Плюшевая заноза

ГЛАВА 4

Открыл глаза я в своей квартире. Успевшее подняться довольно высоко, солнце беспощадно плавило мою кровать, а вместе с ней и меня. Я потер лицо и нервно провел обеими руками по волосам, откидывая их назад. Осознание, что мне приснился ну о-о-о-чень реалистичный сон медленно ввинчивалось в мой сонный мозг. А потом в нем что-то щелкнуло, и реальность нещадно навалилась на меня всей своей многотонностью.

Я отчетливо понял, что так жить дальше нельзя. Что если мне кто-то когда-то предложит ограбить ювелирку, я его, не раздумывая, очень далеко пошлю. Что надо попытаться устроиться на работу и попробовать жить как нормальный человек. Что пора прекращать уповать на обстоятельства и брать себя в руки, в конце концов, я сам хозяин своей судьбы! Что надо бы сменить обстановку: поехать к морю или в горы, или к морю, где горы, или вообще автостопом по галактике. Да куда угодно! Главное, подальше отсюда, от «местного меня». Пора что-то менять. Да вот хотя бы вместо того, чтобы одеться и привычно выйти на улицу промышлять грабежом и пить пиво с пацанами, встать, заправить кровать (как Ричард), зачесать волосы, побриться, надеть джинсовые шорты и глаженую (!) футболку, выпить кофе с парой тостов, взять деньги и отправиться в магазин за продуктами. В холодильнике не то, что мышь повесилась, там уже даже ее кости давно в прах обратились. Купить нормальной человеческой еды: фрукты, овощи, колбасу, сыр, арахисовое масло, хлеб, молоко, сок, кетчуп, мясо… Я представил, как жарю стейк… такой ароматный, с прожилками крови, со специями… И чуть не захлебнулся слюной. Еще надо взять чистящие и моющие средства – отчего-то моя квартира, больше сейчас напоминающая дыру, стала казаться мне едва ли не склепом. Куда ни глянь – пыль, паутина, грязь и ни одного квадратного сантиметра порядка.

Поразительно, как один супер-бредовый сон может встряхнуть человека! Пока все эти мысли роились в моей голове как стая сумасшедших пчел, я действительно осуществил все задуманное. Правда, футболку так и не погладил, утюг найти в этом хламнике не удалось (плюс еще один пункт к покупкам). Кофе я варил, подбадривая себя фразой «глаза боятся, а руки делают», потому, как не делал этого уже очень много лет. По вкусу получилось нечто среднее между колой, пивом и забродившим чаем… В общем, кофе я выплюнул сразу. Тосты оказались вполне съедобными. Подозреваю, только потому, что жарил их тостер, а не я. Видимо, придется еще учиться готовить, раз уж решил все менять.

Жуя тосты, я подумал о том, что во сне осталась Лия. И Джон. И мама Ричарда. По Ричарду я скучать не буду точно, а вот остальных хотелось бы еще увидеть. Особенно эту невыносимую стервочку. Она была огоньком. Таким, который может спалить все за считанные секунды, но если с ним правильно обращаться, этот огонек подарит тепло и свет. Если бы мне удалось отыскать ее, я бы попытал счастья. Конечно, девушки такого уровня, как она, даже не дышат рядом с такими, как я, но я же решил начать новую жизнь! Возможно, из меня получится неплохой такой человек, которого она подпустит к себе на расстояние, достаточное для того, чтобы расслышать мое «Привет».

Отмахнувшись от все еще держащего меня сна, я быстро собрался, схватил ключи от квартиры, завязал кеды и выпрямился, чтобы бросить беглый взгляд на себя в зеркало.

– Красавчик!

Именно это хотел сказать я, глядя на себя. Но увиденное выбило из меня весь воздух. Из зеркала на меня смотрел… медведь.

Секунда, две, три, четыре…

– А-А-А-А-А-А-А!!! Твою мать! Нет!

Я широко распахнул глаза лишь для того, чтобы, увидев испуганные взгляды Джона и Лии, осознать, что моя реальность здесь, а не там.

Да что ж такое! Я же только собирался порвать с прошлым! В этой ситуации успокаивало только одно. Точнее, одна. Лия. Она по-прежнему лежала на мне. Поэтому когда она заорала, это получилось очень даже громко, потому что орала она практически мне в ухо:

– Ты что, ошалел так вопить?! Я чуть заикой не стала!

