Планета под следствием

Глава 10

Мармион, ведомая Шимусом Рурком и сопровождаемая Салли и Миллардом, а за ними и пятеро ассистентов Мэттью, шедшие несколько медленнее, покинули пещеру и вышли в неяркий свет раннего утра. Рик О'Ши замыкал шествие.

— Ну надо же! Неужели это следующее утро? — воскликнула Мармион. Она повернулась к Шимусу, который усмехался, и его улыбка явно не имела отношения ни к новому дню, ни к чему-либо еще понятному Мармион.

— Конечно, миссис.

— Но мы же были там совсем... — начала было Салли, посмотрев на циферблат наручных часов, но тут ее глаза расширились от изумления. — Боже праведный!..

— Следующий день? — Иван схватил ее за запястье, посмотрел на ее часы, потом проверил свои собственные. Остальные четверо ассистентов с некоторой опаской обсуждали эту неожиданную потерю времени.

— Но мы же не успеем вовремя с нашей работой... — Иван повернулся к Шимусу с видом обвинителя. — Вы не имели права отрывать нас от работы на целый день!

— Эта пещера всего в часе полета от космобазы, — сказал Ганс; он был, очевидно, агрессивно настроен, и гнев его был направлен на Шимуса Рурка — обвинять Мармион он не решался.

— Как мы могли потерять так много времени.., сидя в тумане? — Похоже, это его расстраивало еще больше.

— Что ж, я нахожу... — Мармион внезапно умолкла, чуть склонив голову набок, затем посмотрела на Салли и Милларда. — Знаете, я вовсе не уверена, что что-либо обнаружила.

Шимус шумно вздохнул. В его глазах явно читались удовлетворение и насмешка.

— Зато можете быть уверены, что “обнаружили” вас, миссис. А теперь не будем больше терять времени. — Он жестом пригласил Рика пройти к вертолету.

— Как меня могли “обнаружить”, мистер Рурк, если я не терялась? — поинтересовалась Мармион; ее голос слегка дрогнул. Рик и Миллард взяли ее под руки и повели к вертолету: идти по холмистой земле было нелегко.

— О, полагаю, все это еще придет к вам, миссис, — снова хихикнул Шимус.

— Мистер Рурк, с нами не произошло ничего из того, что описывали доктор Метаксос, его сын или даже майор Мэддок и доктор Фиске. — В ровном голосе Салли проскальзывали тщательно скрываемые нотки удивления и разочарования.

Шимус внимательно посмотрел на нее, еле заметно улыбаясь. Салли была весьма привлекательной молодой женщиной, и он смотрел на нее с удовольствием.

— Искренне надеюсь, что не произошло: сейчас, когда никто не взрывает ее и не долбит в ней дыр, планета успокоилась. Но с вами говорили, — уверил он Салли.

— Это полная бессмыслица, — заявил Ганс. Рик издал звук, который звучал как покровительственный упрек; Ганс резко обернулся. — Я вообще ничего не ощущал с тех пор, как поднялся туман и ничего не стало видно. Потом туман рассеялся. Вы хотите, чтобы мы поверили, что это.., шоу длилось тридцать часов?

— Похоже, именно так оно и было, — дружелюбно ответил Шимус, помогая Мармион забраться в пассажирский салон вертолета. — Подумайте об этом немного. Понимание к вам придет.

— Возмутительно, — сказал Джордж с усмешкой. — Бессмысленная трата драгоценного времени.

— Я не уверен, что мы сможем объяснить доктору Лузону, почему мы оставили наши прямые обязанности, — уныло проговорил Марсель; это были первые слова, которые Мармион от него услышала.

— О, мои дорогие, но вам и не придется этого делать, — сказала она, застегивая ремень безопасности. — Я беру на себя всю ответственность за эту экспедицию; кроме того, я уверена, что такие трудолюбивые молодые люди, как вы, успеют завершить работу задолго до того, как вернется доктор Лузон.

— Вы хотите сказать, мадам, — проговорил Ганс, глядя на нее с подозрением, — что мы должны скрыть от доктора Лузона наше уклонение от исполнения обязанностей?

— О небо, конечно же, нет, дорогой Ганс, — успокаивающе проговорила Мармион, ласково положив руку на его локоть. — Я бы ничего не стала скрывать от Мэттью Лузона, — шутливым тоном прибавила она. — Это просто невозможно! Однако я уверю его в том, что это я похитила вас в качестве необходимого мне эскорта для участия в личной экскурсии, которая могла оказаться опасной, — в экскурсии в так называемую замечательную пещеру, в которой все остальные, по их словам, ощущали нечто необыкновенное.

Издав тихий разочарованный стон, она обратилась к Шимусу.

— В самом деле, ничего не случилось, — она подчеркнула последние слова, вложив в них все свое разочарование.

— Мы потеряли тридцать часов. — По тону Ганса было ясно, что он считает это недопустимым и непростительным. — К тому времени, как мы доберемся до космобазы, уже успеет стемнеть. — — Ну, до ужина время еще будет, — заметила Мармион.

— Сегодня вечером мы будем работать, — переглянувшись со своими коллегами, заявил Ганс. — Таким образом, мы компенсируем потраченное время.

— Странно, — заметил Миллард, — я чувствую себя полностью отдохнувшим; к тому же мне необыкновенно хорошо. А как остальные?

Салли тихо и изумленно охнула:

— И я тоже. А мне не кажется, что я спала... Мармион также чувствовала себя необыкновенно энергичной и прекрасно отдохнувшей, хотя и не сказала об этом. Она могла бы протанцевать всю ночь напролет, а с утра приступить к работе в полную силу.

Ей пришло в голову, что, возможно, это было совершенно новой и неожиданной стороной, которой повернулась к ним планета: здесь можно было бы устроить санатории для лечения и отдыха. Однако ей подумалось, что стоит подождать с выводами, поскольку, судя по всему, их экспедиция была единственной, испытавшей на себе целительный эффект пребывания в пещерах. Может быть, им просто повезло? Может быть, как и предположил Шимус, планета просто успокоилась и начала вести себя не так, как прежде? Как бы там ни было, Мармион чувствовала, что ее переполняет кипучая жажда деятельности. А такого подъема она не испытывала уже очень, очень давно...

Едва Яна завидела маленькие лодочки, приближавшиеся к причалу, она побежала вниз по лестнице так быстро, как только могла, не рискуя свернуть себе шею: ей хотелось поскорее сообщить Шону все новости. Ардис Суник подтвердила, что большей частью груз, доставленный Джонни Грином во Фьорд, состоял из горючего, которое могло им понадобиться, и снаряжения Шона, подготовленного специально для их путешествия. Она сказала также, что Джонни отправился в Боготу с Лузоном, который замыслил что-то скверное. Нанук, исчезавший на некоторое время из поселка, внезапно появился снова, весь в грязи и репьях, и теперь кружил возле Яны. Похоже, его просто распирало от новостей. Он лизнул руку Яны, потерся красивой головой о ее щеку и заглянул ей глубоко в глаза. Яна чувствовала, что он хочет говорить с ней, но не знала, что сделать, чтобы услышать его.

Они еще не успели спуститься вниз, когда все местные кошки вдруг развернулись и поспешили в противоположном направлении.

— В чем?.. — начала Яна.

"Банни”, — раздался в ее мозгу ясный ответ.

— Это ты сказал, Нанук?

Кот смиренно взглянул на нее и негромко заворчал.

— Я не хочу, чтобы со мной было трудно общаться, Нанук. Кивни головой, если с Банни все в порядке и она едет сюда.

Нанук с торжественной серьезностью наклонил голову.

— Это такое облегчение... — Яна с благодарностью погладила великолепный мягкий мех. — Может быть, однажды мы с тобой сможем вести достойную беседу, — прибавила она, набравшись смелости.

