачала головой.

«Если этот дурак будет продолжать вести себя подобным образом, то скоро мы оба попадём к чёрным плащам», – подумала она.

– Я буквально только что объясняла Ирмине, что добрый христианин должен радоваться смерти богобоязненного человека, ибо этот человек отправляется прямо к престолу Господню. А грусть - это лишь проявление нашего эгоизма. Права ли я, ваше преподобие?

Герсард горячо поддакнул.

– Это святая правда. Но обычно мы не показываем этой радости, дабы её не поняли ложно.

– Видишь, глупая девка. – Катерина ущипнула служанку за бедро. – Теперь иди себе, – она притянула к себе голову Ирмины так, что ухо девушки оказалось у губ Катерины, – бьюсь об заклад, что наш каноник принёс с собой большое кропило и захочет поблагословлять меня часок-другой.

Служанка фыркнула смешком и выбежала из будуара, захлопнув за собой дверь.

Катерина ещё долго слышала, как Ирмина самозабвенно хохочет.

– Что её так развеселило? – Герсард нахмурил брови. – Впрочем, неважно. – Он глубоко вздохнул и хлопнул в ладоши. – Я теперь свободен! Наконец-то я избавился от этого бешеного пса.

– И у стен есть уши, – заявила Катерина ледяным тоном. – Проявляй свою радость ещё безудержней, и ты отправишься доживать свой век в монашеской келье.

– Хорошо, хорошо, я буду осторожен, – беззаботно ответил он. – Ты не поверишь, если я скажу тебе, какой я непревзойдённый актёр.

«И впрямь, не поверила бы», – подумала Катерина.

– Кто-то станет архиепископом вместо этого старого мерзавца, но за трёх кандидатов я буду горой. Один мой родственник, второй был другом моего отца, а у третьего только пьянки и любовные утехи на уме. Рассказывают, как в Ватикане он устроил вечеринку, на которую пригласил пятьдесят искуснейших в своём деле шлюх. А когда их перетрахал, то снял пятьдесят других. Он даже выписывал шлюх из Флоренции, Венеции и Генуи, как только узнавал, что какая-то из них особенно хорошенькая или знает исключительно замечательные трюки.

– Что ж, – пробормотала Катерина. – Интересной обещает стать жизнь в Кобленце со столь одухотворённым пастырем.

– Главное, что мне, наконец, улыбнулось счастье. Ха! – Он радостно потёр руки. – Ещё год-два, и я буду ходить в епископской митре. Лишь бы только мне дали какую-нибудь богатую епархию. Но пока иди сюда, моя красавица. Встань на колени перед своим будущим епископом, а? Поиграй с его посохом, хм...

Катерина усмехнулась и занялась развязыванием Герсардова пояса. Несколько молитв спустя они перешли в спальню, где каноник провёл следующую пару часов, но Катерина отчётливо видела, что мыслями он находится в другом месте, и что его что-то беспокоит. В конце концов, он встал, оделся и накинул на плечи плащ.

– До свидания, Катерина, – сказал он без обычной сердечности в голосе. Женщина ясно видела, что он избегает встречаться с ней взглядом.

– До среды, не так ли? – Спросила она.

– К сожалению, – ответил он, глядя в сторону, – новые обязанности, новые задачи, а из-за этого остаётся всё меньше и меньше времени, чтобы потворствовать собственному удобству и собственным удовольствиям. Так уж устроен мир, что некоторые должны пожертвовать собственным благом ради блага общего...

– Ты не проповедь читаешь, – перебила его Катерина. – И запомни, что я никого не неволю, чтобы он был моим гостем, и никого также не неволю, чтобы он хотел быть моим другом.

– Но, но... – Герсарда, должно быть, обеспокоили резкие ноты в голосе любовницы, поэтому он подошёл и нежно её обнял, или же ловко изобразил нежность. – Не сердись, моя красавица. Болезнь и смерть архиепископа, упокой Господь душу этого великого человека, открыли передо мной новые возможности. И я должен использовать их, Катерина. Должен!

– Милости прошу. – Она выскользнула из его объятий. – Используй их, как тебе угодно.

– Может в конце недели, – пообещал он небрежно. – Я дам тебе знать.

– Прекрасно, – сказала она и протянула канонику руку для поцелуя.

На этот раз он осмелился не оставить ей никакого мелкого доказательства памяти и привязанности. Катерина не требовала от него, чтобы он каждый раз приносил ей драгоценности, нарядные платья или дорогие безделушки. Иногда достаточно было милых, сентиментальных, маленьких подарочков. Как, например, лист дуба, столь искусно оправленный золотом, что он сохранил точную форму с тех времён, когда ещё рос на дереве. Как маленький дворец из слоновой кости, из которого, если нажать на рычаг, выходил ярко одетый человечек из фарфора и кланялся в пояс. Или, например, как умещавшаяся в ладони мозаика, на которой нефритовые нимфы забавлялись с жемчужными моряками в изумрудном океане.

