Плен. Жизнь и смерть в немецких лагерях

НА СЛУЖБЕ У ВРАГА

Известно, что самое первое предложение об использовании русских людей на немецкой службе поступило от генерал-лейтенанта Рудольфа Шмидта, командовавшего корпусом в танковой группе Гудериана. В сентябре 1941 года он представил своему командованию записку «О возможности подавления большевистского сопротивления изнутри». Именно с осени 1941 года под лозунгом «борьбы с большевизмом» из военнопленных Красной армии и местного населения оккупированных советских территорий стали формироваться так называемые восточные войска.

Документы германского военного командования и полицейского руководства достаточно четко разделяли «добровольцев» на следующие категории:

— добровольцы вспомогательной службы — «хиви»;

— вспомогательная полиция по поддержанию порядка в тыловых районах;

— боевые части иностранных добровольческих формирований.

К первой категории («хиви») относились лица, завербованные командованием немецких частей и соединений с целью покрытия недостатка в живой силе.

Обычно их использовали в тыловых службах в качестве шоферов, конюхов, рабочих на кухне, а также в качестве подносчиков боеприпасов, связных и саперов. При этом численность «добровольных помощников» постоянно увеличивалась за счет сокращения штатов немецкой пехотной дивизии. Причиной тому были потери в живой силе на Восточном фронте.

В ВВС «хиви» использовались в качестве технического и вспомогательного персонала, а в ВМС — в частях берегового обслуживания, зенитной и береговой артиллерии.

Вторая категория добровольческих формирований — вспомогательная полиция — была создана с целью поддержания порядка на оккупированных территориях из-за нехватки охранных частей (по указанной выше причине), где в глубоком тылу и в непосредственной близости от районов боевых действий имело место сильнейшее партизанское движение.

К третьей категории относились боевые части и подразделения «добровольческих формирований» в составе германских вооруженных сил, а потом и в войсках СС. Инструкция под названием «Использование местных вспомогательных сил на Востоке» стала первым таким документом, регулирующим статус военнослужащих и воинских формирований из числа советских граждан в составе германских вооруженных сил. Ее текст был подготовлен вторым отделом Генерального штаба ОКХ в августе 1942 года, следом за директивой верховного командования вермахта № 46, уточняющей общие требования к воинским частям «добровольцев».

В частности, инструкция определяла шесть категорий людских контингентов, которые должны были быть использованы в интересах германской армии.

Во-первых, представители тюркских народностей и казаки, сражающиеся против большевизма в составе туркестанских батальонов, казачьих частей и крымско-татарских формирований.

Во-вторых, местные охранные части из добровольцев, включая освобожденных военнопленных из числа эстонцев, латышей, литовцев, финнов, украинцев, белорусов и этнических немцев, используемые для обеспечения порядка и борьбы с окруженными группами Красной армии и партизанами.

В-третьих, части из местных добровольцев и освобожденных военнопленных, используемые как обычная полиция.

В-четвертых, добровольцы из гражданского населения и освобожденных военнопленных, действующие при германских частях в качестве вспомогательного персонала.

В-пятых, советские граждане, помогающие германской армии на дорожно-строительных, фортификационных и других работах;

В-шестых, советские военнопленные, работающие для германской армии.

В том же 1942 году был создан штаб восточных добровольческих войск, который занимался формированием и пополнением частей, созданных в основном из военнопленных.

Соответствующий приказ за № 8000/1942 «Положение об использовании местных вспомогательных сил на Востоке» подписал 17 августа 1942 года начальник Генерального штаба сухопутных войск генерал-полковник Ф. Гальдер:

Приказ определял следующие задачи: подбор добровольцев из местных жителей и русских солдат (военнопленных), который ведет командир батальона, присягу на верность фюреру у них принимает штаб батальона; создание строительных батальонов, вспомогательных частей по борьбе с партизанами и т.д.

В приказе было записано:

«Добровольцы идут к нам, чтобы создать себе лучшие условия в настоящем и будущем, и поэтому необходимо создать для них приемлемые жизненные условия. Воспитывать их в духе борцов с большевизмом. Привить им воинскую гордость (путем выдачи обмундирования и знаков различия). Немецкий солдат должен быть образцом для добровольцев. Младший командный состав подбирается специально для обслуживания добровольцев. Препятствовать панибратству. Немецкий солдат должен отстаивать свое превосходство, но в то же время проявлять заботу о добровольцах. Добровольцев, говорящих по-немецки, назначать доверенными лицами».

Приказом определялись одежда и знаки различия: «Добровольцы носят свою русскую военную форму или гражданскую одежду с повязкой на левой руке с надписью “На службе немецкого вермахта”. В отдельных случаях выдается старая немецкая форма. Единообразие формы соблюдать необязательно».

Относительно денежного содержания говорилось: Добровольцы получают содержание по трем разрядам: 1—30 марок (375 рублей); 2—36 марок (450 рублей); 3—42 марки (525 рублей). Содержание по первому разряду могут получать все добровольцы, по второму — 20%, по третьему — 10% всего состава добровольцев.

Каждый перевод во второй и третий разряд должен быть подтвержден письменным распоряжением командира батальона».

Согласно приказу, добровольцы получали продовольствие бесплатно, в том же количестве, что и солдаты данного подразделения; квартиры им предоставлялись бесплатно; добровольцы размещались отдельно от немецких солдат. Рекомендовалось обеспечить их охрану, особенно на случай налета русских регулярных частей или партизан.

Вооружение добровольцам выдавалось не всегда. Запрещалось выставлять добровольцев на охрану складов с боеприпасами и оружием.

Отпуск к родным санкционировался только командиром батальона в населенный пункт, занятый немецкими войсками, и только после проверки.