«Скоро».

— Ох!

В этот момент из-за края высокой стены, окружавшей гавань, показался Шон, и Яна бросилась к нему, торопливо рассказывая о том, какие вести оставил Джонни вместе с горючим, выгруженным во Фьорде. Несмотря на то что от Шона просто-таки разило рыбьим жиром и морской солью, было так хорошо ощущать его объятия, видеть его лицо, его улыбку — он был явно рад встрече с Яной... Потом Нанук, до того сидевший на ступенях и с достоинством ожидавший своей очереди, должно быть, решил заговорить с Шоном, который широко улыбнулся и потрепал уши кота-охотника.

— Банни и Диего направляются сюда; Тишь — единственная кошка, которая выжила в Проходе Мак-Ги — следует за ними по пятам. Нанук встречался с ней, чтобы успокоить и защитить ее в пути, но оставил ее и вернулся к нам, чтобы мы больше не волновались о детях. Он говорит, это поселение должно подойти Тишь. Ей нужно снова почувствовать себя в безопасности.

— И не ей одной. Когда они все должны прибыть? Что говорит Нанук? Я уже начала всерьез волноваться, Шон...

Шон пожал плечами:

— Может быть, к ночи... — Он крепче обнял Яну. — Не стоит тратить силы и идти им навстречу. Нанук говорит, что с ними все в порядке.

— Подожди, Шон, повтори-ка — что значит “единственная кошка, которая выжила в Проходе Мак-Ги”? Только одна? Что случилось с остальными? Я думала, что о кошках заботятся во всех поселениях — так же, как Клодах заботится о своих в Килкуле...

— А они заботятся о ней. Да, для меня это тоже очень важная новость. Поселение, в котором выжила только одна кошка, — это поселение, попавшее в серьезную беду.

— Шон, что там произошло с детьми?

— Вскоре мы это узнаем. — Шон обнимал Яну за плечи, это успокаивало. — Тот факт, что Нанук вернулся к нам, доказывает, что с ребятами все в порядке, что бы ни произошло в Проходе Мак-Ги... Ты лучше посмотри, любовь моя, что я принес тебе на ужин!

С этими словами Шон продемонстрировал двух рыбин в радужной чешуе. Рыбины были длиной в его руку, но при этом заметно толще.

— Прекрасно! У Ардис еще осталось несколько картофелин, к тому же мы разморозили лук и морковь. Когда Банни и Диего доберутся сюда, они наверняка будут голодны и захотят поесть.

— Не меньше, чем мы захотим услышать их новости.

Когда Банни и Диего, бережно несший на руках раненую Дину, в сумерках добрались до поселка, ужин был уже приготовлен; однако к еде приступили не сразу — были и более важные дела.

Банни кивнула в сторону стола, накрытого на шесть человек.

— Откуда вы знали, что мы приедем? — спросила она. — А, знаю! Конечно, это Нанук. Он бежал мимо нас, остановился, чтобы принюхаться, а потом помчался дальше. Правда, мы не видели, чтобы он возвращался.

— Зато он видел вас, — ответил Шон. — Он спешил на помощь оранжевой кошке из Прохода Мак-Ги. Вы не видели ее по дороге?

Однако Банни не ответила, только покачала головой. Все ее внимание было сосредоточено на Дине, которой в этот момент зашивали раны и фиксировали сломанные ребра и заднюю лапу. Ардис хорошо знала свое дело: Дина была в заботливых руках. Ардис наложила повязку и на хвост, однако подозревала, что там могли быть необратимо повреждены нервы. Дина сумела рассказать Диего о том, что после удара посохом по голове человек схватил ее за хвост и ударил о ближайшее дерево.

Диего был мрачнее тучи, пока Ардис не успокоила его, объяснив, что собака непременно поправится, разве что хвост у нее не будет работать. В это время Банни кратко излагала ситуацию, сложившуюся в Проходе Мак-Ги, рассказывала о страхе и покорности тамошних жителей, о тех делах, которые творил Саток, и о чудовищно замурованной пещере.

— О чем умолчала Банни, — начал Диего, когда Фингаард бережно уложил Дину на теплое одеяло у очага, — так это о том, что этот проклятый Саток чуть не сделал с ней самой.

— То, что он сделал с планетой, гораздо страшнее, — возразила Банни, бросив на Диего яростный взгляд; в ее глазах блеснули слезы. — Я смогла спастись, но, дядя Шон, он сделал так, что в Проходе Мак-Ги никто не может разговаривать с планетой!..

— Он хотел изнасиловать тебя! — Диего почти кричал.

— Он уже изнасиловал нашу планету! — крикнула в ответ Банни, уперев кулачки в бока и гневно глядя на Диего.

— Банни! Диего! — Шон произнес их имена тихо, но очень твердо. — Теперь, когда Дина в безопасности, вы можете по очереди рассказать нам подробности о том, что произошло в Проходе Мак-Ги, пока все мы будем есть.

— Совершенно верно, — откликнулась Ардис, подталкивая молодых людей к столу. Фингаард немедленно принес и поставил на стол печеную рыбу. Яна добавила к этому миски с овощами, и вскоре порядок за столом был восстановлен.

— Диего слагает об этом песню, — сказала Банни.

Диего посмотрел на девушку: в его взгляде смешались раздражение, восхищение и возмущение артиста.

— Она совершенно не готова.

— Когда она будет окончена, это будет особенная песня. — Банни одарила его лучезарной улыбкой.

— Когда бы песня ни была готова, мы выслушаем ее очень внимательно, Диего, — успокаивающе заметила Ардис.

— А теперь, пожалуйста, расскажите нам все, как было, — проговорил Шон, возвращаясь к основной теме разговора.

Никто из взрослых не перебивал двух молодых людей, когда те рассказывали обо всем происшедшем в Проходе Мак-Ги; они воздали должное друг другу, а равно и усилиям Крисака. Шон и Фингаард заставили их повторять некоторые моменты — например, рассказ о петрасиле и о том, насколько далеко его покрытие простирается в глубь пещеры, а также биографию Сатока — то, что так хитро сумела выведать у него Банни.

— Ты — умная кошечка, — сказал Шон, ласково и одобрительно погладив волосы девушки; увидев, что Диего при этом нахмурился, он взъерошил и его шевелюру и рассмеялся, когда юноша отстранился. — Она — моя племянница, парень. Тебе повезло, что я делю с тобой ее общество!

— Да? — ошеломленно выдохнул Диего.

— Теперь, — Фингаард решил взять беседу в свои руки; его узловатый загрубевший палец чертил круги на деревянной столешнице, — у нас есть враг, за которым следует наблюдать. У нас есть пещера, которая была разрушена. Можно ли чем-нибудь растворить этот петрасил?

— Да, но химические составляющие такого растворителя нельзя найти на космобазе, — ответил Шон.

— Здесь потребовались бы бочки растворителя. — Диего расширил глаза, словно бы пытаясь охватить взглядом все то пространство пещеры, которое нуждалось в восстановлении. — Жутко много.

— Верно, — подтвердил Шон. — А любой растворитель, который сможет растворить и петрасил, возможно, повредит Сурсу больше, чем само это покрытие.

— Если такое можно было сделать в Проходе Мак-Ги, где люди очень похожи на нас — ведь их отличие от нас заключалось только в том, что они были более уязвимы, поскольку у них долго не было шаначи, — озабоченно хмурясь, проговорила Ардис, — то разве нельзя устроить такое где-нибудь еще? Неужели этому Сатоку было так легко обмануть людей и заставить их перестать слышать планету?

— Это мне тоже приходило в голову, — с тяжелым вздохом проговорил Шон. — Мы прибыли сюда с особой целью...

Огромная ладонь Фингаарда легла на его плечо.