«Ты думаешь, что со мной можно так поступить, Герсард?» – Подумала она с яростью, глядя, как он уходит. – «Ты думаешь, что меня можно выбросить на помойку как старые лохмотья? Ты думаешь, что от меня можно избавиться притворными уверениями в дружбе и отнестись ко мне как к портовой шлюхе? О, нет, каноник! Я клянусь всеми демонами ада, что ты придёшь ко мне сокрушённый и отчаявшийся. Что ты будешь молить о минуте моего времени, что ты будешь готов слизывать пыль из-под моих стоп, лишь бы только я снова одарила тебя своей дружбой! Именем моего возлюбленного владыки сатаны клянусь, что в поте лица ты будешь зарабатывать эту дружбу!»

Герсард и в самом деле, как упрекала его Катерина, любил посещать бордели с гнусной репутацией, хотя, безопасности ради, он брал с собой двух сильных слуг, чтобы они могли помочь ему в случае драки. «Вы можете любить фрикасе и деликатесы, но иногда у человека вызывает аппетит кусок окровавленного мяса», – говорил каноник, оправдывая перед самим собой посещение притонов, где, во-первых, никто не знал, кто он на самом деле, а во-вторых, он мог удовлетворить кое-какие свои наклонности, на которые Катерина не давала согласия. На этот раз, однако, поход закончился катастрофой. Неудержимый ураган, который обычно служил Герсарду и один, и второй, и даже третий и четвёртый раз кряду, в этот вечер полностью утих, и, что ещё хуже, состояния этого никоим образом нельзя было изменить. Каноник вернулся домой в ярости, и от этой ярости напился до звероподобного состояния. На другой день утром он с трудом встал с постели, потому что жгучая боль в желудке едва не довела его до слёз. А когда он посмотрел на себя в зеркало, то увидел, что его лицо и шея покрыты красной, ужасно зудящей сыпью. Поскольку он всегда гордился лошадиным здоровьем, эта внезапная перемена серьёзно его обеспокоила. Когда недомогание не прошло ни на первый, ни на второй и третий день, а медики только разводили руками и рекомендовали кровопускание, Герсард начал догадываться, в чём тут дело.

– Как Бог свят, она меня отравила, – сказал он себе.

А когда он почувствовал тупую боль в большом пальце ноги и увидел, что эта нога опухает, ужаснулся, что ко всем болезням добавилась ещё и подагра.

– Вот грязная шлюха, – выругался он.

Ибо если Катерина могла организовать смерть архиепископа, то с какой у неё могли возникнуть проблемы с тем, чтобы вызвать у Герсарда эти заболевания? Каноник не разбирался в травах, снадобьях и ядах, но заключил, что, поскольку существуют препараты, излечивающие импотенцию, подагру или язву, то могут быть также и такие, которые их вызывают.

Каноник сначала не знал, как решить вопрос с Катериной. Добром или угрозами. Наконец, однако, он был вынужден признаться самому себе, что угрожать ей особо нечем.

Его любовница была весьма богата (хотя Герсард даже не подозревал насколько), а, кроме того, имела влиятельных поклонников. Каждый знал, что Соломон Гриен считает её подругой и одаривает особым отношением. А тот, кто вызвал гнев Гриена, с тем же успехом мог сразу повеситься. По крайней мере, таким образом он избавил бы от лишних проблем себя и других. Поэтому Герсард решил помириться с любовницей. У венецианских купцов он заказал чёрную рабыню, хорошо обученную искусству ухода за телом и волосами, и маленького темнокожего мальчика, о покупке которого Катерина уже давно подумывала. Он надеялся, что даже не ценность этих подарков вернёт ему благосклонность женщины, а то, что он пытался удовлетворить её желания. Однако на всякий случай, и чтобы не приходить с пустыми руками, он намеревался презентовать Катерине прекрасную изумрудную диадему. Диадема эта досталась ему, впрочем, довольно дёшево, так как была частью имущества одной богатой горожанки, которое было изъято после вынесения приговора в инквизиционном процессе. А поскольку Сигизмунд Шонгауэр, руководитель местного отделения Инквизиториума, был приятелем Герсарда, сделка была совершена быстро и к удовлетворению обеих сторон. Впрочем, Шонгауэр не в первый и не в последний раз устраивал дело так, чтобы на конфискации имущества осуждённого зарабатывал не только Инквизиториум, но и он сам и его друзья. Каноник собирался, однако, поставить вопрос прямо: Катерина может рассчитывать на его помощь и благосклонность, но со встречами, совместными ужинами и забавами в спальне покончено. Недавно о любовнице Герсарда поползли исключительно гадкие сплетни, и последнее, чего каноник желал, так это оказаться в них вовлечённым.

