Планета Харис

9 СТРАННАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ ХАРИС

Спал я крепко, без сновидений, а утром, одевшись, — мне приготовили легкий летний костюм, вполне современный, — я опять спросил Семена Семеновича, скоро ли я увижу своих товарищей.

— Завтра они будут воссозданы, — обещал он, — а сегодня я хочу рассказать историю нашей цивилизации вам. Людям она покажется странной и мрачной… Не у всех ваше мужество и способность уважать непонятное. Даже если оно совсем чуждо. Людям легче будет услышать это от вас — человека, психолога, врача. Вы меня понимаете?

Я кивнул головой. Этот день навсегда останется в моей памяти свежо и остро, как если бы это было сегодня, может быть час назад.

Мы ходили у шумящего океана. Бушевали пенящиеся буруны, разбиваясь об изъеденные солью прибрежные скалы, пронзительно и резко кричали птицы, стремительно неслись над океаном и лесом тяжелые облака, снижаясь от своей тяжести чуть не к самой воде.

Семен Семенович рассказывал. Все, что он говорил, было так странно, так непонятно, что я сомневался, смогу ли я это вразумительно рассказать своим товарищам завтра или в последующие дни. Я слушал и все примеривался, как я расскажу об этом.

Я так и не понял до конца этих странных существ.

Их развитие как существ разумных началось с архитектуры. До этого они жили инстинктом, огромными скоплениями, где разделение труда было чисто биологическим. Отдельная личность не имела никакого значения — чисто условное существование, только винтик в огромной, слаженной машине, клеточка в чудовищно разросшемся организме. Отдельная жизнь не ценилась даже самой этой жизнью.

Бессмертие вида — вот к чему они инстинктивно стремились, чему приносили в жертву каждого в отдельности.

— Ни на животной, ни на разумной ступени развития у нас никогда не было царей или цариц, — рассказывал Семен Семенович, — мы вообще никогда не знали тиранов, у нас это невозможно. Мы никогда не знали войн — у нас это невозможно. Мы никогда не могли убить себе подобного, хотя старательно удалялось все, не нужное сообществу.

Я позволил себе перебить его:

— Как это — удалялось, куда?

— Удалялось из колонии… Ну, изгоняли, что ли.

— Без права вернуться?

— Да, конечно.

— Отдельно они могли существовать — на той стадии развития?

— Нет, в одиночку наши предки погибали.

— Значит, все же убивали.

По его лицу словно тени прошли.

— Пусть так, — неохотно согласился Семен Семенович.

— Кого-нибудь у вас чтили больше, чем других?

— Мать. Ту, что давала жизнь.

— Простите, харисяне — живородящие или яйцекладущие?

— Все мы вышли из яйца, — туманно ответил Семен Семенович. Я не стал уточнять. — Мать клала яйца. Кстати, тогда харисяне были значительно мельче, величиной с ваших пингвинов. Свой рост и внешний вид они усовершенствовали впоследствии направленной изменчивостью. По своим понятиям красоты и целесообразности.

— Фактически мать и была вашей царицей, — предположил я.

— Нет, нет, — категорически возразил Семен Семенович. — Мать сама подчиняется мудрой силе общины, как и любой из его членов. Если она не могла, как это следует, исполнять обязанности рода, ее заменяли другой.

— А мать прогоняли?

Семен Семенович глянул на меня укоризненно.

— Ни мать, ни любого полезного члена общества, заболевшего или состарившегося, у нас не изгоняли даже на заре цивилизации. Их заботливо кормили, за ними ухаживали до их естественного конца. Изгонялись лишь… — Семен Семенович запнулся. До чего ему не хотелось об этом говорить. Но я, видимо, должен был знать, и он продолжал рассказывать. — Изгонялись непохожие…

— Что?

Я был потрясен до глубины души и только смотрел на него молча и с ужасом.

— Вот почему наше развитие, как существ разумных, началось с архитектуры. Заботиться о красоте и рациональности постройки, в которой живет и трудится род, нам было присуще всегда. Потом уже развились математика, механика, физика, химия, биология, медицина, география, астрономия и другие науки. Науки у нас развивались быстро и скоро. Об ученых заботились, как и о матери.

— А искусство? Есть у вас искусство? — потрясенно вскричал я. Семен Семенович грустно покачал головой.

