Play

Ксюха кинулась одеваться.

Когда они встретились у школы, дискотека уже началась – звуки музыки доносились даже на улицу. Ксюха с Мишкой немедленно принялись хохотать – ради такого случая Никола нарядился в черные брюки со стрелками, белую рубашку, и даже прицепил галстук – видимо, отцовский, длинный, достающий ему до середины бедра.

-Ты выглядишь ботаном, - заявила Ксюха. Сама она пришла в традиционных джинсах и легком свитере.

-Да ладно? Так хреново?

Никола расстроился, и Ксюхе пришлось стащить с него галстук, расстегнуть рубашку на вороте, и вытащить ее из-под пояса брюк.

-Так лучше, - авторитетно заявил Миша, - вперед, навстречу любви!

Ксюха еле заметно вздохнула, и пошла за ними.

Толпа школьников танцевала в актовом зале, свет был выключен, и освещение создавал только блестящий шар свето-музыки. Никола немедленно кинулся искать нужную девочку, а Ксюха с Мишкой подошли к диджею. Лешка-диджей в этот момент как раз ставил новую кассету, и поэтому они оставились в двух шагах от его магнитофона, и Ксюха обвела глазами зал.

Ее она увидела сразу же – в этом не было ничего удивительного, она всегда замечала ее сразу, в любой толпе, но тем не менее девочка вздрогнула. Анастасия Павловна стояла у сцены, но, боже мой, такой Ксюха видела ее первый раз в жизни. На ней было платье. Нет, не платье – какой язык посмеет назвать платьем это летящее, струящееся, словно стекающее по телу волшебство? Ее волосы были рассыпаны по плечам темными волнами, сумасшедшими волнами, заставляющими сердце биться быстрее и быстрее. Ее руки были едва прикрыты рукавами платья, а пальцы – длинные пальцы – с длинными, покрытыми блестящим лаком ногтями – что-то перебирали в воздухе, словно поглаживая, трогая, лаская.

Злости больше не было. Дискотеки не было. Весь мир исчез, растворился, сузился до одной точки, в которой была она – и больше не было ничего.

Ксюха сделала шаг, споткнулась, но сделала еще один. Теперь она была совсем рядом, и ее с головой окатил запах. Это был ее запах, только ее, и этот запах невозможно было спутать ни с чьим другим. Не духи, нет – запах свежести, запах морозного утра, запах звездного неба и речных камней.

-Здравствуйте, Анастасия Павловна, - сказала Ксюха, делая еще шаг.

-Здравствуй, Ксюша, - эта улыбка и кивок головы, занявшие всего мгновение, растянулись для Ксюхи на несколько долгих часов. Она видела легкие морщинки у губ, видела чуть сузившиеся карие глаза, забавно дернувшийся кончик носа. А в следующую секунду Анастасия Павловна протянула руку и коснулась Ксюхиной щеки.

-У тебя здесь нитка, - снова улыбнулась она, но Ксюха не слышала. Она шла дальше, оглушенная, ошарашенная, щека горела огнем и этот огонь расползался в глаза, уши, горло – по всему телу, до самого сердца.

Вот он, этот момент. Вот оно, это чувство, это ощущение, ради которого можно отдать полжизни. А можно и всю.

Мишка догнал ее уже у выхода из зала.

-Ты куда собралась? – Возмутился он.

Ксюха посмотрела на него, не видя, не сумев убрать с лица глупую улыбку. Ей хотелось домой. Прийти в свою комнату, лечь на кровать, и, глядя в потолок, снова и снова перебирать в памяти это маленькое мгновение, в которое ее пальцы касались ее щеки.

-Видела Сотникову? У нее, похоже, новый мужик.

Бабах. Ксюха дернула головой, в одну секунду вернулся, обрушился на нее, окружающий мир: снова заиграла музыка – какой-то медляк, под который покачивались в темном зале счастливые пары.

Она закрыла глаза, вслушиваясь в слова.

Посмотри мне в глаза – ты поймёшь,

Что ты для меня значишь.

Загляни в своё сердце, загляни себе в душу,

А когда найдёшь меня там, больше не ищи ничего.

Не говори, что это не стоит усилий,

Не говори, что за это не стоит умирать,

Ты знаешь, что это правда –

Всё, что я делаю, я делаю для тебя

Мелодия лилась в ее уши, слова врывались в глаза подступающими слезами, и сквозь эти слезы она видела, как Анастасия Павловна гладит плечо какого-то мужчины, как смеется, и наклоняется к нему, и снова смеется.

Загляни в моё сердце, и ты увидишь,

Что мне нечего прятать.

Прими меня таким, какой я есть, возьми мою жизнь.

Я бы отдал всё, я бы пожертвовал всем.

Не говори мне, что за это не стоит бороться,

Я не могу не делать этого. Я ничего не хочу так сильно.

Ты знаешь, что это правда –

Всё, что я делаю, я делаю для тебя.

Она сморгнула слезы и посмотрела на Мишку. Достала из кармана ключ. Показала.

-Что это? – Удивился Мишка.

-Елена Васильевна дала, чтобы мы убрали кабинет истории. Сказала вернуть в понедельник с утра.

Миша вздохнул.

-Пойду Николу найду.

-Не надо. У нас что-то осталось?

Он снова вздохнул.

-Да.

Они вышли из актового зала, дошли до мальчикового туалета на втором этаже. Ксюха осталась на стреме, а Миша быстро скрылся в кабинке, вытащил из бачка завернутую в пакет бутылку водки, и, спрятав ее подмышкой, вернулся обратно.

Через минуту они были уже в кабинете истории. Открыли окно, и уселись на подоконник. Боль раздирала Ксюхино сердце на ошметки, она была такой сильной, что не давала дышать, думать, говорить.

Мишка стащил с бутылки фольгированную пробку. Сделал глоток. Ксюха отобрала, и теплая водка полилась в горло, обжигая пищевод до самого желудка. Она не знала, сколько сделала глотков, прежде чем Мишка отобрал бутылку.

Тогда Ксюха достала из кармана початую пачку «Нашей марки», и закурила.

-Может, это ее муж? – Тихо спросил Мишка, доставая сигарету для себя.

-Мужа я видела, - Ксюха сделала еще глоток. В ее ушах почему-то продолжала звучать песня, и эти чертовы английские слова, складывающиеся поневоле в смысл, не давали ей от себя отделаться. – Это не муж. Тем более, что она развелась с ним полгода назад.

-А ты откуда знаешь? – Удивился, было, Мишка, и осекся. Уж он-то знал, откуда.

Сделали еще по глотку. И еще. Через полчаса Ксюха уже плохо соображала – все расплывалось в глазах, а музыка, музыка звучала в ушах все громче и громче.

Не говори мне, что это не стоит усилий,

Я не могу не пытаться, ведь я ничего не хочу так сильно.

Я буду сражаться за тебя, я буду лгать ради тебя,

Я буду ходить над пропастью ради тебя, я умру ради тебя.

Когда открылась дверь, она как раз докуривала последнюю сигарету. Мишка почти лежал на подоконнике, прижимая к себе пустую бутылку из-под водки. Ксюха повернула голову. Она знала, кого увидит. Знала задолго до того, как дверь была открыта, задолго до того, как кто-то увидел в окнах свет и сказал об этом Сотниковой. Задолго до того, как Сотникова позвонила Елене Васильевне и попросила ее прийти в школу. Она знала с самого начала.

Они молча стояли в дверях – растерянная Елена Васильевна, и такая красивая, но такая чужая, Анастасия Павловна. Ксюха с трудом сползла с подоконника, пнула Мишку, и подошла к ним.

-Здравствуйте, Анастасия Павловна, - заплетающийся язык не дал говорить внятно.

Они молча смотрели друг на друга, а песня в голове заканчивалась, приближалась к своему логическому финалу, звучала тише и тише, и с последними звуками Ксюха вышла из кабинета и пошла прочь по коридору.

Ни одна любовь не похожа на твою,

И никто не смог бы любить так, как ты.

Нет ничего, если ты не со мной,

И так будет всегда.

Ты знаешь, что это правда.

Все, что я делаю – я делаю для тебя.

Потом ее долго рвало за школой. Водка, выпитая без закуски, выходила горечью и желчью, и вместе с ней наружу выходила боль. Ксюха не видела, но почувствовала, как чьи-то руки поддерживают ее за плечи, как ласковая ладонь убирает волосы с лица. Она плакала, и ее снова рвало, и она снова плакала. Но руки никуда не девались, они гладили, они успокаивали, и от их тепла боль как будто становилась меньше.

Наконец, рвота прекратилась, и Ксюха смогла присесть на бордюр. Она почувствовала прикосновение платка к губам – кто-то вытирал ей рот. И подняла глаза.

-Простите меня, - сказала сквозь слезы.

-Ничего, - улыбнулась Елена Васильевна, и присела рядом, обнимая Ксюху за плечи, - плохие дни случаются у всех. Даже у школьников.

-Вы мне дали ключи, чтобы я уборку сделала, а я…

-Перестань. Я же сказала: плохие дни случаются у всех.

Она погладила Ксюху по голове.

-С Анастасией Павловной я договорилась – она ничего не скажет твоим родителям.

От упоминания этого имени Ксюху снова стало тошнить, но руки, руки были здесь, наготове – прохладная ладонь легла на лоб, и стало вдруг очень тепло и спокойно.

Ксюха посмотрела на Елену Васильевну. Доброе, доброе, нежное лицо, спокойный взгляд, доверчивый, теплый. И никакой боли. Никакой больше боли.

FORVARD. PLAY.

-Просто однажды боли от этой любви стало слишком много, - сказала Ксения, пожимая плечами, - и еще случилось нечто… После чего я уже не могла ее любить. И я тогда решила, что если уж мне это так нужно и важно, то я заставлю себя полюбить другого человека. Заставлю, уговорю, изнасилую свое сердце. И у меня отчасти получилось.

-А что произошло тогда? Тебя так сбило с ног, что у нее появился новый мужик?

-Нет, - она засмеялась даже от абсурдности этой мысли, - конечно, нет. Дело было не в этом.

FORVARD. FORVARD. PLAY.

В Питере было на удивление теплее, чем в Москве – едва ступив на трап самолета, Ксения тут же захотела снять свитер. Сотрудники «Пулково» немедленно проводили ее к автомобилю, довезли до здания аэровокзала, и усадили в такси.

-Куда едем? – Спросил водитель в черной фуражке и с огромными – на треть лица – усами.

-Хотела бы я знать, - пробормотала Ксения, вынимая из сумки телефон, - езжайте пока в центр, а там посмотрим.

Она набрала на телефоне номер Кирилла.

-Ты с мамой виделся? – Спросила, забыв поздороваться.

Из трубки донеслось какое-то жужжание.

-Виделся, - перекрикивая звук, ответил Кирилл, - только недолго. Уж очень она торопилась на свое свидание.

-На какое свидание? – Спокойным голосом спросила Ксения.

-А я знаю? – Жужжание прекратилось, голос зазвучал отчетливее. – Приехала, бросила вещи, нарядилась, и заказала такси до «Реддисона» что ли.

-Подожди… Где бросила вещи? Ничего не понимаю.

-Ксюха, - Кирилл посопел в трубку, - я тебе еще не говорил просто. Я бросил учебу и устроился работать. Мы с Окси теперь снимаем квартиру вместе.

Она не нашлась что ответить.

-Я просто хотел сказать позже, когда несколько месяцев пройдет, - добавил он, - чтобы… ну… ты понимаешь.

-Чтобы убедиться, что ты справишься, - закончила про себя Ксения, а вслух сказала: «Я рада. Правда, рада».

-Ты сама-то как?

-Нормально. Позвоню позже.

Она выключила телефон и посмотрела в окно. Редиссон, значит. Свидание. Ладно.

-Значит, поедем в Редиссон.

-У вас там номер забронирован? – Спросил водитель.

-Пока нет.

-Тогда может, имеет смысл выбрать другой отель? Там ближайшие три дня какое-то мероприятие и, насколько я знаю, все номера заняты.

Ксения только хмыкнула в ответ и позвонила Инге.

-Мне нужен номер в Редиссоне, - сказала, снова опустив приветствие, - и мне все равно, как именно ты это сделаешь.

Только она успела нажать «отбой», как телефон взорвался мелодией. Звонила Будина.

-Таганрог? – Заорала она в трубку в ответ на Ксенино «слушаю». – Ты совсем умом повредилась? ТАГАНРОГ?

Ксении вдруг стало очень смешно. Она едва сдерживалась, чтобы не захохотать в полный голос.

-О чем ты? – Спросила, тщательно стараясь сохранять серьезность в голосе.

-Игорь только что мне сказал, - продолжала орать Будина, - ты заставила его перевести меня в ТАГАНРОГ?

-А что тебя не устраивает? Насколько я понимаю, он предложил тебе хорошую, перспективную должность. Все в рамках нашего договора.

-Но это же ТАГАНРОГ! Ты правда тронулась? Я не хочу ехать в провинцию! Когда мы говорили о том, что ты оставишь меня в системе, речь не шла о какой-то тьмутаракани, до которой ехать из Москвы три дня лесом-полем!

-Милая, ты утрируешь, - Ксения все-таки хмыкнула, не удержалась, - ехать туда всего-то часов 15 на машине, и по вполне приличной трассе. Более того, мы не оговаривали, в каком именно городе будет твое место. Ты хотела перспектив – ты их получишь. Что тебе еще?

-Сука, - услышала она из трубки, - какая же ты сука… Испугалась того, что я сказала, да? Тяжело слышать правду? Нужно тут же заслать этот источник правды туда, куда Макар телят не гонял?

-Смотри-ка, как ты умеешь выражаться, - рассмеялась Ксения, - я и не знала.

-Ты вообще мало обо мне знала, - крикнула Будина в ярости, - но еще узнаешь, это я тебе гарантирую! Сука!

Она бросила трубку, а Ксения продолжала улыбаться, слушая гудки. Она не могла не признать, что у Игоря есть определенное чувство юмора. При всем желании списать на случайность это назначение она не могла.

-Так куда едем? – Снова спросил водитель.

-Я уже сказала, куда, - ответила Ксения, и всю оставшуюся дорогу не проронила больше ни слова.

Она смотрела в окно, равнодушным взглядом провожая проносящиеся мимо дома, автомобили, парки. Этот город никогда не вызывал у нее особенных чувств, и связан он был в первую очередь с Кириллом. Сколько за эти годы пришлось пережить звонков отсюда, перелетов, снова звонков… Сколько седых волос было обретено в бесконечных поисках, заметании следов, разборках с милицией. Да, это был его город. Но не ее.

«Редиссон» и правда кишел людьми – Ксении стоило больших усилий подойти к стойке регистрации. Вокруг толпились группы иностранцев, среди которых выделялись громогласные русские.

Она молча протянула паспорт девушке за стойкой, расписалась на протянутом бланке, и, мотнув головой на предложение «отнести багаж в номер», забрала ключи и двинулась вверх по лестнице.

Сам номер Ксении не понравился. Она не любила ни тяжелых штор, ни кресел «под старину», ни – тем более – псевдоантикварных безделушек вроде старинных часов и картин.

