Плен. Жизнь и смерть в немецких лагерях

ВТОРАЯ УДАРНАЯ И ПЛЕН

Илья Григорьевич Эренбург на фронт выехал 5 марта 1942 года по Волоколамскому шоссе. Сидя в машине, он впервые увидел развалины Истры и Ново-Иерусалимского монастыря. Проехав через Волоколамск, он остановился возле Лудиной горы. Там, в избе, где размещался командный пункт 20-й армии, он впервые встретился с Власовым.

Позднее Эренбург вспоминал: «Он меня изумил прежде всего ростом — метр девяносто, потом манерой разговаривать с бойцами — говорил он образно, порой нарочито грубо и вместе с тем сердечно. У меня было двойное чувство: я любовался, и меня в то же время коробило — было что-то актерское в оборотах речи, интонациях, жестах.

Вечером, когда Власов начал длинную беседу со мной, я понял истоки его поведения: часа два он говорил о Суворове, и в моей записной книжке среди другого я отметил: “Говорит о Суворове, как о человеке, с которым прожил годы…”»

Ровно через два дня, поздним вечером 8 марта 1942 года генерал Власов переступил порог кабинета Сталина. Это была та самая, вторая встреча с вождем. В этот раз его вызвали по случаю назначения на Волховский фронт заместителем командующего. Дела там шли неважно.

А 10 марта Андрей Андреевич вылетел на «Дугласе» из Москвы в Малую Вишеру.

Приезд генерала Власова на Волховский фронт весьма красочно описал в своем дневнике корреспондент газеты К. Токарев: «Генерал Власов, громадный, похожий на вздыбленного медведя, в окулярах на широком носу, со скуластым лицом “пещерюги” (так прозвали его солисты нашего ансамбля)…»

Было известно, что командующий фронтом К.А. Мерецков на совещании «пожаловался», что он не просил Власова к себе заместителем. Но Ставка настояла, прислав его для «применения опыта подмосковной победы». Отношения командующего со своим новым заместителем явно не сложились. Это были совершенно разные фигуры.

Вот что напишет о Власове Мерецков: «На этом же самолете на должность заместителя командующего войсками Волховского фронта прилетел генерал-лейтенант А.А. Власов. Его прислала Ставка… А пока скажу лишь, как он вел себя в течение тех полутора месяцев, когда являлся моим заместителем. По-видимому, Власов знал о своем предстоящем назначении. Этот авантюрист, начисто лишенный совести и чести, и не думал об улучшении дел на фронте. С недоумением наблюдал я за своим заместителем, отмалчивавшимся на совещаниях и не проявлявшим никакой инициативы. Мои распоряжения Власов выполнял очень вяло. Во мне росли раздражение и недовольство. В чем дело, мне тогда не было известно. Но создалось впечатление, что Власова тяготит должность заместителя командующего фронтом, лишенная ясно очерченного круга обязанностей, что он хочет получить “более осязаемый пост”».

Тогда-то Андрея Андреевича назначили тактическим советником (консультантом) 2-й ударной армии. Ему дали возможность и проявить себя, и наконец-то заняться делом.

В начале апреля Власов работает во главе комиссии фронта в этом объединении. Трое суток члены комиссии беседуют с командирами, политработниками и бойцами. 8 апреля он подписывает акт, после которого командующий армией Клыков скажет свое пророческое слово: «Все».

Пятидесятичетырехлетний генерал Николай Кузьмич Клыков принял 2-ю в ночь на 10 января 1942 года. К середине апреля в условиях крайнего напряжения на самом тяжелом участке фронта командарм серьезно заболел. Его отправили в тыл. Соответственно, встал вопрос о новом командующем на время болезни Клыкова. И вот тут-то Мерецков, что называется, «подсобил».

Из записи переговоров по прямому проводу командующего Волховским фронтом с командованием 2-й ударной армии:

Член Военного совета Зуев: «На эту должность кандидатур у нас нет. Считаю необходимым доложить Вам о целесообразности назначения командующим армией генерал-лейтенанта Власова».

Власов: «Временное исполнение должности командующего армией необходимо возложить на начальника штаба армии полковника Виноградова».

Мерецков и Запорожец (Власову): «Считаем предложение Зуева правильным. Как вы, товарищ Власов, относитесь к этому предложению?»

Власов: «Думаю, судя по обстановке, что, видимо, придется подольше остаться в этой армии. А в отношении назначения на постоянную должность, то, если на это будет ваше распоряжение, я его, конечно, выполню».

Мерецков: «Хорошо, после нашего разговора последует приказ».

Так Власову «помогли» не вернуться в штаб фронта и показать себя на «привычной» и «хорошо освоенной» должности командующего армией, в командование которой он вступил 15 апреля, а с 20 апреля 1942 года Ставка своей директивой № 170282 «утвердила назначение заместителя командующего войсками Волховского фронта генерал-лейтенанта Власова командующим 2-й ударной армией по совместительству».

Несмотря на то что 2-я ударная армия находилась в весьма критическом положении и Власов знал об этом, все же он надеялся именно на временное командование до выздоровления Клыкова. Более того, не стесняясь, говорил, что в случае успешного наступления на Любань он станет командующим фронтом, а Мерецкова отзовут в Ставку.

Войска 2-й ударной армии к середине марта вклинились в оборону немцев на глубину 60—70 км и захватили большой лесисто-болотистый район между железными дорогами Чудово — Новгород и Ленинград — Новгород. Передовые части армии подошли к оборонительной позиции немцев на подступах к Любани. Всего 15 км отделяло их от города и 30 км — от войск 54-й армии, наступавших с севера. Однако растянувшись на фронте до 140 км и не имея резервов, 2-я ударная армия практически оказалась не в состоянии развивать дальнейшее наступление. Скованная крупными силами противника, 2-я ударная была вынуждена перейти к обороне и отбивать контрудары противника на своих флангах. Кроме того, начавшееся в конце марта резкое потепление сильно затруднило маневр войсками. Таяли снежные дороги, портились грунтовые пути, проложенные через болотистые участки. Снова возникли перебои со снабжением, ощущался серьезный недостаток в боеприпасах, горюче-смазочных материалах, вооружении и продовольствии. Нарушилась связь и управление войсками.

10 дней упорных и затяжных боев, начиная с 14 января, понадобилось войскам 2-й ударной армии, чтобы овладеть Мясным Бором и отбросить противника к западу 25 января на 12 километровом участке в образовавшуюся брешь командующий фронтом ввел 13-й кавалерийский корпус, который вскоре добился значительного успеха. Вместе с ним продвигались части 2-й ударной в сторону Любани, Глубочки, ст. Чолово и Глухой Керести, охватывая небольшой частью своих сил с юго-запада чудовскую группировку противника. С этого момента основные усилия фронта были перенесены к месту развивающегося прорыва. К Мясному Бору подошли внутренние фланги 52-й и 59-й армий, основной задачей которых теперь стали обеспечение горловины прорыва и расширение ее в сторону Чудова и Новгорода.

Войдя в прорыв, 13-й кавалерийский корпус быстро продвигался в северо-западном направлении. Обходя укрепленные позиции и опорные пункты противника, его дивизии все более приближались к Октябрьской железной дороге.

Войска 2-й ударной армии и 13-го кавалерийского корпуса, пройдя вперед до 50 километров на Любанском направлении, встретили ожесточенное сопротивление введенных в сражение резервов противника.

Ширина прорыва непосредственно по западному берегу реки Волхов достигала 25 км, но в районе Мясного Бора она равнялась всего лишь 3—4. За пять дней 13-й кавалерийский корпус и соединения 2-й ударной армии углубились в расположение противника на 40 км, перерезав железную дорогу Ленинград — Новгород.

Пока наступление велось в северо-западном направлении (где силы противника были незначительны), продвижение шло успешно. Но стоило кавалеристам повернуть на северо-восток на Любань, как тут же темпы наступления начали падать в связи с возрастающим сопротивлением противника. Возникшие трудности с управлением (район наших войск увеличивался, а плотность боевых порядков уменьшалась) заставили командующего фронтом создать временные оперативные группы.

В конце января 1942 года командованию Волховским фронтом стало ясно, что задача по разгрому основных сил 18-й армии противника на подступах к Ленинграду встречными ударами Волховского и Ленинградского фронтов перспективы не имеет.

Развивая наступление, 2-я ударная армия узким клином продвинулась на 70—75 км, глубоко охватив с юго-запада любанско-чудовскую группировку противника. До Ленинграда оставалось 50 км, до 54-й армии Ленинградского фронта еще меньше — 44 км.

Трезво оценивая сложившуюся ситуацию, генерал Мерецков предложил Ставке все усилия Волховского фронта сосредоточить на овладении Любанью и Чудовом. Ставка согласилась с этим предложением.

И хотя большая операция в силу сложившейся обстановки превратилась в ограниченную Любанскую, однако и она имела важное значение для обороны Ленинграда.

В феврале 2-я ударная лишь увеличила ширину фронта вклинения с 12—15 км до 35—47 км. Успехи по расширению прорыва закончились. Наступление армии хоть и развивалось, но не в том направлении — удаляясь от железнодорожной линии на Ленинград. Враг усиливал оборону. Войска Ленинградского фронта из-за недостатка сил и вовсе не имели продвижения. Освободить Любань не удавалось.

21 апреля 1942 года Ставка приказала с 24 часов 23 числа объединить Ленинградский и Волховский фронты в единый Ленинградский фронт в составе двух групп — Ленинградского и волховского направлений.

А 24-го апреля генерал армии Мерецков докладывал в Ставке: «2-я ударная армия совершенно выдохлась. В имеющемся составе она не может ни наступать, ни обороняться. Ее коммуникации находятся под угрозой ударов немецких войск. Если ничего не предпринять, то катастрофа неминуема».

Уже 30 апреля наступление на Любанском направлении пришлось прекратить. Новый командующий Ленинградским фронтом генерал-лейтенант М.С. Хозин Любанскую операцию планировал провести во второй половине мая.

В мае же противник продолжал усиливать свои группировки на флангах прорыва 2-й ударной армии. В этих условиях Ставка приказала отвести 2-ю ударную армию из занимаемого ею района, однако Хозин был не согласен. У него имелся другой план. И это при том, что «…какие бы положения ни занимала армия во фронтовой операции, обеспечение флангов должно являться всегда предметом особого внимания со стороны командующего армией и его штаба…»

И когда с севера над 2-й ударной армией нависла крупная немецкая группировка, Ставка неоднократно требовала от генерала Хозина отвести войска армии на рубеж р. Волхов, но штаб фронта опоздал. Необходимые распоряжения были отданы лишь 25 мая, а через несколько дней основные коммуникации снабжения армии оказались перерезаны. 30 мая 1942 года немцы заметили отход 2-й ударной армии и перешли в наступление, а 2 июня противник вторично закрыл коридор, осуществив полное окружение.

3 июня A.M. Василевский отправил командующему Ленинградским фронтом следующую телеграмму: «Действия по уничтожению противника в районе Спасская Полисть и Приютина проводятся Вами крайне медленно. Противник Вами не только не уничтожается, а, наоборот, перейдя к активным действиям, преградил пути отхода 2-й ударной армии, так как разгадал Ваш маневр по ее выводу. Попытки войск фронта пробить брешь в боевом порядке противника оказываются малоуспешными. Основной причиной этого нужно считать не только медлительность Ваших мероприятий, но и вывод сил по частям вместо удара всеми силами 2-й ударной армии…

Промедление и нерешительность в этом деле чрезвычайно опасны, ибо все это дает противнику возможность изо дня в день сильнее закрепляться на перехваченных им путях отвода 2-й ударной армии».

И все-таки, как получилось, что 2-я ударная армия оказалась в окружении?

Еще в апреле генерал Хозин вывел в резерв фронта три дивизии 6-го гвардейского стрелкового корпуса и 378-ю стрелковую дивизию. Немцы умело воспользовались этим. Они построили узкоколейную железную дорогу в лесу западнее Спасской Полисти и практически беспрепятственно стали накапливать войска для удара по коммуникациям 2-й ударной армии Мясной Бор — Новая Кересть. Штаб фронта оборону коммуникаций 2-й армии не усилил. Ее северную и южную дороги прикрывали слабые стрелковые дивизии 52-й и 59-й армий, вытянутые в линию без достаточных огневых средств на недостаточно подготовленных оборонительных рубежах.

Прикрывающая южную дорогу 372-я сд к этому времени занимала участок обороны с боевым составом в 2796 человек и протяженностью 12 км, а 65-я сд, прикрывающая северную дорогу, занимала с боевым составом в 3708 человек участок протяженностью 14 км. Именно против 372-й дивизии противник сосредотачивал свои главные силы, но, к сожалению, мер к усилению обороны принято не было, хотя резервы у фронта на тот момент имелись.

4 июня в 00 ч 45 мин командующий 2-й ударной армией генерал Власов докладывал: «Ударим с рубежа Полисть в 20.00 4 июня. Действия войск 59-й армии с востока не слышим, нет дальнего действия артогня».

До 4 июня горловина мешка существенно сузилась, а 5 июня встречными ударами 2-й и 59-й армий был пробит узкий коридор до 800 м, по которому и выходили войска 2-й ударной армии. Практически за сутки для окруженной армии успели подвезти продукты и эвакуировать часть раненых, а дальше противнику все же удалось смять боевые порядки 2-й ударной и ворваться в них с запада. 6 июня горловина мешка была перекрыта полностью. Семь дивизий и шесть бригад оказались в окружении.

8 июня Ставка приказала разделить войска Ленинградского фронта на два самостоятельных фронта. Мерецков снова вернулся на Волховский вместо Хозина.

К 21 июня соединения 2-й ударной армии (35—37 тыс. человек) в количестве восьми стрелковых дивизий и шести стрелковых бригад с тремя полками РГК (100 орудий), а также с 1000 автомобилей сосредоточились на площади 66 км.

С 21 на 22 июня части 59-й армии прорвали оборону противника в районе Мясного Бора и образовали коридор шириной до 800 м. Для удержания этого коридора части армии развернулись фронтом на юг и на север, заняли боевые участки вдоль узкоколейной железной дороги. 23 июня противник, форсировав р. Кересть, зашел во фланг, вклинился в наши боевые порядки и повел наступление на командный пункт армии в районе Дровяное поле.

На защиту КП армии в бой была брошена рота особого отдела в составе 150 человек.

Еще 22—23 июня командование 2-й ударной армии, организуя выход частей из окружения в образовавшийся коридор, почему-то не рассчитывало на выход с боем и не приняло мер к укреплению и расширению основной коммуникации у Спасской Полисти.

Чтобы обеспечить выход частей 2-й ударной армии, оставшихся за линией фронта, командование фронта подготовило новый встречный удар войск 59-й армии с востока и 2-й ударной армии с запада вдоль узкоколейной дороги. Атака готовилась на 23 часа 23 июня. Но из-за сильнейшей бомбардировки с воздуха боевых порядков войск и штаба 2-й ударной армии мероприятия по занятию исходного положения для атаки были сорваны.

В ночь на 24 июня в 23.30 войска 2-й ударной армии начали движение. Навстречу им вышли танки с десантом пехоты 29-й танковой бригады. Артиллерия 59-й и 52-й армий обрушилась на врага. Противник в ответ открыл ураганный артиллерийский огонь, и над районом боевых действий заработала немецкая бомбардировочная авиация.

Как известно, командование 2-й ударной армией Власов принял в середине апреля. Однако уже в марте он стал ее тактическим советником. До трагедии во второй половине июня его командование войсками армии продолжалось три месяца. В сущности, за этот небольшой период времени он должен был суметь «врасти» в обстановку и владеть ею. Следовательно, он был обязан нести всю полноту ответственности за все принимаемые решения штаба 2-й ударной армии.

Но все дело в том, что Власов до определенного момента был совершенно спокоен. Он прекрасно понимал, что исполняет обязанности командующего армией временно, по совместительству.

Об уверенности Андрея Андреевича и его спокойствии говорят практически все написанные им письма. 26.4.1942 г.: «…Не поверишь, как я поправился, это, видимо, от старости, крепко поседел (много седины в башке стало) и полысел, а здоровье крепкое. Ничего не болит. Зубы в порядке. Одним словом, крепко поправился, пополнел и закалился».

17.5.1942 г.: «Одно скажу: ведь недаром я получил звание генерал-лейтенанта и орден Красного Знамени, и я два раза лично беседовал с нашим великим вождем. Это, конечно, так не дается. Тебе уже, наверное, известно, что я командовал армией, которая обороняла Киев. Тебе также известно, что я также командовал армией, которая разбила фашистов под Москвой и освободила Солнечногорск, Волоколамск и др. города и села, а теперь также командую еще большими войсками и честно выполняю задания правительства и партии и нашего любимого вождя тов. Сталина».

«Меня наш великий вождь послал на ответственное задание, и я его скоро, очень скоро выполню с честью…Скоро все же фашистам на этом участке конец».

То есть с возвращением Клыкова Власов надеялся вернуться к своим обязанностям заместителя командующего войсками фронта. Но он не думал о том, что это «временное состояние» приведет к трагедии не только его армии, но и личной. Сложная обстановка, которая ежечасно менялась в худшую сторону, деморализовала Андрея Андреевича. Он запаниковал, понимая всю трагедию случившегося. Об этом говорят все донесения его штаба. Это было третье его окружение. Казалось бы, можно привыкнуть. Но нет! Все дело было в должности, которую он потерял буквально из-за обстоятельств…

«Власов был человек природного ума, достаточно компетентный в военных вопросах, честолюбивый и потому карьерный, льстивый с вышестоящими и безразличный к подчиненным», — писал В.О. Богомолов. Но я бы еще добавил — начитанный. Именно начитанность придавала ему в глазах окружающих компетентность. А как иначе?

Профессор Павел Завлин о генерале Власове услышал из уст своего покойного тестя, полковника запаса Зиновия Марковича Гутина, умершего в 1968 году. В апреле 1942 года его назначили в разведотдел 2-й ударной армии.

«В течение двух с половиной месяцев мой тесть непосредственно общался с этим человеком и хорошо его изучил. (…) Итак, каким человеком был Власов по воспоминаниям моего тестя?