— У нас могло бы быть искусство, как и у землян. Но мы не дали ему развиться. Как и на заре цивилизации, так и в ее расцвете харисяне последовательно и настойчиво уничтожали все непохожее. А искусство — это и есть непохожее…

Познавший Землю оживился.

— На Земле самое трудное для меня, чего я никак не мог понять, это — искусство. Не правда ли, и для человечества искусство есть что-то непонятное, неразгаданное и в этом именно сила искусства.

— Как непонятна и неразгадана душа человека, — сказал я, — которую пытается отразить искусство.

— Душа? Я понимаю, что вы подразумеваете под этим. У харисян коллективная душа. Душа вида, и она эволюционировала вместе с видом.

— Разве это возможно?

— Значит, возможно.

— Семен Семенович, а что же вы делали с непохожими при развитой цивилизации? Ведь они продолжали появляться на свет! И уже могли, наверное, переносить отчуждение от общества.

— Безусловно, и потому общество не могло допустить их существования… с их странными взглядами, непостижимыми поступками и действиями.

— Их убивали?

— Я уже говорил вам: харисяне не могут убивать. Они… умирали сами.

— Почему?

— Есть много способов избавиться от них. Каждая эпоха выбирает свой. В древности, например, их просто окружали так плотно, что они не могли, понимаете, совсем не могли осуществлять свою непохожесть. И они быстро погибали. Но это было до эры Великих Открытий — две тысячи лет назад. В течение каких-нибудь двухсот лет были совершены открытия, которые дали нам могущество неисчислимое. Открытие тайны тяготения, освоение ближайшего космоса… А затем и победа над гиперпространством. Покоривший Пространство первым открыл так называемый прыжок в гиперпространстве. Знаете, сколько времени понадобится, чтобы добраться от планеты Харис до Земли?

— Сколько?! — Я схватил его за руку.

— Считайте. Время, необходимое на космический полет в пределах вашей солнечной системы, плюс время, потраченное на такой же полет в нашей солнечной системе. Разбег и замедление.

— А движение в межгалактическом пространстве…

— Займет секунды… Но именно за эти секунды вы умрете и родитесь вновь…

— Не понимаю!

— …С обратным знаком. Поэтому прыжок в гиперпространство возможен, лишь когда цель прыжка есть антигалактика. Искривление пространства… Подробнее затрудняюсь объяснить. Я ведь гуманитарий. А затем произошло открытие Победившего Смерть. Он впервые с его мощнейшей электронной аппаратурой записал структуру одного из лишенных себя — его тела, его мозга — и воссоздал его. Так мы стали бессмертными. Тогда мы…

— Простите, но что это значит лишенный себя?

— Это у нас высшая мера наказания — лишение антенны. Ведь мы не убиваем.

— А что получается, когда удаляют антенны?

— Да конца еще не раскрыто наукой… Я попытаюсь вам объяснить. Харисянин, как я уже вам говорил, в высшей степени коллективное существо: в присутствии других харисян он проявляет такие свойства и способности, которые никогда не проявляются в одиночестве.

— Эффект группы!

— Да. Так для чего харисянину антенны? Без них он как бы не слышит мыслей других, не полностью их понимает.

— А вы разве воспринимаете мысли друг друга?

— Конечно. С помощью антенн. Антенны — орган исключительной чуткости. Это, кстати, и орган обоняния. Но это еще не все. Стоит отрезать харисянину антенны, как он полностью теряет способность творчески мыслить — талант его гаснет, как пламя, залитое водой… Он уже не может быть ни ученым, ни инженером, ни архитектором, хотя знания его остаются — на память это не влияет, — но воспользоваться знаниями он уже не может. Харисянин, лишенный антенн, или, как у нас говорят, лишенный себя, уже, по существу, никуда не годен. Он делает самую примитивную работу, а иногда и ту не может делать. Обычно такие харисяне долго не живут.

Я молчал, подавленный, мне стало жутко. Как объяснить эту жестокость?…

— Странное дело, — продолжал задумчиво Семен Семенович, — из совершенно одинаковых оплодотворенных яиц одной семьи развиваются порой совершенно несхожие харисяне. Наша наука так и не открыла — почему? (Мутации… слабое объяснение). Понимаете, харисяне с совершенно невообразимыми особенностями, чего у нас не терпели никогда. Особенностями, столь непонятными и непостижимыми, что приходилось этих харисян лишать антенны.

— Как страшно: вы убивали личность. И действовали без колебания и жалости. Рациональная жестокость.