– Скажи спасибо, что мы двигаться не можем, а то тебе бы еще и по ребрам прилетело.

– Если бы мы могли двигаться, я бы тут не лежала, а сидела в противоположном углу комнаты, подальше от твоего волосатого тела, – огрызнулась она.

– Если уж на то пошло, тебе бы тоже эпиляция не помешала, – она снова начинала распалять меня. Вот как она это делает? Я же не собирался ее дразнить.

– Вы когда-нибудь найдете общий язык? – показательно вздохнул наш «миротворец».

– Разве что, когда наши языки станут единым целым в страстном поцелуе… – я ждал ее реакции.

– Тогда придется отрезать твой язык при первой же возможности, чтобы до этого (не дай Бог) не дошло, – отозвалась она.

Ух, стерва!

Солдата наша перепалка откровенно забавляла. В глазах искрились смешинки, вперемежку с теплотой. Так смотрят, наверно, на друзей.

– Джон, может, тебе за попкорном сгонять? А то тут представление только начинается.

– Отстань от девочки, – весело ответил он, игнорируя мой сарказм. – Правда, чего орал-то? Сон плохой?

– Ага. Приснилось, что я проснулся у себя дома, а все вот это, – я обвел взглядом комнату, – страшный сон. А потом я снова проснулся, и оказалось, что «страшный сон» никакой вовсе и не сон, а все вот это…

О том, что мне не хватало солдата и зайки, я предпочел умолчать. Не привык показывать свои слабости.

– Мне тоже поначалу снились подобные сны, – сказал Джон. – Видимо, сознанию тяжело перестроиться. Ничего, со временем сможешь спать спокойно.

– Главное, чтоб Ричард не начал сниться в кошмарах, – усмехнулся я.

– Не переживай. Не начнет. Он будет твоим кошмаром наяву.

– Вот спасибо! Успокоил.

Я хотел было еще немного взбодрить зайку, рассказав вкратце что у кого из игрушек сломано в процессе безобидных детских игр, и что ее примерно ждет, но тут на лестнице послышались шаги и я насторожился. Одно дело дразнить девушку и совершенно другое – стать наглядным примером для нее.

Вздох облегчения пронесся по комнате, когда в детскую вошла мама Ричарда. Тихонько напевая какую-то ритмичную песенку, она подошла к окну и отдернула шторы. Свет больно ударил по глазам, и в следующий момент повсюду заплясали солнечные зайчики. Комната наполнилась желтоватым свечением и в этом свечении, стоя лицом к нам в оконном проеме, мама казалась ангелом. Волосы отливали золотом, а из-за того, что солнечный свет падал сзади, они как будто горели. Изящная фигура казалась еще тоньше, еще невесомей. Бархат ее голоса вызывал острое желание завернуться в него, раствориться, рассыпаться на миллионы частичек, чтобы потом быть им же воскрешенным.

– Как ее зовут? – спросил я, не сводя с нее глаз.

– Глаза сломаешь! – попыталась укусить меня Лия.

– Оу, да тут запахло ревностью!

– Еще чего! – фыркнула она. – Просто не люблю, когда на женщин так откровенно пялятся.

– Это Джессика. Джессика Андерсон, – это уже голос Джона.

– Красивая…

– Красивая…

– Фррр! – кажется, зайка не любила конкуренток.

Джесс, танцуя, прошла по комнате, убирая все по своим местам. Разбросанные вещи заняли свое законное место в шкафу, карандаши были аккуратно уложены в подставку, а разрисованные листочки сложены в стопку на краю стола. Невесть откуда взявшейся тряпочкой (возможно, я просто не заметил ее в руках), мама смахнула пыль с полок и направилась к нам. Несколько безнадежно поломанных игрушек были сложены в мусорный пакет, остальные отправились в полупустой ящик, включая Бамблби и солдата. Последний оказался погребен под конструктором и парой машинок. Из ящика доносилось сопение, пыхтение и тихий мат. Он что, ругаться умеет?

Нам с пушистой занозой повезло больше. Сначала женщина взяла на руки меня. Лия шмякнулась об пол, выругалась, но следом до меня донеслось:

– Слава Богу! Наконец я спасена из лап этого мохнатого придурка.

