По долинам и по взгорьям

БЫЛИ СБОРЫ НЕ ДОЛГИ

Совместно с красногвардейцами первого района нашему отряду после короткой перестрелки удалось разоружить бунтующий казачий эшелон. При дележе отобранного у казаков оружия произошла перебранка. Шихов, едва оправившийся после схватки с Верхолазом, пошел к самому начальнику отряда первого района. Суровый командир красногвардейцев-железнодорожников после разговора с Семеном распорядился выдать нам два станковых пулемета.

Разумеется, Шихов первым записался в пулеметную команду, которую возглавил Елизаров.

Близился восемнадцатый год. На Южном Урале Советская власть вступила в тяжелую борьбу с контрреволюцией. Атаман Оренбургского казачьего войска полковник Дутов, захватив власть в Оренбурге, сумел сформировать там несколько контрреволюционных отрядов и занял также Троицк и Верхне-Уральск. Банды дутовцев начали угрожать промышленным районам Поволжья к Урала.

Красногвардейские отряды Челябинска, Мотовилихи, Перми, Кунгура и других уральских городов стали собираться на борьбу с дутовщиной. Готовилась к походу на юг и Красная гвардия Екатеринбурга.

Как раз в разгар этой подготовки я самым нелепым образом был ранен в ногу. Наши ребята задержали на улице какого-то подозрительного человека и, не обыскав его тщательно, привели в штаб. Как мне потом рассказал Паша Быков (я сидел за столом спиной к двери и не видел этого), задержанный внезапно выхватил из-под полушубка винтовочный обрез и пытался выстрелить в Синяева. Но Виктор Суворов успел ударить стрелявшего по руке, ствол отклонился вниз, пуля попала мне в ногу…

И вот двадцать шестого декабря 1917 года мои друзья — Витя Суворов, Семен Шихов, Миша Чистяков, Паша и Герман Быковы — со сводным красногвардейским отрядом под командованием Петра Захаровича Ермакова ушли в поход против Дутова, а я тоскливо смотрел на замерзшие окошки родной избы…

Едва только начал ходить, опираясь на палку, как навалилась пропасть дел. Нас, красногвардейцев, осталось немного, а положение в городе по-прежнему было напряженным.

Как-то утром пришло сообщение: наши дерутся под Оренбургом, есть убитые и раненые, в Екатеринбург направлена делегация, которая везет тела погибших товарищей, чтобы торжественно, с почетом похоронить их. Центральный штаб приказал приготовить на площади, против здания Горного управления, братскую могилу и встретить делегацию на вокзале.

В тот же день, позднее, к нам в районный штаб пришел какой-то дед и рассказал, что его соседи вот уже с неделю пекут хлеб и носят на базар продавать. Посланный на обыск патруль вернулся с неожиданными результатами. В доме, за печкой, нашли три мешка муки, а под мешками около десятка новеньких винтовок. Припертые к стенке, хозяева избы назвали тех, кто выдал им оружие.

По горячим следам мы совместно с красногвардейцами других районов арестовали тридцать человек. Бывший офицер, стоявший во главе подпольной группы, на допросе показал, что оружие предназначалось для мятежа. Накануне, узнав о том, что едет делегация, контрреволюционеры решили ускорить выступление. Они намеревались расстрелять колонну красногвардейцев во время траурного шествия от вокзала к братской могиле.

Отдохнув немного после удачной ночной операции, отряды всех районов направились к старому вокзалу станции Екатеринбург.

Надолго запомнилось мне это морозное утро в январе 1918 года. Солдатский оркестр играл похоронный марш. Гудели паровозы. Построенные порайонно екатеринбургские красногвардейцы принимали обитые кумачом гробы с телами своих товарищей, погибших в бою у станции Сырт.

В последний путь проводили мы рабочих Верх-Исетского и вагоноремонтного заводов: Александра Огородова, Михаила Филатова, Петра Семушева, Иосифа Жук.

Участники первого похода против Дутова под звуки мелодии «Вы жертвою пали в борьбе роковой…», под грохот винтовочных залпов были погребены возле каменного постамента, на котором раньше стоял памятник царю Александру II.

Восемнадцатого января 1918 года красногвардейские части освободили Оренбург. Дутов с остатками своих разгромленных войск бежал в степь. Через несколько дней после этого сводный отряд Ермакова вернулся в Екатеринбург.

