Пламя и крест. Том 1.

Пламя и крест

Арнольд Ловефелл сидел на стволе дерева и жевал печёное на огне наполовину сырое человеческое мясо. Это был кусок бедра барона Лотара Витлебена, каковой барон, насаженный на вертел, жарился над высоко потрескивающим огнём. К счастью, Витлебен был мёртв уже добрых несколько молитв, ибо до этого его истошный вой заглушал даже крики возбуждённых и пьяных мятежников.

Ловефелл был в ярости, что должен был появиться именно здесь и сейчас – в самом центре крестьянского восстания, которое превратило страну, текущую молоком и мёдом, в край, текущий кровью и слезами. Почти неделю он провёл в дороге, достаточно насмотревшись преступлений и зверств, о которых принято говорить, что они превышают человеческое понимание. У него, по крайней мере, хватило счастья на то, что его понимания они не превышали. За время довольно долгой жизни он имел возможность наблюдать многих несчастных – сожжённых на кострах, четвертованных, заживо сваренных в масле, жареных на железных креслах, разрываемых лошадьми или боронами, изломанных на колесе. Он видел, как из жертв вырезали кишки, и видел, как разрывали их тела так, что клещи открывали живую кость. Он видел, как людей поили кипятком и как засовывали им во внутренности разъярённых крыс. Он видел, как им выжигали глаза кипящей серой и как вырывали ногти или зубы. Он видел всё это, и много раз сам отдавал команду, чтобы тем или иным образом пытать несчастных. Но в ходе даже самой изуверской казни, при причинении даже самой мучительной боли, Ловефелл искренне молился о том, чтобы спасти душу грешника. Чтобы он рассказал о своих грехах, направленных против святой веры, чтобы он выдал соучастников, чтобы он начал искренне раскаиваться во всех совершённых злодействах. Ловефелл никогда не мучил людей лишь ради удовольствия мучения, для поиска какой-то проклятой радости, слушая их вопли, глядя на слёзы, вдыхая смрад крови. Он сочувствовал истязаемым так сильно, как только одно мыслящее и разумное существо может сочувствовать другому. Но это сочувствие не могло сделать его ни менее действенным, ни менее суровым. Здесь же, во время этого злополучного восстания, он видел слишком много людей, которые причиняли другим страдания единственно ради удовлетворения собственного желания. Или ради мести, или чтобы стереть из памяти годы унижений. Как радовалась эта пьяная толпа, сжигая замки и пытая дворян!

Зрелище, которому он был свидетелем сегодня ночью, ничем не отличалось от предыдущих. Он наблюдал, как они захватили замок барона Витлебена, а его самого заживо изжарили на костре. С ещё дёргающегося в огне окровавленного и обожжённого тела вырезали куски мяса, которыми потом кормили его жену и дочерей. Женщин, конечно, изнасиловали, а жене Витлебена выпустили кишки и на их место напихали смолистых веток. Старшую из дочерей мятежники, когда уже насытили похоть, изнасиловали толстой пылающей ветвью. Средней повезло, что кто-то из невнимательных крестьян сломал ей шею, когда на ней лежал. Другим это, впрочем, не помешало забавляться с остывающим, мёртвым уже телом. Младшая пока пряталась. Она сидела в тени, под стопкой приготовленных для костра дров, а рядом с ней возвышался парень лет, может, четырнадцати, в порванном кафтане и с коротким копьём в руках. Ловефелл видел, что он уже пару раз отстранял мужчин, взгляд которых отыскивал ребёнка во тьме. А они были настолько пьяны и охвачены весельем, что даже не пытались силой преодолеть его сопротивление. Парень принадлежал к восставшим, но, очевидно, старался держаться подальше от совершаемых здесь преступлений. Да, он тоже ел жареное мясо барона, но в этом церемониале должен был участвовать каждый, кто оказался поблизости.

– Давайте, братья, вот наше причащение! – Кричал несколькими молитвами раньше рыжебородый мужчина с изуродованным лицом. По-видимому, он был приговорён несколько лет назад к обрезанию носа, так как теперь центр его лица покрывал безобразно заросший шрам.

– Ешь, пан дворянин, ешь. – Кто-то сунул Ловефеллу в руку кусок мяса.

Ловефелл не скрывал, что он дворянин. У него были хороший конь и меч, а под плащом кольчужная рубаха. Но он не являл собой исключения. В восстании, кроме мятежного крестьянства, бродяг, преступников и нищих можно было увидеть также дворян, монахов, и даже священников. Из городов прибыло множество ищущих быстрый заработок наёмников, всегда склонных к бунту студентов, подмастерьев и слуг. К толпе присоединились и скрывающиеся от закона преступники. Восстание вспыхнуло в Империи как факел в копне сухого сена. Жаль только, что этот огонь можно было потушить лишь реками крови. А Арнольду Ловефеллу не повезло в том, что его миссия должна была быть выполнена здесь и сейчас – в то время, когда, как он знал, за Рейном собиралась императорская армия. Усиленная остатками тех, кто видел жестокую смерть своих соседей, жён и детей.

Он мысленно вернулся в тот день, когда его начальники решили почтить его этой почётной миссией...

Оттон Вишер явно был в ужасном настроении. Когда он увидел входящего в комнату Ловефелла, то даже не поздоровался и молча указал на стул. Не подумал он и о том, чтобы угостить гостя вином, хотя перед ним стоял наполовину опустошённый графин и кубок, наполненный кроваво-красным напитком. Вишер побарабанил ногтями по столешнице и поднял взгляд. Ловефелл понял по его глазам, что этот графин сегодня не первым гостил у него на столе.

– Чем могу служить, Оттон? – Спросил он, когда раздражающая тишина затянулась слишком надолго.

– А, конечно, конечно, ты можешь послужить нам всем, – ответил Вишер. – Для задания, о деталях которого я вскоре расскажу, мы выбрали именно тебя, веря в твои способности и надеясь, что тебе будет благоприятствовать милость Божия.

Он на секунду прервался, словно ожидая благодарности. Если так, то он должен был быть крайне разочарован.

– Покорнейше слушаю, – только и сказал Ловефелл.

– Мы получили сообщения об одной девочке, которая могла быть более чем полезна в священной миссии, которую мы проводим во славу Единого Господа и Ангелов.

«Мог бы и удержаться этого невыносимого пафоса», – подумал Ловефелл, хотя и сохранил невозмутимое выражение лица и даже вызвал на губах лёгкую улыбку, и кивнул, словно полностью соглашаясь с высказыванием собеседника.

– Эту девочку зовут Анна-Матильда Витлебен, она младшая дочь барона Лотара Витлебена. Мы должны добраться до неё как можно скорее и как можно скорее доставить в Амшилас. Все мы верим, Арнольд, что именно ты тот единственный человек, который проведёт это дело с надлежащим тщанием и которому столь важную миссию можно доверить без сомнений.

«Теперь самое время, чтобы ты сказал, в чём здесь подвох», – подумал Ловефелл. Что такого мерзкого или опасного в этой задаче? Он взглянул в худое, перепаханное морщинами лицо Вишера, который в чёрном костюме напоминал покойника, приготовленного к похоронам. Или, по крайней мере, плакальщика, который сейчас начнёт заламывать костлявые руки над открытым гробом.

– Я готов послужить нашему делу в меру своих сил, – сказал он. – И благодарен за оказанное доверие.

Вишер быстро поднял голову, будто ожидая найти на лице собеседника насмешливую улыбку или хотя бы ироничное искривление губ. Не нашёл.

– Девчонка Витлебен проживает в замке своего отца в долине Мозеля. В нескольких милях от Трира.

Арнольд Ловефелл в этот момент всё понял. Вся территория долины реки Мозель, аж до самого Рейна, пылала в огне крестьянского бунта. От армии повстанцев с трудом защитился сам Трир, они чуть не ворвались в Кобленц, но за исключением больших городов и нескольких крепостей всё находилось в руках мятежной черни. Если повстанцы захватили замок Витлебенов, то от маленькой Анны-Матильды мало что осталось. Можно было лишь надеяться, что она умерла настолько быстро, чтобы Бог избавил её от мученического венца.

– Дорога займёт минимум две недели, – сказал он. – При условии, конечно, что мне повезёт, и меня не убьют по пути ни крестьяне, ни императорские войска. Тебе не кажется, что лучше подождать, пока всё закончится? Насколько я могу судить, похоже, что до конца июля с восстанием будет покончено.

– А если нет? – Вишер сложил руки, будто собрался молиться. – А если бунт не угаснет?

Это, конечно, было вероятно. После разгрома, который понесли от бунтовщиков вельможные господа, можно было ожидать и этого. Ведь погиб же до того принц Эльсинг – муж внучки милостивого государя, и маршал ван дер Вейден, который заявлял, что мозельские холмы и долины покраснеют от крови черни. Первый был затоптан во время бегства своими же солдатами, второй, правда, поначалу сохранил жизнь, но потерял и рыцарскую славу, и доброе имя, когда после боя один из рыцарей бросил ему в лицо заячью шкурку. И ван дер Вейден погиб на дуэли, защищая свою честь с таким же успехом, с которым перед этим командовал армией. Однако теперь император лично вёл отборные войска. Тяжеловооружённых рыцарей, швейцарских пикинёров, закалённую в боях с Палатинатом бургундскую пехоту. Ба, в императорской армии хватало даже берущих огромную плату фламандских аркебузеров, и командование рассчитывало на то, что сам грохот непривычного оружия и вонь порохового дыма наполнят ужасом сердца повстанцев.

Если правитель победит, задавив восстание в течение ближайших недель, то посёлок за посёлком, городок за городком и замок за замком задушит все проявления мятежа. Он утопит край в крови, а на полях вырастут леса виселиц. Но если не одержит победы? Тогда бунт может затянуться до зимы. Что будет означать, что маленькая Анна-Матильда будет иметь такие же шансы на выживание, как цыплёнок в клетке с ошалевшими с голоду лисицами. Впрочем, скорее всего, она уже была мертва. Но, как видно, проверка этого факта стоила риска жизнью Арнольда Ловефелла. И это вышеназванному Арнольду Ловефеллу понравиться не могло.

– Чего ты от меня ждёшь? Чтобы я убедился, что девочка жива, и если да, то переправил её через половину края, охваченного восстанием?

– Именно, – сухо ответил Вишер. – Я не поручил бы тебе это задание, если бы знал, что ты с ним не справишься.

«Конечно», – подумал Ловефелл, – «хотя если я при этом погибну, то думаю, что столь плачевное событие не помешает тебе спокойно спать по ночам».

– Ты получишь не только документы из императорской канцелярии, но и письмо от Хакенкройца, подтверждающее, что ты являешься его специальным посланником, и требующее, чтобы местные отряды мятежников предоставили тебе всю возможную помощь. Оно подделано так искусно, что уверяю, сам Хакенкройц поверит, что оно вышло из-под его пера.

«О да, письма от вождя мятежников, безусловно, очень мне пригодятся, учитывая, что большинство из этого сброда подписывается крестиком, а тех, кто умеет накарябать собственные инициалы, считает подозрительными», - подумал Ловефелл.

Он прекрасно знал, как обычно выглядят провинции, охваченные бунтом. Помимо достаточно организованных и более или менее эффективно управляющихся отрядов повсюду бродят сотни людей, не подчиняющихся ничьим приказам и заботящихся только о добыче и удовлетворении жажды убийства и разрушения. На таких людей не произведёт впечатления ни документы с печатью самого Светлейшего Государя, ни письма вождя мятежников. Тут не помогут и документы, подписанные самим Христом и всеми его Апостолами... Кроме того, бумаги не спасут от стрелы или болта, пущенного из лесной чащи. А выстрелить может каждый. Бунтовщик, имперский наёмник, крестьянин, соблазнившийся видом красивого коня и одежды...

– Кто эта девочка? – Спросил он, несмотря на то, что, во-первых, думал, что получит только уклончивые пояснения, а во-вторых, собственно, и сам знал ответ.

Вишер пожал плечами, и его лицо приняло совершенно отталкивающее выражение, будто ему были отвратительны мысли, рождавшиеся у него в голове, или слова, которые он должен был произнести.

– Ты не захочешь этого знать, – только и сказал он. – Поверь мне, ты не захочешь знать.

И, услышав эти слова, Арнольд Ловефелл обеспокоился гораздо сильнее, чем тогда, когда выяснилось, что он должен отправиться в провинции, охваченные восстанием. Он решил не углубляться в эту тему, прекрасно зная, что это не принесёт желаемого результата.

– Я должен отправиться один?

– Вооружённое сопровождение только затруднило бы тебе задачу, – пояснил Вишер, и Ловефелл признал справедливость этих слов.

– Мы будем молиться за тебя, брат, – закончил встречу Вишер, подняв глаза к потолку, будто хотел взглядом пронзить каменные плиты и дотянуться до неба.

Арнольд Ловефелл склонил голову.

– Уверен, ваша молитва очень поможет мне в выполнении миссии, – сказал он торжественным тоном.

И снова даже самый проницательный наблюдатель не усмотрел бы на его лице ничего, кроме серьёзной сосредоточенности.

Теперь он смотрел на скрытую в тени девочку и спрашивал себя, по каким причинам она так важна для Монастыря. Она казалась обычным смертельно перепуганным маленьким ребёнком. Перепуганным настолько, что сидела неподвижно и оцепенело, словно превращённая в статую, на лице которой вырезаны лишь боль, страх и отчаяние. Её личико было перепачкано, но слезы прочертили в саже светлые дорожки. Ещё недавно золотые волосы теперь напоминали снопик извалянного в пыли льна, а когда-то кремовое платье выглядело словно лохмотья нищенки. Ловефелл не чувствовал в этом ребёнке силы, которая могла бы заинтересовать монахов Амшиласа и которую они могли надеяться использовать. Но он уже слишком много лет работал на Инквизиториум, чтобы не знать, что иногда даже огромная сила может быть скрыта почти идеально. А для её обнаружения служили многочисленные ритуалы, не всегда, впрочем, эффективные. Если бы души и разумы людей, наделённых силой, пылали, словно яркие факелы в тёмной комнате, то можно было бы найти их всех без малейшего труда. А поскольку этого не происходило, то именно в этом и состояла задача Арнольда Ловефелла и подобных ему людей. Инквизиторов Внутреннего Круга. Тех, чьим святым долгом было обнаружение секретов среди головоломок, покрытых тайной.

Один из пьяных крестьян развязал шнур, который поддерживал его штаны, и стоял, расставив ноги, и мочился прямо в огонь и на обгорелое тело барона. Попытался попасть струёй мочи в искажённое лицо рыцаря, а когда ему это не удалось, выругался, невнятно, но замысловато. Потом повернулся в сторону кучи дров, и его мутный взгляд упал на скорчившегося в тени ребёнка.

– А, благородная сука, – зарычал он и пошатнулся.

Инквизитор понимал, что этот момент скоро настанет, что в конце концов кто-то из этой толпы заинтересуется единственной оставшейся в живых из Витлебенов. Крестьян было семеро, но он прекрасно понимал, что эти полубессознательные с перепоя оборванцы не представляют для него проблемы. У него на боку был меч, за голенищем сапога длинный корд, а в кармане плаща мешочек с шерскеном. Проблема заключалась в другом. Во-первых, эта семёрка была не единственной в округе. Поодаль горели другие костры, а между ними всё ещё бродили мятежники. Одни искали возможности выпить, другие осматривались, не удастся ли что-нибудь украсть, третьи просто проверяли, не найдутся ли где-нибудь случайно их приятели или родственники. Во-вторых, Ловефелл только потому сидел с крестьянами, чтобы использовать их на следующий день в своих целях и заставить помочь ему в выполнении миссии. У него уже был план как заставить этих людей отвести его в достаточно безопасное место, откуда уже будет близко до расположения императорских войск. В конце концов, ему ведь хватило счастья на то, что один из этих головорезов умел читать и узнал печать и подпись Хакенкройца. В связи с этим, они относились к Ловефеллу, может, и без особого уважения, но и без враждебности, скорее с чем-то вроде заинтересованности. А если бы инквизитор их убил, пришлось бы искать следующих, которые дали бы себя так же легко убедить. Конечно, спасение Анны-Матильды было приоритетом, но он надеялся, что справится с этим при помощи искусства дипломатии, а не искусства боя. Ибо пробиваться через ряды мятежных крестьян с оружием в руках с ребёнком, переброшенным через седло, не казалось ему эффективным способом выполнения миссии

Черноволосый парень с копьём в руках поднялся на ноги.

– Пошёл вон, – сказал он.

Ловефелла поразило, как спокоен был его голос. Он, казалось, принадлежит не малолетнему щенку, а взрослому, уверенному в себе мужчине. В голосе этом не было ни страха, ни гнева. Так может говорить хозяин, обращающийся к своенравному псу, которого он пока только предупреждает, но без колебаний жестоко накажет в случае неповиновения.

– Ты кого послал? – Завёлся крестьянин и сжал руки в кулаки.

Инквизитор по одному движению мышц черноволосого понял, что произойдёт дальше. Парень ловко перечеркнул ударом его лицо, после чего тупой конец копья со всей силы врезался в промежность противника. Бунтовщик со стоном втянул воздух в лёгкие и рухнул на колени, скуля от боли. И тогда черноволосый сделал то, чего Ловефелл не ожидал. Он вонзил лезвие прямо в горло врагу так, что острие копья вышло из затылка. Мужчина упал на землю, и вокруг его головы растеклась лужа крови.

– Что там? Драка, что ли? – Инквизитор заметил, что рыжебородый безносый повстанец, тот самый, который сумел прочитать письма Хакенкройца, пытается разглядеть, что происходит. К счастью, его слепил свет костра и дым, который ветер как раз нёс прямо ему в лицо.

– Да с кем тут драться? – Спокойно ответил черноволосый. – Налакался и спит себе.

– Ну, хорошо. – Рыжебородый сел на пень и присосался к бурдюку, больше не обращая на них внимания.

Ловефелл поднялся и подошёл к мальчику. Тот обратил на него холодный оценивающий взгляд.

– И вы хотите отведать того же, благородный господин? – спросил он. Он говорил правильно, без характерного для мозельских крестьян акцента.

– Cave me domino ab amico [Сохрани меня, Господи, от друзей (лат)], – сказал инквизитор, указывая движением головы на мёртвого бунтовщика.

– Fide, sed qui, vide [Доверяй, но смотри кому (лат.)], – парировал черноволосый. Ловефелл осторожно присел рядом с ним.

– Браво, браво, как приятно слышать столь изящную латынь в подобном месте. Можешь мне сказать, что ты собираешься делать с этим ребёнком?

Парень молчал, но не потому, что не хотел отвечать. Инквизитор был уверен, что его планы не простирались дальше защиты девочки здесь и сейчас и не заходили дальше, чем до рассвета.