Громила, приведённый Соломоном Гриеном, был так щедро оделён природой, что Катерине казалось, что он разрывает её на куски. В конце концов она не выдержала ударов его молота, ловко выскользнула из-под мускулистого тела и взялась за него языком и губами. И уже через некоторое время смогла вздохнуть с облегчением, так как гигант сделал то, зачем его привезли. Соломон Гриен, видимо, тоже был доволен развитием ситуации, поскольку восхищённо причмокнул и дал знак своему человеку, чтобы он оделся и вышел. Между тем, Катерина скрылась за ширмой и тщательно омыла лицо в тазу. Когда она вернулась, Гриен сидел на прежнем месте и с улыбкой смотрел на неё.

– Покрутись, дитя моё, – приказал он.

Женщина послушно крутанулась вокруг своей оси, позволяя волосам расплескаться в воздухе.

– Сколько лет мы уже встречаемся, ммм? – Спросил он.

– Три, – ответила она. – В сентябре будет три года.

– Точно, – вздохнул он. – А ты совсем не изменилась. Ни одной морщинки, ни одной складочки. Я бы даже сказал, что ты похорошела за это время.

– Благодарю вас, господин Гриен. – Она в шутку сделала перед ним книксен, хотя при этом у неё чертовски заболело то, над чем великан работал в течение последних нескольких молитв.

– Мне тем более жаль, что это, боюсь, наша последняя встреча.

– Почему? – Удивилась Катерина. – Неужели вы куда-то уезжаете, господин Гриен?

Она искренне огорчилась, ибо несмотря на то, что исполнение прихотей Соломона сегодня далось ей нелегко, он платил всегда за услуги более чем щедро. И, кроме того, всегда полезно иметь такого друга, как он.

– Нет, Катерина. Однако я думаю, что уедешь ты.

– Скажите, чем я провинилась? – Катерина встала на колени, и её глаза наполнились слезами.

Приказом, полученным от Соломона, нельзя было пренебречь. Но старый бандит посмотрел на женщину с недоумением, а потом положил руку ей на плечо.

– Дитя моё, – сказал он ласковым тоном, – ты меня неправильно поняла. Я не собираюсь выгонять тебя из Кобленца, ибо я питаю к тебе дружеские чувства и всегда охотно пользуюсь твоим милостивым гостеприимством.

Катерина просияла и поцеловала его ладонь.

– Тогда что должны были означать ваши слова?

– То, что я искренне беспокоюсь о твоём будущем. Ибо до меня дошли слухи, что скоро земля может начать гореть под твоими ногами. – Он растянул в улыбке блеклые губы. – Понимая это как фигурально, так и буквально.

Катерина замерла.

– Инквизиция? – Прошептала она. Гриен покивал головой.

– Именно так, – ответил он.

Она почувствовала себя так, словно в неё ударила молния с ясного неба. Хотя именно этого следовало ожидать. Слишком она была невнимательна, слишком неосторожна, слишком давала волю эмоциям и доверялась чувству безопасности, которое дарили близкие отношения с несколькими сильными и влиятельными особами. А ведь она не должна была смеяться, когда слышала сплетни о себе, повторяемые то прислугой, то вечно болтливыми лавочниками. Не должна была их недооценивать, не должна была так бросаться в глаза, а особенно обнаруживать свои знания перед нелюбимым архиепископом каноником. Кто знает, быть может, чей-то острый глаз приметил, куда она иногда ходит по вечерам? Может, чьи-то губы повторили, что Катерина встречается со старой полоумной ведьмой? Но ведь она была осмотрительна. Надевала плащ с капюшоном, прятала лицо и волосы, даже изменяла походку, идя на встречу, держалась под стенами домов, не разговаривала ни с кем по пути.

– А вы не можете... что-нибудь сделать?

– К сожалению, нет, Катерина. Если бы это было наше местное отделение Инквизиториума! С кобленецкими инквизиторами мы живём в согласии. Они стараются не интересоваться нашими делами, мы стараемся не вставать им поперёк дороги. Если даже возникают некоторые достойные сожаления недоразумения, мы выясняем их, руководствуясь доверием, разумом и честностью.

– Так что же случилось? – Спросила она, поскольку он, по-видимому, ожидал от неё вопроса.

– Из Хез-Хезрона прислали двух епископских инквизиторов. Якобы для проведения плановой проверки, но говорят, однако, что они прибыли за тобой, дитя моё.

– За мной? – Катерина едва слышала собственный голос. Она была так напугана, что не помнила даже, что голая стоит на коленях на твёрдом и холодном полу.

