Плавучая опера

XXI. С ХОЛОДИЛЬНИКОМ НА ПОЛЮС

Когда - помните? - в полдень 2 февраля 1930 года я пришел из своей конторы и, обыскав дом, нигде не нашел отца, пока не спустился в погреб, где один конец его брючного ремня был закреплен на балке, а другой обмотался вокруг горла, на нем и пятнышка грязного не оказалось, хоть погреб у нас ужасно пыльный. Костюм был отглажен безукоризненно, нигде на нем ни морщинки, а волосы тщательно расчесаны и уложены, вот только лицо почернело да глаза выкатываются. И вообще, замечательный порядок, если не обращать внимания на опрокинутый стул - отец его отпихнул ногами, - в погребе.

А вот про оставшееся наследство этого не скажешь. Коротко говоря, выяснилось, что наследства вовсе и нет. История до того заурядная, что, может, и незачем на ней останавливаться, хотя заурядность как раз делает ее такой достоверной и нерадостной. У отца были приличные сбережения, которые еще увеличились после удачных биржевых операций, - он занимался ими с 25-го года по 27-й. Но он не верил, что так будет продолжаться, поэтому решил все сразу пустить в оборот, а потом выйти из игры. С этой целью он заложил всю недвижимость, включая летний коттедж с участком на острове Фенвик, а также несколько делянок на лесных разработках, постарался взять под залог побольше, и вырученная сумма до последнего цента пошла на рынок бумаг. В начале 1929-го курс зашатался, правительственные уполномоченные принялись дружно нас уверять, что в целом с экономикой полное благополучие, а отец заложил теперь уже городской дом и землю, взял ссуду в счет своей страховки, а также подзанял что мог у друзей, способных одолжить деньги. И все, что собрал, тоже бросил на рынок бумаг. Хотя нет, не все: договорился с Гарри Бишопом, что пять тысяч долларов будут положены в сейф на мое имя, - видно, боялся, что не удержится, ухнет и эти деньги, если будут мозолить глаза.

Затем произошел биржевой крах. Само собой, все кинулись к юристам, чтобы по суду вернуть одолжен ное, только платить-то юристам было нечем, да часто и взыскивать не с кого. С отца причитались какие-то суммы не меньше как по четырем залоговым квитанциям и по бесчисленным долговым обязательствам, а у него ни цента не осталось. Со всех сторон ему грозили штрафы за просрочку платежей да иски о компенсации. Похоже было, придется ему попрощаться с летним коттеджем, с делянками, семейным особняком, машиной - в общем, со всем, что нажил. Общая сумма его задолженности приближалась где-то к 35 000 долларов. Шло к тому, что он будет вынужден ночевать в конторе, возвращаясь туда из суда, и штопать протершиеся рукава. Скорее всего не судьба ему вернуть былую прочность положения и респектабельность, ей сопутствующую. Тяжело с таким примириться: уж очень горькая пилюля. Отец не смог ее проглотить - предпочел повеситься.

Вы допускаете, что отец ваш может покончить с собой из-за такой, в общем-то, чепухи и глупости, как нехватка денег? У вас хватит силы духа поднять стул, который он оттолкнул, когда лез в петлю, и поставить на место? А ремень на шее кухонным ножом разрезать сможете? Волоком дотянуть тело отца до постели, на которой он вас зачал, уложить, пальцами нащупать под темневшей, оплывающей плотью пуговицу, чтобы расстегнуть воротничок рубашки, - тоже сумеете? Читатель, по сию пору не могу я без содрогания вспомнить один летний день, когда мне было пять лет. Отец (на нем был выходной костюм) рубил за домом головы цыплятам: схватит петушка и, держа за ноги, бац его на эшафот, то есть на пень от спиленного дерева, тот крылышками вовсю бьет, а отцу хоть бы что, шарах старым топором, который он поближе к острию ухватывал, и одним махом головку долой, неслышно так. Головка на пне и останется, глазки выпучились удивленно, клюв разинут, словно что-то сказать хочет, а ни звука. А тело, как отец отпускает, еще по двору поскачет с полминуты, несколько метров пробежит и падает. Смотрел я на все это с жадностью, хоть и страшно было.

А отец за ноги птицу обезглавленную поймает и говорит:

- Отнеси Бесси на кухню, ладно?

Я руку протягиваю, онемевшую совсем. И отец мне петуха ногами вперед сует - желтые такие ноги, шершавые, грязные, похолодевшие, в жилах все, в чешуйках, а главное, мертвые уже.