— Теперь, когда мы знаем, что произошло, мы можем сделать многое, мой друг; ты же сможешь отдаться исполнению своей миссии, которая, как я чувствую, не менее важна, чем эта проблема.

— Значит, вы думаете, что Эйфа и Мал были правы и под морем есть туннель, ведущий на юг от пещер Фьорда? Если они были правы, мы сможем установить связь с южным континентом, возможно, даже торговый путь и при этом обойтись без технологии Компании, позволяющей путешествовать по воздуху, и без ее ледоколов...

Фингаард торжественно кивнул несколько раз:

— Во времена моего отца из пещер выходили существа, рожденные не в море, а на суше — и не здесь, в землях северного континента. Мал послал назад свою кошку-охотника, но она была тяжело ранена. Только та безграничная верность, которую эти существа испытывают по отношению к тем, кого любят, заставляла ее идти вперед, пока она не добралась до нас. Как вы знаете, мы вели поиски и продвинулись довольно далеко, но потолок пещеры обрушился, завалив путь...

На этот раз он покачал головой с печальным сожалением.

— Но мы также не нашли никаких следов Эйфы или ее кошки-охотницы Угрейн, так что, возможно, им удалось продвинуться дальше.

Шон положил руку на руку Фингаарда, заглянул в его озабоченное лицо:

— Теперь, увидев эти места, я полагаю, такая возможность была. Я и раньше собирался отправиться сюда и разобраться, но несчастье случилось раньше и застало нас врасплох. Мы задержались, потом нужно было договориться по поводу Банни, а потом, после лэтчки, когда мы пели в их честь, у меня возникло совершенно четкое ощущение того, что их обоих уже нет. Чувствуя это, я не мог заставить себя прийти сюда. Теперь, увидев туннель, я увидел и саму ситуацию в несколько ином свете. Кто-нибудь мог выбраться наружу на другой стороне. Я должен исследовать эту возможность: это мой долг перед самим собой и перед своей семьей.

Внезапно все застыли: проникая сквозь толщу каменных стен, до них донеслись нечеловеческие вопли; они становились то громче, то тише, то превращались в яростные завывания. Издав утробный горловой рык, Нанук поднял голову; на его морде возникло выражение отвращения и оскорбленного достоинства. Шон вдруг начал смеяться, что как-то не соответствовало чудовищной какофонии снаружи.

— Почему весь этот кошмар вызывает у тебя смех, Шон Шонгили? — спросила Яна. От шума лопались барабанные перепонки.

На лице Ардис возникло выражение отвращения:

— Это здешние коты устроили кошачью свадьбу. Правда, не припомню, чтобы раньше они так шумели...

Вытирая слезы, Шон с трудом сумел выдавить объяснение:

— Это Тишь, — и, обернувшись к Банни и Диего, добавил:

— кошка из Прохода Мак-Ги.

— Тишь добралась сюда? — Обрадованная Банни поднялась было, но Шон решительно усадил ее назад.

— Не трогай ее сейчас, дорогая. Ей это будет не по душе.

Плечи Шона снова затряслись от смеха.

— Шон Шонгили, этого объяснения недостаточно! — пожаловалась Яна.

Не в силах говорить, Шон махнул рукой в сторону Нанука, который снисходительно беседовал с Банни. Поняв, что он хочет сказать, девушка тоже начала хихикать.

— Ну вот, теперь еще и она!.. — возмутилась Яна, хотя более всего ей хотелось рассмеяться вместе со всеми.

— Тишь была последней кошкой в Проходе Мак-Ги, — сказала Банни, — а котов там у нее не было. Думаю, сейчас она пользуется случаем, чтобы наверстать упущенное!

— Неужели им обязательно заниматься этим именно здесь и именно сейчас? — возмутилась Ардис.

— Полно, милая, — широко ухмыльнулся Фингаард, притянув к себе жену, — ты и сама вела себя похоже раз или два, когда я возвращался из долгого плавания.

С возмущением, отчасти показным, Ардис попыталась оттолкнуть своего массивного супруга; попытки ее успехом не увенчались, зато добавили всей честной компании веселья:

— Такого никогда не было, ты, олух здоровенный!

До их ушей донесся еще один страстный вопль, после которого наступила благословенная тишина.

— Ну что ж, — сказал Шон, — давайте-ка ложиться. Выспимся хорошенько — нам еще предстоит экспедиция...

Он повернулся к Ардис и вопросительно взглянул на нее.

— О, Джонни привез вам все нужное снаряжение и двойной запас пищи. — Ардис махнула рукой в сторону склада, потом поднялась и принялась убирать со стола. Яна и Банни в ту же минуту оказались на ногах; за ними встал и Диего.

Вскоре все в доме уже спали, и никто не заметил, как маленькая оранжево-полосатая кошка, усталая, но довольная, тихо прокралась внутрь и свернулась клубочком у очага.

Джонни Грина вовсе не радовала мысль оставлять К.Н. (кто только умудрился дать ребенку такое отвратительное имя — Козий Навоз!..) в пределах досягаемости Мэттью Лузона, хотя он и был абсолютно уверен, что с Лонсианой Онделаси и ее семейством девочка будет в полной безопасности.

Особенное беспокойство вызывало у него то, что девочка была просто счастлива находиться возле Лузона; она восторженно поднимала на него глаза, когда он начинал говорить, и просто из кожи вон лезла, чтобы ответить на все его вопросы. Какой болван сказал, что дети способны отличить подонка от святого?..

А Лузон, старый мошенник, казался истинным святым, когда утешал бедного напуганного ребенка, считавшего себя недостойным внимания Мэттью, и при этом не упускал ни одного случая, чтобы показать девочке, как ей повезло, что он хочет с ней говорить. Черт побери, малышка была готова просить прощения за то, что дышит одним воздухом с ним!

Джонни вовсе не хотел брать с собой Мэттью, когда отправлялся навестить свою старинную соратницу по службе на корабле, Лонси, бывшую теперь не только бабушкой, но и одной из глав поселения Сьерра-Падре. Но Мэттью торжественно объявил, что намерен до конца выполнить свой долг служащего Компании в отношении девочки, проследить за тем, чтобы она была “помещена в надлежащие условия”. К.Н, при этом смотрела на него широко распахнутыми глазами и держала его за руку.

За почти двадцать лет, прошедших с тех пор, как Лонси вышла в отставку и вернулась на Сурс, она изрядно прибавила в весе, приобрела гораздо более внушительный вид, чем в те времена, когда была простым офицером, и обзавелась поистине огромной семьей. В ширину почти такая же, как и в высоту, она заплетала свои густые черные волосы, в которых была едва заметна седина, во множество кос, уложенных в сложную прическу и скрепленных костяным гребнем тонкой работы, явно невероятно дорогим — Джонни видел, с какой жадностью Мэттью смотрел на это украшение. Животное, из кости которого был выточен гребень, жило явно не на этой планете.

— Ax, pobrecita! — воскликнула Лонсиана, увидев девочку. Мэттью и его ассистента, которых Джонни весьма осторожно представил ей, она практически проигнорировала, зато немедленно подняла на руки и прижала к своей обширной груди ошеломленную малышку, испуганно и изумленно расширившую глаза. — Que lastima. Что с тобой произошло?

Гневный взгляд черных глаз Лонсианы уперся в Мэттью.

— Тише, тише, Лонси, — проговорил Джонни. — Мы нашли ее на равнинах. Она говорит, что идет из какой-то адской дыры, которая зовется Долиной Слез.

Лонси со свистом втянула воздух сквозь сжатые зубы, ее глаза сузились.