В связи с тем, что в конце июля 1941 года на сборных пунктах и в пересыльных лагерях, расположенных в зоне ответственности сухопутных сил, скопилось большое число военнопленных, на содержание которых не было необходимых сил и средств, генерал-квартирмейстер издал приказ № 11/4590 от 25.07.41 года об освобождении советских военнопленных некоторых национальностей (немцев Поволжья, прибалтов, украинцев и белорусов).

Однако распоряжением ОКВ от 13.11.41 года № 3900 дальнейшее действие этого приказа было приостановлено. Всего в тот период было освобождено 318 770 человек. Среди освобожденных находилось 277 761 украинцев.

Эту акцию «милосердия» красочно описал М.В. Михалков:

«В тот период немцы заигрывали с украинцами и частенько из лагеря отпускали их домой. Оккупантам нужна была рабочая сила, чтобы убирать созревший урожай. Местным жителям выдавались документы — аусвайсы, но, чтобы получить такой документ, надо было пройти особый “экзамен”. Заключенного вводили в один из специально оборудованных бараков. Посредине стоял стол, накрытый черным сукном. На стене висел портрет Гитлера. За этим длинным столом сидели старосты, назначенные фашистами. Старосты были из местных жителей-украинцев и хорошо знали свой район. В стороне, за небольшим столом, сидели холеные немецкие офицеры и переводчик. Входил заключенный, называл свое место жительства. Старосты начинали утомительный допрос: “А из какого села? Есть ли рядом речка? На какой стороне улицы ты жил? В каком доме? Скажи фамилию председателя колхоза, где ты до войны работал? Была ли тогда рядом с селом МТС, и если была, то сколько в ней было тракторов и каких марок?..”

Если заключенный не врал и его ответы удовлетворяли старосту, его отпускали на волю, выдавали аусвайс. Допрос немцы и старосты вели очень строгий, перекрестный, докапывались до истины, им было важно не выпустить из лагеря ни одного русского».

В 1942—1944 годах из плена освобождались в основном лица, которые вступали в добровольческие охранные и другие формирования, в полицию. До 1 мая 1944 года было освобождено 823 230 военнопленных, из них в зоне ОКХ — 535 523 человека, а в зоне ОКВ — 287 707 человек.

Уже с осени 1942 года советское командование зафиксировало на различных участках советско-германского фронта в составе войск противника появление национальных легионов, батальонов и полков, сформированных немецким командованием из числа советских военнопленных и частично из насильно мобилизованных лиц гражданского населения временно оккупированных областей СССР.

С сентября 1942 года на Закавказский фронт начали поступать национальные формирования из военнопленных кавказских и среднеазиатских народностей — батальоны и полки так называемых Грузинского, Армянского, Азербайджанского и Туркестанского легионов и Казачий полк.

На Ленинградском и Воронежском фронтах короткое время действовал русский эскадрон.

«К формированию национальных частей немцы приступили весной 1942 г., — сообщалось в специальной справке Главного политического управления Красной армии. — Примерно в апреле — мае в лагеря военнопленных были посланы представители немецкого командования и созданы медицинские комиссии для отбора пленных.

Некоторые военнопленные, обреченные на верную смерть в условиях лагерного режима, решались дать согласие на вступление в национальные легионы. По показанию перебежчика из Грузинского легиона Виктора Чигинадзе, “многие грузины”, в том числе и он, добровольно согласились вступить в легион, чтобы вырваться из немецкого плена и добровольно перейти на сторону Красной армии.

Но с добровольной записью в легионы у немцев не всегда получалось. Так, в начале апреля в Ченстоховском лагере военнопленных при формировании Туркестанского легиона была объявлена запись добровольцев. Но из 8000 оставшихся там в живых пленных красноармейцев добровольцев нашлось всего 5».

Немцы создавали из добровольцев «зондергруппы» и от других военнопленных требовали подчинения им и оказания таких же почестей, как немецким солдатам. Например, при появлении предателей в общих бараках все военнопленные должны были вставать. Из числа добровольцев немцы подготавливали затем младших командиров в создаваемых ими частях из пленных.

Пленные рассказывали о расстрелах за отказ вступать в «национальные легионы».

Так, перебежчик из Туркестанского легиона Азизов Хасан показал на допросе:

«…Когда мы прибыли в лагерь в Хорол, нас всех подвергли медицинскому осмотру. Негодных к воинской службе отделили от годных. Потом к нам, признанным годным, лагерное начальство обратилось с предложением вступить в ряды германской армии и пойти “освобождать” свою родину от большевиков. Военнопленные отвергли немецкое предложение, заявляя, что они не могут воевать со своими отцами и братьями и не хотят идти войной на свою родину. Немцы на это ответили: “Хотите вы или не хотите, но идти на службу в германскую армию вам придется. Все вы в наших руках, и кто не согласится на наше предложение, того расстреляют”.

Военнопленные продолжали упорствовать, тогда немцы расстреляли 30 человек. Остальные поколебались и, поговорив между собою, решили: “Черт с ними, пойдем к немцам, а там видно будет”.

После согласия нас построили, погнали на ж/д станцию и повезли в г. Ровно».

При вербовке в национальные легионы немцы действовали также посулами и обманом. Иногда отбор пленных они производили под предлогом создания из них рабочих тыловых команд.

«В конце апреля 1942 г., — рассказывал перебежчик из Туркестанского легиона Хасанов Ситдик, — под предлогом отбора для с/х работ пленные Седлецкого лагеря были подвергнуты медицинскому осмотру. Из нацменов была отобрана группа в количестве 350 человек, которая получила номерки с буквой “А”. Часовые говорили нам, что это означает “арбайтс-командо” (рабочая команда) и что мы скоро поедем на тыловые работы».