Соломон печально покивал головой.

– И вы не можете ничего с этим поделать? – Прошептала она.

– Нет, дитя моё. Это бешеные псы, которые не отступят, когда уже учуяли след. А они чуют свежую кровь.

– С ними не может что-нибудь... случиться?

Гриен рассмеялся.

–Встань, милая, и оденься, – приказал он отеческим тоном, – не то ты простудишься, и останутся мозоли на коленях.

Катерина послушно поднялась и набросила на плечи шёлковый халат. Присела на край постели.

– А что касается твоего вопроса, дитя, то разве ты не слышала о поговорке, гласящей, что «когда погибает инквизитор, чёрные плащи пускаются в пляс»? Она означает ни больше, ни меньше, что Инквизиториум очень, очень не любит, когда убивают одного из членов этой компании. – Он задумался. – Не буду скрывать, что именно в этом они чрезвычайно похожи на нас, – добавил он. – Если бы с этими двумя псами что-нибудь случилось, – продолжил он, – то месяцем позже на улицах Кобленца зарябило бы от чёрных плащей и серебряных крестов. А это никогда не бывает хорошо для дела.

Катерина опустила взгляд. Итак, её собирались сжечь. И, честно говоря, трудно было удивляться ответу Соломона Гриена, который должен был позаботиться о собственном благополучии и о благополучии своих людей.

– Ну, ну, не печалься, моя хорошая. – Гриен увидел её лицо. – Я не оставлю тебя одну на их произвол. Ты всегда была услужлива и полна уважения к старому человеку, теперь пришло время, чтобы твои усилия были оценены.

– Я сделаю всё, что прикажете, – ответила она, впрочем, вполне искренне, ибо у неё не оставалось другого выхода.

– Очень хорошо. – Он кивнул головой. – Завтра ты встретишься с Джованни Малапеста из венецианской конторы. Это мой надёжный партнёр, которого я ознакомил с твоей достойной сожаления ситуацией и который согласился предоставить тебе свою поддержку ввиду связывающей нас дружбы. Он поможет тебе во всём, между прочим, и в продаже имущества. Он выдаст тебе облигации на соответствующие суммы и сделает тебе паспорт, который позволит уехать в места, где Инквизиториум не имеет власти.

– Куда я должна уехать? – Спросила Катерина, одновременно напуганная перспективой перемен в жизни и счастливая от того, что эту жизнь вообще удастся сохранить.

– Лучше всего в Палатинат, дитя моё. Венецианцы имеют и там сеть своих контор, так что без труда можно будет обналичить кредитные листы и устроить заново свои дела, не утруждая себя приземлёнными заботами. И мы имеем в Палатинате свои интересы, так что там ты останешься под нашей опекой.

– Спасибо вам. Вы даже не подозреваете, насколько я благодарна вам за доброту.

Гриен опустил веки, принимая благодарность как нечто совершенно естественное, будто он и не ожидал от женщины ничего другого. Конечно, Катерина слишком хорошо знала людей и мир, чтобы не отдавать себе отчёта в том, что она оказалась перед ним в долгу, который она будет выплачивать всю оставшуюся жизнь. Если она попадёт в Палатинат, ей придётся там выполнять распоряжения друзей Гриена. Она также была уверена, что стоимость её дома и загородного имения будет значительно занижена, а большая часть суммы пойдёт прямо в карман Соломона. «Он с лихвой вернёт себе всё, что мне заплатил», – подумала она горько.

– И ещё одно, дитя моё, – вновь заговорил Гриен. – У меня некогда была возможность полюбоваться на вашу чрезвычайно интересную коллекцию фигурок.

Катерина слегка побледнела. А ведь она не должна была этому удивляться. Старый пройдоха имел к своим услугам людей, которые умели бесшумно проникнуть в любое место и бесшумно его покинуть. Были также и те, кто мог бесшумно убить.

– И я очень рад, Катерина, что среди этих фигурок я не узнал собственного подобия. Это заставило меня понять, что ты делаешь для нашей дружбы исключения, так же как и я.

Женщина мысленно возблагодарила Бога, что не решилась слепить куклу, изображающую Гриена. Она много раз над этим задумывались, и каждый раз интуиция остерегала её от этого замысла. И как теперь оказывалось, вышеназванная интуиция подсказывала чрезвычайно разумно. Ибо Соломон, конечно, не был бы так склонен к помощи, если бы нашёл в скрытой комнате своё подобие. Катерина задумалась, как он наказал бы её за это? О, конечно, не убил бы и не изуродовал. Но она была уверена, что в арсенале наказаний у него были и такие, которых она не забыла бы до конца жизни и которые не лишили бы её красоты.