— Мы слышали об этом месте. Мальчишка Церина Гонсалеса, у которого всегда было что-то не в порядке с головой, сказал, что пойдет туда. Он услышал о Долине от какого-то типа, который пришел менять скверное полотно на еду. С этим типом был мальчонка, который сбежал от него. Церин слышал, что мальчонка рассказывал той семье, которая его приняла. Эта Долина — ужасное место. Там бьют и запугивают детей чудовищно глупыми суевериями, которые в Долине называют религией! По крайней мере, так я слышала.

Мэттью Лузон выглядел так, как будто кто-то внезапно сделал ему подарок, и уже открыл было рот, намереваясь что-то сказать, но тут снова заговорила Лонси.

— Ничего, pobrecita, — обратилась она к своей новой подопечной, — здесь, с Лонсианой Онделаси, ты будешь в безопасности.

Джонни не хотел, чтобы Лонси слишком легко относилась к такому изворотливому мерзавцу, как Лузон, а потому бросил ей предостерегающий взгляд, который она заметила и поняла. Обернувшись к Лу-зону, Лонси пустила в ход свое немалое обаяние:

— Прошу вас, садитесь, высокочтимый сеньор Лузон, спаситель этого маленького человечка. Пабло, ты разве еще не принес вина? Кармелита, вы с Изабеллой позаботьтесь об этой малышке.

Она поставила девочку на землю и ласково подтолкнула ее к двум своим дочерям, которые, несомненно, должны были в скором времени стать подобием своей матери по росту и красоте. Обе девушки дружелюбно улыбнулись малышке, которая оцепенела от такого неожиданно приветливого обращения.

— А как зовут эту маленькую nina, Хуанито? — спросила Джонни Лонсиана.

Джонни ответил не сразу, но под пристальным взглядом Лонси все-таки выдавил:

— Она говорит, ее имя — Козий Навоз!

— Ай, боже мой! — Лонсиана воздела руки к небесам. — Церин и вправду говорил, что в долине малышей называют именно так, чтобы пристыдить и унизить их, но я ни за что не произнесу такого имени, тем более при моих невинных детях!

— Но, mamacita, мы знаем, что от коз бывает навоз, — хихикая, заявила Кармелита.

— Но козы не заставляют los ninos носить такие имена. Мы будем звать тебя Побрекитой, малышка. Возьмите ее с собой, вымойте и подберите ей какое-нибудь пристойное платье из вещей ваших сестер. Я приду и осмотрю ее раны, пока... Пабло, но где же вино? Ах, вот оно, и бисквиты тоже... Ты так умен, mi esposo! — И она одарила лучезарной улыбкой крепкого жилистого мужчину невысокого роста, который вошел в комнату, держа в руках еще один прекрасный предмет, ошеломивший Лузона.

Это был серебряный поднос, местами затертый до того, что была видна медная основа; поднос был застелен тонкой кружевной салфеткой, на которой красовались стеклянный графин и несколько весьма плебейского вида стаканов из тех, какие можно увидеть в любом баре Интергала.

Огньор Пабло, чью фамилию Джонни не сумел разобрать — вероятно, не Онделаси, поскольку под этим именем он знал Лонси, когда та еще служила в космофлоте, — был полной противоположностью своей жене. Он был так же тих, как она говорлива, а к Мэттью Лузону отнесся с таким уважением и почтением, с каким обращался бы с любой изворотливой ядовитой гадиной. Пабло категорически настоял на том, чтобы “дон Мэттью” занял массивное кресло, смотревшееся довольно странно среди остальной вполне обычной мебели, и предложил ему вино и бисквиты в первую очередь.

В свою очередь, Мэттью был заинтригован Пабло, щеголявшим седеющей аккуратной эспаньолкой и бачками. Он напомнил Мэттью одну невероятно ценную картину, однажды виденную им в музее на Старой Земле.

Пока Мэттью с подозрением пробовал предложенное ему питье, Джонни наслаждался смолистым ароматом напитка, оставлявшего приятное ощущение тепла и не менее приятный привкус во рту. Бисквиты были легче, чем полагал Джонни, и, судя по всему, с сыром — что вполне могло быть, поскольку в загоне позади дома он видел коз.

Он видел, как Лузон оценивающе оглядывает комнату, останавливая взгляд на непривычных предметах, таких, как флейта и гитара с бантом, повешенные на белой шкуре достаточно высоко — так, чтобы не достали малыши. Еще один предмет, который Джонни вначале принял за мех для вина из козьей шкуры, в которые были зачем-то воткнуты трубки разной длины, тоже оказался музыкальным инструментом — баскской волынкой. Об этом ему сообщил Пабло, заметивший заинтересованный взгляд Джонни.

Говорили мало: шум, производимый девушками, которым было поручено позаботиться о малышке по имени Козий Навоз, делал беседу почти невозможной, хотя сеньор Пабло и был явно не прочь поговорить. После первого же глотка напитка Брэддок стал выглядеть значительно лучше и принялся оценивающе разглядывать шкуры, которыми были покрыты стены и пол комнаты. Лонсиана продолжала восклицать по разным поводам, обсуждая или отвергая те или иные предметы одежды и требуя принести другие, пока Мэттью не начал размышлять, сколько же времени уходит на то, чтобы вымыть одного костлявого ребенка и смазать маслом несколько царапин. Тем не менее он оказался совершенно не готов к появлению Лонсианы и девочки, чисто вымытой и одетой в платье, которое не только было аккуратным, но и, несомненно, ей шло.

Джонни Грин выпрямился на стуле так, словно увидел призрак.

— Эту nina, — объявила Лонсиана, уперев кулаки в мощные бедра, — постоянно били розгами.

У нее было несколько переломов ребер; к тому же я явно ощущаю утолщения костей рук и ног, свидетельствующие о том, что кости были сломаны. Она явно голодала всю свою жизнь; и, если, к своему несчастью, она прожила всю жизнь в этой Долине Слез, — при этих словах Лонсиана сплюнула в сторону, — меня это не удивляет.

Чисто вымытая и красиво одетая девочка выглядела еще более тщедушной и оголодавшей.

— Теперь мы поедим, — заявила Лонсиана. Она хлопнула в ладоши, и из каких-то потайных уголков этого удивительного дома появились дети, каждый из которых нес какое-нибудь блюдо или столовые приборы. Усадив Побрекиту рядом с собой, Лонсиана стала кормить девочку сама: та явно не знала, как пользоваться ложкой и вилкой.

Материнское внимание Лонсианы было слишком явным для того, чтобы не угрожать позиции Лузона, который немедленно начал уговаривать девочку рассказать о ее бывшем доме и живших там людях.

— Дон Мэттью, возможно, не слишком разумно напоминать этой nina о ее прошлой жизни, — почтительно заметил Пабло, однако Лузон решительно отмел все его возражения:

— Глупости, мой дорогой. Разве вы ничего не знаете о психотерапии? Для ребенка будет лучше, если она расскажет о своих травмах и о своих чувствах, связанных с ними, если полностью выскажет все, что ее тревожит. Только тогда она сможет избавиться от своих страхов. В подобных случаях лучшим лечением является конфронтация.

Лонсиана и ее дочери, ухаживавшие за ребенком, были поражены, когда девочка буквально расцвела от вопросов Лузона. Черные глаза все более загорались тревогой по мере того, как Лузон вытягивал из девочки все новую и новую информацию.

Джонни, сидевший на другом конце стола вместе с сыновьями Онделаси, потерял аппетит, наблюдая за Лузоном, которому, несмотря на все его испуганные и сочувственные восклицания, явно доставляли удовольствие отвратительные подробности жизни девочки. Прекрасно приготовленный обед Лонсианы начинал казаться Джонни помоями.