В первую очередь и в наибольшем количестве отбирались пленные кавказских и среднеазиатских национальностей: грузины, армяне, азербайджанцы, туркмены, узбеки, таджики, киргизы и, кроме того, алтайцы, калмыки и татары, преимущественно крымские.

В некоторых лагерях отбирали украинцев и русских».

Военнопленных разбивали по национальностям или национальным группам и в соответствии с этим размещали по отдельным баракам. Русских и украинцев отделяли от остальных, а затем также разъединяли. Мелкими группами под усиленным конвоем, в закрытых вагонах отобранных пленных стали направлять в подготовительные лагеря.

Вначале проводилась общая военная подготовка. Затем всех распределяли по военным специальностям (пехотинцы, пулеметчики, кавалеристы, артиллеристы, минометчики, медицинские и ветеринарные работники), и занятия с ними дифференцировались. В заключение проводились боевые стрельбы и выезды в поле.

Стрелковые роты были вооружены русскими 3линейными винтовками. Пулеметные роты имели пулеметы «Максим», штабные роты — 82 мм и 50 мм русские минометы и противотанковые пушки. Командный состав был вооружен немецкими пистолетами.

Боевое оружие легионерам первое время не доверяли; оно выдавалось лишь за 10—20 дней до выезда на фронт. Вместе с боевым оружием легионеры получали и боеприпасы. На одну винтовку выдавалось 30—60 патронов.

Распорядок дня в подготовительных лагерях устанавливался примерно такой:

В 6 часов — подъем.

С 6—7 завтрак.

С 7—11 строевые занятия.

С 11—14 обед и отдых.

С 14—18 строевые занятия.

С 18—19 ужин.

В 20 часов — отбой.

Немецкое командование знало о ненадежности формируемых насильственными методами национальных частей из военнопленных, чувствуя скрытую ненависть большинства легионеров к немцам и желание их возвратиться на родину, к своим семьям.

В то же время немцам был известен страх многих завербованных перед советским судом, который в случае возвращения их в советскую Россию будет судить их как изменников Родины и может приговорить к расстрелу.

Учитывая эту кажущуюся безысходность положения легионеров, немецкое командование надеялось убедить их в том, что единственный выход для них — навсегда связать свою судьбу с немцами и за добросовестную службу в составе германской армии получить в будущем свободу. Поэтому с самого начала в национальных частях была широко развернута фашистская пропаганда.

В том же документе особое внимание было уделено и настроениям солдат национальных частей: «Поступая на немецкую службу, часть завербованных надеялась на то, что до прямого участия их в боях против Красной армии дело не дойдет, но зато по прибытии на фронт создастся реальная возможность вырваться из рук немцев и перебежать через линию фронта».

Причиной поступления на службу к немцам для целого ряда пленных и гражданских лиц была также боязнь расправы за отказ служить немцам. Некоторых подкупило новое положение в качестве солдат немецких частей и связанное с этим улучшение питания и режима. Когда точно стало известно, что немцы их пошлют на фронт, настроения в пользу перехода на сторону Красной армии стали распространяться все шире.

По показаниям перебежчиков из Туркестанского легиона, около 90% легионеров были настроены резко враждебно против немцев, около 7% были безразличны и около 3% составляли откровенные предатели.

Бежавший из Туркестанского батальона легионер Бектасов рассказал, что на фронте он встречал предателей из числа дезертиров Красной армии и перебежавших к немцам.

Один из них говорил: «Я добровольно перешел к немцам, так как здесь мой дом и моя семья, а там мне делать нечего».

Из числа таких подонков немцы отбирали младших командиров в создаваемых ими национальных частях. Поэтому среди командиров большая часть была настроена антисоветски и верно служила немцам. Лишь отдельным удалось стать командирами, скрыв свои подлинные настроения, затем возглавить групповой переход легионеров на сторону Красной армии…

К моменту отправки легионеров на фронт надежды на освобождение из немецкого плена оживились. Организаторы подготовки перехода стали конкретно обсуждать план своих действий, привлекать в состав созданных ими подпольных групп новых участников и усилили свою агитацию. По пути на фронт легионерам стало известно намерение немцев распределить сформированные части по немецким дивизиям и бросить их в наступление. Поэтому из национальных легионов многие солдаты стали, не дожидаясь прибытия на фронт, в одиночку и группами дезертировать из своих частей.

Так, из 2-го батальона Туркестанского легиона во время эшелонирования на фронт дезертировало несколько десятков человек, из 1-го армянского батальона — около 100, из 1-го грузинского — около 170 человек.

Перебежчики рассказывали, что солдаты одного из отделений 1-го армянского батальона во главе с командиром отделения Арушаняном Н. присоединились к партизанскому отряду. В отчете о работе разведывательного отдела Центрального штаба партизанского движения за май 1943-го — январь 1944 года подчеркивалось, что «за время с июня по декабрь 1943 г. на сторону партизан перешло более 10 000 изменников с оружием в руках. Причем переход этот сопровождался истреблением немецких офицеров, солдат и предателей в гарнизоне или в своем подразделении. Имел место переход на сторону партизан не только групп и подразделений, но и целых частей, например, полк СС РОА под командованием Родионова, 427-й батальон РОА, три батальона бригады Каминского и др.».

10 октября 1943 года фюрер приказал перебросить восточные части во Францию, Италию и Балканы.

Именно о таких «добровольцах» писал в своем очерке генерал А.И. Деникин:

«Однажды в тот захолустный французский городок на берегу Атлантического океана, где я прожил годы немецкой оккупации, прибыл русский батальон. Прибыл совершенно неожиданно и для нас, и для самих “добровольцев”, которых немцы посадили на поезд в Западной России, места назначения не объявили и везли без пересадок, не выпуская со станций, до конечного пункта. Среди них были люди разного возраста — от 16 до 60 лет, разного социального положения — от рабочего до профессора, были беспартийные, комсомольцы и коммунисты.

