Пламя и крест. Том 1.

Второй этаж башни

Саламандра смотрела на Ловефелла глазами, напоминающими мерцающие искорки.

– Найдёшь меня в багровом пламени, – пропищала она.

Инквизитор наклонился и позволил зверушке взойти на ладонь, но она лишь промелькнула на его запястье, спрыгнула и исчезла в кустах. По-видимому, роль, которую ей назначили, начиналась и заканчивалась на произнесении этого предложения.

– Найдёшь меня в багровом пламени, – повторил Ловефелл. – Я знаю, что это значит, но не знаю, кто тебя прислал.

Он подождал, пока успокоятся дрожащие на ветке листочки, потом встал.

– И не знаю также, для чего я потребовался. – Вдруг он улыбнулся собственным мыслям. – Хотя голову дам на отсечение, ни для чего хорошего, – добавил он.

Полученное сообщение исходило от человека, умеющего заклинать магических существ и знающего об умении Ловефелла путешествовать в иномирье. Это во-первых. Во-вторых, сам вид отправленного существа тоже о кое о чём свидетельствовал. Разве таким образом таинственный посланник не демонстрировал характер своего хозяина? Разве, в таком случае, это не был маг или ведьма, которые специализировались в использовании стихии огня?

Ловефелла окружали языки пламени, сияющие всеми возможными цветами. Однако только один из них можно было назвать багровым. Инквизитор осторожно сделал шаг в его сторону, а потом столь же осторожно протянул руку и окунул пальцы в огонь. Пламя, казалось едва тёплым, как перчатки, нагретые у костра. Но когда Ловефелл вытащил из него руку, он увидел на ней надпись: «Если ищешь её, найдёшь меня».

Слова были написаны на персидском языке, но с помощью арамейского алфавита. Это тоже был явный сигнал. Да и послание было более чем ясно. Кого ещё мог иметь в виду таинственный маг, если не Прекрасную Катерину?

Ловефелл до этого уже задавался вопросом, может ли простой трюк с астральной нитью, который он применил в поисках Анны-Матильды и позже Мордимера, дать хоть что-нибудь на этот раз. Катерина почти со всей уверенностью была в монастыре Амшилас, но инквизитор хотел убедиться, что слово «почти» имеет в данном случае значение. Однако после разговора с Мариусом ван Бохенвальдом поиски ведьмы могли быть истолкованы как нарушение выданных предписаний. В Амшиласе ценилась инициатива, интеллект и любовь не только к истине, но и процессу достижения этой истины. Но в Амшилас принимали только тех, для кого было характерно абсолютное послушание. С другой стороны, однако, они прекрасно знали, что послушание на поле боя иногда бывает губительно для армии, слушающейся приказов заблуждающегося генерала. А чем же ещё были инквизиторы, если не армией, яростно сражающейся с врагом, который, как «лев рыкающий», скрывался повсюду, куда только дотягивался взгляд? Ловефеллу задали бы лишь несколько вопросов: для чего ты ищешь эту женщину? Почему ты хочешь узнать больше о её жизни и способностях? Кому должны послужить знания, которые ты получишь? И, честно говоря, инквизитор, не очень представлял себе, как ответить на так поставленные вопросы. Или, может, не совсем так. Смог бы ответить, но сомневался, что ответы удовлетворили бы вопрошающих. Ибо он знал, что, узнавая о Катерине, узнает и о её сыне. И тогда, может быть, узнает, как восстановить Шахор Сефер, независимо от того, что это могло бы означать для того, кто носил в себе Книгу.

– Если ищешь её, найдёшь меня, – повторил он.

И в этот момент он понял, что может спокойно послать астральную нить, потому что она вовсе не приведёт его к Катерине. Кто-то, кто передавал ему сообщение, по-видимому, знал, что инквизитор будет искать ведьму, и, вероятно, умел сплести такое заклинание, чтобы астральная нить вывела Ловефелла не к ней, а к...

Вот именно: к кому?

Ловефелл переносился в иномирье при помощи способа, который был не только неприятен и мучителен, но и нёс с собой угрозу для жизни и не позволял слишком долго оставаться в грозной вселенной. Тем не менее, инквизитор был уверен в том, что когда-то, давным-давно, когда его ещё называли Нарсесом, он мог проникать в иномирье с естественной лёгкостью, а с проблемами, с которыми он сталкивался в данный момент, могли помочь его ученики. Так или иначе, у него не было теперь ни прежней силы, ни прежней власти. Ба, он даже не совсем понимал, каковы же были эта сила и эта власть. Что не мешало ему считать прошлую жизнь полностью лишённой значения. Как Нарсес он был невероятно богат, тысячи слуг и учеников выполняли каждый его приказ, а сильные мира сего били перед ним челом, ползая на животе по мраморным полам. Он имел доступ к наитайнейшим знаниям, а каждое движение его губ встречалось с напряжением, не формулируют ли они заклинание, которые может сотрясти мир. Но когда он познал свет явившейся Истины, когда отдал себя служению Христу, его прежнее бытие вызывало в нём в равной степени как отвращение, так и жалость.

Он переключил внимание на длинный чёрный волос, который он снял с расчёски, отданной ему Зеедорфом, и который, как он верил, был волосом, принадлежащим Прекрасной Катерине. Он вызвал астральную нить, и тогда произошло то, чего произойти не было должно. Прежде чем он успел что-либо сделать, что-то, что находилось на другом конце нити, оплело его, схватило и унесло в пространство иномирья. Он, должно быть, на мгновение потерял сознание, ибо когда он уже приземлился на земле, то увидел, что находится в розовом саду. Веерообразные чашечки цветов складывались во фразы: «Наидостойнейший Нарсес, добро пожаловать в дом своего наипокорнейшего раба Арсанеса». «Арсанес», – попытался вспомнить Ловефелл. Это имя не только не звучало, как колокол, но даже не звякало, как маленький колокольчик. Тем не менее, судя по восточному звучанию имени, по всей вероятности, это был кто-то, кто знал Нарсеса. Инквизитор знал, конечно, что по-прежнему находится в иномирье. Но теперь он находился в его анклаве, созданном могущественным магом. Этот волшебник построил себе в своём воображении безопасное убежище, где он оставался душой и разумом. Его тело, казалось бы, лишённое жизни, покоилось в каком-то логове. Ловефеллу оставалось только надеяться, что время, текущее здесь, не совпадает со временем в реальном мире, ибо тогда он мог, вернувшись, увидеть собственное, мёртвое уже тело. Пока, однако, ему не оставалось ничего другого, кроме как подойти к резным дверям и нажать на золотую ручку.

