По долинам и по взгорьям

КУНГУРСКАЯ ОБОРОНА

Со второй половины октября наш полк в составе 1-й бригады 3-й Уральской дивизии вел бои с противником северо-восточнее Кунгура. Сначала малышевцы дрались на рубеже: Крюки — Усть-Крюки. Затем отступили на запад. А потом через несколько дней сделали внезапный налет на села Петуховское, Большая Кумина и нанесли большие потери 26-му Шадринскому белогвардейскому полку.

Тридцатого октября 3-я Уральская дивизия влилась в 4-ю Уральскую, которой командовал В. К. Блюхер и которая позднее была переименована в 30-ю.

Шестого ноября полк имени Малышева, расположившийся в маленькой деревне, верстах в пятнадцати севернее железнодорожной линии Екатеринбург — Кунгур, получил приказ: в годовщину Октябрьской революции зайти по болоту в тыл противнику и атаковать его на станции Кордон. В помощь нам придавалась рота Среднеуральского полка. Кроме того, намечался лобовой удар по противнику вдоль железной дороги.

Едва пропели первые петухи, как наши бойцы высыпали на улицу. Загремели команды:

— Стройся!

— По коням!

Из штабной избы вышли командир полка и П. З. Ермаков, замещавший временно выбывшего из строя военкома Кожевникова. Они поздравили красноармейцев с праздником и объяснили боевое задание.

— Надо, товарищи, за Сылву отомстить, за шестьдесят четвертый разъезд, — говорил Петр Захарович.

Беседу Ермакова с бойцами прервал неожиданно появившийся возле штаба седой кряжистый старик крестьянин.

— Меня вот солдатик один нарядил дорогу вам показать, — объявил он. — Куда вести-то?

— Прямиком на Кордон, — ответил Ермаков. — Хорошо проведешь — денег не пожалеем, ну а коли неладно — пеняй на себя.

— Я не за деньги, а по чести. На кой ляд мне деньги. Я, товарищи хорошие, по желанию. — Крестьянин смахнул кулаком набежавшую слезу и добавил: — Сына у меня белые убили…

— Ну, а коли так, мы и за твоего сына расквитаемся, — сказал Петр Захарович.

— Вот этот расчет мне по сердцу, — согласился старик…

Полк растянулся по лесу змейкой. Впереди — проводник с разведчиками, в середине — пехота с четырьмя «максимами» и двумя «кольтами», сзади — кавалеристы.

С каждым шагом тайга становилась все гуще. Преобладали громадные пирамидальные ели. Твердая тропинка кончилась, под ногами зачавкала хлябь слегка подмерзшего болота. Бойцы двигались осторожно, прыгая с кочки на кочку между «окошками». Конники спешились.

Давно перевалило за полдень, а мы все шли и шли. Казалось, болото никогда не кончится. Лес лишь чуть-чуть поредел, ельник сменился березняком.

Наконец дед остановился и, осмотревшись, сказал:

— Верно вывел, хоть пять лет тут не был. Теперь всего версты четыре осталось.

Это сообщение подняло дух уставших красноармейцев. Зашагали веселей и вскоре вышли на дорогу, соединявшую Кордон с 59-м разъездом.

Совсем близко раздался свисток паровоза. Командиры посовещались и послали вперед двенадцать пеших разведчиков, вооруженных гранатами.

Пошел шестой час вечера. Мы прислушивались к каждому шороху. Вот кто-то рубит дрова. Вот заржали кони. Потом загромыхала дверь вагона.

Вернувшиеся разведчики привели с собой стрелочника. Они взяли его на переезде, у будки.

Стрелочник сообщил:

— На станции есть бронепоезд, но без прислуги. Имеется артиллерия. На площадке стоит аэроплан. Сотня казачьих лошадей привязана у вокзала. На путях четыре эшелона, в них до трех батальонов чехов.

Разведчики уточнили:

— Постов и дозоров нигде не видно.

Командир полка распределил силы, чтобы ворваться на станцию одновременно с разных сторон. Пулеметы выдвинули в центр, прямо к вагонам.

И вот лесная тишина нарушилась: затрещали выстрелы, загремели взрывы гранат. Бой был коротким, но жестоким. Застигнутые врасплох три батальона противника прекратили свое существование.

Ночью с богатыми трофеями полк двинулся тем же путем обратно. Несмотря на страшную усталость, настроение у всех было приподнятое. Красноармейцы весело переговаривались:

— Ловко мы их накрыли!

— И штаны с перепугу пооставляли!