Бросив сумку на большую кровать, она снова взялась за телефон, и позвонила, наконец, Асе.

-Привет, - сказала коротко, и сердце подскочило до самого горла.

-Привет, - Ася вздохнула в трубку и замолчала.

-Ты в Питере?

-Да.

-Надолго?

-Не знаю.

-Мне кажется, - Ксения запнулась, но быстро взяла себя в руки, - мне кажется, нам нужно поговорить.

-Думаешь, в этом есть смысл? – Спросила Ася. – Мы уже столько раз пытались, и безуспешно.

-Думаю, есть.

-Хорошо. Значит, поговорим.

Она повесила трубку, но это было уже все равно – за ее голосом Ксения различила знакомый музыкальный фон. Она знала, где Ася, и этого было достаточно.

Она подошла к тяжелому, в полстены, зеркалу, и посмотрела на свое лицо.

-Уверена? – Спросила тихо. – Ты знаешь, что это может сделать хуже.

И сама же ответила:

-Знаю. Но, похоже, у меня нет выбора.

Она смотрела на свое лицо – строгое, без грамма косметики. Смотрела на собранные на затылке в хвост волосы. На легкий свитер, скрывающий небольшую грудь. Смотрела – и видела себя девчонкой, юной, счастливой девчонкой, которой море по колено и вся жизнь впереди.

Ошиблась девочка. Нет никакого моря, и впереди, похоже, тоже ничего нет.

-А раз так – то и терять мне нечего, - сказала она вслух, и, смахнув с бедер, обтянутых джинсами, невидимую пыль, вышла из номера.

Шаг за шагом в тишине, и вслед за тишиной.

Все прошло, и на душе усталость и покой.

Сны разбиты. Пепел на поле битвы.

И дым струится сквозь усталые слова.

Еле слышно. Шепчет свои молитвы.

Переплетая черной тени кружева.

И все мосты горят в огне, нет выживших в моей войне.

Она спускалась по лестнице, под ногами скрипели полы, мимо проходили какие-то люди, но она не видела ни одного из них. Острое чувство натянутой веревкой протянулось от сердца к горлу, и все прочие чувства исчезли. Она вся была в этот момент – сосредоточение любви и боли, слитых воедино, соединенных миллионами тонких потоков, миллиардами вспышек и озарений.

Она не думала больше. Ни одной мысли не было в ее голове, только это ощущение – это одновременно прекрасное и жуткое ощущение связи со всем миром вокруг, со всей вселенной, связи с НЕЙ.

В ресторане играла уже новая музыка, незнакомая, но в Ксениных ушах звучала другая – своя. Она шла к их столику медленно, а может быть, и быстро – кто знает, шла и не видела никого кроме Аси, кроме ее рук, открытых под платьем плеч, ее удивленных глаз.

Прости меня за каждый миг бессмысленных побед.

Прости за то, что я жива, за то, что помню о тебе.

Прости за тот недолгий путь, пожалуйста, постой,

Прошу, не уходи, побудь еще немножечко со мной.

Она просто стояла и смотрела. Каждая клеточка тела горела огнем, каждый оттенок чувств сводил с ума. Она смотрела на Асю, а видела Анастасию Павловну Сотникову – ту, какой она была пятнадцать лет назад. Те же длинные темные волосы, спадающие на открытые плечи, тот же взгляд – строгий, сумасшедший взгляд этих карих, темно-коричневых, глаз. Те же пальцы, сжавшиеся между собой, выдающие нервозность и удивление.

Ей на секунду показалось, что сейчас она услышит и голос: «Ковальская, объясни, пожалуйста, что происходит?». Ох, как часто этим голосом звучали именно эти слова, и как давно это было.

Она хотела что-то сказать. Правда – хотела, но горло сжало спазмом, ведь Ксюха Ковальская всегда теряла дар речи при виде Анастасии Павловны. Все продуманные фразы исчезали куда-то, и оставалось только безумно бьющееся сердце и простое, вызубренное наизусть:

-Здравствуйте, Анастасия Павловна.

Песня все звучала и звучала, и слова приходили сами, из ниоткуда, и бились стаей вспуганных птиц между висками.

Ближе к краю. В пламени боль стирая.

Послушным пламенем – ведь что такое смерть?

Я не знаю. Я ничего не знаю.

Я просто вижу свет, и в нем хочу сгореть.

Пусть все мосты сгорят в огне, нет выживших в моей войне…

Она протянула руку, и Ася приняла ее. И пальцы ее коснулись холодной Ксюхиной ладони, и закутались в нее как в ледяное одеяло. Теперь они стояли друг напротив друга – близко, слишком близко, чересчур близко для того, чтобы суметь думать – но думать сегодня было не нужно. Ксюха никогда не думала. Она шла и брала то, что ей было нужно.

Прости меня за каждый миг бессмысленных побед.

Прости за то, что я жива, за то, что помню о тебе.

Прости за тот безумный путь, пожалуйста, постой.

Прошу, не уходи, побудь еще немножечко со мной.

Она почувствовала, как губы ее изгибаются, и тело не узнало этого жеста. Это тоже было из старого – из детства, упрямо оттянутая вниз нижняя губа, обнажающая зубы. Почти оскал, почти насмешка.

Ася протянула вторую руку и погладила ее по щеке. Она смотрела тепло и ласково. И терпеливо. Как будто чего-то ждала.

-Я хочу увести тебя отсюда, - слова вырвались из горла тяжело, хрипло, но вырвались, вырвались же! – Прямо сейчас. Ты готова уйти со мной?

Она смотрела в Асины глаза, и чувствовала, как смешиваются в единый поток два взгляда, две мысли, два чувства.

И Ася ответила:

-Да.

И были шаги, много-много шагов, и какие-то звуки вокруг, и серенада звезд, стучащихся ударами в сердце. И вечерний Невский, на который они словно выпали – как будто перейдя из одного мира в другой, вот так, без предупреждения, без подготовки.

Холодный вечерний воздух охладил горящие огнем щеки, и стало можно дышать.

-Куда ты меня ведешь? – Спросила Ася, ни на секунду не отпуская Ксюхиной руки.

-Понятия не имею, - счастливо рассмеялась она, - а это важно?

-Нет.

И они пошли дальше. Ксюхин взгляд упал на Асины плечи, и в следующую секунду они нырнули в магазин.

-Чем я могу помочь? – Подскочила продавщица.

-Переоденьте ее, - улыбнулась Ксюха.

-Переоденьте меня, - опустила глаза Ася.

Она выбрала первые попавшиеся джинсы, натянула протянутую продавщицей рубашку, сунула ноги в ботинки. Платье выбросили тут же, у магазина, и рассмеялись удивлению прохожих.

В «Шоколаднице» купили по огромному стакану кофе, и снова пошли куда-то, не отпуская рук друг друга.

-Я думала, ты будешь ругаться, - сказала Ксюха, когда они остановились на дворцовой площади.

-Я еще много лет назад поняла, что это бесполезно, - улыбнулась Ася, - хоть ругайся, хоть нет – ты всегда и все делаешь по-своему.

Ксюха опустила глаза. И подняла снова.

-Прости меня, - сказала горько, без улыбки, - пожалуйста, прости.

-Но ты ни в чем не виновата.

-Виновата.

Она сжала губы и потерла нос фалангой большого пальца. Поставила стакан с кофе на землю. И потерла снова.

-Это разрывало меня на куски, - проговорила она, глядя в Асины испуганные глаза, - каждый раз, когда я это делала, это разрывало меня на миллион маленьких кусков. Я ненавидела себя, и продолжаю ненавидеть до сих пор. Это было как продать душу за конфету с красивым фантиком. Вкусно, ярко, но цена…

-Ксюшка, подожди, - Ася замотала головой, и положила ладони на Ксюхины щеки, - ты не должна извиняться, не должна оправдываться, потому что ты ни в чем не виновата. Это я. Это все я.

-Что – ты?

-Я всю жизнь чувствую, что занимаю рядом с тобой чужое место. Что не могу тебе дать то, чего ты достойна. Боже мой, да ты достойна всего самого прекрасного в этом мире!

Глаза, эти карие, любимые глаза, стали вдруг влажными. Невыносимо было стоять так, невыносимо было на это смотреть.

-Ты волшебная, чудесная, ты самый добрый и самый чистый человек на свете, и я каждую секунду ненавижу себя за то, что не даю тебе быть счастливой.

-Но я счастлива! – Ксюха почти прокричала это Асе в лицо, и вдруг схватила ее, положив руки на талию. – Я не знаю, о каком таком счастье толкуют все кругом, и, может быть, у других это счастье какое-то другое, но я каждый день просыпаюсь с ощущением, что впереди еще один день, еще целый большой день, в который я смогу видеть тебя, слышать тебя, чувствовать тебя! Я сижу на работе, и чувствую себя счастливой от того, что скоро я поеду домой – туда, где ждешь меня ты! Если это не счастье – покажи мне, где оно, это чертово счастье? Покажи мне, о чем вы все пытаетесь мне рассказать?

Ася выглядела растерянной. Она смотрела на Ксюху, сдвинув брови, и силилась что-то сказать.

-Ксюшка, но ведь это еще не все…

-Что – не все? – Снова вырвалось у Ксюхи. – Что еще должно быть?

-То, что давала тебе эта женщина.

Ксюха оскалилась, отстранилась, и вдруг еще крепче прижала Асю к себе.

-Эта женщина не значит ни-че-го, - прорычала она прямо в испуганные глаза, - она никто, и никакой роли в моей жизни не играет, и играть не будет. Как ты не понимаешь, Аська? Никто из них не играет никакой роли. Никогда.

-Но это же неправильно! – Слова вырвались с рыданием, с болью. – Ты хоть сама понимаешь, что это неправильно?

-Я понимаю только одно, - покачала головой Ксюха, - есть ты. И больше никого нет. И никогда не будет. «Этой женщины», как и других, не будет тоже. Никогда. Я совершила ошибку. Я не повторю ее.

Ася плакала, уткнувшись в Ксюхино плечо, а Ксюха гладила ее по спине, и тяжело дышала.

-Я решила однажды, что для тебя я сделаю все, - сказала она, когда Ася перестала всхлипывать, и смогла посмотреть в ее глаза, - и сейчас повторю то же самое. Ася. Я все для тебя сделаю.

-Все, что угодно? – Всхлипнула Ася, обнимая Ксюху за шею.

-Все, что угодно.

Она почувствовала, как Асины пальцы распускают волосы у нее на затылке. Как зарываются в них, и гладят, впиваются, и снова гладят. Снова стало тяжело дышать, какая-то жила внутри натянулась до крайности – еще чуть-чуть, и лопнет. И запах, этот запах, большая часть которого ушла с платьем, но меньшая – и этого было достаточно – осталась на коже, этот запах сводил с ума, манил, очаровывал.

-Поцелуй меня, - услышала она, - я не прошу сейчас сделать то, чего ты хочешь, потому что знаю, что ты хочешь именно этого. Ксюшка… Поцелуй меня.

Ее губы оказались вдруг очень близко, так пугающе близко, что не осталось твоего и моего дыхания, осталось только наше, и это было невыносимо. Ксюха закрыла глаза, и погрузилась в поцелуй.

-Я люблю тебя, - шептала она в Асины губы, и целовала снова, - я так тебя люблю…

Не хватало воздуха. Не хватало сил, чтобы оторваться. Ксюха вжималась губами в Асины губы, ласкала их языком, и вжималась снова. Тело в ее руках было таким горячечно-желанным, таким близким, таким жарким. Затылок пульсировал в такт поглаживаниям Асиных пальцев, и сердце рвалось из груди к чертовой матери.

Она чувствовала ее. Чувствовала ее целиком – от кончика языка до кончиков пальцев ног. Она гладила ее бока, ее спину, впивалась пальцами в плечи. А потом вдруг выдохнула и отступила. Немного, всего на несколько миллиметров, но это дало возможность открыть глаза, и увидеть другие – на расстоянии вздоха. Темные, полные неведомого, глаза, влажные и как будто немного безумные.

-Если ты извинишься, я тебя убью, - выдохнула Ася, не отпуская Ксюху из своих холодных рук.

-Если мы немедленно не уйдем отсюда, нас отправят в тюрьму.

Они захохотали обе, и разомкнули объятия. Ксюха взяла Асю за руку.

-Давай купим вина? – Предложила она, тщетно пытаясь восстановить дыхание. – Я хочу найти какое-нибудь тихое место у реки, и пить вино.

-Вино? О боже, кто ты, и куда ты дела Ксюшу? – Засмеялась Ася.

-Более того, - хмыкнула в ответ Ксюха, - я даже хочу пить его из пластиковых стаканчиков. Что скажешь?

Ася улыбнулась, и изобразила кокетливый поклон.

-С тобой – хоть вино, хоть даже водку. Тем более, насколько я помню, опыт такой у нас уже был.

Ксюха кивнула. Был. Правда был. Давно. В прошлой жизни, от которой теперь не осталось ни следа.

И они правда пошли и купили вино. И нашли место на ступеньках у самой темной глади воды. И делали осторожные глотки, захлебываясь в ощущениях и не находя слов. Ксюха сидела сзади – Асина спина прижималась к ее груди, и шея, восхитительно пахнущая шея, была так близко, так невыносимо близко.

-Ты наверное много знаешь о Питере? – Спросила Ася, когда на дне бутылки осталось всего несколько капель.

-Наверное, - улыбнулась в темноте Ксюха.

-Я иногда думаю, что без меня у тебя была бы совсем другая судьба. Ведь у тебя была мечта.

Ксюха поставила рядом с собой стаканчик, и положила руки Асе на плечи. Наклонилась немного – так, что нос коснулся прядей волос. И прошептала:

-Моя мечта сбылась.

Кружилась голова – то ли от вина, то ли от холодного невского воздуха, то ли от опасной близости запаха. Ксюхины руки гладили Асины плечи, и это было так правильно, так прекрасно, как не было еще никогда и ничего в жизни.

-Здесь так тихо… - еле слышно шепнула Ася. – Здесь так мучительно тихо…

Ее ладони легли поверх Ксюхиных, и потянули вниз. Кончиками пальцев Ксюха ощутила ключицы, ткань выреза, и – немножко – округлость груди.

-Потрогай меня, - донесся до нее тихий шепот, - пожалуйста.

Глаза сомкнулись, и не было сил разомкнуть их снова. Все чувства и мысли переместились туда – на пальцы, которые гладили, едва касаясь, пробовали, вжимались.

Ася повернула голову и нашла губами Ксюхины губы. Они целовались снова, но в этот раз все было иначе – язык проникал между разомкнутых губ, впивался жаром, и оставлял за собой дрожь. Ладони сжимали грудь через вырез рубашки, и под ними словно плавилась, исчезая, ткань белья, ненужная, лишняя в этом танце. Ася проводила языком по Ксюхиному подбородку, касалась шеи, и снова возвращалась к губам. Она не дразнила, не играла – она как будто заявляла свое право на нежность.

Много мучительных секунд прошло прежде чем Ксюхины ладони опустились на Асины бока, и приподняли, заставляя повернуться. Теперь Ася была вся на ней – на ее коленях, тесно прижатая, бедра поверх бедер, волосы стекают сверху на лицо, и нет больше сил, совсем нет больше сил.