– Что ты им скажешь, как проснутся? – Снова движением головы он указал на труп. – Что он упал на собственное копье? Наверное, даже они не настолько глупы, чтобы поверить во что-то подобное.

– Чего вы хотите, господин?

Инквизитор решил открыть карты. По опыту он знал, что такие действия приносили ожидаемую пользу в удивительно большом количестве случаев.

– Я друг её семьи. Я послан, чтобы отвезти её в безопасное место. И я собираюсь это сделать, с твоей помощью или без неё. Если с твоей помощью, то ты получишь щедрое вознаграждение. Ну, и спасёшь свою голову, а это, наверное, тоже что-нибудь для тебя значит?

– Спасу голову, – он даже не спросил, просто повторил его слова.

– Ты же знаешь, как это закончится. – Арнольд Ловефелл понизил голос. – Самые удачливые из вас будут просто повешены. Остальные будут молить о быстрой смерти.

Черноволосый кивнул, словно соглашаясь с этими предсказаниями будущего. Но инквизитор по-прежнему не мог ничего прочесть на его бесстрастном лице.

– Почему я должен вам верить?

– А у тебя есть другой выход?

– Спросите лучше, есть ли у вас другой выход, кроме как убедить меня, – ответил парень. – Вы не убьёте меня так быстро, чтобы я не успел крикнуть.

– А этот шум, конечно, поможет тебе спасти девочку? – Усмехнулся Ловефелл. Черноволосый снова кивнул.

– Вы, определённо, правы.

Он молчал довольно долго, спокойно сидел на пятках, с копьём, опёртым на бёдра. Инквизитор, однако, был уверен, что этот покой лишь кажущийся, а парень в любой момент готов к отражению атаки.

«Его, должно быть, где-то обучали», – подумал он, – «его учили сражаться. Неужели он был рыцарским сыном?» – Ловефелл слышал о том, что иногда мятежники не убивали господских детей, а позволяли им вступить в свои ряды. Может, это казалось им забавным, а может быть, в некоторых из них просыпалось минутное милосердие к поверженному врагу? Инквизитор, как бы он ни был далёк от признания людей существами, являющими собой венец природы, по опыту знал, что иногда сострадание и милосердие прорастают даже на пропитанной кровью земле.

– Что вы собираетесь делать? – Спросил наконец черноволосый.

– Я поеду с ней в сторону Шенгена, на север. Туда, где собираются императорские войска. Этих я попробую убедить, чтобы они нас сопровождали, что я знаю купца, который хорошо заплатит за маленькую девочку. Пообещаю им долю от этой торговли, а потом... У тебя здесь есть какой-нибудь знакомец или родственник? – Спросил он, не завершив предыдущего предложения.

– Как по мне, можно их всех убить. – Парень пожал плечами. – Если вы справитесь с пятью крестьянами.

– Значит, именно так и поступим, – решил инквизитор. – А ты, если дорожишь своей шкурой, не пытайся меня предать.

На черноволосого его слова, казалось, не произвели никакого впечатления. Он только в очередной раз покивал головой.

– Лезвие одинаково легко входит в горло как простолюдину, так и благородному, – сказал он, а затем в первый раз улыбнулся. – Меня тут только этому и научили, – добавил он. – И, наверное, я хорошо запомню эту науку. Exempla trahunt [Примеры увлекают (лат.)]. – Он посмотрел на дымящееся над пламенем тело барона.

– Vestigia terrent [Следы устрашают (лат.)], – запротестовал инквизитор с улыбкой, которая даже не была наигранной, ибо он думал уже не о настоящем моменте, а о том, что произойдёт через несколько дней или недель, когда императорские войска втопчут бунт в землю.

Но, о да, это была чистая правда. Бедняки поняли, что если богатому вспороть брюхо, он тоже кричит от боли, а из живота у них вываливаются кишки, а не мешки с золотом. Убедились, что рыцари умеют на коленях молить о жизни, а у благородной дворянки между ног то же самое, что и у обычной крестьянки. И чем бы ни закончилось это восстание, они будут об этом помнить. Конечно, если вообще останется кому помнить. А Арнольд Ловефелл был уверен, что родственники перебитого рыцарства постараются, чтобы этих выживших было не слишком много.

– Она. – Он указал подбородком на девочку, которая, казалось, не слушала и не слышала их разговора. Её глаза мёртво смотрели куда-то в пустоту. – Что-нибудь говорила?

Черноволосый молча покачал головой.

– Её зовут Анна-Матильда, – объяснил он парню. – Могу я к ней подойти? – Спросил он мягким тоном.

Подросток кивком разрешил, после едва заметных колебаний, и отошёл в сторону. Инквизитор глубоко наклонившись приблизился к ребёнку. Медленно и осторожно, словно к перепуганному псу, который, испугавшись резкого движения, может прытко ускользнуть. Он сел рядом с девочкой и взял её за руку. У неё были сломанные грязные ногти и засохшая кровь на коже. Она никак не отреагировала на прикосновение Ловефелла. Инквизитор оторвал край рубашки парня, достал флягу и вылил немного воды на материю. Начал мыть руки девочки, медленно и осторожно, словно промывая от грязи гноящуюся рану.

– У прекрасной дамы должна быть красивые ручки, – произнёс он мягко. – Белые и с чистыми ногтями. Иначе как она могла бы играть с герцогиней Изабеллой? – Он вытащил из-за пазухи куклу в кремовом бальном платье. – Видишь, дитя? Это герцогиня Изабелла, которая больше всего на свете любит танцевать на императорских балах. И её можно трогать только чистыми пальцами. Хочешь поиграть с герцогиней Изабеллой?

Анна-Матильда обратила на него взгляд, и Ловефелл увидел, какие красивые и умные у неё глаза. «Как у серны», – подумал он. Она протянула руку и обхватила пальцами фигурку. Поставила её себе на другую руку и покрутила, глядя, как кружится платье. Игрушка была действительно прекрасна, сделана на заказ лучшим в этом искусстве ремесленником, который продавал свои изделия княжеским и королевским дворам. Анна-Матильда подняла куклу и со всей силы ударила её головой об бревно. В руке у девочки остался только корпус. Она подала его инквизитору.

– Уже поиграла, – сказала она и застыла так же неподвижно как и раньше. Инквизитор вынул куклу из пальцев ребёнка и, в общем, рад был одному: дочь Витлебена, видимо, была в состоянии реагировать на происходящие события и понимала, что ей говорят. Это значительно облегчало дело.

– Меня прислали друзья твоих родителей, – сказал он. – Я должен забрать тебя отсюда, Анна. В место, где ты всегда будешь в безопасности. А этот мальчик защищал тебя сегодня от плохих людей и поможет нам сбежать.

– Они вас убьют, – сказала она звонко и чётко. – Но сначала насадят вас на вертел и будут печь на костре. Как кур! – Она рассмеялась беззаботным детским смехом, который в контексте этих слов и в этой обстановке прозвучал зловеще, как смех демона.

А потом замолчала, съёжилась под штабелем дров и моментально уснула.

– Она... она что, сошла с ума, господин? – Инквизитор впервые услышал в голосе парня неуверенность.

– Не думаю, – ответил он, хотя не имел уверенности, что для всех не было бы лучше, если бы так и случилось.

Пока, однако, приходилось заняться ещё одной проблемой. Щенок без необходимости зарезал одного из крестьян, и теперь нужно было что-то делать с телом, ибо существовала вероятность, что убитый был родственником или другом кого-нибудь из мужчин, спящих у костра. И, может быть, этот друг или родич заинтересуется, почему у жертвы проколото горло.

– Неподалёку есть ручей, – сказал черноволосый, будто угадывая мысли инквизитора. – Брошу труп в кусты.

– Так и сделай, – согласился Ловефелл. – Я присмотрю за малышкой.

Парень оттащил тело в сторону, но прежде, чем двинуться дальше, остановился и стащил с мертвеца сапоги.

– Хорошая кожа, хорошие подмётки, – пояснил он, внимательно их разглядев. – Как на меня шиты.

Он ещё и тщательно обыскал одежду убитого, нашёл чётки из золота и драгоценных камней и кулон с золотым крестом.

– Если имперцы найдут у тебя драгоценности, с живого кожу сдерут, – предупредил его инквизитор.

– Вы правы, господин, но они могут вам пригодиться, чтобы подкупить этих. – Парень бросил драгоценности на колени инквизитора.

– Может, и так, – согласился с ним Ловефелл, пряча ценности за пазуху.

Он посмотрел на небо и увидел, что луна всё больше клонится к западу. До рассвета осталось недолго. Он подошёл к девочке и осторожно перевернул её, всё время чувствуя на себе взгляд парня. Ребёнок только засопел сквозь сон. Инквизитор на правой щеке Анны Матильды выписал «Pater», на левой «Filius», на шее «Spiritus Sanctus» и сосредоточенно произнёс короткую молитву. Девочка даже не шевельнулась. Если бы её телом овладел демон, он не смог бы выдержать этого ритуала, проводимого опытным в своей профессии Слугой Божьим, чьё прикосновение и молитва имели огромную силу. Демон должен был бы явить своё присутствие. Заговорить, вызвать у девочки конвульсии, заставить её бежать... Между тем, Анна-Матильда спала крепким, непробудным сном истощённого ребёнка. Ловефелл снял с плеч плащ и тщательно её укутал.

– Давай тоже немного отдохнём, – обратился он к парню. Он заметил, что черноволосый, повернувшись боком, смотрел в темноту, а на его лице появился страх. – Кто-то идёт? – Шёпотом спросил он. – Эй, я к тебе обращаюсь! – Не видя реакции, он дёрнул юношу за плечо.

Тот вздрогнул, словно вырванный из летаргии.

– Нет, господин, никого, – быстро сказал он.

Инквизитор был точно уверен, что к ним никто не приближается. Не слышал шагов или звуков разговора. Но парня что-то напугало.

– Рассказывай! – Приказал он твёрдо.

Но когда увидел его ожесточённое лицо, уже знал, что ни просьбами, ни угрозами ничего от него не добьётся. Он тихо выругался себе под нос и отпустил плечо черноволосого. Сел между стволами, прислонился к ним поудобнее, стараясь, однако, занять позицию, позволяющую в любой момент вскочить на ноги. Одним из элементов его обучения было умение спать с открытыми глазами, одновременно замечая все происходящие рядом события. Этот сон не был настолько освежающим, как обычный, но приносил некоторое расслабление и прибавлял сил. Впрочем, постороннему наблюдателю могло показаться, что инквизитор вообще не спит, а только внимательно смотрит в одну точку.

Он очнулся, когда над холмами уже поблёскивал первый ряд розовых облаков. Но не приход рассвета вырвал его из сна, а стон сидящего в нескольких шагах от него парня. Черноволосый стоял на коленях на земле, а кровь брызгала из его носа и рта. Инквизитор в первый момент подумал, что кто-то ранил его в спину, но почти сразу понял, что парень застыл в болезненном трансе. Его широко раскрытые глаза были полны страха и боли, и, казалось, смотрели в пространство, на самом деле ничего не видя. Он сжал кулаки так сильно, что кровь текла из израненных ладоней. Ловефелл по опыту знал, что, вырывая черноволосого из транса, может ему только навредить, возможно, даже убить. Поэтому он сел рядом, не обращая внимания, что пачкает кафтан кровью, и начал нежно говорить с ним, одновременно освобождая успокаивающую силу исцеляющей тело и душу молитвы. По мере того, как он говорил, мальчик, казалось, успокаивался. Он по-прежнему был погружён в боль, но инквизитор чувствовал, как отступает парализующий его страх. И, наконец, безжизненное тело упало ему в руки.

– Боже, – выдавил черноволосый, и его вырвало под себя.

Он весь дрожал, словно в холодный день вылез из холодной ванны. Ловефелл уже неоднократно видел подобные симптомы и подобный ход транса. Парень, видимо, сумел освободить свою душу, чтобы она поднялась над телом и достигла опасных просторов иномирья. Это была уникальная и очень опасная способность. Уникальная, поскольку после соответствующего обучения давала необыкновенные возможности, и опасная, между прочим, потому, что каждое её использование было связано с угрозой для жизни. Черноволосый, видимо, не мог контролировать это умение, и, скорее всего, не отдавал себе отчёта, чего может благодаря ему достичь. Наверное, оно была для него всего лишь страшным недугом, как приступы падучей для больных эпилепсией. Ловефелл знал, что никто не в состоянии выдержать подобных приступов, если не получит знания об их природе и не научится защищаться от подстерегающих в иномирье угроз.

– Что ты видел? – Спросил он. – Там, где ты был...

Парень поднял на него переполненные болью и залитые слезами глаза.

– Чудовища, – прошептал он. – Там повсюду чудовища. Они смотрели на меня... – Он начал дрожать так сильно, что не мог соединить ладони.

– Казалось, они сотканы из чёрного дыма, так? – Парень надолго замолчал.

– Вы знаете, господин?

– Знаю, – ответил Ловефелл. – Но ты должен подробно рассказать мне, что ты видел.

Он внимательно слушал рассказ черноволосого и с каждой минутой всё сильнее поражался и, одновременно, всё сильнее радовался. Поражался, ибо из рассказа следовало, что мальчик пережил уже несколько путешествий в иномирье, что, по всем правилам, было практически невозможно. А радовался тому, что, оказалось, он привезёт Инквизиции не только Анну-Матильду, но и другую добычу. Неизвестно ещё, насколько он ценен, но, определённо, он подавал большие надежды.

– Всё началось ночью, – продолжал черноволосый, – когда я увидел мёртвых...

– Ты можешь видеть мёртвых? – Ловефелл широко распахнул глаза, искренне поражённый, ибо эта способность была столь же бесполезна, сколь и редка.

– Да, господин. Обычно я их не вижу. Не там, где есть люди. Но здесь... – его сотрясла дрожь, – они бродят и воют от тоски.

«Этого можно ожидать от места, в котором было совершено столько преступлений», – подумал инквизитор. Столько неожиданных и незаслуженных злодеяний. Призраки жертв блуждали, не понимая, что уже не принадлежат к этому миру. В них осталось лишь отчаяние и разъедающая обезумевшие разумы ненависть ко всему, что живёт. Всему, что имеет правильное место, в отличие от них самих, потерявших уже своё. В конце концов они уйдут, чтобы спрятаться в глухом лесу, в болотах, в заброшенных развалинах. Там, где им не придётся смотреть на живых, вид которых пробуждает в них пронзительно-болезненное сожаление о потерянной человечности.

Умение черноволосого видеть мёртвых было ещё одним доказательством того, что он имеет способности, далеко выходящие за рамки понимания обычного человека. Однако в сто раз интересней были его путешествия в иномирье.

– Когда ты теряешь сознание... Что тогда происходит?

– Боль, – прошептал парень. – Невыносимая боль. Но я знаю, что если я сдамся, то они доберутся до меня...

– Фигуры, тени, дымы... Они? Да? – Он покивал головой.

– Я вижу самого себя, словно я лечу на спине у птицы. Я вижу, как стою на коленях и истекаю кровью. И вижу всё это, – он обвёл вокруг рукой, – но по-другому.

– Как?

– Я видел вас, но вы выглядели не так, как сейчас.

– Рассказывай дальше, прошу тебя.

– У вас было лицо старика и кожа цвета пепла. Ваши глаза блестели, словно чёрные языки пламени. – Парень пожал плечами, будто только произнеся эти слова, он понял, что они звучат странно.

«Он увидел, кто я на самом деле», – подумал потрясённый Ловефелл. – «А может, точнее будет сказать, увидел, каким я был когда-то. Гвозди и тернии, что за дьявол живёт в этом парне?!»

– Ваш плащ был соткан из огненных нитей, – добавил черноволосый. – В руках вы держали книгу, которая плакала сотней голосов.

Инквизитор ничего не ответил, только покачал головой, поскольку должен был спокойно обдумать то, что услышал. Он знал одно: его спутник должен быть подвергнут испытаниям и подготовке, ибо существовала большая вероятность, что он окажется ценным приобретением.

Он сел обратно между брёвнами и смотрел, как парень, пошатываясь, уходит в сторону ручья, чтобы умыться от крови.

Анна-Матильда проснулась, как только он встал. Заползла поглубже между штабелей дров и протёрла кулачками глаза. Поплотнее завернулась в плащ, которым инквизитор укрыл её на ночь. Утро и впрямь было прохладным.

– Здравствуй, малыш, – сказал Ловефелл тихим голосом. – Хочешь чего-нибудь поесть?

Она уставилась на него перепуганным взглядом пойманного зверька. Попыталась отступить, но за спиной у неё было препятствие.

– Не бойся, Анна. Я здесь, чтобы отвезти тебя к семье. Уже скоро ты будешь в безопасности. – Инквизитор понял, что ребёнок, скорее всего, не помнит вчерашнего разговора и не помнит его самого.

– Мамочка, – всхлипнула девочка. – Где мамочка?

«Вот искусство, которому меня не обучили», – подумал он с горечью. – «Как говорить с детьми, которые своими глазами видели страдания и смерть родителей и сами чуть не лишились жизни».

– Всё будет хорошо, – сказал он с искренним убеждением, стараясь, чтобы эти слова прозвучали мягко и успокаивающе.

Пятеро крестьян медленно просыпались. Всё ещё погружённые в пьяный ступор, но вырванные из объятий сна утренним холодом. Один из них посмотрел на покрытое сажей тело барона и быстро перекрестился, отступив на несколько шагов. Это тот самый, который помогал насаживать Витлебена на вертел, опознал его Ловефелл. Второй крестьянин сидел на корточках смотрел себе под ноги, что было вызвано, скорее, ночной попойкой, а не отвращением при виде тел убитых. Только рыжебородый, казалось, был почти полон сил, и Ловефелл заметил, что сразу после пробуждения он окинул всё вокруг внимательным взглядом.

– Где Пчёлка? – Гаркнул он.

Инквизитор догадался, что речь идёт о мужчине, которого черноволосый зарезал ночью и чьё тело оттащил в заросли у ручья.

– Значит, на одного меньше при делёжке, – бросил он громко и потянулся.

– При какой делёжке? – Подозрительно уставился на него рыжебородый.

– А как ты думаешь, для чего я держу её здесь? – Он указал на Анну-Матильду. – Под Шенгеном есть купец, который платит золотом за таких девочек. Вы поедете со мной, и каждый из вас набьёт мошну жёлтенькими талерами.

– Под Шенгеном? Это далеко?

– Если не пожалеете ног, к вечеру там будем.

Рыжебородый почесал шрам, оставшийся на месте обрезанного носа.

– И много он даст тех талеров?

– Мне говорили, что он платит сто талеров, если девочка из благородных и если её никто до этого не попортил.