Комната ничем не напоминала мастерскую чернокнижника, так же, как не напоминал его и сам хозяин. Арсанес был одет в красный шёлковый халат, расшитый золотыми драконами, и красные тапочки с загнутыми носами и золотыми помпонами. У него было смуглое лицо и глаза, затенённые длинными ресницами. Из-за завитых, посыпанных золотой пудрой волос, спускавшихся ниже его плеч, его можно было бы принять за рослую женщину, если бы не квадратная, властно выдвинутая нижняя челюсть, которая придавала лица тревожащее выражение жестокости. Конечно, Арсанес не должен был выглядеть именно так на самом деле. На самом деле он мог быть стариком, юношей или даже женщиной. Его нынешний облик, как и все окружающие инквизитора декорации, были ничем иным, как отражением воли Арсанеса в иномирье. Чернокнижник хотел жить в доме, окружённом розовым садом, и хотел выглядеть так, как он выглядел. Это весьма красноречиво свидетельствовало о его мастерстве и мощи. Настолько значительных, что Ловефелл имел лишь смутное представление о том, как можно добиться подобного эффекта. Сам он мог пребывать в иномирье лишь в течение нескольких минут, не говоря уже о таких сложных действиях, как изменение его структуры. Он мог только надеяться, что кто-то, кто задал себе столько труда, не привёл сюда Ловефелла лишь для того, чтобы его убить.

– Господин мой и учитель, Нарсес, владыка пламени! – Арсанес опустился на колени и склонил голову так низко, что обмёл волосами пол. – Ты осчастливил своим присутствием твоего недостойного слугу.

Ловефелл спокойно присел на кресло. Он отметил, что Арсанес носит на пальцах золотые перстни с рубинами, а из-под рукавов халата выглядывают массивные браслеты. Конечно, тоже из золота, искрящегося от вставленных в него рубинов.

– Меня зовут Арнольд Ловефелл, и я имею честь быть инквизитором. Не называй меня ни учителем, ни, тем более, Нарсесом, – холодно приказал он.

Чернокнижник поднял голову и встал с колен, но остался с согнутой спиной, словно невидимая сила парализовала его в середине глубокого поклона.

– Прости, что я осмелюсь не послушать тебя, учитель. Но лишь потому, что, когда наступит великий день, в который ты возвестишь миру, что снова хочешь быть наисильнейшим Нарсесом, горе всем, кто сделал тебя жалким Арнольдом Ловефеллом. И горе всем, кто, зная, кто ты на самом деле, называли тебя этим фальшивым именем.

Мужчина дважды плюнул с отвращением на пол, как будто само имя и фамилия инквизитора осквернили его уста. Потом растёр плевки подошвой. Как ни странно, всё это он сделал, будучи по-прежнему согнутым пополам.

Ловефелл обратил внимание, что Арсанес употребил слово «когда», а не «если». «А значит, либо он свято верит, что я стану тем, кем был, либо хочет, чтобы я в это поверил», – подумал он. В любом случае, инквизитор не собирался обращать внимания на определение его «жалким Арнольдом Ловефеллом». В конце концов, он и в самом деле был жалким осколком стекла, отражающим свет, исходящий от величия Господня. Арсанес, безусловно, не это имел в виду, но попал, однако в самую суть.

– Ты так сильно меня боишься?

Чернокнижник склонился к земле ещё сильнее. Ловефеллу было неуютно от одного только взгляда на него.

– С людей столь неосторожных, что осмелились оскорбить твоё величие, ты сначала приказывал содрать кожу, а потом красных, словно лепестки прекраснейших роз в саду Семирамиды, приказывал варить в кипящем масле. Благодаря твоей не имеющей равных магии они не теряли сознание, а умирали только тогда, когда в милости своей ты позволял им умереть. Так ты спрашиваешь, боюсь ли я тебя, почтенный учитель? Я боюсь даже эха, повторяющего твой вздох.

Только когда волшебник рассказал, как Нарсес поступал с врагами, Ловефелл осознал, что эти слова были правдой. Он увидел тень прошлого перед глазами. Верещащего без памяти человека с содранной кожей, которого опускали в парящий котёл. Он видел себя, как он сидит на троне и, улыбаясь, ест виноград. Но эти видения прошлого, казалось, касались его в той же степени, что и когда-то просмотренные изображения. Да, он, действительно, как был Нарсесом, так и никогда им не был.

– Я служу теперь иному Господину, – сказал он. – Кроме того, ты можешь выпрямиться, а также сесть, если сочтёшь, что сидя тебе будет удобнее.

– Мастер Нарсес был сам себе господином, – ответил Арсанес.

Он выпрямился и присел на край стула.

– Я осмелюсь это сделать лишь потому, что это позволил мне ты, о колодезь мудрости.

– Как будто это было возможно. – Ловефелл пожал плечами, возвращаясь мыслью к предыдущим словам Арсанеса. – Я был... Он был, – поправился он – глупцом. Жестоким, бессмысленным, самонадеянным, я не отрицаю, что сильным, но, тем не менее, глупцом. Ты тоже, если веришь в подобные глупости. Никто не является господином самого себя, а может быть им лишь в пределах ограничений, истекающих из воли Божьей.

Чернокнижник не казался ни оскорблённым, ни удивлённым словами инквизитора.

– Когда-нибудь свет твоей мысли проникнет сквозь заслоны, которые создали поклонники ложного Бога, – спокойно ответил он. – Когда-нибудь ты поймёшь, что я имею в виду, господин. Однако, осмелюсь заметить, не для того ты пришёл в этот мир, о величайший из магов, чтобы спорить со мной о чудесах прошлого. Ты соизволил здесь появиться, чтобы узнать правду о женщине, не правда ли? О той, которую называли Прекрасной Катериной, и чей недостойный бастард носит в себе Шахор Сефер. В этом ли я могу тебе послужить, о ты, кто есть свет в глазах своих последователей?

– Так и есть, – ответил Ловефелл. – Боюсь, однако, что если я останусь, чтобы тебя выслушать, то...

Из-за плотной занавески полным достоинства шагом вышел пушистый белый кот. Он гордо задрал хвост, а его жёлтые глаза яростно зыркнули в сторону инквизитора. Он подошёл к Ловефеллу и без предупреждения прыгнул ему на колени. Как ни странно, даже это движение коту удалось выполнить с достоинством.

– Прости, бог пламени... – Арсанес вскочил на ноги. Ловефелл поднял руку.

– Оставь, – приказал он и почесал животное за ухом.

– С твоим телом ничего не случится, – заверил волшебник, схватывая на лету опасения Ловефелла. – По крайней мере, пока твой недостойный слуга может принимать тебя в этом доме, который не может служить даже хлевом для свиньи, которая...

– Довольно, – приказал инквизитор. – Говори, если есть что сказать.

– Поверь, мастер Нарсес, что моё сердце трепещет от пронзительного наслаждения, что я, который был всего лишь учеником твоих учеников, теперь могу поделиться с тобой знаниями, которые ты ищешь. – Чернокнижник снова присел на краешек стула.

Или, вернее, поделиться со мной той частью знания, которую ты хочешь, чтобы я узнал, поправил его мысленно инквизитор. Ты опасный человек, Арсанес, и я думаю, что своего учителя ты так же сильно ненавидишь, как и, не сомневаюсь, боишься его. Но я, Арнольд Ловефелл, инквизитор из Амшиласа, тебе для чего-то нужен. У меня есть что-то, что ты хочешь получить, хотя, Бог мне свидетель, я не уверен, что это может быть. Но зато я глубоко верю, что ты пойдёшь на многое, чтобы у меня это забрать.

