По естественным причинам. Врачебный роман

3

Я не помню, как легла на кушетку, но, должно быть, я выключилась на ней, поскольку проснулась от стука в дверь.

– Секундочку! – кричу я и молнией подлетаю к раковине, умываю лицо холодной водой и смотрю на часы: прошло всего десять минут, а значит, все идет по графику, и спустя мгновение напротив меня уже сидит мужчина с хвостиком.

– Чем я могу вам помочь? – спрашиваю я и улыбаюсь. Я где-то читала, что, если мужчина и женщина ведут себя абсолютно одинаково, женщина воспринимается более враждебно, поэтому, чтобы производить такое же ровное впечатление, как мужчина, женщина вынуждена больше кивать и улыбаться. С другой стороны, женщины живут дольше. К тому же мы не лысеем. Если бы женщины лысели в тридцатилетнем возрасте, как этот сидящий передо мной мужчина, ведь, судя по всему, именно поэтому он завязал волосы в хвостик, – вот то было бы веселье.

Хвостатый не улыбается мне в ответ.

– Мне нужно направление к психологу, – говорит он и таращит на меня свои круглые глаза из-за линз очков.

– Так. Прежде чем я смогу дать вам направление, вам нужно более подробно рассказать мне, почему вы считаете, что вам необходима помощь психолога.

Смотри на них, слушай их – этому я училась долго. Однажды, много лет назад, я, по обыкновению, записывала на диктофон резюме прошедшей консультации. Я забыла выключить диктофон и невольно записала весь следующий прием. Когда я стала прослушивать пленку, то не сразу поняла, кому принадлежит визгливый голос. До того дня я пребывала в полной уверенности, что я умею слушать других, что я отношусь к числу трезвомыслящих врачей, вызывающих доверие. Моим идеалом был кондуктор в поезде норвежских железных дорог – предупредительный, но без преувеличенной дружелюбности. Теперь же я слышала себя со стороны: пронзительный, как у чайки, самодовольный голос. Звук его наполнял кабинет, я смеялась над собственными остротами, не давала пациенту и слова вставить, перебивала его на полуслове, и ему оставалось только сдаться.

Меня словно ударили молотком по голове. Какова же на самом деле эта пропасть между мной, какой я себя вижу, и мной, какой меня воспринимают другие?

С того дня я пыталась внимательно слушать пациентов, когда они говорили, и было удивительно и непривычно терпеливо ждать своей очереди сказать что-либо. Не прерывать их, не заканчивать за них предложения, а ждать, пока они полностью выскажутся. Поначалу от необходимости молчать у меня все зудело, сила воли и выдержка были на пределе, но в конце концов наступило облегчение, словно я выбралась из густого тумана.

Но Хвостатый не желает говорить.

– Потому что у меня депрессия.

Теперь я вспоминаю, что изначально он пытался заполучить направление, написав мне на электронную почту, поскольку, как и многие другие, он полагает, что терапевт – этой некий портал, ведущий к настоящим врачам, то есть узким специалистам, а направление, выдаваемое этим привратником или секретарем, – лишь формальность, которую вполне можно уладить по почте или эсэмэс. На самом деле это не так, поэтому я попросила его записаться на очный прием.

– Вы могли бы описать, как проявляется депрессия и что, на ваш взгляд, могло ее вызвать?

Кожа на его маленьких костяшках пальцев – бледная, поросшая черными волосками. Сам он худой, одежда поношенная, от него пахнет чем-то воскоподобным, возможно, немытой головой, а также чем-то едким, рыбным. Сардинами? Мое обоняние настолько обострилось за последние годы, что я места себе не нахожу. Ох уж это тело, эта беспомощная оболочка, сидя в которой, мы пытаемся разглядеть окружающий мир. Тело – это наша клетка, которую мы периодически, ни с того ни с сего, начинаем трясти, вцепившись в прутья. И вот теперь ему, оказывается, требуется психолог. Мантра нашего времени: «Иди лечиться, иди к психологу». Но почему бы для начала просто не начать мыть голову почаще и чистить зубы после сардин? Тут я замечаю еще один вид запаха (люди что, совсем мыться перестали?), который что-то мне напоминает, и я тут же понимаю что: такой запах появляется, когда Аксель забывает достать спортивную форму из стиральной машины. Смесь запаха плесени и гниения.

