Плюшевый медвежонок

Взбунтовавшийся «инструмент»

— Можно мне сегодня наконец тебя навестить? — спросил Ёхэй у жены после того, как они впервые за последние две недели поужинали вдвоем.

— Ты это серьезно? — деланно сказала Кёко и повернулась к окну. — Интересно, идет ли снег…

— Или я тебе помешаю?

— Да нет, что ты. Какие глупости, — легонько шлепнув мужа, зарделась Кёко. Несмотря на годы, она еще умела быть соблазнительной.

— Если пыль хоть изредка не протирать, заведется паутина… — игриво ухмыльнулся Ёхэй.

— Оставь свои остроты, пожалуйста.

— Ну конечно, ты ведь у нас знаменитый обозреватель по вопросам семьи и брака, многоуважаемая Кёко Ясуги. Ты и мужа собственного так просто к себе в спальню не пустишь.

— Перестань. Разве я когда тебе отказывала? Что делать, раз мы оба слишком заняты и подолгу не видимся, хотя я всегда стараюсь устроить свои дела так, чтобы тебе было удобно. Да и обозревателем я стала по твоему совету.

— Ну, не злись. Это я из гордости. Подумать только: иметь такую жену-красавицу, да к тому же известного обозревателя! Все мужчины от зависти лопаются. Скажи, разве я не везучий?

— Ты меня переоцениваешь. Я самая обыкновенная женщина. Когда я не на экране, я всего-навсего простая домашняя хозяйка. Это ты у нас партийный лидер и без пяти минут министр. Конечно, я понимаю, жена — это еще не все, что нужно мужчине, но мне обидно, что я не владею тобой безраздельно.

— Как жена — безраздельно.

— Оставь, не верю я тебе. Ты такой молодой, цветущий, а меня вот уж месяц будто не замечаешь!

— Ну-ну, не возводи на меня поклеп. — Ёхэй недоуменно провел ладонью по лицу, словно желая Сказать: «Что это вдруг с ней случилось?»

— Очень тебя прошу. Будь безраздельно моим хотя бы сегодня ночью. Я сейчас…

Кёко вышла из-за стола. Посуду вымоет прислуга. А ей нужно заняться собой. В чем, в чем, а в делах любовных она вовсе не собиралась уподобляться домашней хозяйке.

Размышляя, в какой ночной рубашке лучше предстать перед мужем, Кёко пыталась вспомнить, когда же они в последний раз провели ночь вместе. Спать в разных комнатах они стали уже вскоре после свадьбы.

Кёко вышла за Ёхэя в двадцать три года. Ёхэю было в то время тридцать, и он уже управлял довольно большим заводом. Через четыре года, воспользовавшись поддержкой одного крупного финансиста, он выставил свою кандидатуру в парламент и занялся политикой. Теперь день его был расписан по минутам, и, чтобы полнее использовать драгоценные часы отдыха, он устроил себе отдельную спальню.

Супруги договорились, что будут приходить друг к другу, когда им вздумается, но на деле получалось так, что только муж имел на это право. В первые годы брака он навещал Кёко почти каждую ночь и оставался до утра, так что было не совсем понятно, зачем им раздельные спальни. Но чем больший вес приобретал Ёхэй на политической арене, тем реже становились эти посещения. К тому же было похоже, что он завел себе любовницу.

Вначале Кёко очень тосковала, но потом родились дети, Кёхэй и Ёко, а когда она стала телевизионным обозревателем, для грусти и вовсе не осталось времени.

Виделись супруги все реже и, если даже оба были дома, занимались, как правило, своими служебными делами, а потому выкроить время для супружеских радостей уже почти не удавалось. И все же они не совсем охладели друг к другу, поэтому изредка случались «приглашения» вроде сегодняшнего (обычно исходившие от мужа).

После долгого воздержания супруги были особенно нежны друг к другу.

Ну кто поверит, что это сорокавосьмилетняя мать двоих взрослых детей? — сказал Ёхэй, устав наконец от объятий и любуясь раскрасневшимся телом жены. За годы брака они разучились стыдиться, приобретя взамен свободу и раскованность, — неоценимое достояние опытных супругов. И надо сказать, что своим профессиональным успехом Кёко в большой степени была обязана именно этой раскованности уверенной в себе зрелой женщины, все еще привлекательной для мужа.

— Не напоминай мне о возрасте. Мне это неприятно.

— Что ж тут неприятного, ты ведь ничем не уступаешь молодым. А в некоторых вещах даже превосходишь их.