– Говори, – повторил он. – Говори всё, что ты узнал о женщине.

– До меня дошли слухи, что она рискнула вызвать князя Берития...

– Она призвала Берития? – Прервал его Ловефелл, не поверив в первый момент словам чернокнижника. – Мы говорим об одном и том же Беритии, убийце, описанном в Гоэции царя Соломона?

Кот поудобнее устроился на коленях инквизитора с глубоким, басовитым урчанием.

– Именно о нём, о величайший из мудрецов. Она призвала волков, медведей и льва, чтобы заключить его в круг природы и заставить выполнять её никчёмные приказы.

Ловефелл в очередной раз подумал, насколько необыкновенной женщиной была мать Мордимера. Он определённо чувствовал к ней не симпатию, но нечто вроде уважения, с каким командир армии слушает о необыкновенных подвигах врага. Впрочем, кто мог знать, кем была сегодня Прекрасная Катерина? Всё ещё враг? Уже союзник? А может, как одно, так и другое? Прошло всего четыре года от её пленения, но в Амшиласе не время имело значение, но святой пыл монахов и инквизиторов, занимающихся заключёнными. За четыре года из этой глины можно было сформировать новую скульптуру, и Ловефелл надеялся, что именно так и произошло в этом случае.

– Это ей удалось?

– Она соткала магию с почти таким мастерством, как если бы имела честь быть подножием у твоих ног. – Чернокнижник опустил голову. – Но приказала Беритию, что он посвятил своё время и свои силы Роксане, твоей смиренной рабе и ученице. Как ты изволил утверждать: талантливейшей. Он осмелился отказаться от выполнения этого приказа.

– Роксана, – повторил Ловефелл, и память создала перед его глазами образ черноволосой красавицы со смуглым лицом и глазами цвета озёр, скрытых среди гор Гиндукуша. – Я помню Роксану. Да, мне кажется, я её помню... Что сделала тогда Катерина?

– Она наказала князя Берития болью, какой он не испытывал со времён, когда ты, о острие вершины власти, соизволил одарить его мукой пламени. Эта девка приказала льву, чтобы тот его сожрал. Разве не мило? – Чернокнижник рассмеялся по-настоящему, искренне и радостно, но потом сомкнул губы и склонил голову в знак полной покорности и уважения. – Мой господин, по всей вероятности, представляет себе ярость князя Берития, когда в конце концов ему удалось вернуться.

– Я даже не предполагал, что его можно удержать в круге природы. Я сам, – Ловефелл закрыл глаза, чтобы позволить течь воспоминаниям, – я сам призвал его в круг огня. Окружил ифритами... Когда-то...

– Я бы и не решился на подобную попытку, – сказал Арсанес. – Я, который изучал прекраснейшее и благороднейшее из искусств дольше, чем длилась жизнь большинства людей. Так сколь великую силу имела женщина, которая смогла это сделать? А она была шлюхой, учитель. Капризной, словно горный ветер. Влюблённой в себя и красивые предметы, словно жена престарелого визиря. Величайшее и благороднейшее из искусств она воспринимала по образу и подобию возлюбленного, которого раз принимает с любовью, чтобы потом заняться кем-то другим. Представь себе, господин, сколь огромную силу она могла бы иметь, если бы прошла тщательное обучение, если бы получила даже не благодать испить мудрости, струящийся из твоих уст, но благодать служения слабейшему из твоих учеников. Обладает ли её бастард подобными способностями?

Арсанес задал этот вопрос как бы между прочим, и Ловефелл так же, как бы между прочим, ответил:

– Его ценность подобна ценности закрытой коробки, в которой покоится золото.

– Я верю, что в своей безмерной мудрости учитель моих учителей нашёл способ, чтобы открыть эту коробку? Или... разбить её?

Ловефелл подвигал пальцами по шкуре разлёгшегося на его коленях животного, а кот посмотрел на него янтарными глазищами и от удовольствия запустил когти ему в бедро.

– Быть может, – ответил инквизитор. – Безусловно, я дам тебе знать, когда придёт подходящее время.

– Я не достоин, чтобы кожа, содранная с моей спины, служила половиком, по которому будут ступать твои святые ноги! – Воскликнул Арсанес. – Но знай, что я с нетерпением жду тот славный день, когда Шахор Сефер вернётся в руки законного хозяина.

«Если Нарсесу приходилось каждый день говорить с такими чудаками, я не удивлён, что он всё время был в ярости», – подумал Ловефелл. Он знал, однако, что не должен дать себя обмануть первому впечатлению. Чернокнижник мог казаться слугой, ослеплённым блеском господина, мог создать впечатление пресмыкающегося идиота, но на самом деле он должен был быть опытным и сильным человеком. – «В конце концов, он выжил при дворе Нарсеса, что не было, как мне кажется, такой уж лёгкой задачей. А Арсанес не только выжил, но ещё и в совершенстве обучился тёмному искусству».

– О, конечно, ты этого достоин, – ответил инквизитор лёгким тоном. – Если Нарсес вернётся, я напомню ему о твоих словах.

Может, ему показалось, что Арсанес побледнел, услышав это предложение?

– Где сейчас Катерина? – Спросил он его.

– Там, где и ты был, о господин, сила которого извергается, словно прозрачные источники Эльбруса, – сказал покорным тоном чернокнижник. – В грязном хлеву, называемом последователями ложного Бога Монастырём Амшилас.

– Ты знаешь, кто она сейчас?

– Нет, учитель. – По лицу колдуна пробежала судорога, и Ловефелл был уверен, что в этот момент Арсанес представил себе, что он сам попадал в монастырские подземелья. – Но я подозреваю, что...

– Что её сломали, – закончил за него Ловефелл. – Ибо если уж они смогли сделать это со мной...

Арсанес изо всех сил пытался сделать вид, что не услышал этих слов.

– Смею полагать, господин, что женщина выполняет волю наших врагов. Но, может быть, ошибаются те, кто считает, что лаву, бьющую из кратера вулкана, можно загнать обратно в глубь земли.

«Похоже, он говорит обо мне», – подумал инквизитор. – «Но пусть его. Если он хочет верить, что я стану когда-нибудь Нарсесом, пусть верит. Но я, как Бог свят, не собираюсь возвращаться туда, откуда пришёл. Ибо я не только прошёл слишком долгий путь. Важнее, что быть тем, кто я есть, это выбор моего сердца».

– Так значит, женщина в Амшиласе, – сказал он, с одной стороны радуясь, что его подозрения были подтверждены, с другой опасаясь, что в такой ситуации он ничего уже не будет в состоянии сделать.

– Именно так, учитель, – подтвердил чернокнижник.

– Зачем ты оставил мне сообщение? Зачем ты хотел меня видеть? Ты ведь знаешь, кто я, и знаешь, что я должен доставить в Амшилас и тебя.