Ксюха заставила себя открыть глаза, и пожалела об этом. Прямо на нее, сверху, смотрели любимые глаза – глаза темные, черные, полные влаги и желания.

-Завтра мы пожалеем об этом, - сказала она, тщетно пытаясь вернуть контроль над собственным телом, и с каждой секундой убеждаясь, что это невозможно.

-Нет никакого завтра, - покачала головой Ася, и, наклонившись, коснулась кончиком языка Ксюхиных губ, - забудь о нем. Его нет. И не будет.

И «завтра» действительно исчезло. Остался только поцелуй – бесконечный, долгий, яростный поцелуй. Остались ладони, вжимающиеся в горячее тело, и тонкая нежность белья, сквозь которое пульсировало и взрывалось огнем что-то безумное, яростное, и бесконечная нежность в объятиях.

Много времени прошло прежде чем они смогли подняться на ноги, и – сжимая ладони – дойти до отеля. Много времени прошло прежде чем они сумели уснуть – лежа рядом, разделенные только тонким слоем одежды. И еще больше времени прошло прежде чем они решились проснуться.

-Доброе утро, - улыбнулась Ася, лежа на боку, подложив под щеку ладони.

-Доброе утро, - кивнула Ксения, и провела ладонью по волосам, - кажется, что-то не так с моей прической. Не нужно было вчера столько пить.

Они встретились взглядами, и долго-долго молча смотрели друг на друга.

-Ты права, Ксюшка, - сказала Ася, наконец, - не стоило столько пить.

STOP. BACK. BACK. PLAY.

-Я Женя, а ты?

У нее было столько кудряшек, что хватило бы, наверное, на десяток париков. Кудри рассыпались по плечам, прятались на затылке, и лезли в лицо. За ними едва можно было рассмотреть глаза – удивленные и приветливые.

-Меня зовут Ксюша.

Она поставила сумку на пол и огляделась. Значит, именно здесь ей предстоит провести ближайшие пять лет своей жизни? Нет, нет… О пяти годах не думать. Забыть о них как о страшном сне.

-Вот твоя кровать, - говорила тем временем Женя, показывая Ксюхе на верхний этаж странной конструкции из двух железных кроватей, - мы с Алкой первыми приехали, так что нижние места уже заняли. Или, если хочешь, можем меняться?

Меняться кроватями? Ну да, конечно – общежитие, все общее, но не до такой же степени?

-Слушай, а ты у коменды уже была? – Тараторила Женя. - Мне сказали, что нужно листок прибытия взять, а я как-то забыла.

Ксюху затошнило. Она потерла глаза, и попыталась взять себя в руки. Тебе здесь жить, детка. Тебе здесь жить, и придется как-то привыкнуть.

-Мы вечером собираемся пива попить в честь заселения, хочешь с нами? На набережную пойдем – говорят, там вечерами очень красиво.

-Погоди, - Ксюха помотала головой и жестом остановила Женю, - не так быстро, ладно? Я еще не успела сообразить, где я, а ты уже рисуешь перспективы. Давай начнем с коменды, а потом уже дальше разберемся?

-Конечно! Только тебе еще надо взять постельное белье – это на первом этаже, я покажу.

Она выскочила из комнаты, распахнув настежь деревянную дверь, окрашенную голубой краской, и махнула Ксюхе рукой – пошли, мол. Кудряшки окончательно разметались, создавая убийственный беспорядок вокруг головы.

Они спустились вниз по лестнице, прошли через два длинных коридора, и тут, наконец, Женя ее оставила:

-Получай белье, и приходи в студсовет – коменда наверняка там сидит.

И упорхнула, едва не споткнувшись о собственные спортивные брюки.

Ксюха вздохнула и прислонилась лбом к холодной стене.

-Новая жизнь, - сказала она себе шепотом, - слышишь? Новая. Бери себя в руки, и начинай, наконец, ее строить.

-Говорят, разговоры с самой собой – верный признак съехавшей крыши, - услышала она рядом, и резко обернулась. Перед дней стояла, насмешливо усмехаясь, коротко стриженная девчонка в невообразимом наряде – джинсы, казалось, состоят из одних только дырок, а на футболке вряд ли удалось бы найти более-менее целого куска ткани.

-Ты еще кто? – Поморщилась Ксюха.

-Ммм, хамить изволим? Какая прелесть! – Девушка, казалось, искренне восхитилась. – Если ты ждешь кастеляншу, то готовься просидеть здесь до вечера – она свалила пить водку со своим новым хахалем, и вернется не скоро.

-А ты откуда знаешь?

Хитрый прищур глаз стал еще хитрее.

-А я только что оттуда – она налила мне стакан, дала ключ, и велела выдавать белье всем желающим.

-Так что ж ты сразу не сказала? – Ксюха возмущенно уставилась на девушку. – У вас принято над новенькими издеваться?

-У нас принято не разговаривать с самой собой в коридоре, - парировала собеседница и вдруг совершенно по-хамски дернула Ксюху за кончик носа. – Как зовут-то тебя, несчастье?

Отвечать не хотелось. Хотелось размахнуться и залепить кулаком по этой ухмыляющейся физиономии. Но было нельзя. Ей теперь ничего было нельзя.

-Ксюшей меня зовут. Ты выдашь мне белье, или и дальше будешь морочить голову?

Девушка пожала плечами, и открыла, наконец дверь. Махнула рукой, указывая на стеллажи:

-Выбирай. Все хорошее уже давно разобрали второкурсники, так что самое главное следи, чтобы на нем дырок не было. Будешь сдавать через неделю – придется самой зашивать.

Пока Ксюха копалась в стопках белья, незнакомка уселась прямо на стол, поджала под себя скрещенные ноги, и насмешливо за ней наблюдала.

-Интересно, откуда берутся в нашем вертепе такие правильные мамины дочки? – Спросила она как будто про себя, но довольно громко.

-Слушай, - Ксюха шлепнула стопку выбранного белья рядом с ней и пристально заглянула в глаза, - что ты привязалась, а? Ты ни фига обо мне не знаешь, а уже берешься делать какие-то выводы. Кто ты вообще такая?

-Какая прелесть! Мы вспомнили о приличиях. Меня Ириной зовут, второй курс, третий этаж, бездна хамства и тонна очарования. Приятно познакомиться.

Она улыбалась прямо в Ксюхино лицо, и глаза ее сверкали.

-В этом месте вежливые девочки сказали бы «Очень приятно», - сообщила Ира после паузы, и слезла со стола, - пока, мамина дочка! Еще увидимся.

И ушла, оставив комнату открытой.

Едва Ксюха, нагруженная стопкой белья, вышла в коридор, как с другого конца донесся вопль:

-Ксюш! Иди сюда! Наша очередь!

Ох. Твою же мать. Как же тяжело ей здесь будет.

FORVARD

Вечером обустройство комнаты было закончено, вещи разложены в встроенные по бокам у входа шкафы, а свежевыданное постельное белье постелено на кровать.

Женя сходила на кухню, притащила оттуда чайник с горячей водой, и они по очереди вымыли руки над огромным эмалированным тазом.

-Это мне тетка дала с собой, - объяснила Женя недоумевающей Ксюхе, - она старый солдат, знает, что в общагу надо привозить.

-Солдат? – Хмыкнула Ксюха.

-Образно выражаясь.

На часах уже было почти восемь, и больше всего на свете Ксюхе хотелось выключить свет и забраться в постель, но планы ее прервал странный звук удара – кто-то ломился в запертую на задвижку дверь.

-Ковалева, открывай! – Раздался из-за двери низкий голос, и Ксюха вздрогнула.

-Твоя фамилия – Ковалева? – Только и успела спросить она, прежде чем Женя кинулась к двери и, распахнув ее, пропустила гостью.

Гостья внеслась в комнату ураганом, тайфуном и запахом сигаретного дыма. Она была невысокого роста, какая-то круглая, с длинными черными волосами и глазами, густо обведенными чем-то черным.

-Ну ты представляешь! – Практически басом заявила гостья, сделав глоток воды прямо из носика чайника, фыркнув, и сделав еще один глоток. – Я им говорю: ну не устраивайте дурдом в первый же день, люди вы, или кто? А они?

-Что они? – Завороженно спросила Женя.

-А они делают кукольный театр! – Гостья экспрессивно махнула руками, чуть не ударив Ксюху по щеке, и возмущенно уставилась на нее, словно предлагая разделить ее праведный гнев. – Нет, ты представляешь? Кукольный, блин, театр!

Махнула руками еще раз, и затейливо выругалась.

-Ксюш, это Кристина, - смеясь, сказала Женя, - Кристя, это моя новая соседка по комнате.

-Миленькая, - вынесла свой вердикт Кристина, оглядев Ксюху с ног до головы, и тут же снова переключилась на Женю. – Ковалева, ну ты понимаешь? Мне теперь просто нельзя туда заходить до поздней ночи. А значит – что? – Она вдруг снова посмотрела на Ксюху, обращая свой вопрос почему-то именно к ней.

-Что? – Удивленно переспросила Ксюха.

-А значит мы немедленно собираемся и идем пить пиво на набережную! – Не менее удивленно заявила Кристина – так, будто это было само собой разумеется. – Ты хотя бы пиво пьешь, Ксюша?

Ксюхе оставалось только кивнуть.

Через несколько минут – Ксюха успела только джинсы натянуть, да рубашку с кроссовками – они уже вышли из общежития, поздоровались со смущенным парнем, держащим в обнимку пакет, и двинулись по еще светлой улице.

Кристина говорила без остановки – то обращаясь к Жене, то к парню с его пакетом, а то и вовсе в никуда.

Ксюха плелась сзади, когда Женя вдруг отстала и поравнялась с ней.

-Не обращай внимания, - посоветовала тихо, - она перед новыми людьми всегда выпендривается, потом это проходит.

-То есть весь цирк ради меня?

-Не совсем, но… Потом она станет спокойнее, увидишь.

И правда – стоило им дойти до длинной каменной лестницы и спуститься по ней к набережной, Кристина притихла.

Они нашли железный «грибок» недалеко от воды, и расселись – Женя с Ксюхой, Кристина – с парнем. Из пакета были извлечены бутылки «Балтики 3», и вечеринка началась.

-Ксюш, ты уже специализацию выбрала? – Спросила Женя. – На кого учиться будешь?

-На учителя истории, - ответила Ксюха, сделав глоток теплого пива, - а ты на кого учишься?

-Я на кафедре русского языка и литературы.

Екнуло что-то в сердце, словно ворохнулось, и снова утихло.

-Кристина, а ты?

-А мы с Толиком будем географами, - заявила Кристина, - закончим институт, и поедем мир исследовать. Хочу заграницей побывать, а это, похоже, единственный способ.

-Почему? – Удивилась Ксюха.

-Ой, с такими родителями как мои, других вариантов быть не может. Гены, понимаешь ли.

-То есть?

-Ну смотри, - Кристина приосанилась, и принялась перечислять, - кто мог умудриться влипнуть во все финансовые пирамиды, которые только были в Сюзе? Мои предки. Кто в момент распада «МММ» решил, что настало время покупать акции, и потратил на них все оставшиеся деньги? Мои предки. Кто додумался продать свои ваучеры соседу за акции швейной фабрики? Они же. У нашей семьи это в крови, так что мне лучше вообще лишних денег в руки не давать – тоже вложусь в какую-нибудь хрень, и все потеряю. Поэтому единственный способ путешествовать – это иметь подходящую работу.

Ксюха посмеялась про себя. Ее мать в прошлом году тоже что-то такое говорила насчет акций, но отец на пальцах объяснил ей, чем все это кончится, и запретил разбазаривать деньги.

-Жертва талого льда, - напела вдруг Женька, и засмеялась, - еще одна.

-Ой, ну не всем же нести доброе и вечное, - парировала Кристина, - у тебя, Женька, путь прямой и ясный: будешь тянуть лямку в школе, рассказывать детишкам о прекрасном. А я и своих-то детишек не хочу, не то что чужих…

-Я тоже, - вырвалось у Ксюхи, - думаю, у меня никогда не будет детей.

-Почему? – Удивилась Женя. – Я понимаю, что сейчас рано, но потом…

-Потому что я не вижу в них смысла. Дети отнимают у родителей их жизнь, подчиняют ее себе, и становятся центром всего на свете. А я хочу жить своей жизнью.

-А мамина девочка дело говорит! – Раздался сзади ехидный голос, и Ксюха обернулась, проливая на себя пиво.

-Ирка! – Обрадовался Толик. – Ты что тут делаешь? Садись к нам!

Ксюха проследила взглядом, как Ира появляется из темноты, усаживается на корточки, и мотает головой на предложенную бутылку пива.

-А ты не думаешь, что это очень эгоистично? – Женя словно не заметила появления еще одной девушки. – Все-таки жить только ради себя – это как-то…

-Жить ради себя – это нормально, - сказала Ксюха, - в этом есть смысл. А растрачивать свою жизнь на других – вот это глупо и эгоистично.

-Объясни? – Ира вдруг подвинулась к ней поближе, и это было до ужаса неприятно, но Ксюха стерпела.

-Ну смотри, кто бы ни дал тебе эту жизнь, он совершенно точно дал ее именно тебе. И твоя задача – развиваться, расти, познавать новое, открывать в себе скрытые грани. А если ты забиваешь на свою жизнь и начинаешь жить ради кого-то – ты идешь наперекор базовому устройству мира, и говоришь ему: «Эй, чувак, ты что-то не то придумал. Дай-ка я сделаю по-своему». Поэтому и эгоистично.

Все притихли. Ксюха снова отхлебнула пива.

-Ты не права, но мысль интересная, - вынесла свой вердикт Ира.

-Пускай, - пожала плечами Ксюха, - я могу быть трижды не права, и это будет не важно. Потому что важно только то, во что я верю.

-А как же любовь? – Кинулась в спор Женька. – Разве любить – это не отдавать себя без остатка другому человеку? По твоей логики это тогда тоже эгоистично.

-Конечно, эгоистично, - кивнула Ксюха, - ты ж не от великого альтруизма себя другому отдаешь, а потому что тебе так хочется, нравится, и вообще так легче…

И умолкла, задумавшись.

-Что именно легче? – Спросила ошарашенная Кристина.

-Отдавать – легче, чем строить свою жизнь. Приходишь к любимому, выкладываешь ему все, что у тебя есть – и все, с тебя взятки гладки. А нужна ты ему такая? Может быть, ему нужно совсем другое. Меняться ради любимого – в этом есть смысл, а тупо отдавать… Не уверена.

Ира вдруг рассмеялась и захлопала в ладони.

-Мамина дочка – самый потрясающий демагог из всех, кого я знаю! Первый приз достается ей.

-Слушай, - Ксюхино терпение кончилось, и она посмотрела на веселящуюся Иру исподлобья, - давай так: еще раз назовешь меня маминой дочкой – и наше общение закончится, даже не начавшись. Идет?

Видимо, в ее голосе прозвучало что-то такое, от чего все остальные вдруг притихли и замерли. Ира пристально смотрела на нее, и насмешка не сходила с ее лица.