— Незачем сравнивать меня с молодыми. Вместо того чтоб комплименты говорить, заглядывал бы почаще, — упрекнула мужа Кёко.

— Я бы и рад, да тебя дома не бывает. Не завела ли уж ты на стороне какого-нибудь молодца?

— Не суди о других по себе. В конце концов, моя работа тебе же на пользу.

— Я знаю. Потому только и терплю эту нашу так называемую семейную жизнь. Я ведь люблю тебя, тебя одну.

— Хоть и не верится, но слышать приятно. Ты у меня тоже самый любимый и единственный.

— Ну, если так, у нас не все потеряно.

— Рада слышать. Все-таки мы муж и жена.

— Кстати, где дети? — вдруг вспомнил Ёхэй о сыне и дочери.

— Ёко у себя в комнате, а Кёхэя нет.

— Конечно, что он тут забыл! Ты ж ему дом купила.

— Но ты ведь согласился, сказал, что он уже не ребенок и нужно дать ему почувствовать себя самостоятельным…

— Ну да…

— Самостоятельность самостоятельностью, а ты им совсем не занимаешься.

— А как я им должен заниматься? Не понимаю я этих юнцов! Они словно существа из другого мира.

— Не говори так. В нашей семье никакой разобщенности быть не должно.

— Да уж конечно. Ведь наши дети — это твои инструменты.

— Что ты говоришь, какие инструменты! Не дай бог дети услышат!

— А разве нет? И потому во всем должны подчиняться мастеру. Они же все-таки сын и дочь знаменитых Ёхэя Коори и Кёко Ясуги. Следовательно, вести себя обязаны соответствующим образом.

— Это они понимают.

— В общем, не выпускай деток из-под присмотра. Не ослабляй уздечку.

На этом разговор супругов оборвался. В спальне было слышно лишь сонное дыхание Ёхэя. Судя по всему, сегодня он не собирался покидать комнату жены.

В это же время Ёко Коори, смертельно бледная, стояла посреди своей комнаты, бессмысленно уставившись прямо перед собой. Из ее широко раскрытых глаз катились крупные слезы. Время от времени она что-то шептала дрожащими губами. Иногда шепот превращался в бессвязное бормотание, почти стон.

— Какой ужас, боже мой, какой ужас! Мерзость! — рыдала она, стараясь сдерживаться, чтобы плач не услышали за стеной, по от этого он становился только сильнее.

На столе перед ней стоял портативный радиоприемник. По нему она только что слышала весь этот «ужасный разговор». Ёко подслушала разговор родителей случайно: настраивая приемник, она вдруг поймала сигнал миниатюрного передатчика, установленного Кёхэем в спальне матери.

Чувствительное подслушивающее устройство открыло ей правду о ее родителях, подтвердив все, что говорил ей брат.

Как отчаянно умоляла его Ёко не уходить из дому. Но он не послушался. Сказал только с кривой усмешкой:

— Тебе тоже нужно поскорее вырваться отсюда. Отец с матерью относятся к нам, как к комнатным собачкам.

— Что ты говоришь! Они нас так любят.

— Хороша любовь. Может, ты помнишь, когда отец в последний раз тебя обнимал? Или мать? Не помнишь. Мы с самого рождения на нянек брошены, отец с матерью палец о палец не ударили, чтоб вырастить нас. Единственное, что эти хмыри для нас сделали, — так это оплатили наше «воспитание».

— Не смей папу с мамой называть «хмырями»! — чуть не заплакала Ёко.

— А как еще прикажешь их называть? Лучшего они не заслужили!

— Но послушай, зачем же ты тогда выступаешь с мамой по телевизору?

— Помогаю ей делать бизнес. А ты веришь всем этим красивым разговорам? На них далеко не уедешь. Что в жизни главное? Деньги. Ну так вот, нет любви, зато есть деньги. Без них не проживешь. А чтоб они и впредь были, мамочке надо помогать их делать. Ты ведь тоже помогаешь — играешь в хорошо оплачиваемую игру в дочки-матери, понятно?

— Игра в дочки-матери! Как ты можешь так говорить?

— Я этих хмырей давно раскусил. Никакие они не родители, показушники — вот и все. Только живут с нами под одной крышей, а если взаправду, так почти и не живут.

— Ты нарочно так говоришь, просто ты их очень любишь.

— Нарочно?! Вот смех-то! Люблю?! — И Кёхэй истерически захохотал. Это был настоящий приступ. Лишь спустя некоторое время брат утих. — Ладно, не веришь — так я тебе покажу, каковы они на самом деле, — сказал он.