Он был честолюбив и идеологически беспринципным, заботился только о себе, о своей карьере. Каждое утро тесть докладывал военную обстановку. Командующий частенько был небрежно одет (пуговицы мундира расстегнуты или мундир накинут на плечи), а перед ним стоял подчиненный по стойке “смирно”. Быт у него был организован со вкусом, имел личного повара — молодую симпатичную женщину, по совместительству “фронтовую жену”. Когда его армия попала в окружение, он как-то сразу растерялся и сник, практически потерял управление войсками. К этому времени стало известно, что немцы перешли в мощное наступление на юге страны. Военная обстановка была крайне тревожная, по рассказам тестя, еще более сложной и опасной, чем летом — осенью 1941 года. Власов часто заводил разговоры с тестем о положении дел на фронтах, и чувствовалось его упадническое настроение, которое тесть не разделял. Но перед другими людьми он держался, не делился своими мыслями. Власов понимал, что его военная карьера у Сталина закончена. Второй раз Сталин его не простит…»

Кстати сказать, адъютант Власова Кузин отмечал у своего командующего вспыльчивость и грубость к своим подчиненным. «Бывали случаи, когда не только он изругает начальника отдела, а форменным образом выгонял из кабинета, — писал он на допросе в контрразведке. — Власов очень самолюбив, считал, что только он способен и может работать, а остальных командиров без стеснения называл лодырями и дармоедами, такое отношение было у него к командирам в 20-й армии и во 2-й ударной армии.

Власов очень щедрый на государственные средства для расходования на свои личные нужды и экономил свои личные средства.

Власов, работая в 20-й армии, считался, уважал и хорошо отзывался как о военном работнике только о начальнике штаба армии генерал-майоре Сандалове.

Успехи 20-й армии под Москвой по разгрому немцев вскружили ему голову и особенно после того, как он был вызван в Москву. После приезда из Москвы при встрече с командирами дивизий, а также тем, кто к нему приезжал, он рассказывал, что был у тов. Сталина, что его приняли хорошо и что он внес ряд предложений, которые тов. Сталин одобрил. Этим самым разговором он давал понять, что с ним считаются, что слово его закон, и при крупных разговорах с подчиненными он употреблял выражение, что он может “с землей смешать”. К подчиненным Власов был очень требовательный, а иногда жесток, это создавало видимость, что он дисциплинированный, но всему этому противоречило его отношение к начальникам, вышестоящим над ним.

Я слышал разговор Власова по прямому проводу с командующим фронтом тов. Жуковым. По разговору я понял, что тов. Жуков ругал Власова. Власов разговаривал вызывающе и бросил реплику: “Может, армию прикажете сдать?” — а потом добавил, что он лично назначен тов. Сталиным, и когда кончился разговор, он свою злобу вылил в форме мата по адресу тов. Жукова.

Кроме того, когда поступали распоряжения из фронта и их докладывали Власову, то он смотрел поверхностно и вставлял слова, что, сидя от фронта за 100 км, можно рассуждать, а здесь надо думать. В феврале 1942 г. в 20-ю армию прибыл тов. Жуков и после своей работы принял решение остаться ночевать, а потом изменил свое решение и ночью выехал. После отъезда тов. Жукова Власов в виде шутки высказывал, что он начальнику рассказал, что штаб армии подвергается артобстрелу каждой ночью, и начальство не замедлило с отъездом.

Несколько раз я слышал, что Власов рассказывал тов. Сандалову и другим о тов. Жукове, что тов. Жуков просто выскочка, что он способностей имеет меньше, чем занимает положение, и что Власов знает тов. Жукова по работе в дивизии. Когда Власова наградили, тов. Жуков прислал поздравительную телеграмму, Власов прочел и высказал, что тов. Жуков не ходатайствовал о награждении, это помимо его сделано, что тов. Жуков помнит Власову за инспекцию дивизии».

Таким образом, вина Власова заключается прежде всего не в том, что он, как командующий 2-й ударной, сделал не все во избежание котла, а в том, что в решающий момент он потерял управление, растерялся, раскис и опустил руки!

По воспоминаниям очевидцев известно: несмотря на то что 21 июня штаб 2-й ударной армии оставил КП армии в связи с обстрелом и перешел на КП бригады в районе Мясного Бора, до 20—22 июня 1942 года 2-я ударная армия, находясь в окружении, сохранила полный боевой порядок. Соединения и части, несмотря на свою малочисленность, сдерживали натиск противника. Войска умело использовали главное преимущество окруженных: быстро маневрировали, имели организованное гибкое управление огнем и в короткие сроки создавали группировки для прорыва кольца окружения.

В окруженной армии обеспечивалась внутренняя организованность войск. Строгий контроль за соблюдением правил передвижения поддерживал дисциплину и порядок.

Все это было до тех пор, пока Военный совет, штаб и сам командующий верили в то, что окружение будет прорвано. Но боязнь, что с потерей времени неудача по деблокированию и прорыву повлечет за собой значительно более пагубные последствия и противник, нарушивший сплошной фронт обороны, на решающем направлении уничтожит армию по частям, сыграла свою роль. Генерал Власов вконец впал в состояние прострации. Внешнее спокойствие перед войсками сменялось отчаянием, банальной паникой в докладах и донесениях наверх.

«В военных архивах я отыскал и внимательно изучил 89 объяснений, рапортов и показаний бойцов и командиров — от рядовых роты охраны и штабных шоферов до полковников и генералов. Из анализа всех материалов становится несомненным, что всю последнюю, роковую для него, неделю Власов находился в полной прострации, — считал В.О. Богомолов. — Причиной этого, полагаю, явилось то, что, когда на Военном совете было оглашено предложение немцев окруженным частям капитулировать, Власов тотчас сослался на недомогание и, предложив: “Решайте без меня!” — ушел и не показывался до утра следующего дня.

Военный совет отклонил капитуляцию без обсуждения, а Власов вскоре наверняка осознал, что этими тремя словами он не просто сломал свою карьеру, но фактически подписал себе смертный приговор».

На этот счет Г. Владимов отвечал: «Однако все это было — и заседание Совета, и “Решайте без меня!” — только повестка другая. Авиационной поддержки 2-я ударная не имела, тут прав Богомолов, но, когда надо было, самолеты и прорывались, и приземлялись. Несколько их прислал Мерецков, командующий Волховским фронтом, по приказу Сталина, — эвакуировать Власова и его штаб. Насчет себя Власов решение принял, но не счел возможным приказывать штабу — ни улететь, ни остаться. Поэтому и ушел, чтобы своим присутствием ни на кого не повлиять. Решение, которое принял Совет, должно было и обрадовать его, и опечалить, как всегда бывает, когда твои коллеги показали себя людьми, но и обрекли на гибель».

Известно, что с 30 мая 1942 года питание 2-й ударной армии боеприпасами и продовольствием начало осуществляться воздухом.

Из докладной записки начальника особого отдела НКВД Волховского фронта старшего майора госбезопасности Мельникова «О срыве боевой операции по выводу войск 2-й ударной армии из вражеского окружения»: «Питание и боеприпасы в армии вышли, подвоз их воздухом из-за белых ночей и потери посадочной площадки у дер. Финев Луг, по существу, был невозможен».

Как факт, на оборонительном рубеже в районе Финева Луга 327-я стрелковая дивизия вела бои до середины июня.

Из показаний шофера генерала Власова Н.В. Конькова: «Если в первые дни окружения самолеты могли приземляться в расположении армии, то в последние дни такой возможности не стало. Самолеты “Дуглас” и У-2 обычно прилетали в ночное время и сбрасывали груз — в основном продовольствие — на парашютах. Как днем, так и ночью господство в воздухе было за немцами. Наша истребительная авиация появлялась лишь изредка, да и то с опозданием, когда немецкие бомбардировщики, закончив бомбежку нашего расположения, скрывались.

Я дважды видел ночью, как самолеты У-2, не имея прикрытия, попадали под огонь “мессершмиттов” и расстреливались в воздухе. В один раз было сбито два самолета, в другой — три».

И еще: всю вторую половину дня 22 июня немецкие бомбардировщики не улетали вообще. В воздухе безнаказанно висел разведчик противника, и войска 2-й ударной армии жестоко обстреливала артиллерия. В ночь с 22 на 23 июня немцы сбили шесть наших самолетов, пытавшихся прорваться с продовольствием и медикаментами.

Так могли ли в такой обстановке вывезти самолетом генерала Власова из окружения? Практически нет!

О том, как Власов и остатки его армии выходили из окружения, сохранилось множество свидетельств очевидцев и документов. Остановимся на некоторых из них.

Личный шофер генерала Власова Н.В. Коньков: «22 июня 1942 г. командование армии издало приказ — всеми имеющимися силами идти на штурм обороны немцев в районе Мясного Бора. Этот штурм намечался на вечер того же дня. В штурме принимали участие все: рядовой состав, шоферы, командующий армией, начальник особого отдела армии, работники штаба армии… Штурм начался часов в 9—10 вечера, но успеха не имел, так как наши части были встречены сильным минометным огнем, в результате чего штурм был отбит, а части 2-й ударной армии рассеяны.

Поэтому впоследствии организованных боевых действий уже не проводилось, и оставшиеся группы бойцов и командиров выходили из окружения самостоятельно. В штурме принимало участие 150—200 работников штаба. После того как штурм был отбит, в группе работников штаба осталось не более ста человек…

Утром 23 июня к нашей группе присоединились бойцы и командиры из частей 2-й ударной армии, в том числе генерал-майор Антюфеев и командир одной из бригад полковник Черный.

Генерал-лейтенант Власов дал распоряжение — всем оставшимся идти одной группой на север, вглубь немецкого тыла, в направлении Финев Луг, с тем чтобы лесами выйти из окружения. Как я слышал от командиров, вечером 23 июня, продвигаясь лесом на Финев Луг, мы прошли немецкую оборону и вышли в немецкий тыл.

Вечером 24 июня в лесу генерал-лейтенант Власов собрал всех бойцов и командиров и объявил, что предстоит долгий и трудный путь, придется пройти не менее 100 км по лесам и болотам, продуктов никаких не имеется и придется питаться травой и тем, что удастся отбить у немцев. Тут же Власов объявил, что, кто чувствует себя слабым, может оставаться на месте и принимать меры по своему желанию.

В тот же вечер разведка доложила, что впереди лежит большая дорога, вдоль которой идет река. После возвращения разведки генерал-лейтенант Власов провел совещание с работниками штаба, в результате которого было принято решение продвигаться небольшими группами, по 20—30 человек.

Было организовано около десяти таких групп, в каждой был назначен старший…

При организации групп генерал-лейтенант Власов взял с собой только работников штаба армии и военного совета, военврача 2-го ранга и официантку Марию Игнатьевну и, оставив всех адъютантов, посыльных и шоферов, ушел вперед, после чего его больше не видели.

С ним ушли: начальник штаба армии полковник Виноградов, комиссар Свиридов, генерал-майор Антюфеев, полковник Черный, официантка Мария Игнатьевна, генерал-майор артиллерии и военврач 2-го ранга, фамилий которых я не знаю. Кроме этих лиц с Власовым ушли и работники штаба, но кто именно, я не знаю. Выходивший из окружения командный состав был вооружен пистолетами, наганами и автоматами…»

Начальник связи 2-й ударной армии генерал-майор Афанасьев:

«Все вышли ночью с 24 на 25 июня на КП 46-й сд, и в момент перехода в 2 часа ночи вся группа попадает под артиллерийско-минометный заградительный огонь. Группы в дыму теряются. Одна группа во главе с Зуевым и начальником особого отдела с отрядом автоматчиков в 70 человек скрылась в районе реки Полисть в направлении на высоту 40,5 (со слов тов. Виноградова), т.е. ушла от нас вправо, а мы с группой Власова, Виноградова, Белишева, Афанасьева и других ушли сквозь дым артиллерийско-минометных разрывов влево; организовали поиски Зуева и Шашкова, но успеха не имели. Пройти вперед не смогли. И мы решили идти обратно на КП 46-й сд, куда вернулся и штаб 46-й сд. Ждали момента затишья, но, увы, в этот период с запада противник прорвал фронт и двигался к нам по просеке во взводных колоннах и кричал: “Рус, сдавайся!” Мне было приказано организовать оборону КП и встретить фрицев организованным огнем, отбросить их в лесную местность. Я собрал 50 человек бойцов, вместе с комиссаром штаба тов. Свиридовым встретили фрицев ружейно-пулеметным огнем, рассеяли их, но противник продолжал нажимать, увеличивая свои силы, усилился огонь по КП».

Далее начальник связи армии пишет: «Нужно отметить, что тов. Власов, несмотря на обстрел, продолжал стоять на месте, не применяясь к местности, чувствовалась какая-то растерянность или забывчивость. Когда я стал предупреждать — “надо укрываться”, то все же он остался на месте. Заметно было потрясение чувств. Было немедленно принято решение, и Виноградов взялся за организацию отхода в тыл противника с выходом через фронт опять к своим. Нужно откровенно признаться, что все делалось конспиративно.

Но несмотря на эти условия, вольно или невольно группа добровольно сама влилась в единую группу до 45 человек. Видно было, что это его [Виноградова] не устраивало. Но остановить поток было уже поздно. Плюс к этому прибавилась группа полковника Чёрного в количестве 40 человек. Получилась изрядная большая группа».

«Тов. Власов был безразличен, общим командиром был назначен, предложил свои услуги Виноградов. Меня тов. Власов предложил комиссаром. Составили список отряда. Разбили его на отделения: охраны, разведки и истребителей. Пошли дальше на север, где в лесу по дороге около Большого Апрелевского Моха встретили три группы Ларичева, отделились от нас Черный и командование 259-й сд, которые двигались на север».

Начальник политотдела 46-й стрелковой дивизии майор Зубов: «…в 12 часов дня 25 июня штаб 2-й ударной армии и штаб 46-й сд находились в лесу в одном месте.

Командир 46-й сд тов. Черный мне сообщил, что мы сейчас пойдем на прорыв противника, но командующий Власов предупредил, чтобы не было лишних людей… Таким образом, нас оказалось из штаба 2-й ударной армии 28 человек и не менее — из штаба 46-й сд. Не имея питания, мы пошли в Замошское, шли день 25 и 26. Вечером мы обнаружили убитого лося, поели, а утром 27-го начальник штаба 2-й ударной армии, посоветовавшись с Власовым, принял решение разбиться на две группы, так как таким количеством ходить невозможно».

Итак, в ночь с 24 на 25 июня колонна Военного совета и штаба 2-й ударной армии вышла из штаба 57-й стрелковой бригады (между реками Глушица и Полисть) в район 46-й стрелковой бригады, а уже оттуда в коридор выхода на восток. Впереди головное охранение под командой заместителя начальника особого отдела 2-й ударной армии старшего лейтенанта госбезопасности Горбова, затем Военный совет армии и тыловое охранение.

При подходе к р. Полисть в 2 часа ночи колонна попала под минометно-артиллерийский огонь. В пути выяснилось, что никто толком не знал маршрута. Двигались наугад. Возглавляющий передовое боевое охранение Горбов, согласно приказу командования, боя не принял и, отклонившись вправо, продолжал двигаться вперед к выходу, в то время как члены Военного совета армии и группа командиров залегли в воронке и остались на месте на западном берегу реки Полисть. В дыму все рассеялись. И когда стихла стрельба, одна группа (Зуев и Лебедев, начальник политотдела бригадный комиссар Гарус, замначальника особого отдела Соколов, нач. особого отдела Шашков, плюс 70 автоматчиков) ушла вправо, а позже примкнула к остаткам бойцов 382-й сд, которыми командовал командир полка полковник Болотов.

Другая группа (Власов, Виноградов, Белишев, Афанасьев) ушла влево. Но так как впереди (якобы) проход был закрыт, они вернулись на КП 46-й стрелковой дивизии, где встретились с ее штабом во главе с командиром дивизии полковником Черным. Все ждали затишья, но с запада противник прорвал фронт, и им пришлось организовать оборону командного пункта.

В этот же день начальник разведотдела армии полковник А.С. Рогов выдвинулся немного позже колонны Военного совета 2-й ударной армии. Он также наткнулся на заградительный огонь противника и вынужден был остановиться. Через некоторое время огонь противника стал ослабевать и перемещаться в направлении узкоколейки. Предполагая, что там образовался прорыв, полковник Рогов двинулся туда и вышел из окружения…

Все документы и свидетельства очевидцев говорят о том, что организация вывода 2-й ударной армии из окружения страдала серьезными недостатками. Частично виноват в этом штаб Волховского фронта, который не смог организовать взаимодействие 59-й армии и 2-й ударной армии. Но — несомненно и то, что большая вина лежит на штабе 2-й ударной армии, а конкретно на ее командующем, который растерялся и потерял управление не только войсками, но и своим штабом.

Дело в том, что коридор для выхода окруженных войск был открыт примерно с 2 часов до 8.00, а оборона противника была сломлена к 3 часам 15 минутам. При этом Власов лично сам просил содействия штаба фронта именно с 3-х часов, но выход почему-то начал гораздо раньше…

Вообще, в этом деле очень и очень много вопросов. Естественно, Власову.

В ночь на 9 или 10 июля группа Власова вышла на деревянную узкоколейную железную дорогу на перекрестке в 2 км восточнее Поддубья. «Здесь была сделана длительная остановка, — вспоминал генерал Афанасьев. — Тов. Виноградов договорился с тов. Власовым, что надо группу разбить на маленькие группы, которые должны сами себе избрать маршрут движения и план своих действий, составили списки и предложили нам двигаться. Я лично возражал против данного мероприятия, рассказал свой план, т.е. двигаться всем до реки Оредежь. Заняться на месте ловлей рыбы на озере Черное и, если удастся, на реке, а остальная группа, со мной во главе, пойдет искать партизан, где найдем радиостанцию, и мы будем связаны с нашими частями на востоке, и нам окажут помощь. Мое предложение не было принято. Я тогда спросил, кто еще желает со мной идти, хотел идти один политрук, который был в списках намечен вместе с Власовым, тогда меня тов. Виноградов обвинил, что я якобы его переманил к себе, и этим дело кончилось. Я им рассказал свое решение. Наступило время моего выступления. Я в составе четырех человек ушел по своему маршруту.

Перед уходом стал спрашивать группы, кто куда пойдет, никто еще не принял решения, стал спрашивать Власова и Виноградова, они мне сказали, что они еще не приняли решения и что пойдут после всех…»

Власова начали искать уже с 25 июня, с того самого дня, когда он не вышел из окружения.