– Господин мой и повелитель, ты Нарсес, Пламя Персии, и ты останешься им во веки веков. Арнольд Ловефелл это лишь грязные лохмотья, которые ты сбросишь, чтобы снова засиять блеском, потрясающим твоих верных учеников. Я осмелился оставить тебе сообщение, чтобы ответить на все вопросы, которые ты захочешь задать.

– Почему я не должен сдать тебя в Амшилас? – Спросил Ловефелл. – Ты, наверное, знаешь, что там люди приобретают необычайный дар беседы и стараются ответить на вопросы, причём ещё до того, как они будут заданы.

– Не сомневаюсь, что именно так и есть, – сказал чернокнижник. – Но здесь, в этом месте, не действует сила Арнольда Ловефелла, или, в любом случае, не действует с такой силой, чтобы он мог заставить меня что-либо сделать.

– Может да, может нет, – сказал инквизитор. – Но ты прав: почему сейчас мы беседуем здесь? Тебе не кажется, что противостояние и насилие являются последним средством, от которого должен удерживаться разумный человек?

– Свет истины в твоих словах затмевает солнечный блеск, о почтенный, – ответил Арсанес. – Спрашивай, о господин, и твой недостойный раб будет польщён.

– У меня много вопросов, – сказал Ловефелл. – Давай начнём с самого простого: кто учил ведьму? Кем была старуха, которая рассказала мне о Шахор Сефер?

– Старуха? – удивился волшебник. – Прости, величие пламени, но я не знаю никакой старухи. Ведьму нашла Роксана, и она её обучала в течение нескольких лет. Она же скрывала нашу священную Книгу от глаз псов, служащих ложному Богу.

– Вот как...

Теперь для Ловефелла стали ясны слова умирающей ведьмы. «Забрала у меня всё. Молодость, красоту, силу. Твоя страшная магия, учитель». Разве не именно так она сказала? А значит, она использовала заклинания настолько мощные, что они уничтожили её тело. Всё для того, чтобы скрыть Чёрную Книгу от глаз инквизиторов. Ловефеллу пришлось признать, что у ведьмы не было недостатка решимости и веры.

– Я понимаю, – прошептал Арсанес. – Она пожертвовала жизнью, чтобы Шахор Сефер не попал в руки врагов. Она использовала магию огня, не правда ли? – Он покачал головой. – Она должна была знать, что столь мощный предмет не даст заклясть себя в пламени и пепле без последствий. А потом у неё ещё нашлось достаточно сил, чтобы скрыть Книгу в бастарде... Не зря ты говорил, что она была любимейшей из твоих слуг, о колодезь неиссякаемой мудрости, – добавил он сразу после с этой фальшивой сладостью в голосе, которая с самого начала не нравилась Ловефеллу.

– Роксана... – Перед глазами инквизитора снова появилась смуглая красавица из прошлого, так не похожая на отвратительную ведьму, которую он видел, когда она умирала на сгнившем одеяле. – Я любил её. Она радовала меня.

Он перевёл взгляд на Арсанеса. При этом он пошевелился, и кот вздрогнул на его коленях, поднял голову и посмотрел с явным упрёком на человека, который заставил его переложить лапы.

– Как его поймали? – Спросил он, и ему было действительно интересно, каким образом инквизиторам удалось укротить столь мощного мага, каким был Нарсес.

Чернокнижник лишь развёл руками.

– Прости, отец огня, но я не обладаю этим знанием. Говорили, что при твоём дворе был предатель, пусть его сердце бросят на съедение собакам, который заманил тебя в Византию. Только Роксане удалось вырваться из ловушки. В течение многих лет она не прекращала поиски, пока, наконец, не нашла женщину, которая могла хранить Шахор Сефер до твоего славного возвращения.

– Так значит, это должна была быть Катерина, – сказал Ловефелл. – Почему, в таком случае, Роксана провела ритуал с сыном, а не с матерью?

– Она знала, что последователи ложного Бога напали на след этой женщины, почтенный Нарсес. Она бросила им её как приманку, чтобы отвлечь их взгляд от истинного сокровища. И приманка была настолько ценной, что её замысел полностью удался. По крайней мере, на некоторое время, – вздохнул он с непритворным сожалением.

– Почему она не вернулась с Книгой в Персию? – Спросил Ловефелл, которому поведение ведьмы казалось, столь же дерзким, сколь и необъяснимым.

– А почему я не вернулся? – Снова вздохнул Арсанес и потом быстро добавил: – Я уже спешу с ответом, безупречный столп мудрости. Нам некуда было возвращаться, почтенный Нарсес. Твои враги подняли восстание, разграбили наши дворцы, убили учеников. Верным не хватило неизмеримой силы, которую давало твоё сияние. Теперь Персия для нас столь же опасна, как и земли, где правят псы Христа.

Это, конечно, была интересная новость. Так значит, на Востоке произошёл переворот. Как обычно. Из того, что сообщали шпионы, в Персии постоянно вспыхивали бунты, заговоры и восстания. Аж диву даёшься, что огнепоклонники имели ещё довольно сил, чтобы убивать христиан, если они столетиями с непрестанным рвением убивали друг друга. Шахи, короли и князья от Средиземного Моря до вершин Гиндукуша, от диких степей Сарматии до Моава и Идумеи, казалось, на века застряли в сумасшедшем круге войн, чередующихся с короткими минутами мира, которые не означали ничего большего, чем то, что год или два никто не чувствовал себя достаточно сильным, чтобы поднять меч против врагов. Тогда правили бал интриги и усердно работали убийцы. Ловефелл знал, что маги-огнепоклонники, конечно, участвуют в этой борьбе. Впрочем, в недрах самого культа также существовало множество групп, ответвлений, фракций, борющихся друг с другом с необыкновенной беспощадностью. И, как видно, сторонники Нарсеса потерпели в отсутствии своего лидера разгромное поражение.

– Те, кто уцелел, ждут твоего славного возвращения, о почтенный, – продолжил Арсанес. – Некоторые укрылись в незавоёванных твердынях Эльбруса, другие бежали аж на Красное Море и окутанные вечными снегами горы Куньлуня. Но тысячи встанут под твои знамёна, когда ты позовёшь их в бой. Они придут с востока, запада, юга и севера, чтобы нести факел мести.

Ловефелл только вздохнул, услышав эти слова, и задумался, насколько пыл Арсанеса был искренним и насколько наигранным.

– Зачем ты хотел, чтобы я знал, где Катерина? – Спросил он.

– Мой долг – предупреждать желания моего господина.

– Ведьма уже не имеет ничего общего с Чёрной Книгой, – сказал инквизитор. – Разве не так?

Чернокнижник отвёл взгляд.

– Не хочешь ли отведать вина, невозмутимый океан справедливости? У меня есть сорта, которые, может быть, и не удовлетворят вкусам...

– Я задал тебе вопрос, Арсанес, – прервал его Ловефелл. Перс опустил голову.

– Я не знаю ответа на этот вопрос, о ты, у ног которого лежит мир.