— Что ты хочешь сделать?

— Возьму и поставлю у них в комнатах кой-какие аппаратики. Слушать можно будет по обычному УКВ. Послушаешь — поймешь, что это за типы.

— Пожалуйста, не делай таких гадостей, — отчаянно закричала Ёко.

— Какие же это гадости? Мать первая начала. Ты и то, наверно, знаешь. Бестселлер, что ее прославил, — он же сделан из моего дневника. Мать его читала тайком от меня. Целый год читала, а потом написала книжку. Эта книжка — прямо слово в слово мой дневник. Мать-то прославилась, а мои секреты теперь всему свету известны. Все равно как если б я сидел в сортире и думал, что никто меня не видит, а меня бы в это время показывали по телевизору. Тогда-то я и понял, какова она на самом деле. Супермать, преданная жена, умница, красавица — словом, не женщина, а идеал, а на поверку — оборотень, показушница, собственных детей запродает ради славы. Когда еще никто ее не знал, она так все обставляла, будто ради отца старается, а на самом деле только себя подать норовила. Между прочим, твои дневники и письма тоже небось читает.

Слова брата заставили Ёко призадуматься. Она не вела дневника, но вспомнила, что мать не раз советовала ей этим заняться. «Когда привыкаешь, вести дневник совсем не тяжело, — говорила она, — скорей наоборот: день пропустишь, и уже на душе неспокойно. Ведь это же запись твоей жизни, в которой ничто не повторяется…» Так вот, значит, с какой целью все это говорилось.

Вспомнила Ёко и другое. У нее была привычка переписывать письма набело. Несколько раз так случалось, что ей нужен был черновик, она искала его в корзине для бумаг, но не находила, хотя хорошо помнила, что бросила его туда. А прислуга клялась, что мусор из корзинки не выносила. Может быть, черновики крала мать? Тогда понятно, почему в ее сочинениях попадались любимые выражения и словечки дочери, что всегда так удивляло Ёко.

— Во всяком случае, остерегайся, не помешает, — продолжал браг. — Влюбишься — будь уверена: мать как-нибудь да использует это в своей очередной книжке про секс у подростков. Ни на минуту нельзя забывать, что в доме шпион. А я вот больше не могу, чтобы за мной шпионили. Мать, конечно, перепугалась, что такой «ценный материал» у нее из рук уходит. Так что мы заключили сделку.

— Сделку?

— Ну да. Я обещал, что буду и дальше давать ей читать свой дневник. Посмотрела бы ты на ее физиономию, когда я это сказал. В конце концов она согласилась. Это в ее интересах. Что я там пишу, ей ни за что самой не придумать. Но потом мне надоело этим заниматься. Раз дневник ненастоящий, не все ли равно, кто его пишет? Ну вот я и стал брать писанину приятелей, какая получше, и выдавать за свою. Приятелям заработок, они только рады. А я знай себе получаю приличные денежки и палец о палец не ударяю. Но матери теперь не за кем «наблюдать». Разве что за тобой. Так что беги поскорей отсюда.

И Кёхэй ушел. Ёко очень долго не могла забыть его слова, но прошло время, и она успокоилась. И вот сегодня она неожиданно подслушала разговор родителей.

Того, что происходило в спальне перед разговором, уже было достаточно, чтобы ниспровергнуть родительский авторитет и втоптать в грязь чувства молоденькой девушки. Но последовавший за этим разговор нанес Ёко смертельный удар. Брат был прав. Они были «инструментами» в руках родителей.

Ёко дала волю слезам. Но когда слезы высохли и в душе, казалось, наступил покой, она поняла: что-то навсегда ушло из ее сердца и оставило в нем пустоту.

Хотя экспертизой было установлено, что кровь, обнаруженная на медвежонке, принадлежала Фумиэ Оямада, поиски, предпринятые в городе К. и на месте происшествия, ничего не дали. Имелись все основания предполагать, что Фумиэ Оямада была сбита автомобилем и что труп ее куда-то увезли и бросили, но никаких доказательств этому не было, и никто не знал, где их искать. Полиция прекратила расследование. И теперь Оямада и Ниими остались одни и были бессильны что-либо предпринять.

— Оямада-сан, что же нам теперь делать? — спросил Ниими.

— Не знаю, — ответил Оямада, безнадежно глядя в пространство.

— Сдаваться нельзя.

— Но что еще мы можем сделать?

— Не зная, что ответить на вопрос Оямады, Ниими повторил:

— Во всяком случае, главное сейчас — не сдаваться. Кто же будет разыскивать вашу жену, если не мы? Мне все время кажется, что она зовет меня откуда-то издалека.