Эти люди толпами приходили ко мне, а когда германское командование отдало распоряжение, воспрещающее “заходить на частные квартиры”, пробирались впотьмах через заднюю калитку и через забор — поодиночке или небольшими группами. Длилось наше общение несколько месяцев, пока батальон не перебросили на фронт, против высаживающихся англо-американцев.

Говорили обо всем: о советском житье, о красноармейских порядках, о войне, об укладе жизни в чужих странах и прежде всего о судьбе самих посетителей. Была в ней одна общая черта, выращенная советской жизнью и условиями плена-камуфляжа. Еще перед сдачей все коммунисты и комсомольцы зарывали в окопе свои партийные и комсомольские билеты и регистрировались в качестве беспартийных. Многие офицеры, боясь особых репрессий, срывали с себя знаки офицерского достоинства и отличия и заявляли себя “бойцами”. Стало известно, что семьи “без вести пропавших” продолжают получать паек, а семьи пленных преследуются, и многие, попав в плен, зарегистрировались под чужой фамилией и вымышленным местом жительства. Когда вызывали “добровольцев”-казаков, записывались казаками и ставропольцы, и нижегородцы, и плохо говорившие по-русски чуваши…

В толпе всегда мог оказаться доносчик, и потому вопросы, которые мне задавали, хотя и были часто весьма деликатными, облекались в самые безобидные формы. В этом искусстве подсоветские люди весьма преуспели… Между нами происходили разговоры вроде следующего:

— А далеко ли отсюда до испанской границы?

— Сто километров.

— И все лесом?

— Последняя треть пути безлесная.

— На границе французы?

— Нет, границу охраняют, и весьма бдительно, немцы. Один только раз кто-то, не то по простоте, не то по умыслу,

нарушил нейтральный тон наших бесед, задав мне вопрос:

— Скажите, генерал, почему вы не идете на службу к немцам? Ведь вот генерал Краснов…

— Извольте, я вам отвечу: генерал Деникин служил и служит только России. Иностранному государству не служил и служить не будет.

Я видел, как одернули спрашивающего. Кто-то пробасил: “Ясно”. И никаких разъяснений не потребовалось.

Не было ни одной группы посетителей, не проходило ни одного дня, чтобы мне не задавали с нескрываемой скорбью сакраментальный вопрос:

— Как вы думаете, вернемся мы когда-нибудь в Россию? Видно было, что никто уже не верит в победу немцев, и у меня

перед большой картой, на которой линия фронта неизменно и быстро продвигалась на запад, толпились люди, испытавшие, видимо, двойное чувство: подсознательной гордости своей родиной и своей армией и… страха за свою судьбу.

Приходили ко мне и малыми группами сжившихся между собой друзей, и тогда разговор терял свой условный характер и становился совершенно откровенным и доверительным. Приходили старики — участники белого движения, которые ни в чем не изменились за 25 лет большевистского режима… Приходило много молодежи, мало по-настоящему образованной, с превратными понятиями, но развитой больше, чем было в наше время, любознательной и ищущей. Они не скрывали от меня, что состояли в комсомоле; но, видимо, при столкновении с внешним миром глаза их открывались, и коммунистическая труха спадала с них легко… Большинство уверяли, что поступили в комсомол только потому, что иначе “не было никакого выхода в жизни”.

Приходили разновременно и два коммуниста. Один — офицер — пытался даже доказывать коммунистические “истины”, явно зазубренные из краткого конспекта истории партии, и похваливался советской “счастливой жизнью”. Но, уличенный в неправде, сознавался, что пока ее нет, но будет… Другой коммунист, более скромный, нерешительно оправдывался в своей принадлежности к партии.

Я спросил:

— Скажите, чем объяснить такое обстоятельство: вам известно, что, если бы немцы узнали, что вы коммунист, вас бы немедленно расстреляли. А вы не боитесь сознаться в этом?

Молчит.

— Ну, тогда я за вас отвечу. Перед своими советскими вы не откроетесь, потому что 25 лет вас воспитывали в атмосфере доносов, провокации и предательства. А я, вы знаете, хоть и враг большевизма, но немцам вас не выдам. В этом глубокая разница психологии вашей — красной и нашей — белой.

Из длительного общения с соотечественниками в немецких мундирах я вынес совершенно определенное впечатление, что никакого пафоса борьбы и русско-германского сотрудничества среди них в огромном большинстве нет и в помине. Просто люди попали в тупик и искали выхода. В тупик между ужасными условиями концентрационных лагерей и огульной оценкой советской властью пленных как “дезертиров” и “предателей”, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Так, по крайней мере, все они думали. <…>

Но все, положительно все, испытывали страшную тоску по родине, семье и дому. Невзирая на все тяготы советской жизни, невзирая на ожидающие их кары, многие готовы были вернуться в Россию при первой возможности. Отрицательное отношение к немцам не только высказывалось у меня, в четырех стенах, но и выносилось на улицу, в кабаки, где русские люди братались с французами, запивали свое горе и громко, открыто поносили “бошей”. Где полупьяный казак, заучивший несколько французских слов, показывая на свой мундир, говорил:

— Иси — алеман!

И потом, рванув за борт, показывая голую грудь:

— Иси — рюсь!

Надо сказать, что большинство чинов этого батальона были пленные 1941—1942 годов — времени поражения Красной армии и исключительно тяжелого режима концентрационных лагерей, и потому с несколько пониженной психофизикой.