— А проводник-то наш, не смотри, что старик, тоже стрелял…

Так отметили малышевцы первую годовщину Великого Октября.

Выпал глубокий снег. Ударили первые морозы.

Полк разместился по крестьянским избам в селе Броды, в деревнях Полушкина и Тягунова. Красноармейцам выдали новые полушубки, валенки и серые солдатские папахи. Деревенские девчата пришили к папахам красные ленты.

Пользуясь затишьем, партийная организация полка широко развернула политическую работу среди населения.

Однажды Шихов пришел к Ермакову с предложением:

— А что, Петр Захарович, ежели на селе клуб организовать? Говорили мы тут с местными девчатами… — Заметив, что Ермаков улыбнулся, Семен торопливо добавил: — Ну и с хлопцами, конечно… Скучно у них. А вечером можно и танцы сварганить, и песни хором пропеть. Ведь тут никто ни одной революционной песни толком не знает. Ну и, кроме того, доклады: про товарища Ленина, про Советскую власть, про бога и прочее. А то — темнота.

— Насчет докладов — дело говоришь, — согласился Ермаков. — И насчет песен тоже. А вот танцы… не знаю… Как вы устроитесь, где учителя возьмете?

— Все устроим, — заверил Шихов.

— Ну ладно, — засмеялся Петр Захарович…

На другой день возле школы появилось объявление:

Желающих оказалось много. Я тоже пошел в дом Ползятина.

Маленький зал освещали сильно коптившие керосиновые лампы. В углу, на скамейке, сидел с гармошкой наш кавалерист Миша Курилов. Семен Шихов, с красной лентой на рукаве, взмокший от усердия, вертел неуклюжих сельских ребят, показывая им, как танцуют тустеп. В другой стороне Нина Мельникова обучала девчат.

Но вот Семен оставил дюжего парня с мученическим выражением лица, кивнул Курилову и похлопал в ладоши. Собравшиеся сгрудились у стен.

Шихов вышел в середину:

— Дорогие граждане Советской республики! Пока у нас была репетиция, или по-военному разведка, а теперь начнем по-настоящему. Первый пролетарский вечер танцев и культурного развлечения в селе Броды объявляю открытым.

Красноармейцы зааплодировали. Сельские парни и девчата тоже деликатно похлопали. Миша Курилов заиграл «Смело, товарищи, в ногу». Все запели. Затем в круг вышел, позванивая шпорами, первый плясун полка Попов.

— А ну, давай «яблочко»!

Курилов одобрительно кивнул и начал медленно, постепенно ускоряя темп. Попов танцевал ухарски. Потом на середину выскочил Семен:

— Эх, ма! Забила кавалерия пехоту! А ну, Мишенька, дай-ка русскую…

Шихов широко развел руками, отчаянно тряхнул головой и вдруг сразу пошел вприсядку…

После танцев все окружили вошедшего в зал Ермакова. Петр Захарович рассказал об Октябрьской революции, о Красной Армии, сообщил последние политические новости.

Так прошел первый вечер в клубе.

Мы простояли в этих местах около трех недель. И наша затея с клубом дала неожиданные результаты. Из крестьянской молодежи организовался крепкий актив. При нашем отступлении вместе с полком ушли несколько десятков деревенских парней, добровольно вступивших в Красную Армию. Была с ними и одна смелая девушка, ставшая впоследствии хорошей артиллерийской разведчицей.

В конце ноября на левом фланге 3-й армии белые начали наступление крупными силами, нацеливая главный удар на Пермь.

Войсками противника на Восточном фронте руководил теперь ставленник Антанты адмирал Колчак, провозглашенный восемнадцатого ноября в Омске верховным правителем и верховным главнокомандующим всеми сухопутными и морскими вооруженными силами России. В белогвардейских частях так называемой «народной армии» вводилась палочная дисциплина, восстанавливались жестокие порядки, существовавшие при царском режиме.

Примерно десятого декабря противник атаковал и позиции полка имени Малышева, а также соседних частей.

Перед этим вражеское командование попыталось «обработать» наших бойцов. В расположение полка были заброшены такие листовки:

Бойцы только смеялись над этим:

— За шестьдесят целковых купить нас хотят.

— У них губа-то не дура, комиссаров им подавай!..

Основной удар противника пришелся по нашему соседу, 2-му Горному советскому полку. Одно из его подразделений — рота финнов — было почти полностью уничтожено.