25-го Мерецков направил за Власовым танковую роту с десантом пехоты, во главе со своим адъютантом капитаном М.Г. Бородой. Тот вернулся ни с чем.

28 июня разведотдел фронта выслал две радиофицированные группы, которые были рассеяны огнем противника. Со 2 по 13 июля с самолета были сброшены на поиски Власова 6 групп по три-четыре человека в каждой. Одна из них была рассеяна и частью вернулась обратно. Две, успешно выброшенные, необходимых данных не дали. Три регулярно давали сообщения о движениях мелких групп командиров и бойцов 2-й ударной армии в тылу противника, но о Власове — ничего.

Искали Власова и партизаны. Искали Власова и немцы.

«На что мог надеяться Власов, обладавший незаурядной внешностью и ростом 196 сантиметров, к тому же знавший, что его ищут и наши, чтобы уберечь от пленения, и немцы, контролирующие радиоэфир? — задавался вопросом В.О. Богомолов. — Он прятался от немцев, даже находясь на захваченной ими территории, пока 12 июля в староверческой деревушке Туховежи в момент обмена ручных часов на продукты у местной жительницы его и шеф-повара Воронову не заметил и не задержал деревенский староста, доложивший об этом немецкому офицеру, оказавшемуся там случайно. Все факты и документы говорят, что Власов, если бы хотел, мог перейти на сторону немцев на две недели раньше, все имеющиеся материалы свидетельствуют, что по крайней мере эти две недели Власов прятался и скрывался как от своих, так и от немцев…»

Мария Воронова рассказала:

«Примерно в июне 1942 г., под Новгородом, нас немцы обнаружили в лесу и навязали бой, после которого Власов, я, солдат Котов и шофер Погибко вырвались в болото, перешли его и вышли к деревням. Погибко с раненым бойцом Котовым пошли в одну деревню, а мы с Власовым пошли в другую. Когда мы зашли в деревню, названия ее не знаю, зашли мы в один дом, где нас приняли за партизан, местная “самооборона” дом окружила, и нас арестовали. Нас посадили в колхозный амбар, а на другой день приехали немцы, предъявили Власову вырезанный из газеты его портрет в генеральской форме, и Власов был вынужден признаться, что он действительно генерал-лейтенант Власов».

Несколько иначе поведал о пленении Власова К.А. Токарев: «Власова случайно “нашел” староста русской староверческой деревушки. Он задержал высокого человека в очках и гимнастерке без знаков различия, в стоптанных сапогах, и его спутницу — они в деревне меняли ручные часы на продукты. Староста запер их в сарае и сообщил об этом немцам. Власова со спутницей в тот же день — это было 12 июля — отправили к командующему 18-й немецкой армией генералу Линдеманну Староста за проявленную им бдительность получил от немецких властей вознаграждение — корову, 10 пачек табаку, две бутылки тминной водки и почетную грамоту».

А вот что рассказал бывший начальник связи 4-й германской аиадивизии капитан Ульрих Гард: «Власов в одежде без знаков различия скрывался в баньке близ деревни Мостки, южнее Чудова. Его обнаружил староста деревни и сообщил проезжавшему через деревню немецкому офицеру. Когда открыли дверь и скомандовали “руки вверх!”, Власов крикнул: “Не стреляйте, я генерал Власов — командующий второй ударной армией”».

Сомневаться в достоверности всех этих источников нет оснований, они различаются лишь незначительными деталями.

14 июля 1942 года пленного генерала Власова доставили на автомашине на станцию Сиверская к командующему германской 18-й армией генерал-полковнику Линдеманну.

Сначала Власова отправили в Летцен, а йотом уже в Винницу, где находились Ставка верховного командования германской армии и лагерь военнопленных, представляющих особый интерес для Верховного штаба сухопутных сил (ОКХ).

Винницкий лагерь «Проминет» находился в ведении разведотдела германской армии.

Сначала в лагере оказались Власов и военнопленный полковник Боярский — бывший командир дивизии, а затем стали прибывать другие военнопленные. К концу июля их насчитывалось около 100 человек.

В Винницком лагере немцы вели работу по разложению военнопленных и привлечению их к службе в германской армии. Хозяином здесь являлся начальник «Группы III» (трофейный пункт) отдела генерального штаба «Иностранные войска Востока (ФХО)» при ОКХ, руководимого генерал-майором Рейнхардом Геленом, — полковник генерального штаба барон Алексис фон Ронне. Уроженец Курляндии, барон хорошо владел русским языком, как и все сотрудники группы — прибалтийские и русские немцы: инженеры, пасторы, адвокаты, коммерсанты, профессора, музыканты, журналисты и учителя. Люди высокообразованные, опытные. Комендантом лагеря был пожилой немец из США, не понимавший по-русски.

По прибытии в лагерь Власов отказался выйти на поверку вместе с пленными солдатами, настаивая, чтобы поверка офицеров проводилась отдельно. И порядок поверки был изменен. Возможно, что данный факт чрезвычайно понравился немецким хозяевам, так как подобные претензии очень не походили на представителя Рабоче-крестьянской Красной армии. А слова Власова «если вы хотите таким манером завоевать и переделать мир, то вы заблуждаетесь», видимо, понравились еще больше. Даже «американский» комендант заулыбался.

Ежедневно Андрей Андреевич должен был отвечать на вопросы немецких офицеров. Их было двое, а третий унтер-офицер отстукивал на машинке протоколы.

Из показаний А.А. Власова на допросе 25 мая 1945 года: «Первым ко мне стал обращаться майор Сахаров, который, находясь уже на службе у немцев, предлагал мне взять в свое подчинение воинскую часть из военнопленных Красной армии и начать борьбу против советской власти. Позже меня и полковника Боярского вызвали к себе представители разведотдела при Ставке верховного командования германской армии полковник Ронне и отдела пропаганды верховного командования Штрикфельд, которые заявили, что на стороне немцев уже воюет большое число добровольцев из советских военнопленных и нам следует также принять участие в борьбе против Красной армии.

Я высказал Ронне и Штрикфельду мысль, что для русских, которые хотят воевать против советской власти, нужно дать какое-то политическое обоснование их действиям, чтобы они не казались наемниками Германии. Ронне ответил, что немцы согласны создать из русских правительство, к которому перейдет власть после поражения советских войск. Я заявил Ронне, что подумаю над его предложением и позже дам ответ.

После этой беседы 10 августа 1942 г. в лагерь приехал советник министра иностранных дел Германии Хильгер — бывший советник германского посольства в Москве, свободно владеющий русским языком, который, вызвав меня к себе, спросил, согласен ли я участвовать в создаваемом русском правительстве и какие в связи с этим у меня имеются предложения.

Высказав Хильгеру мысль о том, что надо подождать конца войны, я тем не менее стал обсуждать с ним, какие территории Советского Союза следует передать Германии. Хильгер говорил, что Украина и Советская Прибалтика должны будут войти в состав Германии».

Здесь Власов несколько путает события. Вот что значится в «Записке о допросах военнопленных советских офицеров» Хильгера: «7 августа 1942 г. военные организации доставили мне возможность побеседовать с военнопленными советскими офицерами.

Это были:

1. Генерал Андрей Власов, командующий советской армией, уничтоженной нашими в Волховском котле.

2. Полковник Владимир Боярский, командир одной из советских дивизий, взят в плен под Харьковом 25.V.42.

3. Полковой комиссар Иосиф Кернесс, перешел на нашу сторону под Харьковом 18.VI.42.

Подробности бесед приведены ниже.

1. Генерал Власов родился в 1901 г. в Центральной России. Он производит впечатление сильной и прямой личности. Его суждения спокойны и обдуманны. По вопросу о намерении Сталина напасть на Германию Власов заявил, что такие намерения, несомненно, существовали. Концентрация войск в районе Львова указывает на то, что удар против Румынии намечался в направлении нефтяных источников. Собранные в районе Минска соединения были предназначены для того, чтобы принять на себя неизбежное контрнаступление немцев.

К немецкому наступлению Красная армия подготовлена не была. Несмотря на все слухи о проводимых Германией соответствующих мероприятиях, в Советском Союзе никто не верил в такую возможность. При подготовке русские имели в виду только собственное наступление, на оборонительные мероприятия не обращали внимания. Эти обстоятельства, а также “идиотское” руководство явились причиной первых крупных поражений. Сталин считает себя великим полководцем и думает, что знает все лучше, чем другие.

Военное руководство состоит из посредственностей, среди которых Тимошенко лучше, чем другие. Ворошилов бездарен, Шапошников стар и истрепан, Мерезков безграмотен.

Генерал Власов в последний раз видел Сталина в марте на совещании в Кремле, во время которого он сделал несколько бестактных замечаний по адресу двух полководцев Красной армии (Кирпоноса и Жукова). Однако никто не осмелился возразить ему.

В течение своей 22-летней военной карьеры генерал Власов продвигался по службе с трудом, так как окончил духовную семинарию и был принят в партию только в 1930 г. Несмотря на свое высокое положение в Красной армии, он в глубине души никогда не мог согласиться с существующей в Советском Союзе политической системой и методами ее властителей. Ход войны и сделанные Сталиным ошибки окончательно открыли ему глаза на то, что существующая система ведет страну в пропасть. Несмотря на это, Власов не допускает, что Красная армия уже разбита, а Советское правительство в связи с потерей важных индустриальных и сельскохозяйственных областей не окажет больше никакого сопротивления. Власов, видимо, действительно убежден в том, что ни сила Красной армии, ни экономический потенциал Советского Союза еще до конца не исчерпаны. Несмотря на то что Власов знает о бедственном положении в области снабжения продовольствием и о растущей усталости населения в связи с войной, он считает, что Сталин никогда не сдастся и не будет свергнут изнутри.

Проводимой Советским правительством пропаганде удалось добиться того, что каждый русский уверен в том, что Германия хочет уничтожить Россию и свести ее на положение колонии. По его мнению, сила сопротивления русского народа может быть сломлена только указанием на то, что Германия не преследует подобных целей и намерена предоставить России и Украине существование в форме протектората. На этой основе многие русские военнопленные вступят под руководством Германии в борьбу против ненавистного сталинского режима.

Для него, Власова, а также для большинства военнопленных советских офицеров победа Германии предоставляет предпосылку для дальнейшего существования, в то время как со стороны Советского правительства их ожидает только смерть. Они не мечтают ни о чем другом, кроме падения Советского правительства и победы германского оружия. С другой стороны, они не могут себе представить, чтобы эта победа могла быть достигнута посредством только немецких военных сил.

В связи с этим генерал Власов и особенно полковник Боярский высказали преувеличенные представления о военных и экономических возможностях США и Англии. Это представление является прямым следствием соответствующей советской пропаганды и является показательным в смысле того, как интенсивно действует эта пропаганда даже на расположенные к критике натуры.

Чтобы добиться победы над Сталиным, нужно, по мнению обоих офицеров, ввести в бой против Красной армии русских военнопленных. Ничего не подействует на красноармейцев более сильно, чем выступление русских соединений на стороне немецких войск. Для осуществления этого необходимо создание соответствующего русского центра, призванного для того, чтобы рассеять царящие в широких кругах и среди командования Красной армии опасения относительно намеченных Германией целей войны, а также для того, чтобы убедить эти круги в бесцельности дальнейшего сопротивления и тем самым помешать Сталину продолжать войну. На обломках Советского Союза возникнет новое русское государство, которое в тесном союзе с Германией и ее вождями будет работать над созданием нового порядка в Европе.

Он ясно сказал советским офицерам, что не разделяет их убеждений. Россия в течение ста лет являлась постоянной угрозой Германии, вне зависимости от того, было ли это при царском или при большевистском режиме.

Германия вовсе не заинтересована в возрождении русского государства на великорусской основе.

Советские офицеры возразили, что между самостоятельным русским государством и колонией имеются еще различные промежуточные решения, как, например, создание доминиона, протектората с временным или постоянным введением оккупационных войск. В настоящее время решающим является вопрос относительно того, возможно ли освободить русских от представления, будто Германия намерена превратить их в колонию, а их самих в рабов. Пока живы подобные опасения, сопротивление Красной армии будет продолжаться, пока не будут исчерпаны имеющиеся в ее распоряжении средства.

На замечание, что указанные средства уже на исходе, оба офицера заявили, что Германия не имеет правильного представления о военно-экономических возможностях Урала и Сибири. Недостаток в бакинской нефти, по их убеждению, будет возмещен добычей нефти между Уралом и Волгой, причем ее будет вполне достаточно для ведения оборонительной войны.

Генерал Власов и полковник Боярский изложили вышеприведенные соображения в меморандуме, который был представлен в мое распоряжение полковником генштаба фон Ронне».

То, что Власов говорил о намерениях Сталина напасть на Германию, не более чем личное мнение Андрея Андреевича. Весной 45-го на допросе следователю он же признавался в сообщении немцам откровенной неправды, стараясь придать себе больший вес «знанием секретной информации». Собственно, откуда мог знать такие подробности командир корпуса?

Лично я глубоко сомневаюсь в истинных намерениях Власова в отношении использования против Красной армии русских военнопленных. Это не более чем торговля: Власов пытался заинтересовать своих хозяев, поучая министерство иностранных дел фашистской Германии. Разве он не понимал, что Германия изначально воюет против России не с целью возрождения русского государства? А борьба с большевиками — не более чем обыкновенная пропаганда?

Самое главное в вышеприведенной записке и, на мой взгляд, искреннее заявление, сделанное Власовым, выглядит следующим образом: «Для него, Власова, а также для большинства военнопленных советских офицеров победа Германии представляет предпосылку для дальнейшего существования, в то время как со стороны Советского правительства их ожидает только смерть». Таким образом, речь идет о собственной жизни Андрея Андреевича. А так как он ею дорожит особенно, то ему ничего не остается, как работать на немцев.

В Виннице по приказу полковника фон Ронне с Власовым встретился капитан Штрик-Штрикфельдт. Несколько слов об этом офицере германской армии.

Вильфрид Карлович родился в 1897 году в Риге и был старше Власова всего на четыре года. В 1915 году он окончил гимназию в Петербурге. До конца Первой мировой войны служил офицером в русской армии. С 1918 по 1920 год участвовал в Белом движении. Затем четыре года работал по мандату Международного Красного Креста и Нансеновской службы по оказанию помощи голодающим в России. С 1924 по 1939 год представлял в Риге германские и английские предприятия. С 1941 года — переводчик и офицер вермахта.

О первой встрече с Власовым капитан Штрик-Штрикфельдт вспоминал: «Власов произвел на меня положительное впечатление своей скромностью и в то же время сознанием собственного достоинства, своим умом, спокойствием и сдержанностью, а особенно той трудно определимой чертой характера, в которой чувствовалась скрытая сила его личности. Это впечатление еще усиливалось всей его внешностью: бросающимся в глаза ростом худого широкоплечего мужчины, внимательным взглядом через толстые стекла очков, звучным басом, которым он не спеша, четко излагал свои мысли. Иногда в его словах проскальзывали нотки легкого юмора. Он рассказывал мне о своей жизни».

Андрей Андреевич, как известно, очень любил поговорить, пофилософствовать. Бесспорно, сказывалось и его духовное образование. При этом он часто выдавал желаемое за действительное. Например, он рассказывал Вильфриду, что за короткое время стал командиром полка. Но это не более чем вымысел, что называется, «от автора».

Основной стержень в данной беседе — это прозрение Власова в плену. Это отметил Штрик-Штрикфельдт: «Первоначальное недоверие Власова рассеялось благодаря тактичному обращению с разбитым противником со стороны немецких офицеров и рыцарскому отношению его врага в боях у Волхова генерал-полковника Линдеманна. Этим подтвердилось то, во что он, в сущности, хотел верить: что немцы были не чудовищами, а людьми и, как солдаты, уважали противника…

При следующем моем посещении генерала Власова я должен был много рассказывать ему о Германии. Его интересовало все. Но прежде всего он хотел знать больше о германских целях войны. Надо сказать, что знал он уже поразительно много».

Вскоре капитан поставил решающий вопрос пленному генералу: «Не является ли борьба против Сталина делом не одних только немцев, но также, и в гораздо большей степени, делом русских и других народов Советского Союза?» Власов задумался. Потом он рассказал мне о долголетней борьбе за свободу, которую вели крестьяне и рабочие, офицеры и студенты, мужчины и женщины. А мир наблюдал и молчал. Из экономических и иных корыстных побуждений с советской властью, держащейся на крови, заключались договоры и союзы. «Может ли все это одобрить народ, чтобы он взял в свои руки свою судьбу?» — спросил он.

Вопрос на вопрос — показатель сомнения. Видимо, у Власова оно еще было. С одной стороны, Власов считал: «В Советском Союзе не только народные массы, но и многие военные, даже ответственные работники, настроены хотя и не против советской системы, но против Сталина. Террор подавляет в России всякую попытку к созданию организованного движения сопротивления».

С другой стороны, он спрашивал: «И как вы представляете себе практическое участие русских в борьбе против Сталина?»

Снова вопрос на вопрос!

Штрик-Штрикфельдт: «Я сказал, что мы сами в начале похода верили в освободительную войну, в освобождение России от большевизма. Я говорил о бедственном положении военнопленных, которое, к сожалению, нам изменить не удалось. Я сказал ему и о том, что вожди национал-социалистов одержимы высокомерием, а потому слепы и не склонны разработать разумную политическую концепцию. Следствие этого прежде всего катастрофическое положение 50—70 млн. людей в занятых областях. Позиция же германского офицерского корпуса иная».

— Что же все-таки мы можем сделать? — спросил Андрей Андреевич. — И что думает об этом ваш фюрер?

— Ну, фюрер, к сожалению, все еще окружен пораженными слепотой людьми. Но фельдмаршалы и крупные офицеры здесь, в генеральном штабе, делают что могут в сторону изменения политических целей войны и пересмотра наших отношений к русскому народу. Готовы ли вы сотрудничать с теми, кто хочет бороться против Сталина?

— Против Сталина — да! Но за что и за кого? И как?

— Сотни тысяч русских уже помогают немцам в этой войне против Сталина, многие даже с оружием в руках. Но у них нет своего лица.