В своих собеседниках я видел несчастных русских людей, зашедших в тупик, и мне было искренне жаль их. Они приходили ко мне, ища утешения. Великодушие со стороны “отца народов” я им, конечно, сулить не мог. <…>

Общей была решимость, когда приблизятся союзники, перебить своих немецких офицеров и унтер-офицеров и перейти на сторону англо-американцев. В этой решимости их укрепляло еще то обстоятельство, что в расположении русских частей сбрасывались союзными аэропланами летучки с призывом не сражаться против них и переходить на их сторону и с обещанием безнаказанности.

Когда они спрашивали меня, можно ли верить союзникам, я с полной искренностью и убеждением отвечал утвердительно, потому что мне в голову не могло прийти, что будет иначе… Большинство русских батальонов при первой же встрече сдалось англичанам и американцам».

Были и другие категории на службе у немцев.

«В начале 1943 года, под прикрытием отступающей немецкой армии, многие жители казацких степей ушли от наступающих советских войск на запад и обосновались в Новогрудке, образовав Казачий стан, — пишет Н. Толстой. — Поселение было не чем иным, как центром для беженцев, при котором имелись отряды самообороны. Но немецкое командование, памятуя о военной славе казаков, решило сформировать регулярные казачьи части для боев с Красной армией.

Такие отряды, рассеянные среди частей вермахта на востоке, уже доказали свою боеспособность, и в марте 1943 года генерал фон Клейст приказал всем казакам призывного возраста собраться в приднепровском городе Херсон. Тысячи казаков в результате призыва (в том числе и насильного, и добровольного — обманом) образовали три полка: два из кубанских казаков и один из донских. Командиром дивизии (корпуса) стал генерал-майор Хельмут фон Паннвиц. После мобилизации база этого соединения переместилась под Варшаву, где в полки были назначены немецкие офицеры, приступившие к обучению новобранцев.

Когда Гитлер приказал перебросить все русские восточные части на запад, корпус фон Паннвица был уже в Югославии, где участвовал в боевых столкновениях с партизанскими отрядами Тито. Там, как оказалось, головной болью для немцев стали многочисленные нарушения дисциплины казаками. Они “не раз выступали в роли насильников, имелись случаи жестокого обращения с местным населением, многие перебежали к партизанам Тито”.

И вот тогда, решив покончить с этим, генерал фон Паннвиц стал усиленно зазывать к себе эмигрантов, которые могли бы быть и переводчиками, и посредниками между немецкими офицерами и казаками. Но, отметим, что казачьего соединения как такового, в чистом виде у них не получилось».

Зимой 1944/45 года союзная разведка в Италии начала получать сведения о крупном поселении казаков на севере страны. Читаем далее у Н. Толстого: «Многие добровольно пошли на службу в немецкие вспомогательные части. Вряд ли казаки могли считать государственной изменой возобновление борьбы против советской власти теперь, когда избавление, казалось, уже близко».

Но очень скоро был Сталинград, а после тысячи казаков двинулись на запад. Видимо, за более лучшей долей. Сначала немцы им выделили район западнее Минска. Но наступающая Красная армия заставила их вновь двинуться в путь. На севере Италии немцы предоставили беженцам новое пристанище. К нему шли они через Польшу, Германию и Австрию. «В Италии их вначале поселили в Гемоне, а затем перевели в Карнию, в Толмеццо. Немцы предоставили казакам земельные наделы и дома, что, разумеется, вызвало недовольство местного населения. Казаки и здесь организовали свою жизнь по законам донской станицы, они, как и прежде, были все же больше поселением, чем войском, хотя их полки вновь включились в борьбу против коммунистических партизан. Так обстояло дело весной 1945 года, когда фронт вплотную подошел к тем местам».

17 июня 1944 года бывший атаман этого стана Павлов был убит в окрестностях города Новогрудка при невыясненных до конца обстоятельствах. Его сменил на этом посту некий Доманов. Толстой о нем сообщает следующее: «Под руководством немецкого офицера связи майора Мюллера был выбран новый походный атаман, Тимофей Иванович Доманов, бывший майор Красной армии. Человек добрый и совестливый…»

В 44-м Доманову было уже 57 лет. Первую мировую он закончил в чине прапорщика. В Гражданскую дослужился до сотника. При эвакуации из Новороссийска тяжело заболел тифом и попал в плен. С 1922 по 1925 год отбывал срок в Соловецких лагерях особого назначения. Затем поселился в Донбассе, где работал шахтером. С 1928 года работал горным техником. Неоднократно арестовывался. В 1934—1937 годах отбывал срок в Ейской тюрьме за «экономический саботаж». После работал в Пятигорске начальником снабжения на электростанции. В 1940 году был арестован «за экономическую контрреволюцию». Получил 10 лет ИТЛ с поражением в правах на 5 лет. Содержался под Ростовом. С начала августа 1942 года проводил набор в казачьи добровольческие отряды. С ноября формировал казачью полусотню. До февраля 1943 года командовал ею при германской полевой комендатуре. Но это не вся биография Доманова. В ней было еще и другое. В 1937 году его завербовал Пятигорский отдел НКВД. В результате этой работы Доманов донес на своего брата, который вел антисоветские разговоры. Брата арестовали.

В августе 1942 года Доманов получил задание от заместителя начальника горотдела НКВД остаться в Пятигорске и выявлять активных предателей с целью последующей ликвидации. А в 1945 году Доманов предал и свой Казачий стан. Зная заранее о выдаче, он повлек за собой не только советских граждан, но и эмигрантов. И всего-то за обещанное помилование!