Поверь, читатель, меня тогда стошнило, да и сейчас, если вспомню хоть на минуточку, подташнивать начнет. Ладно, впрочем, вспомнить все-таки можно, хоть противно делается. А вот выкатившиеся отцовские глаза собственными ладонями закрывать - это как? На глазах-то уже и сосуды кровяные полопались. Но и то сказать, есть ведь грубая изнанка жизни, что уж тут вопросами разными мучиться. Я терпел и ждал, пока все кончится.

Разумеется, оказалось полно долгов. Коттедж на Фенвике? - забирайте! Лесные делянки? Пес с ними. Дом? Машина? Страховка? Да подавитесь. Над свежей отцовской могилой о пустяках не задумываешься, только о причинах, к такому приведших. И я терпел и ждал.

В конторе Гарри Бишоп передал мне конверт, который отец в сейф положил. Я-то обрадовался: вот сейчас, думаю, прочту письмо - и все прояснится, а оказалось, что там просто пять тысяч лежат. Правда, записка тоже была, только я, видно, запомнить ее не захотел - честное слово даю, ни слова из нее не сохранил в памяти, потому что говорились там вещи, о которых мне уж точно знать нежелательно было, не так, как надо бы, говорилось, не тем языком. Вы как находите, пять тысяч достаточно, чтобы отцовские признания из памяти начисто изгнать? По-моему, недостаточно даже за то, что я про всю эту историю по сей день вспомнить спокойно не могу! Он и мне должен остался, не рассчитавшись, - последний его, но уж, будьте уверены, не самый мелкий долг.

Смерть отца меня деморализовала, а вот записка эта с пятью тысячами просто парализовала. Минут тридцать сидел я в конторе, челюсть так и отвисла, - сижу, банкноты разглядываю, и чувство такое, что не деньги в конверте этом заветном лежали, а куча дерьма примерно того же цвета, как кожа на щеках повесившегося. Пять тысяч! Посидел я, посидел, запихнул новенькие бумажки по тысяче обратно в конверт, на котором ни марки, ни адреса, и стал перебирать имена разных людей у нас в округе.

Меня простой вопрос занимал: кто из них самый богатый? Ну конечно, полковник Генри Мортон. И я написал на конверте: полковнику Генри Мортону, фирма "Мортоновские чудесные томаты", Кембридж, Мэриленд, налепил марку за три цента и, задыхаясь, как охромевшая беговая лошадь, понесся к почтовому ящику да бросил свое послание, а сам обедать отправился. И на следующий день переехал в отель "Дорсет".

Происходило это, если не ошибаюсь, в начале марта 1930-го. Очень вскоре звонит мне полковник - мы с ним еле знакомы были.

- Алло! - орет в трубку, как будто никогда в жизни по телефону не говорил. - Алло! Это Тодд Эндрюс?

- Да, сэр, слушаю.

- Алло! Эндрюс? Послушайте, Эндрюс, что это за деньги вы мне прислали?

- Примите от меня в подарок, - говорю.

- Эндрюс? Вы слышите, Эндрюс? Это что еще за фокусы, а?

- Подарок, - повторяю, - просто подарок.

- Как? Алло! Черт, Эндрюс, вы слушаете? Какой подарок? Алло!

- Ну, подарок, - говорю.

На следующий день полковник явился ко мне собственной персоной, ввалившись в кабинет без предупреждения.

- Эндрюс? Так это вы, значит. Слушайте, молодой человек, не знаю, что вы там задумали, только вот что…

- Это подарок, - объясняю. - Просто подарок, ничего больше.

- Подарок? Умом вы тронулись, милый мой. Заберите назад и хватит дурака валять!

Но на стол мне ничего не положил - никаких там купюр, какие в лицо швыряют.

- И не подумаю, - говорю. - Я же вам подарок сделал.

- Подарок! Ну и дела. Значит, подарок? Вы мне, молодой человек, скажите, вы что задумали? Как по-вашему, мне-то что делать с этим?

- Да ровным счетом ничего, сэр, - бубню я. - Я же сказал: это подарок.

- Со мной такие штуки не пройдут, - начинает мне угрожать полковник. - Возьмите, не надо мне ваших денег. И не вздумайте опять присылать.

А на стол опять ничего не кладет.