Все мои друзья приехали с трофейным оружием. Виктор Суворов с карабином и маленькой саблей выглядел весьма внушительно.

У Семена был великолепный офицерский клинок. На эфесе выгравирована надпись: «С нами бог и атаман».

— Однако же ни бог, ни атаман не помогли контрику уйти от моей пули! — гордо говорил Шихов.

Ребята смеялись:

— Тебе, пулеметчик лихой, сабля по штату не положена. Зря старался. Сабли только у командиров да еще у кавалеристов бывают.

Семен беззлобно отшучивался:

— Чего задираетесь? Вот ведь какой нонче народ пошел: жадный, на чужую добычу завидущий. Погодите, может, я еще и буду командиром.

— Ты?! Ай да Сенька! Валяй жми выше.

— А что? — не сдавался Шихов. — Вот отличусь в бою. Очень даже просто. И все тут. И саблю искать не придется, тута она.

Как-то утром меня разбудил Семен. Я с усилием открыл глаза и хмуро оглядел перепоясанного пулеметными лентами приятеля:

— Чего такое?

— Дело есть, — кратко ответил Шихов. — Одевайся да пошли. Только быстрей.

— Это что у тебя за спешки такие? — сердито спросила заглянувшая в горницу мать. Семен ничего не ответил ей и, глядя на меня, повторил:

— Поторопись.

Я быстро оделся.

— Умоешься после. Айда!

Мы вышли на улицу, и Шихов шепотом сообщил:

— Слышно, Дутов под Верхне-Уральском опять мутит казаков. Там заводские отряды послабже наших, ну и надо на подмогу ехать. Сейчас запись в дружину идет. Виктор, Герман, Паша на завод побегли, а я за тобой.

Я благодарно взглянул на друга, и мы прибавили ходу. И хорошо, что поспешили. Когда пришли, запись уже подходила к концу. Малышев уговаривал наиболее настойчивых:

— Товарищи, если мы все пойдем на Дутова, кто же на заводе останется? Нельзя же завод останавливать, ведь он не чей-нибудь, а наш, народный.

Нам все-таки удалось записаться в дружину, благодаря тому, что Виктор, Герман и Паша долго кричали и спорили.

Суворов возбужденно рассказывал:

— Синяевы оба записались, отец и сын, а Тарантины, так за отцом следом оба сына пошли. Записались и братья Рыбниковы, и Рыковы, и Куриловы, и Орловы, и Чухманцевы, и Ярославцевы… Народу — тьма!

Начальником нашей дружины назначили Петра Захаровича Ермакова, комиссаром — Ивана Михайловича Малышева. Дружинным секретарем мы выбрали Германа Быкова.

После этого на верстак взобрался Егорыч Мокеев.

— Вот какое дело, граждане, значит, товарищи! Все оно, конечно, правильно, командиры там, комиссары и прочее. А вот как будет насчет того, чтобы ежели к порядку призвать, кто, скажем, сворует или схулиганствует? Семья и малая не без урода бывает, а нас эвон сколько собралось!

А. Е. Мокеев.

— Правильно, Александр Егорыч, — одобрил, появляясь рядом с Мокеевым, Малышев. — Для такой надобности нам нужен настоящий революционный трибунал. Выдвигайте, товарищи, кандидатуры.

— Синяева! — крикнул Шихов.

— Синяева, верно! — подхватили другие.

— Ливадных!

— Орешкина!

— Судить, ежели что, по всей строгости!..

— Расстреливать гадов, кто на чужое добро позарится или пьянствовать вздумает!..

— За уход с поста, мародерство, воровство, пьянство и прочие поступки, порочащие звание солдата пролетарской армии, — расстрел, — громко читал Малышев наказ Ревтрибуналу. — Кто за, товарищи, прошу голосовать.

Поднялись сотни рук.

— Прошу опустить. Кто против? Кто воздержался? Единогласно, — подытожил Малышев. — Митинг объявляю закрытым.

Дружина, сформированная из красногвардейцев нашего четвертого района, получила наименование 2-й Уральской боевой дружины. Она делилась на сотни, а сотни — на взводы. Из рабочих-добровольцев других районов Екатеринбурга была создана 1-я дружина. Ее начальником назначили Ивана Александровича Бобылева. Одновременно заводы Среднего Урала: Алапаевский, Теплогорский, Верхняя и Нижняя Тура, Верхний и Нижний Тагил — формировали 3-ю и 4-ю дружины.

