По долинам и по взгорьям

МЫ ВЕРНЕМСЯ!

В первой половине июля чехословацкие мятежники и белогвардейцы, преодолевая упорное сопротивление малочисленных, наспех сформированных, еще не окрепших красноармейских частей, приближались к Екатеринбургу. Вечерами, когда солнце садилось за горы, синеющие на западе, до нас уже стали доноситься раскаты орудийных выстрелов. Началась эвакуация города. Открытых контрреволюционных выступлений в Екатеринбурге не было, но имелись сведения, что готовится новый заговор с целью освобождения царя.

Учитывая сложившуюся обстановку, Уральский областной Совет постановил: во избежание кровавых авантюр, на которые могут пойти монархисты, используя фамилию Романовых как знамя контрреволюции, и в наказание за все преступления против народа — расстрелять бывшего царя Николая II и членов его семьи.

И на рассвете восемнадцатого июля 1918 года не в императорскую усыпальницу Петропавловского собора, а в заброшенную шахту «Ганины ямы», за урочище Поросенков лог, под конвоем группы конников из отряда П. З. Ермакова были свезены бренные останки династии Романовых.

Не добившись решительного успеха на северном направлении, белые обошли Екатеринбург с запада и в районе железнодорожной станции Кузино прорвали фронт наших войск. Стало ясно, что город скоро придется оставить. Но необходимо было как можно дольше задержать врага, чтобы закончить эвакуацию города по главной и горнозаводской железнодорожным линиям. С этой целью Уральский областной комитет РКП(б) решил срочно сформировать батальон и обратился к рабочим с призывом: «Коммунисты — в ружье!»

Партийные комитеты заводов и фабрик Екатеринбурга направили в батальон своих лучших людей. Верх-Исетскому заводу предлагалось выделить тридцать человек, а он дал пятьдесят. В их числе было много молодежи: Павел Быков, Саша Кондратьев, Саша Викулов и другие.

Старик Шалин, узнав в районном штабе, что его не хотят посылать на фронт, неистово наскакивал на члена парткома Василия Ливадных:

— В сотне с Михаилом Колмогоровым у Черной речки я был, пять лет у тебя в смене под металл канаву заправлял, а тут — накося — на фронт не берут! Беспартийный!.. Да я, может, еще раньше тебя душой в партию записался… Четырех сынов большевиков вырастил!..

В конце концов Шалина вместе с его сыновьями приняли в батальон.

Восемнадцатого июля коммунистический батальон Уральского областного комитета РКП(б) в составе двух рот, команд конных и пеших разведчиков, с четырьмя пулеметами и батареей трехдюймовок отправился под Кузино. В ночь на девятнадцатое он с ходу отбил у врага этот важный узел железных дорог. Но отбросить белочехов дальше на юго-запад не удалось. Противник обошел батальон слева, на участке соседнего Великолукского полка. Коммунисты вынуждены были отойти сначала на северо-запад, к станции Сабик, а затем — в сторону от железной дороги, в глухую таежную деревушку.

А мы тем временем хлопотали в Екатеринбурге. Большая часть Верх-Исетского отряда резерва во главе с П. З. Ермаковым обеспечивала эвакуацию и охрану порядка в городе.

Несколько дней мне некогда было даже повидаться с родителями.

Только двадцать четвертого июля, часа в два ночи, еле держась в седле от усталости, подъехал я к воротам родного дома. На стук выбежала мама, отец дежурил на заводе. Язык мой едва ворочался:

— В амбаре лягу, мама, а ты меня чуть свет разбуди: уйдем мы нынче из города… Ежели просплю, от белых пощады не будет, так что обязательно разбуди… Вот заработок: пятьсот рублей… за два месяца… Себе возьми. Мне не надо… Только положи в седельную суму белье да полотенце. И не плачь, мама, вернемся мы, вот увидишь…

Последние слова я проговорил уже в амбаре и моментально заснул.

На рассвете мама тронула меня за плечо:

— Вставай, сынок, пора.

Я вскочил, торопливо ополоснул лицо, собрался в дорогу. Мама тихо заплакала, утирая глаза уголком платка.

— Ой, Санейко, сынок, даже с отцом-то не простился.

— Прощай, мама! Мы вернемся! Обязательно вернемся!

Через два часа наш эшелон двинулся по заводской ветке. Я высунулся из дверей вагона и, увидев на улице отца, возвращавшегося с ночного дежурства, взмахнул фуражкой:

— Тятя! Тять, до свидания!..

За разъездом Палкино наш эшелон остановился. Пехота заняла соседние сопки, а конники во главе со своим командиром Виктором Гребенщиковым двинулись к Решетам, в разведку.