— Вас она, может быть, и зовет… — бросил Оямада в отчаянии.

— Оямада-сан, я вас понимаю, но не нужно так говорить. Наоми зовет и вас. Не оставайтесь глухи к ее голосу, — утешал и ободрял Ниими Оямаду. Он и сам нуждался в утешении. Потеряв Фумиэ, свою Наоми, он словно души лишился.

Однако Оямаде не следовало это знать. Ниими не имел права открыто скорбеть об утрате Фумиэ. И горе его поэтому было еще безысходнее. В глазах общества его любовь была греховной, ее надлежало таить от всех. Никогда раньше не случалось Ниими любить женщину с такой силой. Благодаря Фумиэ он впервые понял, что такое любовь. В том же признавалась ему и Фумиэ.

Женился он по расчету. Расчет оказался правильным, и Ниими без особого труда достиг своего теперешнего положения. Но плата оказалась слишком высока. В семье ему было холодно, неуютно. Они с женой просто жили под одной крышей, не больше. И дети, появившиеся на свет, вовсе не были плодом их любви. Ниими не испытывал к жене ни страсти, ни нежности — ничего, кроме обычного чувственного влечения мужчины к женщине.

И тут появилась Фумиэ. Они были словно созданы друг для друга. Казалось, какой-то поток подхватил их и понес в неизвестность. Поначалу они пытались сопротивляться этому потоку, но вскоре стало ясно, что он принесет их к водопаду. Чем сильнее влекло их друг к другу, тем тяжелее казалась неминуемая разлука. Невозможность быть вместе едва не сводила их с ума.

И вот Фумиэ пропала. Скорее всего, ее уже не была на свете. Если бы она была жива, то, конечно, любым способом дала бы Ниими знать о себе.

«Наоми, куда ты пропала?» — без конца повторял Ниими, когда вокруг никого не было. Она все звала и звала его откуда-то издалека. «Милый, помоги! Спаси меня!» — явственно слышал он ее голос. «Где ты, Наоми, где?» — взывал он к загадочному голосу, который так жалобно звал на помощь. Ночью, сквозь подушку, он звучал еще томительной и беспомощней. Ниими не находил себе места. «Наоми, если тебя уже нет в живых, пусть твоя душа укажет мне, где ты. Я приду и обниму тебя, и ты уснешь спокойно», — шептал Ниими, прижавшись ухом к подушке, пока не проваливался в тяжелый сон. Словно ему не дано было уснуть спокойно, пока не отыщется любимая.

В воскресенье к Ниими пришла в гости младшая сестра Тиёко с мужем. Пять лет назад Тиёко вышла замуж за Уодзаки, служащего строительной фирмы. Она поехала отдыхать в горы и там познакомилась с Уодзаки, работавшим неподалеку на строительстве плотины. Вскоре они поженились. Сейчас у них был трехлетний ребенок, которому в этом году предстояло идти в детский сад. Они пришли прощаться: Уодзаки уезжал в Бразилию строить гидроэлектростанцию.

С детсадом так трудно было. Мы с мужем трое суток простояли в очереди, друг друга подменяли, пока устроили, — не без гордости говорила Тиёко жене Ниими, когда тот входил в гостиную.

— О чем это ты? — поинтересовался Ниими.

Тиёко снова взялась рассказывать, теперь уже специально для него, как они с мужем устраивали своего сына Тадаси в детский сад при университете Сент-Фелис. Все, кто попадал туда, могли в дальнейшем продолжать образование в учебном комплексе при университете, а затем и в самом университете, поэтому число претендентов из Токио и близлежащих префектур в несколько раз превышало число мест.

— Ты, значит, и мужа впутала в это дурацкое занятие? — неодобрительно сказал Ниими.

Тиёко обиделась:

— Вовсе не дурацкое! А очень важное: от него зависит вся жизнь Тадаси.

— Да ведь речь идет всего-навсего о детском саде, при чем тут жизнь. Детские сады все одинаковые. Делать вам, матерям, нечего. — Последнее было предназначено отчасти и для жены.

— Братец, все-то ты видишь в розовом свете. А теперь жизнь начинается с детского сада. Каким тебя сделают в детском саду, таким ты и будешь. Сейчас все намного сложнее, чем тогда, когда мы были маленькими.

— Конечно, пробиться человеку с каждым годом становится все труднее. Но все же и в детском саду, и в школе еще рано судить, преуспеет он в жизни или нет.