Тем временем мама Ричарда окинула меня взглядом и заглянула в глаза. Наши взгляды встретились. Вот это зелень! Таких зеленых глаз я еще не встречал. Изумруды – и те убили бы за такой цвет. Она поправила бантик у меня на шее и погладила меня… Фраза «гладить против шерсти» неожиданно заиграла для меня новыми красками. Меня скукожило в одну большую перекособоченную мурашку. Никогда бы не подумал, что от, казалось бы, нежной ласки можно получить такие жуткие ощущения. Распушив мою шерстку, Джессика усадила меня на кровать сына и взяла в руки зайца. Проделав то же самое с ней – Лия шипела как уж на сковороде – она ткнула пальцем ей в живот.

«Я тебя люблю».

Женщина улыбнулась, за что была послана зайцем в очень далекие дали без попутного ветра. Поправив игрушке уши, Джесс усадила ее между моих ног, сделала шаг назад, любуясь на нас, после чего взяла тряпку и вышла из комнаты.

Я расхохотался, за что был послан вслед за мамой Ричарда все с тем же «ветром в харю».

– Признайся, что ты уже без меня не можешь, – весело подытожил я.

– Еще одно слово, и клянусь, после первого же полнолунья тебя тоже уложат в мусорный пакет.

– Мда-а-а… Плюшевые зайцы мне еще не угрожали, – я еле сдерживал новый приступ смеха.

– Ах, ты… – она не нашлась что ответить. Вместо этого, Лия обратилась к небожителям. – Это что, мой персональный ад? Может, договоримся, а? Я могу найти вместо себя другого человека. Или двух. Десять! Хотите десять? Или переселите меня хотя бы подальше от этого, – похоже, это она обо мне. – В другой дом, а лучше в другую страну. И вообще я прошу перерождения авансом! Я же не какая-нибудь убийца! Обещаю стать пай-девочкой и вести себя примерно. Только у-бе-ри-те е-го от ме-ня!!!

– Господа присутствующие, а вот и третья стадия принятия неизбежного – торг. Прошу любить и жаловать, – донеслось из коробки.

Лия побагровела или это так тень упала? Воздух между нами завибрировал от напряжения. Джон был послан вслед за мной и Джессикой, причем по маршруту столь детально описанному, что солдат должен был без труда догнать нас и перегнать, добравшись едва ли не первым до пункта назначения.

Огнедышащая зайка сидела у меня между ног, и я ощущал, как плавлюсь от ее гнева. Похоже, пора дать ей остыть. Конечно, я пушистиков не боюсь, но кто знает, что она может вытворить, когда сможет двигаться? Тем более, что до полнолуния оставалось, по моим подсчетам, около недели. Надо искать точки соприкосновения с ней. Хотя, если перевести это выражение дословно, сейчас у нас с ней этих точек хоть отбавляй.

* * *

Послеобеденное солнце откровенно вплавлялось мне в спину, отчего моя желто-коричневая шерсть начинала понемногу дымиться. Но деваться было некуда, приходилось терпеть и, как бы это странно сейчас не звучало, ждать Ричарда-спасителя. Лия, конечно, не ощущала на себе палящие лучи, моя широкая спина закрывала ее нежную девичью сучность, простите, сущность, и я гордился тем, что могу ее защитить. Естественно, она так не думала. Хотя бы потому, что даже представления не имела о том, как быстро нагревается синтетическая шерстка и вообще даже о том, что мне в спину упирается солнце. Она-то была в тени. Но мне хватало того, что о моем «героизме» знал я. Это определенно тешило мое самолюбие.

Зайка сидела молча, иногда вздыхая. То ли вспоминала свою прошлую жизнь, то ли формулировала новые предложения для «судей», которые бы смогли их заинтересовать, в тщетной попытке переродиться авансом. Глупышка!

Джон так и лежал, заваленный игрушками, и изредка напевал песенки из разряда «что вижу, то и пою», чем ощутимо злил Лию, видимо, мешая ей думать, и веселил меня.

Момент, когда рядом с нами на кровати возник Ричард, я упустил. Счастливый, горящий детский взгляд, полный энтузиазма, не предвещал ничего хорошего.

– Привет, мишка! Что делаешь?

– Сижу, – ответ был вполне очевиден. Правда, малыш меня не слышал.