Она знала, что у неё мало времени. Если инквизиторы из Хеза на самом деле прибыли в Кобленц по её делу, расследование и процесс могут начаться уже на днях. Она должна была как можно скорее уладить финансовые дела, и, прежде всего, как можно тщательнее подчистить все следы, которые могут свидетельствовать о том, что она занималась тёмным искусством. Она знала, что в случае обыска её не спасут тайные двери, являвшиеся одновременно стенкой шкафа. Подобный схрон был хорош против любознательной прислуги, но не против инквизиторов, обученных также и искусству обнаружения тайников.

Катерина не собиралась сдаваться и отказываться от сохранения доброго имени. Если только ей удастся скрыть все улики и уйти, то из-за рубежа она начнёт хлопотать о восстановлении чести. В конце концов, у неё были высокопоставленные друзья, которые, возможно, склонят чёрных плащей снять обвинения, при условии, что эти чёрные плащи не найдут в её доме ничего компрометирующего и не склонят никого к даче показаний. Впрочем, даже обвинительные показания, в случае отсутствия каких-либо доказательств, можно было бы объяснить злобой, завистью или ревностью. А, как известно, чем кто-то богаче и красивее, тем больше его окружает людей, которые, будучи не в силах отнять у него это богатство и красоту, найдут радость хотя бы в том, что он их потеряет.

В соответствии с рекомендациями Гриена она встретилась с Малапестой, который, как и всякий венецианский купец, оказался неуступчив в торговле. Катерина подписала документы о продаже дома с находящейся в нём обстановкой и загородного поместья и получила за это сумму, не превышающую четверть реальной стоимости имущества. Но она и без того была достаточно богата, чтобы начать новую, благополучную жизнь. Особенно, если он заберёт из дома ценности, которые соглашения не учитывали.

«Никогда больше я не получу всего, что сейчас потеряю», – подумала она со злостью. – «Даже если чёрные плащи снимут обвинения, это не вернёт мне ни мебели, ни картин».

Она вернулась домой в ярости, и не успела снять плащ, когда раздался стук в дверь.

– Эльза, открой эту чёртову дверь! – Прорычала она, видя, что никто не намерен встречать нежданного гостя.

В конце концов, она сама быстрым шагом пересекла прихожую и распахнула дверь. И чуть не столкнулась на пороге с одетым в чёрное мужчиной, на груди которого поблёскивал серебром сломанный крест. У мужчины, хотя он и был ещё довольно молод и черноволос, было усталое лошадиное лицо.

– Вы куда-то собираетесь, госпожа? – Вежливо осведомился он.

Она отступила на шаг, и только с огромным трудом удержала себя от того, чтобы броситься бежать вглубь дома.

– Ох! – Она схватилась за грудь. – Вы напугали меня, мастер. – Она улыбнулась, пытаясь сложить омертвевшие от страха губы в прекраснейшую из улыбок. – Не ошиблись ли вы дверью, господин инквизитор? – Спросила она. – Но, так или иначе, прошу вас на бокал вина.

– Вы ли... – начал инквизитор стандартную формулу, которая всегда предшествовала аресту.

– Это я, – прошептала она, когда прозвучали имя и фамилия.

– Меня зовут Рупрехт Зеедорф, и я имею честь быть инквизитором Святого Официума в Кобленце, от имени которого я налагаю на вас арест. Вот документы, подписанные именем мастера Зигмунда Шонгауэра, руководителя Инквизиториума.

Катерина не взяла бумаги из его рук. Она была уверена, что всё в наилучшем порядке. И подписи, и печати, и фамилия.

– В чём меня обвиняют? – С трудом донёсся до неё собственный голос.

– Вы обвиняетесь, – инквизитор развернул документ, – в деяниях, противоречащих догматам и заповедям нашей святой Церкви, заключающихся в открытом исповедовании ереси, а также подстрекательстве других к её исповедованию. Кроме того, вы обвиняетесь в использовании заклинаний во вред почтенным жителям города Кобленц и участии в шабашах, на которых осквернялись святые реликвии, призывались демоны и приносились в жертву с некрещённые младенцы. Et cetera, et cetera... обвинительное заключение насчитывает четыре страницы, и, простите, но я не буду его читать вам здесь и сейчас, – добавил инквизитор очень деловитым тоном.

Катерина опёрлась рукой на стену, ей казалось, что она сейчас упадёт.

– Это... это всё ложь. Мастер, скажите сами, разве я, по-вашему, похожа на ведьму? – Она чувствовала, как слёзы против её воли потекли по щекам.

Инквизитор отодвинул её с дороги, словно она весила не больше сухой веточки, и вступил в прихожую. За ним вошёл мужчина, также в чёрном плаще и чёрной шляпе, трое стражников и седой нотариус, с которым Катерина когда-то познакомилась во время оформления торговых операций. Нотариус шёл, опустив голову.