– У меня были две таких, как она, – сказал через некоторое время рыжебородый, снова потирая шрам. – С такими же волосами... Как спелые зёрна... Обе умерли той зимой. Вы думаете, господин, этот купец будет хорошо с ней обращаться? А то я могу её забрать. – Он пожал плечами. – Выращу как свою.

Ловефелла в очередной раз поразила непоследовательность человеческого поведения. Вот человек, который жестоко замучил, обесчестил и убил семью этого ребёнка, теперь заявлял, по-видимому, искренне, что окружит её заботой. Ещё вчера он зарезал бы девочку, скорее всего, сперва изнасиловав, а теперь переживает за неё, ибо она напоминает ему его мёртвое потомство. И, вдобавок, он был готов отказаться от значительной награды!

– Этот купец добрый человек. Он отыщет её родню и получит выкуп. И он заработает на этом, и вы заработаете, – объяснил инквизитор.

– Ну, ладно, – согласился рыжебородый, а потом снова огляделся. – Где этот Пчёлка, собака, запропал? Ты, малой, не знаешь?

Черноволосый пожал плечами.

– Ночью сказал, что идёт себе бабу поискать, – ответил он спокойно. – Наверное, ещё не вернулся.

По мнению Ловефелла, объяснение звучало довольно гладко, поскольку за повстанцами таскались целые стада продажных девок, и, кроме того, другие бунтовщики не убивали дворянок, а держали их живьём и за соответствующую плату предоставляли каждому, кто захотел повеселиться. Поэтому иногда такая баронесса, княжна или другая дама всю ночь то и дело принимала между ног крестьян. Инквизитор видел два дня назад выстроившихся в очередь мерзавцев, трахавших девушка, может, лет четырнадцати, на почти нагом теле которой висели только обрывки дорогого платья. Девушка уже даже не шевелилась, не плакала и не кричала, только глухо стонала от боли в такт двигающимся на ней подонкам. Ловефелл не знал, почему она посмотрела именно на него, но в её взгляде прочёл мольбу. Слова, заключённые в этой немой просьбе, звучали не «спаси», а «убей меня». Конечно, он повернулся и ушёл, ибо что ещё он мог сделать?

Безносый мужчина вперил в черноволосого злой взгляд выцветших глаз.

– А зачем ему было искать бабу, если господин Раймунд велел ему, три года тому, отрезать член вместе с яйцами?

«Прекрасно», – подумал Ловефелл. – «И как тут не поверить утверждению, что ложь – отец проблем? Как не согласиться с греческим поэтом, который сказал, что «иногда правда выходит наружу, хотя её никто не искал»»?

– За бабой, не за бабой, кого это волнует? – Громко сказал он нетерпеливым тоном, но в то же время приближаясь к рыжебородому. – Пакуйте свои манатки, если хотите заработать. А если нет – скатертью дорога. Идите себе искать вашего Пчёлку!

Уже казалось, что всё закончится хорошо, когда вдруг взгляд рыжебородого соскользнул на ноги парня.

– А почему на тебе, пёсья стерва, Пчёлкины сапоги? – Медленно спросил он.

Инквизитор вздохнул с искренним и неподдельным сожалением. Выхватил нож и изящным размеренным движением швырнул его прямо в грудь мятежника. Лезвие вошло по рукоять, а безносый сделал два шага назад. На его кафтане растекалось красное пятно.

– Вы что, господин? Вы что? – Простонал он с удивлением и упал навзничь.

Ловефелл вытащил из ножен меч и двинулся к следующему мерзавцу. Краем глаза он заметил, что черноволосый со всей силой пригвоздил копьём к земле блюющего крестьянина, который не успел не только встать, но, наверное, даже понять, что произошло.

Инквизитор с разворота размахнулся, рубанув очередного врага по лицу и груди. Потом плавно отступил в сторону, избегая размашистого, очевидного удара топором, и вонзил остриё в живот третьего из бунтовщиков. Остался последний, но тот, недолго думая, взял ноги в руки. Что ещё хуже, он кричал во всё горло, отчаянно призывая на помощь. Ловефелл понял, что ни за что на свете не догонит молодого, гибкого мужчину, а копьё было возле коня, и он не успел бы до него вовремя добежать. К счастью, мальчик проявил инициативу и интеллект. Он поднял камень, прицелился, размахнулся и попал убегающему прямо в затылок. Мятежник повалился на землю, словно сражённый молнией.

– Знатный бросок, парень, – усмехнулся Ловефелл, после чего неторопливо подошёл, чтобы дорезать потерявшего сознание. Провёл лезвием ему по горлу, правда, без сожаления, но с недовольством, что его вынудили прибегнуть к насилию, которого можно было бы избежать, если бы обстоятельства сложились иначе.

Теперь действительно приходилось поторопиться, ибо с каждой минутой росла опасность, что они окажутся нос к носу с одной из бродящих в окрестностях вооружённых групп. И найти объяснение наличию пяти трупов было бы не так легко.

Ловефелл взял девочку на руки и перенёс её на седло, потом сам вскочил вслед за ней.

– Надеюсь, у тебя сильные ноги, карапуз, – сказал он.

– Подождите, господин. – Черноволосый хлопнул себя по лбу. – Я кое-что вспомнил, и, может быть, вы решите, что это стоило вспомнить.

– Что именно?

– Здесь в окрестностях есть замок, который так и не удалось взять, – сказал парень. – Наверное, было бы безопаснее искать убежища именно в нём.

Инквизитор, искренне обрадованный, захлопал в ладоши.

– И ты только сейчас мне об этом говоришь? Ведь это настоящий подарок судьбы! Как называется этот замок?

Перед отъездом из Монастыря Ловефелл внимательно ознакомился с картами местности (а в Амшиласе хранился по-настоящему королевский набор карт) и теперь, может быть, не мог бы служить в качестве проводника, но, по крайней мере, имел достаточно хорошее представление о положении городков, деревень и замков. Всю ночь он корпел над пергаментами и считал, что его усилия на что-нибудь пригодятся.

– Этого я не знаю, господин, и найти его, наверное, тоже не смогу. Рассказывали, что в нём засел бастард какого-то князя.

– Юнглинстер – без колебаний решил инквизитор. – Я уверен, что речь идёт о замке Юнглинстер.

Черноволосый только покачал головой, поскольку, видимо, это название ничего ему не говорило. Но если и в самом деле бунтовщикам сопротивлялась именно эта крепость, то это была поистине хорошая новость, ибо Юнглинстер находился всего в нескольких милях от того места, где они расположились лагерем. Ловефелл надеялся, что, во-первых, парень ничего не напутал, а во-вторых, что замок на самом деле уцелел. Потому что противниками господ рыцарей часто было не только мятежное крестьянство, от которого, как правило, защищали высокие стены и хорошо вооружённые солдаты. Наибольшую угрозу представляли жители замка. Конюхи, повара, свинопасы, садовники – те, кого обычно не замечают, а если замечают, то только чтобы дать им распоряжение или приказать высечь за неповиновение или нерасторопность. Это они потом проявляли наибольшую беспощадность, наибольшую жестокость и величайшую изобретательность, чтобы отомстить. Ибо нет ничего хуже униженного слуги, который волею судеб получает власть над своим бывшим хозяином. Ловефелл был уверен, что в этих случаях речь даже не шла о богатствах, которые они могли захватить. Но изнасиловать жену и дочерей на глазах у господина, а потом приказать пороть его до тех пор, пока мясо не начнёт отставать от костей – о да, в этом таился настоящий восторг для сердец униженных слуг.

Замок Юнглинстер возвышался на вершине холма подобно каменному великану, гордо озирающему в окружающие его долины. Эта твердыня не была спроектирована архитектором с утончённым вкусом, придерживающимся новомодных веяний. Здесь всё дышало простотой. И именно в этой простоте крылась сила, ибо замок напоминал сжатый для удара кулак. Вокруг цилиндрического донжона и квадратной жилой башни поднимались две полосы толстых стен, из которых вырастали небольшие башни для лучников. И ещё одно инквизитор увидел весьма отчётливо. На вершине стены, со стороны ведущей на холм дороги, торчал надетый на пики ряд голов. Так, похоже, Людвиг Бастард отблагодарил своих подданных, которые захотели открыть ворота замка армии мятежников. Самих повстанцев не было видно в окрестностях. По-видимому, они признали, что захват хорошо охраняемого и хорошо укреплённого замка превосходит их силы, и предпочли поискать добычу полегче.

Они поднимались по вымощенной дороге, ведущей к замковым воротам. Дорога была извилиста, но достаточно широка, чтобы по ней без труда могли проехать две конные повозки. Ловефеллу только не нравилось то, что в нескольких местах у дороги росли густые кусты, тянущиеся вниз и вверх по каменистому склону. Трудно не заметить, что они создавали идеальное место для подготовки засады на невнимательного путешественника. Инквизитор, правда, не думал, что кому-то захотелось бы прятаться неподалёку от рыцарского замка, когда в окрестностях было столько мест для грабежа, но, с другой стороны, разве не именно здесь и можно было застать врасплох беглецов, направляющихся в Юнглинстер? Разве не здесь можно было захватить людей, которые с остатками имущества подошли к единственному безопасному оазису в окрестностях? Хотя, несмотря на свои подозрения, у него не было другого выбора. Приходилось ехать дальше, хоть бы и оказалось, что в зарослях их подстерегает вся крестьянская армия. Он только сильнее обнял девочку, так сильно, что она аж болезненно взвизгнула, и наклонился в седле.

– Смотри внимательно, – вполголоса приказал он черноволосому, – и скажи, если только увидишь что-то подозрительное.

Почти в тот же момент рядом с его плечом просвистел камень, попав лошади прямо в лоб. Одновременно он услышал болезненное ржание коня и рёв нескольких глоток. Краем глаза он увидел, что из зарослей вывалились несколько крестьян и теперь несутся в его сторону что есть сил. У одного в руках были вилы, у второго - дубинка, у третьего, похоже, топор... Ещё один камень на два пальца разминулся с головой Ловефелла. И тогда, к сожалению, его натренированный и послушный жеребец поднялся на дыбы. Инквизитор крепче схватил поводья, чтобы обуздать коня, но лошадь боком врезалась в парня. Тот потерял равновесие и упал на дорогу. Ловефелл не успевал его спасти. Он ударил лошадь шпорами и галопом помчался в сторону замка, левой рукой крепко прижимая к себе девочку. Она была важнее всего, и её следовало спасти любой ценой. Но он сделал единственное, что мог, чтобы помочь парню. Он потянулся к копью, покачивающемуся у седла, развернулся, размахнулся, прицелился и бросил. Бросил так, чтобы оно воткнулось в землю рядом со щекой лежащего на краю дороги черноволосого.

– Так-то ты отплатил за мою доброту, сукин сын?! – Заорал он достаточно громко, чтобы быть уверенным, что его услышали все вокруг.

А потом снова пришпорил коня и, склонившись в седле, помчался к воротам замка. Рядом с его ухом вжикнула стрела, но после этого он уже знал, что и он сам, и Анна-Матильда, теперь в безопасности.

У Людвига Бастарда были пламенно-рыжие волосы, орлиный нос и неприятные шрамы на левой щеке. Он восседал в высоком изукрашенном кресле, рядом с ним на подобном кресле сидела высокая женщина с кротким лицом юной Мадонны и высоко уложенными волосами цвета воронова крыла.

– Приветствую вас, господин Людвиг, и вас, госпожа, и от всего сердца благодарю за то, что вы спасли жизнь мне и девице, которая находится под моей опекой, – поклонился инквизитор. – Позвольте представиться, – продолжил он. – Я Арнольд Ловефелл, и я имею честь быть посланником Светлейшего Государя, что я незамедлительно могу доказать, предъявив вам соответствующие бумаги.

– Так предъявите, – приказал Бастард.

Инквизитор нагнулся, вытащил нож и осторожно разрезал голенище сапога. Вытащил плотно свёрнутые в рулончик императорские документы. Он вручил их слуге, который затем передал бумаги Людвигу. Бастард внимательно изучил письмо.

– Милостивый Государь просит оказать вам помощь, так скажите, как я могу это сделать, – сказал он без лишних предисловий, когда ознакомился с документом.

– Дайте мне денёк отдохнуть и, по милости своей, приютите в замке, ребёнка, которого я вывез из пожара. Эта девочка – Анна-Матильда Витлебен, последняя из рода...

– Так значит, Лотар мёртв, – мрачно заключил Бастард. – А ещё в прошлом месяце мы охотились вместе. Господи, прими его в Царство своё. – Он размашисто перекрестился.

– И да осияет его свет вечный, – добавил Ловефелл. – Жена и две старшие дочери также отправились уже к свету Господню, – добавил он чуть позже.

– Вы видели это своими глазами?

«Интересно, что бы он сделал, если бы я сказал ему, что ел жареное мясо барона», – мелькнула у инквизитора мысль. – «Наверное, он и меня прикажет изжарить на вертеле, а может, даже заставит меня отведать собственной плоти».

– Имел такое несчастье, – подтвердил он, склонив голову.

– Расскажите, – коротко приказал Людвиг.

– Простите. – Инквизитор направил взор на даму, сидящую рядом с Бастардом. – Но я бы предпочёл ознакомить вас с этой печальной историей с глазу на глаз.

– Расскажите, – отозвалась дама звучным голосом, – не обращая внимания на слабость моего пола. Уверяю вас, вы не расскажете ничего, чего бы мы не слышали раньше от других беглецов.

Ловефелл, поставленный перед необходимостью, изложил всё, что видел, стараясь, однако, осторожно подбирать слова, учитывая присутствие женщины. Впрочем, даже, осторожно рассказанная история оказала устрашающее воздействие на людей, для которых не было обыденным соприкосновение со столь ужасной жестокостью.

– Боже, Боже, Боже... – прошептала дама, когда он закончил.

– Там не было Бога, – с искренней ненавистью в голосе прервал её Бастард. – Скажите мне, господин Ловефелл, – он повернул искажённое гневом лицо в сторону инквизитора, – что делал Бог, когда моего двоюродного брата пекли на вертеле, а его жене сжигали внутренности?

Инквизитор не собирался дискутировать с рыцарем о вере, религии или Боге. Так что он только смиренно склонил голову, будто его угнетало бремя этого вопроса, и он не мог найти на него ответ.

– Некоторые говорят, что он смотрел со своего небесного престола и смеялся до колик, и чем громче доносились до его ушей стоны убиваемых, тем громче он смеялся.

Инквизитор смолчал, хотя Бастард зашёл сейчас слишком далеко.

– Я, однако, верю в нечто другое, господин Ловефелл. Я верю, что Его просто нет...

– Прекрати, Людвиг, –обратилась к рыцарю дама. – Не богохульствуй, ради Бога!

– Я не богохульствую, ибо мне некого хулить. – Бастард засмеялся безумным смехом. – В небесах, на которые мы смотрим с надеждой, живёт лишь пустота, господин Ловефелл, – он на мгновение умолк и тяжело дышал. – Вы не протестуете? А может, вы согласны со мной? – В его вопросе слышались нотки презрения, с которым уверенный в себе и своей правоте аристократ мог бы разговаривать с нищим оборванцем.

– Смиренно признаю, что я не настолько образован, чтобы посвятить себя богословским размышлениям, – тихо сказал Ловефелл. – И единственная проблема, которая меня занимает, это как можно лучше исполнить волю Светлейшего Государя, которую он изволил изложить мне собственными губами.

Бастард фыркнул.

– Я вижу, вы искушённый придворный, господин Ловефелл, но я вспоминаю, что говорит Писание: «Но да будет слово ваше: да, да; нет, нет».

«Удивляет эта манера вероотступников ссылаться на библейские цитаты», - подумал инквизитор, но, конечно, не произнёс ни слова. Если Бастард хотел порвать с Богом и верой, то это было только его дело. До поры...

– Эх! – Бастард махнул рукой. – Что попусту болтать языком. Вернёмся лучше к вашим делам. Девочка пусть остаётся, и я позабочусь о ней как о собственной дочери. Вам, если надумаете ехать дальше, я дам в дорогу всё, что вам нужно. Свежего коня, припасы, деньги, если вам не хватает. Не дам только людей, ибо не хочу их потерять.

– Покорнейше благодарю вас, ваша милость, – поклонился Ловефелл. – За ребёнком я вернусь, как только восстание утихнет, ибо Светлейший Государь повелел мне отвезти её в Аахен, чтобы она находилась при императорском дворе.

– Конечно, императорский лучше, чем мой, – согласился Бастард. – Для девочки это тем лучше, что император как раз и найдёт ей жениха из хорошей семьи. Иначе что бы делала сирота? Замок сожжён, владения разорены... Пройдут годы, прежде чем всё это... – он не закончил и только снова махнул рукой.

Трудно было не согласиться с этим выводом. Инквизитор, проезжая по опустошённым повстанцами землям, сам задавался вопросом, сколько лет займёт их восстановление. Поскольку, в конце концов, речь шла не только о крепостях, домах, ремесленных мастерских или мельницах. Речь шла не о сожжённых полях, выкорчеванных виноградниках, фруктовых деревьях, которые пошли на дрова для костров. Речь не шла даже о господских животных, которые во многих местах были перерезаны без всякой видимой цели. Бунтовщики даже не забирали мясо и шкуры, оставляя туши гнить на дороге или в поле. Не об этом шла речь. Проблема была в том, что на Мозеле просто не останется рабочих рук, особенно когда имперские войска подавят восстание. Когда наступят спокойные времена, нужно будет привезти людей из других регионов, соблазняя их наделами, налоговыми льготами, подарками...

– Жаль этих людей и жаль эту землю, – проговорил Бастард, глядя на вид за окном. – Пожгли сады, выкорчевали виноградники, отравили колодцы... А ведь сами здесь жили. Годами, поколениями... Откуда в людях берётся столь неразумная страсть к разрушению, господин Ловефелл?

– По наущению Врага, – ответил инквизитор.

– Так говорит и мой капеллан. – Бастард пожал плечами. – А я боюсь, что не наущениям сатаны мы должны приписать всю вину, а омерзительным изъянам нашей природы.

– Бог нам поможет, – заявила сильным голосом дама, – что бы ты о Нём ни думал, Людвиг.

Бастард на этот раз не стал спорить.

– А вы знаете, господин Ловефелл, что они не делают различий, имел их хозяин тяжёлую руку или пытался облегчить жизнь подданных? Ко всем нам они относятся одинаково, независимо от того, как мы поступали. Раймунд Серый Плащ заморил в подземельях с сотню крестьян, собственноручно пытал детей на глазах их родителей. Сажал на кол, велел отрезать руки и ноги, вырывал носы и уши. Они утопили его, кажется, в выгребной яме, а его семью... – Он махнул рукой. – Не хочу говорить, какие зверства над ними учинили. Но у Лотара было мягкое сердце. В начале весны раздавал бедным еду, давал без процентов в долг на инструменты и зерно, а зимой позволял крестьянам рубить деревья в своём лесу. Он говорил: «День, в который не сделал доброго дела – потерянный день». Вот они ему и отплатили. Его собственные слуги открыли ночью ворота замка.