– Пойдем, поиграем, – он заговорщически улыбнулся, и я понял: сейчас будет больно. Возможно, очень.

Он схватил зайку за ухо и отбросил в сторону, та с глухим звуком врезалась в бортик кровати и завалилась на бок:

– Да чтоб тебя!

Я готов был поменяться с ней местами! Даже на ее условиях. Вопреки всем исследованиям психологов (или кто там выделял эти пять стадий принятия неизбежного), у меня сразу включилась третья стадия – торг. Но кто б еще меня слушал! Меня схватили за лапу и потащили из комнаты. Что-то новенькое. Мальчишка положил меня животом вниз на пол около самой верхней ступени лестницы и уселся сверху. То, что должно быть позвоночником, жалобно хрустнуло под весом ребенка. Липкий страх пришел на смену осознанию моей незавидной участи. Ричард крепко сжал в кулаках мои уши, отчего моя голова задралась так, что я видел все впереди себя, и, оттолкнувшись ногами от пола, с криком «Ви-и-у-у-у» съехал с лестницы. Да-а-а, на спасителя он не тянул. Максимум – на мучителя. Лучше бы солнце пропалило дыру в моей спине!

Мальчишка, смеясь, перехватил мою лапу и поволок снова вверх, ничуть не заботясь о том, что я бьюсь всем, чем только можно, о ступени. Наверху он вновь оседлал меня и все повторилось. Потом еще. И еще…

После шестого раза я мог безошибочно назвать число ступеней, ведущих на второй этаж в этом доме – четырнадцать. После девятого раза у меня были сломаны все несуществующие кости, и даже хрящи ушей, так как держался Ричард за них очень крепко. Слова во мне кончились еще на втором круге. Даже нецензурные.

– Сынок! Ты что делаешь? Мишке же больно!

– Да-да! Мишке же больно, – подтвердил я.

Мама появилась как раз в тот момент, когда этот маленький чертенок хотел идти на десятый круг. Мои персональные девять кругов ада были пройдены. Я чувствовал себя отбивной. Да что там! Я и был самой настоящей отбивной, по которой с душой прошлись молоточком. Если бы меня кто-то сейчас хотел добить, он бы мог это сделать единственным щелбаном. И, честно, я бы сказал ему «спасибо».

– Но мам, он же игрушечный! – попытался оправдаться Ричард.

– Игрушки тоже чувствуют. И им бывает больно. Отнеси мишку в свою комнату и спускайся к ужину.

Знали бы люди, насколько правдивы порой бывают их слова! При жизни в теле человека я ни разу не задумывался над чувствами игрушек. Правда, у меня их почти не было. Штук двадцать от силы. Покореженные машинки с оторванными дверцами, некоторые на трех колесах. Динозавр без хвоста (его я отгрыз). Какой-то робот, который «умер» в тот же день, когда мне его подарили. Помнится, тетка была очень недовольна, кричала на меня, стучала кулаком по столу и брызгала слюной. А потом я стоял в углу. Долго, часа два. Потом я просил прощения у подарившего мне робота мужчины. Тот, конечно, улыбнулся и простил меня. Но тетка возразила ему, мол, «нечего распускать моего племянника, он и так вытворяет Бог весть что!». К слову, тогда я особо не вытворял. Напротив, делал все, чтобы заслужить любовь и похвалу, как это было с родителями. Но тетка всегда была мной недовольна: слишком мало поспал, будешь теперь канючить – переспал, будешь капризничать; мало поел, будешь ныть – много съел, будет живот болеть; слишком легко оделся, заболеешь – слишком тепло оделся, перегреешься; мало гулял, иди погуляй еще – что так долго? Я тут вся извелась… Этот список можно продолжать бесконечно. Я делал абсолютно все не так, не тогда, не затем и «специально назло». Одним словом, я мешал ей жить. Во многом, благодаря ей, я вырос таким жестоким, невосприимчивым к боли, бесчувственным и злым. Я вымещал весь гнев на сверстниках, так как не мог ничего сделать с тетей. Хотя сотни раз прокручивал в голове как убиваю ее, человека, искалечившего мою невинную детскую душу.

Все это время, пока я вспоминал не самые приятные моменты своей жизни, мое плюшевое тело, забытое мальчишкой, неподвижно лежало около лестницы. И, признаться, я был крайне рад, что меня никто не трогает. Пусть так остается до утра.