Командир бригады приказал малышевцам идти на подмогу 2-му Горному и вместе с ним при поддержке дивизиона латышской артиллерии выбить белых из Дувана, Подволошного, Овчинниковой.

Трое суток геройски дрались наши части. Трое суток гремели орудия латышей. Маленькая, не показанная на карте деревушка Овчинникова неоднократно переходила из рук в руки. Но в конечном счете перевес взяли белые. Несмотря на всю самоотверженность и стойкость красноармейцев, через несколько дней мы вынуждены были начать отход на Кунгур, цепляясь за каждый бугорок, перелесок, отбиваясь от наседающего врага.

Связь между отступающими частями нарушилась. Малышевцы часто не знали, кто у них на флангах.

Настроение было неважное. Но и в это тяжелое время верилось, что мы победим, не можем не победить.

Во время отступления третий раз был ранен П. З. Ермаков. Вслед за ним мы отправили в госпиталь и командира полка, которого свалил сыпняк. Командование полком взял на себя начальник штаба П. Н. Фидлерман.

Больше чем другим доставалось, пожалуй, в эти дни конным разведчикам. Нам приходилось много разъезжать для установления связи с соседними частями, а снегу навалило доброму коню по грудь.

Закрепились у села Комарово вместе с отступившим сюда же 2-м Горным советским полком.

Здесь, на снежной равнине, двое суток непрерывно отбивались мы от белогвардейцев. Несколько раз бросались в контратаки. Бойцы изморились до того, что спали на ходу. А наши кони двигались ничуть не быстрее людей.

Семена Шихова, который командовал теперь пулеметным взводом, ранило в голову. Перевязав рану серой тряпицей, он остался в строю, но быстро ослабел. Пришлось и его отправить в обоз.

На третьи сутки наша пехота снялась с позиции и двинулась дальше на юго-запад. Кунгур был уже совсем близко. Конные разведчики с одним пулеметом остались прикрывать отход.

Примерно час мы отстреливались, потом сели на коней и оторвались от противника, заметно ослабившего натиск.

Смертельно усталые, на измученных лошадях ехали два десятка кавалеристов полка имени Малышева к Кунгуру. Поднялись на взгорье. Здесь, верстах в трех от города, стояли небольшой отряд пехоты и несколько конных. Когда мы приблизились к всадникам, я узнал среди ник начдива 30-й В. К. Блюхера и его помощника Н. Д. Каширина, которых видел весной во время похода против Дутова.

В. К. Блюхер (снимок 1918 г.).

Н. Д. Каширин (снимок 1916 г.).

Блюхер направился к нам:

— Из какой части? Кто старший?

— Я командир, — ответил Виктор Гребенщиков. — Малышевцы мы. Конные разведчики. Все что осталось от эскадрона. Свою пехоту прикрывали. Она где-то здесь теперь.

Начдив внимательно посмотрел на Гребенщикова и спросил:

— На дутовском фронте был?

— Был.

— Помню.

— И вот он был, Медведев. — Виктор показал на меня. — Председатель эскадронной партячейки.

Блюхер дал распоряжение Гребенщикову вести конников за Кунгур, в ближайшую деревню, на отдых, а мне приказал:

— Медведев, бери группу богоявленцев с четырьмя пулеметами и занимай оборону у кладбища, на горе. Надо продержаться завтра первую половину дня, пока с юга не подойдет бригада Павлищева. Утром доложишь мне, как дела. Я буду в штабе дивизии, в купеческом доме на углу, возле моста через Сылву. Ясно?

— Ясно.

Я принял командование над стоявшими рядом бойцами Богоявленского полка и направился с ними к кладбищу.

Под вечер наш отряд, насчитывавший человек пятьдесят, укрепился на горе. Отсюда удобно было прикрывать подступы к городу с востока.

Рано утром подошли несколько подразделений противника и попытались прорваться в Кунгур, но мы со своей выгодной позиции отразили их атаки.

Часов в десять я поехал в штаб дивизии. Быстро нашел большой купеческий дом. В одной из его комнат Блюхер, Каширин и еще несколько человек, видимо работники штаба, стояли одетые вокруг стола и ели вареную картошку.

Я доложил начдиву о подходе противника.

— Поешь, — сказал мне Блюхер, — и возвращайся на позицию. Должен продержаться до трех. Хоть один останешься, а держись! Проследи, чтобы саперы при отходе взорвали железнодорожный мост через Ирень.