Инквизитор уже слышал подобные истории и, что ещё хуже, в значительном большинстве они были правдивы. Мятежный кровожадный сброд на самом деле не обращал внимания, кого мучает и убивает. Милосердный аббат, использующий монастырские припасы чтобы накормить голодающих, был столь же хорошей целью как жестокий правитель, позволяющий своим подданным подыхать от голода. Здесь не имели значения хорошие или плохие поступки, а лишь факт принадлежности к ненавидимому сословию «благородных господ».

– Идите уже, господин Ловефелл, – приказал Бастард, по-прежнему глядя на долину, расстилающуюся у подножия замка. – Отдыхайте, ведь завтра вам предстоит отправиться в дорогу.

Инквизитор выполнил миссию, которую ему поручили в Монастыре. Выполнил её, и знал это, не собираясь принимать вид ложной скромности, с идеальным совершенством. Он спас ребёнка, отвёз его в безопасное место в целости и сохранности, несмотря на то, что путешествие по охваченному бунтом краю было столь же безопасно, как хождение по лезвию бритвы. Теперь он мог спокойно переждать восстание в замке Юнглинстер, а затем спокойно, в сопровождении нанятой стражи, отвезти Анну-Матильду в Амшилас. И никто не имел бы права сказать ему худого слова. Но Ловефелл не стал бы тем, кем стал, если бы дословно придерживался законов, приказов и положений. Он всегда хотел чего-то большего, его всегда переполняли страсть и желание к преумножению знаний. И сейчас он знал, что не смог бы простить себе, если бы не попытался найти черноволосого парня, который обладал сверхъестественными способностями огромной силы. Ловефеллом двигало не чувство благодарности и ответственности за жизнь недавнего товарища. Да, он почувствовал симпатию к мальчику, но это не имело никакого значения. В жизни ему уже приходилось убивать или становиться причиной гибели людей, которых он любил, случалось ему и помогать возвышению тех, кого он презирал. Его собственные чувства не имели никакого значения, они были словно пыль на ветру по сравнению со священной миссией, в которой он имел честь участвовать. А парень мог оказаться полезен. Он был умён, спокоен, решителен и имел определённую долю беспощадности, необходимой в жизни Слуги Божьего. И, кроме того, он обладал уникальными способностями. Всё это означало, что он мог бы стать материалом для хорошего, если не выдающегося, инквизитора. Конечно, пока он был лишь куском дерева, но подвергнутый обработке искусными резчиками, возможно, станет ценным изделием, весьма полезным в распространении святой веры.

К Ловефеллу отнеслись с особым уважением, так как он получил собственную комнату, несмотря на то, что в замке находилось множество беженцев. Однако ведь не каждый день в замок попадал кто-то, кто выполнял миссию для Светлейшего Государя и имел лично им подписанные бумаги. Комната, правда, была клетушкой, немногим больше собачьей будки, но, по крайней мере, обеспечивала долю интимности. А именно изоляция и одиночество в этот момент были нужны Ловефеллу больше всего. Ибо он собирался, отправиться в путешествие, которое искренне ненавидел, и которое сулило не только боль и страх, но и опасность для жизни. Путешествие, ведущее через сознание к страшным лабиринтам иномирья, в котором множество вопросов, сокрытых от людских глаз, были полностью ясны. Только таким образом он мог найти парня, находящегося в руках мятежников. Обычные поиски напоминали бы попытку найти зелёную булавку в сосновом лесу. Бунтовщики, по всей вероятности, покинули окрестности замка. В конце концов, через две молитвы после побега Ловефелла через ворота выехал десяток конных - солдаты в кольчугах, с мечами и луками. Орава мерзавцев унесла ноги, не дожидаясь этой демонстрации силы.

Поскольку солдаты не нашли тело парня его, видимо, забрали с собой. Вопрос только в том, признали они его за своего или же хотели допросить или помучить. Инквизитор надеялся, что черноволосый был жив, и что обряд не будет проведён впустую. Он также надеялся, что никто не удивит его во время путешествия, ибо, во-первых, он был в это время беззащитен, а во-вторых, то, что происходило с его телом, могло не только напугать обычных людей, но заставить их принять инквизитора за чернокнижника. И слишком ироничным окончанием его жизни было бы, если бы он закончил её на наскоро сложенном костре...

Для вхождения в транс не требовалось многого. Точнее говоря, нужны были две вещи. Одной из них было наполненный водой ушат, достаточно большой, чтобы внутри поместилась голова. И такой ушат как раз стоял в углу комнаты. Второй вещью был кусок ткани, оторванный от рубашки парня. Ловефелл возблагодарил Бога за то, что после того, как отмыл руки Анны-Матильды, машинально сунул этот клочок материи за пазуху. Теперь он должен был стать ключом к успеху.

Ловефелл разделся до пояса, опустился на колени и произнёс молитву. Затем придвинул ушат, наклонился и сунул голову в воду так, чтобы она погрузилась в неё аж до шеи. Задержал дыхание и крепко зажмурился, хотя это и не могло ни помочь, ни навредить ему в ходе ритуала.

Всё началось как обычно. С шума в ушах и расплывающихся под закрытыми веками красных кругов, которые, по мере того, как заканчивался воздух, превратились в кровавую завесу. Позже он почувствовал нарастающую боль в лёгких, отчаянно жаждущих хотя бы глотка воздуха. В этот момент всегда появлялся страх. Независимо от того, что инквизитор уже так много раз проводил этот ритуал, что это стало для него почти привычным. Это был просто необузданный страх человека, которого лишают воздуха. Но этот момент нужно было перетерпеть, ибо когда желание дышать стало единственной мыслью, Ловефелл ворвался в иномирье.

Как обычно, он воспринимал иномирье как вихрь пламени. От ярко-жёлтого и до напоминающего цветом наичернейшую сажу. Но это по-прежнему было пламя. В большинстве своём смертельно опасное. Иногда в нём лежали многоногие ползучие существа, которые чаще всего быстро ускользали куда-то в пустоту, но иногда поднимались на задних ногах и вперивали в Ловефелла странный взгляд бестелесных, бесцветных глаз. Глаз, затопленных ненавистью ко всему живому. Никогда ещё не случалось, чтобы какая-либо из этих тварей напала на него, но инквизитор знал, что должен быть готов к подобной ситуации и уметь эффективно защититься в случае нападения.

Кусок материи, который он собирался использовать, поблёскивал, словно чистое серебро. Он сосредоточил на нём внимание. На лоскуте, оторванном от рубашки черноволосого. Теперь он должен был связать её астральный нитью с владельцем. Подобная попытка несла с собой большой риск. Если парень был мёртв, то созданной связью сможет воспользоваться кто-нибудь из существ, обитающих в иномирье. И, безусловно, сразу после этого не колеблясь напасть на инквизитора, желая захватить и забрать себе его силу. Для жителей Юнглинстера дело завершится тем, что они найдут полуголого Ловефелла с головой в ушате, наполненном водой, и будут задаваться вопросом, что заставило инквизитора принять столь смертоносную ванну. Но если молодой человек был жив, то астральная нить свяжет его с предметом, который принадлежал парню. Свяжет настолько сильно, что ещё как минимум два дня инквизитор будет в состоянии видеть её в реальном мире. Тонкую, почти прозрачную, словно паутинку бабьего лета, свисающую в залитом солнцем лесу.

Установление этой связи напоминало попытку протянуть конопляный канат через узкое игольное ушко. На первый взгляд это казалось невыполнимой задачей. Однако Ловефелл не только должен был её выполнить, но и сделать это действительно быстро. В противном случае он задохнётся от недостатка воздуха, его тело ослабнет, а он сам останется в ушате, с лёгкими, заполненными водой. Инквизитор сконцентрировал все силы, чтобы изменить реальность под свои представления. Вот перед ним толстая верёвка и ушко иголки, а он должен превратить их в нить и ворота. Когда он сосредоточился на этой задаче, то увидел, что пламя начинает опасно колебаться, и бьющий от него жар становится всё более невыносим. Ему нельзя было поддаваться слабости, он не мог отвлечься. В этом, как обычно, помогла молитва, способствующая успокоению разума. Пламя приблизилось, узким языком проехалось по плечу инквизитора. Ловефелл не позволил боли лишить его концентрации. И, в конце концов, ему удалось. Серебряная нить, напоминающая блестящую верёвку, протянулась в пространство. И как раз вовремя, ибо пламя снова скользнуло по руке мужчины.

Ловефелл вырвал голову из ушата, кашляя и отфыркиваясь. Он упал на пол, и его вырвало водой, лёгкие мучительно болели. У него не было зеркала, чтобы в него посмотреться, но он понимал, как выглядит в данный момент. Его глаза налились красным, словно глаза демона, а кожа приобрела оттенок пепла. Он ещё долго не поднимался с земли, но он знал одно: опять всё получилось, как он задумал. Он не только выжил, но и создал нить, которая приведёт его к цели. Когда он встал, то увидел её, блестящую в воздухе и проходящую насквозь через стену. Он также увидел, что у него обожжено правое плечо, так, будто кто-то минуту назад жёг его тело факелом. И только сейчас он почувствовал исходившую от него боль.

У него в дорожном мешке были холщовые бинты и фляга с водкой, так что, стиснув зубы от боли, он сначала залил рану жгучей жидкостью, а потом наложил повязку. Ему и так повезло больше, чем черноволосому парню, путешествия которого в иномирье были гораздо более опасны и изнурительны для здоровья. Ловефелл после каждого ритуала очень быстро приходил в себя, но приходилось также признать, что предел его возможностей был весьма ограничен. Найти пропавшего человека или предмет, связать в иномирье душу ведьмы или колдуна – на этом, собственно, и заканчивались способности инквизитора в этой области. Он не замечал, к сожалению, реального мира в его изменённом виде, а лишь оказывался посреди пламени.

Поэтому он не мог увидеть истинную суть вещей и предметов так, как после соответствующей подготовки мог бы это делать его недавний попутчик. Но и без того возможность создавать астральную нить не раз пригождалась ему как во время миссий, выполняемых им для Монастыря, так и в личной жизни. Когда-то он с удивлением подумал, что мог бы таким образом находить скрытые клады, но ведь наличие благ мирских находилось далеко не на первом месте в его списке желаний. Конечно, он сознавал тот факт, что большинство людей рождались, жили и умирали, одержимые жаждой золота. Он не осуждал эту жажду, ба, он даже хорошо её понимал. Беда лишь в том, что для него она ничего не значила. Он не искал богатства по той же причине, по которой гордый феодал не подбирал брошенный на дороге медяк: эта мелкая монета ему ни для чего не нужна, и наличие её или отсутствие ничего не изменит в его жизни.

Вечером он спустился в гостиную на первом этаже замка, где был подан сытный, хотя и простой ужин. Много хлеба, густой соус из винограда, тушёная в меду свинина, несколько жареных каплунов, и к этому много молодого сидра. Как видно, Людвиг не привык ублажать своё нёбо, впрочем, этому трудно было удивляться в тяжёлые времена, когда окрестные деревни были опустошены, а из замка было страшно высунуть нос, чтобы не попасть в лапы повстанцев. В зале собралось несколько десятков человек, и значительнейших гостей, в том числе и Ловефелла, Бастард пригласил за свой стол. Вечеря выглядела словно поминки. Каждый из присутствующих здесь потерял недавно кого-то из семьи или, по крайней мере, друзей или знакомых. Наверняка многие не имели вестей от близких им людей, хотя всё ещё верили, что им удалось пережить восстание. Выпит был только один тост, за Светлейшего Государя и его армию, было произнесено за это несколько молитв, но громче всего прозвучали слова «и дай нам силы не прощать должникам нашим».

«О, да», – подумал Ловефелл, – «прощения, по всей вероятности, не будет. А даже если бы и было, этот мятежный сброд воспринял бы его только как слабость. Толпе нужно будет дать столь страшный пример, чтобы сама память о грозной мести остановила её от бунта в будущем. Только так можно обеспечить спокойствие на этой земле. Хотя в течение нескольких следующих лет это будет мёртвое спокойствие. Но разве сам Иисус после полного славы сошествия с Креста не утопил Иерусалим в крови? Разве в те дни не бродили среди гор трупов, достигающих второго этажа? Страшную цену заплатил Иерусалим за то, что не принял своего Царя, Господа и Спасителя, осудил его и приговорил к мукам. Столь же страшную цену заплатит сейчас народ Мозеля...»

Инквизитор проснулся с рассветом. С удовлетворением он увидел, что ему уже почистили и оседлали лошадь, но удивился, что у дверей конюшни стоял сам Бастард. Ловефелл с уважением поклонился, Людвиг ответил милостивым кивком головы.

– Вы уверены, господин Ловефелл, что должны ехать? Вы не можете подождать несколько дней?

– Господин решает, слуга делает, – ответил инквизитор с улыбкой. – Спасибо вам за заботу, господин Людвиг.

– В не лучшее время вы туда доберётесь, – вздохнул Бастард. – Моя госпожа велела вам кое-что передать. – Он протянул на ладони золотой медальон с ликом Богоматери Безжалостной. – И наказала мне пожелать вам, чтобы он вдохнул в вашу душу мужество, а сердцу дал силы, чтобы оно позабыло о милосердии.

Ловефелл принял медальон с глубоким поклоном.

– Поблагодарите, будьте добры, благородную госпожу и заверьте, что я буду носить её дар у сердца. А о милосердии я давно уже забыл, – добавил он.

– Так же, как и все мы забудем, когда придёт час расплаты, – отозвался Бастард. – Скоро будет две недели тому, как я поклялся перед образом Иисуса Мстителя, что не успокоюсь, пока не надену на пики головы ста мятежников. – Он поднял голову и направил взгляд на щерящиеся со стен черепа. – Сейчас их у меня почти пятьдесят.

– Боже вам помоги, господин Людвиг, выполнить это достойное обещание, – сказал Ловефелл. – И спасибо вам ещё раз за спасение и гостеприимство. Если Бог даст, я вернусь через пару дней и заберу, с вашего позволения, ребёнка.

– Я сомневаюсь, что вы вернётесь, – честно ответил хозяин замка. – И если так случится, скажите мне, как я должен поступить с дочерью Лотара.

– Осмелюсь верить в лучший исход, чем вы, господин Людвиг, – бросил инквизитор весёлым тоном. – Но, если мне придётся сложить голову, подождите, пожалуйста, следующего посланника, и он заберёт девочку.

– Так и сделаю, – сказал Бастард, после чего повернулся и пошёл в сторону замка.

– Достойный господин, – крикнул Ловефелл и быстрым шагом подошёл к Бастарду, – почти совсем забыл...

Он полез за пазуху и вытащил драгоценности, которые черноволосый взял у убитого крестьянина.

– Может, это принадлежало Витлебенам, а если даже и нет, будьте добры, сохраните это для малышки.

Бастард долго разглядывал чётки и кулон.

– Вот и всё, что осталось от имущества Лотара... Хотя, можно также сказать, что другим повезло и того меньше.

Он принял драгоценности от инквизитора, и на этот раз протянул ему руку.

– Возвращайтесь скорей, – попросил он на прощание.

Стражники уже были извещены, поэтому Ловефеллу открыли ворота. Конечно, не главные, большие, прочные и усиленные железными плитами, а небольшую калитку в стене, достаточно широкую, чтобы через неё могла пройти лошадь.

– Боже вам помоги, господин, – сказал охранник, и когда Ловефелл уже стоял за стеной, захлопнул калитку с явным облегчением.

Блестящая ниточка вела в худшем из возможных направлений – на север. Худшем, ибо по всем прогнозам именно на севере, где-то на полях рядом с Шенгеном, должна была состояться битва между мятежной чернью и войсками Светлейшего Государя. Ловефелл не сомневался, каким будет исход этой битвы. Мятежников могло спасти только чудо или необыкновенное бессилие императорских командиров. Между тем, как следовало из того, что он слышал ранее, владыка поручил неформальное командование над всеми войсками молодому капитану Савиньону, который, несмотря на низкое происхождение и столь же низкую внешность, считался искуснейшим из тактиков. Инквизитор надеялся, что ему не придётся попасть в ловушку между двумя армиями, и рассчитывал на то, что те, кто захватил черноволосого, проявят хоть немного инстинкта самосохранения и сбегут туда, где Макар телят не гонял, видя надвигающуюся с севера бурю.

Ловефелл пересёк берёзовый лес, поднялся по скалистому склону холма и внезапно оказался на залитой солнцем вершине. Именно с этой вершины с восторгом и удивлением он посмотрел на простирающуюся под его ногами равнину.

– Вот это я нашёл себе театр, – прошептал он про себя.

Поскольку он действительно занял позицию, на которой, безусловно, к нему с радостью присоединился бы вождь любой из армий. Слева, далеко за лесом, он видел императорские войска. Видел ровные четырёхугольники пехоты, различал марширующих арбалетчиков, несущих на спине большие тяжёлые щиты. Удивило его только то, что он нигде не мог обнаружить рыцарских знамён, а перед фронтом пехоты было лишь несколько сотен всадников, собравшихся под красным императорским знаменем Хокенстауффов. Позже он заметил ещё линию фламандских аркебузиров, но и этих кавалеристов было немного – может, сто, может, сто двадцать. Когда он повернул голову направо, то смог взглянуть на бурлящую массу мятежников. И если ряды императорской армии напоминали тщательно выстроенные шахматные фигуры, то крестьянская армия казалась шахматной доской, на которой все фигуры опрокинуты и перемешаны как попало. В этом бардаке выделялся только лагерь, состоящий из соединённых цепями фургонов. Вокруг него собрались самые дисциплинированные отряды мятежников. На правом фланге стояла конница повстанцев – несколько сот человек, завербованных среди стоящих вне закона местных раубриттеров [рыцари-разбойники (прим. пер.)] и их людей. Уже на первый взгляд было видно, что крестьянская орава значительно превосходит числом войска императора. Но Ловефелл был уверен, что, несмотря на это, один бургундский полк бесконечно превосходит выучкой и вооружением даже втрое более многочисленного врага. Кроме того, с такой высокой точки было хорошо видно, что армия мятежников, хотя и многочисленная, неумело управляется. По полю, правда, сновали конные посланцы, пытаясь навести порядок среди отрядов, однако, несмотря на их усилия, армия Хакенкройца по-прежнему напоминала беспорядочную толпу, а не готовое к бою войско. Ловефелл даже изумлённо заметил, что некоторые бунтовщики развели костры и спокойно расселись вокруг них, будто они пришли на фестиваль или ярмарку, а не на поле боя.

