ПОСЛЕДНИЕ ДНИ НА БИСЕМЕ

Середина сентября. Деревья сбрасывают листья. Их много желтовато-зеленых под ногами, на палатке, на раскладном столе… Но пора увяданья как-то не радовала глаз. Да и можно ли это назвать увяданьем? Лес в общем оставался таким же. То ли дело наш лес, он словно живой. Действительно по-настоящему увядает осенью, а зимой погружается в спячку; спит себе, как косолапый в берлоге… Он пробуждается весной, благоухает летом и снова увядает осенью. Он то наполнен птичьим многоголосьем, то многие дни стоит притихший, словно все его обитатели вымерли. Нет, р таком лесу не заскучаешь в любое время года.

А тут среди чужих листьев на меня напала грусть, тоска по Родине, по родной природе. Вспомнился осенний подмосковный лес, щедро осыпанный листьями-самоцветами. Пламенеют посыпанные рубиновой крошкой листья кленов, сверкают червонным золотом листья дубов и берез, радуют глаз малахитовые ветки елей. И здесь, в джунглях, мне захотелось прислониться к березке, подышать смолистым сосновым воздухом.

Лагерь в этот воскресный день гудел, словно растревоженный улей: слышался говор, смех, женский визг, треск горящих поленьев, музыка транзисторов. Все, кроме охотников, дома. Уйти некуда.

Во второй половине дня загрохотал гром. Обитатели лагеря, особенно женщины, стали громко кричать, указывая руками на небо. Они боялись ливня. Тогда Луи сказал: «Успокойтесь, дождя не будет. Дождливый сезон начнется еще не скоро, потому что с больших деревьев листья не начали падать». Он оказался прав. Дождя не было.

Когда стало темнеть, в лагерь прибыл Сластушенский. Георгий Михайлович сильно устал, лицо его было бледно. И было от чего: в этот день он отмахал с полевой сумкой и ружьем за спиной более тридцати пяти километров по пересеченной местности, а ведь ему перевалило за пятьдесят. Не каждый и помоложе сумеет одолеть такое расстояние за один день в условиях очень высокой влажности. Я был несказанно рад приходу Георгия Михайловича, принесшего новости о наших советских коллегах, письма от родных и знакомых, газеты и журналы. За последние дни мы не имели радиосвязи с Пуэнт-Нуаром, так как радиостанцию оставили на Бикелеле.

Не успел Георгий Михайлович рассказать все новости, как около нашей палатки неожиданно раздались звуки, напоминавшие женское пение. Четко были слышны слова: «Ой, да, ой, да, да». «Что это значит?» — спросил я одного рабочего. «Это плачет жена Даниеля. Ей только что сообщили о смерти отца». Вместе с матерью плакал четырехмесячный малыш, ползая по земле у ее ног.

Едва рассвело, жена Даниеля снова запричитала, подняв лицо к небу. Ее слезы скатывались по обнаженной груди. Жалобно пели неизвестные мне птицы, будто перекликаясь с убитой горем женщиной. Ее сын, трехлетний Огист, сидел рядом с матерью, хлебал суп из консервной банки и улыбался. Жена Даниеля не пошла хоронить отца. Куда ж ей тащиться с грудным и малолетним за несколько десятков километров по джунглям? На похороны ушел Даниель, взяв отпуск на четыре дня.


Загрузка...