Моя радость улетучилась, стоило Ричарду приблизиться ко мне. Держа в одной руке ломтик хлеба с арахисовым маслом (я сейчас бы душу продал за кусочек!), он рывком поднял меня и усадил рядом с собой на первую ступеньку.

– Извини, мишка! Мама сказала, что тебе больно. Это правда?

– Конечно, правда! Давай теперь я на тебе так покатаюсь! – как же все-таки жалко, что он меня не слышит.

– Плохо, что ты не умеешь говорить, – посетовал мальчишка. – Вот мама сказала, что если бы ты на мне так катался, то мне бы не понравилось. Думаю, она права.

– Какая мудрая женщина! Не перестаю восхищаться ей!

– Хочешь бутерброд? – Ричард протянул мне надкусанный хлеб и в нос ударил запах арахисового масла. Правильно, малыш, если не добил на лестнице, добей меня сейчас, дав мне захлебнуться слюной! – Ням-ням-ням, – это он что, меня озвучивает? – Вкусно, да? Мне тоже нравится!

– Заканчивай пытку, а? – взмолился я.

Мучитель доел свой хлеб, подскочил на ноги и, обняв меня за шею, потащил наверх.

– О, ну конечно! Душить-то ты меня еще сегодня – не душил!

Я вновь сосчитал своими пятками все четырнадцать ступеней, ругнулся, когда мальчик ударил меня головой о дверной косяк, занося в детскую, и, беспомощно повалившись на кровать, закрыл глаза, мечтая только об одном…

– Эй, Лия. Ты, кажется, хотела меня убить? Сейчас самое время.

– Это слишком просто. Мучайся на здоровье, – в ее голосе звучала ирония.

Зараза!

– Джо-о-он? Не окажешь услугу?

– Его нет. Забрали. Его и Бамблби. Похоже, у них будет «война».

– Надеюсь, он переживет этот вечер, – глухо отозвался я и замычал от боли, с помощью которой все существо как бы говорило мне: «ты не жилец, брат». Вот только и я, и небожители знали, что смерть для меня сейчас – непозволительная роскошь. А потому надо просто закрыть глаза и попытаться расслабиться, раз уж это никакой не конец, а, скорее, начало. Херовенькое такое начало…

* * *

Что уж происходило за пределами детской комнаты, я не знаю, но Ричард пришел уже в пижаме, готовясь ко сну. В одной руке он держал немного помятого Бамблби, а в другой – солдата. Без левой ноги. Волосы на моем загривке встали дыбом. Если мне было больно от простых ударов, то как должно быть больно ему!

Мальчик аккуратно положил Джона на стол, порылся в кармане и извлек оттуда оторванную ногу. Лия вскрикнула. Я замер с расширившимися от ужаса глазами.

– Па-а-а-п! – через минуту в двери появился отец. – Папочка, сделай мне солдата, а? – малыш заглянул ему в глаза и сделал виноватое лицо.

– Ну, как так можно играть, сынок?! Неужели нельзя аккуратнее?

– У них была война, пап! Они дрались… В общем, так получилось. Сделаешь?

– И кто победил?

– Солдатик! – оживился мальчик.

– Малыш, а давай мы выкинем этого солдатика? Смотри: он весь поломан. Сколько раз я его уже делал? Давай завтра сходим в магазин и купим тебе нового. А этого пора отправлять в запас. Он свое отслужил.

Я забыл, как дышать. На Джона старался и вовсе не смотреть. При всем желании, я бы не смог ему помочь. Его судьба решалась здесь и сейчас этими двумя. В каком-то смысле, они для него были сейчас богами.

– Но па-а-а-ап! – взмолился Ричард. – Я не могу выкинуть этого солдатика! Знаешь, какой он сильный! Он всех побеждает! Без него мир будет в опасности! Ну, па-па! Ну, сде-лай! Пожа-а-а-луйста!

Вот в эти секунды я зауважал мальчика! В свои пять лет он отстаивал своих, пусть и игрушечных, друзей до последнего. Главное теперь, чтобы отца проняло.

Мужчина вздохнул, после чего молча встал и скрылся за дверью. Сын с надеждой проводил его взглядом и уселся на пол, обхватив ручками коленки. Не знаю, как у него, а мое сердце ухало так, что за малым не глушило своим грохотом все вокруг. Даже боль от лестничного аттракциона ушла на второй план.