- Никому и ничем я в жизни обязан не был! - сообщает мне полковник, слегка успокоившись. - И не собираюсь одалживаться.

- Да вы и не одалживаетесь, сэр, - стою я на своем.

- Ну да! А вообще, что вы там выдумали, не знаю, но лучше бросьте. Меня подкупить нельзя. Пусть спросят, почему дела мои неплохо идут, я любому скажу: потому что никому и ничем обязан не был.

- Я вовсе и не думал вас обязательствами связывать, сэр. Просто подарок вам сделал.

- Хочу вам маленький урок преподать, милый мой. - Полковник улыбнулся, словно мысль эта только что его осенила. - Я возьму половину ваших денег, а вы от меня взамен ничего не дождетесь, так-то вот.

- Вы должны взять все, - ответил я. - Подарки назад не беру.

- Хм. Да, юноша, вам еще многому предстоит научиться. Многому! Никогда не связывайте себя чувством, что вы кому-то обязаны.

- Не буду, сэр.

- Тяжелое нынче время, Эндрюс! - затараторил полковник. - Отвратительное. Заводы останавливаются. Кто же будет деньги на ветер швырять! Нет, вы что-то такое задумали. Верно говорю? А?

Я покачал головой:

- Вы ошибаетесь, сэр. Честное слово, ошибаетесь.

Неожиданно полковник поднялся, собираясь уйти, и с сигарой в зубах тяжелым взглядом окинул мой кабинет.

- Что же, хорошо, будет вам урок, юноша, - сказал он. - Еще просить станете, чтобы вернул.

- Не стану, сэр.

Он пошел к двери, но оглянулся, усмехаясь.

- Вы бы лучше из этих денег кой-какие папашины долги погасили, - наставительно сказал он и, удовлетворившись тем, как независимо со мною держался, ушел. Миссис Лейк, слышавшая прощальную реплику, рот разинула от удивления.

Спустя некоторое время пришло письмо.

"Уважаемый мистер Эндрюс! не сомневаюсь, что вы уже сожалеете о собственном капризе, по поводу которого мы беседовали на днях. Я, однако, человек слова и намерен твердо держаться того, что решил, - вам в назидание. Остаюсь и проч.

Генри У. Мортон".

"Уважаемый полковник Мортон! Я не испытываю никаких сожалений. То, о чем вы упомянули, вовсе не было с моей стороны капризом, и вы не должны чувствовать себя чем бы то ни было мне обязанным. Это был подарок, и только. Остаюсь и проч.

Тодд Эндрюс".

Прошел месяц, "Мортоновские чудесные томаты" затеяли судебный спор с какой-то небольшой пароходной конторой, которая на своих паромах перевозила банки полковничьего изготовления в Балтимор. Свидетельства были скорее в пользу пароходной конторы (дело получилось довольно путаное, и описывать его здесь я не буду), но в жизни полковника не было случая, чтобы он проиграл тяжбу, так что он решил, ни перед чем не останавливаясь, добиться по суду своего. Служащий "Чудесных томатов" позвонил мне с известием, что полковник желал бы поручить защиту своих интересов фирме "Эндрюс, Бишоп и Эндрюс".

- Прекрасно, - сказал я. - Я сейчас занят, но мистер Бишоп может это взять.

- Насколько я понял, полковник хочет, чтобы дело вели именно вы, - сказал служащий (Уингейт Коллинс его звали, он в компании, кажется, вице-президент), - да, совершенно точно. Он же при мне это говорил.

Но я отказался. Полковник нанял Чарли Паркса и в конце концов выиграл, подав в апелляционный суд.

Вскоре объявили забастовку водители "Мор-то-невских грузовиков", дочерней фирмы консервного треста, - полковник запретил их профсоюзу вступить в "Объединение промышленных организаций", и тогда глава профсоюза Норберт Эдкинс обратился к нам за юридической защитой. Джимми Эндрюс, только начавший у нас работать, так и сгорал от тоски по собственному делу, и мы с Бишопом не видели причин, отчего бы ему не поручить этот случай. Но тут вмешался Уингейт Коллинс.

- В общем, вот что, если говорить откровенно, - сообщил он, - полковник не хотел бы, чтобы в это дело впутывались его добрые знакомые. Откажитесь, а то ваша контора как бы без клиентов не осталась. Понимаете, к чему я веду?

- Перестаньте, Уингейт, - сказал я, улыбаясь. - Слишком часто в кино ходите.