Инквизитор знал, что Хакенкройц до конца пытался избежать вооружённого противостояния. Всем вокруг он объявлял, что выступает в защиту императорской власти, и именовал себя Защитником Императора, Наивернейшим Подданным и Подножием у Стоп Светлейшего Государя. Ба, его агенты распускали много противоречивых слухов. О том, что сам император во главе войска идёт им на помощь, о том, что дворяне держат Светлейшего Государя в плену, и задачей верных подданных является его освобождение, о том, что вероломные рыцари убили правителя и заменили его двойником. Так или иначе, Хакенкройцу удалось убедить многих бунтовщиков, и они свято верили, что император ничего не знал о судьбе своих несчастных подданных, угнетаемых налогами и казнями, умирающих от голода ранней весной и продаваемых в неволю.

Однако ему, как видно, не удалось избежать решающей битвы. И трудно было этому удивляться, учитывая, что Хакенкройц одновременно льстил и унижался, миловал и убивал, сжигал и грабил. Это вообще был странный человек. Бродяга, задира, автор распеваемых по тавернам песен о любви и, прежде всего, сумасброд. В один день он велел выносить из церквей статуи Христа и укладывать их под своими ногами, будто Спаситель склонялся перед ним, на другой день приказывал бичевать себя на алтаре и петь религиозные гимны, умоляя Христа о помощи и милости. Иногда он одевался в шелка и обвешивался золотом и драгоценностями, а иногда облачался во власяницу и валялся в грязи. Впрочем, о нём рассказывали столько историй, что одному Богу было известно, какие из них были правдивы, а какие выдуманы. Так или иначе, здесь, на полях под Шенгеном, должна была закончиться история Хакенкройца. А может, лучше будет сказать, что должен был начаться последний акт этой трагедии. Ибо последняя сцена последнего акта будет сыграна, когда голова и члены вождя мятежников будут прибиты на городской заставе Аахена. Если Хакенкройцу повезёт, он умрёт сегодня во время боя. Если счастье его оставит, то императорские войска возьмут его живьём. И тогда в Аахене не только украсят заставу его останками. Перед этим состоится шумное представление, в котором лидер восстания сыграет главную роль. И если он попадёт к опытному палачу, то эту роль он будет играть долго и так громко, что услышат даже в последних рядах. Действие, скорее всего, начнётся в полдень и будет продолжаться до наступления темноты, а палач не позволит, чтобы жертва хотя бы ненадолго потеряла сознание. Ха, долго ещё жители Аахена будут рассказывать об этой казни, и когда через много лет будут вспоминать какие-нибудь события, то скажут: «Ах да, это было в тот год, когда казнили Хакенкройца».

Ловефелл охотно остался бы на холме, и с этого безопасного отдаления смотрел бы на битву, тем более потому, что он не думал, чтобы ещё когда-нибудь в жизни ему довелось наблюдать такое зрелище. Но обязанности не ждали. Сейчас у него ещё был шанс добраться до парня прежде, чем начнётся бойня. А в том бардаке, который царил среди повстанцев, конечно, никто не будет спрашивать, кто он и чего ищет. Он посмотрел вниз, чтобы найти кратчайший и безопаснейший путь, ведущий в сторону равнины, после чего тронул коня. Вскоре он потерял из виду поле боя, ему заслоняли обзор высокие густо растущие деревья, и потому ему тем более приходилось смотреть под ноги и осторожнее выбирать путь, а не глазеть по сторонам.

Лес вывел его, в конце концов, на саму равнину, и снова Ловефеллу повезло увидеть то, что видели лишь немногие люди, не связанные с военным ремеслом. Вот с запада, как волна, двинулась толпа крестьян. Мятежники были вооружены копьями, пиками, топорами, косами, вилами, некоторые даже отнятыми у дворян мечами. Они мчались без всякого порядка, не удерживая строй, только чтобы побыстрее добраться до стройных рядов фламандских аркебузиров, которые ровной рысью направлялись в их сторону. В развевающихся красных плащах с императорскими орлами они выглядели, словно выкупанные в крови и обсыпанные золотом. Инквизитор увидел офицера, который в определённый момент поднял меч.

– Afhalen! – Ловефелл, конечно, не слышал команды, но мог догадаться, как она в этом случае прозвучит. Когда толпа приблизилась на расстояние выстрела, офицер опустил меч.

– Afshieten!

Грохот ста с лишним аркебуз прокатился по равнине. Серый дым затянул поле на сотни футов. День был безветренный, так что Ловефелл был не в состоянии почти ничего разглядеть, кроме того, что иногда из дыма появлялись человеческие фигуры и тут же снова в нём исчезали. На этот раз фигуры бежали уже не в сторону императорских войск, а во всех возможных направлениях. А ровный ряд фламандцев, плечом к плечу, лошадь к лошади, двигался им наперерез.

– Voorwaarts! Galopperen!

Инквизитор знал, что в этот момент кавалеристы взялись за копья и, глубоко склонившись, ринулись в смертоносную атаку. Сотня закованных в броню мужчин, восседающих на конях, которые в холке достигали высоты взрослого человека, эта чудовищная машина, состоящая из разгорячённых тел и железа, вонзилась в потрясённых грохотом и дымом крестьян и прокатилась по ним, втаптывая их в землю, как охотящийся феодал втаптывает в землю зёрна в погоне за убегающей жертвой. Потом всадники вынырнули из дыма и, описав дугу, вернулись на прежние позиции перед лесом.

– Laden! – Должна была прозвучать следующая команда.

Первое столкновение закончилось так, как должно было закончиться. Толпа бунтовщиков, или, скорее, те, кто уцелел, бегом помчались к своим позициям. Это, конечно, был не конец битвы, а всего лишь увертюра к ней. Когда над равниной развеялся пороховой дым, Ловефелл увидел, что на поле лежит только одна лошадь, зато мёртвые и раненые крестьяне покрывали его по-настоящему густо. Ту первую толпу отправили на верную бойню лишь для того, чтобы выяснить силу противника. И командирам Хакенкройца определённо не понравится тот факт, что сотня фламандцев разгромила по меньшей мере двухтысячную толпу, не понеся при этом никаких потерь. Инквизитор был уверен, что после этой демонстрации многие мятежники уже примеривались как можно скорее дать дёру с поля боя. Но только теперь должна была начаться настоящая атака императорских войск. На равнину вышли арбалетчики, за ними ровными четырёхугольниками шагала дисциплинированная бургундская пехота. По-прежнему не было видно рыцарских знамён, и Ловефелл задавался вопросом, какой сюрприз готовит врагам капитан Савиньон.

Астральная нить по-прежнему вела в сторону лагеря, так что инквизитор был уверен, что парень пока в безопасности, и, по крайней мере, его не послали в самоубийственную атаку. Ему не оставалось ничего другого, кроме как продолжать наблюдать за зрелищем битвы. А она складывалось довольно интересно, так как навстречу бургундам двинулась пехота повстанцев, с флангов прикрываемая раубриттерами. На этот раз атака была подготовлена гораздо лучше. Мятежники шли, а не бежали, и несли перед собой снопы сена, предназначенные для защиты их от огня аркебуз и арбалетных болтов. Казалось также, что им удаётся поддерживать относительный порядок внутри отрядов.

Бургунды, выровняв строй и заслонившись щитами, бегом двинулись на врагов с выставленными копьями. Крестьянская армия ударила в имперскую словно морская волна, бьющая о скалистый берег. И как волна разбивается о скалы, так и они разбились о щиты и пали под ударами копий. Но мятежников было так много, что они одной своей массой остановили бургундов. Началась страшная в своей кровавой простоте драка. Копье против вил, щит против топора, броня против кузнечного молота. Сражающиеся сбились в столь плотную толпу, что им даже не хватало места, чтобы размахнуться. Они кололи, рубили, били кулаками, кусали, пинали...

И тогда произошло нечто, чего, честно говоря, Ловефелл ожидал с самого начала. Раубриттеры, вместо того, чтобы окружить имперскую пехоту или ринуться на закрытых щитами арбалетчиков, попросту ударили на сражающихся крестьян, разрывая их ряды, сея смерть и панику. Не прошло даже времени, за которое можно было прочитать «Радуйся, Мария», как мятежники показали тыл. Началась резня, в которой наибольшую роль играли раубриттеры, безжалостно избивающие своих недавних союзников. Что ж, именно за этот поступок им, вероятно, было обещано прощение всех грехов и императорская милость. Они были бы полностью лишены разума, если бы не воспользовались столь выгодным предложением. Но Ловефеллу было чем заняться, кроме как размышлять о судьбах раубриттеров. Ибо вот, наконец, и показалась императорская кавалерия. В тылах лагеря, то есть именно там, где её никто не ожидал. «Надо было читать дневники Цезаря», - подумал инквизитор и пришпорил коня. Вручая свою жизнь Господу, он помчался в сторону лагеря, где напор рыцарей только что проломил сделанные из возов баррикады.

Мальчик лежал в углу, ошеломлённый падением и задыхающийся, с волосами, слепленными потом и пылью. Его сшибла с ног одна из имперских гончих, мощный чёрный пёс с зубами, похожими на кинжалы. Из горла зверя доносился глухой рокот, с сизых губ капала слюна.

«Не успею», – подумал Ловефелл, обхватывая пальцами рукоять ножа. – «Как Бог свят, не успею».

Ибо он и в самом деле не мог и мечтать о том, что опередить в атаке гончую, которую специально выдрессировали для драки и погони. Прежде чем он успеет метнуть нож, зверь порвёт парня на куски.

– Хороший пёсик, – дрожащим голосом произнёс черноволосый, и Ловефелл почти болезненно почувствовал, сколь многих усилий стоило парню разжать сведённые челюсти. – Не бойся, пёсик.

Инквизитор услышал эти слова и чуть не рассмеялся, настолько они казались не соответствовавшими ситуации. Парень всё время лежал без движения, и гончая в какой-то момент закрыла рот и чихнула. Она отвернулась от своей жертвы и вдруг увидела какого-то мужчину, выкарабкивающегося из ближайшего лога. Пёс прыгнул в его сторону, бросился на спину. Потом Ловефелл слышал лишь крик, полный боли и ужаса, и яростный рёв гончей, звучащий, будто он доносился из пасти демона. Он пришпорил коня и, нагнувшись, потянул черноволосого за шиворот.

– Повезло тебе, мошенник, – сказал он. – Как Бог свят, у тебя больше удачи, чем ума.

Парень встал на ноги, прислонился к конскому боку и почувствовал себя увереннее, находясь рядом с Ловефеллом и его жеребцом.

– Влезай! – Приказал инквизитор.

Он схватил парня за руку и посадил перед собой на седло. Пришпорил коня и галопом пустился в сторону леса. К сожалению, из-за продолжающегося сражения он не мог проехать в сторону императорских войск, поэтому приходилось направиться туда же, куда убегали остатки мятежников. И самым главным было достичь безопасной чащи.

– Откуда вы взялись, господин? Если бы не вы...

Ловефелл не собирался ему всё объяснять, особенно сейчас, когда он был занят бегством.

– Благодари Бога, а не меня, – сказал он только. – Это Его воля тебя спасла.

Как ни посмотри, это было правдой. Инквизитор считал себя лишь полезным инструментом в руках Господа, и смыслом всей его жизни было исполнять роль этого полезного инструмента как можно дольше и с наибольшим успехом.

Наконец они достигли первых деревьев, а затем нырнули в лесную чащу. Ловефелл знал, что должен остановиться и дать хоть немного отдохнуть коню. Их ещё ожидало опасное путешествие, в котором скорость будет большим преимуществом, а скакун уже тяжело дышал, западая боками, и был весь в мыле. Так что инквизитор нашёл место, где они могли укрыться среди ветвей молодых густо растущих елей. Он спрыгнул с седла, потянулся за попоной и вытер животное насколько смог.

– Я перед вами в долгу, – заявил черноволосый приглушенным голосом, – и я его выплачу. Эта собака... вы видели эту собаку? Она мне... улыбнулась.

Ловефелл не думал, чтобы имперская гончая улыбалась кому бы то ни было, а, скорее, считал, что от атаки её удержала лишь неподвижность парня и тихий, успокаивающий тон. Он припомнил слова «не бойся, пёсик», и на этот раз действительно разразился смехом.

– Думайте, что хотите, господин. – Черноволосого, видимо, уязвило, что инквизитор так легкомысленно относится к теме. – Но я могу пообещать одно: пусть Бог меня покарает, если я умышленно ради злой забавы обижу животное или дам вредить ему другим.

Инквизитор хлопнул его по плечу.

– Один из отцов Церкви учил, что это наши меньшие братья, – сказал он. – Так что ты правильно поступишь, следуя его примеру.

Он ослабил коню подпруги и наклонился, чтобы проверить, нет ли у животного на ногах каких-нибудь повреждений, и не воткнулось ли чего ему в копыта. Ибо если бы скакун начал хромать именно сейчас... Потом он задумался, что делать дальше, и в конце концов решил, что лучше всего направиться лесами на север, обогнуть холм, и таким образом выйти на тракт, ведущий к замку Юнглинстер. Эта дорога займёт немало времени, тем более что жеребец должен был нести двух человек вместо одного, но это было, наверное, самое безопасное решение.

– Ты видел что-нибудь? – Спросил он у парня. – Я имею в виду битву...

– Как увидели конных, все начали убегать. И я вместе с ними, – пояснил он.

– Вот это навоевались, – рассмеялся Ловефелл.

В общем, настроение у него улучшилось, потому как он не только нашёл черноволосого, но ещё и все знаки на земле и на небе указывали на то, что императорское наступление закончилась сокрушительной победой. Крестьянство было рассеяно, и теперь битва должна была напоминать даже не травлю медведя, а охоту с гончими на зайцев. «Интересно, схватили ли Хакенкройца», – подумал инквизитор. – «И интересно, какое прекрасное зрелище измыслят по случаю его казни».

Ловефелл решил, что они подождут в кустах до темноты, во-первых, чтобы прокатилась самая опасная волна погони, во-вторых, чтобы скрыться под покровом темноты. Ибо инквизитор не боялся ночи и того, что потеряет дорогу в темноте, заблудится в лесу, застрянет в каком-нибудь овраге или забредёт в болото. По милости Божьей, он мог довольно хорошо видеть даже в ночное время без света звёзд или луны. Использование этой способности стоило ему немалых усилий, а на следующий день начинались проблемы со зрением, и он видел всё немного расплывчато, как сквозь завесу тумана. Но в данном случае стоило заплатить эту цену.

Ремесленник из Юнглинстера вшил императорские письма обратно между слоями кожи в голенище сапога Ловефелла. Но проклятые мятежники, однако, их нашли. Всё из-за командовавшего ими мужчины с выбритой на черепе тонзурой. У него не только было, видимо, больше ума, чем у всех его товарищей вместе взятых, но и вдобавок он с самого начала отнёсся к инквизитору подозрительно. Теперь его подозрения подтвердились в полной мере.

– Вы только поглядите, – воскликнул он почти радостно, когда уже просмотрел документы. – Письма от самого императора! Завидный улов нам попался, приятели.

– Как это? – Стоявший рядом бандит с волчьим лицом и сросшимися бровями прищурил узкие тупые глазки.

– Это значит, что он шпион благородных господ, – пояснил вожак.

– Как это? – снова спросил бандит. – Если это письма самого императора, а император, говорят, на нашей стороне...?

– Император на нашей стороне, – повторил его слова монах с глумливой интонацией. – А кто тебе только что по голове проехался, разве не конница сиятельного императора?

– Так император предатель? – Пытался разобраться здоровяк.

– Предатель, предатель. – Командир улыбнулся одними губами. – А если император предатель, то и этот тоже предатель. Послан, чтобы бедных людей, таких, как мы, поотправлять под топор палачу. А что мы делаем с предателями, товарищи?

– Режем! – Выкрикнул волколицый бандит и подбросил в руке топор.

– Нет, нет, нет! – Замахал руками монах. – С такими нужно обойтись медленно и аккуратно. Кожи содрать, кишки наружу вытянуть, яйца отрезать, глаза выдавить. А потом отпустить его, пусть идёт куда хочет, пусть людям покажется...

«Так значит, меня ждёт мученическая смерть», - подумал Арнольд Ловефелл, и по его телу пробежала внутренняя дрожь. Слишком много он видел пыток и слишком часто сам приказывал мучить других, чтобы он понимал, что уже скоро будет ожидать смерти как избавления.

Краем глаза он посмотрел в сторону черноволосого, но тот, казалось, не обращал на него никакого внимания. Он сидел возле раскалённой золы и копался в ней палкой в поисках репы. Впрочем, что мог поделать этот подросток против четырёх вооружённых громил? Даже если он и вправду был обучен бою на палках, то всё равно уступал силой этим головорезам, закалённым, наверное, во множестве драк. Кроме того, вопрос заключался в том, что даже если бы он мог, то захотел ли бы он спасти жизнь почти незнакомого дворянина. Он, правда, был обязан ему своей, но Ловефелл уже давно отучился наивно рассчитывать на благодарность окружающих.

– Он не с ними, – сказал черноволосый, его речь звучала странно шероховато, и теперь он говорил уже с явным акцентом мозельских простаков. – Он вёз письма от Хакенкройца. Я сам их видел...

– А как ты узнал, что это письма от Хакенкройца? Может, ты читать умеешь, а? – Монах повернул в его сторону ожесточённое лицо.

– Его сиятельство командующий, что был с гербом, так сказали... И отправили его, а меня приставили, чтобы ему служил, как следует, – пояснил парень без страха, с легковерной самоуверенностью, характерной для находящихся в собственном праве простаков.

– Что-то и ты мне подозрителен, браток, – проворчал монах, но Ловефелл понял, что вожак бандитов начинает колебаться.

Он подошёл и вытащил тряпку изо рта инквизитора.

– А ты что скажешь? – Спросил он.

– Это подложные документы, – ответил Ловефелл. – Люди Хакенкройца дали мне их, чтобы я смог перейти на императорскую сторону и разузнать, где стоят войска, а потом вернуться с вестями.

– Но ты не вернулся, – парировал главарь.

– Ну, не успел, – признал инквизитор. – Однако, так или иначе, приказ у меня ясный, и мне надо возвращаться к Хакенкройцу.

– Странную ты выбрал себе дорогу, чтобы вернуться. – Монах всё это время внимательно наблюдал за инквизитором.

– Найдите лучше, и я пойду с вами, – ответил Ловефелл. – И подумай, что императорские письма могут вам спасти жизнь, если вдруг что случится.

– Письма и я могу показать.

– Там написано «благородный дворянин», а по тебе, при всем уважении, видно, что ты священник или монах.

– Ну, видно, – заржал волколицый здоровяк. – Сам собственного настоятеля дровяной пилой пополам распилил.