Ермаков знал, что белочехи где-то уже совсем близко, но решил сделать попытку прорваться по главной линии в сторону Кунгура. Вместе с отрядом ехали некоторые работники обкома партии и областного Совета, а также члены Верх-Исетского ревкома.

Я был рядом с Виктором Гребенщиковым, когда разведка наша встретилась с нещадно пылившей по дороге телегой. В телеге восседал здоровенный детина. Он назвался местным подрядчиком и клялся, что ни в Решетах, ни на следующей станции — Хрустальной — «никого из военных нет».

Мы зарысили дальше. Въехали в Решеты. На улицах тихо, безлюдно. Вот уже середина села. И вдруг откуда-то слева с гиканьем вылетел казачий разъезд. Мы схватились за клинки, но казаки неожиданно рассыпались в стороны и переулками унеслись в лесок. По инерции отряд рванул дальше, выскочил за околицу. Открылось полотно железной дороги. На пути стоял вражеский бронепоезд.

— Назад! — крикнул Гребенщиков.

По нам ударила трехдюймовка, заработал вражеский пулемет. Кто-то впереди меня свалился с коня.

Мы подобрали двоих раненых и, помогая им держаться в седле, поскакали обратно.

Возвратившись из разведки, Гребенщиков доложил Петру Захаровичу:

— В Решетах казаки и чешский бронепоезд.

Ермаков молча выслушал этот доклад, поманил меня к себе и вместе с одним конником послал на разъезд Палкино.

— Там должны быть пушки из города. Передайте артиллеристам приказ — бить по линии железной дороги. Надо бронепоезд уничтожить или хотя бы задержать, — сказал Петр Захарович.

Мы пустились во весь дух. На разъезде и в самом деле оказались платформы с шестидюймовками. Неподалеку пыхтел паровоз.

Артиллеристы только что выпустили несколько снарядов по месту расположения нашего отряда и собрались отходить назад, к городу. Мы обругали, на чем свет стоит, щеголеватого военного, отрекомендовавшегося начальником артиллерии, и передали ему приказ Ермакова. Военный извинился за досадное недоразумение и заверил нас, что приказ Ермакова будет выполнен.

Мы поскакали назад. Но не успели еще вернуться к своим, как орудия возобновили обстрел сопок, на которых оборонялась наша пехота. Оказывается, комендант города Зотов и тот, кто отрекомендовался нам начальником артиллерии, изменили революции.

Благодаря этому чешский бронепоезд беспрепятственно подошел к Палкино и тоже открыл огонь по нашим цепям, а также заслону у моста через Исеть. Под прикрытием бронепоезда справа от дороги развернулась белоказачья часть. Для нас не оставалось ничего другого, как начать медленный отход к Екатеринбургу.

Отход продолжался до конца дня. Поздно вечером и ночью отряд отбивал атаки противника уже у городского вокзала, а в это время наши слесаря-умельцы во главе с Павлом Фидлерманом ремонтировали последний паровоз.

Часа в четыре двадцать пятого июля верхисетцы с боем прорвались через станцию Шарташ и ушли по главной линии на восток.

Тяжело было покидать родной город. Но верилось, что мы уходим ненадолго. В расклеенных на улицах листовках Уральского обкома партии и областного Совета говорилось: «Не падайте духом, товарищи, мы вернемся!»

Я думал об оставшихся в Екатеринбурге родителях и боевых товарищах: у себя дома в горячке лежал Виктор Суворов, в лазарете находился так и не оправившийся после тяжелого ранения Александр Смановский.

Кружным путем — через станции Богданович, Алапаевск, Кушва, Чусовой — добрался наш отряд до Перми и двинулся оттуда обратно к Екатеринбургу. Первого августа около станции Сарга ермаковцы соединились с коммунистическим батальоном Уральского областного комитета РКП(б), который в последние дни понес большие потери в тяжелых оборонительных боях. В тот же день пополненный нами батальон вошел в 1-ю бригаду Западной дивизии и поспешил на помощь отряду балтийских моряков, уже шестые сутки сражавшихся с превосходящими силами противника у станции Сабик.

Балтийцев должны были поддержать пермские анархисты. Но «защитники свободы» занимались другим делом — они надсаживались на митингах, обсуждая вопрос: имеют ли право красные командиры отдавать приказы анархистам.

Как ни торопились мы на выручку балтийцам, помощь наша запоздала. Не доходя до Сабика, батальон встретил небольшую группу раненых моряков — все, что осталось от этого героического отряда. Их командир с раздробленным предплечьем, посмотрев на нас воспаленными глазами, хрипло сказал:

— Не поспели, товарищи. Орудия мы взорвали, пулеметы разбили. Дрались до последнего патрона…

Верх-Исетский отряд, влившийся в коммунистический батальон, образовал роту, командиром которой остался Ермаков. Только конники, пришедшие с Петром Захаровичем, вышли из-под его начала. Нас присоединили к кавалеристам. В батальоне образовался довольно сильный отряд конной разведки. Командиром над нами поставили венгерского коммуниста Стефана Кымпана — человека богатырского телосложения, отчаянного весельчака, очень плохо владевшего русским языком. Помощником Кымпана стал Виктор Гребенщиков.