Командующим всеми четырьмя дружинами назначили бывшего капитана царской армии коммуниста Циркунова.

Социалистический Союз рабочей молодежи организовал из рабочих Екатеринбурга и среднеуральских заводов молодежную сотню. Верх-Исетский завод дал в нее несколько десятков человек. В эту сотню, которая вошла в состав нашей 2-й дружины, были зачислены Саша Кондратьев, Герман и Павел Быковы, Виктор Суворов, Саша Викулов.

Я, благодаря своей настойчивости, сумел определиться в команду с громким названием гренадер-бомбометчиков.

Около двух недель дружинники проходили военную подготовку — огневую и тактическую. Бомбометчики главным образом изучали свое основное оружие — ручные гранаты различных систем и отрабатывали способы их применения.

Перед выступлением мы получили обмундирование. Мать, увидев меня в солдатской шинели, заплакала:

— Ох, Санейко, ох, соколик ты мой… Вот ведь пришлось дожить, что и мой Санушко в солдатах.

Отец вышел на кухню и сказал строго:

— Не причитай, мать… Може, еще живой да здоровый вернется…

А на другой день, одиннадцатого марта 1918 года, с винтовкой и солдатской котомкой за спиной шагал я по улицам города в одном ряду с Виктором Суворовым и Семеном Шиховым.

Виктор тихонько говорил мне:

— Нас с тобой коли убьют, никому ничего не сделается, только родители, конечно, горько поплачут. А если Семен не вернется, у него восемь сестренок без кормильца будут. Отец у них — только слава одна, что отец. Да и мать кашляет.

Шихов, повернувшись в нашу сторону, сердито спросил:

— Чего невеселые? Раньше смерти помирать собрались, что ли?

— Как же! — ответил Виктор. — Помирать-то кому охота? Да еще в восемнадцать лет!

— А это смотря за что помирать… Ежели за дело, так оно и можно, — медленно произнес Семен. — А так вообще — что и говорить! — любому жалко с жизнью расставаться.

Недалеко от центра города Шихов и Паша Быков, перемигнувшись, запели:

Колонна дружно подхватила:

На площади, у собора, около братской могилы красногвардейцев, мы остановились. Здесь со склоненными к земле знаменами выстроились все дружины.

Несколько человек выступили с речами. Ораторы говорили с постамента, на котором раньше стоял памятник царю. Один из них был в папахе и кожаной куртке. Он заговорил высоким, срывающимся голосом, и Паша, вскинув глаза, удивленно воскликнул:

— Смотрите, девчонка!..

Ей было никак не больше восемнадцати лет. Время от времени она энергично взмахивала маленьким кулаком и потом поправляла папаху, сползавшую ей на глаза. Сзади кто-то сказал:

— Шуркой звать, а по фамилии Лошагина. Шустрая такая, из злоказовских — фабричная. А теперь, выходит, сестра милосердия: вишь вон красный крест.

А. В. Лошагина (снимок 1926 г.).

Кончив пламенную речь, Шура неожиданно вытерла нос рукавом — и сразу стало очень заметно, что, несмотря на свои куртку и папаху, она всего лишь малорослая девочка, худенькая и озябшая.

Прямо с площади дружины пошли на вокзал.

Во время погрузки в вагоны меня дернул за рукав Паша. Я обернулся и увидел Шуру.

— У нее папаха велика, — сказал Быков. — А тебе твоя сильно маловата. Поменяйся с ней.

— Моя взаправду велика, — закивала Шура.

— Чего же не поменяться? На, примеряй. — И я с готовностью протянул ей свою трофейную папаху.

— Ой, в самый раз! — обрадовалась Шура. — Возьми мою!

Шурина папаха пришлась мне впору, и мы пошли к своим теплушкам.

А ночью, засыпая на соломе под мерный стук колес, я думал о том, какое замечательное время наступит, когда мы уничтожим всех врагов Советской власти и в каждом доме будет вдоволь хлеба.

Так начался второй поход против Дутова. Эшелоны наших дружин двинулись в Южноуральские степи, чтобы еще раз дать отпор контрреволюционным бандам.