Монах улыбнулся, будто вспоминая нечто приятное.

– Я ещё заставил его отречься от Бога и поклясться в служении сатане, чтобы эта сволочь из-под моей пилы попала прямо в дьявольские котлы, на вечную муку и погибель.

– А я настоятельницу Винтранга собственным членом на алтаре трахнул, – похвастался силач.

– Так и я её тоже трахал, – вмешался ещё один из бандитов, с лицом, отмеченным следами от оспы. – И получше тебя.

– Собак тебе трахать, а не настоятельницу! – Гаркнул здоровяк. – Я так её обработал, что...

– Молчать! – Крикнул монах. – Обоим вам собак и коз трахать, содомиты проклятые.

Должно быть, он пользовался большим уважением в шайке, поскольку все они и в самом деле замолчали, и никто даже не смел протестовать. Он, между тем поковырялся некоторое время щепкой в зубах, два раза смачно сплюнул на землю, и было видно, что он размышляет.

– Если ты распорешь второе голенище, то увидишь письма, о которых говорил парень, – посоветовал ему инквизитор.

Монах на этот раз осмотрел документы гораздо внимательнее. Даже поскрёб лист в паре мест грязным ногтем. Его товарищи наблюдали за этой процедурой с явным уважением.

– Вроде, подпись есть. И печать есть... День нам так и так нужно переждать здесь, – сказал он в конце концов. – А вечером я решу, что с вами делать, благородные дворяне, – последние два слова он произнёс с явной насмешкой.

Ловефелл выдохнул бы с облегчением, если бы только это не показалось подозрительным. Ему удалось спасти шкуру, по крайней мере, до захода солнца, а до этого времени многое может случиться. «Пока сердце бьётся в груди, дотоле есть надежда», – подумал он.

Монах приказал подчинённым затоптать пепел, чтобы их присутствии не выдавала даже узкая полоска дыма. Потом все расселись под деревьями, а инквизитора привязали к стволу. Рябой стащил с ног Ловефелла сапоги и надел их вместо собственных, порванных и дырявых.

– Жмут, – пожаловался он и посмотрел на Ловефелла с враждебностью, будто тот нанёс ему какую-то намеренную обиду.

– Перестанут, – пообещал инквизитор.

Во время обыска у Ловефелла забрали всё. Кошелёк с монетами, меч, кинжал, даже кожаный ремень. Один из бандитов, лысый, как колено, старик стянул с него кольчугу и заглянул в мешочек с шерскеном.

– Что за чертовщина? – Проворчал он.

Взял в пальцы щепотку порошка, понюхал.

– Воняет, как дерьмо, – буркнул он.

«Будто ты лучше пахнешь», – мысленно скривился инквизитор.

Мятежник больше не интересовался мешочком и отбросил его в сторону, в траву. К сожалению, очень далеко от того места, где сидел Ловефелл. Но зато очень близко от черноволосого парня, который небрежным движением потянулся за мешочком. Открыл его, поднял с земли кусочек коры и на эту кору высыпал щепотку зелья. Понюхал, держа, однако, достаточно далеко от лица, чтобы пыль случайно не попала ему в ноздри.

«Ты знаешь, что это такое», – подумал с внезапным удивлением инквизитор, наблюдая за парнем. – «Откуда ты, Бога ради, знаешь, что это?!»

Ибо шерскен был смесью различных химикатов, напоминающей на ощупь мелко молотый перец. Но действие его было намного опаснее. В малых дозах он мог служить лекарством, в больших вызвал почти мгновенную смерть, сопровождавшуюся расслаблением мышц и потерей дыхания. Брошенный в лицо одаривал жертву мгновенной, хотя и временной, слепотой и вызывал столь сильный зуд, что человек не думал ни о чём другом, как только тереть, тереть и тереть раздражённые глаза. Если он это делал и если втирал шерскен в зрачки, то мог быть уверен, что уже никогда не увидит ничего, кроме тьмы. Однако рецептура этой опасной смеси хранилась в тайне, и за одно её знание обычный человек мог отправиться на костёр, или, по меньшей мере, подвергнуться тщательному допросу. Тем временем, черноволосый, по-видимому, знал, с чем он имеет дело, поскольку вёл себя с мешочком чрезвычайно осторожно. Позже он стянул на ладонь рукав рубашки и отсыпал немного шерскена в горсть. Затем он посмотрел в сторону инквизитора и значительно кивнул.

– Что у тебя там? – Спросил рябой. Парень пожал плечами.

– Это этого, благородного, – буркнул он.

– Порошок какой-то был, – вмешался лысый старик.

– Это, наверное, этот перец, что из-за моря привозят, – похвалился знанием мира и нравов волколицый силач.

Рябой подошёл к парню и заглянул ему через плечо.

– Точно, перец, – сказал он уверенным голосом. – Я хорошо знаю, потому что, как я услышал о том перце, то прокрался в комнату к хозяину и нажрался его, сколько влезло.

– Да иди ты! – Воскликнул старик.

– Было, было! Чуть мне кишки не скрутило, такой адский жар, будто сам дьявол этот их перец готовил, а то и продавал.

– Да иди ты! – Лысый быстро перекрестился и беспокойно озирался вокруг, как если бы дьявол должен был вот-вот выскочить из-за деревьев и накормить его своим адским зельем.

– А благородные господа жрут, что ли, этот перец?

– Знамо дело, жрут! Только не для вкуса... – он понизил голос.

– А для чего?

– Жрут, чтобы узнать о мучениях, какие им черти в аду готовят за то, что нас, бедных, всеми несчастьями морили, – закончил рябой, поднимая руку, словно проповедник.

– Да иди ты!

– Эх, дураки вы, – рассмеялся монах. – Этого перца добавляют лишь щепотку, меньше, чем между пальцами поместится. Его благородные сыплют на мясо, чтобы вкус был лучше.

– В суп тоже можно насыпать перца, – вмешался черноволосый. – Говорят, он тогда придаёт сил, и человек голода не чувствует весь день. Хорошо, что у меня этот мешочек. Пригодится.

«Ишь ты, обормот», – подумал Ловефелл, одновременно изумлённый и восхищённый хитростью парня. – «Как Бог свят, сейчас всех их потравит!»

– Что значит у тебя? – Рявкнул рябой. – Ты, шлюхино отродье, наш перец хочешь забрать? Давай мне его мигом сюда, сейчас сыпанём в суп.

– А ты скорее этого отведаешь! – Волколицый силач протянул кулак, с сердитым лицом угрожая парню. – Живо давай мне эту ерунду!

Черноволосый с расстроенной миной подошёл к котелку и протянул мешочек бандитам. А на прощанье получил ещё и пинок под зад.

– Всё сыпать? – Поинтересовался бунтовщик, держа руку над котелком.

– А сыпь, сколько влезет, господского перца! Теперь мы господа! И перемешай хорошенько.

– Ладно!

«Весь шерскен мне изведут», – мысленно вздохнул Ловефелл, зная, что другую порцию сможет получить только в Инквизиториуме. Но игра стоила свеч.

Волколак перемешал похлёбку, а потом поднёс к губам деревянную ложку. Облизал её дочиста.

– Как будто, и впрямь немного вкуснее, – сказал он через некоторое время.

– Дай-ка и мне, – проворчал рябой и зачерпнул себе солидную порцию. Громко проглотил, потом облизнулся. – Суп как суп. – Он пожал плечами.

– Потому что ты не из вельможных господ. – Старик просунулся между ними и почти вырвал у рябого ложку из рук. – Это не про твою хамскую морду!

– О, о, господин граф пожаловал! Брюкву тебе жрать, а не перцем лакомиться, – ухмыльнулся рябой, однако послушно отодвинулся.

Лысый начал хлебать суп так быстро, что силач оттолкнул его со всей силы от котелка. Старик упал и разразился проклятьями.

«Ну, сейчас начнётся», – подумал Ловефелл и посмотрел на парня, который сидел под деревом и с равнодушным лицом наблюдал за всей этой сценой. Когда он почувствовал взгляд инквизитора, искривил губы в почти незаметной улыбке. В тот же миг старик перестал кричать, и его крик перешёл в хриплый, задыхающийся кашель. Он стоял на коленях и хрипел, как будто хотел выплюнуть на землю лёгкие. Его глаза выпучились, с разверстых в муке губ стекали струйки крови. Вначале никто не обратил на него внимания, видно, думали, что он подавился от жадности. Но когда старик выгнулся как эпилептик и упал, взрывая траву ногами, тогда монах что-то понял.

– Не жрите! – Завопил он.

Его предупреждение, однако, уже слишком запоздало. Черноволосый подскочил к нему и размахнулся. С расстояния в несколько шагов это выглядело так, будто он хотел дать противнику пощёчину, но на самом деле он бросил ему в лицо шерскен. Ту горсточку, которую он сжимал в руке. Монах заорал и сделал то, что всегда делают люди, которым шерскен попал под веки. Начал яростно тереть глаза, не пытаясь даже схватить парня, не обращая уже ни на что внимания, кроме того невероятного, ужасного зуда, который, казалось, разъедал не только глаза, а вскипал даже под черепом.

Черноволосый подбежал теперь к Ловефеллу и перерезал верёвки на его руках и ногах. Инквизитор вскочил, разминая запястья и ища глазами свой меч. Но, слава Богу, меч теперь был ему ни к чему. Оба бандита лежали на земле, терзаясь в предсмертных муках. Они съели меньше похлёбки, чем старик, так что шерскен подействовал на них немного медленнее, но зато они больше страдали от него.

Рябой задыхался, вырывая траву ногтями. Из уголков его рта текла густая, смешанная с кровью слюна. Ловефелл прижал коленом его грудь.

– Ну что, перестали жать? – Спросил он вежливым тоном, а затем провёл бандиту лезвием по горлу, выпуская из артерии фонтан крови.

Мятежник в последний раз захрипел, вытаращил глаза, дёрнул несколько раз ногами и умер. В сущности, инквизитор оказал ему услугу, ибо волколицый бандит всё ещё умирал. Он ползал по траве весьма комичным образом, напоминая пловца, который забыл, что у него под брюхом нет воды. Или рыбу, выброшенную на берег, трепещущую в беззащитном ужасе и в отчаянии разевающую рот.

– Сейчас точно перестали жать, – подытожил Ловефелл и принялся стаскивать обувь с ног мертвеца. – Поди, растянул их мне, засранец, – добавил он.

Когда он обул сапоги, всё было уже кончено. Трое бандитов лежали мёртвыми, с лицами, искривлёнными от боли, глубоко зарывшись ногтями в землю или в собственную кожу, с окровавленными подбородками. А монах, единственный, кто не имел удовольствия ознакомиться со вкусом господского блюда, только что налетел на дерево, врезался головой в ствол и лежал, оглушённый, на земле. Но, однако, не забыл о том, чтобы по-прежнему тереть пальцами глаза. Ловефелл подошёл к черноволосому, который спокойно водил скребницей по конскому боку.

– Я не забуду твоей помощи, карапуз, – сказал он. – Бог мне свидетель: я прослежу, чтобы ты был щедро вознаграждён.

– Вы мне ничего не должны, – гордо бросил парень. – Я заплатил вам долг, и мы теперь квиты.

– Я видел великие долги, которые были преданы забвению, – спокойно сказал Ловефелл. – Видел и такие, которые охотнее всего оплачивались кровью кредиторов.

– Я запомню эти слова, господин, – отозвался черноволосый. – Для того, чтобы обо мне никто не мог так сказать.

– Откуда ты знал, что лежит у меня в мешочке? – Ловефелл посмотрел ему прямо в глаза.

– Вы – посланник императора, господин. Как было сказано: шпион. Что там могло быть, если не яд?

Инквизитор решил, что примет этот ответ за чистую монету, хотя он и не устроил его ни в малейшей степени. Он был уверен, что парень уже имел дело с шерскеном, и спрашивал себя, кто мог показать ему этот яд и объяснить его действие. Откуда он знал, что его следует бросить в лицо, чтобы ослепить врага? Откуда он знал, что его нельзя слишком долго держать в руке? Но он не собирался давить. Если его помощник хотел сохранить свои дела в тайне, пусть хранит. До поры до времени, конечно. Теперь Ловефелл не хотел его спугнуть, ибо если бы испуганный расспросами парень дал дёру, то оказалось бы, что инквизитор напрасно трудиться и рисковал своей жизнью, чтобы его найти. Так что он лишь похлопал черноволосого по плечу.

– Как твоё имя? – Спросил он душевным тоном, а потом махнул рукой. – Впрочем, неважно. Там, куда я тебя пошлю, ты получишь новое. – На минуту он задумался. – У меня был когда-то слуга, далеко отсюда, в Британии, которого звали Морти. Так я буду тебя звать так же, как и его, – решил он.

Он заметил, что парень слегка поморщился.

– Это от Мортимера, – пояснил он ему. – Хорошее валлийское имя.

– Мордимер? – Неправильно повторил черноволосый. – Мне даже нравится, господин. Пусть будет Мордимер, если вы так хотите.

– Мордимер. – Инквизитор кивнул. – Тоже неплохо.

«Уже два раза мне пришлось уничтожать эти человеческие отбросы», – подумал Ловефелл. – «И что-то мне подсказывает, что я мог исчерпать лимит везения, выделенный мне на это путешествие».

В конце концов, он избежал смерти, пыток, и даже малейшей царапины (не считая ожогов – сувениров из путешествия в иномирье). Впрочем, ему не надо беспокоиться из-за ран, так как он мог недоступным для обычного человека образом восстанавливать силы и лечить любые травмы. Много лет назад он потерял пальцы на левой руке, но напряжённая молитва помогла ему восстановить их в течение всего лишь месяца. Хотя к числу приятных этот процесс не принадлежал. Так что Ловефелл отдавал себе отчёт, что добраться до замка Бастарда будет совсем не детской задачей. Бунтовщики, правда, были разгромлены, но ведь это не означало, что их остатки не скрывались где-нибудь в лесах. А конь инквизитора мог быть для них очень ценной добычей, давая надежду на спасение головы от бойни. Столь же опасна, вероятно, окажется встреча с императорскими солдатами, которые, распалённые победой и резнёй, могли скорее действовать, чем думать. И вопрос был в том, успеет ли Ловефелл в случае встречи с каким-нибудь из преследующих мятежников отрядов крикнуть, что он императорский посланник, или его быстрее застрелят. Так или иначе, он решил, что разумнее будет поступить так же, как хотел сделать монах. То есть переждать до ночи. А затем, под покровом темноты, направиться в сторону замка Бастарда.

«И когда, наконец, это приключение закончится», – мысленно вздохнул он. – «Ибо если оно ещё немного затянется, то я начну чувствовать себя старым и усталым». Инквизитор никогда не одобрял задачи, требующие кровавых боёв и погонь по бездорожью. Вместо того, чтобы размахивать мечом, он предпочитал пользоваться разумом, и вместо того, чтобы ночевать под деревом в кольчуге и сапогах, он предпочитал проводить ночи в уютной комнате, на удобной постели. Предпочитал не перерезать людям глотки, а обманывать их разум, не угрожать, а убеждать. К сожалению, его вкусы имели мало общего с реальностью повседневной жизни...

«Какую историю рассказать Бастарду, чтобы он не приказал содрать с этого парня кожу?» – Задумался Ловефелл, поскольку знал, что Мордимеру не помог бы даже рассказ о том, что он по собственной воле покинул мятежников и собственными руками отправил нескольких из них в ад. Он участвовал в восстании, и этого было достаточно, чтобы его осудить. Может, в виде особой милости Бастард велел бы просто повесить черноволосого... И вдруг инквизитору пришла в голову отличная идея.

– Мы скажем, что ты недавно стал послушником, – решил он. – Ты знаешь латынь, а это более чем хорошо, ибо её мало кто знает даже среди монахов и учёных.

– Я и монастырские обычаи тоже хорошо знаю, потому что в Кобленце... – начал было Мордимер, и вдруг замолчал.

Ловефелл притворился, что ничего не заметил, но, конечно, сохранил в памяти неожиданное признание парня. Итак, он жил в одном из кобленецких монастырей. По какой причине он там оказался? Может, его родители умерли, и его отдали в святую обитель на воспитание? Так случалось достаточно часто, особенно если ребёнок был сообразителен, достаточно образован и подавал надежды на будущее.

– Помалкивай, когда тебя не спрашивают, а если тебя о чём-то спросят, отвечай кратко и по существу. Не вдавайся ни в какие подробности. Наша история звучит следующим образом: месяц назад тебя приняли в монастырь в Винтранге...

– Простите, господин, осмелюсь вас прервать, но разве эти крестьяне не говорили, что в Винтранге находится женский монастырь?

Ловефелл с удовлетворением принял эти слова, которые свидетельствовали о том, что парень не только запоминает сказанное, но ещё и умеет использовать приобретённые знания.

– В Винтранге два монастыря, – пояснил он. – Женская обитель, в честь Святой Урсулы, и мужская, Братьев Меча Господня.

– Понятно.

– Единственные на свете эти монахи ходят в буро-красных одеяниях, опоясанных белой верёвкой. Знаешь, почему?

– Красный цвет означает кровь, пролитую во славу Господа, в то время как белый – невинность этого поступка, – быстро ответил парень. – Аббат мне объяснял.

– Очень хорошо, Мордимер, – похвалил его Ловефелл, довольный также и тем, что вновь получил очередную информацию о подопечном. – Кроме того, у них достаточно свободный устав, позволяющий им выходить из монастыря, толковать Слово Божие и так далее, и так далее. Впрочем, этого ты знать не должен, поскольку ты всего лишь недавно принятый послушник.

– Так точно, господин.

– Когда мятежники заняли монастырь, ты сбежал и прятался в лесу, пока я тебя не подобрал. Не думаю, чтобы кто-то захотел тебя слишком подробно об этом расспрашивать, но лучше, чтобы на всякий случай ты был к этому подготовлен. Понимаешь?

– Да, господин.

– Лучше держи рот на замке и не лезь людям на глаза. Помни, мальчик, что человек разумный всегда предпочитает стоять в стороне, ибо свет гораздо лучше виден, когда мы сами сокрыты во тьме.

Мордимер кивнул головой.

– Я запомню ваши слова, господин.

– Ну, тогда закончим урок, – улыбнулся Ловефелл. – И если всё пройдёт как надо, то ты, может, сохранишь голову на плечах...