«Ты его знаешь», – подумал Ловефелл. – «Во имя Бога, Живого и Единого, я уверен, что ты его знаешь! Я уже узнал, что я ключ для открытия хранилища с Шахор Сефер, но не является ли вторым ключом ведьма? И если да, то по каким причинам именно она? Неужели из-за кровных уз, соединяющих её с мальчиком? А может, наоборот? Может, её убийство поможет открыть хранилище? Как я могу это узнать, если я даже не знаю, какое заклинание сплела старуха? И какую роль во всём этом должен играть ты, Арсанес? Действительно ли ты служишь Нарсесу, или его персидским врагам? А может, лишь самому себе?»

– Мой учитель не нуждается в советах такого человека, как я, который суть пыль у его ног, – сказал чернокнижник.

– Говори, – приказал Ловефелл.

– Если ты призовёшь ведьму к своему величию, как она могла бы не рассказать самые сокровенные мысли и намерения, как свои, так и тех, кто её заточил?

Во всём этом предложении не было ни слова правды. Ловефелл не обладал ни малейшим величием, которое ослепило бы ведьму, не мог её никоим образом призвать, даже если бы он захотел это сделать, а если бы встретился с ней с глазу на глаз, по всей вероятности, было бы не так легко вытянуть из неё правду. Не говоря уже о добыче информации о намерениях смиренных Слуг Божьих из Амшиласа.

Быть может, я мог бы соответственно подготовиться и вернуться, чтобы убить его, подумал он. Быть может, я мог бы заставить его рассказать, где он спрятал своё тело, а потом найти его и отвезти в Амшилас. Но не окажется ли он, случайно, более полезным, замышляя свои интриги в надёжном месте? А кроме того, действительно ли я готов сразиться с персидским чародеем на его территории и на его условиях? Не знаю, принесёт ли мне пользу победа, но поражение, конечно, захлопнуло бы передо мной двери, которые может открыть Арсанес. Не говоря уже о том, что в случае поражения он мог бы меня попросту убить в реальном мире, хотя, конечно, уничтожил бы тем самым надежды на воскрешение Нарсеса.

Одна книга, - подумал Ловефелл. Действительно ли она может так много значить? Так много, чтобы за неё боролись, как христиане, так и язычники? Чтобы она занимала мысли инквизиторов из Внутреннего Круга? Чтобы персидская ведьма пожертвовала ради неё здоровьем, красотой, и, в конце концов, жизнью? Что такого содержит Шахор Сефер? Какие заклинания или богооткровенные истины наполняют этот зловещий том? А может, это мифы, легенды или намеренно раздутые слухи преувеличили её значение? Может, за неё сражались не потому, что она заключает в себе силу, а потому, что считали, что она её заключает? Ловефелл знал, что значение имеет не фактическое значение предмета, а значение, присваиваемое ему людьми. Разве во времена голода не покупали буханку хлеба, заплатив за неё чистым золотом? Сумму, за которую в другом случае можно было бы купить не только буханку, но и всё поле, на котором выросли зёрна, используемые для её выпечки?

По-видимому, в Амшиласе не смогли добыть Чёрную Книгу, спрятанную в человеческом теле. Почему? Разве допрашивая Нарсеса они не узнали наитайнейших обрядов, заклинаний и ритуалов, отправляемых магами огня? Какой же была, таким образом, причина, по которой они выпустили Мордимера из своих рук, вместо того, чтобы попытаться разорвать заклинание, связавшее его с Шахор Сефер? Ловефелл не мог дотянуться до своих и не своих воспоминаний, касающихся этого вида магии. Он был уверен, что сам её использовал, но, кроме этой уверенности ему не оставалось ничего другого. Он чувствовал себя как человек, стоящий перед воротами города, и готовый поклясться, что когда-то пересекал их, но не имеющий ни малейшего понятия о том, что находится за стенами. Он знал, однако, что причин этой предосторожности может быть, по крайней мере, несколько. Заклинание может быть так искусно сплетено, что любая попытка его уничтожения уничтожила бы также и саму Книгу. Он осторожно поднял кота и поставил его на ковёр. Потом встал.

– Надеюсь, мы ещё когда-нибудь побеседуем, Арсанес, – сказал он.

– Мой господин всегда найдёт меня, используя ту же дорогу, что и сегодня. – Колдун опустился на колени, склонив голову так, что снова обмёл волосами ковёр.

Ловефелл отвернулся, подошёл к двери и нажал на ручку. В тот же момент перед его глазами взорвалось яркое пламя, и уже через минуту он очнулся, лёжа на полу в номере гостиницы рядом с перевёрнутым ушатом. На полу растеклась лужа воды. Но странно было не это, а тот факт, что на кровати сидел огромный кот, уставившийся на инквизитора скучающим взглядом. А этого произойти было не должно...

По мостовой грохотали колёса телеги, которую тащили две клячи. На уложенной на телеге деревянной платформе стоял привязанный к столбу почти голый мужчина с обритым налысо черепом. Для приличия ему было разрешено остановить только кусок полотна, повязанный на талии. Рядом дежурил палач в чёрном фартуке и натянутом на голову чёрном капюшоне. Время от времени он заносил за спину утыканный шипами ремённый кнут и хлестал осуждённого.

– За отвратительный грех содомии! – Кричал он басом при каждом ударе, а избиваемый мужчина орал так, что почти заглушал его слова. Его грудь и спина уже были все в крови и клочьях мяса.

Ловефелл остановился на минуту, но не для того, чтобы посмотреть на казнь, а чтобы переждать, пока облепившая улицу толпа не начнёт двигаться дальше, направляясь вслед за телегой. Инквизитор знал, что телега направляется на рынок, где осуждённый будет либо сожжён, либо, в виде милости, закован в колодки и выставлен на осмеяние и гнев толпы. А если ему не повезёт и если так решат градские скамьи, палач сожжёт ему внутренности докрасна раскалённым стержнем. Который будет всажен в тело через тот самый проём, который содомит имел наглость осквернить безбожным поведением, порождённым греховной похотью и дьявольским наущением. Ловефелл не видел особого смысла мучить людей, которые любят развлекаться иначе, чем большинство. Тем более что среди жирных престарелых приоров, аббатов и епископов немало было таких, которые женским прелестям предпочитали крепкие мальчишеские попки. Только их, разумеется, никто не посмел бы наказать, разве что только они слишком выставляли напоказ свои отклонения. Свирепая месть, как обычно, касалась только малых сих, оставляя великих грешников в сладкой уверенности, что они стоят выше законов божеских и человеческих.