– Господин Хейдеманн, скажите им, – всхлипнула она. – Вы же меня знаете... Скажите им.

Она заметила, что при её словах инквизитор слегка искривил губы, как бы с жалостью улыбаясь наивности обвиняемой в колдовстве и ереси, которая думает, что кто бы то ни было встанет на её защиту. Нотариус сгорбился так, что почти спрятал голову в плечи.

– Ваше имущество будет описано и опечатано на время процесса, – продолжил инквизитор равнодушным голосом. – До момента вынесения приговора опеку над ним берёт на себя Святой Официум, действующий через представителей, назначенных в соответствии с законом и обычаем.

«По крайней мере, вам ничего не достанется!» – Подумала Катерина с мстительным удовлетворением, с которым жертва ограбления могла бы наблюдать за вором, напрасно обшаривающим его пустые карманы.

– Позвольте, позвольте! – Закричал кто-то с порога.

Инквизиторы развернулись, как по команде, и Катерина вместе с ними. В дверях стоял мужчина, держащий под мышкой папку с документами.

– Позвольте, благородные и благочестивые мастера, заявить претензии на это имущество от имени господина Джованни Малапесты, гражданина Венеции, который сегодня утром приобрёл всё движимое и недвижимое имущество, находящиеся на Дубовой Аллее под номером пятым, то есть, как мне кажется, именно здесь. Конечно, у меня имеются соответствующие акты купли-продажи, которые я со всем уважением готов представить прямо сейчас.

Инквизитор кивнул головой.

– Ваши претензии будут приняты во внимание, – сказал он. – Господин Хейдеманн, попрошу вас ознакомиться с этими документами.

Катерина вонзила ногти себе в бедра с такой силой, что почувствовала боль, несмотря на толстое платье.

«Он и не хотел меня спасти», - подумала она о Соломоне Гриене. – «Он и не собирался помочь мне в побеге. Единственное, чего он хотел, это получить за бесценок моё имущество. Но, гвозди и тернии, это не сойдёт тебе с рук, ублюдок. Они будут требовать от меня показаний? Очень хорошо! Я расскажу им, как ты призывал в моём доме демонов, и как ты летал со мной на шабаши. Может, я и сгорю на костре, но только после того, как почувствую запах твоего скворчащего жира.»

Как же она теперь жалела, что не слепила фигурку Гриена и не имеет хотя бы одного вечера на то, чтобы подготовить соответствующие проклятия.

«Если только я выберусь из этого», – подумала она, – «если только каким-то чудом, божественным или дьявольским, мне удастся вернуть себе свободу, то люди, которые меня продали, пожалеют, что родились на свет».

– Прошу вас, госпожа, подняться вместе с нами наверх, – приказал Зеедорф, не распорядившись даже обыскать комнаты, расположенные на первом этаже.

– Он знает, – осенило Катерину, – он точно знает, куда идти и что искать. А значит, это Гриен, Иуда! Мало того, что он обманул меня, так ещё и перед этим сам донёс чёрным плащам. Ведь только он знал, что находится в мастерской. Ты пожалеешь об этом, Соломон, ты проклянёшь тот миг, когда ты познакомился с Катериной. Я уничтожу и тебя, и твою семью, и твоих друзей.

Она прикусила губы так сильно, что почувствовала на языке железистый привкус крови.

– Конечно, мастер, – отозвалась она. – Я буду рада, если вы сами убедитесь, что в моём доме никогда не было вещей, которые могли бы вызывать хоть малейшие подозрения. Это богобоязненный дом правоверной христианки.

Она как раз договаривала эти слова, когда они входили в спальню, а взгляд инквизитора упал на картину, изображающую любовные шалости Афродиты и Гефеста.

– Я не посмел бы в этом усомниться, – ответил Зеедорф, без сомнений направляясь в сторону шкафа.

Ирмина как раз стелила кровать, когда увидела входящих в комнату инквизиторов. Она замерла в неподвижности, с подушкой в одной руке и наволочкой в другой. Она раскрыла рот и стояла с открытым ртом довольно длительное время.

– На что уставилась, глупая девка? – Крикнула Катерина, надеясь криком добавить себе храбрости. – Принеси нам сейчас же вина. Господа инквизиторы, конечно, с удовольствием выпьют. Не так ли, мастер Зеедорф?

– Не откажемся, – ответил он вежливо. – Вы позволите? – Он потянулся рукой к ручке шкафа.

– У меня там только платья, – С трудом выдавила Катерина из пересохшего горла.