-Идет, - сказала она наконец, и все словно выдохнули.

В общагу возвращались поздно, с трудом отыскивая в темноте дорогу. Пели песни, декламировали стихи, делились мечтами.

-Я уже несколько месяцев безумно хочу в Питер, - говорила Женька, чуть запинаясь, - посмотреть живьем на питерское небо.

-Это на нее так «Сплин» действует, - хохотала Кристина, - спели бы они про Москву – она бы и в Москву собралась.

-Боже упаси, в Москву – никогда и ни за что. Не нравится мне этот город.

Ксюха «Сплин» не слушала, и в Питер не хотела. Она шла и думала: а о чем теперь мечтает она? И не находила ответа.

-Все закончилось, - шептал тихий голос в ее голове, - нет у меня больше ни мечты, ни надежды, ничерта. Осталось только одно. Я должна сдержать слово. Я должна стать другой. И все остальное не имеет никакого значения.

***

Начались занятия, и Ксюха потихоньку втягивалась в новый для нее – студенческий – мир. После лекций шла в общагу, готовила что-то вместе с Женей на общей кухне, обедала и отправлялась в библиотеку. Иногда пила пиво с заходящими в гости Кристиной и Толиком. Иногда просто ложилась спать и плакала, стараясь упрятать слезы в подушку.

Приучалась к Женькиным песням, к Женькиным стихам и Женькиным фильмам.

Рядом с моей кроватью стоит твоя фотография,

В твоем сердце жил маленький бесенок.

Посмотри на меня! В моих глазах растерянность и боль,

И всё, что я могу сделать сегодня, – это понять.

Вот только понять не получалось.

Притворяться – да. Стараться – да. Понять? Нет.

В один из осенних дней встретила на улице Иру. Та играла ногами с опавшими листьями, подбрасывала их носами ботинок, и заливисто смеялась. Ксюха смотрела, и чувствовала, как зависть пронизывает ее от головы до пят. Она тоже хотела бы, чтобы было так. И не могла.

-Эй, мамина дочка! – Ира вдруг заметила ее, и махнула рукой. – Иди сюда!

-Мне казалось, мы договорились, - мрачно сказала Ксюха, подходя ближе.

-Ты о своем маленьком демарше? Да брось, это же забавно! Ни у кого нет такого имени как у тебя. Мамина дочка – звучит же?

Ксюха молчала, и Ира сдалась:

-Черт с тобой. Будешь Ксюшей, раз тебе так нравятся банальности. Куда идешь?

-Не знаю, - неожиданно честно ответила Ксюха, - гулять, наверное.

-Прекрасно. Пошли вместе.

И они пошли – по улице Греческой, мимо солнечных часов, к парку. Всю дорогу Ира рассказывала, за что она так сильно любит осень, а Ксюха думала свои невеселые думы.

-Я не смогу так, - говорила она себе, не обращая на Иру никакого внимания, - я не привыкла так. Мне нужен кто-то безопасный. Кто-то, кто снова придаст смысл. Кто-то, на кого я буду смотреть и замирать сердцем. Иначе я не вынесу эти чертовы пять лет.

-Эгей! – Ира помахала у Ксюхи перед глазами. – Ты меня вообще слушаешь?

Ксюха не слушала. Она смотрела. Смотрела, как блестят на солнце короткие Ирины волосы, как искрятся светом ее глаза, как сгибаются в насмешке губы.

-Слушай, а у тебя парень есть? – Спросила вдруг она, перебивая Иру.

-Есть, - удивленно ответила та, - а что?

-Ничего, - Ксюха вдруг расплылась в улыбке, - давай на аттракционах покатаемся? Думаю, они еще работают.

FORVARD. PLAY.

Странная это получилась дружба. Женька и Аллочка недоумевали, глядя, как Ксюха и Ира целые дни проводят или в библиотеке, или за столом, полным открытых книг. Самое странное было то, что они не учились, они спорили.

О философии, о смысле жизни, об истоках и окончаниях, об устройстве мира и отношениях между людьми. Нередкой была картина, когда вернувшаяся с лекций Женька заставала их в комнате, орущими друг на друга и махающими руками.

-Кто сказал, что ценность определяется объективными обстоятельствами? – Кричала Ксюха, потрясая какой-то книгой. – Что такое вообще эта ваша «объективность»?

-Есть доллар, и его ценность – ровно доллар! – Орала в ответ Ира, потрясая другой книгой. – Это и есть объективные обстоятельства!

-Грош цена такому объективизму! Для тебя ценность доллара – это коробка спичек, а для другого человека – краюха хлеба! В этом разница. Мы сами наделяем предметы и людей ценностью, без субъективного взгляда этой ценности они не имеют.

Потом они обычно смеялись – если приходили-таки к общему знаменателю, или не разговаривали друг с другом неделями – если не приходили. Удивительно, но вся прочая Ирина жизнь – с порванными джинсами, алкоголем, какими-то компаниями, словно проходила мимо Ксюхи, она ее даже не замечала.

Теперь, просыпаясь утром, она знала, что сегодня обязательно будет встреча. Что они снова отправятся в библиотеку, засядут за книгами, и будут оглушительно спорить, пока их не выгонят на улицу, и тогда они продолжат спорить там. И будет запах поздней осени, и остатки желтых листьев под ногами, и редкие – едва заметные – прикосновения, от которых сердце вдруг снова начнется биться быстрее, самую чуточку, но все же быстрее.

И так оно и было – разговоры, споры, взгляды украдкой, и радость заново обретенного смысла. Пока в один день все не изменилось.

Они договорились встретиться у корпуса «Б» после второй пары, но Ксюха освободилась раньше, и долго ждала Иру, бродя туда-сюда по дорожкам и обдумывая пришедшие за ночь в голову идеи.

Их она увидела случайно – показалось, что за спиной кто-то назвал ее имя, и она обернулась, и там – в тени густых деревьев – стояли они. Ирка, и одетая в камуфляж девушка с коротким хвостом черных волос на затылке. Но Ксюху поразил даже не внешний вид девушки, нет. Ира прикасалась к ней. Не слишком – всего лишь гладила ее по плечу – но в этом жесте было столько интимности, столько тепла, что хотелось немедленно спрятать глаза, и бежать отсюда к чертовой матери.

-Ксюха! – Ира заметила ее и помахала рукой. – Иди сюда.

Идти не хотелось. Ксюха уже все поняла, и теперь боялась поднять глаза от носков своих ботинок. Но – как на эшафот – все же подошла ближе.

-Знакомьтесь, - велела Ира, ничуть не смущась, - Ксюха, это Лека. Лека, это Ксюха.

-Привет, - буркнула Ксюха, не поднимая глаз.

-Какая вежливая у тебя подружка, - услышала она смех, и все-таки посмотрела. Синие глаза смотрели на нее понимающее и немного насмешливо.

-Они с Иркой очень похожи, - подумала вдруг Ксюха, - очень.

-Нам пора, - сказала Ира, прервав неловкое молчание, и посмотрела на Леку, - ты зайдешь вечером?

-Посмотрим, - улыбнулась та, и подмигнула вроде бы Ире, но – казалось – им обоим, - смотрите, не убейте друг друга. Счастливо.

И ушла, ни разу не оглянувшись.

Ира еле заметно вздохнула и посмотрела на Ксюху.

-Куда пойдем?

Но Ксюха не отвечала. В ее голове рефреном билось: «Спросить или не спросить»? И она решилась.

-Это и есть твой так называемый парень, да?

-Ты что-то имеешь против? – Ира смотрела настойчиво и требовательно.

Ксюха почувствовала, что краснеет. Она даже ладони прижала к щекам, чтобы скрыть румянец, но все тщетно – Ира по-прежнему не отводила от нее взгляд.

-Мы можем обсудить это, если хочешь, - предложила она.

-Нет, - испуганно крикнула Ксюха, и добавила чуть тише, - не нужно. Это твоя жизнь. Пусть так и останется.

Но «так» это, конечно, не осталось. Впервые в жизни Ксюха почувствовала прикосновение к чему-то запретному и жуткому, от чего она всегда бежала в ужасе, и это прикосновение ей совсем не понравилось.

Ночами, лежа без сна на своем втором этаже, она то и дело принималась думать об Ире и Леке. Как вообще, черт возьми, возможны отношения между двумя девушками? Они, что же, целуются? А, может, и не только целуются?

Против воли в глазах всплывали картинки. Женские руки на плечах, тихий шепот, близость дыхания… Ксюха подпрыгивала на кровати, и мотала головой.

-Нет, господи, нет! Мне все это ненужно! Я нормальная, я не…

Она даже мысленно не могла назвать это слово – настолько грязным оно было.

Наступила зима, и однажды Ира не явилась на встречу. Ксюха долго искала ее по студгородку, и нашла уже поздно вечером – одиноко сидящую на лавочке, замерзшую, и, кажется, плачущую.

-Что случилось? – Кинулась, не успев подумать, обняла за плечи и начала укачивать. – Ирка, что?

И еще не услышав ответа, все поняла.

-Вы расстались? – Дождалась согласного кивка, и снова прижала Ирину голову к своему плечу.

Они долго сидели так – обнявшись, и Ксюха не говорила ни слова, а только гладила Иру по спине, и тихо-тихо укачивала.

-Это пройдет, - наконец, заговорила она, - слышишь, Ирка? Обязательно пройдет. Так больно будет не долго.

Ира всхлипнула, но ничего не сказала. И Ксюха продолжила.

-Ты привыкнешь, примиришься с этой болью, и она станет потихоньку отодвигаться на второй план, потом на третий, а потом исчезнет совсем.

-У тебя так было? – Спросила наконец Ира, по-прежнему утыкаясь в Ксюхино плечо.

Было? «У меня так сейчас», - хотелось ответить Ксюхе. Хотелось рассказать все, что произошло за эти семь долгих лет, все, что пришлось пережить и от чего отказаться. Хотелось распахнуть душу и показать тот ужас и боль, которые поселились внутри, и отказывались, все это время отказывались, выходить наружу.

-Было, - сказала она, - приехав в Таганрог, я потеряла самого важного человека в своей жизни.

-И тебе уже не больно? – Ира наконец заглянула ей в глаза, и Ксюха поежилась от этого взгляда.

-Нет, - соврала она в ответ, - уже практически нет.

Теперь их отношения стали совсем другими. Ирка – раздавленная, растерянная, вызывала столько жалости и нежности, что Ксюха даже забыла о своем страхе. Изо дня в день она находилась рядом, вытирала слезы, успокаивала. Лечила.

-Что там с Иркой произошло? – То и дело спрашивала Женька, но Ксюхе не хотелось говорить. Только однажды, когда они шли из института вдвоем, и навстречу им попалась Лека – на этот раз в тельняшке, с гитарой через плечо – Ксюха не выдержала.

-Видишь вот эту? – Спросила она у Женьки. – Близко к ней не подходи. Она ненормальная.

И больше не стала ничего объяснять.

В декабре, когда вся общага традиционно готовилась – кто к новому году, кто к сессии, Ира и Ксюха вдруг решили напиться.

-Мне это нужно, - объяснила Ира, и Ксюха не стала возражать.

С двумя бутылками водки, пачкой сигарет «Ростов» и немудреной закуской они заперлись в Ириной комнате, и под музыку, доносящуюся из радиоприемника, принялись напиваться.

После третьей рюмке Ксюха вдруг почувствовала себя смелее.

-Расскажи мне, как так вышло? – Первый раз за все время попросила она.

-Уверена, что хочешь послушать? – Удивилась Ира.

-Уверена.

Она не была, совсем не была уверена, но алкоголь подогрел желание приоткрыть завесу тайны над этим запретом – может быть, если тайна исчезнет, он перестанет быть таким… притягательным?

-Понимаешь, для меня не было секретом, какая она, - начала рассказывать Ира, - я знала, что девушки у нее долго не задерживаются, но почему-то верила, что именно я стану той, кто задержится. Куда там… В ней столько свободы, что это просто невозможно удержать в рамках одних отношений.

Ксюха слушала, раскрыв рот. Ира говорила об этом так, словно это… нормально. Словно это просто отношения. Обычные.

-Но это же не так! – Не сдержалась она.

-Что не так?

-Я… - смутилась. – Я имею ввиду, что ты говоришь об этом, будто это рядовые отношения в твоей жизни. Сегодня Лека, вчера Света, завтра Катя. Но она же девушка!

-Ах, вот что ты хотела узнать… - Ира налила себе еще, и выпила залпом. – Понимаешь, для меня это и правда рядовые отношения.

-Но это уголовно наказуемо… И вообще… Ненормально.

-Ой, да брось ты, - Ира закурила, и замахала рукой, - кому как тебе не знать, что «нормально» - это просто слово, ничего собой не несущее. А статью уже года два как отменили.

Об этом Ксюха не знала. То есть, получается, есть люди, для которых испытывать чувства к людям такого же пола – это… нормально?

-Но это же… это так странно! – Сказала она, вспыхивая. – Даже просто физически. Целоваться с девушкой… Это…

-Ты когда-нибудь целовалась? – Прервала ее Ира, пытливо заглядывая в глаза.

-С девушкой? Нет, конечно! – Ксюха снова почувствовала, как горят щеки.

-Тогда как ты можешь судить о том, чего не знаешь?

Ни один логичный ответ не приходил в голову. Алкоголь ли был тому причиной, или опасная Ирина близость – они сидели совсем рядом – но Ксюха вдруг всерьез подумала: «И правда, я же не пробовала. Откуда мне знать»?

Она посмотрела на Ирины губы. Тонкие, красивые губы, чуть тронутые помадой. Разомкнутые – между ними можно разглядеть кончик языка. О, господи…

Ксюха отодвинулась, и глубоко вздохнула.

-Что? – Засмеялась Ира, и в этом смехе была слышна Ирка старая – насмешливая, веселая, неунывающая. – Я тебя напугала?

-Нет, - Ксюха потянулась за бутылкой, но Ирина рука успела первой, и они вдруг дотронулись друг до друга ладонями.

Это было как вспышка, как удар током в самое сердце – Ксюха испуганно поняла, что теряет нить, теряет контроль, что больше всего ей хочется прикоснуться еще раз.

А Ира словно поняла это, и снова погладила отдернутую руку.

-Не бойся, - шепнула она, не делая ни единого движения чтобы приблизиться, - мы и раньше держались за руки, помнишь?

Да, но это было иначе! Никогда еще от их прикосновений не исходила такая энергия, такая магия, такое горячее и запретное. Ксюха сидела, вытянувшись в струну, но руку не убирала.

-Я тебе нравлюсь? – Спросила вдруг Ира, поворачиваясь к Ксюхе и заглядывая ей в глаза. – Скажи честно.

-Нравишься как… кто?

Она засмеялась.

-А если без «как кто»? Просто ответь: нравлюсь?

Она пропустила свои пальцы между Ксюхиных, и погладила там. Теперь она была слишком, слишком близко, и водка била в виски, и невозможно было дышать.

-Да.

Еще одно движение – и Ира оказалась еще ближе. Теперь их лица разделяло всего несколько сантиметров, а пальцы по-прежнему были сплетены в каком-то неведомом ранее танце.

