Плавучая опера

XXII. ГУЛЯЕМ ПО "ОПЕРЕ"

В три, только-только Билли Батлер с Чарли Парк-сом ушли от меня, явилась Джейн Мэк со своей дочерью. Я слышал из-за двери, как Джейн здоровается с миссис Лейк, а Джинни - ей сейчас три с половиной, загореленькая, прелестная девочка совсем как ее мать, - вбежала в кабинет и нерешительно на меня посматривала.

- Привет, Тоди, - говорит.

- Здравствуй, малышка.

- Дай карандашик очинить, ладно?

- Конечно возьми. - У Джинни привычка возиться с карандашами. Я выбрал подлиннее, она, сияя от счастья, побежала к точилке и занялась делом.

- Изумительно, - прокомментировала, входя, Джейн, - ей другого и не надо ничего. Как ты, Тоди? Получше?

- Привет, Джейн. Да все в порядке, еще с утра.

- Тогда почему ночью был глупенький? - осведомилась она, понизив голос, чтобы миссис Лейк не слышала. Присела на краешек стола. На ней были шорты цвета хаки - странный наряд, по тогдашним понятиям, - и голубая рубашечка: очень аппетитно выглядит, свеженькая такая женщина.

Я улыбнулся:

- Наверно, просто не хотелось, только и всего. Она тоже улыбнулась, взъерошивая мне волосы.

- Вот я и говорю: глупенький, - сказала она. - Мне-то очень даже хотелось.

- И мне хотелось, - вмешивается Джинни, не отрываясь от точилки.

- Старею, видимо, - предположил я. - Ты же знаешь, я и никогда-то особенно не распалялся.

- Ты мне не рассказывай, когда распаляешься да почему, - говорит. - Записку мою получил?

- Угу.

- Пишешь мне всякую ерунду, думаю, давай-ка и я ему ерунду напишу.

Смешно.

- Не знаю, что там Марвин накопал, - говорю. - Обещал к вечеру заключение свое прислать, почитаем, как в следующий раз зайдешь.

Я был уверен, что сообщение о визите к Марвину ее изумит, но в отличие от Гаррисона Джейн и бровью не повела.

- Ну и молодец, давно пора было к доктору сходить, - говорит. - Значит, как? - Со стола моего спрыгнула. - Увидимся попозже у нас дома, правильно? По "Манхэттену" со льдом как раз впору будет. Пожалуйста, не позволяй Джинни по солнцу бегать, послеживай. У нее, правда, зонтик, но все равно, печет ужасно.

- Договорились.

- Хочешь, забегу за ней после парикмахерской, я через часок освобожусь, не больше. А если вы раньше закончите и она тебе надоест, запихни ее в машину, и пусть едет домой. Ей нравится без родителей разъезжать. Да и Бога ради, про мороженое не забудь.

- Ни в коем случае.

- Пока, миленькая. - Джейн поцеловала девочку. - Привет, Тоди, увидимся.

- Пока, мамочка.

- Привет, - говорю, и дверь за ней закрылась. Сильное впечатление, не скрою: всего два года прошло с тех пор, как я ее обидел, и до возобновления нашего романа в 1935-м, а Джейн за это время кое в чем куда более цельной личностью стала, в частности непредсказуемость у нее появилась. Любопытно, очень даже любопытно, что она теперь предпримет, ведь я-то условие, которое она в своей записке поставила, выполнил, - впрочем, я же об этом не узнаю, меня уже на свете не будет, а жалко, что так в неведении и умру, - за целый день в первый раз чего-то жалко стало.

- Пойдем на кораблик посмотрим, малышка. - Джинни к этому времени успела искрошить весь карандаш до самого основания.

- Пойдем, Тоди. - И вежливо меня за руку берет.