— Дадут ли нам офицеры, о которых вы говорите, возможность выставить против Сталина русскую армию? Не армию наемников. Она должна получить свое задание от национального русского правительства. Только высшая идея может оправдать выступление с оружием в руках против правительства своей страны.

В конце разговора капитан Штрик-Штрикфельдт попросил изложить свои мысли в письменной форме. При этом в своей книге «Против Сталина и Гитлера» он отметил: «Момент был благоприятный: начальник генерального штаба Гальдер ждал от Гелена возможно более полной информации, исходящей из советских офицерских кругов, о реакции в Красной армии на только что проведенное упразднение института комиссаров».

В общем — обыкновенная работа разведки.

При разговорах с Власовым иногда присутствовал пленный полковник Владимир Ильич Боярский, который в отличие от Власова был настроен более резко антисталински.

Андрей Андреевич часто советовался с ним. В результате обсужденных в беседах соображений они подготовили доклад в виде плана. В своих воспоминаниях Штрик-Штрикфельдт написал: «Набросок плана был хорош, но, увы, слишком многословен. Из моего опыта я уже знал, что “пруссакам” следует все давать в сжатом, сухом изложении».

После получения указаний начальника Ронне Вильфрид Карлович добросовестно сократил и переработал доклад, который получил чисто немецкое название «меморандум».

Вот выдержки из него:

«1. Правительство Сталина в связи с потрясающими военными поражениями, нанесенными немецкими войсками, а также в силу его неспособности организовать военные действия и тыл (например, голод в стране, расстройство народного хозяйства) потеряло свою популярность среди населения и особенно в армии…

2. В ведущих кругах армии и народа все яснее пробуждается сознание бесполезности и бесперспективности дальнейшего ведения войны, которое приводит лишь к уничтожению миллионов людей и разрушению материальных ценностей…

3. Офицерский корпус Советской Армии, особенно попавшие в плен офицеры, которые могут свободно обмениваться мыслями, стоят перед вопросом: каким путем может быть свергнуто правительство Сталина и создана новая Россия. Всех объединяет желание свергнуть правительство Сталина и изменить государственную форму…

4. Сталин, используя особенности России (бесконечные просторы, огромные потенциальные возможности) и патриотизм народа, поддерживаемый террором, никогда не отступит и не пойдет на компромисс. Он станет вести войну, пока не будут исчерпаны все силы и возможности…

5. Если принять во внимание миллионное население оккупированных областей и огромное количество военнопленных и учесть их враждебное отношение к правительству Сталина, то можно допустить, что эти людские массы составят ядро внутренних сил, которые под руководством Германского правительства ускорят давно назревающее возникновение нового политического порядка в России, что должно произойти параллельно осуществляемому немцами созданию новой Европы… Исходя из вышеизложенного, мы передаем на ваше рассмотрение следующее предложение:

— Создать центр формирования русской армии и приступить к ее созданию.

— Независимо от своих военных качеств эта русская армия придаст оппозиционному движению характер законности и одним ударом устранит ряд сомнений и колебаний, существующих в оккупированных и неоккупированных областях и тормозящих дело создания нового порядка.

— Это мероприятие легализует выступление против России и устранит мысль о предательстве, тяготящую всех военнопленных, а также людей, находящихся в неоккупированных областях…

Бывший командующий 2-й армией

Генерал-лейтенант Власов

Бывший командир 41-й стрелковой дивизии

Полковник Боярский

Винница 8.8.1942 г.».

Полковник Ронне остался вполне доволен докладом. Он несколько раз беседовал с Власовым и в заключение процесса вербовки сказал Штрик-Штрикфельдту: «В случае совместной работы с русскими я отдал бы генералу Андрею Андреевичу Власову предпочтение перед всеми другими».

И что бы ни говорили кураторы Власова, а потом и историки об этом предпочтении, ясно одно: в целях немецкой пропаганды фигура Власова была наиболее приемлемой и целесообразной.

Среди военнопленных советских генералов Власов имел самую высокую должность — заместителя командующего фронтом и звание «генерал-лейтенанта». Таких чинов у немцев были единицы.

Внешний облик Власова: рост, заметная худощавая фигура, народные корни и духовное образование. Умение говорить и говорить много, философствуя. Знание народа, народной жизни. Умение преподнести себя, умение поторговаться. Независимость… На все это и было обращено внимание немецких хозяев. По их единодушному мнению, глава Русского освободительного движения должен быть именно таким.

Интересно, что бы они подумали, если бы прочитали одно из его писем жене с фронта: «Пиши, что тебе необходимо. Пришлю посылкой. У меня все есть, обо мне не беспокойся. Одет я очень тепло. Шуба, кожанка, валенки — все есть, не беспокойся. Кормят очень хорошо. Вообще наша жизнь теперь стала веселее — главное, бьем фашистов и гоним их без оглядки. Прошли уже те времена, когда они считали себя непобедимыми. Сейчас так удирают, что не поспеваем иногда их догнать. Посмотрела бы ты, как они одеты — в женские платья, панталоны, чулки, шубки и в другое разное барахло (11.12.42 г.)».

Несколько слов о Боярском (Баерском Владимире Геляровиче). Владимир Ильич был ровесником Власова. Поляк по национальности, он родился в 1901 году в селе Киевской губернии. В 1922 году окончил рабфак. В Красной армии с 1920 года. Весной 1922 года зачислен курсантом на 4-е пехотные курсы, а в 1923-м — курсантом во 2-ю пехотную школу в Тифлисе.

В 1925 году — слушатель высших стрелково-тактических курсов усовершенствования комсостава РККА в Москве. Затем командир роты. С декабря 1928 года — помощник командира батальона, с октября 1929 года — командир батальона, с января 1930-го — помощник начальника штаба полка. В июле 1930 года — начальник штаба. Осенью 1932 года временно исполнял должность командира полка.

С 1934 года — слушатель Военной академии имени Фрунзе. В 1937 году — преподаватель на курсах «Выстрел», майор. Осенью 1938 года приказом НКО СССР № 1621 уволен в запас. Весной 1939 года призван из запаса и назначен помощником начальника штаба дивизии.

С лета 1940 года — заместитель начальника штаба стрелкового корпуса, подполковник. В 1941 году — полковник, начальник оперативного отдела стрелкового корпуса. С 26 марта — начальник штаба корпуса. 13 сентября 1941 года назначен командиром 41-й стрелковой дивизии. Весной 42-го дивизия была отправлена на фронт и разбита. В плену с 25 мая, где принял псевдоним «Владимир Ильич Боярский». Приказом ГУК НКО СССР № 0627 — 43 года объявлен пропавшим без вести.

После меморандума его освободили из лагеря и 1 сентября назначили командиром экспериментальной части РННА в группе армий «Центр» в районе Смоленска для воплощения в жизнь идеи формирования русской армии. А Власова 17 сентября привезли в Берлин, в так называемый «штаб» русских сотрудников отдела пропаганды Верховного командования на Викториаштрассе, 10.

Как говорится, процесс пошел! 1 сентября Боярский принял под свое командование Русскую национальную народную армию. Начальником организационно-пропагандистского отдела штаба РННА был назначен бывший бригадный комиссар РККА Г.Н. Жиленков (17 августа 1942 г.).

Жиленков Георгий Николаевич родился в 1910 году в Воронеже. Русский. Из крестьян. Член ВКП (б) с 1929 года. С 1925 по 1929 год работал подручным слесаря и слесарем. С августа 1929 года на комсомольской работе. С февраля 1930 года — заведующий производственным сектором Воронежского ОК ВЛКСМ. В 1931 году окончил индустриально-технический техникум в Москве. С октября по февраль 1934 года — ответственный секретарь партийного комитета техникума. С февраля по июль 1938 года — директор ФЗУ завода «Калибр», затем секретарь парткома этого завода. С января 1940 года — 2-й секретарь Ростокинского РК ВКП (б) Москвы. 16 апреля 1939 года награжден орденом Трудового Красного Знамени.

В июне 1941 года — член Военного совета 32-й армии, бригадный комиссар. 14 октября взят в плен под Вязьмой. Скрыл должность, звание, фамилию. До мая 1942 года служил шофером в транспортной колонне 252-й пехотной дивизии вермахта под фамилией Максимов. 23 мая выдан лесником Гжатского лесничества и арестован. На допросах дал правдивые показания и высказал желание бороться против советской власти. Переведен в Берлин в отдел пропаганды особого назначения, где находился до августа.

При Жиленкове и Боярском численность РННА выросла до 8000 человек. Некоторые батальоны были сведены в полки, и РННА расширилась до бригады. Жиленков организовал собственную газету «Родина» и библиотеку. Осенью 1942 года части бригады использовались для ведения антипартизанских операций. В районе Березино проверялась боевая выучка двух батальонов, а чуть позже под Великими Луками три батальона РННА прорывали кольцо советского окружения. Все они не смогли выполнить поставленные перед ними задачи. Более того, были рассеяны и практически полностью уничтожены советскими частями.

В октябре 1942 года РННА посетил генерал-фельдмаршал фон Клюге и приказал разоружить бригаду, всех переодеть в немецкую форму, разделить на отдельные батальоны и передать вермахту. Боярский с Жиленковым отказались выполнить этот приказ, за что были арестованы и отправлены в Берлин. Той же ночью 300 человек с оружием в руках ушли в лес к партизанам. По факту неповиновения было проведено расследование, и «недоразумение» выяснилось. Оружие бойцам вернули, а командиром бригады назначили начальника штаба РННА майора Риля.

Риль Рудольф Фридрихович (он же Кабанов Владимир Федорович). Родился в 1907 году в Самаре. Немец. Из служащих. В 1921 году окончил сельскую школу, в 1925 году — семилетнюю школу. Член ВКП (б) с 1931 года. В РККА с 1928 года — курсант полковой школы младшего комначсостава артиллерийского полка, курсант Московской артиллерийской школы. С сентября 1933 года по март 1934 года обучался на вечернем отделении комвуза. С 1934 года курсовой командир школы. С 1935 года — помощник командира батареи школы. В 1936 году — старший лейтенант, слушатель Военной академии имени Фрунзе. В 1938 году — капитан.

В 1939 году окончил академию и был назначен помощником по строевой командира полка, затем начальником штаба корпусного артиллерийского полка. Помощник командира по строевой части. В 1940 году — майор, начальник 1-го (оперативного) отдела артиллерийского управления Уральского ВО. 14 сентября 1941 года — начальник оперативного отделения артиллерийского управления 22-й армии Западного фронта. В плену с осени 1941 года. С конца года — сотрудник одного из подразделений абвера в Витебске.

В ноябре 1942 года на сторону партизан перешло еще 600 человек из РННА. Риль был отстранен от должности и арестован. Так перестала существовать РННА, а эксперимент не удался. Личный состав переодели в немецкую форму и переименовали в 700-й добровольческий полк. Сначала он участвовал в боях с партизанами в районе Шклова и Могилева, а в 1943 году был переброшен во Францию.

В конце августа 1942 года капитан Штрик-Штрикфельдт приехал в Берлин.

«Так называемый штаб русских сотрудников отдела Военной пропаганды (ВПр) ОКВ находился на Викториаштрассе, 10, в помещениях отдела, но под замками и запорами, — вспомнит он поразившую его картину. — Решетки на окнах, убогие деревянные топчаны, на них мешки с соломой. Запрет выхода в город. Вечером запирались и двери комнат. Я был потрясен: значит, даже ОКВ в Берлине не смог добиться для своих работников ничего лучшего. Скудную еду приносили ежедневно из какой-то столовой на Потсдамерплац, а солдаты из охраны часто добавляли кое-что из собственного пайка, чтобы несколько улучшить питание русских. Они считали, что тот, кто работает с нами, должен быть, по крайней мере, сыт. Не были ли они лучшими политиками, чем их высокое начальство?

Старший лейтенант Дюрксен дружественно встретил меня. Моим непосредственным начальником стал капитан Гроте. Начальником отделения ВПр/IV, к которому принадлежали Гроте и Дюрксен, а теперь и я, был полковник Марти».

Капитан Николай фон Гроте происходил из балтийских немцев. По профессии журналист, он с началом войны стал сотрудником отдела армейской пропаганды.

Старший лейтенант Дюрксен был чистокровным немцем. Именно он по приказанию отдела пропаганды ОКВ был командирован ОКХ с целью уговорить Власова подписать листовку, которую Гроте должен был размножить и организовать ее распространение за линией фронта. Идея была такова, что если эта листовка увеличит число перебежчиков, то, значит, ОКХ и отдел пропаганды не зря едят свой хлеб. Эта листовка и стала для Власова дорогой в Берлин.

Еще до приезда Дюрксена полковник фон Ронне спрашивал Власова:

— Готовы ли вы подписать обращение к Красной армии, призывающее солдат прекратить сопротивление и переходить на германскую сторону?

Сначала Андрей Андреевич категорически отказался. Но это диктовала не его совесть, а трезвый расчет. Ведь был уже меморандум — первый шаг.

А Ронне продолжал упрашивать Власова:

— Вы поймите, без явных успехов трудно заставить начальство согласиться на следующий шаг. Этот явный успех в глазах высшего командования был бы очевиден из роста числа перебежчиков после вашего призыва к красноармейцам.

— Они будут переходить и без моего призыва нарушить свой долг, — немного помолчав, заметил Власов.

Возможно, Власов боялся продешевить. Нужно было поломаться.

После Ронне к уговорам Власова приступил Штрик-Штрикфельдт:

— Генерал, ваше обращение нужно нам, чтобы доказать политикам, что офицеры и солдаты Красной армии готовы слушать вас и следовать за вами, как за русским и патриотом. Когда они это поймут, мы приблизимся к нашей цели. А до тех пор, дорогой Андрей Андреевич, нам не остается ничего иного, как идти тернистым путем борьбы против Сталина и против…

— Против этих слепых идиотов вокруг Гитлера.

— Совершенно верно!

— Здесь все совсем иначе, чем в Москве! Вы берете на себя ответственность и действуете по вашей совести. Такое у нас немыслимо. Малейший намек диктатора — и все падают ниц.

— Так вы поможете нам? — решительно спросил Вильфрид Карлович.

Власов попросил сутки на размышление, и первая листовка появилась. Текст был составлен Боярским и дополнен Власовым.

Штрик-Штрикфельдт вспоминал: «В своем заношенном обмундировании военнопленных с большими буквами “SU” на спине русские “сотрудники” ОКВ могли выходить в город лишь строем в сопровождении конвоя. Власов отказался участвовать в этих “прогулках” для увеселения гуляющих в Тиргартене берлинцев. Он оставался в своей комнате.

Время от времени этих “сотрудников” привлекали некоторые министерства для консультаций, в качестве знатоков по различным специальным вопросам (например, по сельскому хозяйству). Из этого сама собой возникла необходимость в ослаблении их изоляции. Мы решили прежде всего добыть гражданскую одежду и улучшить общие условия жизни и работы пленных».

На Викториаштрассе Власов знакомится с Мелентием Александровичем Зыковым. Ему тогда было 40 лет. О своем прошлом он рассказывал достаточно много. Но всегда по-разному. Сначала он представлялся как Милентий Евлампиевич, а чуть позже вдруг стал Мелентием Александровичем.

Во время Гражданской войны Зыков якобы был комиссаром, а после литературным критиком, преподавал в Москве в Институте имени Герцена и публиковал статьи о русской литературе XVIII века. Он же говорил, что в качестве журналиста сотрудничал в «Известиях» при Бухарине. А в качестве зятя наркома просвещения А.С Бубнова Зыков сблизился с Н.И. Бухариным, став марксистом до мозга костей.

По словам Зыкова, Сталина он ненавидел за тот еврейский погром, который Сталин учинил в ЦК ВКП (б), в НКВД и в правительстве. После ареста и расстрела Бухарина Зыков сам загремел в лагеря. Война спасла его. Он попросился на фронт и вскоре стал батальонным комиссаром. Мало что известно и о том, как Зыков попал в плен к немцам. Вроде бы он сдался под Батайском Ростовской области в 1942 году.

В плену он успел написать меморандум о политическом аспекте военных действий, и его, кажется, заметил сам Геббельс.

Мелентия Александровича выдавали типично еврейские черты лица и упорное нежелание пользоваться общей баней. Он очень много говорил. Но, по воспоминаниям участников «Власовского движения», относиться к его словам с абсолютным доверием было нельзя, потому что неизвестно, что придумывал про себя сам Зыков, а что напутали авторы воспоминаний. Однако в одном все были убеждены: Зыков — еврей.

По одним данным, его настоящая фамилия — Мосивич, по другим — Вольпе (известный литературный критик).

Как бы то ни было, личность Зыкова до сих пор остается таинственной. По мнению Штрик-Штрикфельдта, он был человеком подкупающего ума и исключительно обширных знаний.

Однажды Власов спросил:

— Сумеем ли мы сохранить Зыкова в штабе, поскольку он, видимо, еврей?

— За безопасность Зыкова поручился Гроте, которому подчиняется «штаб русских сотрудников». Но когда будет сформировано наше собственное русское воинское соединение и начальником станете вы, то нам вместе придется отстаивать Зыкова, — ответил Вильфрид Карлович.

— Зыков — единственный такой из всех, встреченных здесь мною до сих пор; второго Зыкова мы так легко не найдем. Да и в Советском Союзе мало людей такого калибра — всех их отправил на тот свет товарищ Сталин.

Приступая к созданию так называемого «своего штаба», Власов вместе со Штрик-Штрикфельдтом посетили ряд лагерей военнопленных в ближайших окрестностях Берлина.