Что ж, он сделал все, что мог, и нашел для девочки безопасное пристанище. Лузон мог сколь угодно оспаривать его действия, но отнять девочку у Лонси и ее семьи ему будет не проще, чем отнять ее у самого Джонни. Несмотря ни на что, Джонни испытывал большое желание забрать девочку с собой и отвезти ее на север, однако он полагал, что лучше будет ему самому поспешить назад, доложиться доктору Фиске, забрать Шона и Яну и прикрыть свою собственную задницу. И все-таки ему хотелось, чтобы они увидели этого ребенка. В ней было что-то странное — что-то, чего он никак не мог понять. Но, если он собирается принести какую-то реальную пользу, ему нужно будет подкрепление...

Он поднялся, поклонился своему бывшему старшему офицеру, ее мужу и детям, отсалютовал девочке (паршивец Лузон ответил на это жестом, говорившим: “вы свободны”) и вернулся к вертолету. Обратный перелет к северному материку доставил ему много меньше удовольствия, чем он ожидал. Удовольствие от полета было испорчено к тому же вовсе не слабым запахом рвоты, все еще стоявшим в кабине...

Хотя на южном континенте должна была царить осень, а его почва достаточно промерзла для того, чтобы можно было легко проехать на снегоходе, Большие Холода еще не наступили — и в Сьерра-Падре это вызывало серьезную тревогу. Здешние жители принадлежали к различным расам: некоторые, как Лонси, были родом из Центральной или Южной Америки, по преимуществу с Анд, но к их крови примешалась кровь басков, живших в высокогорьях, и кровь невозмутимых шерпов. Пабло, несмотря на то что он был похож на портрет кисти Гойи, был наполовину шерпом, наполовину баском. Лонси сохранила свою девичью фамилию, однако их дети носили фамилию мужа — Гхомпас.

Всю эту информацию Мэттью Лузон и Брэддок искусно вытянули у семейства Лонси после того, как ужин был окончен и Джонни Грин отбыл — что было хорошо, поскольку его присутствие мешало Мэттью установить необходимый контакт с этой семьей и в особенности с девочкой, которую теперь называли Кита.

Особенно восхищало Мэттью то, что девочка нимало не напоминала семью Гхомпас-Онделаси. У нее были серые глаза и светлые волосы, что также не позволяло отнести ее к африканским или афганским жителям этого сектора. Нет, она принадлежала к иной этнической группе, чем прочие уже виденные им обитатели южного материка, а потому ему очень хотелось узнать, не отличаются ли столь же сильно от “южан” и остальные жители Долины Слез.

Вечером он вежливо откланялся и провел весь следующий день в сопровождении Брэддока, пытаясь с его помощью найти другой воздушный транспорт. В конце концов он договорился о том, чтобы им предоставили снегоход. Его предупредили, что, поскольку осенние оттепели в этом году длились необычно долго, а зима на континенте еще не вступила полностью в свои права, возможно, им придется делать много объездов.

— Правда, на возвышенностях должно быть холоднее, — пообещал тот человек, который предоставил им довольно-таки потрепанную машину. Лузон подозревал, что у этого человека вообще не было прав на владение машиной; в добавление ко всему, на те деньги, которые этот тип запросил с Мэттью, можно было бы приобрести небольшую космическую станцию. Мэттью кисло улыбнулся, однако заплатил, зная, что при желании мог бы попросту конфисковать эту машину. Но в данный момент он не хотел раскрывать всей полноты своей власти.

В процессе подготовки он успел выяснить, что Сьерра-Падре окажется не более полезной для него, чем Богота: здесь тоже говорили о планете или Сурсе как о друге, соседе или близком родственнике. Подумать только, какой суеверный идиотизм! Однако Мэттью очень рассчитывал на того Пастыря Вопиющего, о котором рассказала девочка: возможно, суеверий и предрассудков у него было не меньше, но этот человек мог гораздо лучше послужить целям Мэттью.

После того, как все необходимое было погружено на снегоход, Мэттью ждал только того, чтобы получить последний “компонент”, необходимый ему на этой стадии расследования.

Девочка сама пришла к нему в руки. Пока остальная ребятня большой женщины строила снежную крепость из выпавшего в эту ночь снега, Козий Навоз — он, по крайней мере, был намерен называть ее тем именем, которое даровала девочке ее культура, — сидела в одиночестве у высокой тонкой березы, неподалеку от изгороди, в которой держали коз. Возможно, имя ей дали не просто так.

Мэттью подошел к ней как бы случайно:

— Козий Навоз, мне нужна твоя помощь.

— Сэр, мне сказали, что теперь мое имя — Кита.

— Для тех, кто ласков с тобой, но не знает истинного значения твоего имени, — да. Но и ты, и я знаем, что их доброта тем не менее является ложью, не так ли? Твое имя было тебе дано по определенной причине.

Она опустила свои бледные телячьи глаза и тихим голоском проговорила:

— Да, сэр.

— Я хочу поговорить с этим Пастырем Вопиющим.

— Я не вернусь назад! — У нее оказалось больше упрямства, чем полагал Мэттью. — Не вернусь!

— Конечно, конечно, нет, дорогое мое дитя. Я понимаю твои чувства. Ты испытываешь глубокий стыд от того, что оставила свой народ, что была не способна постичь простейшие вещи, которых требовал от вас ваш Пастырь. Но я уверен, что он простит тебя и позволит тебе жить отдельно от твоего народа, когда я объясню ему, что ты гораздо важнее и нужнее здесь, для меня.

— Для вас, сэр? — переспросила девочка; в ее голосе больше не было истерических ноток — вместо этого в нем звучал благоговейный ужас.

— Ну да, — подтвердил он. — Мне нужен помощник в моих исследованиях на этой планете, один из ее жителей. Кто подойдет лучше, чем ты? Если ты заслужишь это, я сделаю тебя своей приемной дочерью.

— Вашей дочерью, сэр? Меня, недостойную?..

— Упорной работой и хорошим поведением ты еще можешь добиться того, чтобы стать достойной. Но сперва тебе придется быть очень смелой. Идем со мной, и я покажу, что от тебя требуется.

Она поднялась на ноги и взяла его за руку, бросив только один взгляд на дом тех людей, которые должны были стать ее хранителями. Мэттью прекрасно знал, что делает. Заменив в ее сознании фигуру Пастыря Вопиющего, которого девочка страшилась, своей собственной персоной, личностью более сильной, красноречивой и, несомненно, разумной, он стал для девочки одновременно хозяином и защитником. О да, она будет повиноваться ему — беспрекословно, не спрашивая ни о чем, как прежде повиновалась своему (тут Мэттью улыбнулся, припомнив примитивное старомодное понятие) нареченному.

По дороге на север Джонни передал Виттэйкеру Фиске закодированный отчет, а также запрос о большой дымчатой кошке, сопровождавшей К.Н. Эта кошка была непохожа ни на одного кота-охотника, какого он когда-либо видел. Он получил краткий ответ: “.Получение подтверждаю. Я не создавал такой кошки. Спросите Шонгили. Счастливой охоты на сарычей. В.Ф."

Когда Джонни удалось наконец размять ноги во Фьорде Гаррисона, Шон, Яна, Банни, Диего и Нанук уже отправились в свое путешествие по пещере, которая двенадцать лет назад бесследно поглотила родителей Банни. Присутствие собаки Лайэма Малони, спавшей у огня в доме Суниксов, разумеется, привело к тому, что Джонни узнал обо всем, что произошло в Проходе Мак-Ги.

— Саток использовал петрасил для того, чтобы заставить планету замолчать? — Какой-то зябкий холодок пополз по спине Джонни. — Черт побери, Фингаард, ты знаешь, сколько этой штуки хранится на космобазе? Ты себе представляешь, что может случиться, если кто-нибудь, а в особенности Мэттью Лузон выяснит, что можно сделать с нашими пещерами при помощи петрасила?

Ардис выглядела потрясенной.

— Мальчик Диего сложил об этом песню...

— Что ж, черт возьми, остается надеяться, что он ее не поет.

