Плавучая опера

V. RAISON DE COEUR[5]

Да-да, я каждое утро выписываю чек и заново регистрируюсь, хотя в гостинице можно платить сразу за неделю, за месяц, даже за весь сезон. Не сочти, что это моя причуда, друг-читатель, или же скаредность, о нет, у меня имеется очень веский резон так поступать, только это резон сердца, а не рассудка, raison de coeur, с вашего позволения.

Воистину так и не иначе. Слушай внимательно:

в предыдущей фразе всего четыре слова, но, пока я ее писал, сердце - подсчитано - произвело одиннадцать биений. Возможно, шестьсот с той минуты, как я начал эту маленькую главу. Семьсот тридцать два миллиона сто тридцать шесть тысяч триста двадцать биений с той поры, как я въехал в свой отель. И уж никак не меньше миллиарда шестидесяти семи миллионов шестисот тридцати шести тысяч ста шестидесяти - с того дня в 1919 году, когда армейский врач, капитан Джон Фрисби, осмотрев меня в форте "Джордж К. Мид"[6] перед увольнением в запас, уведомил, что любое сокращение сердечной мышцы может оказаться последним, поскольку такое уж неважное досталось мне сердце. Вот оно, знание, что, начав фразу, могу и не дописать ее до конца, налив себе виски, возможно, не почувствую его вкус, или, согрев гортань живого, оно изольется во чрево почившего, что, задремав, глядишь, уж и не проснусь, а пробудившись, более не закрою глаз, чтобы насладиться сном, - это знание тридцать шестой год составляет мой удел, великий факт моей жизни, и составляло его к тому утру 21-го, нет, 22-го июня восемнадцать лет, они же пятьсот сорок девять миллионов шестьдесят тысяч четыреста восемьдесят биений. Оно-то, знание то есть, и возвращает меня к вечному моему вопросу, всяческими пустяками о нем напоминая ("тик" - слышу маятник, но "так" - услышу ли? вино забулькало, но донесу ли рюмку к губам? сахар в кофе добавил, успею ль плеснуть из молочника? и почесаться, когда зудит? и подыскать слово, когда что-то мямлю?), а все, о чем думаю и что предпринимаю, и все грезы мои, все деяния направляются им одним, вопросом этим. И трижды уже подступал я к нему вплотную, но не сумел решить, а в то незабвенное утро проснулся вдруг с чувством, что ключ наконец-то нашелся, причем сам собой, без мук, без усилия! О друг-читатель, внемли мне - вопрос этот, факт этот, жизнью моей овладев, овладеет и книгой этой тоже, и, хотя ответ уже у меня в руках, надо же его объяснить, потому как, о друг мой, тогда объяснится все.

Хотя, правду сказать, не то чтобы уж все и не очень-то внятно объяснится. Для примера: не объяснится, зачем это я каждое утро чек выписываю, когда мог бы сразу за месяц или за весь сезон заплатить. Вы только не подумайте. Бога ради, что я опасаюсь не дожить положенное, если будет основательно вперед заплачено: деньги терять мне, может, и придется, но чтобы я этого боялся - да ни за что. Ничего общего у меня нет с мисс Холидей Хопкинсон, девяностолетней соседкой моей и почетным членом КПД, она витамины, которые постоянно жует, в особых таких крохотных бутылочках покупает, на один день чтобы хватило, не больше, - экономию наводит, и спит всегда не раздеваясь, ручки так на груди сложит, хоть прямо с постели в гроб переноси, потому как старается она, чтобы никому хлопот не причинить, когда помрет. Мои-то соображения совсем другого рода: выкладываю каждое утро полтора доллара и этим себе напоминаю, что вот еще один день у вечности откупил, процент снизил, который она за отпущенное в кредит время потребует, аванс внес за постель и, как знать, еще разок, может, ею и попользуюсь, хоть днем вздремну, если уж следующей ночью окончательный счет подводить придется. Мне эта привычка помогает о себе правильно думать, не забывать, что дальние планы и даже самые близкие расчеты дело зряшное - для меня по крайней мере.

Не спорю, скверно так вот жить, каждый раз думая, что последний твой день настал, хотя настал-то, очень может быть, просто очередной день. Всякий, даже на моем месте оказавшись, станет какое-то противоядие искать этому чувству, что живешь, живешь да еще до вечера бац! - и загнешься, жизни этой в рассрочку. Для того-то я и свои "Размышления" затеял, хотя, вижу теперь, чтобы к ним и приступить-то по-настоящему, надо больше времени на земле пребывать, чем ленивому буддисту требуется, который к своей нирване устремился. Честно говоря, "Размышления" мои вне времени ведутся, то есть, я хочу сказать, пишутся так, словно целая вечность у меня в запасе, чтобы размышлять себе да размышлять. А ведь дело известное: когда чем-то долго занимаешься, так выходит, что занятие это вроде как самоцельным становится, и потому мне ничего другого не надо, только бы часок-другой после ужина за "Размышлениями" посидеть, и я чувствую, как будто время надо мной немножко власть свою утратило, да и биения тоже.

По-иному выражаясь, день свой я начинаю циником, а заканчиваю полным веры; или, если хотите, начинаю с напоминаний себе, что уж для меня-то устремления там или цели какие-то сущая бессмыслица, а заканчиваю, доказывая - вовсе они не бессмыслица, как разберешься. Сначала плачу дань текущему, а под конец вечному. И между двумя этими ежедневными платами прошла вся моя взрослая жизнь.