- А вы бы лучше без шуточек, - говорит. - Все у вас будет отлично, только с забастовщиками связываться не надо. Уж скажу вам по старой дружбе, "Мэтсон и Паркс" последнее время полковника подводить стали, так он не прочь к другим юристам дела свои перевести, чтобы официально представляли "Чудесные томаты". А значит, фирма эта увеличит свой доход тысяч на шесть, если не на восемь. Вы ему, полковнику то есть, особенно нравитесь, Тодд, точно вам говорю. Считает, что из вас большой толк получится. И я что хотите ставлю, он вашу фирму выберет, если только забастовщиков подальше пошлете. Ну что, трудно вам, что ли, - а он вчера прямо так и сказал, я сам слышал, только пусть это между нами останется.

- Кажется, Джиму это дело передали, - сказал я. - Вы с ним побеседуйте, Уингейт.

- Побеседовал уже, - фыркнул в ответ Уингейт. - Говорит, он готов за профсоюз вступиться, но вообще-то пусть вы с Гарри решаете. А Гарри сказал, ему все равно.

- Мне тоже, - говорю.

- Ну, так, значит, идиоты вы все, прошу прощения за откровенность. - Уингейт был теперь искренен. - Уж не знаю, как полковнику и сказать, огорчится он сильно.

Но, видимо, ничего, пережил. Когда делом занялся суд, Джимми консультировал профсоюз, а "Мэтсон и Парке", ближайшие наши соседи, представляли компанию. В конце концов приняли решение, вменявшее профсоюзу в обязанность оставаться "независимым", а водителей заставили из профсоюзной кассы возместить стоимость шести грузовиков, поврежденных во время беспорядков.

В течение следующего года с небольшим полковник сам или через своих вице-президентов раз десять предлагал мне поручения. Я от всех них отказывался, если предполагалось, что дело надо вести мне самому (дела были самые банальные, хотя с денежной стороны выгодные), какие-то он отдал на сторону, другие, довольно неохотно впрочем, предоставил мистеру Бишопу. Всякий раз, как мы встречались на улице (пешком он редко ходил), полковник хлопал меня по плечу, тряс руку, приглашал зайти пообедать или прогуляться с ним на его яхте, предлагал помочь, если надумаю вступить в Кембриджский яхт-клуб, в "Клуб Лосей", в "Ротари", в масонскую ложу, в клуб ветеранов (полковник там ведал приемом) или в загородный клуб (поскольку я время от времени развлекался гольфом, в этом клубе я уже состоял). Все эти приглашения и предложения я вежливо отклонял. Полковник возмущался, чуть не пыхтя от ярости.

Другие деловые предложения поступали от "Мортоновских чудесных томатов".

- Прямо скажу, - слышал я от Уингейта Коллинса, - в жизни таких идиотов не встречал. Что вы против нас затаили? Мы вам такие возможности даем, в жизни больше не будет. Вам что, деньги девать некуда? Послушайте, Тоди, честное слово, у полковника просто в заднице свербит из-за этих тысяч, которые вы ему послали, - ну ни с того ни с сего, понимаете? Я ему говорю: что хотите, он же идиот, только и всего, я же давно его знаю, не то что вы. А он понимать отказывается. А в заднице у него свербит, потому как, видите, не желает он кому-то себя обязанным чувствовать. То-то вот. Ну возьмите дельце-то, хоть одно из всех, какие мы предлагаем, ради меня возьмите, мне с ним куда легче управляться станет.

- Фирма эти предложения не отклонит, - напоминаю ему. - А лично мне они неинтересны.

- Тьфу ты, ведь он-то не подарок ответный вам делает, - возмущался Уингейт. - Просто хочет вас нанять, как всякий другой захотеть мог бы. Какого рожна вы его из себя вывести стараетесь? Никогда не видел, чтобы он так ярился.

- Глупо себя ведет, - отвечал я. - Он же знает, что мне ничем не обязан. Сам мне об этом написал, не поленился.

И Уингейт еще раз откровенно мне сообщает, что я редкостный идиот.

А по городу слушок пополз (думаю, Уингейт постарался или миссис Лейк, а может, Джимми) про те пять тысяч; кто полюбопытнее, ко мне с расспросами приставать начали.