— Он уже пел ее. По крайней мере, ту ее часть, которую он уже закончил, — прошептал Фингаард.

— Черт! — это было единственным, что сумел выговорить Джонни. Он долго молчал, а потом в мгновение ока снова превратился в того обаятельного и беспечного пилота вертолета, которого все так хорошо знали. — Лучше мне отправиться в путь и доложить обо всем. Надо подзаправиться, а потом еще нужно лететь назад. Увидимся!

Он отсалютовал Ардис и, насвистывая, сунув руки в карманы, направился к вертолету.

Нанук трусил впереди, иногда исчезая во мраке пещеры, потом снова возвращаясь к ним; маленькая группа углублялась все дальше в пещеру у Фьорда Гаррисона. В течение первого часа они успели свернуть в сторону с дороги, ведущей к пещере лэтчки, и начали спускаться вниз. Поначалу спуск был довольно крутым, но вскоре идти стало легче. После того как стены начали люминесцировать, необходимость в ручных фонарях отпала, и люди убрали их.

— Это вовсе не похоже на те пещеры, в которых я бывал, — заметил Диего, когда спуск стал менее крутым.

— Сомневаюсь, что среди них можно найти хотя бы две отдаленно похожих, — улыбнулся Шон.

— А вы бывали во всех?

— Нет. На это, думается мне, ушла бы вся жизнь, — с усмешкой ответил Шон. — Мой дед нашел первую пещеру, которая была скорее расселиной в скале, чем настоящей пещерой. Конечно, он знал, что под поверхностью планеты существуют целые системы пещер — именно так работает Терраформ Б. Однако находка первой расселины была чистой случайностью.

— А она вела к чему-то подобному? — спросила Яна, с удивлением оглядываясь вокруг и ощущая то же спокойное радушие, которое всегда встречало ее в пещерах Сурса.

— Судя по заметкам моего деда, не вполне, однако у него не было возможности исследовать ее так, как ему хотелось бы, поскольку он был занят зверями, которые, по решению Интергала, должны были приспособиться к жизни в этом климате. — Шон фыркнул при мысли о высокомерии Интергала. — Бабушка обнаружила горячие источники у Килкула и направилась на поиски других; моего отца она несла на спине, а моя старшая тетка — та, в честь которой была названа моя сестра Эйфа, — ехала на санках или на спине лошади. Бабушка любила принимать горячие ванны каждый день и делала это вне зависимости от того, как далеко приходилось для этого идти...

Шон снова улыбнулся и ностальгически вздохнул: он сам также был частью этих рассказов о давних днях.

— Я знаю, что это она научила меня плавать... — Он бросил на Яну короткий взгляд и подмигнул ей. — Мой отец и два его младших брата нашли и нанесли на карты многие из тех пещер, которые мы знаем и которыми пользуемся теперь. Думаю, что я выучил их расположение еще до того, как научился говорить.

— Что случилось со всеми вашими родственниками? — спросил Диего, явно удивленный тем, что у кого-то могло быть так много родни.

Банни попыталась заставить его замолчать, но Шон покачал головой:

— Что с ними могло случиться? Мои младшие дяди пошли на службу в Интергал, а мой отец продолжил работу деда, как я теперь продолжаю его работу.

— А та, другая Эйфа? — настаивал Диего. Шон сдвинул брови:

— Мы так и не смогли это выяснить. Однажды она отправилась в одно из своих путешествий — она вообще много охотилась со своими котами. Год спустя кто-то нашел клочки меха и кости одного из котов, но мы не смогли выяснить, как он погиб. Больше никаких ее следов мы не обнаружили.

Когда они разбили лагерь на ночь, Диего снова впал в свой “творческий транс”, как называла это состояние Банни. Время от времени его губы начинали двигаться, с них срывались странные звуки, но ни одного слова, ни одной связной фразы он так и не сказал. Ему не мешали: на Сурсе люди привыкли уважать сосредоточение певца.

Прошло еще два дня. Маленький отряд спускался все ниже, проходил мимо озер, окруженных странными фигурами — некоторые были похожи на деревья в серебряной или золотой листве или покрытые диковинными цветами. По временам над озерами поднимался туман и струился вокруг них, тек под их ногами, а потом исчезал так же внезапно, как и появился. Дважды им приходилось искать самое узкое место речного потока. Шон бросал крюк, закреплял его на каком-нибудь выступе, и вся группа перебиралась на противоположный берег по веревке.

На четвертый день пути они наткнулись на стену из поваленных сталактитов и сталагмитов, лежащих, как куча бревен. Шон узнал это место по описанию Фингаарда. Внизу находился вал и водоем, образованный проникшей после обвала морской водой. Шон и Диего попытались пробраться через завал, по временам спотыкаясь об обломки известняка.

Только быстрая реакция Диего спасла Шона от падения вперед, в черную глубину вод. Пока Диего старался восстановить дыхание, Шон, избежавший нежелательного купания, пытался разглядеть дальний берег озера.

Издалека до них донеслись высокие голоса женщин и рычание Нанука.

— Мы в порядке! — сложив ладони рупором, крикнул в их сторону Шон; эхо подхватило его крик. Вскоре оба услышали грохот обвала; это опечалило Шона.

— Должно быть, лед, — приглушенно проговорил он. — Давай вернемся. С ними ничего не случилось, но что-то расстроило их.

Они нашли женщин и кота возле одного из каменных завалов. Яна стояла, стиснув руки за спиной, опустив глаза; ее лицо не выражало ничего.

— Это нашел Нанук, — только и сказала она, кивнув туда, где Банни стояла на коленях возле какого-то предмета. Яна отступила на шаг, давая дорогу Шону, и тот увидел, что девушка плачет. Внезапно Банни рухнула ничком в приступе горя, дрожащими, мокрыми от слез пальцами коснувшись обутой в ботинок ноги, торчавшей из-под завала. Под глыбой льда можно было разглядеть подошву второго ботинка. На льду виднелись борозды от когтей Гониша, кота-охотника, который безуспешно пытался выкопать человека из его могилы. В глубоких трещинах виднелись алые следы замерзшей крови.

Шон опустился на колени рядом с Банни, обняв ее одной рукой; другой он провел по ботинку и щиколотке погребенного. Кожа обуви замерзла и стала твердой как камень.

Наконец, не вынеся этой безмолвной скорби, Яна коснулась плеча Шона. Он поднял на нее глаза, по его щекам катились слезы.

— Мы могли бы откопать... — начала было она.

Шон покачал головой и поднялся, бессильно уронив руки:

— Планета уже приняла его.

— Планета убила его, — выдохнул Диего и отступил, увидев выражение лица Шона.

Шон глубоко вздохнул и, шагнув к Диего, коснулся его руки.

— Нет, об этом здесь речи не идет, — тихо проговорил он.

Поднялась и Банни, вытирая слезы с лица. Диего тут же обнял ее, и девушка прижалась к его груди, вздрагивая от рыданий.

— Я это знаю, — сказал Диего Шону поверх головы Банни. — Банни показала мне, что, хотя Сурс и может быть суровым, он справедлив. Я понимаю, Банни, правда... Когда ты услышишь мою песню, то увидишь это сама.

— И мою, — мягко проговорил Шон. В широко раскрытых глазах Диего читалось уважение.

— Я хотел бы услышать, как вы поете, сэр. В раздумье он пригладил спутанные волосы Банни, отбросил сбившиеся пряди с ее лица, в этом жесте было что-то, что глубоко тронуло Яну. Шон тоже это заметил.

— Дядя... — с мольбой в голосе проговорила Банни, — значит ли это, что моя мама...

Шон посмотрел на крупного кота, который принюхивался и изредка скреб когтями лед, а потом прижался к ноге мужчины и потерся о его руку.