Ловефелл немного отстранился, чтобы не дать возможности что-нибудь украсть крутящемуся в толпе карманнику, и именно в этот момент увидел фигуру, которую рано или поздно ожидал увидеть. Мариус ван Бохенвальд выглядел словно гора невыпеченного теста, на которую напялили бархатные тряпки и перевязали парчовым поясом. Когда он шёл, каждый кусочек его тела, казалось, дрожал и трясся так, что могло показаться, что он скоро развалится на куски. Его глаза, как обычно, наводили на мысль о яйцах, очищенных от скорлупы, а торчащие из широких рукавов руки заканчивались пальцами, каждый из которых напоминал белую бесформенную колбасу. Ловефелл давно научился тому, что человека никогда нельзя судить по внешности. Он уже видел подлецов с лицами херувимов, добряков, выглядящих злобными разбойниками, или богачей, одетых как бедняки из худших городских переулков. Он знал женщин, чьи сладкие речи скрывали измену, и мужчин с суровыми лицами, которые гадили в штаны, при виде врага на поле боя. Но при виде ван Бохенвальда он всякий раз не мог удержаться от смешанного с жалостью веселья. Это была лишь первая реакция, сильнее, чем голос разума, говорящий, что перед ним один из самых опасных людей, с которыми он имел возможность познакомиться, будучи Арнольдом Ловефеллом – инквизитором Внутреннего Круга.

– Дорогой Арнольд! – Весело воскликнул ван Бохенвальд. – Что за прелестный сюрприз! Как говорят: гора с горой...

– Несомненно, – вежливо ответил Ловефелл. – Рад тебя видеть, Мариус.

– Да... – Ван Бохенвальд обнял инквизитора за талию и двинулся вперёд, как большой буксир, тянущий за собой шлюпку. – Пошутили, посмеялись, пора перейти к делу, Арнольд.

– Я весь внимание, – сказал Ловефелл, перехватывая удивлённый взгляд проходящего мимо молодого человека.

«Ну да», – подумал инквизитор, – «я выгляжу сейчас как престарелый содомит в объятиях богатого любовника. Ему осталось только похлопать меня по заднице».

Он чувствовал интенсивный запах пота, исходящий от спутника (напоминающий тот особый вид запаха, который издаёт сыр, долго лежавший в тёплом помещении), смешанный с не менее сильным запахом восточных благовоний.

– Ты ведь знаешь, Арнольд, что в Амшиласе мы почти больше всего любим послушание? – Спросил ван Бохенвальд таким тоном, будто говорил, что больше всего любит рульку с капустой.

– Конечно, Мариус. – Ловефелл не был дураком, поэтому обратил внимание на слово «почти». Это давало ему некоторую надежду на будущее.

– Выше послушания мы, однако, ставим жар истинной веры, горящей в наших сердцах, который в твоём случае проявляется в виде жажды знаний, – добавил толстяк уже серьёзно.

Осуждённый завыл особенно громко, и ван Бохенвальд повернулся в сторону улицы.

– Бьюсь об заклад, что он кричит больше от страха перед ожидающим его дьявольским колом, чем от реальной боли, – заключил он.

«Значит, содомиту не повезло», – подумал Ловефелл. Дьявольским колом или адским хреном (как придумали шутники) называли раскалённый прут, применение которого должно было сжечь грех вместе с грешником. И такой, как видно, конец ожидал едущего на телеге осуждённого.

– Я думаю, что ты, Арнольд, предпочитаешь, скорее, общество девок, – заговорил ван Бохенвальд.

– Честно говоря, я забыл об огне, разжигающем плотские страсти, – ответил Ловефелл. – Хотя когда-то: да. Когда-то я предпочитал общество дам.

– Когда-то, когда-то, когда-то... – Толстяк замахал руками. – А я когда-то, представь себе, был стройным, словно тростинка.

Этого Ловефелл себе представить не мог, но кто знает, может быть, Мариус действительно когда-то больше напоминал человека, чем бесформенную груду жира.

Они уже отдалились от улицы и зашли в заулок, из которого вела дорога в сады, окружающие храм.

– Устал, – пропыхтел ван Бохенвальд. – Присядем на стену, Арнольд. Побеседуем.

– Пожалуйста, – ответил Ловефелл, ибо минутка отдыха в тени деревьев не могла навредить. При условии, конечно, что разговор с Мариусом можно было бы назвать отдыхом.

– Справедливо ли я предполагаю, что ты интересным способом проводил недавно свободное время?

– Свободное время? В жизни инквизитора? Да ты шутишь, Мариус, – осторожно ответил он. Толстяк засопел в явном изумлении.

– Может, ты хочешь о чём-то мне рассказать?

– Не думаю, Мариус. – Ловефелл сохранил спокойствие. – Потому что я направляюсь в Амшилас, и в Монастыре для меня будет большой честью написать отчёт о некоторых событиях. Если ты получишь соответствующее разрешение, то, наверное, и ты сможешь с ним ознакомиться.

– Ну, ну, – проворчал ван Бохенвальд. – Верёвка уже натянута. Не перетягивай её ещё сильнее.

Инквизитор посмотрел на него искренне удивлённым взглядом.

– Прости, но я не понимаю, о чём ты говоришь.

– Конечно. – Толстяк вытер тыльной стороной ладони лоб, покрытый крупными каплями пота. Но поскольку ладонь тоже была мокрой, это мало что дало. – Знай, что ты не сделал ничего, чего мы не хотели бы, чтобы ты сделал, – сказал он. – Ты посетил Арсанеса в соответствии с нашей волей, хотя эта воля не была тебе ни высказана, ни поручена.

Бохенвальд на мгновение замолчал, как будто ожидая комментария к своим словам, но Ловефелл не собирался говорить. Его не удивляло, что толстяк знал о его разговоре с персидским чародеем. Мало событий могло укрыться от внимания инквизиторов Внутреннего Круга, и хотя Ловефелл был одним из них, он не сомневался, что подлежал постоянному контролю. Так же как, наверное, аналогичному контролю подлежал также и Мариус ван Бохенвальд. Хотя интересно, что он мог ответить на вопрос: quis custodet ipsos custodes? [Кто устережёт самих сторожей? (лат.)]

Инквизитор задумался только, каковы будут последствия его беседы с персидским чародеем.

– Арсанес слишком хорош в искусстве, чтобы не разгадать, что ты послан нами, – продолжил Мариус. – Он, может быть, и не принадлежал к числу самых лучших учеников Нарсеса, но, как видишь, получил знания, позволяющие ему прозябать в им же созданном уголке иномирья. Мы не знаем, где он спрятал своё тело, мы не знаем, где он лежит наподобие трупа, не едя, не дыша и не двигаясь. И, честно говоря, эта проблема не мешает нам спать по ночам.

– Но...? – договорил Ловефелл, ибо знал, что должно последовать какое-то «но».

– Но когда придёт время, мы охотно перекинемся с ним парой слов. Посидим, поболтаем в Амшиласе, так, как мы привыкли говорить с людьми, у которых мы можем многому научиться и которых мы можем многому научить. Так же как когда-то мы беззаботно беседовали с тобой, Арнольд. – На лице толстяка появилась улыбка.

– Не помню, – спокойно и искренне ответил Ловефелл.

– Я знаю, – кивнул ван Бохенвальд, что далось ему с заметным усилием, так как опухшая шея и жирные подбородки не позволяли ему подобные манёвры. – Но это не относится к делу. Важно, что ты пришёл к нему по собственной воле, и ты дал ему, независимо от собственных взглядов, надежду, что вернётся мастер Нарсес. Чего Арсанес, наверное, в равной степени как боится, так и жаждет.