-Хочешь попробовать? – Шепнула Ира, и Ксюхин рот обожгло ее дыхание. Горячее, свежее, желан…

-Попробовать что? – Испуганно спросила она, а голос в ее голове захохотал: «Ты знаешь, что. Еще как знаешь».

-Попробовать, каково это – целоваться девушкой, - ни капли не смутилась Ира, - хочешь?

И, не дождавшись ответа, коснулась губами Ксюхиных губ.

В первую секунду она даже не поняла, что произошло. Просто прикосновение – для пылающего огнем тела оно оказалось почти незаметным, но в следующую секунду Ирин язык раздвинул ее губы, и вторгся вглубь, лаская сверху вниз, оставляя за собой вспышки необъяснимого жара.

-Какого черта я делаю? – Заорало что-то в Ксюхиной голове, и в следующую секунду заткнулось на полуслове.

Она ответила на поцелуй. Робко, осторожно, едва заметными движениями, но этого оказалось достаточно, чтобы услышать Ирин стон и почувствовать, как ее руки обвиваются вокруг Ксюхиной талии и прижимают ее ближе.

Господи, что это было за ощущение! Женские губы оказались такими нежными, такими сладкими и упоительными. Женская грудь, прижимающаяся к Ксюхиной груди, была потрясающе упругой и теплой, а женские руки, ласкающие спину – знающими и чувственными.

Ксюхина кожа дышала жаром. Жаром прикосновений, жаром погружения в первый в жизни поцелуй с женщиной.

И ей хотелось – о да, ей хотелось больше. Она даже не понимала, чего именно больше она хочет, но ее тело, словно изголодавшееся, просило еще и еще. Она покусывала Ирины губы, осмелев, сама ласкала ее язык своим, и даже решилась вцепиться пальцами в ее плечи.

Но что делать дальше – она не знала.

-Остановись, - Ира вдруг отпрянула, оказавшись сразу далеко-далеко. Она тяжело дышала, грудь ее под драной футболкой толчками поднималась и опускалась снова, - сейчас остановись, а то потом уже я не смогу.

-Что не сможешь? – Ксюха словно пьяная снова потянулась к ее губам.

-Остановиться не смогу. Правда. Не надо.

Она не понимала, почему «не надо»? Какое тут может быть «не надо», если самое естественное и прекрасное ощущение в мире – это соприкосновение их губ?

-Ковальская, остановись, - еще более строго сказала Ира, - ты потом будешь жалеть.

-Я тебе не нравлюсь? – Спросила Ксюха, прищуриваясь. – В этом дело?

Ира смотрела на нее и молчала. Глаза были точно пьяные.

-Дура, - наконец, сказала она, - ты мне нравишься с первого дня. Ты была такая растерянная и смущенная, когда я тебя увидела.

-Тебе нравятся растерянные девочки?

-Мне нравятся чистые девочки. Чистые душой, любопытные к миру и к самим себе, умеющие быть рядом, умеющие сохранять себя.

Ира говорила, а Ксюха вдруг протянула руку, и положила ладонь на ее колено. Такое красивое, острое колено, обтянутое черными лосинами. Погладила, и удивилась, почувствовав дрожь под пальцами.

-Ты вообще понимаешь, что ты делаешь? – Теперь напугана была Ира. Она не убрала Ксюхину руку, но смотрела с испугом.

А Ксюху было не остановить. Она прикоснулась к тому, от чего всегда так стремительно бежала, и обнаружила, что за занавесом нет ничего страшного. Ей не было противно, не было жутко, ей было… хорошо. Удивительно хорошо. И она хотела еще.

Ладонь двинулась вверх, скользя с колена по бедру. Ксюха как завороженная смотрела, как под ее пальцами все сильнее и сильнее дрожат мышцы. Она довела ладошкой до Ириной талии, и подвинулась ближе.

-Ты мне тоже нравишься, - шепнула она, прежде чем прильнуть губами к ее губам.

И завертелся, закружился в танце мир, полный неведомых открытий и тайн. Ира как будто перестала сдерживаться – она целовала Ксюху яростно, напористо, прикусывая губы, впиваясь в язык. Ее рука вдруг опустилась на Ксюхину грудь, и сжала ее – тесно-тесно.

-Скажи мне, как далеко я могу зайти, - зашептала она, обдавая жаром Ксюхино ухо.

-А как далеко ты хочешь?

Еще секунду они снова смотрели друг на друга, и в этих увлажненных глазах, в расширившихся зрачках, Ксюха прочла ответ.

-Иди, - не успев подумать, сказала она, - я хочу пойти вместе с тобой.

Она почувствовала, как сползает с ее плеч рубашка, и удивилась, когда же Ира успела расстегнуть пуговицы? Она почувствовала поцелуи на шее, на плечах, и ниже, ниже.

Почувствовала, как ладони сжимают грудь, поглаживают, и сжимают снова.

Почувствовала и испугалась.

До сих пор все это было жарко, нежно и удивительно чувственно. Но ведь дальше Ира начнет снимать с нее джинсы? А под джинсами – белье, а под бельем… Ксюха знала, что происходит, когда это делает парень, но Ира же не…

Она не успела додумать – лифчик соскользнул к талии, и Ирины губы накрыли ее сосок. Новая вспышка тока, и Ксюха изогнулась дугой в Ириных губах, задохнувшись от удовольствия.

Через секунду джинсы ее валялись на полу, туда же отправилось и все остальное, и Ира наконец улеглась на нее сверху – обнаженная, горячая, мокрая.

-Не бойся, - зашептала она в Ксюхино ухо, лаская ладонями ее бока, гладя плечи и руки, - я не буду делать ничего, что бы тебе не понравилось.

И она сдержала слово. Под ее руками, губами, прикосновениями Ксюха изгибалась, стонала, порой едва сдерживая крик. Ее низ живота горел огнем, и ждал каких-то, неведомых доселе, действий. Но когда Ира опустилась вниз, развела Ксюхины колени, и поцеловала ее туда, где все так этого желало, Ксюха испугалась снова.

Она ощущала толчки языка, касание губ, чувствовала, как ладони гладят ее бедра, но никак не могла расслабиться. Удовольствие накатывало волнами – снизу вверх, но словно не находило выхода. Раз за разом, раз за разом…

Через какое-то время Ира подняла голову, и посмотрела на Ксюхино лицо. И Ксюха поняла, чего от нее ждут. Еще несколько секунд – и она застонала громче, сжимая колени, и обмякла в Ириных руках.

Она совершенно растерялась и не знала, что делать дальше, но Ира, похоже, ничего больше не ждала – легла рядом, прижала к себе, уткнулась носом в шею и притихла.

А в Ксюхиной груди колотилось, как заведенное, сердце.

-Что ты наделала? – Стучало оно все громче и громче. – Что ты наделала?

Паника росла, росла, и в одну секунду перевалила через край. Ксюха высвободилась из объятий и принялась собирать одежду. Ира наблюдала за ней с кровати.

-Уходишь? – Чуть растерянно спросила она.

-Да, я… - Ксюха одевалась, опустив глаза, и боясь их снова поднять. – Мне… нужно.

Ира только плечами пожала, и Ксюха наконец смогла одеться и выскочить в коридор. Там она прижалась лбом к холодной стене и снова задала себе вопрос, который – она знала – будет теперь очень долго ее преследовать.

-Зачем я это сделала?

STOP. FORVARD. PLAY.

-Так в чем там было дело? – Ира помахала перед ее лицом ладонью, и Ксения вздрогнула, выныривая из воспоминаний и возвращаясь в Краснодар, в полутемный ресторан, в свою настоящую жизнь.

-Где? – Глупо спросила она.

Ира закатила глаза.

-Ты сказала, что напилась тогда в школе не потому что увидела свою училку с мужиком, а по другой причине. По какой?

-Какая разница? – Она сделала глоток из бокала, и потянулась за сигаретами. – За мои школьные годы между нами слишком много всего произошло.

По Ириному лицу она поняла: не верит.

-Слушай, ну зачем тебе это знать, Ирка? Все это прошлое, просто прошлое, которое давно закончилось. И незачем его снова ворошить.

-Ты не понимаешь, - Ира покачала головой, провожая взглядом огонек Ксениной сигареты, - это не просто прошлое. Это ТВОЕ прошлое. И я хочу знать.

Что-то острое кольнуло в сердце. Ксения подумала, что уже достаточно вспомнила на сегодня, и не хотелось снова думать, не хотелось вытаскивать из закромов то, что осталось похоронено. Но Ира так настойчиво и просяще заглядывала в глаза, так доверительно гладила руку…

-Это было раньше… Весной еще, кажется. Родителей в очередной раз вызвали в школу.

STOP. BACK. BACK. PLAY.

Ксюша с Мишкой и Николой стояли за углом школы и курили, пряча сигареты в дрожащих кулаках. Шел дождь, и, несмотря на ранний час (было всего пять), казалось, что уже почти ночь. Ксюшины джинсы внизу намокли, в кроссовках хлюпала вода, но она не обращала на это никакого внимания.

-Как думаете, что будет? – прервал молчание Мишка. – Может, она не осмелится?

-Осмелится, - уверенно и мрачно ответила Ксюша. - Она уже всё решила, я это точно знаю. Самое фиговое, что всё это будет происходить при всех.

-Может, стекло разбить в кабинете? Я бы камнем попал, – предложил Никола. Из всех ребят он нервничал сильнее всех – постоянно разминал пальцы, перекладывал из одного кармана в другой всякую мелочевку, и смешно раздувал ноздри.

-Хочешь тоже попасть под раздачу? – спросила Ксюша, выбрасывая бычок. – Не вздумай. Я сама виновата, мне и отвечать.

-В чём ты виновата? – возмутился Мишка, хватая подружку за руки. – Это Сотникова – крыса. Растрепала на всю школу.

-Хорош болтать, - Ксюша дернула рукой и вытерла нос, - короче, не вздумайте ничего сделать. Я сама буду отвечать за всё. Если вас вызовут – молчите, и не лезьте. Ясно?

-Что за фигня? – скривился Никола. – Какая ты благородная. А мы с Михой типа ни при чём, да?

-Да. – Сказала, как припечатала. – Ник, вы выполняли мою просьбу. Лично у вас к этому козлу претензий не было. Так что хорош ругаться, я так решила, и так будет.

-А нашего мнения ты не хочешь спросить? – поинтересовался Миша. – Или мы друзья только пока дело делать надо. А как отвечать – так уже не друзья?

-Не надо, пацаны, - вздохнула Ксюша и протянула руку ладонью вверх, - поверьте, так будет лучше.

Никола и Мишка посмотрели на протянутую ладонь, переглянулись и засунули руки в карманы.

-Иди ты, знаешь куда… - сказал Коля. – А мы тоже… Куда хотим – туда и пойдем. И сделаем то, что захотим.

-Ребят, смотрите, директор приехал, - вмешался Миша, - пора.

-Ладно, - резюмировала Ксюша, - делайте как знаете. Только учтите – я скажу, что всё сделала сама. И скажу это так, что мне поверят.

Больше говорить было не о чем. Ребята спрятали пачку сигарет в щель между кирпичами и потихоньку побрели к школе.

Собрание началось с выступления Надежды Ивановны. Она поздравила всех родителей и учеников с окончанием учебной четверти, раздала табели с оценками и вскользь отметила хорошую успеваемость нескольких отличников.

Михаил Егорович и Елена Алексеевна на оценки дочери даже не взглянули. Они сидели на последней парте, вытянувшись в струну, и тревожно поглядывали на Ксюшу. О да, отец вполне мог бы гордиться сейчас своей дочерью: она стояла у стены за партами, спокойная, собранная и – на удивление – очень красивая. Никто бы не смог объяснить, почему – вроде бы, и одета она была как обычно: в синие американские джинсы и белый джемпер. Вроде бы, и волосы были традиционно небрежно зачесаны на косой пробор. И косметики на лице не было ни грамма. Но, несмотря на это, от Ксюшиной кожи как будто исходил блеск, глаза сияли гневом, а губы презрительно улыбались. И всё это было так красиво, так гармонично и чуточку по-бунтарски, словно Ксения Михайловна Ковальская за один час повзрослела лет на пять, и превратилась вдруг в молодую прекрасную женщину.

Анастасия Павловна на Ксюшу не смотрела. Она тихонько разговаривала с Завадской, и тихо улыбалась чему-то. Только когда к доске вышел директор, она видимо подобралась и устремила свой взгляд вперед. Взгляд, в котором не было ни капли сожаления.

-Товарищи родители. Коллеги. Переходим к следующей части нашего общего собрания. С прискорбием должен вам сообщить, что два дня назад в нашей школе произошел вопиющий случай хулиганства. Ученица девятого «А» класса совершила противоправные действия по отношению к одному из педагогов.

-Вы что, протокол задержания зачитываете? – Громкий Ксюшин голос разнесся по кабинету. Все обернулись в её сторону, а директор даже ахнул от возмущения. – Давайте тогда и приговор сразу.

-Ковальская! – рявкнула Надежда Ивановна. – Веди себя прилично!

Ксюша ухмыльнулась и кивнула, скрестив на груди руки.

-Итак, - продолжил директор, - Кто эта ученица, я полагаю, вам уже понятно. Мы не стали передавать это дело в милицию только благодаря специальной просьбе пострадавшего педагога. Но виновная должна понести наказание. И наша с вами задача – определить, какое именно. Прошу высказываться.

-Простите, Антон Евгеньевич, - подняла руку Надежда Ивановна. - Вы не могли бы объяснить конкретнее, в чём провинилась Ковальская.

-Она испортила одежду преподавателя и подстроила несчастный случай, из-за которого он лишился волос на голове, - охотно пояснил директор.

Ксюша расхохоталась так громко и заразительно, что добрая половина родителей не смогла сдержать улыбки. Все воочию представили себе, каким именно должен был быть этот несчастный случай.

-Ковальская! – на этот раз возмутился директор. Он постучал кулаком по столу и с неудовольствием посмотрел в развеселившийся зал. – Это совсем не смешно. Немедленно выйди сюда и объясни свои действия.

-Какие действия? – лениво поинтересовалась Ксюша, пробираясь через ряды парт к доске. – Смех, что ли?

-Нет. Объясни, зачем ты испортила причёску и одежду педагога.

В кабинете воцарилась тишина. Все ждали ответа. А Ксюша отвечать не торопилась – она спокойно подошла к учительскому столу, осмотрела его со всех сторон, прыжком уселась сверху, скрестила ноги, и заявила:

-Затем, что он не педагог, а козел плешивый.

Продолжение ответа потонуло во всеобщем гуле возмущения. Директор всплеснул руками, Надежда Ивановна громко возмущалась, родители принялись переговариваться, и только четыре человека оставались спокойными в этом хаосе: Ксюша, её родители, и Анастасия Павловна.

Наконец, директору удалось всех успокоить и восстановить тишину.

-Михаил Егорович, - уже спокойно попросил он, глядя поверх голов на Ксюшиного отца, - я прошу вас, успокойте вашу дочь. Иначе нам придется разговаривать по-другому.

-Я спокойна, - заявила Ксюша, не дав отцу сказать ни слова. - Вы сами спросили, зачем. Я ответила. Если не хотите слушать дальше, то я просто пойду домой, а вердикты вы и без меня вынесете.