Вильфрид Карлович вспоминал: «При наших посещениях лагерей военнопленных мы видели, что настроение было подавленное. Советские генералы в большинстве своем становились просоветскими, вернее, стали думать в отчетливо национально-русских категориях. Во всяком случае, враждебность к немцам росла. Разочарованы и озлоблены были те офицеры, которые, попав в плен, еще год назад были готовы бороться против коммунистической диктатуры на стороне немцев…

Власов ездил из лагеря в лагерь и спрашивал, спрашивал. Лишь немногие генералы сами узнавали Власова. Остальным он скромно называл свое имя. Свои разговоры с пленными товарищами он обычно начинал со слов о долге помочь, по добровольному решению, страдающим соотечественникам. При этом он подчеркивал, что это служение народу становится тем более высшим долгом бывших советских штаб-офицеров, что национал-социалисты следят за всем с недоверием и стараются подавить каждое проявление этого осознанного долга. В такой тяжелой обстановке надо помогать друг другу и быть примером. Это были простые и в то же время необычные слова…»

В Берлинском лагере, так называемом «штабе Власова», при отделе пропаганды состоялось знакомство Власова с генералом Малышкиным, который пошел на сотрудничество после заверений Власова, что он не получает от немцев никаких субсидий:

— Я — русский, один из миллионов пленных. Я не изменник, что бы Сталин ни говорил о военнопленных. Я люблю свой народ и хочу ему служить. Я могу это делать, только выступая за свободу и благополучие каждого. Пока что я больше ничего не могу. Я могу достичь каких-то успехов в борьбе за улучшение положения в лагерях военнопленных, если я твердо встану на защиту свободы и человеческого достоинства русского человека. Я не немецкий наемник! Многие немецкие офицеры искренне хотят помочь русским людям. Они предложили мне поддержку. Я решился сотрудничать с ними. Будущее покажет, что надо делать дальше.

Малышкин Василий Федорович, родился в 1896 году, русский, из служащих. С 1908 по 1916 год учился в гимназии. В 1916 году рядовой запасного пехотного полка. В 1917 году учился в Чугуевском военном училище. Прапорщик. Участник Гражданской войны. В 1918 году дважды ранен. Награжден орденами Красного Знамени и «Знак Почета». Член ВКП (б) с 1919 года.

Командир роты, батальона, помощник командира полка. До 1924 года — командир стрелкового полка. Учился в Военной академии РККА, по окончании которой был назначен начальником штаба дивизии в Могилеве. В октябре 1930 года — начальник штаба курсов усовершенствования комсостава «Выстрел».

С ноября 1931 года — начальник сектора Управления военно-учебных заведений. С декабря 1933 года — начальник пехотной школы в Киеве. В мае 1935 года назначен военным комиссаром и командиром 99-й стрелковой дивизии. С декабря 1936 года — заместитель начальника штаба ЗабВО. С августа 1937 года — начальник штаба 57-го особого корпуса в Улан-Удэ.

9 августа 1938 года он был арестован как «враг народа». На следствии признал себя виновным, но на заседании суда от своих показаний отказался. Реабилитирован в декабре 1939 года и назначен старшим преподавателем в Академию Генерального штаба. С 12 июля 1941 года комбриг Малышкин — начальник штаба 19-й армии Западного фронта.

В октябре 41-го ему было присвоено звание «генерал-майор». 24 октября в окружении под Вязьмой, во время ночевки у костра, взят в плен. В этот момент был одет в гражданскую одежду и представился рядовым. В лагере военнопленных под Вязьмой был опознан и выдан одним из сотрудников штаба.

Находился в лагерях под Смоленском, в Фюрстенберге на Одере. В плену голодал, перенес дизентерию и тиф, испытал на себе жестокое обращение немцев.

…Работать с Власовым согласился и генерал Благовещенский.

Благовещенский Иван Алексеевич родился в 1893 году, русский, из семьи священника. В 1914 году окончил Виленское пехотное училище. Участвовал в Первой мировой — штабс-капитан. Участник Гражданской войны. Член ВКП (б) с 1921 года.

В 1924—1926 годах — помощник начальника курса Военно-морского училища им. Фрунзе. С 1926 года — начальник курса. С 1929 года — начальник строевого отдела ВМУ им. Дзержинского. С 1931 года — преподаватель ВМУ связи. В мае 1934 года окончил вечернее отделение Военной академии им. Фрунзе. 2 декабря 1935 года — присвоено звание «майор». С 1936 года — начальник штаба Южно-Кавказского УРа Черноморского флота, с 1938 года — начальник курсов усовершенствования командного состава запаса Черноморского флота. 4 марта 1938 года Благовещенскому присвоено звание «полковник». 10 июня 1939 года он награжден орденом Красного Знамени, а 3 ноября ему присвоено воинское звание «комбриг».

С 1939 по 1940 год — он начальник учебно-строевого отдела штаба учебного отряда подводного плавания в Ленинградском ВМУ им. Кирова. В 1940—1941 годах — начальник курсов подготовки начсостава. В апреле 1941 года — начальник училища ПВО ВМФ в Либаве, с 21 мая — генерал-майор береговой службы. В конце июня — начальник обороны северо-восточного участка блокированной Либавы.

6 июля при попытке выйти из окружения взят в плен. Доставлен в Шяуляй, а затем этапирован в Тильзитский лагерь военнопленных. С конца июля содержался в офлаге XIII-D в Хаммельбурге. Пошел на сотрудничество с немцами добровольно. Подписал обращение к германскому командованию о создании боевых частей из военнопленных. В ноябре 1941 года вступил в Русскую трудовую народную партию и впоследствии являлся членом комитета этой организации и председателем партийного суда.

…25 мая 1945 года следователь спросил Власова:

«Стало быть, вы вступили на путь вооруженной борьбы против советской власти?

Власов: Да, по предложению Штрикфельдта я написал антисоветскую листовку, в которой указал, что война проиграна Россией из-за неумелого руководства со стороны Советского правительства, которое не способно руководить страной, и призывал русский народ свергнуть это правительство. В октябре 1942 года немцы предложили мне выехать в Берлин.

Следователь: Для чего?

Власов: Для того, чтобы иметь возможность встретиться с находившимися в плену генералами Красной армии и использовать их для антисоветской работы, о чем в свое время я просил Хильгера. В Берлине я был помещен в лагерь при отделе пропаганды вооруженных сил Германии. В этом же лагере находились генералы Малышкин и Благовещенский, а также бывший сотрудник редакции газеты “Известия” — Зыков.

Им я рассказал о своем намерении начать борьбу против большевиков, создать русское национальное правительство и приступить к формированию добровольческой армии для ведения вооруженной борьбы с Советской властью.

Малышкин, Благовещенский и Зыков поддержали меня и высказали свою готовность принять участие в борьбе против Советской власти, причем Зыков заявил, что он уже ведет антисоветскую работу, сотрудничая в издаваемой немцами для советских военнопленных газете “Заря”…»

В декабре 1942 года капитан Штрик-Штрикфельдт организовал встречу Власова в отделе пропаганды с генерал-лейтенантом Понеделиным, бывшим командующим 12-й армией. На предложение Власова принять участие в работе по созданию Русской добровольческой армии Понеделин наотрез отказался. Он заявил, что немцы только обещают сформировать русские части, а на самом же деле им нужно только имя, которое они могли бы использовать в целях пропаганды.

Следующая встреча была с генерал-майором Снеговым, бывшим командиром 8-го стрелкового корпуса. Он также отказался, но по другим мотивам. Снегов боялся за судьбу своих родственников, проживающих в Советском Союзе.

Штрик-Штрикфельдт отвез Власова в один из лагерей под Берлином, Власов встретился с генерал-лейтенантом Лукиным, бывшим командующим 19-й армией, у которого после ранения была ампутирована нога и не действовала правая рука.

Власов рассказывал следователю: «В присутствии немцев Лукин высказался враждебно по отношению к Советскому правительству, однако после того, как я изложил ему цель своего приезда, он наедине со мной сказал, что немцам не верит, служить у них не будет, и мое предложение не принял».

…В отделе пропаганды ОКВ служил некий Александр Степанович Казанцев, член русской эмигрантской организации НТС (Национально-трудовой союз). Сразу же после приезда Власова в Берлин он был введен в его окружение. Это не было случайностью: Казанцев считался одним из идеологов этого эмигрантского союза.

Прошли месяцы, прежде чем Штрик-Штрикфельдту и его начальникам удалось приступить к созданию «русского центра генерала Власова». Был создан «Отдел Восточной пропаганды особого назначения». Его начальником стал Вильфрид Карлович.

Отдел приравняли к батальону. Первоначальный штат предполагался из 40—50 человек, но Штрик-Штрикфельдт попросил разрешение на 1200 человек. Начальник отдела пропаганды полковник Мартин подписал бумагу.

«Отделу Восточной пропаганды особого назначения» был выделен барачный лагерь неподалеку от деревушки Дабендорф, к югу от Берлина.

Дабендорф, используемый раньше для французских военнопленных, был подчинен в области управления 3-му военному округу (Берлин), в части заданий — Отделу пропаганды ОКВ, ФХО — Гелену и «генералу добровольческих частей».

Этот лагерь, расположенный на опушке леса (с траншеями на случай воздушной бомбардировки), был маленьким барачным городком с собственным снабжением. Бюджет по русскому персоналу включал: содержание восьми генералов, 60 старших офицеров и нескольких сотен младших. Соглашение с отделом «Иностранные армии Востока» предусматривало размещение русского персонала при ста фронтовых дивизиях и специальных частях, а также назначение русского связного персонала при комендатурах лагерей военнопленных, находившихся в ведении ОКВ, в прифронтовой полосе и в Германии. В будущем штатное расписание должно было охватить 3600 плановых офицерских должностей. Штат немецкого личного состава включал 21 офицерскую должность.

Только после этого Власов и его сотрудники, а также и весь редакционный штаб на Викториаштрассе были формально освобождены из плена и переведены на бюджет Дабендорфа. А в нем разместилась русская редакция, которая готовила регулярные выпуски обеих русских газет — «Заря» (для военнопленных) и «Доброволец» (для добровольцев и «хиви»).

А что было дальше? Об этом Власов рассказал на допросе советскому следователю: «В декабре 1942 г. я поставил перед Штрик-Штрикфельдтом вопрос о передаче под мое командование всех сформированных русских частей и объединении их в армию. Штрикфельдт ответил, что передача мне всей работы по формированию русских частей задерживается из-за отсутствия русского политического центра. Украинцы, белорусы, кавказцы, как заявил Штрикфельдт, имеют в Германии свои руководящие политические организации и в связи с этим получили возможность формировать свои национальные части, а поэтому и я, если хочу добиться успеха в своем начинании, должен прежде создать какой-то русский политический центр. Понимая серьезность доводов, выдвигаемых Штрикфельдтом, я обсудил этот вопрос с Малышкиным и Зыковым, и при участии Штрикфельдта мы выпустили от себя документ, в котором объявили о создании “Русского комитета”».

Все дело в том, что план деятельности «Русского освободительного комитета в Смоленске» родился в недрах отдела Генерального штаба «Иностранные войска Востока» (ФХО). В августе 1942 года штаб группы одобрил этот план. По согласованию между отделами ФХО и ОКВ/ВПр воззвание комитета решено было отпечатать и распространить на Сталинградском фронте в количестве миллиона экземпляров. В воззвании предполагалось ясно обозначить политические цели. Прошло время, но ничего не было сделано. Получивший разрешение на издание листовки, включавшей политическую программу, капитан фон Гроте подготовил такой документ, но публикация его также не состоялась.

Тем не менее Штрик-Штрикфельдт передал его Власову. Зыков переработал все 13 пунктов, внеся туда призыв к населению, а Вильфрид Карлович добился разрешения на публикацию через своего знакомого военного врача СС у министра по делам Востока Розенберга. Буквально за несколько часов ротационные машины отпечатали миллионы листовок со «Смоленским воззванием».

Оно стало третьим шагом генерала Власова на проклятом пути. В 45-м следователь спросил Власова: «Почему в написанном вами обращении указывалось, что местом пребывания “Русского комитета” являлся город Смоленск, в то время как вы находились в Берлине?

Власов: В связи с тем, что “Русский комитет” брал на себя функции правительства России, я и Малышкин считали политически невыгодным указывать, что комитет находится на германской территории».

После выпуска воззвания Власов посетил Дабендорф, где были открыты курсы по подготовке пропагандистов для работы среди военнопленных. Русским руководителем учебной части Власов назначил сперва генерала Благовещенского, но вскоре заменил его более энергичным Трухиным.

Иван Алексеевич Трухин родился в 1896 году — в Костроме. Из дворян, русский. В 1906 году окончил начальную школу, в 1914 году — 2-ю костромскую гимназию, в 1916 году — первые два курса юридического факультета МГУ и 2-ю Московскую школу прапорщиков. Беспартийный. В РККА — с 1918 года Участник Гражданской войны: командир отделения, командир роты. С июля 1920 года — командир батальона, а в октябре назначен командиром стрелкового полка. С января 1921 года — командир батальона, затем находился в отпуске по болезни. С августа 1921 года — командир роты на Костромских пехотных курсах. В сентябре 1922 года зачислен слушателем в Военную академию им. Фрунзе. В 1924 году награжден орденом Красного Знамени. По окончании академии, в августе 1925 года, назначен начальником штаба и исполняющим должность командира 133-го стрелкового полка 45-й стрелковой дивизии Уральского ВО. С сентября 1926 года — начальник штаба 7-й стрелковой дивизии. В январе 1931 года назначен начальником штаба 12-го стрелкового корпуса ПриВО. С февраля 1932 года — преподаватель в Военной академии им. Фрунзе, а с апреля 1934 года — начальник кафедры методики боевой подготовки. В 1935 году — полковник. В октябре 1936 года — слушатель Академии Генерального штаба. В октябре 1937 года — старший руководитель курса, с ноября 1939 года — старший преподаватель кафедры оперативного искусства.

В 1940 году присвоено воинское звание «генерал-майор». С августа — заместитель начальника 2-го отдела Управления боевой подготовки РККА. С 28 января 1941 года — начальник оперативного отдела и заместитель начальника штаба ПрибВО, с 28 июня — заместитель начальника штаба Северо-Западного фронта. Был ранен и захвачен в плен. 30 июня доставлен в сборный лагерь в Шталуленен, а затем в Хаммельсбург. В октябре дал письменное согласие на борьбу с советской властью.

Вместе с Трухиным в Дабендорф прибыли и представители НТС. Началась совместная работа эмигрантов с бывшими советскими гражданами.

А тем временем в Восточной Пруссии в Летцене было организовано учреждение генерала Восточных войск, подчиненного ОКХ. Так в рамках «германской организации» немцы попытались охватить всех «хиви» и «добровольцев».

Генералом Восточных войск по просьбе полковника Ронне был назначен генерал-майор Гельмих. Теперь все русские, украинцы, прибалтийцы, кавказцы и другие народы, находящиеся на службе у немцев, стали считаться «восточными».

Генерал Гельмих, как и большинство его офицеров, не говорил по-русски. Более того, он совершенно ничего не знал об этом народе. При первой встрече с этим генералом Власов просил о выделении русских подразделений из немецких воинских частей и быстром сведении в национальные русские дивизии. Власов пытался убедить Гельмиха таким доводом:

— Это то, что, может быть, еще сможет нанести Сталину смертельный удар!

Немецкий генерал соглашался на изменение наименования «восточные войска» на «добровольцы», но при этом подчеркнул, что подчинение добровольцев русскому главному командованию — дело политическое.

— Тут решают политики, — говорил он. — И я ничего не могу сделать. Моя задача — сперва учесть всех добровольцев, а затем заботиться о том, чтобы они, как каждый германский солдат, получали свое жалованье и были приравнены в правах к немецким военнослужащим.

— И когда вы думаете закончить учет и снаряжение всех добровольцев? — поинтересовался Власов.

— Несмотря на все мои усилия, я пока не получил от командиров немецких частей достоверных цифр об имеющихся у них «хиви».

После доклада Гельмиха наверх, в ОКХ, о разговоре с Власовым он получил следующий ответ как руководство к действию: «Власов должен пока что ограничиваться ролью пропагандистской фигуры для солдат Красной армии».

После официального признания «добровольцев» встал вопрос о формулировке присяги. «Русские добровольцы других национальностей, по нашему мнению, не должны были, да и не хотели присягать Третьему рейху, — говорил Штрик-Штрикфельдт. — Сошлись на том, что присяга должна приноситься своему “свободному народу и Родине”. Но Розенберг требовал одновременно и присяги на верность Гитлеру. Русские спрашивали: “Почему такое требование не ставится румынам, итальянцам, венграм и другим союзникам?”

В конце концов более гибкие русские при поддержке Гроте нашли “переходную формулировку”, как они ее называли, отвечавшую требованиям обеих сторон: русские должны были присягать на верность русскому народу (другие национальности — соответственно своим народам), и в то же время все добровольцы скрепляли присягой подчинение “Гитлеру как верховному главнокомандующему всех антибольшевистских вооруженных сил”.

Само собой разумеется, не все могли примириться и с такой формулировкой, и многие русские офицеры из лагеря Дабендорф предпочли возвратиться в лагеря военнопленных».

Отметим «многие», но не Власов. Хотя, с другой стороны, куда же ему было возвращаться, когда так много было сделано на службе новому хозяину.

После получения согласия от фельдмаршала фон Клюге Власова стали готовить к поездке на средний участок фронта. Инициатором этой акции стало Восточное министерство. Удивительно, но только теперь, после воззвания «Русского комитета» и поражения Германии под Сталинградом, особенно резко встал вопрос об укреплении фронта и обеспечении безопасности тыла. Для сопровождения Власова выделили офицера штаба генерала фон Шенкендорфа, подполковника Шубута и капитана Петерсона.

Итак, Белосток — Минск — Смоленск. Подготовку поездки взял на себя отдел пропаганды штаба группы армий «Центр», возглавляемый майором Костом. Майор даже добился разрешения в штабе группы, чтобы Власову была предоставлена радиостанция в Бобруйске для обращения к населению. Но ОКВ запретило это радиообращение. Тем не менее руководитель радиостанции объявил, что в данный момент в радиостудии находится почетный гость: «Генерал Власов совершает инспекционную поездку по освобожденным областям и передает свои лучшие пожелания всем искренним русским патриотам…»

А вот как об этой поездке рассказывал следователю Власов: «Я в сопровождении представителя отдела пропаганды германской армии подполковника Шубута и капитана Петерсона выехал в Смоленск, где ознакомился с деятельностью созданных немцами из советских военнопленных батальонов пропаганды и добровольческого отряда.

Там же, в Смоленске, по инициативе городского самоуправления мне была устроена встреча с представителями местной интеллигенции. Я выступил с сообщением о создании “Русского комитета” и переговорах, которые ведутся с немецким командованием, о формировании русских вооруженных сил для борьбы против советской власти».