– А чего он хочет на самом деле? К какой цели стремится? – Решил спросить Ловефелл, на самом деле лишь для того, чтобы ван Бохенвальд подтвердил его подозрения.

– И ты знаешь, и я знаю, о чём мечтает Арсанес, и о чём мечтаем мы все. Шахор Сефер, конечно.

– Эта Книга принадлежала мне, – задумчиво проговорил Ловефелл. – Я её написал? – Тихо спросил он через некоторое время.

– Нет, Бога ради! – Искренне рассмеялся Мариус и встряхнулся, обдавая инквизитора капельками пота. – Ты даже на пике своей власти не был настолько силён, чтобы написать Чёрную Книгу. Хотя я признаю, что, как нам известно, ты включил в неё несколько весьма интересных комментариев.

Ловефелл не спрашивал, кто в таком случае написал Шахор Сефер, потому что знал, что ван Бохенвальд скажет ему об этом сам в тот момент, когда посчитает нужным это сказать.

– Если я знал содержание Чёрной Книги, – продолжил Ловефелл, – почему вы его не знаете? Мне казалось, что Нарсес поделился с вами всеми своими знаниями...

Он произнёс эти слова совершенно равнодушным тоном, и на самом деле ответ интересовал его не из-за того, что он сам когда-то был Нарсесом, но лишь из-за того, что ему показалось поразительным, что в Амшиласе не попытались извлечь всё, что знал персидский волшебник. Бохенвальд кивнул.

– Это правда, мастер Ловефелл. Нарсес изучал знания, содержащиеся в Чёрной Книге. Мы не думаем, однако, что он до конца изучил её секреты. Шахор Сефер – это как лабиринт, в котором может заблудиться даже искушённейший разум. Хуже, что в потайных комнатах этого лабиринта спрятаны бесценные сокровища, так искусно смешанные с бесполезной рухлядью, что часто не удаётся разобраться, что есть что. Разговаривая с Нарсесом, мы не изучили Чёрную Книгу. Мы изучили лишь то, что он из неё понял. А это может быть огромной разницей, мастер Ловефелл. Ба, мы уверены, что это огромная разница.

Инквизитор понимал эту точку зрения. Произведения колдунов или алхимиков часто действительно напоминали не столько, может быть, лабиринт, сколько разбросанные кусочки мозаики. Из них можно было составить много картин, но лишь некоторые становились настоящими произведениями искусства.

– Быть может, это сокровище не столь ценно, как все думают... – буркнул инквизитор.

Тот факт, что все уделяли так много внимания Шахор Сефер, ба, даже тот факт, что он сам, будучи ещё Нарсесом, по-видимому, ценил это произведение, не сбивало Ловефелла с толку. История знала много примеров, что даже мудрецы совершали дорого стоящие ошибки, давая себя обмануть подделками и фантасмагориями.

Мариус похлопал его по плечу.

– Об этом уже не волнуйся, Арнольд, – сказал он с широкой улыбкой. – А решения о том, что является зерном, а что плевелами, оставь принимать другим.

– Конечно, Мариус, – немедленно согласился Ловефелл.

– Есть те, кто ищет Шахор Сефер, чтобы её уничтожить, как также есть и те, кто охотно похитил бы парня, если бы они только знали, что он является хранилищем для Чёрной Книги. Поэтому нам нельзя никоим образом показать, что бастард Катерины интересует нас сильнее, чем это было бы в случае одарённого молодого инквизитора.

– А если он умрёт? Что будет с Книгой?

Бохенвальд развёл руками.

– Признаюсь честно, Арнольд, что в этом вопросе нас обуревают споры и сомнения. Я считаю, что Книга не исчезнет, ибо она слишком сильна, чтобы просто испариться, словно плевок на песке. Есть также люди, которых я считаю умными и достойными, утверждающие, что Шахор Сефер погибнет вместе с последним ударом сердца бастарда Катерины.

Ловефелл вспомнил, что когда он задал вопрос, должен ли он убить Мордимера, чтобы добыть Книгу, ведьма пришла в ужас. Она кричала, что Книга пропадёт вместе с хранилищем. Было ли это правдой, или Роксана всего лишь верила, что именно так и произойдёт?

– Почему бы не закрыть парня в Амшиласе? – спросил он. – Пусть сидит в келье, пока мы не найдём способ добыть Шахор Сефер.

– Найдём? – Злобно фыркнул ван Бохенвальд, сильно акцентируя последний слог. – Я не слышал, чтобы тебя приглашали к участию в раскрытии этой тайны.

– И люди, и вещи меняются, – поучительно ответил Ловефелл.

– Наверное, – сказал толстяк без убеждённости в голосе. – А что касается твоего вопроса, Арнольд, то, к сожалению, так поступить мы не можем. Мы можем только позволить ему жить нормальной жизнью. Обучить его настолько, чтобы он мог позаботиться о собственной безопасности, и издалека наблюдать за его поступками. Иногда ему помогать, если ситуация действительно этого потребует.

Ловефелл понял, а может, скорее, ему показалось, что он понял, что на самом деле имел в виду ван Бохенвальд. Мордимера не хотели закрыть в Монастыре, потому что, видимо, люди, желающие уничтожить Шахор Сефер, принадлежали также и к Внутреннему Кругу. Инквизитора не волновали внутренние разногласия в самом сердце Амшиласа, но он знал, что такие разногласия есть. Ему было плевать, пока они не препятствовали осуществляемой им миссии.

Толстяк посмотрел на Ловефелла, как будто читал его мысли. Инквизитор не думал, чтобы это было возможно, но не мог избавиться от ощущения, что во время каждого разговора с ван Бохенвальдом в его разума что-то пытается проникнуть. Что-то столь юркое и незаметное, как змея, скрытая в зарослях. Он не видел саму змею, а о его присутствии мог предполагать только по тому, что заметил почти неощутимое движение листков и стеблей. Это не было приятным ощущением, но Ловефеллу было нечего скрывать, ибо он выполнял свои обязанности так, как ему приказывали разум и совесть. Может быть, он зашёл слишком далеко, поддавшись любопытству, но разве не в раскрытии секретов в числе прочего заключалась его миссия?

– Ты помнишь наш разговор? О башне, которую напоминает Инквизиториум? – заговорил ван Бохенвальд.

Он даже не ждал ответа, будучи уверен, что Ловефелл не забыл этих слов.

– Так я вежливо приглашаю вас на немного более высокий этаж, мастер Ловефелл. – Он встал со стены с громким пыхтением и протянул инквизитору жирную, унизанную перстнями руку, и тот схватил её после почти незаметного колебания. Краем глаза он заметил только, что губы ван Бохенвальда шевельнулись, будто толстяк произносил какие-то слова, но потом не смог уже больше ничего увидеть, ибо почувствовал удар крови в голову и потерял сознание. Сознание вернулось вместе с кислым вкусом рвоты и головокружением.