– Какая прекрасная работа, – воодушевился инквизитор, касаясь рельефа, покрывающего дверцы шкафа. – Смотри, Роберт, – обратился он к одному из своих товарищей, – у самого архиепископа я не видел столь прекрасно сработанной мебели. Разве это не Моисей разговаривает с Неопалимой Купиной? А здесь? Соломон молился у Ковчега Завета. Ну, ну. – Он покачал головой. – Скажи Хейдеманну, чтобы шкаф привезли во дворец архиепископа. Как Бог свят, этот венецианский купец обойдётся без него!

«Могли бы, хотя бы, сохранить немного порядочности, чтобы не делить моё имуществом в моём присутствии», – подумала Катерина, хотя, конечно, ничего не сказала вслух.

– Ирмина! – Подогнала она служанку, которая уже бросила подушки и закрыла рот, но по-прежнему не двинулась с места.

– Да, госпожа. Слушаюсь, госпожа. Уже несу, госпожа.

– Где ребёнок? – Катерина окликнула её ещё раз на пороге.

– Не знаю, госпожа. Поищу его.

– Позаботься о нём, – попросила она, и её слова слились со скрипением открывающейся двери шкафа.

Зеедорф откинул заслоняющую ему путь одежду и исчез в тёмном нутре. Катерина почувствовала на заднице руку одного из стражников, обдавшего её запахом пива и лука.

– Может, позабавимся, ведьма? – Прохрипел он. – Я тебя ублажу на славу, таким...

Инквизитор, названный Зеедорфом Робертом, ударил его в лицо затянутой в перчатку рукой.

– Прояви уважение, хам! – Рявкнул он, – пока я тебя ему не научил.

– Роберт, –крикнул Зеедорф, который, видимо, уже добрался до лаборатории и осмотрел все секреты Катерины, – подойди ко мне, будь добр.

Второй инквизитор нырнул в тёмное нутро, и Катерина осталась одна со стражей. Тот, который недавно её коснулся, теперь рассматривал развешанные над постелью картины, изображающие сцены разнузданной мифологической любви. Потом повернулся в сторону Катерины.

– Придёт время, когда в подземельях не будет инквизиторов. И тогда, ведьма, вся городская стража побывает у тебя между ног.

– Она трахается с козлами. Что ей такой коротыш, как твой, – фыркнул второй стражник. Катерина прислонилась к стене и закрыла глаза, не слушая уже спор стражников, которые пререкались, чей член больше и кто лучше ублажил какую-то толстую Матильду. Она знала, что в будущем, которое её ждёт, изнасилование одним или даже десятью стражниками будет наименьшей её проблемой.

Она подняла веки, и тогда в золотом перстне, которое она носила на безымянном пальце, увидела красноватую вспышку. Прищурив глаза, она увидела лицо Берития.

– Надо было послушать вежливого совета, ведьма, – раздался в её голове спокойный голос, в котором проскальзывала нотка веселья. – Я вынес бы тебя отсюда на крыльях. Но теперь с удовольствием посмотрю, как они будут разрывать твоё тело клещами и жечь огнём. С радостью увижу, как красота, которой ты так гордилась, обращается в ничто. Они обреют тебя налысо, ведьма, и истерзают груди щипцами. Они разорвут тебе лоно на железном козле, тонкие лодыжки раздавят железными сапогами, а в сладкий ротик вольют кипящее масло. – Демон рассмеялся с неподдельной, искренней радостью.

– Я вижу, ты хорошо запомнил моего льва, – ответила ему также мысленно Катерина, а затем накрыла перстень ладонью.

Инквизиторы один за другим вышли из шкафа, и Катерина поняла, что то, что они там увидели, произвело на них впечатление. Зеедорф теперь даже не пытался быть вежливым.

– Снимите с неё наряды и оденьте приготовленное платье.

Стражникам не нужно было повторять дважды. Катерина не сопротивлялась, когда с неё срывали платье и нижнее белье, когда их липкие руки под видом раздевания ощупывали её груди, живот и лоно. Она знала, что сопротивление ничего не даст, а только разозлит охранников, которые станут ещё более безжалостны и ещё более жестоки. Она только зашипела, когда пальцы одного из мужчин нырнули ей глубоко между ног.

– Корову тебе лапать, а не даму, – прорычала она.

Когда она уже стояла голая, ей бросили под ноги ярко-жёлтое рваное платье.

– Надевай, – приказал стражник. – Живо.

– Пожалуйста, не делайте со мной этого. – Катерина обратила обезумевший взгляд на Зеедорфа. – Прошу вас, мастер, не делайте этого. Не при слугах, не при соседях...

– Надевай, – инквизитор холодным голосом повторил приказ охранника. – Пусть они увидят тебя такой, какая ты есть на самом деле. В жёлтом, как последнюю шлюху.