— Нынешние матери слишком уж суетятся вокруг своих детей. Неизвестно, когда и где у них проявятся способности. Сколько ни шлепай их в младенчестве, а они все равно пойдут по той дороге, по какой им хочется. Сплошь и рядом детей заставляют соперничать из тщеславия и эгоизма родителей. Заставляют гнаться за отметками чуть ли не с пеленок. Все это уж как-то слишком смахивает на дрессировку обезьян.

— Боже мой, что ты говоришь! — Тиёко, закусив губу, едва не плакала.

— Помилуй, — не утерпела жена, — что ты говоришь, наши гости могут обидеться.

Но тут хозяина вдруг поддержал до той поры молчавший Уодзаки:

— А по-моему, вы совершенно правы. Мне тоже не по душе теперешняя погоня за образованием во что бы то ни стало. Родители ничего в жизни не добились, так пусть, мол, хоть детям повезет, пусть будут вундеркиндами и обскачут остальных. Это воспитание вундеркиндов, на мой взгляд, просто вопиющая нелепость.

— Ну вот, и ты туда же, — набросилась на мужа Тиёко. — Сам ведь согласился, что лучше сейчас любой ценой устроить Тадаси в хорошее место, чем потом мучиться, и вдруг…

— Но ведь учеба сына — это твоя сфера, как ты хочешь, так пусть и будет.

— Что значит «моя сфера»? Откуда такая безответственность, ребенок же наш общий.

— Что верно, то верно, как говорится, результат общих усилий, — улыбнулся Уодзаки молоденькой жене, видя, что она не на шутку рассердилась.

— Ну что ты улыбаешься? Смотреть противно!

— А мне, думаешь, не противно тебя слушать? — Спор супругов грозил закончиться плохо.

— Какие вы, однако, горячие, — с оттенком зависти сказала жена Ниими. Слова ее прозвучали грустно: в них чувствовалась обида на собственную неудачную семейную жизнь.

Внезапно в комнату вбежал Тадаси вместе с младшим сыном Ниими. До сих пор они играли в другой комнате.

— Отдай, отдай! — кричал Тадаси, бегая за сыном Ниими: тот отнял у Тадаси игрушку, которую малыш принес с собой.

— Рюити! Нельзя дразнить маленьких, — прикрикнула на сына жена Ниими.

Ниими взглянул на игрушку в руках у Рюити и обомлел. Это был плюшевый медвежонок, по форме, размеру и всему остальному точно такой же, как тот… Только совсем новый.

— Откуда? Откуда у тебя этот медведь? Ребятишки испугались, так внезапно прозвучали слова Ниими. Тадаси растерянно взглянул на дядю, потом побежал к матери и заплакал. Очевидно, он решил, что дядя на него рассердился.

— Что ты так закричал? Тадаси-тян испугался, — укоризненно сказала жена.

— Да так вышло, уж очень медвежонок у него любопытный.

— Что в нем любопытного, обыкновенная плюшевая игрушка.

— Где вы его купили? — обратился Ниими к сестре.

— Мы не покупали, это подарок.

— Подарок? Чей?

— Памятный подарок по случаю поступления в Сент-Фелис, детский сад подарил таких медведей всем новеньким. Не бесплатно, конечно, цена игрушки входит в плату за детский сад.

— Памятный подарок? Всем детям?

— Всем. Сент-Фелис славится своими зверушками. Знаешь, скольким матерям хотелось бы раздобыть для своего ребенка такой талисман.

— И всегда дарят только медведей?

— Нет, бывает, что собачек, обезьян, зайцев — в общем, каждый год что-нибудь новое. В этом году были медвежата. Почему-то медвежата ценятся больше всего. Кажется, игрушки повторяются каждые пять лет. Но послушай, братец, зачем тебе это?

— Забавный очень медведь, вот я и заинтересовался. А их дарит только Сент-Фелис?

— Как будто да. В магазинах они не продаются, а то бы все за ними бросились: говорят, они счастье приносят.

— И сколько же таких раздают в год?

— Столько, сколько детишек принимают. Не больше пятидесяти. Но в чем дело, ты же вроде никогда не интересовался игрушками?

— Сестру-то, видимо, только они и занимали.

На следующий день Ниими отправился в детский сад при университете Сент-Фелис. Университет занимал обширную территорию в тихом уголке одного из фешенебельных районов Токио. Здесь были собраны в единый комплекс первоклассные учебные заведения, от дошкольных до высших, обеспечивавшие своим выпускникам прочное место в обществе.