В сентябре 1942 года перешедший на сторону противника генерал Власов подписал первую листовку, призывающую к борьбе против сталинского режима. Следующим шагом на этом пути стало воззвание «Русского комитета», или так называемая Смоленская декларация, разработанная отделом пропаганды ОКВ.

Мнимый комитет, в частности, провозглашал:

а) свержение Сталина и его клики, уничтожение большевизма;

б) заключение почетного мира с Германией;

в) создание в содружестве с Германией и другими народами Европы «новой России без большевиков и капиталистов».

Целью этого документа было призвать красноармейцев и всех русских людей к переходу на сторону «действующей в союзе с Германией Русской освободительной армии».

А затем началась пропагандистская компания в лагерях военнопленных и на оккупированных территориях. Теперь советских граждан вербовали в ряды Русской освободительной армии. О том, как это происходило, известно из разведсообщения Центрального штаба партизанского движения.

Приезжавшие в лагеря военнопленных пропагандисты после бесед с военнопленными о сущности и задачах власовского движения зачисляли всех желающих в списки личного состава РОА и тут же, на глазах у других военнопленных, выдавали им обмундирование и солдатский паек. Если же желающих по каким-то причинам не находили, то вербовщики по собственному усмотрению отбирали необходимое количество человек, не считаясь с их желанием.

Точно так же активно вербовали в РОА и среди населения оккупированных территорий. В каждом районном центре, в каждом крупном городе были созданы общества, комитеты и комиссии, занимавшиеся вербовкой в РОА.

За вступление в «Армию Власова» агитировали не только молодежь, но и людей старших возрастов. И если в четырех районах Ленинградской области в РОА вступило около 80 человек, большей частью ранее осужденных советской властью, а в Пскове служить в этой армии изъявило желание около 20 человек, то в Псковских лагерях военнопленных после агитации набралось аж 200 человек.

«Власовскому движению» была целиком посвящена директива начальника Центрального штаба партизанского движения. Там подчеркивалось, что личный состав подразделений власовцев в своем большинстве прибывает из лагерей военнопленных. Политико-моральное состояние рядового состава — неустойчивое, большинство «власовцев» завербовалось из-за желания вырваться из голодных лагерей военнопленных. Учитывая это, гестапо насадило среди личного состава подразделений густую сеть своей агентуры. Из опросов перебежчиков стало известно, что примерно на 10 человек гестапо вербовало одного агента.

В частях за проступок одного солдата ответственность несло все подразделение. Установлением круговой поруки немцы связывали людей и достигали установления известной дисциплины.

Имелось много примеров перехода на сторону партизан крупных подразделений «власовцев», в т.ч. и командного состава.

«Власовцы» — это не политическое течение, а мероприятие, целиком инспирированное гитлеровцами, имевшее целью вызвать гражданскую войну на оккупированной территории Советского Союза. Эту затею фашистских захватчиков и их агентуры население оккупированных районов встретило организованным отпором, скрываясь от проводимых мобилизаций: население массами уходило в леса, в партизанские отряды…

Единственным кадровым органом и учебным центром «власовцев» стала Дабендорфская школа РОА, или «Отдел восточной пропаганды особого назначения».

Основной задачей школы считалась подготовка групп пропагандистов при 100 дивизиях вермахта на Восточном фронте и в лагерях военнопленных, находившихся в ведении ОКВ — ОКХ.

Готовила эта школа и офицерские кадры для Русской освободительной армии. Через Дабендорф с 1943 года по 1945 год прошло до 5000 человек.

Первые слушатели прибыли на курсы из лагеря Вульхайде 28 февраля 1943 года. Три роты школы привели к присяге и с 1 марта начали готовить по специально разработанной для этого программе.

Впоследствии школа РОА включала 5 курсантских рот, взвод резерва, хозвзвод, санчасть и клуб.

Постоянный персонал школы насчитывал 54 офицера, 11 унтер-офицеров, 44 рядовых.

Все они были одеты в обмундирование вермахта с русскими полевыми погонами, кокардой и эмблемой РОА на левом рукаве.

Учебная программа школы включала:

— методику и практику пропагандистской деятельности;

— политические занятия на тему: «Германия», «Россия и большевизм», «Русское освободительное движение»;

— строевую и физическую подготовку;

— и с конца 1943 года — стрелковую подготовку. Известно, что второй набор в Дабендорфскую школу РОА

(с 31 марта по 14 апреля) дал некоторый сбой. Сорок из тысячи курсантов, набранных из военнопленных, увидевших подлинное отношение немцев к русским, предпочли вернуться обратно в лагеря.

Благодаря этой школе одновременно при немецких дивизиях были созданы группы русских пропагандистов в составе 5 офицеров и 15 унтер-офицеров и рядовых — так называемые «группы перехвата», которые должны были вести через линию фронта агитацию за переход красноармейцев на сторону РОА.

В пунктах сбора военнопленных и в пересыльных лагерях создавались «русские подразделения обслуживания» в составе 1 офицера, 4 унтер-офицеров и 20 рядовых РОА каждое.

О работе таких вот пропагандистов очень интересно написал Ю.В. Владимиров.