В замке Юнглинстер царила уже совсем другая атмосфера, чем та, которую инквизитор запомнил по предыдущему вечеру. Наряду с горем, наряду с трауром по погибшим родственникам и друзьям появилась радость, полная глубокого, озлобленного удовлетворения. Ибо двора Бастарда уже достигли вести о победе императорских войск и о разгроме мятежников. Однако Ловефелл был первым, кто мог так точно описать битву, и Бастард попросил его, чтобы он рассказал собравшимся в зале гостям обо всём, что видел. Инквизитор, когда хотел, был замечательным рассказчиком, так что теперь своими словами он рисовал перед глазами собравшихся пластичное изображение боя, особое внимание уделяя описанию прекрасной атаки фламандских аркебузиров и хваля их за то, что они вели себя так спокойно и были так дисциплинированы, что внешне создавалось впечатление, что они участвуют не в бою, а в параде. Инквизитор увидел полные удовлетворения улыбки на некоторых лицах, когда красочно описал бегущих в панике крестьян, топчущих друг друга бунтовщиков, кричащих от ужаса и без пощады уничтожаемых преследующей их кавалерией.

– А вы, господин? Зарубили какого-нибудь хама? – Поинтересовался один из сидящих за столом рыцарей.

– Я признаю, что это посредственный повод для гордости, но мне были назначены другие задачи, а не сражение, – спокойно ответил Ловефелл, хотя сразу увидел, что это утверждение не снискало ему признания в глазах гостей Бастарда. Но это признание ему ни в малейшей степени и не было нужно.

– Ну что ж, не у каждого в сердце играет военная нота, – констатировал рыцарь и, не обращая уже внимания на инквизитора, повернулся к соседу.

– Если позволено спросить, господин Людвиг, не знаете ли вы кое-что ещё? – Ловефелл обратился к хозяину замка. – Пойман ли Хакенкройц?

– А как же! – Бастард плеснул в ладоши. – Имперские медики, кажется, заботятся сейчас о нём, миленьком.

Ласковое слово пугающе прозвучало в его устах. По-видимому, он сам отдал бы часть своего здоровья, лишь бы только Хакенкройц попал на аахенскую площадь для казни, будучи здоров и полон сил.

– Тут в замке уже бьются об заклад, когда его светлость император велит его освежевать. Я думаю, что седьмого июля.

– В канун Иисуса Римского – пробормотал Ловефелл. – Я думаю, что вы можете оказаться правы, ибо это, в конце концов, через месяц.

– А завтра в полдень я приглашаю вас на спектакль, – радостно сказал Бастард. – Правда, Хакенкройца у меня нет, но зато два десятка этих жуликов нам удалось схватить живьём. И каждый из них сыграет свою роль в этом театре. Там мои люди уже ломают головы, что и как сделать, чтобы они умерли в таких муках, чтобы ад, куда они отправятся, показался им сущим раем.

– Точно! – Крикнул один из гостей. – Представьте себе такого хама, господа, как он стоит перед адскими вратами, и, искренне благодарит Господа, что наконец там оказался.

Ловефелл покачал головой.

– Мне до боли жаль, что я не смогу увидеть это своими глазами, – сказал он, – но служба не ждёт. Не мешкая, я должен отправиться в Аахен.

– Ну, ну, как по вам видно, не очень-то легка императорская служба, – проворчал Бастард. Инквизитор прижал ладонь к груди.

– Но зато благодарна, – ответил он с улыбкой, – ибо какую можно иметь в жизни мечту прекраснее, чем смиренно служить Светлейшему Государю?

– Если кто-то любит мыкаться по бездорожью среди мятежников, то, наверное, и благодарна, – подытожил Бастард.

– У меня к вам только одна горячая просьба, господин Людвиг, чтобы вы отдали под мою команду несколько человек и выделили припасов хотя бы на пару дней.

Хозяин замка пренебрежительно махнул рукой.

– И только-то? Я бы вам небо под ноги бросил за занимательную историю, которой вы поделились. Тем более что и я сам смог добавить столь удачное её окончание. Моя госпожа приготовила также скромный гардероб для девочки Витлебенов.

– Покорнейше благодарю, господин Людвиг.

– Не за что благодарить. Там лишь кое-какие платьица, ибо сам я никогда не имел дочери, так что даже и поделиться было нечем.

Когда Ловефелл вместе со слугами уже следил подготовкой к поездке, выяснилось, что гардероб не так скромен, как представил это Бастард. По-видимому, слуги перешили женские платья, приспосабливая их к росту ребёнка, так как их набралось два больших сундука. А сама девочка была одета для путешествия в достигающий лодыжек шитый золотыми нитями адамашковый плащик с капюшоном, сколотый на груди золотой брошью. Светлые волосики были искусно уложены, руки обтянуты шёлковыми перчатками, а на ногах у неё были застёгнутые золотыми пряжками ботиночки из мягкой кожи. Инквизитор посмотрел с удивлением, когда увидел Анну-Матильду готовой к поездке, ибо она выглядела сейчас словно маленькая принцесса, изображённая императорским художником.

Седельщик Бастарда также подготовил специальной конструкции седло, в котором она могла спокойно сидеть на спине скакуна, ведомого одним из слуг. Девочка, по-видимому, узнала инквизитора, поскольку она улыбнулась и присела перед ним в реверансе, как подобает себя вести благородной госпоже. Ловефелл помог ей поудобнее усесться в седле, и затем они неторопливо, шагом, выехали через ворота. На этот раз уже через главные ворота замка, которые теперь никто не боялся открывать. Инквизитор увидел ещё крестьянина, закопанного в землю по самую шею, на котором сидели три откормленных вороны. Все они держали в клювах какие-то кровавые клочья, и вырывали их друг у друга со сварливым карканьем. Ловефелл сначала подумал, что крестьянин уже мёртв, поскольку тот не стонал и не кричал, но потом, когда одна из птиц поднялась в воздух, он увидел, что жертве зашили рот толстой сапожной нитью. «А интересно, почему стражники не захотели послушать, как он поёт», – подумал инквизитор.

Хозяин замка не только пожертвовал Ловефеллу пять человек хорошо вооружённой охраны, обязанной сопровождать его до самого Аахена, но подумал и о том, чтобы выделить Анне-Матильде служанку, поэтому вместе с ними ехала молодая весёлая девушка, которая, видимо, любила детей и умела с ними обращаться. Инквизитор не ожидал по дороге неприятных приключений. Недобитки, унёсшие голову от разгрома, могли напасть на человека, путешествующего в одиночку или лишь с одним спутником, но атаковать пятерых кавалеристов, одетых в кольчуги и вооружённых мечами и луками, не могло прийти в голову никому в здравом уме. Ну, разве что они наткнулись бы на какую-нибудь особенно большую толпу мятежников, однако таких толп, благодаря напряжённым усилиям имперских войск, уже, безусловно, не было. Приходилось сделать небольшой крюк и заехать в Трир, где Ловефелл хотел доверить Мордимера попечению начальника Академии Инквизиториума, потом их ждала долгая поездка до Аахена, а затем инквизитора втроём с девочкой и служанкой – дальнейшая поездка до расположенного в долине реки Эльба Амшиласа.

Академия Инквизиториума располагалась в пределах городских стен Трира, прямо у самых северо-западных ворот, называемых Воротами Ювелиров (потому как опеку над ними и прилегающей частью укреплений осуществлял именно цех ювелиров). Академия располагалась в большом двухэтажном здании из темно-красного кирпича, к главному зданию прилегали хозяйственные постройки: конюшня, склады, пекарня, курятник, полный домашний птиц и хлев, в которых, как было известно Ловефеллу, работали сами ученики. Ибо считалось, что не помешает, если кроме занимавших большую часть дня профессиональных занятий они помогут и в хозяйственных делах. В конце концов, умелый инквизитор должен быть человеком, умеющим справляться не только с пением религиозных гимнов...

Ловефелл хорошо знал Ульриха Куттеля, имеющего честь в течение уже без малого десяти лет занимать пост руководителя Академии. Это был человек жёсткий, суровый и даже несколько простодушный, но при этом хороший воспитатель молодых кандидатов в инквизиторы. Он был искренне привязан к своим ученикам, что проявлялось, в частности, в том, что он принуждал их к обучению, почти превышающему человеческие силы.

– Чем больше вы пострадаете здесь, тем меньше вам придётся страдать, когда вы отсюда уйдёте, – говаривал он.

Но он всегда заботился о том, чтобы ученики были хорошо одеты и сыты, а зимой не страдали от холода. Не позволял он также чрезмерно сурово их наказывать, что привело, среди прочего, к тому, что на протяжении десяти лет в Академии не был засечён насмерть ни один из мальчиков.

– Приятно видеть тебя в моих убогих стенах, Арнольд. – Куттель искренне обрадовался, увидев Ловефелла. – Ты как раз вовремя, сейчас будем садиться за ужин.

В Академии вековой привычкой было, чтобы все, как ученики, так и учителя, ели вместе в большой трапезной на первом этаже. Меню было разнообразным, а еда изобильной, и ученики отличались от учителей только тем, что вторым было разрешено пить вино во время еды, в то время как первым его приходилось сильно разбавлять водой. Ловефелл с удовольствием наблюдал аккуратно одетых, здорово выглядящих и дисциплинированных мальчиков. Младшему могло быть двенадцать лет, старший, наверное, приближался к двадцатому году жизни. Все они отличались естественной сдержанностью в словах и жестах и исполненной сосредоточенности серьёзностью.

Куттель представил гостя всем собравшимся (кроме Ловефелла за столом находился ещё один, одетый по форме, инквизитор), потом прочитали молитвы, а затем начальник Академии любезно попросил Ловефелла, чтобы он рассказал всем о крестьянском восстании и его поражении.

– Ибо и мы здесь жаждем новостей из внешнего мира, – пояснил он. – И, хотя мы уже много знаем об этих несчастных событиях, мудро будет услышать о них от очевидца, который имел честь быть на этой войне глазами и ушами самого Светлейшего Государя.

Куттель намеренно не стал представлять Ловефелла как инквизитора, зная, что тот слишком часто участвует в тайных миссиях, чтобы он захотел, чтобы его реальная профессия стала широко известна. Так что Ловефеллу в очередной раз пришлось рассказать о битве, но на этот раз он нарисовал картину гораздо шире, сосредоточив внимание на причинах и последствиях восстания. Позже пришлось ещё отвечать на многочисленные вопросы (самый глупый касался техники нанизывания Витлебена на вертел, а один из умнейших – связи между восстанием и спекулятивной торговлей зерном, которую вели венецианские картели), так что ужин затянулся до позднего вечера.

Потом Куттель пригласил гостя к себе в кабинет, где их уже ждала замшелая бутылка вина.

– Спасибо за занимательную лекцию, Арнольд, – сказал начальник Академии, усаживаясь и приглашая сесть Ловефелла. – Как ты нашёл вопросы моих мальчиков?

– В основном интересны, – ответил инквизитор. – Особенно приятно было услышать, что восстание вспыхнуло не по подстрекательству демонов, а в результате действий торговых компаний, которые довели деревенских до нищеты ростовщической торговлей плодами их труда.

– Правда? Я всегда говорю им: прежде чем вы начнёте искать наиболее сложные ответы, сначала поищите простейшие. Если вы видите, что кто-то движет предметы на расстоянии, не обвиняйте его в сделке с дьяволом, сперва проверьте, нет ли между пальцами нитки.

– Я рад, что ты именно таким образом формируешь умы этих мальчиков, – искренне сказал Ловефелл.

– Должны же мы чем-то отличаться от проклятых папистов, – буркнул Куттель.

Инквизиториум теоретически был подчинён власти Ватикана, но на практике ватиканские священники, включая самого Святого Отца, обладали влиянием, мягко говоря, иллюзорным. Поэтому они пытались создать конкуренцию действиям инквизиторов и посылали в мир стада фанатичных монахов и священников, часто необразованных и продажных, а взамен всегда болезненно амбициозных и облечённых неясными полномочиями, которые затем становились предметом юридических споров, следствий и исследований, а также темой для писем, курсирующих между Столицей Иисусовой и Хез-Хезроном, являющимся штаб-квартирой Инквизиториума. Поэтому, крайне мягко говоря, инквизиторы не любили папских посланцев, в простых умах которых для каждого вопроса хорош был ответ: «Это происки дьявола».

– Я стараюсь, как могу, хотя мы оба знаем, что фальшивые деньги вытесняют настоящие.

– Не дай нам, Боже, жить в мире, которым будут править эти падальщики из Ватикана. – Ловефелл покачал головой.

Здесь, в Академии Инквизиториума, он мог себе позволить такие слова. Впрочем, мнение, которое он выразил, было настолько распространено среди инквизиторов, что подобные опасения уже никого не останавливали.

– Я так понимаю, Арнольд, что ты прибыл в Трир не только для того, чтобы посидеть со старым другом за бутылочкой вина. Так скажи, чем я могу тебе услужить?

– Ты читаешь мои мысли, Ульрих, ибо и в самом деле есть проблема, которую я могу решить только с твоей помощью.

– Ха, приятно слышать, что старый провинциал может на что-то пригодиться такому светскому человеку, как ты!

Куттель наполнил кубки. Ловефелл попробовал и причмокнул от удовольствия.

– Красная альгамбра. Моя любимая.

– Восьмидесятого года, Арнольд. Некоторые говорят, самый лучший год.

Некоторое время они сидели в молчании, наслаждаясь вкусом напитка.

– Вернёмся к твоей проблеме... – нарушил тишину Куттель.

– Не найдёшь ли ты в Академии места для парня, который приехал со мной? Ты мог бы оказать мне любезность и принять его на пробу, пока сам не убедишься, что он соответствует требованиям столь славного учебного заведения?

– И столь прекрасно управляемого замечательными преподавателями, – закончил за него Куттель, усмехаясь себе под нос.

– Прямо с языка снял!

– Каждый год в течение недели мы открываем набор в Академию. Ты не представляешь, Арнольд, какие толпы ждут у ворот. Но всё это в подавляющем большинстве мусор. – Он махнул рукой. – А нам нужны мальчики с горячими сердцами и холодными умами. А твой именно таков?

– Смею так полагать, – ответил Ловефелл. – Хотя, сам знаешь, Ульрих, как бывает. Человек напоминает загородный дом...

– А почему? – Заинтересовался Куттель.

– Нужно в нём прожить хотя бы год, прежде чем ты узнаешь, что сделал хорошее приобретение. Каков он летом и каков зимой, не протекает ли во время грозы, не займётся ли он немедленно огнём, когда уронишь искру... И так далее, и так далее.

– И то верно, – согласился начальник Академии. – Многие мальчики не выдерживает первого года, ибо именно тогда мы давим на них сильнее всего.

– Мордимер выдержит, – заверил Ловефелл. – Он спас мне жизнь, Ульрих, а мало кто в мире может о себе такое сказать. Кроме того, он на моих глазах убил трёх бандитов, ну, – он засмеялся, – это не считая тех двух, которых он зарезал до того.

– Мы не приветствуем здесь людей, которые находят недостойную радость в лишении жизни других существ, – нахмурился Куттель.

– Ты меня неправильно понял. Он сделал то, что нужно было сделать. Я не вижу в этом бессмысленной жажды разрушения и того, чтобы он находил удовольствие в убийстве.

– Это хорошо, – кивнул головой начальник Академии. – Но я думаю, это не всё, что ты хочешь мне рассказать, правда?

Ловефелл рассмеялся.

– Ничто не ускользнёт от твоего чуткого взгляда, – сказал он. – Представь себе, парень обладает сверхъестественной силой. Он видит мёртвых и может спонтанно попадать в иномирье.

– Хо-хо.

– Вот тебе и хо-хо, – согласился инквизитор. – Нечасто нам попадается такой бриллиантик, не правда ли?

– Это не облегчит его обучения, – заметил Ульрих, поморщив губы.

– Я безгранично верю в ваши способности, мастер Куттель, – подмигнул ему Ловефелл.

– Попробовать не помешает, но не думай, что парень получит особые привилегии...

– Во-первых, я бы не осмелился просить о подобном, а во-вторых, не думаю, что наделение особыми привилегиями пошло бы ему на пользу. Устрой ему трудную учёбу, Ульрих. Как только ты сможешь.

– Ну, посмотрим, тростник он или дерево.

– Если он дерево, то годится только на дрова. – Ловефелл пожал плечами. – Ну, не в буквальном смысле этого слова, конечно! – Добавил он, смеясь.

Ловефелл знал, что Инквизиториум не оставляет без внимания даже тех, кто был не в состоянии пройти изнурительное обучение. Если не сработали все возможные способы, и ученика пришлось отчислить из Академии, то они старались найти ему место, более соответствующее его склонностям, соответственно оснастив его и ненавязчиво следя, как он справляется. И таким образом неудавшиеся инквизиторы становились торговцами, солдатами, ремесленниками, медиками или юристами. И чаще всего они всегда помнили, кому они обязаны успехом в жизни, и были в восторге, получая возможность погасить долг перед Инквизиториумом. Конечно, это не касалось юношей, которых отчислили за непослушание, строптивость или обычные преступления. Этих просто выставляли за ворота и не интересовались более их судьбой. Но подобные достойные сожаления случаи случались не слишком часто.

Ловефелл провёл половину ночи в беседе с Куттелем, который поделился с ним всевозможными анекдотами из жизни Академии, а также рассказал о подготовке молодых инквизиторов и о трудных испытаниях, которым подвергают их тела и разумы, чтобы после окончания обучения они смогли достойно сражаться со всеми угрожающими святой вере. Ловефелл знал, что, несмотря на искренние усилия начальника Академии, часть этих ребят встанет на неправедный путь. В лучшем случае, они забудут о назначенной им миссии, накапливая материальные блага, будут принимать взятки, прислуживать сильным мира сего в обмен на поддержку или деньги. В худшем случае, они отступят от заповедей Божьей службы и из защитников Иисуса станут Его врагами. Этих ренегатов ожидал Амшилас. Именно в Монастырь отправляли всех, кто решил заключить союз с сатаной. Там терпеливые следователи тщательно их изучали, искали причины и пытались найти средства, способные других инквизиторов спасти от подобных ошибок. А сами заблудшие обретали, наконец, покой среди восторженно-болезненного пламени костра и умирали, полные Божьей любви. Но этого типа чёрные овцы попадались крайне редко, и о каждом случае подобной слабости искренне сожалели.

Утром следующего дня Ловефелл велел позвать парня к себе в комнату.

– Начальник Академии Инквизиториума решил оказать мне услугу и с испытательным сроком принять тебя в число учеников. Так что настало время прощаться, Мордимер, – сказал он. – И знай, что я с удовольствием буду вспоминать путешествие в твоей компании.

– Спасибо вам, господин. – Черноволосый низко склонил голову.

– Учись хорошо, но помни, что не раз и не два придёт момент, когда ты захочешь очутиться как можно дальше от стен Академии. Тогда сожми зубы и скажи себе, что если ты выдержишь, то будешь принадлежать к самому элитному братству на свете. К людям, которых Господь создал по своему образу и подобию.

– Я запомню, господин.