Папа вернулся минут через пять с тюбиком клея. Вздох облегчения вырвался у нас с Лией одновременно. Будь я девушкой, наверно, давно бы валялся в отключке от переизбытка сильнейших эмоций. Не зря же они чуть что, сразу в обморок падают.

– Во-о-от та-а-ак! – отец нанес каплю клея на сломанную ногу и с силой прижал к ней вторую часть.

Солдат зашипел, но не проронил ни слова. Видно было, что ему не впервой. Да после такого он имеет полное право рассказывать внукам, что воевал и имел боевые ранения!

– Теперь положим твоего солдата вот сюда, – мужчина бережно положил Джона обратно на стол, – и до утра его трогать нельзя. Пусть клей высохнет. А теперь живо в кровать!

– Спасибо, папочка! – мальчишка кинулся отцу на шею и поцеловал его в щеку. Папа улыбнулся, обнял сына и, подхватив его на руки, отнес в кровать.

– Спокойной ночи, сынок.

Меня и зайца усадили на пол рядом с кроваткой.

– Спокойной ночи.

Свет погас.

– Прости меня, солдатик. Я не хотел ломать тебя! И я правда-правда тебя не выброшу! Прости меня, Бамблби. Ты и помятый красивый, честно! Прости меня, мишка. Я больше не буду кататься на тебе с лестницы. Спокойной ночи всем.

Малыш отвернулся к стене, свернулся калачиком и вскоре засопел.

Ни я, ни Лия не трогали Джона. Друг друга мы тоже не трогали. У нас было временное перемирие. Ради солдата. Зайка, похоже, окончательно поняла куда попала. Что же касается меня, то я все еще не пришел в себя после игры с Ричардом. И на фоне Джона я выглядел сейчас слабаком, который еле пережил невинные «покатушки» со второго этажа. Пусть и девять раз.

О том, что ждет нас всех завтра, я старался не думать. Это все будет завтра. А сегодня главное, что мы все выжили и остались в этом доме. Все остальное – пустяки. Болючие, пекучие, саднящие пустяки…

– Спокойной ночи!

Ответом мне было молчание.

* * *

Следующий день выдался пасмурным, отчего дышать было значительно легче, хотя дышал я, можно сказать, по старой памяти. То есть приступы удушья и нехватки воздуха я все так же испытывал, но если мне полностью перекроют доступ кислорода, я это переживу, в отличие от моей «человеческой» версии меня.

Утром прошел небольшой дождь, но земля настолько была измучена затяжной засухой, что эти осадки были как мертвому припарка. Уже через пару часов исчезли признаки даже самых больших луж, не говоря уж о маленьких. И только толкающиеся в небе тучи давали о себе знать отдаленными раскатами грома.

Мне всегда нравилась такая погода. Солнце не слепит глаза, после дождя воздух приятно пахнет озоном и свежестью, легкий ветерок приносит долгожданное облегчение после летнего зноя. Такие дни – самое время для пикника или рыбалки. Тут уж кому как нравится: кто-то старается проводить время наедине с любимым человеком, кто-то с семьей, а кто-то – оставшись один на один с собой. У меня выбора никогда не было. Я всегда был одиночкой. Правда, и на рыбалку не ездил. У меня было любимое место в парке – тихое и уютное. Только там я мог быть самим собой, только там мог снять маску крутого парня, и, устроившись в зарослях некошеной травы, думать о том, какая у меня все-таки фиговая жизнь. Я думал о том, что мне совершенно некуда идти, что меня нигде не ждут, что я, по сути, отброс общества, пытающийся всеми правдами и неправдами (чаще последними) держаться на плаву, чтобы не захлебнуться в собственной никчемности. Я никого не уважал, ни к кому не испытывал любви, не скучал и не горел желанием все это испытать.

Но ни разу в жизни мне не приходила в голову мысль что-то изменить. То ли у меня просто не было на это сил и желания, то ли я ошибочно полагал, что это и есть моя «ниша», мое законное место. Наверно, и то, и другое. А если отбросить сейчас гордость и взглянуть на себя, прежнего, то вполне можно поставить самому себе диагноз: «Идиот». Обидно, что для того, чтобы осознать это, мне пришлось умереть.