«Такой запах появлялся, когда Аксель забывал достать форму, – комментирует Туре. – Ты ведь больше не живешь в Гренде вместе с Акселем – ты живешь здесь».

Но мы по-прежнему в браке. Формально мы даже не живем раздельно. Никакие бумаги еще не подписаны.

«Конечно, нет. Разве что акт о передаче недвижимого имущества».

– Это еще зачем? Разве вы не можете просто выписать мне направление?

Хвостатый – учитель. Адвокаты, врачи и учителя – самая непростая категория пациентов. Учителя вечно пытаются взять вожжи в свои руки, что осложняет консультацию. Еще они любят дерзить. «Если мне будет позволено высказаться», – говорят они. «Смотрите на меня, когда я с вами разговариваю», – заявила на прошлой неделе одна учительница, годящаяся мне в дочери. С адвокатами непросто работать, потому что они разбираются во всех тонкостях закона, с врачами – потому что им прекрасно известно, как мало может сделать врач и как мало он на самом деле знает. К счастью, большинство врачей никогда к своим коллегам не обращаются. Как, например, я.

– Боюсь, что не могу. Я просто обязана оценить ваше состояние, прежде чем смогу направить вас к другому специалисту. Сначала нужно разобраться в самых базовых вещах. Вы хорошо спите ночью? Как у вас с аппетитом? Вы регулярно моетесь?

Хвостатый закатывает глаза.

Куда подевалось почтение, с которым люди раньше относились к врачам? О, как мне его не хватает. Как я ненавижу наше время, поместившее в центр всего – индивида и потребителя, в каждое звено общества – качество и сервис. О, как я ненавижу этих сытых и избалованных мелких потребителей, которые сидят напротив, протягивают свои ожиревшие конечности и требуют от государства все новых благ. Как меня бесит, что каждый из них имеет право выбрать себе врача, больницу, план лечения, все к этому давно привыкли, но беда в том, что наш мозг не приспособлен к принятию подобных решений. Я ненавижу Интернет, эсэмэс и электронную почту, всю эту чертовщину, и, о, как я ненавижу людей, которые думают, что все знают, их раздутую самоуверенность. Закон Янте [7], говорите вы? Но беда в том, что его-то как раз и не хватает.

– Чтобы я могла направить вас к психологу, я должна знать причину, по которой вам требуется психологическая консультация. Я должна внести в вашу медкарту как само направление, так и основание для него. Именно поэтому я прошу вас рассказать немного о себе и проблеме, в связи с которой вам нужна помощь.

Хвостатый вздыхает, выпрямляется и начинает перебирать пальцами.

– Я плохо сплю, я не люблю свою работу, я одинок, у меня нет друзей, мне никто не нравится, я не могу заставить себя заниматься спортом, поскольку бегать по кварталу как идиот – ниже уровня моего достоинства, женщины на меня не смотрят, по крайне мере те, которых я бы выбрал сам. Я ненавижу учеников и всех соседей. Ненавижу собак, которые гадят на тротуаре. Их хозяев, которым невдомек, что псов нужно держать на поводке.

– Ясно. Значит, вы одиноки?

– Да. Женщины нынче совсем избаловались. У них наготове список требований, и если ты не подпадаешь хотя бы под один из пунктов, то все – до свидания.

Он говорит, впившись в меня взглядом. Его выпученные глаза неустанно вращаются за линзами очков и в итоге останавливаются на моей груди. Он таращится на меня так, будто это я вынуждаю его смотреть на меня. Словно происходящее, как и все остальное в его жизни, находится вне его власти. Мир ему задолжал, и он никак не может получить то, что ему причитается. Он – воплощение духа времени: каждый должен взыскать свой долг, каждый заслуживает сочувствия.