– Обычный человек подобен одинокому дереву, Мордимер. Искривлённому бурями и изъеденному паразитами. Инквизиторы напоминают лес с кронами деревьев, гордо протянутых к небу. Но инквизитором становятся не для того, чтобы носить чёрный плащ со знаком сломанного креста. Не становятся им также и для того, чтобы получить власть над жизнью и смертью людей. Инквизитор действует из чистой потребности сердца, целью которого является нести в мир Божью любовь. Понимаешь, мальчик?

– Я думаю, что понимаю, господин.

– Думаешь, что понимаешь? – Засмеялся Ловефелл. – Нет, нет. Пока не понимаешь. Но когда-нибудь обязательно поймёшь.

Ловефелл всегда, когда приближался к Монастырю Амшилас, чувствовал себя так, будто возвращается домой. Ибо это на самом деле был его единственный дом, безопасная гавань, в которой он мог отдохнуть, чтобы набраться сил для новых задач. Конечно, не каждое возвращение в Амшилас заканчивалось спокойным отдыхом. Иногда Ловефелла просили ознакомиться с некоторыми книгами или документами или принять участие в допросе или целом цикле допросов, иногда ему даже поручалось руководство ими. Обычно, однако, в Монастыре главенствовал принцип, гласящий, что инквизитор, который выполнил особенно трудную миссию, имеет право полностью восстановить силы, и на выполнение следующего задания его может направить скорее чувство долга, чем приказ начальства.

Монастырь возвышался над текущей в долине рекой, его башни и бастионы гордо возносились в небо. Стены, опоясывающие сооружение, были по меньшей мере двадцати футов высоты. Но на стенах, у бойниц и в башенках Амшиласа не видели ни одного стражника. Ибо это святое место охраняли не полчища солдат, а мощь Господнего имени. Когда конь уже поднялся по крутой дороге, ведущей к воротам, Анна-Матильда вдруг дёрнулась в седле.

– Где мы? Куда ты меня везёшь, человече? – Её голос звучал уже не как мелодичный голос хорошо воспитанной девочки. Он звучал, скорее, так, будто взрослую женщину заставили разговаривать детским голосом. – Сейчас же разворачивай!

Он посмотрел на дочь Витлебенов и увидел то же самое, что видел далеко на мозельских полях. Лицо Анны-Матильды было стянуто гневом, в глазах горела злоба.

– Ты слышишь, что я говорю, солдат?! Разворачивай.

– Маленькая госпожа... – Сопровождающая их девушка, изумлённая этим неожиданным поведением, хотела обнять ребёнка, но Анна-Матильда повернулась к ней и хлестнула её ручкой по лицу.

– Замолчи, девка! – Крикнула она.

А потом из её рта полились слова, которые Ловефелл хорошо знал. Слова одного из страшных ведьмовских заклинаний, направленных на подчинение воли другого человека, превращение его в послушного голема, смиренно выполняющего команды. Инквизитор позволил ей договорить заклинание до конца (он заметил, что с последним словом горничная застывает как камень), а когда она обратила лицо в его сторону, уверенная, что может приказывать, сказал:

– Мне жаль, госпожа, но не так легко подчинить своей воле инквизитора из Амшиласа.

Тогда она закричала. Криком, который по замыслу должен был не только напугать, но и парализовать жертву. Это было не заклинание, а особое умение хорошо обученных ведьм, которое инквизиторы в шутку называли песней сирены. И хотя Анна-Матильда, по-видимому, знала, как использовать эту способность, детское горло не хотело издавать желаемых звуков. Поэтому крик прозвучал не пугающе, а, скорее, жалобно и отчаянно, как будто котёнок пытался издать рёв взрослого льва.

– И что дальше? – Спросил он спокойно.

Девочка продолжала смотреть на него с ненавистью в глазах, а её лицо покрылось кровавым румянцем. Ловефелл задумался, с кем он имеет дело. Ну, конечно, не с демоном, который превратился в ребёнка и устроил себе дом из его невинного, крещёного тела. Это он уже проверил гораздо раньше, и такую возможность со стопроцентной уверенностью исключал. Оставались две возможные ситуации. Анна-Матильда могла быть окутана заклинанием иллюзии, но Ловефелл никогда в жизни не слышал про ведьму настолько сильную, чтобы создать заклинание столь реалистичное и столь долговременное. Если бы ведьма подобной мощи существовала, то она смела бы Ловефелла одним движением мизинца. Или движением брови. Оставалась вторая возможность. Скорее всего, Анна-Матильда была ведьмой, которая провела чрезвычайно сложные ритуалы, позволяющее ей в момент смерти удержать душу от падения в адские бездны. Сведущие в искусстве ведьмы знали способы, позволяющие им вернуться в мир живых. Ценой за это была необходимость созревания в теле сначала младенца, потом ребёнка, а также временная потеря контроля над телом жертвы, которая, однако, постепенно проходила с течением лет. Но вместо этого в них росла ненависть к роду человеческому и всем творениям Господа. Когда Анна-Матильда, а, скорее, эта бывшая, настоящая ведьма, ушла из мира живых? С равной вероятностью это могло быть как шесть лет назад, перед зачатием ребёнка, так и семь столетий. Она могла жить в Империи, но с той же вероятностью в Риме, Персии, Британии или Африке. Это было безразлично, ведь её обучили речи и обычаям, какие полагается знать благородной госпоже. Так или иначе, она была приобретением невероятно ценным. Сказать о ней «стоит столько золота, сколько весит» это как назвать императорский замок в Аахене курятником.

– Я знаю, что вы хотите со мной сделать, – прорычала она злобно, и это рычание было тем более страшно, что исходило от девичьих розовых губок. – Я знаю, что здесь делают с такими, как я. Вы думаете, что я вам это позволю?

– И что же, по-твоему, мы делаем, госпожа?

Спокойный тон и смирение в голосе Ловефелла должны были её озадачить. Но они не сбили её с толку.

– Вы сжигаете их на кострах и топите в реках. Вы заставляете их отречься от тёмных искусств...

– Действительно, так поступают многие люди в Империи. Таковы законы нашей Святой Матери-Церкви, единой и всеобщей, – честно и откровенно ответил инквизитор. – Но эти законы и меры не распространяются на тебя, госпожа. Уверяю, тебя встретят с уважением и окружат любовью.

Она зыркнула на него, и её лицо снова исказилось в гневной гримасе.

– Ты хочешь меня запутать? Обмануть? Ты думаешь, я не чувствую в тебе чада пламени, которое ты разжигал? Думаешь, не слышу криков, стенаний и стонов тех, кого ты мучил?

– Женщина, столь великой силы как ты, госпожа, должна уметь распознать правду или ложь в моих словах, – прервал он её.

Она уставилась на него, а её зрачки расширялись, занимая радужку, пока, наконец, не превратились в чёрные, блестящие круги. Она выглядела сейчас поистине нечеловечески, золотоволосая девочка с нежным личиком, на котором выделялись лишь эти чудовищные, блестящие чернотой глаза.

– Ты был таким, как я, – сказала она с внезапным удивлением. Инквизитор улыбнулся.

– Быть может, нас объединяло некоторое сходство, – согласился он.

– Я это вижу. Я вижу это в тебе. Ты умел летать. – Её глаза расширились ещё больше. – Ты проводил шабаши и кровью писал заклинания на коже, содранной с человеческих хребтов. Спал с суккубами на ложе из огня...

Ловефелл кивнул, хотя и через некоторое время, будто не сразу понял, может ли он согласиться с её словами. Память о прежних годах и о том, кем он был тогда, дремала в тёмных уголках его разума. Когда он хотел вспомнить о конкретных событиях, он их вспоминал, но так, будто знал о них по рассказам постороннего человека.

– Не важно, кем я был, – сказал он мягким тоном. – Важно, кем я стал во славу Господа.

– Ты был свободен. – Она смотрела на него с удивлением. – Ты мог делать всё, что хотел!

– Всё? Ты ошибаешься, госпожа. Это теперь я могу делать всё. Я мог бы подняться в воздух на твоих глазах, но я не хочу этого, ибо не думаю, чтобы Бог этого хотел. Сила, которую я имел, ничто против того, что, отказавшись от неё, я стал зеркалом, отражающим свет, непостижимый для человеческого разума.

– Ты стал зеркалом? – Он услышал в её голосе насмешку. – Ты всего лишь жалкая марионетка, швыряемая то туда, то сюда людьми, намерений которых ты даже не понимаешь. Ты был волком, а стал собакой, жрущей объедки из хозяйской руки. Псом, который виляет хвостом, когда хозяин погладит, а не ударит кнутом!

Ловефелл искренне рассмеялся, а представив самого себя в виде собаки, развеселился ещё сильней.

– Ничего ты не понимаешь, – сказал он Анне-Матильде. – Но я не могу тебя за это винить. Однако уже скоро ты поймёшь.

– Пойму? – Обеспокоилась она.

– Да, госпожа. Ибо сейчас, когда я смотрю на тебя, я вижу отвратительную оболочку, полную гнили. Но поверь мне, мы превратим тебя в чашу из чистейшего золота, от дна до краёв наполненную божественного эликсира. И из этой чаши мы будем пить у подножия алтаря, и каждая пролитая в наши уста капля станет гимном, восхваляющим Господа.

– Ты бредишь! – Детское личико исказила совершенно не детская гримаса ярости.

– Может, я позволил себе слишком увлечься возвышенным стилем, – признал с улыбкой Ловефелл. – Покорнейше прошу прощения. Можем ли мы ехать дальше?

Он представил себе гнев и ненависть ведьмы. Мало того, что она была заперта в уязвимом теле ребёнка, так ещё и её заклинания были не в состоянии навредить инквизитору. Тем не менее, приходилось признать, что подчиняющее заклинание было сотворено с поистине дьявольским мастерством, что свидетельствовало о том, что ведьма располагала огромной мощью.

«Но даже если бы она была в своём прежнем обличии и в самом расцвете сил, она не смогла бы меня победить», – подумал Ловефелл. – «Не здесь, не так близко от Амшиласа, священные стены которого дают мне защиту, которую практически невозможно разрушить».

– Едем, – решила она спокойным тоном, поскольку знала, что ей не остаётся ничего иного.

Инквизитор коснулся лица горничной и прошептал слово, которое освободило девушку от безвольной неподвижности.

– Что случилось? Что случилось? Госпожа? Госпожа?

– Всё хорошо, – усмехнулся Ловефелл. – Ты очень устала от долгого путешествия, моя милая. Тебе нужно хорошо выспаться.

Девушка с благодарностью улыбнулась и погладила Анну-Матильду по волосам.

– Слышите, госпожа? Скоро будете в своём новом доме.

Она не заметила, что девочка вздрогнула от её прикосновения.

– О, это чудесно, нянюшка, – прощебетала она, но её глаза остались заполнены тьмой.

Ловефелл оставил Анну-Матильду в компании двух монахов, которые, видимо, были предупреждены, кого можно ожидать. Впрочем, здесь, в святых стенах Амшиласа, она не могла никому сделать ничего плохого. Первые шаги он направил в канцелярию Оттона Вишера, которому уже сообщили о приезде инквизитора.

– Благодарю тебя от всего сердца, Арнольд. – Вишер встал из-за стола и сердечно пожал Ловефеллу руку. Его бледные щёки слегка порозовели. – Я знал, что ты, как обычно, не подведёшь возложенные на тебя надежды.

– Рад был услужить.

Ловефелл задавался вопросом, почему руководитель не уведомил его, с чем, а точнее с кем, он будет иметь дело во время выполнения этого задания. Сам не был до конца уверен? Рассчитывал на то, что миссия Ловефелла не удастся? Ему приказано было сохранить тайну? Что ж, теперь это не имело уже никакого значения, но инквизитор знал, что не забудет, что его отправили в трудное путешествие, не предоставив полной картины ситуации.

– Отдохни сегодняшний вечер, Арнольд, но завтра я попрошу у тебя полный письменный отчёт.

– Конечно, – ответил Ловефелл. – Позволено ли мне спросить, ожидается ли моё участие в допросах?

– Нет, Арнольд. Твоя задача завершилась с момента передачи ведьмы Монастырю. Мы не настолько беспощадны, чтобы использовать тебя сразу после того, как ты вернулся из такой утомительной поездки. Отдохни неделю-другую, если хочешь.

«Они не хотели, чтобы я вообще узнал, что она ведьма!» – Осенило Ловефелла. – «Они думали, что манифестация не наступит так быстро. Что я привезу её, считая, что просто сопровождаю маленькую магически одарённую девочку. Почему?»

– Покорнейше благодарю, – сказал он вежливым тоном. – И не премину последовать твоему совету.

Вишер дружелюбно улыбнулся и покачал головой.

– И ещё одно... – Ловефелл обернулся на пороге. – С твоего позволения, я прикажу канцелярии выписать приказ о следствии по делу Людвига Бастарда, владельца замка Юнглинстер.

– По каким обвинениям? – Оттон поднял голову.

– Публичное проповедование ереси и отступничества.

Вишер долго молчал. Очень долго.

– Ты знаешь, что произойдёт, если мы прикажем начать расследование против героя, в замке которого нашли спасение десятки людей? Окрестные дворяне, вельможи, и даже ремесленники?

– «Помни, чтобы ты не имел лицеприятия», – ответил Ловефелл.

– Не нужно мне цитировать Писание! – Прорычал Оттон. – Смею надеяться, что знаю его так же хорошо, как и ты. Я спросил, знаешь ли ты, что произойдёт, если мы начнём расследование, и соизволь ответить на этот вопрос.

«Ты стар», – подумал Ловефелл с презрением. – «Стар и лишён зубов и когтей. Слишком долго ты уже служишь в канцелярии, вдыхая вонь бумажек, когда за стенами Амшиласа кипит настоящая жизнь. Жизнь, в которой на плохие вопросы дают неправильные ответы. А этот ответ хорош всегда: Non nobis Domine non nobis, sed tuo Dei da gloriam». [Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему дай славу (лат.)]

– Не собираюсь, – твёрдо ответил Ловефелл. – Ибо ответ на этот вопрос лежит вне моей компетенции.

– Легче всего умыть руки, – проворчал Вишер.

– Не советую тебе ещё раз осмелиться сравнивать меня с Понтием Пилатом, – спокойно ответил инквизитор.

Вишер вскочил со стула, но, когда посмотрел в лицо своего собеседника, опустился обратно.

– Прости за поспешные слова, – сказал он, не глядя в сторону Ловефелла.

– Я уже их даже не помню, – заверил его инквизитор вежливым тоном. Они помолчали.

– Так ты подпишешь приказы, которые я велю выписать? – Спросил Ловефелл.

Оттон должен был заметить разницу между этим вопросом и предыдущим. Подчинённый уже не спрашивал у него разрешения отдать приказы, а лишь о том, подпишет ли он их. А ведь Вишер прекрасно знал, что за каждым его шагом внимательно следят вышестоящие.

– Есть ли свидетели, которые подтвердят, что дошло до такого события?

Инквизитор вспомнил сопутствующую Бастарду женщину и двух слуг. Все они находились в комнате, когда хозяин замка произнёс неосторожные слова.

– Трое, – ответил он.

– Они дадут показания по доброй воле?

– Не думаю, но двое из свидетелей это слуги, так что проведение допроса не вызовет сопротивления, какого мы могли бы ожидать в случае дворянина. Третьим свидетелем является жена Бастарда.

– Прекрасно, – прошипел Вишер. – Как ты думаешь, сколько солдат мне придётся послать вместе с инквизиторами? Сто? Двести? А может, придать им катапульты и осадные башни?

Ловефелл понял, что дни Вишера в качестве его руководителя в Амшиласе уже сочтены. Он уйдёт на другую, более тихую работу, или будет отправлен на достойный отдых. В красивый загородный дом с садом и вышколенными слугами. Займётся чтением книг, охотой в компании соседей, или чего бы он там только ни захотел. Хоть вышиванием гобеленов для стен приходских церквушек. Но, безусловно, не защитой святой и единственной веры. На это у него в сердце уже осталось слишком мало жара.

– Оттон, мой дорогой друг Оттон, почему ты забываешь, что наша сила основана не на солдатах, а на славе Божьего имени? – Спросил он безмятежно, ибо видение ухода Вишера не было ему неприятно.

– Весьма красноречиво, дорогой Арнольд. – Вишер обратил на него ледяной взгляд. – А раз так, может, сам потрудишься в Юнглинстере?

– Я не привык обсуждать приказы, и если ты отдашь такой, я исполню его без колебаний и с соответствующим тщанием, – ответил Ловефелл, глядя начальнику прямо в глаза.

– А значит, именно так и поступим, – заключил Оттон. – А теперь прости, но мне нужно вернуться к работе. Ты можешь идти, Арнольд, и займись, будь любезен, всеми формальностями.

«О, да, я займусь», – подумал инквизитор. – «Я позабочусь и о том, чтобы отчёт о сегодняшнем разговоре попал в те руки, в которые должен попасть».

Он знал, в какую комнату проводили Анну-Матильду, поэтому направился туда, чтобы увидеть её в последний раз. Он не должен был этого делать и по словам Вишера мог заключить, что такой его поступок был крайне нежелательным. Девочка сидела на высокой кровати среди обтянутых шёлком подушек. Рядом с ней стоял, пребывая в задумчивости, молодой монах. Ловефелл знал этого человека и знал, что, несмотря на невзрачный внешний вид, он является одним из лучших знатоков тёмного искусства. В каком-то смысле даже более искусным, чем сам Ловефелл.

Анна-Матильда повернула голову в сторону инквизитора.

– Пришёл надо мной поиздеваться? – Спросила она тоном, который должен был быть враждебным, но на самом деле в нём звучало уныние.

– Я не посмел бы, госпожа. Я пришёл лишь для того, чтобы попрощаться.

Он смотрел напряжённо на неё, надеясь, что ему удастся, может, даже не понять, кем она была в своей истинной форме, но получить хотя бы малейшую зацепку. Однако он не мог пронзить мрак, который окружал её сознание.

– Господин Ловефелл, – монах поднял глаза, – не делайте этого, будьте любезны.

Инквизитор поклонился.

– Прощай, Анна-Матильда, – сказал он.

– Я тебе этого не забуду, – пообещала она, а в её голосе звучала лишь чистая, ничем не замутнённая ненависть. – Я никогда тебе этого не забуду.

Он подошёл и погладил её по щеке. Аккуратно, одними кончиками пальцев. Она не отстранилась, как будто его прикосновение было ей абсолютно и совершенно безразлично.

– Не забудешь, – согласился он. – Но придёт время, когда чем лучше ты будешь помнить, тем больше ты будешь меня любить. Так же, как я всей душой люблю тех, кто создал нового меня.

Она смотрела на него, и в её детских глазах серны появились слёзы. Он знал, почему Анна-Матильда плачет, и, уходя, улыбался собственным мыслям.