-Антон Евгеньевич, - вмешалась завуч, - пусть она закончит. Товарищи родители, спокойнее, пожалуйста. Вы уже видите, с чем мы столкнулись. Проблема есть, и её можно решить только цивилизованно. Ковальская, мы тебя слушаем. Продолжай.

-Так вот, - улыбнулась уголком рта Ксюша. - Этот козел… то есть педагог… позволил себе ударить женщину. Я его предупредила, что если он еще раз так поступит – то очень об этом пожалеет. Он поступил. И пожалел. Вот и всё.

-Какую женщину ударил Денис Анатольевич? – среди снова поднявшегося гула спросил директор.

-Не скажу, - коротко ответила Ксюша, - это абсолютно не ваше дело.

Шум усилился. Родители уже в голос обсуждали сложившуюся ситуацию, педагоги переглядывались и понимающе качали головами. Надежда Ивановна шепотом уговаривала Ксюшу признаться, а та сидела словно изваяние, не шевеля ни единым мускулом лица и тела.

-Позвольте мне сказать, - поднялась на ноги Анастасия Павловна. - Я знаю, кого она имеет ввиду.

Тук-тук. Тук-тук. Сердце с размаха впечаталось в ребра и заколотилось там в бешеном ритме. Глаза сузились еще сильнее, чем раньше, превратившись в тонкие щелочки. Ксюша вытерла вспотевшие ладони о собственные джинсы и пристроила их на колени, чтобы не было видно, как дрожат руки.

Вот так, Ксю. Сейчас она всё расскажет. И кончится весь этот идиотизм. И мы просто будем жить дальше. Просто и спокойно.

-Под женщиной, которую избил Денис Анатольевич, Ксения подразумевала меня, - заявила Анастасия Павловна. Помолчала немного и добавила, - полагаю, она ошиблась.

На Ксюшином лице расплылась широкая улыбка. Ну что, деточка, получила? Ничего неожиданного, правда? Ты знала, что всё будет именно так. Знала. Но, чёрт возьми, почему же так больно? Стеклянное чудовище внутри завертелось юлой, разрывая внутренности на части и разбрасывая их повсюду. Перехватило дыхание. Улыбайся! Слышишь, улыбайся! Просто улыбайся, и всё!

-Дело в том, что у Ковальской очень богатая фантазия, - продолжила тем временем Анастасия Павловна. - Это не раз отмечалось и мной, и моими коллегами. Очень жаль, что на этот раз невинные фантазии завели так далеко. Денис… Анатольевич всего лишь обсуждал с другом сюжет одного из американских боевиков. Насколько я понимаю, Ксения подслушала этот разговор и решила, что речь идет обо мне. Коллеги, я предлагаю ограничиться строгим выговором Ковальской. Полагаю, сегодняшний день многому её научит.

С этими словами Анастасия Павловна вернулась на своё место. На Ксюшу она не смотрела, но не могла не почувствовать острый взгляд, впивающийся в её лоб. Директор и завуч тихо совещались о чем-то у доски, родители снова начали переговариваться, теперь уже о том, как скоро кончится собрание.

-Ковальская, тебе есть, что сказать? – спросил директор, призывая всех к порядку.

-Есть, - Ксюша кивнула и спрыгнула со стола. Улыбка сползла с её лица, растворилась в уголках рта, - я хотела сказать всё вам лично, но раз уж вы устроили этот цирк – то придется так.

Она медленно пошла между рядами. Подтянутая, с высоко поднятой головой и расправленными плечами, она делала шаг за шагом, не замечая, как несколько десятков пар глаз смотрят на неё – кто-то осуждающе, кто-то – восхищенно.

Ксюша остановилась перед партой Анастасии Павловны, опустила взгляд и снова широко улыбнулась. Ее трясло изнутри, но усилием воли она заставила свой голос звучать спокойно и четко.

-Я понимаю, зачем вы это делаете, - сказала она, - но запомните: на удар я всегда буду отвечать ударом. И мне плевать, что за этим последует. Зло – это зло, как ни назови его, в какие красивые фантики ни заверни. И даже если вы считаете, что красивое зло можно назвать добром, я так не думаю, и не буду думать никогда.

По кабинету снова прокатилась волна шума. Некоторые взрослые даже привстали от удивления. Ксюша же ничего не замечала. Она смотрела на макушку Анастасии Павловны и крепко сжимала белыми пальцами край парты.

-И если это чмо еще раз посмеет поднять на вас руку, он пожалеет об этом снова.

В полной тишине Ксюша развернулась и проговорила – надрывно, яростно:

-Все слышали? Удар за удар. Иначе это просто не работает.

И добавила, уже громче и мягче, с оскалом на обезображенном спокойствием лице:

-А теперь орите, отправляйте меня в милицию, исключайте из школы – делайте что угодно, мне все равно.

От этого спокойствия в голосе, от этой страшной улыбки, все словно отмерли. Волна поднялась от покрытого линолеумом пола до белого потолка. Директор ожесточенно кричал что-то, показывая пальцем в Ксюшину сторону, завуч дергала его за полу пиджака и хваталась за сердце, родители смотрели кто с презрением, кто по-прежнему с восхищением. И только Анастасия Павловна не отрывала взгляда от покрытой лаком крышки парты.

В этом хаосе никто не заметил, как Михаил Егорович подошел к дочери, взял её за руку и привлек к себе. Не отпуская влажной ладошки, он двинул ногой и этим движением со страшным грохотом опрокинул на пол металлический стул. Все замолчали. Директор развернулся на полкорпуса и замер с открытым ртом.

-Отставить разговоры, - тихим, но уверенным голосом скомандовал Ксюшин отец. Дождался, когда в кабинете воцарится тишина, и продолжил. - Из этого собрания я понял, что моя дочь – фантазерка, хулиганка и потенциальный шизофреник. Имею вопрос к товарищам педагогам. Вы все узнали об этом только сегодня?

Он помолчал, оглядывая вытянувшиеся лица педагогов.

-Нет. Я так и думал. В таком случае позвольте спросить, почему я узнаю об этом только сейчас? Ксения, кто-нибудь из учителей объяснял тебе, что фантазировать – это нехорошо?

Ксюша молча посмотрела на отца и покачала головой. Она боялась, что если скажет хоть слово, то её вырвет.

-Никто. Я так и думал. Могу предположить, что о жизненных принципах моей дочери вы, как классный воспитатель, - взгляд в сторону Анастасии Павловны, - тоже узнали не теперь. Итак, вопрос. Насколько я знаю, первоочередная задача педагога – научить ребенка. Чему же вы научили мою дочь? Тому, что бороться за справедливость – это плохо. Тому, что мужчина, ударивший женщину, не заслуживает наказания. Допустим. Зато с точки зрения порицания вы решили не церемониться. Следующий вопрос у меня к Антону Евгеньевичу. Скажите, что здесь делают все эти люди? Я с уважением отношусь к родителям одноклассников Ксении, но не понимаю, какое отношение они имеют к разбираемому конфликту?

-Это традиции нашей школы, - неуверенно начал директор.

-Это травля, - припечатал Михаил Егорович. - Травля ребенка. Травля осознанная и спланированная. Но это мы с вами обсудим в частном порядке. Напоследок хочу отметить, чтобы ни у кого не было сомнений: я верю своей дочери. Ксения частенько хулиганит. Она не раз находилась на грани фола около конфликта с законом. Но у неё есть одно несомненное достоинство: моя дочь никогда не лжет. И если она сказала, что пострадавший педагог получил за дело – значит, так оно и было. Антон Евгеньевич, я зайду к вам завтра в девять ноль-ноль. И мы обсудим будущее моей дочери и условия её дальнейшего пребывания в вашей школе. Остальным педагогам приношу свои извинения. Забавно, что потребовалось собрать весь педагогический коллектив, чтобы наказать пятнадцатилетнюю девочку, надругавшуюся над взрослым мужиком.

С этими словами Михаил Егорович обнял Ксюшу за плечи и повел её к выходу из кабинета. Следом за ними вышла Елена Алексеевна.

Мама и отец шли молча. Они крепко держали Ксюшины ладони и сосредоточенно спускались по скользким ступеням. Изредка Михаил Егорович поглядывал на дочь и удовлетворенно улыбался, не видя на её лице ни единого следа слёз. И только когда они вышли на крыльцо и полной грудью вдохнули влажный воздух, отец отпустил Ксюшину руку и достал из внутреннего кармана пиджака пачку сигарет.

-Лен, иди к машине, - сурово улыбнулся он, - мы с Ксенией скоро придем.

Мама поцеловала Ксюшу в щеку, погладила её по голове и послушно двинулась к дороге. А отец выбил из пачки две сигареты. Одну закурил, а вторую протянул дочери.

Струя никотина мягким облаком вошла в легкие, и напряжение постепенно стало отступать. Ксения глубоко затягивалась, боясь поднять взгляд на отца.

-Как ты умудрилась его побить? – спросил Егор Степанович, докурив до половины сигареты.

-Я не била, - тихо ответила Ксюша. Она собрала все свои оставшиеся силы в кулак и посмотрела отцу в глаза, - я подпалила волосы на его голове, только и всего.

Отец еле сдержал усмешку.

-Планируешь и дальше выяснять отношения подобным способом?

Ксюша выдержала его взгляд.

-Да, если другого способа нет.

Помолчали. Отец выбросил сигарету и еле заметно вздохнул.

-Понимаю. Ты вела себя достойно. Молодец.

У Ксюши словно камень с души упал. Она улыбнулась и тоже щелчком выбросила сигарету. Очень кстати всплыли в памяти Женькины слова: «Родители – это самое важное, что может быть сейчас в твоей жизни. Родители и друзья».

-Эй, пацаны, - словно откликаясь на мысли дочери, громко позвал Михаил Егорович, - идите сюда.

Из тени за ёлками появились две расплывчатые фигуры. Миша и Никола поднялись по ступенькам и смущенно остановились.

-Ксюх, - начал Мишка, - мы не пошли, потому что…

-Я знаю, - перебила Ксюша, - это была наша с ней война. Спасибо, что поняли.

Никола улыбнулся во все тридцать два и обнял друзей за плечи. Втроем они смешно потыкались лбами и похлопали друг друга по спинам. Где-то позади хлопнула дверь. Ксюша обернулась и увидела стайку взрослых, выходящих на улицу. Многие из них молча проходили мимо, а некоторые останавливались, чтобы переброситься с Михаилом Егоровичем парой слов.

-Я так понимаю, без вас тут тоже не обошлось. Молодцы. - Мишкин отец потрепал Ксюшу по затылку и похлопал сына по плечу. - Егорыч, я только одного не понял – почему ты раньше не вмешался?

-Ксения сама справилась. Ты же видел.

-Видел, - густые усы Тимошина затряслись от громового смеха, - ну, команда! Дал бы вам ремня как следует, но большие уже, вроде бы и неудобно.

STOP. FORVARD. PLAY.

-Ничего себе, - Ира удивленно покачала головой, - вот тебе и порядочная мамина дочка.

-Я изменилась, - пожала плечами Ксения.

-Так это из-за этого случая ты начала ее ненавидеть?

Она вздохнула. Прикурила еще одну сигарету, и вздохнула снова.

-Я не ненавидела ее, Ирка. Я простила ее в ту же минуту, как она произнесла эти свои лживые слова. Я не умела ее ненавидеть. Злиться – могла, а ненавидеть – нет. Но когда я увидела ее на дискотеке с этим ублюдком, что-то во мне перевернулось. Я поняла, что это – конец. Что дальше так нельзя. И начала менять свою жизнь.

STOP. BACK. PLAY.

-Елена Васильевна!

Ксюша бежала по школьному коридору, на ходу пытаясь перекричать звонок. Завадская не слышала: удалялась все дальше и дальше в сторону кабинета истории, и было ясно: еще несколько секунд, и она скроется за дверью.

В несколько прыжков Ксюша догнала ее и, не успев подумать, схватила за руку. Ее будто током обожгло.

-Простите, - растерянно сказала она, отступая и убирая руку, - я не…

-Привет, Ксюш, - Елена Васильевна улыбалась и ни капельки не злилась, - в честь чего пожар?

-Я… - да соображай же ты, чертова голова! – Я хотела спросить, можно я вечером приду? Ну если вы будете в школе, и я…

-Приходи, - Завадская положила конец Ксюшиным мучениям и ласково потрепала ее по плечу, - только пообедать не забудь после школы, ладно? А к пяти часам я тебя жду .

Кивнула на прощание, и скрылась в кабинете.

Звонок уже отзвенел, но Ксюша не двигалась с места. Это «я тебя жду» растекалось по телу ласковым теплом, и дышать вдруг стало можно, и думать тоже.

-Ковальская, - услышала она позади недовольный и немного смущенный голос. Очень знакомый голос.

-Здравствуйте, Анастасия Павловна, - ответила, не оборачиваясь.

-Ты почему не на уроке? Звонок не для тебя сделан?

Всю секунду перед ответом Ксюша потратила на то, чтобы прислушаться к себе. Екнуло. Екнуло, конечно, но уже меньше, уже совсем чуть-чуть, настолько чуть-чуть, что даже внимания обращать на это не стоило.

-Я договаривалась к Еленой Васильевной о факультативных занятиях, - сказала она спокойно, и, по-прежнему, не обернувшись, пошла прочь по коридору. Затылок ее сводило от сверливших его любимых, но уже больше не нужных глаз.

Ровно в пять она уже была в школе – сидела на подоконнике напротив кабинета истории с пирожками, завернутыми в бумагу, в руках, и ждала. Она вспоминала, как попросила Завадскую позаниматься с ней дополнительно – господи, каких усилий стоило выдавить из себя эту просьбу! Вспоминала, как на первых занятиях старательно смотрела на нее и выискивала черты, которые бы ей понравились. Как странно все вышло…

-Ксюша!

Завадская, улыбаясь, шла по коридору. Ксюша спрыгнула с подоконника и устремилась к ней навстречу.

-Прости, опоздала немного, - Елена Васильевна посмотрела на протянутые пирожки и покрасневшую как рак Ксюшу, - это мне?

-Да.

Она уловила улыбку, но совершенно не поняла, как так вышло, что Елена Васильевна забрала пирожки и поцеловала ее в горящую огнем щеку.

-Спасибо! Ты такая заботливая, Ксюшка. Идем, согреем чаю и будем заниматься.

И они правда согрели чай (Ксюша сбегала с литровой банкой в туалет за водой, а Завадская достала кипятильник), и пили его, заедая пирожками, и Ксюша, широко раскрыв рот, слушала, как Елена Васильевна говорит об истории Древней Греции, и смеялись, и договаривались о следующем занятии.

И было так легко, так спокойно, так просто, словно и не было позади всех этих переживаний, страхов и сомнений. Словно так и должно было быть – просто разговор, просто чай, просто ласковая улыбка и теплый взгляд. И больше ничего не было нужно.

Закончили уже когда стемнело. Попрощались у дверей школы, хотя Ксюше очень хотелось проводить, но попросить об этом она не решилась. Проводила взглядом, поправила лямки рюкзака, и побежала в общежитие.