Была и вторая поездка на северный фронт: «В том же, 1943 г., я посетил Псков, где осмотрел батальон добровольческих войск и был на приеме у командующего германскими войсками, действовавшими под Ленинградом, генерал-фельдмаршалом Бушем, который попросил меня рассказать на собрании германских офицеров о целях и задачах “Русского комитета”. Выступая на этом собрании, я заявил, что “Русский комитет” ведет активную борьбу против советской власти и что немцы без помощи русских уничтожить большевизм не смогут. Мое выступление явно не понравилось генерал-фельдмаршалу Бушу.

Возвращаясь в Берлин, я остановился в Риге и выступил с антисоветским докладом перед русской интеллигенцией города, а также имел беседу с проживавшим в Риге митрополитом Сергием.

Встреча с митрополитом Сергием мне была организована немецким офицером, который ведал пропагандой в Риге, с целью установления контакта с русской православной церковью и использования духовенства для совместной борьбы с Советской властью.

Сергий, согласившись со мной о необходимости усилить борьбу против Советской власти, сказал, что он намерен создать святейший синод в областях, оккупированных немцами. При этом Сергий говорил, что только священники, выехавшие из Советского Союза, знают положение населения и смогут найти с ним общий язык, в то время как эмигрантские священники оторвались от советской действительности и авторитетом среди населения не пользуются.

Я порекомендовал Сергию не торопиться с созданием синода, а прежде объединить духовенство для борьбы против большевизма и выяснить отношение населения к церкви».

Во вторую поездку Власов поехал по приглашению фельдмаршала фон Кюхлера и генерала Линдеманна. Она состоялась с середины апреля до начала мая 1943 года.

По мнению Штрик-Штрикфельдта, эта поездка была полным личным триумфом Власова, но в то же время она нанесла их движению страшный удар.

В феврале 1943 года перед отъездом Власова в ОКВ к Штрик-Штрикфельдту прибыл Сергей Фрелих. Этот бывший инженер и сын владельца большого коммерческого предприятия Риги предъявил документы от центрального штаба СА. Из них следовало, что Фрелих командируется в качестве связного офицера между штабом СА и штабом Власова. Фрелих — немец, русский и латыш одновременно — в дальнейшем станет опекать Андрея Андреевича и частенько заменять ему переводчика. По словам Фрелиха, генерал умел сразу почувствовать сущность обсуждаемого вопроса, и в результате собеседники быстро воодушевлялись и усваивали его идеи…

Однажды после выступления Власова в театре Смоленска к нему подошел заместитель германского начальника Смоленского района Никитин и начал спрашивать: правда ли, что немцы собираются делать из России колонию, а из русского народа рабочий скот? Почему немцы не вводят русское самоуправление в занятых областях?

Что мог ответить ему Власов? Следовали общие слова, общие фразы: «Уже одно мое выступление в этом театре доказывает, что немцы начинают понимать настроения и проблемы русских. Недоверие привело ко многим и тяжелым ошибкам. Теперь эти ошибки признаются немцами… К сожалению, свергнуть большевизм можно только с помощью немцев. Принять эту помощь — не измена… Чтобы добиться от немцев того, что должно было быть сделано уже давно, мне нужно доверие и помощь народа».

Власов лгал не только людям, но и самому себе. Его спросили: «Господин генерал, почему после воззвания Смоленского комитета ничего не слышно об этом комитете и о вас лично?»

— Обо мне вы вскоре будете слышать больше и чаще. Ведь мы только начинаем.

Никакого триумфа у него и быть не могло. Это был триумф капитана Штрик-Штрикфельдта и его начальников, а также всей немецкой пропаганды ОКВ. Сделано было немало. А как благодарят собаку за ее верную службу? Ей бросают кусок мяса.

Отблагодарили и Власова: из Дабендорфа, лежащего вне Берлина и находившегося на положении лагеря с установленным распорядком жизни, перевели в скромную виллу на Кибицвег в одном из районов Берлина — Далеме. Здесь он поселился вместе с двумя главными помощниками — Малышкиным и Жиленковым, под охраной русской команды.

После возвращения Власов со своими сподвижниками разработал план операции по захвату еще не занятой германской армией полосы между бывшими царскими летними резиденциями Ораниенбаумом и Петергофом, а также по овладению Кронштадтом. Власов, по воспоминаниям Вильфрида Карловича, предлагал провести эту операцию сам с русскими добровольцами в составе двух дивизий. Его целью было удержать за собой Ораниенбаум и Кронштадт.

Пока доклады об этом через генерала Гелена пошли наверх, готовилась пропагандистская акция под кодовым названием «Просвет». Задача этой акции заключалась в распространении по ту сторону Восточного фронта информации о том, что против советских войск стоят не только немцы, но и борющиеся за свободную Россию бывшие советские воины, и что при переходе на немецкую сторону советских солдат будут рассматривать не как военнопленных, а как равноправных соратников в рядах русской национальной части, если они этого захотят. Или же они смогут мирно работать.

Штрик-Штрикфельдт вспоминал: «Гелен возглавлял большие надежды на эту операцию, при условии, что она будет проводиться в сотрудничестве с Власовым и в связи с освободительным движением. Санкции на это у него еще не было. Но уже было дано согласие на то, чтобы придать каждой фронтовой дивизии вермахта специальные группы русских, состоящие из пяти офицеров и пятнадцати иных чинов. Эти русские группы должны были пройти в Дабендорфе краткосрочные курсы, чтобы к концу апреля было подготовлено полторы тысячи человек. Их должны были прислать на Дабендорфские курсы из существующих добровольческих частей при генерале восточных войск. Авторы проекта надеялись, что специальные группы в результате переходов красноармейцев всюду вырастут до батальонов или даже до полков».

Но случилось так, что фельдмаршал Кейтель отдал приказ о запрещении Власову какой бы то ни было политической деятельности, вследствие его «наглых» высказываний во время поездки в группу армий «Север».

А.А. Власов: «После возвращения из поездки я имел в городе Летцене встречу с командующим добровольческими частями генерал-лейтенантом Хельмигом.

Хельмиг предложил мне остаться у него в штабе и помогать ему руководить сформированными русскими частями. Я отказался от этого предложения, заявив Хельмигу, что до тех пор, пока русские военнопленные будут находиться на службе в немецких частях, они воевать против большевиков как следует не будут. Я просил Хельмига всю работу по созданию русских частей передать мне, с тем чтобы сформировать из них несколько дивизий, подчинив их “Русскому комитету”. Не договорившись с Хельмигом, я возвратился в Берлин и от Штрикфельдта узнал, что о моем выступлении у фельдмаршала Буша стало известно Гиммлеру.

Гиммлер на одном из узких совещаний высших начальников германской армии заявил, что отдел пропаганды вооруженных сил Германии возится с каким-то военнопленным генералом и позволяет ему выступать перед офицерским составом с такими заявлениями, которые подрывают уверенность у немцев в том, что они одни могут разбить Советский Союз.

Гиммлер предложил прекратить такую пропаганду и использовать тех военнопленных, которые заявляют о своем согласии служить в немецкой армии.

После этого выступления Гиммлера я некоторый период не проявлял активности и до 1944 г. никуда из Берлина не выезжал…»

Соответственно, срывалась и акция «Просвет», так как она планировалась при участии Власова. И все же немцы провели ее и без него. Об этом написал Вильфрид Карлович: «Наши специальные группы и отдельные пропагандисты продолжали говорить о русской освободительной армии в своих обращениях, но разрыв между обещаниями пропаганды и реальностью лишал их призывы искренности.

Несколько позже я получил возможность просмотреть сводку результатов всей операции, составленную на основании донесений дивизионных штабов. “Группы перехвата” были всего в 130 дивизиях, из них 97 сообщали о хороших, 9 — о посредственных и остальные 24 — о слабых или ничтожных результатах».

Честно говоря, даже этим цифрам поверить сложно, потому что Вильфрид Карлович Штрик-Штрикфельдт работал все-таки в ведомстве Гелена. Но где же истина?

Например, Штрик-Штрикфельдт в своей книге называет 17 апреля — дату, когда фельдмаршал Кейтель отдал приказ о запрещении политической деятельности Власова. Приводит он и сам приказ: «Ввиду неправомочных, наглых высказываний военнопленного русского генерала Власова во время его поездки в группу армий “Север”, осуществленную без доклада фюреру и мне, приказываю немедленно перевести русского генерала Власова под особым конвоем обратно в лагерь военнопленных, где и содержать безвыходно…»

Но тот же Вильфрид Карлович до этого писал, что вторая поездка Власова состоялась с середины апреля до начала мая 1943 года. А документ был подписан 1 июля и содержал угрозы возвращения Власова в лагерь:

«Перевод с немецкого,

Начальник штаба Вооруженных сил

I.VII — 1943 года

1. Начальник отдела пропаганды вооруженных сил доложил мне в Берлине о совершенной им по моему приказанию фронтовой поездке (Восточный фронт).

Согласно его сообщению, власовская пропаганда и параллельно с этим развертывание “освободительной армии” сведены к масштабам, предусмотренным фюрером, и направлены в желаемое фюрером русло.

2. Министр по делам Востока отклонил использование Власова. Фюрер согласился с доложенным мной предложением полковника фон Веделя об использовании его в целях пропаганды.

3. Сегодня я беседовал с фюрером по поводу обоих предложений, переданных полковником фон Веделем. Фюрер согласен с таким раздроблением и связанной с этим отменой великорусской идеи Власова.

4. Начальник отдела пропаганды вооруженных сил мною проинформирован.

Подписал КЕЙТЕЛЬ».

Так немецкие хозяева поставили Власова на место, напомнив ему очевидную истину: инициатива наказуема! Власов действительно переборщил. Но пользоваться им немцы продолжали.

Между этими двумя поездками родилось письмо Власова под заглавием «Почему я стал на путь борьбы с большевизмом». Этот новый шаг был не менее важен в целях агитации и пропаганды, чем «Обращение Русского комитета».

Известно, что Власов рассказывал, а Зыков записывал и редактировал текст. Затем немцы отпечатали листовки. После того как Гитлер запретил Власову проявлять всякую активность и уточнил, что он «не нуждается во Власове в тылу фронта», генерал Гелен задал Штрик-Штрикфельдту вопрос:

— Как будет реагировать Власов?

— Я должен переговорить с ним открыто. Это принципиальное и, может быть, окончательное решение, которое выбивает почву из-под соглашения, заключенного между мною и Власовым.

— Фюреру Власов не нужен, но нам всем он очень нужен. Скажите ему это, — заключил Гелен.

Известно, что Власов был потрясен и подавлен. Еще в апреле он был уверен в успехе, ведь ему выдали военный билет, поставили на довольствие и наградили медалью «За отвагу» для граждан восточных народов 2-го класса.

Гораздо серьезнее Власова пострадал Малышкин. Выступая на собрании русских эмигрантов в Париже, он попытался доказать необходимость объединения всех русских формирований под руководством Власова и высказал отрицательное отношение к деятельности созданного немцами казачьего управления. Сразу же после выступления Малышкина арестовали и в сопровождении немецкого офицера доставили в Берлин. Власов так излагал ситуацию: «В июле 1943 г. генерал Белой армии Краснов заключил договор с генерал-фельдмаршалом Кейтелем и Розенбергом в том, что казаки обязуются бороться на стороне немецкой армии против советских войск, за что германское правительство предоставит им казачьи земли на Востоке и места для поселения в других странах Европы. К концу 1943 г. немцы, выселив из ряда районов Северной Италии местных жителей, организовали там казачьи поселения. Выступление же Малышкина шло вразрез с политикой германского правительства, что и привело к его аресту. По моему ходатайству Малышкин вскоре немцами из-под стражи был освобожден».

Однако бездеятельность Власова не была полной. Сначала Власова вывезли в Магдебург, где он познакомился с условиями жизни и работы немецких промышленных рабочих. Следующие поездки также были ознакомительного характера. Власов оказался в Вене. Там он осмотрел достопримечательности старого имперского города и его окрестности. В программу вошли венская опера, бега, осмотр промышленных предприятий и посещение школы испанской верховой езды в одном из поместий.

В Мюнхене, в киоске при входе в отель Власов увидел журнал «Унтерменш» («Недочеловек»), который изображал русских как преступников и кретинов. Чтобы не портить Власову поездку, жена организовавшего ее писателя госпожа Двингер тут же скупила все экземпляры этого бульварного листка. Однако через час, когда все выходили из отеля, на том же самом месте появилось еще пятьдесят экземпляров «Унтерменша».

Путешествуя по Баварии, Власов имел возможность заходить в крестьянские дворы, замечал там чистоту, опрятность и приметы благосостояния. Ему показывали стада на пастбищах, шкафы и комоды крестьян, полные одежды, обуви, шерстяных одеял и фарфоровой посуды.

После возвращения из поездки Власов сказал Штрик-Штрикфельдту:

— Эта война может быть выиграна только теми, кто способен принести лучший порядок. Нацисты пришли к власти в Германии в час ее нужды, потому что обещали лучший порядок. Мне трудно понять, как те же самые национал-социалисты отказались от своих собственных принципов. Высшая миссия не должна быть эгоистичной, но вы, немцы, не только эгоистичны, вы хотите отнять у нас нашу землю и наши богатства. И поэтому войну вы проиграете.

По мнению Штрик-Штрикфельдта, «по возвращении из поездок по Германии обнаружилось, что положение Власова, вопреки всем неуспехам и враждебности “сверху”, стало более прочным, чем нам казалось возможным. Без сомнения, это было следствием выдвижения его как пропагандной фигуры после запрета Кейтелем его активной политической деятельности и отказа Гитлера от создания национальной русской армии. Личность Власова, в двойственном свете противоречивых указаний различных ведомств, начала настолько заинтересовывать, что скачкообразно стало расти число лиц, искавших с ним контакта».

Хотя Вильфрид Карлович считает, что этому немало способствовала разъяснительная деятельность его ближайших сотрудников и работа Дабендорфа, но скорее здесь главную и решающую роль сыграла германская военная пропагандистская машина генерала Гелена. К Власову устремился поток посетителей — немцев и русских. Если к первым относились его старые знакомые из числа германских офицеров, знавших его с 1942 года (плена), или же новые, интересовавшиеся им и представляемым им «русским освободительным движением», а также представители прессы, хозяйственных кругов, то ко вторым — русские эмигранты, офицеры с фронта, представители русского православного духовенства.

Наиболее сложно складывались отношения с эмигрантами, в том числе с казаками под командованием генерала Краснова, которые не принимали «красного генерала» в качестве руководителя всего движения.

Бывший политработник и бригадный комиссар Жиленков говорил: «Если мы не двигаемся с места, действуя через армейцев, мы должны пытаться пробиваться через партийцев».

Зыков добавлял: «Мы должны бороться на всех возможных фронтах».

Первые переговоры о создании денежного фонда велись с референтом начальника Главного управления железа и стали в министерстве Шпеера Клаусом Боррьером и членом правления Дрезденского банка Раше. Бывший офицер, воевавший на разных участках фронта и демобилизованный по ранению, Боррьер под свою ответственность стал действовать в пользу так называемого движения Власова. Он же организовал в Берлине на Унтер ден Линден фонд «Деловое сотрудничество с Востоком», во главе которого встал Раше.

По инициативе Боррьера и Раше удалось организовать переговоры при участии министра финансов графа Шверин-Крозига о предоставлении «Русскому освободительному движению» первоначального кредита в размере полутора миллионов рейхсмарок. Но Соглашение о займе было подписано только в январе 1945 года.

Благодаря офицеру военной пропаганды Дюрксену к власовскому движению была привлечена Мелита Видеманн, главный редактор антикоммунистического журнала «Акцион». Ее задачей было установление связи с офицерами войск СС. Ее усилия были направлены на привлечение бывших офицеров войск СС на сторону освободительного движения. Власова свели с Робертом Леем, другом Гитлера со времен возникновения национал-социализма, его заместителем, главным руководителем высшего партийного обучения и начальником управления кадров партии.

Интересен вопрос, заданный Леем Власову:

— Почему генерал, награжденный орденом Ленина и другими советскими орденами, теперь борется с большевизмом?

Власов стал что-то говорить про период Гражданской войны и свое отношение к ней, но Лей был непреклонен:

— Это все меня не интересует: то, что вы рассказываете, было давно.

Власов продолжил свой рассказ, объясняя, как складывалась его карьера и как произошло вступление в партию. Лей прервал его второй раз:

— Это тоже меня не интересует. Я знаю ваше открытое письмо, но ведь оно написано для дураков, то есть для быдла. Меня интересуют действительные причины перемены ваших взглядов.

Власов буквально рассердился на Лея, но чего он ждал от друга Гитлера — сострадания?

Самое интересное, что Лей сделал такое заключение:

— Я думаю, что этот человек рассорился со Сталиным потому, что тот его обидел.

Лей многого не понимал:

— Если бы вы, генерал, сказали мне просто, что ненавидите жидов и что вы боретесь против Сталина потому, что он окружил себя жидами, я бы вас понял. Особенно если, как вы сказали, вы лично не обижены Сталиным.

Лей посчитал все сказанное Власовым напыщенным. Власов после беседы с ним был в мрачном настроении.

Положение на Восточном фронте в апреле 1944 года с каждым днем становилось для немцев все более угрожающим. Власовцы в узком кругу стали обсуждать планы действий на случай крушения Третьего рейха.

— Думаю, что единственный выход — всеми силами стараться сохранить и по возможности растить русскую «живую силу». Только если мы станем фактором силы, мы вместе с чехами, поляками, югославами, благоразумными немцами и другими народами Европы можем рассчитывать, что рано или поздно англосаксы признают нас.

В январе 1944 года Штрик-Штрикфельдт изложил генералу Гелену беседу с Власовым и свои мысли о крахе Германии. Он, в частности, предложил отправиться в Португалию, чтобы там установить связь со старым школьным другом, занимавшим до 1929 года видное положение на британской службе.

— Подобные контакты немцами по разным линиям недавно уже намечены, так что надо подождать результатов. Если же будет нужно, я вернусь к вашему предложению, — успокоил капитана генерал.

Весной Гроте свел Штрик-Штрикфельдта с молодым издателем журнала СС «Черный корпус» Гюнтером д'Алькеном. Ему каким-то образом удалось добиться согласия Гиммлера на участие нескольких офицеров в пропагандной акции СС на Восточном фронте с целью привлечения перебежчиков. Штандартенфюрер д'Алькен руководил пропагандой СС.