Около двадцати дней мы почти непрерывно вели ожесточенные оборонительные бои с хорошо вооруженными, прекрасно обученными, превосходящими нас по численности белочехами. Упорно отстаивали каждую горку, каждый перелесок, но все же не устояли — постепенно отошли назад, к Сарге, а потом еще дальше, на станцию Шаля.

В середине августа в батальоне было образовано партийное бюро. Его председателем избрали старого большевика Василия Гладких, ответственным секретарем — Нину Мельникову, девушку лет двадцати, из Лысьвы, членами — С. А. Синяева, А. А. Сырчикова, Сергея Кожевникова, Павла Быкова и еще нескольких человек. Одновременно во всех подразделениях появились партийные ячейки. Меня выбрали сначала ответственным секретарем, а затем, недели через две, председателем партячейки конных разведчиков.

Примерно двадцать пятого августа часть батальона (1-я и 3-я роты, полуэскадрон Гребенщикова и пулеметная команда) под командованием П. З. Ермакова была брошена со станции Шаля на Сылвенские высоты. Прибыв к месту боя, мы сменили деморализованный отряд пермских анархистов и сильно потрепанный Среднеуральский полк. Роты залегли на пашне, а конники сосредоточились в березовом перелеске.

День, с утра пасмурный, часам к двенадцати прояснился. Золотистые волны ячменя и овса на юго-западных пологих скатах высот переливались под лучами солнца.

И как раз в это время вниз по взгорью густыми цепями двинулась вражеская пехота, а слева и справа, между холмами, замелькали красные пирожки[10] чешских гусар.

Пехотинцы шли красиво, в полный рост. Некоторые наигрывали на губных гармошках.

Мы встретили их дружным огнем. Красивый строй сломался. Белочехи повернули назад. Скрылась и их кавалерия, гарцевавшая на флангах.

Но едва только смолкли наши выстрелы, как пехота противника снова — теперь уже редкими цепями — с винтовками наперевес пошла в атаку. На этот раз ее подпустили поближе, метров на двести. И снова враг не выдержал. Ермаков выхватил маузер:

— Коммунары, за мной!

П. З. Ермаков.

Через час-полтора наш отряд полностью очистил высоты от белочехов.

Во время нашей контратаки враг неожиданно был обстрелян с тыла. Мы тщетно пытались угадать: кто же это помогает нам? Только после боя выяснилось, что совместно с нами действовала группа сылвенских рабочих во главе с кавалеристом Семеном Жилиным. Она полностью присоединилась к нам. Люди из этой группы, в основном молодые ребята, горели желанием немедленно освободить родной завод.

А к вечеру мы опять получили пополнение: к нам прибыло небольшое подразделение конников-эстонцев из отряда товарища Пальвадре.

Петр Захарович меня вызвал и распорядился:

— Бери с собой эстонцев, прихвати несколько наших разведчиков да отправляйся в разведку по направлению к поселку Сылва. Обнаружишь врага — в бой не вступай. Только выясни расположение и возвращайся обратно.

Эстонцами командовала молодая женщина Марта. Мне впервые приходилось видеть женщину-командира.

Я коротко объяснил Марте цель разведки, и мы зарысили по дороге к Сылве. За поворотом открылся поселок. Нам с горы было видно, как там из кривого переулка выскочила группа конных и помчала прочь от нас. Эстонцы во главе с Мартой бросились в погоню. Помня наказ Ермакова, я закричал, что было мочи:

— Назад! Не преследовать!

Но мои призывы не подействовали.

— Изрубят их, как пить дать, изрубят! — забеспокоились ребята. — Выручать надо!

Мы последовали за эстонцами.

Бой продолжался минут двадцать. В результате казаки, оставив нескольких убитых, ушли из поселка. В схватке погибло пять человек из отряда Марты. У ней самой было разрублено плечо. А я поплатился лишь фуражкой, которую сбили у меня с головы.

Еще с неделю сражались мы в районе Сылвы. Поселок шесть раз переходил из рук в руки. Но в конце августа Ермаков вынужден был отступить.

Много коммунаров полегло здесь. Погиб друг заводской молодежи Сергей Артамонович Синяев. Навсегда остался под Сылвой старый большевик Егор Егорович Макаров. Окруженный белыми, сам себя подорвал гранатой вместе с пулеметом вальцовщик крупносортного цеха Верх-Исетского завода коммунист Николай Романов.