И только теперь, находясь в этом игрушечном теле, в этой игрушечной жизни, я хотел что-то сделать, что-то поменять, о ком-то заботиться… Да хоть вон о Лие! Вот только мое плюшевое тело было совершенно неподвижно и это меня приводило в бешенство.

За последнюю неделю я немного смирился с новым видом моего существования. Даже почти привык к ежедневной боли и уже, можно сказать, не стонал, когда игра с Ричардом заканчивалась и его внимание привлекала другая игрушка.

…Джон вернулся в наши ряды не сразу. Наутро, после выигранной им войны, в которую играл «хозяин», и приклеенной ноги, малыш унес солдата в неизвестном направлении на четыре долгих дня. Признаться, с каждым днем у меня оставалось все меньше надежды увидеть его снова.

Прошлым вечером, когда мы с Лией в очередной раз чесали свои языки, упражняясь в колкости фраз, откуда-то издалека донесся знакомый голос.

– Надеюсь, вы еще не поубивали друг друга? – настроение у Джона явно было прекрасное.

Ричард забежал в комнату, кинул солдатика на стол и вновь умчался.

– Полной луны еще не было, – проворчала зайка.

– Джон! Где тебя носило? – я даже не попытался скрыть радость в голосе.

– Вот именно что «носило». Это была длинная неделя.

Солдат вкратце пересказал нам события последних четырех дней, в которых он прошел путь от унижения к славе. Унижение его настигло во вторник утром, когда Ричард, довольный, что нога игрушки надежно приклеилась, взял его с собой в ванную-комнату. Одно неловкое движение – и Джон оказался в унитазе, с головой уйдя под воду. Опомнился мальчик, только когда почистил зубы, то есть минуты через две. Все это время наш «подводник» молил Бога, чтобы тот дал ему возможность пошевелить рукой, дабы заткнуть нос и не слышать той ужасной вони. Потом, конечно, его достали, помыли с мылом (я подумал, что тоже не отказался бы от водных процедур, правда, «заслужить» их я надеялся не таким путем) и взяли с собой в садик. Там, оказывается, тоже есть «переселенцы». Это что ж должен был человек совершить при жизни, чтобы его послали игрушкой в детский сад?! К двадцати детям одновременно, на пять дней в неделю… Вот там точно «лучше бы в ад»!

В общем, со вторника по пятницу Джон спасал прекрасную принцессу от дракона, воевал с инопланетными захватчиками, скакал на лошади, сидел в засаде, засыпанный кучей песка, летал по воздуху, как супермен, падал с высоты поднятой детской руки, был заляпан перловой кашей, дважды облит соком и чуть не угодил под колеса автобуса, когда Ричард выронил солдатика по пути из детского сада домой.

Мы с Лией слушали рассказ нашего путешественника и понимали, что еще легко отделались, поскольку меня мальчик привлекал в свои игры пару раз, а участь зайки сводилась к тому, что ей несколько раз в день тыкали в живот, вшитое устройство отзывалось фразой «Я тебя люблю», и на этом все заканчивалось. Подозреваю, что всему виной был «совершенно не модный в этом сезоне» цвет ее шерсти.

Всю неделю девочка хандрила, замыкалась в себе и была очень далеко от меня. Кажется, четвертая стадия – депрессия, накрыла ее с головой. Я всячески пытался не дать ей погрузиться в это состояние. Правда, делал это, как умел. Наши словесные поединки не перерастали в рукопашную лишь по одной причине – отсутствию полнолуния. Признаться, я все время искал место в комнате, куда спрячусь, как только смогу двигаться. Нет, за себя я не боялся, сил у меня предостаточно. Я переживал, что девочка наделает глупостей и будет наказана. Я этого не хотел. Не хотел, чтобы ее переселяли. Не хотел, чтобы она оказалась в другом доме, далеко от меня. Но общаться с ней, не провоцируя ее, было практически невозможно. Она зажигалась сама, даже от самой безобидной фразы, и поджигала меня. Мы «обменивались любезностями» так, что воздух вокруг нас начинал искрить от напряжения, за малым не взрываясь. Одним словом, нам было не скучно. Но Джона явно не хватало.

– Да-а-а, друг, – протянул я, – досталось тебе. Мы уж думали, что больше не увидим тебя.