«После обеда я надумал полежать, но это не удалось: в барак неожиданно пригнали около 50 пленных из соседних бараков, из-за чего стало очень тесно, — вспоминал он. — Многим пришедшим пришлось стоять в проходах между нарами. Вслед появились немецкий офицер в звании капитана, пожилой мужчина в гражданской одежде и молодой человек в немецком офицерском пехотном обмундировании, но с “русскими” знаками отличия. За ними вошли старший полицай, как всегда, с нагайкой, и средних лет военнопленный. Все они уселись на стульях и скамейках, после чего старший по бараку предоставил слово пришедшему военнопленному. Он оказался руководителем группы агитаторов. Этот руководитель объявил негромким голосом об открытии собрания военнопленных блока IV и представил собравшимся пришедших “высоких” лиц из Особой команды. В начале своей речи он сказал, что вчерашний день на нашей многострадальной Родине считался великим праздником Октябрьской революции. Она должна была, по замыслу ее организаторов — Ленина и Троцкого, — принести народу мир, социализм, свободу и жизнь в достатке. Земля должна была принадлежать крестьянам, а заводы и фабрики — рабочим. Далее оратор отметил, что всего этого не случилось. Сталин повел страну совсем не так, как предполагал Ленин. Сталин выгнал из страны и уничтожил Троцкого, установил в государстве жестокий диктаторский режим, расстрелял почти всех соратников Ленина, отнял у крестьян полученную ими после революции землю, загнав их в колхозы и совхозы, довел до голодной смерти население в Поволжье и на Украине, вернул крепостное право. Он первым начал войну с Германией, из-за чего и мы, собравшиеся здесь, мучаемся в плену, а наши товарищи на фронтах гибнут массами и истекают кровью. В тылу терпит великие муки гражданское население. Необходимо избавить Родину от Сталина и его приспешников. И это мы можем сделать лишь с помощью Германских вооруженных сил, которые уже близки к победе. После победы мы договоримся с руководством Германии о дальнейшем устройстве нашего государства, следуя принципам, которых придерживался Ленин. Поэтому в данное время нашей первоочередной задачей является всяческая поддержка усилий Германии в борьбе с ненавистным всему народу сталинским режимом. Для этого желательно, чтобы мы вступили в создаваемую генералом А.А. Власовым Русскую освободительную армию (РОА), либо в национальные или немецкие подразделения. Всех желающих сделать это оратор пригласил заходить к нему для записи по рабочим дням.

Многих слушателей, включая и меня, будущее нашей страны, которое можно было представить себе из выслушанной речи, вполне устраивало, и за это вроде стоило бороться с оружием в руках. Позже мой знакомый повар сказал, что подобного рода речами Особая команда лагеря обманывает военнопленных, чтобы легче было вербовать их в антисоветские войсковые формирования. И, между прочим, несколько пленных в лагере, то ли поддавшись этой агитации, то ли по своему убеждению или из-за невозможности выносить голод и другие мучения в плену, подали тайком от своих товарищей заявление о зачислении их в РОА. После этого их скоро уводили и незаметно для других пленных увозили из лагеря».

Набор «добровольцев» в РОА назывался не иначе как вербовочными мероприятиями. Имелся «Приказ о проведении вербовочных мероприятий» в связи с кампанией Гитлера — Власова. Содержание его сводилось к следующему:

1. Вербовка добровольцев для русской освободительной армии является согласно приказу рейхсфюрера СС неотложным мероприятием; она проводится пропагандистами по приказу высшего руководителя СС и полиции в Норвегии и по согласованию с комендантом зоны военнопленных.

2. Пропагандист имеет задание принять в письменном виде заявления добровольцев и занести таковых в список.

Список должен содержать:

а) имя, фамилию,

б) дату рождения,

в) № военнопленного.

3. По выполнении вербовочной кампании пропагандист выезжает в шталаг 303, где сдает заявления и списки. Явка до 5.XII. 44 г.

4. Желательно немедленно организовать в лагерях отдельное размещение добровольцев.

5. Предлагается всем немецким учреждениям оказывать пропагандистам содействие и устранить все встречающиеся затруднения.

У Георгия Павловича Терешонкова свое мнение о «Власовской армии». В частности, он говорит: «Эту армию сейчас называют изменнической, но я знаю ее состав неплохо и скажу другое… Многочисленную армию так называют неверно; это как назвать Гитлера изменником Советской армии, когда он был просто враг. Армия Власова состояла на 70% из убежденных врагов коммунистического строя, которые сражались на Восточном фронте лучше немцев, на 25% эта армия состояла из случайных людей, которые рассуждали так: “Не умереть бы сегодня с голоду, а завтра будь что будет…” Процентов на пять армия состояла из людей, которые решили воспользоваться оружием и с оружием в руках бежать и перейти на Советскую сторону. К этим 5% мы относили нашу группу…»

9 января 1945 года начальник политического управления 1-го Украинского фронта генерал-майор Ф.В. Яшечкин докладывал вышестоящему командованию о показаниях перебежчика — русского добровольца в составе германской армии: «Доношу показания перебежчика — солдата 3-й роты 177 пп 213 пд Сапина Михаила Егоровича, русского по национальности, уроженца Грайворонского района Курской области, 1924 года рождения, вступившего в немецкую армию в июне 1942 года, о русских в немецкой армии: «Я не знаю, каково положение в других частях, но в 1977 пп 217 пд русских я встречал довольно часто. До недавнего времени они служили в основном в обозах (ротных, батальонных, полковом) и других тыловых частях. Значительная часть обозников — русские. Одни из них — бывшие военнослужащие Красной армии, попавшие в плен к немцам, другие, как я, мобилизованы немцами. В обозе 7-й роты 177 пп было 8 русских, в обозах других рот — примерно столько же.

В связи с большими потерями, понесенными дивизией в боях под Сандомиром, русских стали переводить из обоза на передовую. Меня перевел в 8-ю роту. Кроме меня, перевели еще 6 русских: Лизуна (из Кировоградской обл.), Беляка (из Днепропетровской обл.), Хвастовца (из Киевской обл.), Кулева (Курск) и др. В 8-й роте нас разбили по разным взводам и отделениям.

Питание и обмундирование мы получали то же самое, что и немцы. Наравне с ними мы получали в день 600 грамм хлеба, 40 грамм масла или маргарина, 120—130 грамм колбасы или консервов. В сумерках привозят горячую пищу. Зимнего обмундирования еще никто не получил. Выдали лишь по две пары бурок на отделение, чтобы стоять на посту.