Судя по всему, СС меняла свою политическую концепцию. Так, наряду с бельгийскими, голландскими и норвежскими частями СС были созданы эстонские и латышские части. В процессе организации находились галицийские формирования.

Вопрос стоял и о создании русских частей. Готовилась акция под названием «Скорпион», которая должна была повлиять на изменение курса на всем Восточном фронте.

Но не все складывалось удачно для Власова.

Во-первых, до начала этой акции бесследно исчез М.А. Зыков вместе со своим адъютантом Ножиным. Под Берлином, в местечке Рюдерсдорф, где обычно они бывали по воскресеньям, их схватили люди в штатском.

Во-вторых, д'Алькен предложил Жиленкову возглавить «движение» вместо Власова. Жиленков отказался, не желая брать на себя непосильную ношу, чем, по сути, спас своего шефа. Его могло ожидать то же самое, что и еврея Зыкова!

С обнародованием политических целей «Русского освободительного движения» появилась надежда расшатать мощь Красной армии. По воспоминаниям Штрик-Штрикфельдта, часть руководящих эсэсовцев начала понимать критическое положение: «Меня бомбардировали телефонными звонками и просьбами об информативных встречах с разных сторон, включая промышленников и министерство Шпеера. Мне говорили: “Это очень важно и спешно. Дело идет о том, чтобы получить информацию о «Власовском движении» из первых рук. Власову, может быть, удастся помочь и нам тоже!”»

В результате случилось невероятное.

Власов: «10 июня 1944 г. ко мне приехал представитель отдела пропаганды вооруженных сил Германии на Востоке капитан Гроте, который предложил мне срочно поехать с ним на прием к Гиммлеру, но в связи с покушением на Гитлера, происшедшим в этот день, встреча с Гиммлером была отложена и состоялась лишь 18 сентября 1944 г…».

Заговор окончательно убедил Гитлера, что он не может доверять армии. С августа 1944 года Гиммлер стал одной из самых могущественных фигур рейха. Вследствие неудавшегося покушения на фюрера в июле 1944 года его назначили командующим группой армий. С этого момента он имел гораздо больше титулов и должностей в рейхе: министр внутренних дел, министр здравоохранения, высший руководитель всех полицейских служб, разведки, гражданских и военных спецслужб.

Как командующий войсками СС, он имел в своем подчинении целую армию, включавшую в начале 1945 года 38 дивизий, 4 бригады, 10 легионов, 10 специальных групп — командос штабных сил и 35 отдельных корпусных частей.

Штрик-Штрикфельдт вспоминал:

«Вскоре мы получили более полные сведения о покушении на Гитлера и о смерти графа фон Штауфенберга. Постепенно стали известны имена офицеров, ставших жертвами нацистского режима. Это были имена тех наших друзей, которые с 1942 г. стремились к изменению политики в отношении России и к ведению войны политическими методами. У них, вероятно, были различные конечные цели, и не все из них были готовы, безусловно, поддерживать планы Власова. Но, несомненно, эта группа делала все возможное в отношении Русского освободительного движения».

Это личный взгляд Вильфрида Карловича. Однако летом 1944 года никакого «Русского освободительного движения» не было и в помине. Был только русский предатель — генерал Власов, его окружение, собранное не без участия немцев, и какие-то отдельные подразделения русских «добровольцев», большей частью находящихся на Западе. Власов был в плену уже целых два года, но его деятельность ограничивалась лишь военной пропагандой.

Провал заговора немецких офицеров стал роковым событием, ведь возможность договориться с западными державами о перемирии и возобновлении войны с новыми союзниками против Советского Союза теперь исключалась. Спасительной нитью для Власова оказалась лишь связь с ведомством Гиммлера.

В связи с отложенной встречей с Гиммлером у начальника Главного управления СС Бергера Власову удалось получить разрешение на отдых в Баварии, в местечке Рупольдинг, где для него была забронирована квартира в доме отдыха для выздоравливающих после ранения чинов боевых частей СС. С ним поехали Фрелих и Штрик-Штрикфельдт. Там Андрей Андреевич познакомился с Хейди Биленберг — заведующей домом отдыха СС и вдовой эсэсовского офицера.

Ее муж погиб в 1943 году на Кубани, а его брат являлся приближенным Гиммлера.

Симпатичная госпожа Хейди также была близко знакома с Гиммлером. Через Хеди Власов получил долгожданный прием у Гиммлера.

Об этой встрече шла речь на допросе Власова:

«Вопрос: Где вы встретились с Гиммлером?

Ответ: В Ставке верховного командования вооруженных сил Германии, в лесу, близ города Растенберг (Восточная Пруссия).

Вопрос: Кто присутствовал при вашей встрече с Гиммлером?

Ответ: В поезде вместе со мной для встречи с Гиммлером ехали: Штрикфельдт, представитель СС оберштумбаннфюрер Крегер и командир полка пропаганды СС полковник д'Алькен.

В приемной Гиммлера нас встретил обергруппенфюрер Бергер, который объявил, что Штрикфельдт на приеме присутствовать не будет.

Вопрос: О чем вы разговаривали с Гиммлером?

Ответ: Гиммлер мне заявил, что отдел пропаганды вооруженных сил Германии не смог организовать русских военнопленных для борьбы против большевиков, в связи с чем этой работой он будет руководить лично.

Всеми русскими делами, как сказал Гиммлер, будет заниматься его заместитель Бергер, и своим представителем при мне он назначает Крегера.

Для успешной борьбы против Советской власти Гиммлер предложил объединить все существующие на оккупированной немцами территории и внутри Германии белогвардейские, националистические и другие антисоветские организации и для руководства их деятельностью создать политический центр, предоставив мне свободу выбора именовать этот центр правительством или комитетом.

Приняв предложение Гиммлера, я спросил его разрешить мне создать комитет под названием “Комитет освобождения народов России” и сформировать армию в составе 10 дивизий из числа военнопленных для использования их в борьбе против Красной армии.

Гиммлер согласился с созданием “комитета” и разрешил сформировать из военнопленных пока 5 дивизий, обещав обеспечить их вооружением.

Тогда же Гиммлер дал мне указание разработать “Манифест комитета” и предоставить ему на утверждение.

В дальнейшей беседе Гиммлер подробно интересовался событиями в Советском Союзе в 1937 году. Он расспрашивал, был ли военный заговор в действительности, имел ли он сторонников. Желая показать, что внутри Советского Союза есть противники правительства, которые ведут борьбу с Советской властью, я ответил Гиммлеру, что заговор действительно существовал. На самом же деле я всегда считал, что никакого заговора не было и органы НКВД расправились с невинными людьми.

Гиммлер задал мне вопрос, был ли я знаком с Тухачевским и знал ли других участников военного заговора. Я ответил, что в тот период я был еще маленьким человеком, занимал небольшую должность и никаких связей с Тухачевским и другими заговорщиками не имел.

Гиммлер спросил, остались ли в Советском Союзе люди, на которых в настоящее время германское правительство могло бы рассчитывать и которые могут организовать в России переворот. Я сказал свое мнение, что такие люди, безусловно, в России должны быть, но мне они неизвестны.

Тогда Гиммлер поинтересовался, как я считаю, может ли Шапошников организовать переворот, как один из офицеров старой армии и занимающий видное положение в СССР

Я на этот вопрос не ответил, сославшись на то, что с Шапошниковым близко знаком не был и только представлялся ему в 1942 году, как начальнику Генерального штаба.

После этого Гиммлер спросил, как я знаю Сталина, Берию, Кагановича, Жданова. Особенно Гиммлер интересовался личной жизнью Сталина, расспрашивал, где Сталин живет, из кого состоит семья и есть ли евреи в семье и близком окружении Сталина.

Я клеветал на Сталина, но каких-либо подробностей Гиммлеру о личной жизни Сталина рассказать не мог, так как в действительности ничего не знал.

В отношении Берии, Кагановича и Жданова я также ничего Гиммлеру не сумел сказать, ибо мне ничего о них не было известно.

Тогда же Гиммлер задал вопрос, кто может быть преемником Сталина. На мое заявление, что это трудно предположить, Гиммлер высказал свое мнение, что по военным вопросам преемником Сталина, очевидно, будет Жуков, а по гражданским делам — Жданов. Я сказал, что Жуков в прошлом был моим начальником. Я его знаю как волевого и энергичного, но грубого человека.

Перед тем как отпустить меня, Гиммлер спросил, смогу ли я справиться со столь ответственной задачей, как объединение антисоветских организаций всех национальностей. Я заверил Гиммлера, что с этой задачей справлюсь, так как за два года пребывания в Германии я приобрел необходимые связи среди белоэмигрантов и националистов, а также что в ближайшие дни представлю ему проект “манифеста”».

А через некоторое время Власов получил телеграмму рейхсфюрера СС следующего содержания:

«Составлено по указанию обергруппенфюрера Бергера.

Фюрер назначил вас со дня подписания этого приказа Верховным командующим русскими 600-й и 700-й дивизиями. Одновременно на вас будет возложено верховное командование всеми новыми формирующимися и перегруппирующимися русскими соединениями.

За вами будет признано дисциплинарное право Верховного главнокомандующего и одновременно право производства в офицерские чины вплоть до подполковника.

Производство в полковники и генералы происходит по согласованию с начальником Главного управления СС9 по существующим для Великогерманской империи положениям.

Г. Гиммлер.

Просмотрено и согласен доктор Кальтенбруннер».

Екатерина Андреева в своей работе «Генерал Власов и Русское освободительное движение» отметила, что «рассказы о том, как составлялся Пражский манифест, разнятся между собой». И вот почему: «Когда Гиммлер дал разрешение опубликовать программу Русского освободительного движения, Жиленков в конце сентября 1944 г. собрал вместе редактора “Зари”, бывшего зыковского заместителя Ковальчука, старшего дабендорфского преподавателя Зайцева, сотрудника отдела печати Дабендорфа Норейкиса и приказал им составить манифест. Жиленков, в качестве главы отдела пропаганды Русского освободительного движения, видимо, осуществлял переговоры с немецкими властями.

Двое из вышеупомянутых, оставшиеся в живых, описывают процесс составления манифеста по-разному. Норейкис вспоминает, что Жиленков, созвав всех троих, потребовал, чтобы они спешно составили манифест, и прибавил, что не отпустит их, пока не получит удовлетворительного текста. Тогда Норейкис написал проект декларации, который Жиленков раскритиковал за журналистский подход. Защищая Норейкиса, Зайцев сказал, что при поставленных условиях можно и ожидать только лишь журналистики. Тогда проект был унесен и о нем больше не говорили.

К этому рассказу Зайцев прибавляет некоторые подробности и вносит оговорки. Например, когда Жиленков просил составить текст, который мог бы служить официальным манифестом, он прибавил, что ему нужен проект политической декларации и что Власов хочет получить его, чтобы внести туда историческое обоснование. Зайцев ответил, что он не может работать в коллективе и под давлением, но только самостоятельно. Было решено, что Ковальчук напишет введение, Зайцев — статьи программы, а Норейкис — заключение.

Норейкис в своем рассказе отвергает версию разделения труда. Зайцев заявил, что не может составлять программу без подготовки, и покинул остальных, с тем чтобы достать программу НТС и другие документы, которые считал необходимыми. Следующей ночью он составил четырнадцать пунктов программы, которые его будущая жена печатала под его диктовку. На следующее утро он передал свой вариант Жиленкову, и последний остался им доволен».

Однако Власов в 1945 году на вопрос следователя: «Кто участвовал в составлении манифеста, написанного по предложению Гиммлера?», отвечал несколько иначе. «Проект манифеста, который нами разрабатывался по предложению Гиммлера, составляли я, Малышкин, Трухин, Жиленков и работавший в ведомстве Геббельса генерал-майор Закутный — бывший начальник штаба 21-го стрелкового корпуса Красной армии».

Остановимся на биографии этого генерала.

Дмитрий Ефимович Закутный родился в 1897 году на Дону. В 1911 году окончил сельскую школу, а в 1914 году экстерном сдал экзамен за 5 классов реального училища. В РККА с 1918 года. С сентября — помощник командира батареи, с ноября — в штабной роте штаба южного боевого участка Царицынского фронта.

1 февраля 1919 года — адъютант отдельного артдивизиона, затем адъютант артдивизионов ряда соединений. С 26 мая 1921 года — исполняющий должность порученца в инспекции артиллерии 2-го Кавказского корпуса. С 21 августа — пом. адъютанта стрелкового полка, с 16 марта 1922 года — командир взвода конной разведки стрелкового полка, с 25 июня — пом. начальника штаба стрелкового полка, с 25 июля — пом. нач. пулеметной команды, с 30 октября — пом. начальника штаба корпуса. Осенью 1923 года зачислен слушателем на курсы усовершенствования при разведуправлении РККА, после окончания которых — заведующий разведотделом штаба корпуса. В 1925 году — пом. нач. разведотдела штаба СКВО. В 1928 году зачислен слушателем в Военную академию имени Фрунзе. В 1931 году — начальник 1-й части штаба стрелкового корпуса. С марта 1932 года помощник начальника 1-го сектора оперативного отдела Генштаба РККА, затем — замначальника сектора. С 1935 года — начальник 1-го отделения оперативного отдела Генштаба РККА, полковник. В 1936 году зачислен слушателем в Академию Генерального штаба. В 1938 году — ассистент кафедры службы штабов Военной академии имени Фрунзе. С 1939 года — начальник штаба Горьковского стрелкового корпуса, комбриг. В 1940 году ему присвоено звание «генерал-майор». 21 июля 1941 года назначен командиром 21-го стрелкового корпуса. 26 июля в Гомельской области взят в плен. До конца лета содержался в особом опросном лагере в Лодзи. Осенью переведен в Хаммельбург. В контакт с Власовым вступил в августе 1944 года.

А теперь вернемся к Власову.

«В манифесте в антисоветском духе излагалось положение в Советском Союзе, возводилась клевета на руководителей Советского государства, которые якобы своей неправильной политикой привели страну к войне, и сейчас народы России проливают кровь за империалистов Англии и США. Доказывалась необходимость борьбы с большевизмом и сообщалось о создании для этой цели Комитета освобождения народов России.

В манифесте декларировалось, что комитет создан для освобождения народов России от большевистской системы, заключения мира с Германией и создания Российского государства без большевиков. После этого проект манифеста через Крегера был передан Гиммлеру, который внес в него ряд поправок и утвердил».

Манифест подписали 37 членов и 12 кандидатов в члены Комитета освобождения народов России.

14 ноября 1944 года в Праге, во дворце Градчаны прошло торжественное собрание так называемого Комитета освобождения народов России (КОНР). Собрание открыл профессор СМ. Руднев. Очевидцы утверждают, что он плакал, произнося речь. Затем, стоя за столом, Власов прочитал доклад…

После заседания министр Богемии и Моравии во дворце Черни дал торжественный банкет на шестьдесят человек. Для рядовых членов КОНРа вечер устроили в Пражском автомобильном клубе, который очень быстро превратился в банальную пьянку.

Пражское торжество было продолжено в Берлинском доме Европы. 18 ноября там состоялся торжественный вечер по случаю создания КОНРа. Зал, вмещавший около полутора тысяч человек, был заполнен почти исключительно русскими. Духовенство заняло первые ряды. Вместе со всеми расположились военнопленные, доставленные прямо из лагерей.

В этот день Власов еще раз зачитал манифест. Произнес пламенную речь и протоиерей Александр Киселёв. И, видимо, действительно, в игру «в комитет» поверили многие!

В частности, священник сказал: «Вы, глубокочтимый генерал Андрей Андреевич, вы, члены Комитета спасения народов России, и мы все, рядовые работники своего великого и многострадального народа, станем единодушно и смело на святое дело спасения отчизны. Не гордо, потому что “Бог гордым противится, а смиренным дает благодать”, но мужественно и смело, потому что “не в силе Бог, а в правде”. Помните, как говорил отец былинного богатыря Ильи Муромца в своем наставлении сыну — “на добрые дела благословление дам, а на плохие дела благословления нет”.

Еще до провозглашения КОНРа немцы проверяли Власова. Для нас представляет интерес следующий документ:

«Главное управление имперской безопасности

Тайная государственная полиция

Берлинское отделение, секция 4Н

26 октября 1944 года

Сведения № 6

Касается: генерал-лейтенанта Андрея А. Власова, 1901 г. рождения из села Ломакино Гангинского района Горьковской области.

У него русско-народнический характер, он умен, с легким душком крестьянской хитрости. Он грубый и резкий, но в состоянии владеть собой. Оскорблений не забывает. Очень эгоистичен, самолюбив, легко обижается. В момент личной опасности несколько труслив и боязлив.

Телом здоров и вынослив. Не особенно чистоплотен. Любит выпить. Переносит много алкоголя, но и тогда может владеть собой. Любит играть в карты. К женщинам не привязан. Дружбы с мужчинами не имеет. Человеческая жизнь для него малозначительна. Способен преспокойно выдать на повешение своих ближайших сотрудников. Особым вкусом не отличается. Одеваться не может. Может только отличать старую и новую одежду. Способностей и интереса к иностранному языку не имеет.

Очень любит спорить, а войдя в азарт, может разболтать секреты. Однако это случается весьма редко. Может быть коварным, любит задавать заковыристые вопросы. Философию не любит. Его типично советское образование является поверхностным. К религиозным вопросам относится иронически и сам совершенно неверующ. К поставленной цели идет неумолимо, в средствах при этом не стесняется. По тактическим соображениям может отказаться на некоторое время от проведения своих идей. К евреям относится не враждебно, ценит их как людей умных и пронырливых. Большой русский националист и шовинист. Принципиально настроен против разделения Великой России.

Его изречение: “Хоть по шею в грязи, но зато хозяин”.

Против коммунизма не по убеждению, а из личного безысходного положения и потому что потерял личные позиции. Придерживается мнения, что русский народ очень благодарен большевизму за многое хорошее. Советское воспитание оказало на него влияние. Будучи в Советском Союзе сравнительно неизвестен, получил отказ других советских пленных генералов сотрудничать с ним. Как командир хорош на средних постах (комдив), а на более высоких постах считается сравнительно слабым. Хороший тактик, средний стратег. Так как в его распоряжении мало хороших офицеров, то большинство должностей занимается случайными людьми. Поэтому он сравнительно равнодушен к своим сотрудникам. Но уже начинает верить в свою новую миссию. К измене — соглашательству с Советами, — по всей вероятности, уже не способен.