— Нанук говорит — нет, — наконец промолвил он, а кот-следопыт подтвердил это “нет” энергичным фырканьем.

Яна широко и беспомощно развела руки:

— Что же нам теперь делать?

— Я, — ответил Шон, — пойду дальше. Для меня это возможно. Вам троим придется вернуться.

Диего хотел было возразить, но Шон крепко сжал его плечо.

— Вы трое можете донести до людей вести о том, что случилось в Проходе Мак-Ги. Мы не можем допустить, чтобы такое случилось где-то еще. Или, если это все же случилось, — лицо Шона помрачнело еще больше, чем в тот момент, когда он узнал о смерти своего шурина, — нужно остановить процесс. Яна, не могла бы ты выяснить, чем можно растворить петрасил? Наверное, такое средство есть. Нам необходимо очистить пещеру в Проходе Мак-Ги.

— Я найду кого-нибудь, кто знает это, но.., — Яна замялась, но продолжила под настойчивым взглядом серых глаз Шона: — как быть, если Лузон узнает, что может сделать с планетой петрасил?

— Тем более нам нужно узнать, как от этого избавляться; в любом случае люди, особенно те, кто на нашей стороне, должны быть предупреждены, чтобы они могли защитить свои пещеры. Если в этом будет необходимость — ценой жизни.

— Вы можете рассчитывать на нас, дядя Шон. — Банни выпрямилась; ее лицо было решительным и суровым.

— Я это знаю. А теперь давайте поедим и немного отдохнем, — сказал Шон, уводя остальных подальше от ледяного мавзолея.

Иногда сквозь тяжелый сон в эту ночь Яна ощущала на своей щеке и на лбу прикосновение губ Шона; его руки нежно гладили ее, чуть задерживаясь на животе. Когда же она проснулась утром, рядом с ней лежала только одежда Шона.

К тому времени, когда проснулись остальные, Яна успела убрать вещи Шона: ни к чему Диего задавать вопросы, на которые она не сможет ответить. Мальчик и так был в ужасе от того, что Шон Шонгили пошел вперед один.

— Он сошел с ума. Как он сможет выжить в арктическом океане? Я не понимаю тебя, Банни. Как ты можешь вот так просто сидеть здесь и есть свой завтрак, словно ничего не произошло, когда твой дядя...

— У моего дяди есть способности, которых у нас нет, — ответила девушка.

— И что он сделает? Вызовет кита из пробирки, чтобы тот подбросил его до материка? — с сарказмом спросил Диего.

Яна и Банни обменялись взглядами.

— Что-то вроде того, — ответила Банни, прожевывая кусок вяленого мяса.

— Я наблюдала, как он это делает, — прибавила Яна, видя, что Диего уже вне себя. — Ты же знаешь, у него свой подход к животным.

— Да, но Нанука он оставил здесь. Нанук смерил Диего долгим оценивающим взглядом и тихо, успокаивающе заворчал.

— Не понимаю я вас! — в возмущении воздев руки к своду пещеры, воскликнул Диего.

— Однако же ты начинаешь догадываться, — улыбнулась Банни и приглашающе похлопала по камню, лежавшему рядом с ней. — Сядь и поешь. Нам сегодня предстоит много пройти. А тебе нужно закончить песню, прежде чем мы доберемся до Фьорда Гаррисона.

— Тебе тоже нужно сочинить песню, и ты это знаешь, — отрезал он.

— Диего! — резко бросила Яна, так, словно он был зарвавшимся солдатом.

— Прошу прощения, — пробормотал юноша и, присев на камень, принялся за свою порцию мяса.

Коакстл не перестала присматривать за своим “котенком”. Воздушный корабль был похож на те, которые она внимательно изучала раньше. В них часто были люди, которые оказывались опасными для ее народа. Она последовала за машиной, подойдя близко к тому месту, где жили люди, и тут, на скальном уступе, с которого были видны людские жилища, нашла себе местечко, где она и Дом казались одним; она наблюдала и ждала.

Она не видела, куда пошла малышка, но зато заметила, когда воздушный корабль снова поднялся в небо, унося с собой только одного человека.

Ночь прошла, потом день и еще ночь. Коакстл по-прежнему ждала и наконец увидела наземную машину, которая могла бежать очень быстро и которая нравилась большой кошке не более чем те, которые умели летать. Из машины вышел человек. Она узнала его — это был тот белохвостый, с дурным запахом. Он пошел к тому месту, где играли дети и где так неподвижно, что даже зоркие глаза Коакстл не заметили ее, сидела ее малышка. Она не шевелилась — просто сидела, прислонившись к дереву, и ждала, пока другие детеныши резвились в снегу.

Через некоторое время малышка поднялась и пошла за белохвостым к машине, в которой, как разглядела Коакстл, уже сидел один человек и была масса странных предметов. Машина выехала из города, миновала убежище Коакстл и направилась в сторону равнин. Коакстл знала, не понимая, откуда идет это знание, что белохвостый везет малышку именно в то место, откуда та сбежала.

Коакстл это казалось глупым. Глуп был белохвостый, везя малышку туда, где она явно не хотела оставаться, и глупа была малышка, что этому не противилась. С точки зрения Коакстл, то, что малышка возвращалась в скверное место, откуда бежала, не имело смысла. А потому, поскольку это не имело смысла, это была не правда. Значит, малышка не хотела возвращаться. Значит, белохвостый не думал о благе малышки, и снова единственной защитой глупого котенка становилась она, Коакстл. И потому Коакстл последовала за машиной, стараясь никому не показываться на глаза. Она скользила вперед быстрее и бесшумнее, чем тени облаков, на которые Коакстл была похожа...

Лузон направлялся в сторону Долины Слез, прямо на восход, что, несмотря на солнечные очки, делало вождение крайне сложным.

Девочка немногим могла помочь, поскольку была слишком невежественна и не умела пользоваться картой. Она могла только указать направление, в котором шла, когда Мэттью впервые увидел ее в обществе кошки. Однако Мэттью надеялся, что позднее девочка еще окажется ему полезной.

Теперь девочка совсем не говорила; она сжалась в комок на сиденье рядом с Мэттью, вцепившись обломанными ногтями в ремень безопасности так, словно от этого зависела ее жизнь. Это раздражало Лузона, который считал себя чрезвычайно хорошим водителем. Он сосредоточил внимание на так называемых следах, по которым ему приходилось двигаться; Брэддок следил за компасом, особенно в те моменты, когда им приходилось менять курс, огибая естественные препятствия, преодолеть которые не мог даже снегоход. Только один раз девочка вскрикнула, и Лузону послышалось в ее голосе с трудом сдерживаемое облегчение.

— В чем дело, малышка? — спросил он, стараясь вложить в эти слова всю возможную доброжелательность.

— Нет-нет-нет, ничего, добрый сэр, — ответила она, и у него возникло смутное ощущение того, что, чтобы ответить ему, ей пришлось слегка повернуть голову. Он взглянул в зеркало заднего вида, но не увидел ничего, кроме заснеженных долин и гор.

— Должно было быть что-то. Ты не сказала ли слова с тех пор, как мы уехали. Разве ты не рада быть в моем обществе?

— Вы очень добры, сэр.

— Тогда поделись со мной своими мыслями.

— О, сэр, я совершенно недостойна того, чтобы делиться чем-то с кем-либо. Я просто увидела красивую тень...

Мэттью сразу же понял, что она просто уклоняется от ответа: он нигде не видел того, что девочка определила как “красивую тень”. Однако он не намеревался загонять и без того робкого ребенка еще глубже в ее раковину — девочка и без того была необщительна, — а потому решил оставить эту тему.