Я взял из большого чугуна, стоявшего на столе, несколько картофелин «в мундирах», сунул их в карман и вышел на улицу…

Резко похолодало. Белые опять усилили натиск. При морозе, вероятно за тридцать градусов, на горе, в снеговых окопах было невтерпеж. Патроны у нас кончались. Но до трех часов мы продержались. Отходя, взорвали мост через реку Ирень.

После мы узнали, что бригада Павлищева запоздала. Когда она подтянулась к городу, в него уже вступили крупные силы белых.

Я догнал остатки своего полка за Кунгуром, в селе Крестовоздвиженском. В движении не заметил, как отморозил уши и пальцы рук и ног. Пришлось обратиться за помощью в лазарет.

Сюда же, в Крестовоздвиженское, приехал с обозом и Семен Шихов.

Рядом с ним на розвальнях стоял «кольт», а лошадьми правила бойкая сероглазая девушка. Остановив сани, она сразу затараторила:

— Ну и землячок у вас, товарищи! Всего-то в ем — рыжи лохмы да веснушки, а важничает, ровно становой пристав. От самого что ни есть Комарова словечка ласкова не промолвил, все с пулеметом обнимается.

— Не обижайся, Аксинья, — сказал Семен, — у меня жена дюже строгая. С пулеметом обниматься — это еще разрешает, но чтобы с девками — ни-ни. А насчет рыжих лохмов — так это вроде бы комплимент: говорят, сам Владимир Ильич Ленин рыжеватый из себя.

— Смотри-ка! — удивилась девушка. — Он и шутки шутить умеет. Вот не знала!

— Не время теперь, Аксинья, дюже веселиться-то, — ответил Шихов. — Вот прогоним Колчака, тогда приеду я к вам с женой в гости и на радостях такого русского отхвачу, что не только ты, но и твоя коняка кургузая вприсядку пойдет.

— А ну, браты, — обратился Семен к бойцам, окружившим розвальни, — помоги пулемет снять. Силенок у меня от свинцовой кашки еще маловато.

Через несколько дней мы узнали, что двадцать пятого декабря белые захватили Пермь.

Начдив расформировал нашу 5-ю бригаду. Полк имени Малышева перевели в резерв дивизии и направили в Глазов на переформирование.

Мы прибыли в город тридцать первого декабря. Для нас уже были приготовлены бараки и несколько домов. Помню, как удивились представители глазовского Совета: они вышли встречать грозный полк, а увидели лишь сотню измученных красноармейцев.

— Это что, передовой отряд, что ли? — спросил какой-то товарищ с портфелем.

— Весь полк здесь, — ответили ему.

В Глазове малышевцы приняли в свои ряды пополнение — более тысячи мобилизованных крестьян средних возрастов — волгарей, новгородцев, псковичей.

Сначала новички смотрели на нас косо. Частенько от них можно было услышать такие «задушевные» слова:

— Мы, конешно, за Советскую власть, только против коммунистов и против войны. Не хотим воевать ни за тех, ни за энтих. Наша хата с краю. Коли вам, коммунистам, война занадобилась, сами и воюйте, чего сюды крестьянство впутывать!

— Ну и ребятки! — озабоченно крутил головой Павел Быков. — Работки с ними — не оберешься!

— Не работать с такими, а дать бы им просто в зубы! — решительно высказывался Миша Курилов.

— Нет, браток, так нельзя, — возражал Семен Шихов. — Мужик, которому ты в зубы дашь, против тебя пойдет — и, значит, за Колчака. А ежели ты ему объяснишь, что к чему, он за тебя пойдет, против Колчака. Вот какая арифметика.

И старые малышевцы, на каждого из которых приходилось примерно по десятку новичков, занялись нелегкой воспитательной работой.

В начале января 1919 года нам стало известно о прибытии в Вятку комиссии Центрального Комитета партии. Эта комиссия начала разбираться в причинах падения Перми и восстанавливать порядок на фронте и в тылу 3-й армии.

В. К. Блюхера назначили помощником командарма-3, а 30-ю дивизию принял Н. Д. Каширин.

Старых малышевцев — П. Н. Фидлермана, командира 1-й роты Гоголева, начальника пулеметчиков Андрея Петровича Елизарова — выдвинули на работу в штаб армии.

В том же месяце в жизни нашего полка произошло большое событие. За боевые заслуги, за стойкость и мужество в борьбе с врагами Советской власти он был награжден Почетным Революционным Красным Знаменем Уральского областного комитета партии.

На городской площади в торжественной обстановке представители Реввоенсовета 3-й армии и Уральского обкома РКП(б) вручили малышевцам это знамя.