Мы вышли на палящее солнце и двинулись вдоль раскаленных стен к Длинной верфи, где вдоль причала, заняв его от края до края, вытянулась наша баржа. В отличие от таких же, что курсируют по Миссисипи, "Оригинальная и Неподражаемая Плавучая Опера Адама" была построена без всяких золотых или пряничных финтифлюшек и прочих нелепостей. Даже оставляла впечатление суровой простоты, поскольку делали ее с тем расчетом, чтобы сумела выдержать перепады погоды, вечно капризной у нас в заливе и в бухте Танджер-Саунд, а при случае смогла бы и в океан выйти без опаски. Собственно говоря, оперой надо было бы называть водруженную на этой могучей барже длинную и узкую коробку, которую сколотили из бочарных досок. На корме было выведено официальное название судна: "Теспиан"[18], но стены коробки сплошь покрыли метровой высоты надписями - гигантские буквы, выведенные красной краской, оповещали о более витиеватом имени, потребовавшемся ради коммерции.

С обоих концов театральный зал увенчивался грубо сколоченными балконами - явно для удобства актеров и обслуги, - а на стенах всюду виднелись лееры и поручни. По крыше шли многочисленные трубы, стояли вентиляторы, тянулись веревки для белья, громоздились спасательные лодки, была там и импровизированная эстрада, а также паровая сирена, сейчас молчавшая. Удерживалось все это сооружение сложной системой тросов и канатов, закрепленных и справа, и слева, чтобы не слишком качало. К барже были пришвартованы два катера - "Памлико" и "Альбемарль", они-то ее и тянут.

- Тоди, что это? - Джинни явно заинтересовалась.

- Кораблик, где спектакль показывают, - говорю. - Можешь сказать: спектакль?

- Спиктакель.

- А давай поближе подойдем, все посмотрим.

- Давай!

К счастью для меня - начисто позабыл, что обещал, - какой-то разносчик устроился на причале со своим лотком, и я купил два ванильных мороженых, а потом мы отправились полюбоваться баржей вблизи. Мало нашлось таких, чье любопытство перемогло изнурительную жару, и зрелищем мы могли насладиться чуть ли не в одиночестве - я посадил Джинни на парапет, чтобы ей было лучше видно.

Как обычно, когда она чем-то взволнована, Джинни тут же на меня обрушила тысячи "почему".

- Тоди, что это, ты посмотри. - И ручкой показывает, какая "Опера" огромная.

- Кораблик, малышка, где спектакли играют. Люди сюда приходят музыку послушать, повеселиться, на артистов посмотреть, которые танцуют, шутят, все такое.

- Почему?

- Что "почему"? - спрашиваю.- Почему артисты шутят или почему люди приходят?

- Люди почему?

- Потому что им нравится сюда приходить, посмотреть нравится. Смотрят на артистов, и им весело.

- Почему?

- Всем нравится посмеяться, понимаешь, когда смеешься, становится хорошо. Тебе разве не нравится, когда хорошо?

- Почему хорошо?

Само собой, вовсе ей не важно, что я отвечу, и вопросы свои просто так задает, хочет, чтобы я ей рассказывал про этот корабль чудовищный, - ужасно она им поражена. Надо, чтобы я просто говорил, хоть буквы вслух называл одну за другой, - если правильный тон выбрать, она вполне будет довольна.

- Почему нравится, когда хорошо? Ну, не знаю, что тебе сказать?

- Почему артисты?

- Почему артисты смешно делают? Потому что у них работа такая, а люди платят, чтобы на них посмотреть. Артистам тоже нужно деньги зарабатывать.

- Почему?

- Потому что им кушать нужно. Они покушать любят.

- Почему?

- Не будешь кушать - жить не сможешь. А им хочется жить.

- Почему?

- Опять не знаю, как тебе объяснить.

- Алло, да-да, вы, - крикнул маленький человечек, появившийся на балконе. - Внутри посмотреть хотите? Давайте к трапу, я сейчас спущусь.

- Хочешь пойти на кораблик? - спрашиваю.

- Пойдем.