Университетский городок утопал в зелени. Учебные корпуса почти терялись в ней. Вокруг зданий тянулись широкие лужайки, отданные во владение учащимся. Яркие платья девушек-студенток пестрели на них, словно цветы.

На студенческой автостоянке было немало спортивных и иностранных машин. И одевались питомцы Сент-Фелиса отнюдь не по-студенчески. По всему было видно, что денежные затруднения им неведомы. Они не знали конфликтов на почве повышения платы за обучение и не имели идеологических разногласий. Никакое повышение платы не могло серьезно обеспокоить состоятельных студентов, политика же и идеология их просто не волновали. Волновало их только одно — как бы повеселее провести быстролетную молодость.

Если конфликты все-таки возникали — правда, крайне редко, — это случалось по вине студентов, попавших сюда по ошибке. Опираясь на поддержку извне, они развертывали здесь бурную агитацию. Но за ними никто не шел. Идеи борьбы, переустройства мира были совершенно чужды Сент-Фелису. «Золотая молодежь» оттачивала свой интеллект и накапливала знания в атмосфере великосветского салона, которым и был, по сути дола, Сент-Фелис. Положение родителей полностью обеспечивало учащимся всяческий комфорт. Им достаточно было катиться по заранее проложенной для них колее, никуда не сворачивая, чтобы столь прекрасно установленный порядок никогда не нарушался. Вот почему чужаки не надолго задерживались в университете. Студенческие волнения бушевали по всей стране, но здесь царил покой.

В глубине обширной университетской территории находился детский сад. Как ни странно, здесь тоже была автостоянка, забитая дорогими автомобилями. На них привозили и увозили детей. В этот фешенебельный детский сад отдавали детей не только из Токио и его пригородов, но и из соседних префектур. На какое-то мгновение Ниими даже забыл о цели своего визита: его охватило беспокойство — сумеют ли сестра с мужем при своих доходах обеспечить сыну полный курс обучения?

Ниими пригласили в приемную, где его встретил человек со значком заведующего. Заведующий с недоумением взглянул на медвежонка, которого Ниими держал в руках, и подтвердил, что это действительно сувенир детского сада Сент-Фелис.

— А в чем, собственно, дело? — спросил он настороженно.

— Видите ли, судя по всему, владелец этого медвежонка попал под автомобиль, — сказал Ниими, сознательно искажая происшедшее.

— И что же?

— Поскольку найти его до сих пор не удалось… — И Ниими объяснил, что случайно оказался на месте столкновения вскоре после того, как оно произошло, и подобрал там этого медвежонка. Но никаких других доказательств происшествия у него нет, и полиция за это дело не берется. Пятна на медвежонке — это, очевидно, кровь пострадавшего. Даже если ему не удастся ничего предпринять для расследования этого преступления, он хотел бы по крайней мере вернуть медвежонка семье пострадавшего, но сначала надо ее разыскать.

История прозвучала довольно правдоподобно. Заведующий, видимо, поверил Ниими.

— Эта игрушка была подарена одному из наших новичков в пятьдесят восьмом году, — сказал он.

— Откуда вы знаете? — спросил Ниими.

— У нас игрушки пяти видов: медведь, белка, заяц, обезьяна и собака. Через каждые пять лет они повторяются. Медведь приходится на годы, оканчивающиеся тройкой и восьмеркой. У троечных медведей носы белые, у восьмерочных — черные.

— А почему вы сказали, что этот мишка относится к пятидесятым годам?

— У него на шее пять белых отметин. Значит, пятидесятые годы. Каждое поколение игрушек имеет свой цвет когтей, зубов, ушей и тому подобного.

— Понятно. Скажите, а вы не могли бы показать мне список принятых в сад в пятьдесят восьмом году?

— Видите ли… Если семья пострадавшего подала просьбу о розыске, то появление медвежонка, возможно, поможет делу.

— Ну что же, если так, я не возражаю, — сказал заведующий. Хитроумная легенда Ниими подействовала. Идея объявить владельца медвежонка пострадавшим оказалась удачной. Если бы Ниими сказал, что игрушка принадлежит преступнику, ему не только отказали бы в праве взглянуть на список, но и без промедления указали бы на дверь: Сент-Фелис с его безупречной репутацией не мог воспитывать правонарушителей.

В 1958 году детский сад принял сорок три человека. Сейчас им было по девятнадцать-двадцать лет. Как и следовало ожидать, в списке значились исключительно отпрыски высокопоставленных семей. Родители их были в основном предпринимателями, врачами, адвокатами, писателями, известными артистами, художниками. Среди сорока трех детей двадцать шесть были девочки. В дальнейшем учебу в Сент-Фелисе, включая и учебу в университете, продолжали тридцать человек.