Женя жил на втором этаже, в угловой комнате, проход к которой вечно был заставлен тазами, стиральными досками и детскими велосипедами. Ксюше повезло: он был один.

-Ну как твой заменитель Сотниковой? – Спросил он, едва открыв дверь и поздоровавшись.

Ксюша споткнулась и замерла на пороге.

-Что? – Холодно переспросила она.

-Ты знаешь, что. – Женя за лямки рюкзака втащил ее в комнату и захлопнул дверь. – Сработала твоя теория?

-Сработала.

Они вдвоем уселись на старый диван у стены и Женя вопросительно поднял брови.

-Так спокойнее, - объяснила Ксюша, - так безопаснее. Так вообще проще.

-Ну да, - согласился Женя задумчиво, - вот только Завадская твоя – не Сотникова, и ты хорошо это знаешь.

-А какая разница? – Ксюша с вызовом посмотрела на него и встретив ответный насмешливый взгляд, отвела глаза. – Мне нужно ее забыть, и я забуду. Если для этого нужно заставить себя полюбить другого человека – я это сделаю.

-Глупо как-то, но допустим. Не пойму только, почему ты не выбрала как объект мужчину? Ты вроде говорила, что не считаешь себя…

-Не говори это слово! – Ксюша вскочила с дивана и заходила туда-сюда по комнате. – Не смей его произносить!

-Ладно, не буду, - засмеялся с дивана Женя, - но все-таки – почему не мужик?

-Потому что я пыталась, и не вышло, - нехотя призналась Ксюша, - а с Еленой Васильевной, кажется, получается.

-Да что получается-то?

Ксюша снова села на диван и посмотрела на Женю.

-Я больше не плачу ночами, - тихо сказала она, - больше не грызу ногти. Больше не таскаю у отца сигареты. Разве этого недостаточно?

-Но ты же придумала себе ее…

-А какая, мать твою, разница? – Она вскочила на ноги, голос сорвался на крик. – Дело же не в ней, а во мне! Дело всегда было во мне, и ты хорошо это знаешь. Это Я не могу без нее. Это МНЕ она нужна как воздух. МНЕ, а не ЕЙ. Понимаешь?

Она даже не заметила, как начала говорить об Анастасии Павловне, а когда заметила – осеклась.

-Я просто знаю, что так дальше невозможно. Эта любовь – проклятие, и мне нужно, слышишь, нужно от нее избавиться. Любой ценой.

-Получается? – Хмыкнул Женя.

-Получается! Получается, твою мать! Я сегодня видела ее, даже говорила с ней – и ничего. Ничего! Ни подъема, ни падения – ни-чер-та!

-Успокойся, - Женя схватил Ксюшу за руку и потянул на себя. – Я не понимаю только, чем Завадская-то лучше? Что та недоступна, что эта – какая разница?

-Разница в том, что Елена Васильевна как раз доступна, - из Ксюши словно воздух выпустили. Она вдруг поняла, как сильно устала. – Я хожу к ней на дополнительные занятия. Мы разговариваем.

-Этого достаточно?

-Достаточно.

Она прислонилась спиной к дивану и закрыла глаза.

-Она меня в щеку сегодня поцеловала. – Открыла один глаз и посмотрела на Женину реакцию. – Просто так. Ни за что. И мир не рухнул, не перевернулся с ног на голову, а просто она меня в щеку поцеловала. Понимаешь?

-Пытаюсь.

-Я испытываю к Елене Васильевне примерно треть тех чувств, что были к Сотниковой. Это уже немало.

-А потом ты найдешь того, к кому будешь испытывать четверть?

-Если это понадобится – найду.

Помолчали. Женя задумчиво смотрел в потолок, а Ксюша пыталась размять затекшие плечи.

-Ты врешь себе, детка, - наконец, услышала она, - и сама это знаешь.

-В чем я себе вру?

-В том, что можно одну любовь заменить другой. В том, что любовь можно создать искусственно, по собственной воле. Ты заставила себя влюбиться в заменитель, и прячешь за этими эмоциями все остальные. Но они вернутся, и тогда будет еще больнее.

Ксюша молча обдумывала его слова. А потом встала, накинула на плечи рюкзак, и повернулась к двери.

-Пусть так, - сказала, стоя спиной, - только мне думается, что даже передышка стоит того, чтобы потом за нее заплатить.

И ушла, не дожидаясь ответа.

А передышка тем временем продолжалась, эмоции нарастали как снежный ком, уступая по скорости место лишь событиям.

Незаметно для Ксюши занятия по истории стали приносить свои плоды – вначале в журнале появились пятерки, потом были рефераты, затем школьная олимпиада, а потом и городская. Родители были счастливы: теперь вместо того, чтобы бегать по улице, Ксюша целые вечера проводила или в школе, или дома – за книгами. Доставала неведомо откуда толстые старые тома, и читала их как заведенная.

С Завадской все дошло даже до того, что Ксюша окончательно перестала бояться – она теперь спокойно провожала ее до дома, если они засиживались допоздна, иногда приносила в школу цветы, а один раз даже попросила маму научить ее печь пирог, и торжественно притащила его в школу. И каждый жест, каждый знак внимания приводил к улыбке, к теплому взгляду, иногда – к ласковому прикосновению холодных пальцев к плечу.

Ксюша больше не искала встреч с Анастасией Павловной. Канули в лету «случайные» дежурства в рекреации у ее кабинета, не стало больше поисков ее уроков в расписании, и даже на литературе Ксюша все больше молчала, не поднимала руки, и отвечала по учебнику, если ее вызывали к доске.

Была ли она счастлива? Наверное, нет. Но в ее жизни появилось нечто спокойное, твердое и очень важное. Что-то, о чем она сама иногда думала: «Так честнее», даже не понимая до конца, что именно имеет ввиду.

-Ты скучаешь? - Спрашивал ее иногда Женя, встречи с которым начали случаться все реже и реже.

-Нет, - отвечала Ксюша, и ей действительно казалось, что «нет».

FORVARD. PLAY.

-Я только одного не понимаю, - сказала Ира, дослушав до конца, - почему у тебя не вышло так же с Сотниковой? Ты же по сути хотела всего лишь дружить. Даже не дружить, а как-то…

-Просто быть в ее жизни, - улыбнулась Ксения. – Да. Я хотела только этого. Но именно этого она и не могла мне дать. А Елена Васильевна дала. Как-то так просто, спокойно, словно это само собой разумеется. Это были прекрасные месяцы, и я всю жизнь буду ей за это благодарна.

-Месяцы? – Удивилась Ира. – Я думала, на этом все и закончилось?

Ксения расхохоталась, и оглянулась по сторонам. В зале кроме них больше никого не было.

-Поехали в отель, Лемешева, - сказала она, подмигивая, - финал этой истории я рассказывать не буду, можешь даже не стараться.

-Почему?

Ксения достала бумажник, отсчитала несколько купюр, и только потом ответила:

-Потому что все прошло, потому что мы сейчас здесь, и меня ни капли не волнует, что Сотникова может быть в этом же городе. Потому что я хочу забыть об этом, а ты зачем-то заставляешь меня вспоминать. Поехали в отель. Скоро мы уберемся к черту из этого города, и прошлое, как мы и хотели, останется в прошлом.

Ира задумчиво посмотрела на Ксению, и по ее лицу расплылась улыбка.

-Прекрасно, - сказала она, - знаешь, я даже рада, что ты не хочешь этого вспоминать.

Они позвонили водителю, и вышли из ресторана. Машина оказалась на другой стороне дороги, и Ксения потащила Иру к пешеходному переходу. Несмотря на позднее время, на улице было немало людей. Какая-то женщина шла к ним наперерез. Может быть, она не рассчитала скорость, а, возможно, просто задумалась – но факт оставался фактом: едва Ксения и Ира шагнули на тротуар, женщина налетела на них и сбила с ног.

-Твою мать! – выругалась Ира, поднимаясь и оглядывая испачканные брюки. – Смотреть надо, куда идешь!

-Простите, - коротко извинилась женщина.

-Ваше «простите», конечно, поможет! – Бушевала Ира. – Всё, брюки испорчены. Ну что за люди!

-Прекрати, - срывающимся голосом попросила Ксения. Всё это время она стояла и смотрела, не отрываясь, на сбившую их женщину. Это было сродни удару по голове: мысли в ней спутались, и заметались испуганно от виска к виску. Сердце колотилось между грудью и горлом, так и норовя выскочить наружу.

-Вы… Не помните меня, - выдавила из себя Ксения, на ватных ногах подходя к женщине. Та окинула её с ног до головы равнодушным взглядом и покачала головой.

-К… Ковальская. Ксения Ковальская.

Женщина приподняла брови, и пожала плечами. Однако через мгновение она улыбнулась и кивнула.

-Здравствуй, Ксюша. Простите меня за это маленькое происшествие. Я могу оплатить услуги химчистки.

-Не стоит, - прохрипела Ксения. Она ощутила руки Иры на своей талии, и была безумно благодарна ей за эту поддержку – без неё она, скорее всего, просто рухнула бы на землю.

-В таком случае еще раз простите. До свидания.

Женщина пошла по переходу и через несколько секунд смешалась с толпой. Ксения – растрепанная, жалкая, бледная как тень, смотрела ей вслед. Ира по-прежнему держала её сзади за талию, и боялась отпустить руки.

-Идем, - попросила она мягко, - сядем в машину и уедем отсюда, хорошо? Идем.

Ксюша, шатаясь, как пьяная, послушно пошла за подругой. Она осторожно делала шаг за шагом – боялась, очень боялась упасть. Ей казалось, что если упадет – то наступит конец. Конец ей, конец Ирке, этому городу, да всему миру, наконец!

В машину она садилась тоже медленно. И только оказавшись в объятиях Ирины, наконец, почувствовала, как железная рука внутри разжимается, и на свободу вырываются долгожданные горькие слёзы.

FORVARD. PLAY.

Большой черный чемодан валялся на полу, словно персонаж из дешевой французской мелодрамы. Одежда, разбросанная вокруг него, напоминала декорации эротического спектакля. Не хватало только капель крови. Или спермы. Или слёз.

Ксения сидела на стуле у окна и курила, стряхивая пепел в цветочный горшок с красивой светло-розовой фиалкой. Она периодически поправляла ворот короткого шелкового халата и заправляла за уши лезущие в глаза волосы.

А за окном была жизнь. Там ездили машины, спешили куда-то по своим делам стайки прохожих, четверо кавказцев разгружали огромную грузовую машину. Двое парней обменивались дисками возле ларька с сигаретами. Пожилая женщина тащила в одной руке тележку, а в другой – щенка пекинеса. И всё это омывало теплом ласковое утреннее солнце.

-Ты остаешься? – коротко спросила Ира, выходя из ванной и присаживаясь на растерзанную кровать.

-Да.

Ксения прикурила новую сигарету. Она помнила каждое мгновение из прошедшей ночи, и боялась, что Ира сейчас заговорит об этом снова.

Из такси она вышла растрепанная, зареванная, но шла твердо, уверенно. Улыбнулась дежурной на этаже, дрожащими пальцами повернула ключ в замке и вошла в номер. Там последние силы оставили её, ухнули в пятки вместе с отказывающимся сопротивляться сердцем.

-Она даже не помнит меня! – билась в Ириных объятиях Ксения. – Она меня даже не помнит! Всё это время я думала, что она хотя бы иногда обо мне вспоминает. А она просто меня забыла! Я для неё – одна из учеников, и всё. Ничего больше.

-Маленькая моя, но ведь она могла притворяться, - Ира гладила подругу по голове, прижимая к себе её дрожащее тело, - ты ведь не знаешь точно. Я уверена, что она тебя помнит. Конечно, помнит.

-Не надо меня утешать! – Истерически выкрикнула Ксения. – Я видела её! Её глаза! Она забыла меня! Мы виделись всего год назад, а она забыла меня! Ей всегда было на меня плевать! Она просто меня забыла, и всё… Забыла и всё…

Слёзы застилали опухшее лицо, сжимались в кулаки ладони, раздирая ногтями кожу, Ксюша кричала так, будто у неё в один миг отняли всё самое дорогое, ради чего вообще стоило жить.

-Я думала… Я надеялась, что она поймет! Мне казалось, что я докажу ей, объясню, от чего она отказалась! Я думала, что хоть чуть-чуть, хоть на капельку отличаюсь от всех остальных её учеников… А она меня забыла! Она меня просто забыла!

Это продолжалось до утра. Ксения билась в истерике, успокаивалась ненадолго и снова начинала кричать. Ира отпаивала её валерьянкой, обнимала, укутывала одеялом и собственным телом, но только когда за окном забрезжил рассвет, Ксения забылась тревожным сном.

Она проснулась первой. Покачиваясь, вылезла из-под одеяла и села у окна. Закурила. И не было никаких чувств внутри, кроме пустоты. И не было ни одной мысли в голове, кроме банального: «прости».

-Что ты собираешься делать? – задала еще один вопрос Ира.

-Стать ей нужной, - почти не размыкая губ, ответила Ксения.

-Ясно. Тогда тебе нужно найти квартиру. Жить в отеле будет слишком дорого.

-Да.

-Я больше тебя не увижу?

-Я не знаю.

Она сделала несколько шагов, и присела на кровать рядом с Ирой. Очень хотелось обнять, поцеловать, успокоить, но она не решалась.

-Это разные вещи, - выдавила из себя Ксения, с трудом удерживая ладони на собственных коленях. - Мои чувства к тебе, и к ней – это разное. Я чувствую, что сейчас должна быть здесь. И не могу просить тебя остаться.

-Попроси! – Ира обняла подругу за плечи и вжалась лицом в её шею. – Если ты попросишь – я останусь. Я люблю тебя, Ксень. Я люблю тебя со всеми твоими истериками, паранойями и даже с этой твоей чертовой манией.

-Лемешева… - на Ксюшиных глазах выступили слёзы. Она опустила руки на Ирину талию и крепко обняла её. – Я тоже тебя люблю. Но ты пойми – если ты останешься со мной здесь, я сделаю твою жизнь невыносимой. Это снова началось. Я могу думать только о ней, я стану говорить только о ней, я буду постоянно пытаться её увидеть, узнать о ней что-нибудь… Это проклятие. Но это мое проклятие. Я не хочу, чтобы ты мучилась из-за этого тоже.

Прости.

STOP. FORVARD. PLAY.

-Ваш посадочный талон, пожалуйста.

-А?

Ася с трудом вынырнула из своих мыслей, и начала судорожно шарить в сумке. Вышколенная девочка в форме «Аэрофлота» улыбалась ей казенной улыбкой, а очередь сзади уже начинала возмущенно колыхаться.

Наконец, посадочный нашелся, и Ася, держа растрепанную сумку обеими руками, прошла вперед.

Хотелось плакать. Забиться в угол, где никто не увидит, и позволить себе разрыдаться. До сих пор в глазах стояло лицо Ксюши, когда она уходила из дома. Никогда до этого Ася не видела такого чувства вины, такого отчаяния.

-Не думай об этом, - приказала она себе, заходя в автобус. Но приказ не помог. Все равно думалось.