Человечек встречал нас у трапа, знаками показывая, чтобы поднимались. Жилистый такой, плотно сбитый, кожа на лице дубленая и глазки птичьи, а жилы на руках вздулись, - мятые черные брюки на нем, ослепительно белая рубашка и кепочка, какие речники носят. Пока мы здоровались, Джинни на него смотрела во все глаза.

- Вы капитан Адам?

- Совершенно верно, сэр. Джекоб Адам. Пойдемте, я девочке вашей судно покажу. Отличное судно, а?

- Замечательное.

- Да, сэр, отличное, скажу вам, судно, - согласился сам с собой капитан Адам. - Тридцать второй год на воде, а целехонько, как доллар отчеканенный, понимаете, к чему я? - И посмеивается, руку мою не отпуская. - Доллар-то теперь не то стоит, как в тысяча девятьсот шестом году было, не то.

Что говорить, сэр, отличное судно, - продолжал он. - В Малом Вашингтоне я ее строил, сэр, в Северной Каролине, и замечательно тогда строили, в тысяча девятьсот шестом году, замечательно! Вы любой из этих, какие по Миссисипи плавают, хоть на минуточку в океан пустите, так щепки же от них не останется в зубах поковырять.

- Почему? - осведомилась Джинни, осмелев.

- Вы и по Миссисипи плавали? - спросил я.

- Нет, сэр, врать не стану, не плавал, - сказал капитан. - Пока "Оперу"-то не построил свою, сроду на мостике не стоял. Даже на весла ни разу не садился, так-то. У меня водевиль был разъездной, сэр, десять центов за вход, два вагона арендовали и по всей стране раскатывали с девяноста пятого по тысяча девятьсот пятый, отлично дело у нас шло, уж так отлично, что кончать мне с этим пришлось, артисты все уволились, свой театр тоже за десять центов начать решили. А уж тогда конкуренция такая пошла, тут не выгребешь. Значит, говорю себе, надо за другое приниматься и чтоб для начала деньги были солидные, а то всякий пройдоха, у кого десятка в кармане завелась, нахальства не занимать, дорогу перебежит. В общем, правду сказать, шестьдесят тысяч долларов на баржу эту я ухнул, а доллар тогда кой-что значил, деньги настоящие были, шестьдесят тысяч-то, не маленькие. А все одно, очень уж мне захотелось плавучий театр завести, ну и вот, как видите.

- Крепкая посудина на вид, - поддакнул я. Мы всё так и стояли на трапе - что-то во мне располагало старичка к словоохотливости.

- А она и правда крепкая, сэр. Вы на обшивку посмотрите, на обшивку! - Капитан чуть по борту рукой не похлопал. - Я доски-то эти еще деревьями видел. Целый год в Каролине по лесам шатался, сам деревья присматривал, какие на распилку пойдут. Сто двадцать два фута длины, четыре дюйма толщины - вот какая обшивка, - ни трещинки нигде, ни сучочка. И через каждые два фута болтами закрепляется, двадцать семь дюймов болты. Чтобы и в океане ходить могла, сэр! По дну планка положена тридцать два фута, нигде зазоринки не найдете, прибили на совесть. В кругленькую сумму мне влетело, но тут денег, сэр, жалеть не надо, уж верно вам говорю. В двадцатом году на Танджер-Саунд сильно нас тряхануло, а лодки нам послать возможности не было. Так знаете, сэр, четырнадцать часов волны через "Оперу" мою прокатывались, честное слово, четырнадцать часов. Цветочки миссис Адам с окна каюты как языком слизнуло, а обшивка хоть бы где подалась - все до единой планочки выдержали. Вот что значит на совесть сработано, сэр!

Джинни нетерпеливо переминалась с ноги на ногу;

я потянулся к павильону, на вид довольно ветхому.

- Заходите, заходите, - приглашал капитан. Мы двинулись в затемненный, прохладный зрительный зал, и капитан Адам на ходу объяснял все, на чем останавливался глаз.

- Семьсот мест, - сказал он. - В партере для белых, а для цветных балкон.

Слава Богу, Джинни не спросила почему.