- Подарок, - говорю и плечами пожимаю. Но все равно чуть не каждый встречный на меня как на ненормального смотрел, то-то им радость, что подтверждение нашлось. Приятели сообщили, что кое-кто из кредиторов отца сильно недоволен был, только пять тысяч эти мои по закону, а не отцовские, так что сделать ничего не могли, как ни ворчали. А циники все гадали, что это я за штуку учудить собрался.

На Рождество полковник прислал мне ящик шотландского виски "Харви", шофер его привез. Через два дня получил полковник этот ящик обратно, посыльный из "Кембриджских перевозок" доставил, и тут опять является ко мне Мортон собственной персоной.

- Доброе утро, сэр, - говорю. - Чем могу служить?

- Кончайте затеи эти свои дурацкие! - так и завопил он. Я ему предложил сигару, он раздраженно отмахнулся. Ладно, пусть выговорится.

- Так и будете мне сказочки рассказывать про то, что пять тысяч подарили исключительно по доброте сердечной? Главное, время удачно выбрали, у всех каждый цент на счету, а он…

- Подарил, - говорю.

- Вот что, молодой человек, не думайте, будто для меня тайна, отчего отец ваш самоубийством покончил, - заходится полковник. - Прошу извинить, слухами земля полнится.

- Конечно.

Вздохнул он тяжко и тростью по полу тарабанит.

- Ни черта не понимаю, - признается.

- А и понимать нечего.

- Слушайте, - говорит он, овладев собой. - Пусть все это между нами останется. Уингейт Кол-лине - знаете такого? Отлично. Уингейт мой вице-президент, он у нас, по секрету вам скажу, профсоюзными делами ведает. Хороший парень, только с этим делом не получается у него ни черта. Надо, чтобы было тихо-мирно, а у нас вечно скандал за скандалом. Профсоюз терпеть его не может, в администрации терпеть не могут, да и я не могу. Замечательный он человек, Уингейт то есть, но вот с людьми совсем ладить не умеет. Так вот. Уингейт скоро из фирмы уйдет - он, правда, пока про это не знает, но уйдет, - а мне понадобится человек на работу с профсоюзом. Толковый юрист, и чтобы в людях разбирался. Подумайте денек-другой, можно недельку. Пять тысяч в год и практиковать на стороне - сколько угодно.

- Нет.

- Ну зачем вы так? - Полковник говорит. - Я же не подарки вам делаю. Вы мне для этой должности как раз по всем статьям подходите. Просто большая удача, что мы с вами знакомы.

- Спасибо, - говорю. - Предложение позвольте отклонить, но все равно спасибо.

- Отклонить! - ахнул полковник. - Да сейчас люди, чтоб на работу устроиться, что хотите отдадут. А он - отклонить!

- Сожалею, сэр.

- Не сожалею, а согласен! - завопил он, теряя контроль над собой. Кровь к лицу так и хлынула.

- Нет, не согласен, - повторил я.

- А, черт, забирайте назад свои деньги! - орет полковник, только в карман почему-то не лезет.

- Ни в коем случае, что вы.

Тут он платок вытянул и лоб утирает.

- А виски?

- Спасибо большое, но принять не могу. Поднялся он - вижу, просто потрясен.

- У меня на Новый год гостей много собирается, - говорит, стараясь, чтобы поласковее прозвучало. - Я вам отправлю приглашение, миссис Мор-тон их уже начала рассылать. Первый раз такой прием устраивает, и про вас она знает, хоть вы и не знакомы. - Полковник женился вторично, кажется, с год назад, первая его жена умерла в 1926-м.

- Спасибо, - говорю.

- Только уж, пожалуйста, не возвращайте, чтобы не вышло, как с виски этим. Эвелин обижать не надо. Не захотите прийти, просто выбросьте приглашение под стол в корзинку.

Приглашение - разрисованная такая карточка - и правда на следующий день пришло, и в Новый год, осушив после ужина четыре двойных виски у себя в номере, я решил заглянуть к полковнику, так как этот визит счел соответствующим моей политике неполного соответствия. В одиннадцать вызвал такси и поехал к Мортонам, занимавшим особняк на Хэмбрукс-бей.

Когда я туда добрался, веселье кипело вовсю. Оба крыла просторного кирпичного дома были ярко освещены, а по залам слонялось человек сто пятьдесят, все в смокингах и вечерних туалетах. В жизни бы не подумал, что у нас в округе Дорчестер столько смокингов отыщется. Посреди главной гостиной бил на столе фонтан шампанского, а посреди библиотеки - красного бургундского. Дамы главным образом наполняли бокалы из этих источников. Но на летней террасе был еще устроен бар, обслуживаемый тремя неграми в белых пиджаках, и мужчины больше тянулись туда. А на нижнем этаже громыхал оркестр.