Ася всегда знала, что Ксюша не может жить монахиней, и у нее наверняка кто-то появляется, но это было словно фоном, в другой жизни, которая никак не касалась их мира, их дома. А теперь вот коснулось.

-Это ее право, и я не могу себе позволить… - начала про себя Ася, и снова сжала губы, чтобы не зарыдать.

Ну что, Сотникова? Всего двадцать лет – и ты научилась ее ревновать. Поздравляю.

В самолете Ася заняла свое место у окна, пристегнула ремень и закрыла глаза. Телефон в сумке засигналил пришедшей смс.

-Ты куда делась?

Ася вздохнула. Прищуриваясь в экран, набрала ответ:

-Прости, я забыла тебе сказать. Лечу в Ленинград. В самолете уже.

Через секунду пришла новая смс:

-К сыну? А Ленинград уже много лет называется Санкт-Петербургом, старая ты калоша☺

Засмеялась. Хоть какой-то просвет в этом кошмарном дне.

-Позвоню оттуда, ладно?

-Конечно.

Голос бортпроводника велел выключить электроприборы и пристегнуть ремни. Ася снова закрыла глаза.

Если бы ее спросили, она бы вряд ли смогла ответить, к чему вся эта спешка: зачем она так быстро покидала в сумку вещи, зачем неслась в аэропорт, зачем купила билет и зачем теперь сидит у окна и ждет взлета.

Она не знала. Знала только, что не могла оставаться в доме, откуда несколько часов назад назад ушла Ксюша. Невыносимо было думать о том, где она сейчас, с кем, и что делает. Но еще более невыносимо было ждать, когда она вернется, посмотрит испуганно, и молча уйдет в кабинет работать.

Поэтому пусть лучше будет Санкт-Петербург, раз уж так вышло. Она повидается с Кириллом, примет приглашение на ужин от Федора, и постарается просто не думать. Ксюша волноваться не станет: она оставила на столе записку. Может быть, даже полезно будет им несколько дней побыть вдали друг от друга. Тем более, что уже совсем скоро эти дни закончатся совсем…

Из Пулково Ася взяла такси, и поехала к Кириллу. Они с Оксаной снимали теперь квартиру на Комендантском проспекте, и были рады принять ее у себя. Но еще по дороге Ася позвонила Федору.

-Ты все-таки решилась? – Он так явно обрадовался, что заставил ее улыбнуться. – Конференция проходит в «Рэддисоне», сможешь приехать туда? Я никак не успею тебя забрать.

-Я закину вещи, переоденусь, и сразу поеду, - ответила Ася, и нажала «отбой».

Обнимая сына, она думала о Ксюше. Надевая платье и приводя волосы в порядок, она думала о Ксюше. И присаживаясь на стул, который ей услужливо подвинул Федор, она тоже думала о Ксюше.

Лишь бы та женщина не принесла ей неприятностей. По ее лицу Ася сразу поняла: женщина непростая, и недобрая, и чего от нее можно ждать – неизвестно.

-Ты сегодня в облаках витаешь, - улыбался Федор, наливая ей вина, - что-то случилось?

-С чего ты взял?

-Я не тешу себя надеждой, что ты приехала в Питер чтобы встретиться со мной, а раз так – значит, что-то произошло.

Ася вздохнула и попыталась улыбнуться в ответ.

-Сложно все, - сказала она, - иногда так сложно, что хоть волком вой.

-Поделишься?

Он так внимательно смотрел, так сочуственно блестели его глаза, что хотелось немедленно все рассказать, пожаловаться, выговориться. Может быть, тогда стало бы легче? Но было нельзя. Это личное, ее и Ксюшино. Это тайное. Это стыдно, в конце-то концов. Да еще и неизвестно, как он к этому отнесется, а к новом потрясению Ася точно никак не была готова.

Поэтому она покачала головой, и принялась расспрашивать Федора о конференции. Они разговаривали, пили вино, что-то ели, а Ася каждые несколько секунд кидала взгляд на телефон. Даже самой себе не призналась бы, что ждала звонка. Но телефон положила экраном вверх, и звук, вопреки обыкновению, не выключила.

Ксюша позвонила, когда Ася уже потеряла надежду. Голос ее звучал тихо и тускло, так тускло, что Ася испугалась даже, но все равно не смогла себя заставить говорить как обычно.

-Мне кажется, нам нужно поговорить, - услышала она.

-Думаешь, в этом есть смысл? – Спросила, а сердце сжалось в кулачок в ожидании ответа. – Мы уже столько раз пытались, и безуспешно.

-Думаю, есть.

-Хорошо. Значит, поговорим.

Она отключила телефон, и посмотрела на свои руки. Дрожали. И дыхание перехватывало немного.

-Все нормально? – Спросил Федор.

-Да. Думаю, да.

Она сделала глоток вина, и подумала:

-Какое счастье, что Ксюша в Москве, а я здесь. Какое счастье, что между нами 900 километров. Иначе, наверное, я все-таки сделала бы что-то непоправимое, не справилась бы.

И стоило ей подумать так, как она ее увидела. Нахмуренную, глядящую исподлобья прямо перед собой, прямую как натянутая струна – она шла по залу такой походкой, что никто не осмелился бы оказаться на ее пути. Асе вдруг стало очень страшно. Ей показалось, что земля уходит из-под ног, и контроля больше нет, и вообще ничего больше нет – только зеленые глаза, только собранные в хвост волосы, только изогнутая нижняя губа.

Ксюша молча протянула ей руку. Ладонью вверх – как будто на танец приглашала, и, поднимаясь на ноги, Ася вдруг подумала, что в эту секунду она не отказалась бы от этого. И плевать, что кругом много людей, и плевать, что они смотрят, и плевать, что они догадаются.

Она протянула руку и коснулась Ксюшиной щеки. А потом коснулась еще раз.

-Поцелуй меня, - кричали ее глаза. – Раз ты пришла, раз ты здесь, это значит, что я – важнее, что эта женщина ничего не значит, и если это так, то просто поцелуй меня.

Ксюша разомкнула губы.

-Я хочу увести тебя отсюда, - хрипло сказала она. – Прямо сейчас. Ты готова уйти со мной?

Она даже не посмотрела на Федора. Взяла со стола сумочку, и пошла к выходу, не отпуская Ксюшиной руки. Уже на улице вдруг поняла, что не совсем одета для прогулок, но еще через несколько минут эта проблема была решена.

В джинсах и рубашке она почувствовала совсем по-другому: моложе, смелее, счастливее. Как будто они просто встретились на Невском, и отправились гулять. Как будто идущая рядом Ксюша – ее ровесница, и сейчас они – такие молодые и свободные – будут пить кофе на лавочке и кормить голубей хлебными крошками.

-Я думала, ты будешь ругаться, - услышала Ася, когда они вышли на дворцовую площадь.

Ей хотелось смеяться. Ругаться? Да родился ли хотя бы один человек в этом мире, который смог бы добиться этим хоть чего-то от Ксении Ковальской?

-Я еще много лет назад поняла, что это бесполезно. Хоть ругайся, хоть нет – ты всегда и все делаешь по-своему.

Помолчали.

-Прости меня, - сказала вдруг Ксюша, - пожалуйста, прости.

-Но ты ни в чем не виновата.

-Виновата.

Ася смотрела на нее, и ей было страшно. Неужели она заговорит об этом открыто? Неужели рухнет это чертово напряжение, в котором они живут уже который год, и все закончится… Закончится? Нет. Пожалуйста, нет. Пусть будет напряжение, пусть будет снова тяжело, лишь бы дожить эти оставшиеся полгода. Лишь бы они не закончились раньше.

Ксюша говорила и говорила, но ее слова почему-то доносились глухо и словно издалека.

-Ксюшка, подожди, - Ася покачала головой, пытаясь расслышать, - ты не должна извиняться, не должна оправдываться, потому что ты ни в чем не виновата. Это я. Это все я.

Осторожно, Сотникова. Следи за тем, ЧТО ты говоришь, и КАК ты это говоришь.

-Что – ты? – удивилась Ксюша, и следить стало дальше невозможно.

-Я всю жизнь чувствую, что занимаю рядом с тобой чужое место, - слова вырвались раньше, чем Ася успела подумать. - Что не могу тебе дать то, чего ты достойна. Боже мой, да ты достойна всего самого прекрасного в этом мире!

Ей снова хотелось плакать. От жалости. И от ненависти к самой себе.

-Ты волшебная, чудесная, ты самый добрый и самый чистый человек на свете, и я каждую секунду ненавижу себя за то, что не даю тебе быть счастливой.

-Но я счастлива! – Закричала Ксюша, и вдруг обняла ее за талию. – Я не знаю, о каком таком счастье толкуют все кругом, и, может быть, у других это счастье какое-то другое, но я каждый день просыпаюсь с ощущением, что впереди еще один день, еще целый большой день, в который я смогу видеть тебя, слышать тебя, чувствовать тебя! Я сижу на работе, и чувствую себя счастливой от того, что скоро я поеду домой – туда, где ждешь меня ты! Если это не счастье – покажи мне, где оно, это чертово счастье? Покажи мне, о чем вы все пытаетесь мне рассказать?

Счастье? Значит, все – правда? Значит, она чувствует все это так же, как и я? До сих пор?

-Ксюшка, но ведь это еще не все… - вырвалось у Аси, и это было действительно так. Даже если для нее это так же. Даже если это правда счастье, невозможно быть счастливым в одном кусочке жизни, полностью отказавшись от другого.

-Что – не все? Что еще должно быть?

-То, что давала тебе эта женщина.

Видит бог, Асе тяжело было произнести это вслух. Это был еще один шаг к разговору, от которого обе они так долго и старательно бежали. Но выбора не было.

-Эта женщина не значит ни-че-го, - отчеканила Ксюша, - она никто, и никакой роли в моей жизни не играет, и играть не будет. Как ты не понимаешь, Аська? Никто из них не играет никакой роли. Никогда.

-Но это же неправильно! Ты хоть сама понимаешь, что это неправильно?

-Я понимаю только одно, - покачала головой Ксюша, - есть ты. И больше никого нет. И никогда не будет. «Этой женщины», как и других, не будет тоже. Никогда. Я совершила ошибку. Я не повторю ее.

Рыдание подступило к горлу и вырвалось наружу. Слезы полились по Асиным щекам, и кто знает, были ли они слезами боли, или облегчения? Но одновременно с этим пришло старое: «Господи, она и это ради меня сделает». Сколько же еще? Сколько еще эта девочка отдаст, ничего не прося взамен?

-Я решила однажды, что для тебя я сделаю все, - сказала вдруг Ксюша, - и сейчас повторю то же самое. Ася. Я все для тебя сделаю.

Верила ли она в это? Да. Хотела ли она этого? Она не знала. Смотрела на Ксюшу, словно прикасаясь взглядом к ее глазам, щекам, губам, и не знала ответа.

-Все, что угодно?

-Все, что угодно.

Ася опустила руки на Ксюшины плечи. Погладила шею. И вдруг, решившись, стянула резинку с волос и принялась массировать затылок. Кончики пальцев ее будто получали от этих прикосновений электрические заряды, проходящие по всему телу. Она смотрела в Ксюшины глаза, она чувствовала ее ладони на своих боках, и она хотела, хотела до безумия.

Да гори оно все огнем! Даже если ты не хочешь, даже если ты снова сделаешь это для меня – пусть так. Пусть будет так, раз иначе невозможно. Но я даже дышать рядом с тобой не могу спокойно, мне нужно это, мне нужны твои губы, хотя бы на секунду представить, что ты любишь меня так же, как люблю тебя я.

Она ладонями притянула голову Ксюши ближе и шепнула в ее раскрытые губы: «Поцелуй меня».

И Ксюша откликнулась. Ее губы – такие твердые, такие теплые, такие желанные. Ее руки – такие сильные и нежные. Ее тело, прижавшееся к Асиному. Все это сплелось в единый клубок ощущений, от которого подкосились ноги и закружилась голова.

Господи, дай мне сил это выдержать!

Удары тока – от языка к языку. Влажные губы, которые так близко, но хочется еще ближе. И больше. И сильнее.

Но Ксюша остановилась вдруг. Отстранилась. Заглянула в глаза.

Вины не было – Ася могла бы поклясться в этом, но было что-то другое, не менее пугающее.

-Если ты извинишься, я тебя убью, - честно предупредила Ася, опуская ладони на Ксюшину шею.

-Если мы немедленно не уйдем отсюда, нас отправят в тюрьму.

Ася засмеялась и посмотрела по сторонам. Черт знает, может быть на нее так действовал этот город? Ей было решительно все равно, отправят их в тюрьму или нет, видел ли их кто-нибудь. Ей вообще было все равно.

Она не помнила потом, как они оказались на набережной. Что-то, кажется, пили. О чем-то, кажется, разговаривали. Запомнилось только ощущение Ксюшиных рук, обнимающих ее сзади, и Ксюшиной груди, прижавшейся к ее спине.

Ася смотрела на светящуюся в ночи Петропавловскую крепость, пересчитывала башни, сбивалась и начинала снова. Она снова ощутила это: словно ей восемнадцать, и море по колено, и вся жизнь впереди.

Сердце болело адской смесью любви и горечи, и невыносимо было ощущать Ксюшу так близко, и не сметь потрогать.

Если задуматься, то, пожалуй, таких чувств она не испытывала никогда. Другие – были. И сильные, и слабее, и острые, и нежные. А вот такого – не было. Может быть из-за вина, а, может, из-за этих мифических «и вновь восемнадцать», она чувствовала себя смелой и сильной. Впервые за много лет.

-Здесь так тихо… - еле слышно шепнула Ася. – Здесь так мучительно тихо…

Ее ладони легли поверх Ксюшиных, и потянули вниз. Она касалась себя Ксюшиными руками, и как будто чувствовала это прикосновение за них двоих сразу.

-Потрогай меня, - шепнула она, - пожалуйста.

Она откинула голову назад, на Ксюшино плечо, и тяжело дышала, целиком отдаваясь новому ощущению – ощущению любимых рук на своей груди. Дыхание было слышно совсем близко, и горячий воздух обжигал щеку, и не было больше сил, и мыслей не было тоже, кроме одного, на выдохе: «Хочу…» .

Она повернула голову и наощупь нашла Ксюшины губы. Она целовала ее сама, целовала жарко, впивалась языком и отступала обратно. Она выгибалась навстречу ладоням, сжимающим грудь, и все ее тело просило, умоляло: «Только не останавливайся…»

-Завтра мы пожалеем об этом, - в какую-то секунду сказала Ксюша.

Да, Ксюшка, мы пожалеем, но это будет потом, когда-то очень потом, потому что сейчас это не имеет никакого значения. Вообще ничего не имеет никакого значения кроме твоих губ на моей шее, твоих рук на моих бедрах, и твоего сердца, которое звучит так быстро, что я верю, верю… Нет, знаю! Что пусть только сейчас, пусть только в эти секунды, ты хочешь этого не меньше, чем я.

Потом, когда они уже добрались до номера, и, словно подкошенные, рухнули в кровать, Ася долго смотрела на спящую Ксюшу. Она водила кончиком пальца по ее щекам, касалась губ, подбородка, и снова губ.