- Раньше цветные ну никак к нам идти не хотели, - тараторил капитан. - Слух распустили, мы, мол, их заманиваем, чтобы назад в Африку отправить. (Сцена вон, видите? - девятнадцать футов в диаметре, а зал в длину восемьдесят футов.) Я и машину тут на борту прежде держал, только от соленой воды поржавела она, вот какое дело.

- А ваш дом где? - требовательно спросила Джинни.

- Я, юная леди, здесь на крыше живу.

- Почему?

- Как это "почему"? Ха! Умненькая какая, а! Пойдемте, сэр, я вам уборные покажу и все остальное.

Мы последовали за капитаном, очутившись за сценой, где было маленькое фойе с многочисленными пронумерованными дверями.

- Отличные у нас уборные, никому не тесно, - гордо сообщил капитан Адам. - Артисты тут и живут, в уборных этих. Сейчас на берегу почти все.

- Почему? - пробормотала Джинни.

- А теперь сюда, пожалуйста. - Мы шли по коридору к капитанской каюте. - Это вот кока каюта, столовая - как раз под сценой мы сейчас, - а вот и камбуз. Печь газовая на баллонах, холодиль ник - девятьсот фунтов, сэр, девятьсот. А через эту дверь прямо в оркестровую яму попадем. Ну как?

- Восхитительно! - сказал я.

- И осадка-то всего на четырнадцать дюймов, сэр, честное слово. Я вот говорю: да мне лужи от дождя хватит, чтобы представление показать, только чтоб дождь был настоящий! Да, сэр. А на крыше шесть вентиляторов, большие вентиляторы, сильные. Во всех уборных вода проведена, отопление. Зимой жара стоит, не продохнешь. Видели трубы под сценой-то? Отопление, водопровод, ацетилен для освещения сценического.

- Электричеством, что, не пользуетесь?

- Только для вентиляторов и для щитов рекламных, когда понадобится, но, понимаете, ненадежное дело электричество это. Часто в такие места заносит, где электричества и нет совсем. Ну, без вентиляторов спектакль можно показывать, а без освещения как же? Поэтому у меня двойная система: и с электричеством могу, и с ацетиленом.

Я заметил, что, по-моему, опасно ацетилен на борту держать.

- Да что вы, сэр! - замахал руками капитан Адам. - В жизни ничего у нас такого не бывало. Бочки-то за бортом закреплены, если и потекут, ничего не случится, а подается вот по трубам этим медным, - он ткнул пальцем в трубу, увенчанную клапаном, к которому была приляпана бумажка: "Не открывать до включения сцены", - они из трюма протянуты. Исправно система работает. Не беспокойтесь, сэр. У нас тут все как полагается. Буксиры есть - спереди, с кормы, ход у нее ровный такой, вы бы видели. У нас расписание толковое, два раза в год на пресную воду выходим, ракушки чтобы счистить, мох там и прочее. Навигацию в Элизабет-сити начинаем, в Северной Каролине, на пресной воде, как только тепло станет, а потом Альбемарль, Памлико, по каналу "Мрачные топи" и на Чесапик до Порт-Депозит, у всех пристаней получше на якорь становимся. А с Порт-Депозит опять пресная вода, так что домой чистенькие приходим. В док ставить не надо.

Джинни повисла у меня на руке, раскачиваясь, как на качелях. Я поблагодарил капитана Адама за экскурсию по судну, и он вывел нас из столовой, где мы беседовали, через боковую дверь на штирборт.

- Понравился кораблик? - спрашиваю Джинни.

- Хороший. - Личико у нее раскраснелось, и я решил, что солнца с нее довольно.

Мы прошли мимо лотка, за которым скучал в одиночестве разносчик.

- Тоди, купи еще мороженое, а?

- Почему?

- Хочется.

- Почему?

- Ну хочется.

- А почему хочется-то?

- Хочется.

- Почему? Скажи.

- Хочется.

И она получила свое мороженое, а потом под ослепительным солнцем мы побрели назад в мою контору, задыхаясь от жары.