Ценит, по-видимому, только генерал-майора Трухина как умного человека. Вероятно, заметил отсутствие пользовавшегося дурной славой капитана Зыкова (бывший ответственный редактор изданий “Заря” и “Доброволец”) после того, как тот исчез. Раньше он говорил: “Хотя Зыков и еврей, но пока он нам нужен, пусть работает”.

К генерал-майору Благовещенскому питает антипатию и как интеллигента немного презирает. Офицеров своей среды, которые имеют личные отношения с немцами, не любит и с ними не дружит…»

До конца войны оставалось полгода. Поэтому создание комитета, или точнее, его провозглашение, не что иное, как предсмертные конвульсии фашистского режима.

Целых два с лишним года Власова использовала немецкая военная пропаганда, и все это время его всего лишь рассматривали на роль «российского вождя» в интересах Германии.

Судя по документам, были и другие кандидатуры. Например, Шаповалов и Жиленков.

На судебном заседании Военной коллегии Верховного суда СССР Власов показал:

«До 1944 г. немцы делали все сами, а нас использовали лишь как выгодную для них вывеску. Даже в 1943 г. немцы не разрешали нам писать русских слов в этих листовках. Наше участие, вернее, наша инициатива во всех этих делах даже в 1945 г. едва ли превышала 5 процентов».

Когда Власова на том же заседании спросили: «Имели ли вы попытку попасть на прием к Гитлеру?», он ответил:

«Да, я пытался, чтобы Гитлер принял меня, но через Штрикфельдта я узнал, что Гитлер не желает видеть меня потому, что он поручил принять меня Гиммлеру. Гиммлер действительно меня принял, и в разговоре я узнал, что Розенберг не обеспечил им русского вопроса, и что теперь Гиммлер все русские дела взял на себя и будет лично руководить мной и моими организациями.

По предложению Гиммлера предстояло создать КОНР и разработать текст Манифеста. В составлении участвовали Жиленков и работники его отдела. Редактировал манифест лично я сам при участии Жиленкова, Закутного, Малышкина. Написанный нами проект манифеста был передан на утверждение Гиммлеру Последний внес в него свои поправки. После этого манифест был переведен на немецкий язык, и Гиммлер снова проверял его. Постоянным уполномоченным от Гиммлера лично при мне был некто Трегер. Положение о комитете было разработано, но утверждения не получило, и вообще оно в жизнь не проводилось».

Таким образом, создание так называемого «Комитета освобождения народов России» было обыкновенной филькиной грамотой или фактом, к которому относиться серьезно не следует.

Во-первых, Комитет (КОНР) возник по предложению рейхсфюрера СС Гиммлера. Текст манифеста он же своей рукой дважды правил и утверждал.

Во-вторых, в манифесте было указано, что некоторые члены КОНРа не поставили своей подписи на этом документе в связи с тем, что они находятся в СССР. В действительности такую запись придумал не кто иной, как Жиленков, для того чтобы создать видимость, что представители комитета действуют также и на территории СССР.

В-третьих, роль комитета и его манифеста можно рассматривать не иначе как очередную пропагандистскую акцию фашистской Германии с целью привлечения под знамена Власова больше военнопленных и «добровольцев».

Речь шла о спасении Третьего рейха, при этом ни о каком освобождении народов России от большевизма, ни о каком заключении мира с Германией и создании Российского государства без большевиков под патронажем ведомства Гиммлера говорить не приходится.

В-четвертых, можно допустить, что сам Власов и его коллеги прекрасно понимали все эти моменты и все же надеялись сохранить и преумножить русскую «живую силу» до полного краха Германии, чтобы затем войти в контакт с англичанами и американцами и рассчитывать на их признание.

Весьма любопытно мнение о генерале Власове самого Бориса Алексеевича Смысловского (он же Артур Хольмстон, он же фон Регенау). Но прежде несколько слов об этой колоритной фигуре из белой эмиграции, находившейся на германской службе.

Смысловский (1897—1988) родился в Финляндии. После окончания 1-го Московского кадетского корпуса и Михайловского артиллерийского училища проходил службу в лейб-гвардии 3-й артиллерийской бригады. Участник Первой мировой войны. В 1917 году сдал экзамены в Академию Генерального штаба. Кавалер русских орденов, контужен. В 1918 году — в Добровольческой армии, участник 2-го Кубанского похода и десантной операции в Крыму. Начальник разведотдела штаба 11-й Русской армии в Польше. Капитан.

В эмиграции окончил курсы Генштаба Германии. Служил зондерфюрером в ACT «Кенигсберг». В начале боевых действий против СССР — в штабе северной группировки немецких войск. Начальник «Зондерштаба-Р» при штабе «Валли». Награжден всеми орденами для восточных народов, учрежденными в Германии. После войны в эмиграции. Жил в Аргентине, затем в Лихтенштейне. Основал антисоветскую организацию «Суворовский Союз».

Состоялось три встречи Смысловского с Власовым.

Встреча первая: «Первый раз я встретился с ген. Власовым по поручению Немецкой Главной Квартиры (ОКН), и мы поговорили около 2-х часов. Разговор, как принято говорить, совершенно не клеился.

Власов — он был тогда в форме советского генерала и, если память мне не изменяет, в лампасах, но без погон. Я же — в форме немецкого полковника. Власов говорил со мной с тем хорошо укрытым недоверием, с каким привыкли говорить подсоветские люди, прошедшие полную школу революционного коммунизма. Старался больше слушать, чем высказывать свое собственное мнение. В моей манере говорить, как он мне потом сказал, была сдержанность и обдуманность каждого слова, воспитанная суровой дисциплиной Германского Генерального Штаба. Я приехал слушать Власова, а не говорить сам. Он же не хотел говорить, а только слушал, а потому, как я уже сказал, в течение нашего первого двухчасового свидания мы так и не смогли найти общего языка. Власов сухо, очень сухо относился к возможности говорить с кем-нибудь, кто носил германскую форму, и, конечно, с особенным подозрением, если носящий эту форму был по происхождению русским. У ген. Власова во всем еще сказывалась привычка на многое смотреть сквозь очки советского воспитания, а на немцев, как на исторических врагов России. Мне чрезвычайно трудно было перейти Рубикон не столько русско-немецкий, сколько бело-красный.

Мысль, что я говорю с крупным советским генералом, в молодости воевавшим против нас, белых, сыгравшим большую или меньшую роль в причине нашего великого исхода и 22-летней эмиграции, а потом долго и успешно строившим Советскую армию, — мысль эта камнем стояла поперек горла, и мне было очень трудно взять себя в руки и скользить по той объективной политической плоскости, по которой мне было приказано. Мы оба пробовали и хотели, но нам это ни в какой мере не удалось. Мы расстались еще суше, чем встретились, и несколько месяцев об этом свидании не думали, тем более что носило оно исключительно секретный и военный характер. Власов, прощаясь со мной очень вежливо, думал: что же, в конце концов, хотел от него узнать этот полковник и где кончается его германский мундир и начинается русское сердце? А я унес с собой горечь неудавшегося выполнения задачи и неразрешимую проблему: как глубоко сидит во Власове пройденная им коммунистическая школа и где же начинается его русская душа? Это было в конце 1942 года в Охотничьем домике, вблизи города Н. в Восточной Пруссии.

Свидание это определило до известной степени взаимоотношения генерала Власова с Вермахтом. Впоследствии ген. Власов, установив контакт с политическими кругами Германии, начал строить свое Освободительное движение, непосредственно опираясь на Германское Правительство».

Встреча вторая: «Второй раз я виделся с ним, кажется, в апреле или мае 1943 г., во время его объезда участка северного фронта, т.е. Пскова и Риги.

Этот раз, после хорошего ужина, мы поговорили до 4-х часов утра. Разговор с официального тона сорвался следующим эпизодом. Власов долго и интересно рассказывал мне о некоторых своих боевых операциях против немцев и, увлекшись, показывая на карте ход боя, воскликнул:

“Вот здесь мы вам здорово наклали!”

“Кому вам?” — спросил я холодно.

“Ну конечно, немцам”, — ответил генерал.

“Ах так? Значит, вы — коммунисты — разбили здесь кровавых фашистов?”

Андрей Андреевич спохватился и рассмеялся.

“Нет, я думаю иначе, — сказал он, — здесь русские разбили немцев”.

“Русские всегда были непобедимы!” — возразил я.

“Ну ясно!” — сказал Власов, и мы, оставив фашистско-коммунистическую тему, перешли на чисто русскую и, таким образом, нашли язык, который позволил нам весьма интересно поговорить всю ночь.

Власов говорил некрасиво, но удивительно просто и, я бы сказал, очень ясно. Много было логики и веры в то, о чем он говорил. Власов не любил пустословить и говорить вот так, зря, на любые темы. Он брал жизнь и относился к исполнению долга весьма серьезно. Рассказывал только то, что, по его мнению, заслуживало внимания, и задерживался только на темах, которые его интересовали или в которых, по его личному убеждению, он хорошо разбирался.

Там, где он чувствовал себя не компетентным, он избегал задерживаться и переходил на другую тему. Зато там, где он считал себя специалистом, он говорил весьма интересно, авторитетно и с большим знанием дела. Чувствовалась хорошая военная и политическая школа, а также навык разбираться в крупных вопросах, в особенности — вопросах организационного характера. Он был, безусловно, прекрасным организатором и отлично знал военное дело. Ему, конечно, трудно было разобраться во всей сложности немецкого государственного аппарата, да и в общей политической обстановке.

Взаимоотношения между отдельными западными державами были ему неизвестны и малопонятны. В этом отношении сидение “за чертополохом” сказывалось на каждом шагу. Многое, о чем я говорил ему, его искренне удивляло, а многому он просто не поверил.

В его отношении к Германии просвечивало на каждом шагу недоверие. Зато по отношению к западным демократиям он обнаруживал иногда наивно детскую доверчивость. Чувствовалось, однако, что он все больше и больше сбрасывает с себя “премудрости” политграмоты и начинает вставать во весь свой большой русский рост.

Одной из характерных черт Власова была чисто русская способность глубокого анализа. Власов был русским, насквозь русским. Плоть и кровь русского хлебопашца, а потому он не только знал, но понимал и чувствовал чаяния и нужды русского народа удивительно ясно, больше того — резко. Революция и партия, конечно, наложили на него сильный отпечаток. Он плохо разбирался в вопросах государственной стратегии и исторической политики. История тысячелетней динамики российского народа была совершенно чужда ему, и ему безусловно нужно было побывать в Европе, чтобы на многое взглянуть иначе, значительно шире, глубже и с иной точки зрения. Проще — он не знал жизни по ту сторону “чертополоха”, т.е. политических, военных, социальных и исторических взаимоотношений, а также техники и метода западной демократии.

В военном отношении он был превосходный тактик, но не глубокий стратег. Ему нужно было еще поучиться, чтобы проникнуть в “тайну магии” вышеупомянутых наук и вопросов, а также русских исторических задач, геополитических законов и доктрин государственной стратегии. Зато, повторяю, во всех иных вопросах, касающихся тактики военного дела, организации, политической сноровки, понимания психологии народов России, их быта и стремлений — Власов, безусловно, стоял на высоте того исторического задания, которое ему пришлось выполнять.

Психологически он “разгрызал” людей замечательно, и, например, мне он указал на целый ряд моих личных недочетов, которых я сам в себе не замечал. В этом отношении я был ему очень благодарен, ибо впоследствии, когда мне пришлось формировать Первую Русскую Армию и ко мне пришло приблизительно 20% старых, а 80% новых, критика генерала Власова моей психологии мне пригодилась. “Вы, полковник, широко охватываете стратегические и государственные вопросы, — говорил ген. Власов, — но вы слишком узко сидите в казарме. Я верю вам, что вы любите Россию, вернее, вы влюблены в ее историю, но вам слишком импонирует германская сила и германский удар. Вы не хотите понять, что русского вопроса нельзя разрешить только продолжением народной революции, т.е. тем, чего вы так не любите и мысль о чем приводит вас в содрогание”.

“Вы мечтаете о возрождении России, но прежде всего вы думаете о возрождении Марсового поля, красивых полков, крепкой казармы и славы старых знамен. А потом уже вы думаете о воле народа, о государственном образе правления, о парламенте и проведении всех тех хозяйственных и социальных реформ, которые так необходимы нашему измученному народу”.

“Вы — солдат не только по профессии, а и по натуре, да еще развращенный прусским милитаризмом. Я тоже солдат, но только по профессии, а не по натуре, и не вышел, как вы, из сугубо военной касты. Я не оторвался от поля и от фабрики, и все это — для меня живое тело, а для вас — это только изучаемая абстракция”.

Я не остался в долгу и говорил ему о его недостатках.

“Вы не были вне советской России и вам непонятна европейская обстановка и западные методы работы. Революционная Россия не нужна. Она от всех этих социалистических экспериментов устала. Партизанщиной и восстанием вы ничего не сделаете. На Запад так же мало надежды, как и на розенберговскую политику”.

“Победа германских армий должна привести нас в Москву и постепенно передать власть в наши руки. Немцам, даже после частичного разгрома Советской России, долго придется воевать против англо-саксонского мира. Время будет работать в нашу пользу, и им будет не до нас. Наше значение, как союзника, будет возрастать, и мы получим полную свободу политического действия”.

Генерал Власов не соглашался со мной. Он считал, что РОА — это только точка опоры для национально-революционного пожара, для организации крупнейшего партизанского движения, саботажа и новой гражданской войны. Нельзя допускать немцев слишком глубоко в Россию.

“Вы поймите, — говорил он, — что мы живем в эпоху не профессиональных войн, а революционных движений. Народ — это не статист, а активный участник исторических событий”. Я не соглашался с ним и пробовал доказать ему, что личности делают историю. Толпа остается всегда толпою и, в конце концов, идет за победителем. Андрей Андреевич возмущался. “Позвольте, — говорил он, — ведь вот, большевики победили, однако русский народ не воспринял коммунизма”.

“Воспринял или не воспринял, а потом изжил — все это не играет никакой роли. Исторический факт налицо, что в Москве сидит коммунистическое правительство и управляет двухсотмиллионной массой”, — возражал я. “Вы слишком заражены германским фюрер-принципом”, — нападал Власов.

“А вы, генерал, слишком тонете в доктринах революции”, — парировал я.

В конце концов мы оба решили, что без водки этого дела не разберешь, и уходя от Власова под утро, я чувствовал, как говорят моряки, что слишком ложусь на борт, но что Андрей Андреевич Власов, безусловно, большой и умный человек. Часто потом, вспоминая наш интересный разговор, я думал: прав ли Власов, что Белое движение захлебнулось от того, что не сумело продолжить революции Керенского против активно выступившего большевизма, или был прав я, когда доказывал ему, что Белое движение проиграло, ибо в критический момент на решающем Орловском операционном направлении ген. Деникину не хватило десяти хороших дивизий? Ведь были в Советской России потом всевозможные восстания и народные движения? — Все они тоже кончились полной неудачей…»

Встреча третья: «Мое третье свидание с Власовым состоялось в одной из пригородных вилл Берлина в конце 1944 года. Мы не виделись больше года, и взаимоотношения испортились, как принято говорить, вконец. Мы были разные люди и по характеру, и по воспитанию. Военное образование получили в диаметрально-противоположных школах, а потому вполне понятно, что нашим врагам, вернее друзьям, легко было начать грязнейшую интригу и вырыть между нами, как потом оказалось, непроходимую пропасть. Свидание тщательно подготавливалось нач. штаба Власова ген. Трухиным и командиром третьей формирующейся дивизии ген. Шаповаловым. Разговор продолжался около четырех часов. Мы не сговорились. Сегодня, когда я пишу эти заметки для истории, я считаю своим долгом передать чистую правду, даже тогда, когда она может сделаться обвинительным актом против покойного Власова или, вернее, против меня самого. Я знаю, что всем не угодишь. Поклонники Власова в обиде на меня за то, что я слишком мало воспеваю его и созданное им Движение, а его враги, наоборот, не могут простить мне того, что я, говоря историческую правду, часто хвалю Власова, подчеркиваю его таланты и бесспорную значительность Русского освободительного движения.

Мы не сговорились и расстались очень сухо с оттенком неприязненности. Не сговорились мы по трем следующим вопросам: политически — я не разделял его взглядов и выдвинутой им программы в т.н. Пражском Манифесте. Мне казалось, что с этим идти в Россию нельзя. Она сильно устала от всяких социалистических экспериментов, и что лучше всего нести исключительно военную акцию, не предрешая никаких политических вопросов и не навязывая народу приготовленных в эмиграции программ и форм.

Второе. Я считал, что мы должны воевать только на Востоке. Поэтому я был против того, чтобы ген. Власов написал бы воззвание, призывающее русских солдат бороться не только против коммунистического, но и против западнокапиталистического мира. Я считал, что этим он сжигал мосты к будущим разговорам с англо-саксонцами.

Третий вопрос, на котором мы расходились, — это было отношение РОА к Германии. Конечно, германская восточная политика была самоубийством. Это историческая правда, благодаря чему Германия проиграла войну. Наряду с этим я считал, что германская армия была нашим союзником, снабжавшим нас оружием, деньгами и военным снаряжением. Мне казалось, что мы, русские офицеры, должны быть лояльными по отношению к германской армии до конца.

Доведенный моим упорством почти до бешенства, Андрей Андреевич воскликнул: “Это преступление — русскому думать так, как думаете вы”.

…По каким-то причинам Смысловский умолчал о предложении Власова возглавить его штаб, то есть штаб РОА. Смысловский отказался. Произошло это именно в последнюю их встречу, которая закончилась полным разрывом.

До последних дней войны Смысловский считал власовскую идеологию социалистической и не мог согласиться с призывами к борьбе в союзе с Англией и Америкой. Впоследствии Смысловский признавался, что при другой обстановке «Власовское движение могло бы сыграть свою роль как один из сильнейших факторов, способных дестабилизировать советскую государственную машину». В отличие от Власова, Смысловский подчеркивал, что целью борьбы может быть только победа над СССР, а до борьбы Германии против «западных плутократий» ему никакого дела нет.