У двери швейцар, приняв пальто, начал было разглядывать мое приглашение, но из глубины зала подлетел ко мне полковник, покинув компанию, по виду состоявшую сплошь из вице-президентов. На секунду растерялся, вынул изо рта сигару, однако тут же лицо его расплылось в улыбке.

- Отлично! Замечательно! - загудел он, протягивая обе руки. - Эндрюс! - Никак не мог придумать, что бы такое сказать, а оттого тискал мою кисть с добрую минуту. - Замечательно! - гудит. - Великолепно!

- Очень у вас весело, кажется, - говорю.

- Ну, еще бы! - говорит полковник. - А вы как думали? Слушайте-ка, пойдемте, я вас Эвелин представлю. Эвелин! Ты где, Эвелин?

Она возникла из дверей библиотеки, примыкавшей к гостиной. Лет ей было около сорока - не сказать, что вдвое полковника моложе, но фигурка стройная, может, оттого, что детей у них не было, и на лице ни складочки. Куда приятнее на нее смотреть, чем на супруга ее.

- Эвелин, это молодой Эндрюс, Тодд Эндрюс, юрист, ну, ты помнишь.

- Рада с вами познакомиться, мистер Эндрюс.

- Чудесный вечер, - говорю.

- Муж не был уверен, окажете ли вы нам честь, - улыбнулась миссис Мортон. Видно, ужасно ей нравится, что впервые такой роскошный прием устроила, и улыбочка у нее чуть пьяная.

- Ну да! - засмеялся полковник, но руку мою так и сдавливает, словно боится, что сбегу. - Хотя вообще-то он независимый такой юноша, что есть, то есть! Слушайте, Эндрюс, а не выпить ли? По маленькому виски для начала, пойдет? Ха-ха.

- Спасибо.

- Простите, покину вас на минуточку, мистер Эндрюс, но мы еще обязательно поговорим, - сказала миссис Мортон. - Хочу получше с вами познакомиться, раз уж вас удалось заполучить. Чувствуйте себя как дома.

- Непременно, - говорю.

- Очень она рада, что вы пришли, - доверительно шепнул мне полковник, когда под его водительством мы пробирались через толпу гостей на летнюю террасу. На нас со всех сторон оборачивались, глазея.

С той блаженной поры перед тем, как отец повесился, я ни на каких вечеринках не бывал, даже на самых скромных, но быстро возвращалось привычное для таких случаев состояние. Едва удалось избавиться от полковника, все представлявшего меня людям, с которыми - за вычетом десяти или, может быть, двенадцати - я и так был знаком, - я тут же пропустил два двойных виски, воспользовавшись услугами бармена-негра (его я тоже хорошо знал), и побрел назад на первый этаж, где зал очистили, собираясь устроить танцы. Напротив оркестра соорудили дополнительный бар - всего один столик, но пить, значит, можно будет какое-то время, не отвлекаясь, да наблюдать за музыкантами, за танцующими. Положа руку на сердце, славно же я назюзюкался полковничьим виски!

Последующее придется излагать отрывочно, поскольку так мне и запомнилось.

К середине ночи поднялась адская катавасия, словно бы гости - а их было уже человек двести, не меньше, - все до единого набились в этот зал на нижнем этаже, решив послать к чертям воспитанность и поорать от души несколько часов без продыха. Оркестр играл не останавливаясь, только его совсем не было слышно, и танцевали как придется, вообще не замечая музыки. Кто-то меня обнимал, целуя, а я понятия не имел, кто это, все требовал, как полагается, осушив бокалы, швырнуть их в камин.

- Тут нет камина.

- Ну, тогда просто кинем в шум этот.

- Шуму больно не сделаешь, глупый.

- Regardez![17] - сказал я и запустил бокалом в барабанщика.

Помню, что танцевал танго с Эвелин Мортон. И не раз, а снова и снова - десять, нет, двенадцать танго, не слыша музыки и не смущаясь тем, что сроду не танцевал. А изо всех полутемных уголков, где супруга хозяина тесно ко мне прижималась, взирал на меня полковник - ласково так, улыбчиво, душевно, и головой своей величественной покачивал, и золотыми челюстями ослеплял, и по полу дробь выбивал тростью с золотым набалдашником.