– Не дождетесь, – весело отозвался он. – Лия, полнолуние завтра. Молись, чтобы тучи разошлись. А ты, Том, молись, чтобы НЕ разошлись, иначе наполнителя в тебе поубавится, – мы дружно захохотали.

Даже зайка! Я впервые слышал ее смех. Высокий, как перезвон сотни маленьких колокольчиков. И заразительный. Слушая его, хотелось улыбаться.

– Ты… смеешься! – ответил я на ее вопросительный взгляд.

– Кхм… Тебе показалось, – она моментально подобралась и вновь отгородилась от меня призрачной стеной.

Еще несколько секунд назад мне казалось, что эта стена опасно наклонилась, готовая вот-вот упасть. Но Лия вовремя выставила подпорку. Ничего! Раз эта фифа умеет смеяться, значит, не все потеряно. Теперь, с этим знанием, я горы сверну, но заставлю эту «плюшевую занозу в моей многострадальной заднице» сменить гнев на милость.

– Лия, – я осторожно позвал ее. – Эй, я не хотел тебя обидеть. Просто… просто ты ни разу даже не улыбнулась за эту неделю. А тут смех. Эй, Лия. – Тишина. – Интересно, а в лунном свете ты сможешь вилять хвостиком? – мне нужно было вывести ее на эмоции, чтобы она снова не ушла в себя.

– Я. Тебя. Убью!

– Детка, ты чертовски предсказуема. Придумай что-нибудь новенькое.

– Да пошел ты! Если хочешь знать, как только я смогу идти, мой пушистый хвостик, – это будет последнее, что ты увидишь, когда я выйду за дверь!

Джон насторожился.

– Ты что задумала? – серьезным тоном спросил он, вмиг растеряв остатки веселья.

– Уйти.

– Я же тебе говорил, что уйти мы не можем. Это карается «обнулением».

– А мне плевать! Пусть обнуляют. Пусть подселяют в другую игрушку. Неделей больше, неделей меньше – какая разница! Главное, подальше от этой медвежатины.

Похоже, запахло жареным. Такого поворота я не ожидал.

– Не глупи, девочка. После переподселения Ричард может показаться тебе сущим ангелом. Тем более, тебя в этом доме почти не трогают. А представь, что с тобой будет, если ты окажешься, скажем, в кукле, за которую будут драться сразу несколько сестер, и которые будут играть с тобой по очереди целый день, каждый день. Да ты взмолишься к концу первых суток! И это я тебе озвучил не самый плохой сценарий.

– Самый плохой сценарий – это сидеть между двух мохнатых ног и выслушивать как Этот упражняется в красноречии. Я даже не могу ему врезать по причинному месту! Молись, – это уже в мой адрес, – чтобы завтра на небе были тучи, потому что в противном случае памятный тебе спуск с лестницы покажется тебе безобидными покатушками с детской горки.

– Хорошо, что ты приняла правильное решение, – после некоторой паузы с явным облегчением сказал я.

– Я еще ничего не решила.

– Что мне сделать, чтобы ты осталась?

– Закрыть рот.

– С Джоном можно разговаривать?

– Если сможешь с закрытым ртом – валяй.

– Ладно. Молчу. Только не уходи.

– Я подумаю.

Остаток вечера мы все провели в тишине. Ни я, ни Джон не хотели, чтобы зайку наказали. Похоже, Лия тоже этого боялась, подсознательно. Но упрямство – вещь противная. А у девочки его было с избытком.

В десять часов Ричард уже лежал в своей кровати, а Джесс гладила его по волосам и пела колыбельную. По окну поползли первые змейки начинающегося дождя, вдалеке вновь громыхнуло, и комнату озарила вспышка света. Малыш испуганно посмотрел на маму.

– Не бойся, милый, я рядом. Это просто гроза. К утру она пройдет. Закрывай глазки и спи. Я тебя люблю, – она поцеловала мальчика в лоб, поправила одеяло и вновь запела.

Слова полились по комнате, окутывая теплом и заботой. И, пребывая в этом, давно позабытом мной, состоянии умиротворения, я окончательно понял, что ни за что никуда не отпущу свою плюшевую занозу.

Хм… с.в.о.ю. – буквы перекатывались на языке, – свою…

По-моему, Том, пора себе кое в чем признаться…