Пока что круг подозреваемых ограничивался этими сорока тремя. Правда, кое-кто из них мог подарить мед-медвежонкапостороннему человеку. Но если питомцы Сент-Фелиса всю жизнь берегут эти игрушки как талисманы, го весьма вероятно, что преступника удастся обнаружить именно среди них.

Так или иначе, искать предстояло теперь уже не в безбрежном людском море, а среди весьма ограниченного круга лиц, и это само по себе было огромным успехом. Ниими все время чудилось, будто душа Фумиэ указывает ему путь.

— Но главное еще впереди, — сказал он Оямаде при встрече. — Не будем же мы спрашивать у каждого из сорока трех, где его медведь.

Ведь даже если они наткнутся на преступника, тот запросто отговорится, и все на этом кончится. У них же нет права вести расследование, и никто перед ними не обязан держать ответ.

— Что же делать? — спросил Оямада, не зная, что предложить.

— А не разузнать ли нам потихоньку об их машинах? Если машина сбила человека, на ней непременно должны остаться следы.

— Без помощи полиции нам не обойтись.

— О поисках хозяина медвежонка мы полиции, конечно, сообщим. Но поскольку на месте происшествия никаких следов столкновения не обнаружено, полиция, вероятнее всего, ничего не станет делать. В конце концов, мы не имеем доказательств, что между медвежонком и автомобилем есть связь.

— А как же кровавое пятно?

— Неизвестно, откуда эта кровь: может быть, от столкновения с машиной, а может быть, и нет. Группа крови тоже, в общем-то, ни о чем не говорит — простое совпадение, так что нельзя до конца утверждать, что это кровь вашей жены.

— Значит, нам никогда не найти убийцу…

— У нас есть медвежонок — талисман преступника, который теперь стал вашим талисманом. Судя по тому, что он валялся на месте происшествия и уж очень истрепан, хозяин все время возил его с собой. Нам надо навести справки о каждом из сорока трех и узнать, кто из них недавно потерял медвежонка.

— Но ведь их сорок три! О каждом расспрашивать… Разве мы справимся?!

— Ничего, у меня есть личный детектив.

— Кто же он?

— Морито из «Тото кигё».

— То есть как?

— У него редкий нюх. В нем пропадает талант сыщика. Я уверен, что он нам поможет.

— А он возьмется?

— Если я попрошу, возьмется. То, что я сейчас скажу, должно остаться между нами. Морито работает на меня, собирает для меня промышленную информацию. А я за это покупаю его оборудование. Так что для наведения справок Морито самый подходящий человек.

— Кёхэй, а Кёхэй! — настойчиво звала Митико. Кёхэй вздрогнул и проснулся. Он был весь в поту. — Что случилось? Ты так кричал во сне.

— Жуть всякая снилась.

— Уж больно часто она тебе снится…

— Один и тот же кошмар повторяется: будто я убегаю из какой-то пещеры, а за мной гонятся, гонятся, вот-вот поймают. А повить не ловят, только топот за спиной. Так и слышу его, словно не просыпался. А ноги увязают в чем-то, еле бегу…

— Да не волнуйся ты так.

— Ничего не могу с собой поделать.

— Надо с этим кончать, а то загнешься. Может, в путешествие отправиться?

— В путешествие?

— Ну да. За границу. Уедешь из Японии — и невроз твой пройдет.

— За границу, думаешь?

— Конечно, что тут такого? Давай махнем с тобой куда-нибудь в дальние страны. Я еще ни разу не была за границей.

— Я тоже.

— Ну вот видишь. Может, забудем эту историю, и кошмары сниться перестанут. — Митико воодушевилась.

— А как же отец с матерью, вдруг не разрешат?

— Да брось ты. Ты же от них не зависишь. Ты сам себе хозяин, у тебя свой дом.

— За границу без денег не поедешь.

— Попроси у матери. Книжку, которая ее прославила, на самом деле кто написал? Ты. Вот и потребуй с нее свой законный гонорар.

— Это мысль, конечно…

— Да не будь ты тюфяком. А если не даст, продай этот дом. Он же на твое имя записан.

— Продать дом? — Кёхэй никак не ожидал от Митико такого предложения.

— Ну конечно. Дом роскошный. А цены теперь так подскочили, что отхватишь уйму денег. С такими деньгами куда угодно ехать можно.

— Но если я уеду, мать-то с носом останется. Что она без меня?