Семем Семенович долго молчал, отвернувшись, взор его блуждал по океану, потом он повернул ко мне голову.

— А разве человечество никогда не убивало личность? Разве вы уж так любите непохожих на других? Разве один из людей — кажется, он был императором, — не сказал: «Мне не нужны гении, мне нужны верноподданные»?

— Его потомки стали фашистами.

— Человечество так же нетерпимо к несогласным и непохожим, как и харисяне.

— Как можно сравнивать! — вскричал я с досадой. — Как можно говорить о человечестве, имея в виду лишь антинародную власть?! — Я с трудом успокоился. — Продолжайте, я Слушаю вас.

— Так вот, нравственный закон харисян гласит: долг каждого заключается в отречении от личности, если личность эта противоречит устоям общества.

— Так можно зайти в социальный тупик, — пробормотал я, — любое общество выигрывает, лишь когда обретается личность.

— Харисяне не так уж плохи, — сдержанно возразил Познавший Землю. — Мы не знаем бесцельной жестокости, лжи, лицемерия, зависти, алчности, жадности, разврата, тирании, несправедливости, лести, беспринципности, унижения перед сильными мира сего.

— Ну конечно, никаких пороков, никаких страстей, даже привычек, а заодно и никаких творческих взлетов, кроме как в разрешенных областях. Вдохновение, не знающее ни преград, ни границ, — зачем оно вам! Но давайте не спорить. Продолжайте!

Семен Семенович вздохнул. Глаза его потускнели, он словно сразу постарел.

— И все-таки именно ради личности, которая всегда попиралась, пошли мы на бессмертие, погубившее вид… Воля и разум эволюции… Разве она хотела уничтожить вид, созданный ею, свое детище? Старение и смерть страшны для индивидуума, но полезны для вида как в биологическом, так и в социальном смысле. Ликовала вся планета…

— Еще бы! Но как вы подошли к этому открытию, с какой стороны?

— Представьте, мы подошли к этому открытию с двух сторон одновременно.

— Техника и биология?

— Да.

— Понятно. Когда вы сумели записать структуру того несчастного харисянина, лишенного антенн, вы положили начало бессмертия личности. Однако это вас не удовлетворило, и понятно, ведь будет без конца возрождаться записанная копия, а жить хочет сам оригинал.

— Нет, нет, я же сказал, что оба открытия состоялись почти одновременно. Биологи даже раньше этого добились. Воздействие на наследственный код…

Он опять долго и подавленно молчал. Ветер развевал его поредевшие седые волосы. Кажется, сам он был глубоко равнодушен и к бессмертию, и к молодости.

— Когда же кончилось ликование? — спросил я.

— Не скоро. Когда мы поняли, что бессмертные постепенно утеряли способность к размножению,

— Черт побери! А вы не догадались записать структуру каждого харисянина?

— Каждый харисянин в юности прошел эту запись… У нас хранятся эти картотеки. Но…

— Так что же? Эти копии… Они… тоже…

Кажется, я внезапно охрип. Семен Семенович усмехнулся и потрепал меня по руке.

— Эти «копии», как вы их называете, способны давать жизнь, но… не беспредельно же. Матрицы… представьте себе типографские матрицы, с которых печатают книги. Они постепенно изнашиваются. Нужны новые матрицы. Мы их использовали до конца, кроме тех, которые, раз записав, больше не воспроизводили… Тех самых, что лишали антенн.

— Лишенных себя?

— Да.

Я расхохотался. Я смеялся до слез. Давно мне не было так смешно.

Семен Семенович удивленно смотрел на меня.

— Неужели вам смешно?

— Очень. Разве вы не понимаете, как это смешно? Насколько я понимаю, пережившие себя бессмертные старцы скорее согласятся погубить цивилизацию, нежели призовут для ее спасения тех — непохожих, которых они изгоняли тысячелетиями. Слишком сильно они их ненавидят. Но я слушаю, пожалуйста, продолжайте…

— Основное я уже сказал. Так мы зашли в тупик.

— Но у вас лишь один путь…

— Лишь один.

— И вы согласны на него?

— Я лично считаю его единственно разумным и необходимым.

— А кто-нибудь, кроме вас, так считает?

— Да. И вам предстоит с ними увидеться — вам и вашим товарищам. Завтра вы будете встречать ваших землян на планете Харис, как я встретил и подготовил вас. Вы согласны нам помочь?

— Согласен.