Хвостатый рассказывает моей груди, что он знакомится в Тиндере с одной женщиной за другой, но ни с одной ничего не выходит.

– Как вы думаете, в чем причина? – спрашиваю я и пытаюсь подавить в себе внезапное желание задрать халат, майку и бюстгальтер, потрогать себя за соски и одновременно облизать губы.

«Давай, сделай это», – подстрекает Туре.

Вместо этого я крепко берусь за край стола и слушаю рассказ Хвостатого о том, какими капризными нынче стали женщины, что им не следовало бы упускать такой замечательный шанс. Но, разумеется, речь не идет о старых, уродливых и толстых. Оказывается, с женским вниманием у этого парня проблем нет, например, его хочет одна коллега, но проблема в том, что он не хочет ее, ведь у него, Хвостатого, есть свои предпочтения, а вот молодым, стройным и красивым женщинам не мешало бы при выборе мужчины больше думать о генетике и интеллекте, а не о таких поверхностных качествах, как внешность, привлекательность или, скажем, профессия. Я слушаю его гнусавый, надменный голос, слушаю, как он растягивает слова, и представляю себе, как он выходит вечером в город, такой высокомерный, самодовольный, занудливый и вонючий, и пытаюсь понять, почему привлекательность, харизма и удача, как, впрочем, и невезение и страдания, столь неравномерно распределены среди людей. В числе моих пациентов есть семьи, на чью долю выпадает масса мучений – онкология, одиночество, психические расстройства, автомобильные аварии, наркотическая зависимость, самоубийство и генетические отклонения; а есть семьи, где кто-то иногда сломает руку или кого-то беспокоит легкая мигрень. Есть пациенты, которые мне симпатичны, а есть такие, как этот Хвостатый, – люди, не умеющие себя вести, царапающиеся о все проявления жизни.

Туре: «Этому типу не нужен никакой психолог. Что ему нужно, так это базовый курс хороших манер. А также тщательный душ, чистая одежда и нормальный уход за зубами. И, бога ради, остричь этот чертов хвост».

Зачастую самым нуждающимся достается меньше всего, отвечаю я Туре. Я заставляю себя вспомнить, что силы мои ограниченны, что я не должна закипать из-за каждой мелочи, и пытаюсь внушить себе сострадание к этому человеку, чтобы продержаться до конца консультации, и я вновь повторяю про себя: самым нуждающимся зачастую достается меньше всего. Но на меня это не действует. Я по-прежнему ощущаю сильное желание вскочить на ноги, зареветь, опрокинуть стол, вышвырнуть этого типа из кабинета, послать его куда подальше.

Я пробую применить другую уловку: притворяюсь, будто у него рак. Метастазы в костях. Бедняга! Ведь он так молод! Мне пришла в голову эта идея, когда я читала один хвалебный некролог, ведь большинство некрологов именно такие: какими, оказывается, замечательными качествами обладали при жизни умершие, какое удивительное облегчение сквозит меж строк, ведь все хвальбы произрастают именно из этого ликующего облегчения – облегчения от того, что этот человек бесповоротно сгинул и его больше никогда не будет среди нас. Смерть становится очищающим омовением, ведь смертельное заболевание заставляет нас увидеть в жизни главное. Так почему бы нам не применять эту хитрость, когда все живы-здоровы, а не только на пороге смерти или по факту утраты? Смерть окутана ореолом святости и возвышенности, словно черный лакированный гроб, обтянутый изнутри шелком. Похороны – мероприятие торжественное, а в такой момент никому не придет в голову думать о таких мелочах, как запах плесени и навязчивый взгляд.

После десятиминутной лекции о несправедливости существования в мире, который не оправдывает никаких надежд и не соответствует даже самым минимальным требованиям, я все-таки сдаю позиции и выписываю Хвостатому направление. Я протягиваю ему конверт, и Хвостатый, даже не глядя в мою сторону, выхватывает его у меня из рук, и я вдруг понимаю, что пациенты, которые мне неприятны, обычно получают то, за чем пришли, только потому, что я хочу поскорее от них избавиться.