На то, чтобы добраться до Долины на снегоходе, ушло четыре дня. Козий Навоз выглядела несчастной и, когда ей это позволялось, молчала. Это путешествие было для нее тем же, чем был в Долине сон: отдыхом, краткими мгновениями, когда ей казалось, что она где-то далеко, но при этом ей ни на миг не удавалось забыть, что она проснется в Долине.

Она путешествовала с доктором Лузоном не потому, что он пообещал освободить и удочерить ее. Она знала, что бесполезно питать такие надежды; кроме того, она была не из тех, по отношению к кому держат слово. Она ехала с Лузоном, потому что знала, знала всегда, что рано или поздно проснется в Долине Слез, где ей суждено будет жить до конца дней своих. Беспросветная, безнадежная уверенность. Когда она была с Коакстл в се Доме, возникла было надежда, что она станет свободной. Рядом с Коакстл, которая сама была свободной, это казалось возможным. Как только она снова оказалась среди людей — даже среди счастливых, смеющихся людей, тех людей, которые не знали, что она недостойна их жалости, людей, которые, конечно, лгали, притворяясь, что она им небезразлична, — как только она оказалась среди них, она поняла, что обречена вернуться в Долину.

И кто лучше доктора Лузона, который был похож и непохож на Пастыря Вопиющего, подходил для того, чтобы отвести ее туда? Он не бил ее, не пытался ее щупать. Он вообще не выказывал к ней интереса. Единственным вредом, который он ей причинял, были вопросы о Долине, о Пастыре, о Премудростях и Великом Звере. Он и о Коакстл ее расспрашивал, но девочка не хотела ничего говорить о большой кошке — даже доктору Лузону.

Весь день миля за милей за ветровым стеклом снегохода плыли снега — снежные горы, снежные равнины, снежные долины и снова снежные горы. Они проносились мимо полузамерзших рек, мимо проталин, которые приходилось объезжать, через леса и по тем возвышенностям, где лес просто не мог расти, мимо следов, оставленных кроликами, лосями и лошадьми. Девочка задумалась о том, были ли у этих лошадей рога — как у той, которую она мельком видела давным-давно. Сначала ей нравилось путешествовать так быстро, но вскоре она вспомнила, что стремительно летит к тому месту, где ей вовсе не хочется быть, и удовольствие сменилось безнадежным отчаянием.

Ночи были тяжелы: именно ночью начинались расспросы, и, засыпая, девочка, казалось, слышала проповеди Пастыря, отдающиеся в ушах, как это всегда бывало в Долине.

Но одна вещь”, которая была известна только девочке, помогала переносить все это: за холмом, или за ближайшим кустом, или на дереве, или вдалеке, на краю Долины, всегда присутствовала туманная фигура, похожая на тень облака. Эта тень следовала за ними, она стояла на страже, словно бы охраняя девочку. А когда малышка просыпалась среди ночи, вспотев в своей новой теплой зимней одежде, в ее голове звучало мурлыканье и песня, которой Коакстл убаюкивала ее:

Когда это случалось, бывало, что плохие сны не возвращались; иногда она просыпалась без страха перед светом солнца.

Такой была и ночь перед тем, как они достигли Долины. Когда она увидела Долину, от страха у нее перехватило дыхание. Вода спала, и земля была покрыта грязью, снегом и новым льдом.

Она хотела сказать доктору Лузону: “Остановитесь!”, — но он не стал бы ее слушать. Он приказал Брэддоку ехать прямо в Долину. Когда снегоход остановился, их немедленно окружили Праведные.

В большинстве своем они никогда не видели снегохода. Кто-то в ужасе вскрикнул:

— Великий Зверь!

— Нет, ангел Компании, — отвечали другие. Но когда Праведные увидели девочку, они растерялись. Асенсьон-Вознесение, стоявшая с краю, наградила ее тяжелым взглядом и куда-то ушла, но вскоре вернулась с самим Пастырем.

Пастырь выглядел как-то более обыкновенно, он словно бы съежился, усох. Он был гладко выбрит, чтобы подчеркнуть, что, в отличие от других мужчин, которые были обязаны носить усы. Пастырь чист. По той же причине его волосы были коротко подстрижены, хотя женщины волос никогда не стригли — за исключением тех случаев, когда за дурные поступки их наказывали позором.

Сначала Пастырь смотрел на доктора Лузона не слишком дружелюбно, хотя на первый взгляд он и выглядел совершенно спокойным, умиротворенным и отрешенным — как и всегда, когда не проповедовал, — пока не впал в ярость. Однако и после этого он заговорил мягко:

— Мы — одинокий и отверженный народ, живущий вдали от всех на спине Великого Зверя, который есть этот мир. Зачем вы тревожите нас?

Когда Мэттью Лузон ответил, в его голосе прозвучали нотки нетерпения, которых Козий Навоз раньше не слышала:

— Конечно же, мы пришли к вам за мудростью, добрый Пастырь. Я — доктор Мэттью Лузон, следователь Компании; это мой ассистент, Брэддок Макем. Ребенка вы знаете.

— Я знаю ее, — подтвердил Пастырь; его голос стал ледяным, когда взгляд остановился на лице девочки. — Она — предательница, бежавшая пред лицом света. Что за дело следователю Компании до нее или до меня?

— Я — следователь особого сорта. Пастырь, — объяснил Мэттью. — Моя работа состоит в том, чтобы очистить владения Компании от лжи, которая ввергает людей в заблуждение и развращает их. Многие в этом мире измышляют ложь о его природе и пытаются заставить нас поверить в то, что это не просто планета, но разумный организм и что за явлениями природы здесь стоят осознанное намерение и интеллект. Девочка рассказала мне о вашем учении. Я полагаю, что вы знаете правду, и хотел бы узнать ее от вас. Я также хотел бы, чтобы вы засвидетельствовали правду перед Компанией.

— Компании нужно мое свидетельство? — спросил Пастырь. Козий Навоз полагала, что он чрезвычайно рад этому предложению. В конце концов, в его Учении Компания выглядела могучей силой, изменившей их жизни и отдавшей их на страдания и на милость Зверя.

Пастырь ответил медленно, словно бы взвешивая каждое слово:

— Я должен многое обдумать. Сегодня вечером я прочту проповедь. Вы можете присутствовать. Однако у нас есть еще одно дело. Эта девочка...

— Она рассказала мне о вашем учении. Пастырь. Она произвела на меня благоприятное впечатление, и мне хотелось бы оставить ее при себе в качестве помощницы в моих исследованиях.

— Это невозможно. Мы помолвлены. Сегодня наступит наша брачная ночь, которую мы вынуждены были отложить. После проповеди будет празднество, а затем она соединится со мной, как ее мать прежде нее.

Мэттью повернулся к девочке, изобразив на лице мину радостного удивления:

— О, Козий Навоз! Мои поздравления!

Она опустила голову.

Снова появилась Асенсьон-Вознесение и повела девочку в заново отстроенный дом свадеб, на что самозваный спаситель девочки не обратил внимания: он был занят тем, что пытался очаровать ее главного мучителя. Тащась следом за Асенсьон, она услышала, как Пастырь говорил Мэттью:

— После свадьбы ее больше не будут звать Козий Навоз. Все должны будут обращаться к ней как моей жене по новому ее имени Долорес.

Долорес, Исполненная скорби.., какое имя подошло бы ей больше? Но в глубине души, про себя, она всегда будет звать себя Китой...

Она позволила одеть себя в церемониальное “Облачение Предназначенной” — широкое платье-рясу, какое надевали все избранные, когда Пастырь брал их в жены. После этого ее оставили одну, и она принялась обреченно ждать свадьбы, пока с дальнего конца Долины не раздались крики и голос Коакстл не проговорил:

"Идет еще один! Не бойся его, но позаботься о нем и перевяжи его раны. От его безопасности зависит моя и твоя безопасность, а также и безопасность всех людей, потому что Дом сильно любит его”.