— Кстати, этим вы поможете и самим себе, иначе… иначе вам остается только небытие…

Ночью я вышел из дома. Ночь была тихая, ясная, прохладная. Ветер уснул где-то. Океан мерно дышал. В гуще леса ухали птицы, звенели насекомые, изредка слышалось рыкание зверя. Со стесненным сердцем я стоял посреди темной лужайки и смотрел в небо.

Чужое небо, чужие созвездия. Ни одной знакомой звезды. А Луны у них совсем нет.

Мне очень захотелось курить. Машинально я пошарил по карманам. Конечно, там не было ни одной папиросы. Чувство бесконечного отчаяния, одиночества пронизало меня, как ледяной ветер. Значит, Земля — это Земля людей. Нет людей, нет Земли. Завтра я буду принимать людей. Надо спать. Согнувшись, я побрел в дом, но, не заходя, сел на ступени.

Разве уснешь! Я вдруг подумал, каким одиноким должен был чувствовать себя Познавший Землю, блуждая четыреста лет по чужой планете. И каким одиноким он, наверное, чувствовал себя на родной планете, от которой он оторвался духовно, да и физически — существуя в теле человека.

Бедный Семен Семенович. Где он сейчас, спит?

— Не спится, Кирилл, — услышал я голос Семена Семеновича. Он, кряхтя, опустился рядом.

— Вот есть папиросы, курите. Простите, что забыл вам их дать. Вот и спички.

— Вот спасибо! — Я с наслаждением закурил табачку Земли. Семен Семенович глубоко вздохнул.

— Я ведь тоже был приговорен к лишению себя.

— Семен Семенович! За что?

— Я был противник уничтожения личности. Я вступался за каждого непохожего, подлежащего уничтожению, пока меня самого чуть не постигла та же участь. Меня с трудом спасли Всеобщая Мать и Покоривший Пространство. Они сумели доказать, что я необходим как специалист по Земле, теоретически познавший ее до тонкости. Они предложили отправить меня на Землю для изучения ее уже в облике землянина. На это согласились, и я дважды перенес прыжок в гиперпространство. Это было очень страшно, поверьте мне. Мы умерли — исчезли на какие-то доли секунды вместе с космическим кораблем, а затем проявились вновь уже в качестве антивещества. Одушевленная антиматерия. Да, это было страшно, Кирилл.

Он закрыл рукой глаза, потом устало опустил руку.

— И все же это было не так страшно, как в ту ночь, накануне исполнения приговора — лишения себя. Я летал над заснувшим городом, поднимался за облака, где ослепительно пылали косматые звезды, думал о том, кем я стану завтра. Целый мир — мой внутренний, духовный мир — побледнеет, завянет и съежится. Засохнет и рассыплется. И меня уже не будет никогда. Тело мое останется живое и невредимое, как футляр от потерянного сокровища, — зачем оно? Крылья мои ослабли, я стал падать в пустоту. Потом я снова обрел силу, но некоторое время раздумывал — не разбиться ли мне насмерть? Ведь это лучше, чем медленно угасать без…

— Без души, — тихо подсказал я.

— Вы это называете душой? Да. Я хотел сложить крылья и разбиться, но подумал, что еще успею умереть. Ведь для этого не надо вдохновения, неповторимости, силы воли. Харисянин может умереть и без наложения на себя рук, просто по желанию, но это требует некоторого времени, усилия. И я вошел в свое жилище, стал внутренне готовиться к ужасному утру. Я собрал все свое мужество. Это было нелегко. Я плакал.

— Разве харисяне плачут?

— Обычные, соответствующие норме харисяне не плачут никогда, но непохожие плачут. У них, видимо, более тонкая нервная организация… Утром меня окружили плотной, волнующей толпой и повлекли на площадь, где должна была совершиться казнь. Толпа прибывала. Я задыхался, крылья мои измочалились.

— Как это происходит? — прошептал я. — Антенны отрезают? Это больно?

— Что вы! Кто же сможет взять, это на одного себя. Это совершается, так сказать, анонимно. Толпа. Проходят мимо, и каждый отрывает по кусочку.

— Коллективное убийство души… Как страшно!

— Да, это страшно, — просто сказал Познавший Землю. — Но я этого избежал. Меня лишили только тела, данного мне природой. А в человеческом теле я, скорее, человек. Мне даже стало казаться странным прежнее тело харисянина… Пошли спать, Кирилл. Не смотрите же так на звезды, не надо!