– Я не шлюха!

– А как же! – Стражник толстыми пальцами стиснул её грудь, но теперь инквизиторы не сделали ни одного жеста, чтобы его остановить.

– То, что ты была шлюхой для людей, ничего для нас не значит, – сказал Зеедорф. – Но ты заплатишь за то, что стала шлюхой сатаны. То, что ты осквернила божественный сосуд, которым является твоё тело, не наше дело. Ты заплатишь за то, что осквернила свою душу.

Катерина расплакалась и опустилась на колени на полу.

– Только не жёлтое платье, прошу. – Она склонила голову. Инквизитор взял под руку своего товарища. – Оденьте её, – приказал он охране. – Когда мы вернёмся через несколько молитв, она должна быть готова к выходу.

Катерина, услышав треск закрываемых дверей, сжала зубы на нижней губе так сильно, чтобы в течении этих нескольких молитв думать только и исключительно о боли, исходящей из разорванной губы. А потом легла на пол и раздвинула ноги, не желая, чтобы её били.

Герсард, стоя на углу улицы, видел, как под командованием инквизиторов стражники выводят Катерину, связанную и с кляпом во рту. Должно быть, с неё перед этим сорвали одежду, ибо теперь она была одета лишь в порванное жёлтое платье, словно наихудшая блудница.

– Я опоздал, – прошептал он про себя омертвевшими губами. – Боже мой, я опоздал.

Он знал, что уже не в состоянии ничего сделать. Его любовница и преследовательница сейчас просто исчезала из мира. В руках мучителей она скоро превратится в обрывки мяса, обезумевшие от боли и ужаса.

– Она меня выдаст, – на этот раз, пожалуй, он даже не прошептал, а лишь хотел прошептать.

Он задрожал всем телом, словно из июльского зноя попал прямо в бездны ледяного ада. Если следователи вытянут из Катерины всё, что она знает, то Герсард будет казнён! Блуд с прекрасной ведьмой ещё был бы ему прощён, отнеся это на счёт слабой человеческой природы и объяснив это тем, что его обманула женщина, которая самой природой была создана грешной соблазнительницей. И если им удалось ввести во искушение даже Праотца Адама, то как мог устоять Герсард? Но других делишек не простят. За волшебство и отравительство его отправят на костёр. Может, разве что, в виде особой милости, только запрут его в монашеской келье, чтобы на хлебе и воде он прожил до конца своих дней, в вечном мраке и вечном смраде собственного дерьма. И в этот момент он понял, что даже если Катерина не расскажет о преступлениях, которые они вместе совершили, то его всё равно ожидает печальная судьба. Ибо ведьма наложила на него проклятие. Проклятие, которое она теперь будет не в состоянии обратить вспять. И когда Герсард понял, что до конца жизни не познает теперь женских прелестей, будет мучиться подагрой, сыпью и геморроем, он опустился на колени, заломил руки, и из глаз его хлынули слёзы.

– Глядите! – Крикнул кто-то. – Каноник плачет.

Герсард понял, что его поведение пробудило любопытство толпы, но у него не было сил встать с колен. Не мог он и удержаться от слёз, которые ручьём текли по его гладко выбритым щекам.

– Смотрите! – Закричала какая-то женщина. – Ему жалко ведьму!

– Не ведьму ему жаль, – крикнул кто-то громким голосом. – Наш каноник плачет, что люди так подло обижают Иисуса своими поступками! Не о ведьме сожалеет этот святой муж, а о её грехах!

Герсард поднял голову, чтобы посмотреть, кто встал на его защиту, и глазами, мутными от слёз, увидел вспотевшего купца с налитым широким лицом, глазами, словно очищенные яйца, и огромным, вываливающимся из-за пояса брюшком.

– Позвольте, отче, я вам помогу. – Толстяк протянул канонику унизанную перстнями руку.

Герсард встал, и в этот момент кто-то рухнул на колени рядом с ним и схватил край его сутаны.

– Благослови меня, святой человек! Благослови меня, ты, кто проливает слёзы над грехами мира! – Закричал он так громко, что услышать его должны были, наверное, все в околице.

Обалдевший каноник сотворил в воздухе знак креста и пробормотал слова благословения. Он заметил, что инквизиторы со своей пленницей уже исчезли за углом улицы, и разрыдался ещё жалобней.

– И меня, отче! – Крикнула какая-то женщина.

– Сынка! Благослови моего сынка! – Завопила другая.

Вокруг Герсарда собралась толпа, и каждый, будь то мужчина, или женщина, или ребёнок, хватался за его одежды, прося благословения. А каноник творил над их головами крестные знамения и громко произносил молитвы. Краем глаза он ещё заметил толстого купца, который уже издали весело замахал ему на прощание рукой.