Из разговоров с другими русскими я знаю, что они были бы не прочь перебежать, но все убеждены, что здесь их расстреляют. Недавно я слышал разговор солдат о том, что на этот участок ожидается прибытие двух полков власовцев».

У нас часто отдельные историки говорили, а уж тем более писали о массовом коллаборационизме в СССР. Современные, и по большей части молодые исследователи, причиной этому называют социально-политические предпосылки, сложившиеся накануне, и особенно в первые месяцы Великой Отечественной войны.

Толчком же к развитию этого явления, по их мнению, послужило крайне неудачное для советского руководства начало войны с Германией.

Кроме оккупации части территории Советского Союза, стратегической инициативы Германии в 1941 году, когда Красная армия несла катастрофические потери и отступала на восток, якобы сказались сталинские репрессии 30-х годов, разорительная коллективизация, голод 1932—1933 годов, гонения на церковь и советизация присоединенных в 1939—1940 годах территорий. Вот почему среди военнослужащих Красной армии стали отмечаться многочисленные факты дезертирства, пораженческие настроения, а также случаи перехода на сторону врага. Одной из причин сдачи в плен бойцов и командиров Красной армии называют их антисоветские убеждения. Другой причиной — угрозу военного трибунала и расстрела за какие-либо нарушения приказов и т.п.

Все же всем этим фактам, на мой взгляд, действительно имевшим место, никаким образом нельзя приписывать массовость, о которой говорят эти историки.

То же самое и о предательстве среди советских военнопленных нельзя говорить как о массовом явлении.

Иначе как бы советский народ смог выиграть эту самую страшную и бесчеловечную войну за всю историю мировой цивилизации? Нельзя никогда забывать о том, что Великая Отечественная война была справедливой. Наш народ, наши предки обороняли свою землю от оккупантов, защищали ее от расизма. Но как бы они победили, если кругом были трусы, дезертиры и предатели?

Если для некоторых из военнопленных их горькая судьба (голод, холод, болезни, побои, расстрелы) все же сыграла свою роль в решении перейти на сторону врага, прежде всего с целью улучшить свою собственную жизнь, если для некоторых из них, возможно, действительно ненавидящих существующий в Советском Союзе режим, не имелось выбора: или — или, то для большинства военнопленных сам факт перехода на сторону врага был, по меньшей мере, невозможен. Предательство и предателей там открыто презирали. И когда катастрофа Германии под Сталинградом стала известна каждому военнопленному, то тогда в победу своего Отечества поверили если не все, то почти все советские бойцы и командиры, находящиеся в плену.

Это достаточно легко подкрепляется цифрами.

Например, если генерал вермахта Б. Мюллер-Гиллебранд в своем исследовании называет цифру восточных формирований к концу 1943 года в 520—620 тысяч, а начальник Генштаба ОКХ генерал-полковник К. Цейцлер указывал летом 1943 года на цифру «добровольцев» в 360 тысяч, то современные историки определяют численность граждан СССР на службе врага всего (хиви, вспомогательная полиция, вермахт, СС и т.д.) в 1,3—1,5 млн. человек (О.В. Романько), в 1 178 000 (СИ. Дробязко), более чем в миллион (К.М. Александров).

Однако, по данным Комиссии по реабилитации жертв политических репрессий при Президенте РФ, за годы войны в составе строевых и нестроевых формирований германской армии и полиции служило 250—300 тысяч советских граждан.

Где же истина?

К 1 марта 1946 года было репатриировано 4 199 488 советских граждан. 2 660 013 из них гражданские и 1 539 475 — военнопленные. Из данных категорий было передано в распоряжение НКВД СССР: гражданских лиц — 46 740, или 1,76%, и 226 127 военнопленных, или 14,69%. То есть это именно те, кто был подвергнут репрессиям после фильтрации, как власовцы и другие пособники оккупантов.

Так откуда у современных историков набирается миллион и более?

На этот вопрос ответить достаточно легко.

Остановимся на примере Русского корпуса генерал-лейтенанта Б.А. Штейфона.

Это корпус, который нес службу на Балканах и под конец войны успел войти в состав Русской освободительной армии генерала Власова. В нем насчитывалось 11 197 человек, а прошло через его ряды и того больше — более 17 тысяч чинов. Служили в Корпусе в основном белоэмигранты. География принадлежности воинов достаточна широка: Румыния, Сербия, Болгария, Венгрия, Хорватия, Греция, Польша, Латвия, Германия, Италия, Франция. Представителей же советской России, или военнопленных, через ряды корпуса прошло всего 314 человек.

При этом в годы войны Корпус потерял: убитыми и умершими — 1132 человека, ранеными — 3280, без вести пропавшими — 2297, самовольно убывшими — 1057 и эвакуированными по болезни и увольнению — 3740.

То же самое мы могли бы сказать и про некоторые другие формирования «добровольцев». Нельзя не учитывать и ротацию: «добровольцы» нередко переходили из одного подразделения в другое. Нельзя забывать и о том, что некоторые «добровольцы», не успев устроиться у немецких хозяев, тут же перебегали обратно, на свою сторону. И нередко целыми подразделениями. Как можно было их подсчитать?

В данном случае историки плюсуют абсолютно все и всех. Им необходимо как можно больше противников «сталинского режима», иначе как докажешь проблему массовости коллаборационизма граждан Советского Союза.

Но тогда как же объяснить 272 867 репрессированных граждан СССР за сотрудничество с противником в годы войны из 4 199 488 человек, вернувшихся из-за границы?

Остальных, что же, Сталин простил лично?