Само собой, вовсю разгулялись перебравшие вице-президентские жены, повергнув в ужас кое-кого из своих благоверных. Плясали канкан. Отлично это у них выходило. Ясно запомнил, как мельтешила ногами жена Уингейта Коллинса, славного Уингейта, - ляжки у нее оказались толстые и сплошь во вздувшихся венах. Шум все равно стоял невообразимый, хоть сотней бокалов запускай в оркестр, наяривавший оглушительно, как будто музыкантами страх овладел. Так и стоит перед глазами барабанщик, спрятавшийся за цимбалами, точно за щитом, - ему цимбалы, видно, в качестве щита и потребовались, а бокал мой - изящный такой, из тонкого стекла - просвистел у него над самым ухом и вдребезги разлетелся, ударившись о стену. С кем ни принимался я танцевать, обязательно выходило, что партнерша моя - миссис Мортон, изящная, тоненькая, пьяненькая, некрасивая, - а полковник смотрит на нас.

Потом кто-то выдумал холодный душ принимать наверху, где было несколько ванных. По нескольку человек сразу, распевая, лезли под струю. Моя труппа горланила "Мадемуазель из Армантьера", и даже сейчас помню, какие коленца выписывал я своим баритоном, но вот каким образом я очутился под душем, забыл решительно, помню только, что вдруг появилась мокрая миссис Мортон. Мы стояли в ванной, горланя про бедную мадемуазель, которой за. сорок лет не выпало ни одного хорошего денечка, но не успели дойти до ее потаенного грудного сыночка, как хор провалился куда-то в тартарары, зато из-за занавески - кино, да и только! - прямо ко мне в объятия вывалилась мокрой наядой скукожившаяся, трясущаяся от холода миссис Мортон. Ее росой увлажненные груди - не скажу, чтобы особенно тугие, - распластались у меня по рубашке, с волос, закрывавших лицо, ручьями текла вода, зубы колотились, покусывая мои лацканы, и телом она все терлась, терлась мне о ширинку. Вот так мы с нею исполняли расчудесное танго, остановившись, лишь когда послышалась приковавшая нас к кафельному полу дробь аккомпанемента, которую отстукивала трость полковника. Миссис Мортон увидела сияние золотой челюсти, расположившейся прямо под лампочкой у входа в ванную, и не то сознания лишилась, не то скончалась на месте, растеклась розоватой влажной массой на полу, как застенчивый дюгонь, которого из пучины вытащили.

Я попробовал собраться с мыслями, поправил свой вымокший галстук-бабочку. Полковник криво улыбнулся и отбил тростью очередную трель в каких-то сантиметрах от мокрой головы супруги, словно бы разговаривал с ее отлетевшей душой посредством азбуки Морзе.

- Миссис Мортон прекрасно танцует, - сказал я, чуть склоняясь к полковнику, потому что надо же было как-то обойти Эвелин, чтобы выбраться из ванной. И добавил на прощанье, изящно соединив, как мне казалось, легкую насмешку с комплиментом: - Вот вам мортоновский самый чудесный томат, правда, сэр? Спокойной ночи.

Не скрою, ужасно хотелось добавить, как жаль, дескать, что этот свеженький томат уже замаринован, да нет, пожалуй, уж и в жестянку консервную упрятан, но ведь инстинктом всегда чувствуешь, когда просто шутка, а когда оскорбление получается, так что я прикусил язык и двинулся восвояси.

Начался новый год, фирму "Эндрюс, Бишоп и Эндрюс" больше не заваливали предложениями от полковника, да и сам я освободился от необходимости отклонять его содействие с целью провести меня в разные клубы и ложи, равно как что ни день отказываться от приглашений на обеды и суаре в мортоновском особняке. Я вообще не знаю, устраивали ли Мортоны какие-нибудь приемы после той встречи Нового года. Джекоб Мэтсон из фирмы "Мэтсон и Паркс" стал вице-президентом "Чудесных томатов", отвечающим за кадры, - это произошло после внезапного ухода Уингейта Коллинса.

Изредка я встречал полковника Мортона на Рейс-стрит, приветствовал его, приподняв шляпу, но он всякий раз вспыхивал, сверкал золотой челюстью и не кланялся, только зловеще улыбался, как подобает человеку, никому ничем не обязанному.