Он стоял на коленях под стеной, и как раз на эту стену вываливал остатки съеденного сегодня завтрака.

– В первый раз всегда проблемы, – услышал он сочувствующий голос Мариуса.

Ловефелл повернул голову и увидел толстяка, который стоял всего в нескольких шагах от него, вгрызаясь в сочную грушу. Инквизитор увидел сок, текущий по пальцам ван Бохенвальда, и ему опять стало плохо, однако на этот раз он удержался от рвоты. Он встал и, вероятно, рухнул бы обратно на колени, если бы его не поддержала сильная рука товарища.

– Должен признать, ты и так хорошо это перенёс, Арнольд, – сказал ван Бохенвальд с признанием. – Я знал таких, которые выблёвывали собственные внутренности.

– Наверное, – Ловефелл услышал, как слаб его голос, – от них потом было не слишком много пользы.

Толстяк от души рассмеялся.

– В точку, мастер Ловефелл. Какую пользу мы могли бы извлечь из слабых, и как, предводительствуемые слабыми, мы могли бы победить в вечной и священной войне, которую ведём?

Инквизитор огляделся вокруг. Они стояли посреди небольшой пустой комнаты, пол которой был выложен квадратными плитами цвета песка. Через окна, составленные из цветных стёклышек витражей, пробивался тусклый дневной свет. Он поморгал веками, чтобы обострить зрение, и увидел, что изображённые на витражах сцены представляют горящих на кострах женщин. Произведение было сделано так искусно, что пламя, казалось, бушует под поверхностью стекла, а тела ведьм, казалось, корчились в муке.

– С возвращением в Амшилас, Арнольд, – сказал ван Бохенвальд.

– В Амшилас, – повторил оторопевший Ловефелл. – Как это в Амшилас? – Он пытался собраться с мыслями. – Мы перенеслись в Монастырь?

– Это не ковёр-самолёт, мастер Ловефелл, – фыркнул толстяк. – Но у нас ещё будет время на объяснения что, как и почему. Хотя, наверное, ты не сразу всё поймёшь. Теперь, однако, речь не об этом. Спешу сообщить тебе, Арнольд, что твоё любопытство будет удовлетворено. Скоро я приглашу тебя, чтобы ты познакомился с госпожой Катериной. Но сперва у нас есть одно дельце...

Он подошёл к двери и распахнул её настежь. Ловефелл увидел коридор с арочным сводом, по обе стороны которого стояли скульптуры. Та, что слева, изображала рыцаря в полной броне, вознёсшего над головой двуручный меч, та, что справа, инквизитора, держащего крест со сломанными перекладинами.

– Будь моим гостем, Арнольд. – Ван Бохенвальд вежливым жестом пригласил Ловефелла переступить порог.

Инквизитор двинулся вглубь коридора. Никогда раньше он не видел, чтобы какая-либо стена в Монастыре (не считая часовни и катакомб) была покрыта барельефами. Те, на которые он смотрел теперь, производили как минимум интригующее впечатление. Он бросил взгляд через плечо, чтобы убедиться, что толстяк идёт вслед за ним. Шёл. Но не это обеспокоило Ловефелла, а тот факт, что, насколько он помнил, в Амшиласе статуи не могли двигаться с места и стоять на страже дверей. Он резко развернулся, чтобы увидеть, как инквизитор с рыцарем становятся плечом к плечу, а крест прикасается к острию меча. Каменные глаза смотрели на него равнодушно. Это не было хитрой уловкой искусного механика. Движение статуй имело такую гладкость, какой обладают только живые тела, приводимые в движение сухожилиями, мышцами и костями, а не системой зубчатых колёс и рычагов. Не были они и големами, бездумно и послушно выполняющими любой приказ того, кто их оживил. Это были живые, чувствующие и мыслящие существа. Только вместо кожи, мышц, мяса и крови созданные из камня.

– Где мы на самом деле? – спросил он ван Бохенвальда, стараясь, чтобы его голос прозвучал твёрдо и уверенно.

Мариус развёл руками.

– Как я уже и говорил, Арнольд. На втором этаже башни. Посмотрим, понравится ли тебе вид, который ты увидишь из его окон.

Ловефелл ничего не ответил, только пошёл дальше вдоль коридора, а фигуры с настенных барельефов провожали его изучающими взглядами.

Ловефелл знал Монастырь Амшилас так, как мог узнать это огромное сооружение человек, для которого в течение многих лет оно было домом. Но домом особого рода, ибо часть помещений оставалась для инквизитора закрыта. Как фигурально, так и буквально. Теперь, когда он шёл в сопровождении Мариуса ван Бохенвальда по коридорам Амшиласа, он не мог избавиться от впечатления, что это неизвестное ему здание. Потому что вот, казалось, он поднимается по лестнице, ранее пройденной десятки раз, но вдруг оказывалось, что ведущий от неё коридор ведёт не направо (как он помнил), а налево. Вот его ожидал переход, протянувшийся над двором монастыря, а дорога вдруг вела вдоль массивной каменной стены. Вот памятная дверь в подвалы, которая здесь неожиданно открывалась на крутые ступени, сглаженные временем и подошвами обуви. Однако это по-прежнему был Монастырь Амшилас.

– Ты спускался в подземелья, в которых у тебя была возможность, – возможно, Ловефеллу показалось, или уголки губ ван Бохенвальда слегка приподнялись, – допрашивать подозреваемых. Взбирался на монастырские башни, чтобы с высоты взглянуть на землю, которую мы защищаем. Ты провёл много дней в наших библиотеках и лабораториях, где углублялся в секреты тёмных искусств, чтобы получить возможность более эффективно бороться с врагами веры.

Ловефелл не подтверждал слова Мариуса, ибо в этом не было необходимости.

– В конце концов, как один из немногих ты удостоился величайшей благодати и величайшей чести, получив возможность собственными глазами увидеть нашего Господа.

– Я храню в сердце этот образ, – ответил в соответствии с истиной Ловефелл.

– Как и мы все, – согласился с ним Мариус. – Так могу ли я сказать, что ты узнал Амшилас в глубь, в высь и в ширь?

На этот раз ван Бохенвальд ожидал от него ответа.

– Насколько мне было позволено: да, – ответил он.

– Амшилас не только здание, ширину, высоту и длину которого можно измерить. Это не только строение, архитектурные планы которого мы можем разложить на столе. Это много, много больше, мастер Ловефелл. Когда я открою эту дверь, и когда ты выйдешь на балкон, окружающий башню, в которой мы находимся, ничто уже не будет таким, как было. Готов ли ты, Арнольд?

– Не знаю, – честно ответил Ловефелл после долгого раздумья. – Думаю, что стоит, если ты думаешь, что я готов.

– Именно так я и думаю, – серьёзно сказал толстяк и толкнул дверь.

Инквизитор сделал шаг вперёд и, стоя на балконе, огляделся вокруг, ошеломлённый простирающимся перед ним видом. Бохенвальд был прав. С этих пор ничто уже не могло было быть таким, каким было до сих пор.