— Опять ты за свое. Никак от материной юбки не отцепишься. Только треплешься, что самостоятельный, а сам все норовишь к родителям под крылышко!

— Ничего подобного!

— Тогда кончай эти разговоры. Не пропадет твоя мамочка — при ней твоя сестра останется. Пора передать эстафету ей. И потом… — Митико вдруг запнулась.

— Что «потом»?

— И потом, если полиция на ваш след нападет, за границей она нас не изловит.

— Ты все-таки думаешь, нападет? — Кёхэю стало страшно.

— Ты ведь и сам об этом все время думаешь, потому тебе и кошмары снятся.

— Но как полиция нас найдет? — чуть не завизжал от ужаса Кёхэй.

— Не кричи, я не глухая. А про медвежонка ты за был? Он ведь с тех пор так и не нашелся.

— Что ты все про медвежонка!

— Да то, что надо ехать туда, где он нас не достанет.

— Это верно. Медведю море не переплыть, — решился наконец Кёхэй.

Морито действовал быстро. Не прошло и педели, как он доложил Ниими первые результаты.

— Уже что-нибудь есть? — удивился Ниими.

— Пока лишь предварительные сведения, — горделиво улыбнулся Морито.

— Раз есть предварительные сведения, значит, где-то клюнуло?

— В общем, да.

— Не тяни, говори скорее.

— Из-за этого дела я совсем забросил работу в фирме. Только им и занимаюсь.

— Понятно. Заказы я тебе обеспечу, не волнуйся, — натянуто улыбнулся Ниими. За услуги надо было платить.

— Женщин я решил оставить на потом, сначала занялся мужчинами. Женщина вряд ли смогла бы втащить труп в машину, а потом везти его куда-то прятать.

— Предвзятые мнения опасны.

— Я знаю. Поэтому я сначала выясню все о мужчинах, а потом перейду к женщинам.

— Ну так что, есть среди мужчин подозрительные?

— Нет, все благонравные пай-мальчики, но один из них недавно ни с того ни с сего уехал за границу.

— И что же?

— Вообще-то, конечно, ничего, хотя и странно, когда человек вот так вдруг срывается с места без всякой определенной цели.

— Кто он? Куда отправился?

— Давайте уж по порядку. Зовут этого человека Кёхэй Коори. Ему девятнадцать лет, он студент университета Сент-Фелис. Уехал неделю назад с девушкой. Занятия еще идут, но ему наплевать, он из богатых прогульщиков.

— Кёхэй Коори? Это ведь сын Ёхэя Коори и Кёко Ясуги? — вспомнил Ниими список родителей, который показал ему заведующий детского сада.

— Совершенно верно. Предмет гордости Кёко Ясуги. Большой актер, изображает из себя «образцового ребенка», а на самом деле отпетый. Он из этих, знаете ли, из «диких». Выклянчил у матери целый дом и вытворяет там, что хочет. А теперь вот с такой же «дикой» девицей отправился за границу.

— Машина у него есть?

— Ездит на «G.T.6» второго выпуска. До самого недавнего времени был в компании моторизованных хулиганов.

— А теперь что, ушел от них?

— Ушел по просьбе матери. И только-только он перестал носиться на машине, как вдруг уехал в Америку. Билеты купил до Нью-Йорка. Любопытно, не правда ли?

— Морито смотрел на Ниими, как собака, принесшая в зубах дичь: похвалит ли хозяин?

— А что насчет медвежонка? Есть он у него?

— Видите ли, этот Кёхэй Коори всегда таскал его с собой, хоть ему скоро двадцать. Приятели даже прозвали ого Кумахэй[19].

— Ну а медвежонок, где он сейчас?

— Не знаю. Кёхэй же в Америку уехал. Может быть, увез его с собой. Теперь не проверишь.

— А машину его не отправляли в ремонт?

— Как будто нет.

— Где она стоит?

— Наверно, либо на стоянке, либо дома в гараже.

— Надо выяснить, нет ли на машине каких следов. Сможешь?

— Если этот парень сшиб на своей машине человека, вряд ли он поставил ее на стоянку. А если у них свой гараж, трудновато мне придется. Вокруг папеньки всегда полно телохранителей.

— Может быть, все-таки попробуешь?

— Только ради вас.

— Узнай, прошу тебя.

Может быть, эта поездка всего-навсего причуда богатого барчука? Хотя, безусловно, настораживает тот факт, что состоялась она сразу после исчезновения Фумиэ Оямада. В случае необходимости, подумал Ниими, можно будет съездить за парнем и в Нью-Йорк.