Опротестовать это постановление возможности не было. Чарли поставил мне стаканчик, а откладывать процесс более не приходилось. Получалось так, что полковник Мортон предъявляет иск к собственному злополучному сыночку. Батлер продолжал безмятежно посмеиваться, тем более что Рузвельт укрепил свои позиции в Белом доме, а популярность его в 1937 году сильно возросла, и по этой причине мортоновское крыло наших местных демократов едва ли могло позволить себе, чтобы о нем шли кривотолки да пересуды.

Как бы хотелось мне, читатель, сообщить сейчас, что напоследок я припас козырную карту и, оставляя адвокатское поприще, сделал все от меня зависящее, чтобы склонить в этом деле чашу весов в пользу моего клиента, подобно тому как в споре о мэковском завещании сделано было все, чтобы выиграл Гарри-сон. Но интерес мой к тяжбе "Мортон против Батлера", по правде говоря, угас после постановления Верховного суда, покончившего с процессуальными проволочками. Перспектива моего неучастия в самом процессе меня мало печалила, поскольку разбирательство будет скучное, кто бы из тяжущихся ни добился своего. И папку с этим делом я вытащил в последний свой день лишь потому, что Билл Батлер, как сообщила мне миссис Лейк, заходил меня повидать в 2.15.

В 2.30 он опять пришел, лысый толстячок с добрым взглядом и скверными зубами, все посмеивающийся да посмеивающийся; в руках у него была коробка из-под обуви.

- Тодд, сутяга ты старый, сколько я тебе сейчас должен? - зачирикал он. - По счету моему сколько сейчас приходится, дорогой?

- В жизни не расплатишься, - улыбнулся я. - Чарли бы тебя на фонаре повесил. А счетом лучше после процесса займемся, если ты не против.

- Не будет никакого процесса. - И от смеха просто трясет его.

- Полковнику об этом тоже известно?

- Да уж не сомневайся, - хохочет Батлер. - Он-то от процесса и отказался, по собственной инициативе, дорогой. Зашел ко мне вчера да про всякие семейные делишки толкует, а потом, что мы, дескать, в одной с ним партии, объединиться надо, сплотиться и прочее. Слышал бы ты, как он разливался! А потом говорит: если я кой-кому из его ребят на выборах пройти помогу, он свой иск отзывает.

- Напрасно ты на его условия соглашался. Батлеру уж до того смешно, судорога сейчас его хватит.

- А я ему, значит, говорю, уступаю, мол, одну шерифскую должность за место правительственного уполномоченного в округе, если он сделает так, чтобы проклятый этот шеф полиции от меня отвязался. Ты же шефа знаешь, ну Ярбери этого, ему полковник местечко это выхлопотал. Понимаешь, каждый раз, как по мосту новому проезжаю, Ярбери непременно ко мне привяжется, полковник так настропалил. Ха, дорогой, я бы тебе порассказал кое-что про Ярбери с полковником-то! Ну старичку полковнику уполномоченный ни к чему, а шериф очень нужен, вот он и обещал мне, что с шефом поговорит, а иск отзовет обязательно. Я уже Эвелин букет по этому случаю послал.

- Ну и дурак, Билл, не надо было никаких уступок ему делать, - говорю я. - Он же против сына ни за что бы дело не повернул.

- Да ладно, - смеется Билл. - Сказать тебе по правде, Тодд, у меня самого на должности эти хоть бы сукин сын нашелся, уж такие проходимцы со мной работают, стыдно рядом по улице пройти, так что, понимаешь, полковник все равно бы на выборах эти должности для своих ребят забрал. Тут дело в принципе, милый мой, в принципе! Только бы Рузвельт в сороковом опять всех обставил, и уж тогда, не сомневайся, я тебя губернатором штата сделаю! Недурно получится, а?

- Значит, не будет процесса?

- Не будет! - Новый взрыв хохота. - Звони давай Чарли, он же тут рядом работает, старый хрыч, и пошли бутылочку разопьем за полковничье здоровье.

И вытаскивает из обувной коробки бутылку "Парк и Тилфорд".

- Джулия, - просит он миссис Лейк, - позвоните этому хрычу Парксу. Ну шевелись, Гарри Бишопа пригласи, Джимми тоже. Полковник неплохой выбор сделал!

Свистульки по реке выводили "Испытаниям конец". Хмыкнув, я убрал толстенную папку "Мортон против Батлера", пометив "Архив", а потом пригубил "Парк и Тилфорд".