По праву закона и совести

КОНЕЦ «ЛЕСНОГО БРАТСТВА»

В конце августа 1944 года капитана Бекренева вызвали в Великолукское областное управление внутренних дел.

Принял его тучный, с нездоровым цветом лица майор. Он долго выспрашивал Бекренева о прежней его работе, то и дело заглядывая в листы его личного дела, словно сверяя сказанное капитаном с записями в анкете.

— Поступил в школу НКВД в 1939 году, — рассказывал Бекренев. — С июля 1940 года — на самостоятельной работе. В декабре сорок второго принят в партию. Оперативной работой занимался в Кудеверском и Себежском районах Великолукской области. Что еще? В первые два года войны в составе специальной группы был направлен на обезвреживание вражеских диверсантов и лазутчиков на территории Калининской области…

— Теперь вряд ли вам придется вылавливать диверсантов, — перебил Бекренева майор и, чуть помедлив, заявил: — Есть предложение назначить вас начальником Пустошкинского райотдела внутренних дел.

Майор встал из-за стола, открыл металлический ящик, положил туда личное дело Бекренева, закрыл ящик на ключ и снова уселся за стол. Бекренев молчал. То, что его личное дело перекочевало со стола на покой в несгораемый шкаф, убедительнее любых слов свидетельствовало о том, что вопрос о его назначении уже решен и согласия капитана вовсе не требуется. Это подтвердили и следующие слова майора:

— Ваши задачи на новом месте работы будут несколько иными, нежели те, которые вы выполняли до сих пор: установление правопорядка в освобожденном от оккупации районе, борьба с хищениями колхозной собственности, ну и все остальное, что касается нашей службы. Считаем, что справитесь. А сейчас пройдите по отделам, представьтесь. Через час вас примет начальник управления. — И майор протянул через стол пухлую руку.

Начальник отдела по борьбе с бандитизмом, сокращенно ОББ, подполковник Серебряков встретил Бекренева с улыбкой.

— Повезло тебе, Александр Сергеевич, — сказал он. — В Пустошкинском районе по нашей линии — тишь и благодать. Будешь самогонщиков гонять, вот и вся твоя работа. Но глядеть в оба надо, капитан, — улыбка сошла с лица подполковника, — еще немало всякой мрази по лесочкам да овражкам затаилось. Чуть что — немедля ставь в известность.

В первых числах сентября Бекренев уже приступил к исполнению своих новых обязанностей. Через пару дней ранним погожим утром он выехал верхом на лошади в самый отдаленный сельсовет, надо было успеть до осенней распутицы познакомиться с вверенным ему районом. Где бы ни проезжал Бекренев, все напоминало о недавней безжалостной поступи войны. Многие деревни были сожжены дотла, и только одиноко торчащие черные печные трубы напоминали о некогда находившемся здесь жилище людей. Израненная окопами и траншеями земля, заброшенная пахота — повсюду запустение, одичание. И многие люди, оставшиеся от насильственного угона в Германию, казались Бекреневу тоже отмеченными войной и оккупацией: какие-то настороженные, скрытные, угрюмо-молчаливые и недоверчивые. В первой же деревне Бекренев увидел двух мужчин, сидевших на бревне возле уцелевшего дома и о чем-то мирно говоривших между собой. Но стоило им увидеть приближающегося верхового, как один из мужчин встал с бревна и поспешно скрылся за углом дома.

— Добрый день, хозяин, — спешившись, поздоровался Бекренев с оставшимся.

— Добрый, — нехотя отозвался тот и поднялся, намереваясь тоже уйти.

— Погодите, куда же вы? Расскажите, что у вас тут нового. — Бекренев устроился рядом на бревне.

— Никаких новостей не знаю, — буркнул мужчина, все порываясь уйти. — Сижу вот тут, откуда они, новости-то?

— Почему же «сижу»? — удивился Бекренев. — Минуту назад вдвоем ведь сидели…

— Мало ли кому что померещится… Бывайте… — добавил угрюмо мужчина и скрылся в сенях дома.

— Вот те на: померещилось, вишь, мне, — растерянно пробормотал Бекренев, глядя на плотно закрытую дверь дома. — Житье под немцами, видать, приучило людей осторожничать: где друг, а где недруг — сразу не разберешь.

Но зато в следующей деревне колхозники сами подошли к Бекреневу, стали расспрашивать о делах в районе, положении на фронте. Деревенскую сходку неожиданно прервал примчавшийся старшина милиции Иванов.

— Нашел-таки я вас, товарищ капитан, — обрадованно заявил он, соскакивая с брички.

— Как это тебе удалось? — Бекренев сам выбирал маршрут своей поездки и за эти три дня не раз и не два неожиданно менял его.

— А деревенский «телеграф» на что? — рассмеялся Иванов. — Будьте спокойны: самое надежное средство связи. Доведись неизвестному оказаться в деревне — уже и пошел стучать «телеграф» по всему его маршруту. За вами я, товарищ капитан, — переходя на серьезный лад, тихо произнес старшина. — Ждут вас в отделе. Срочное дело…

Привязав своего коня к бричке, Бекренев подсел к Иванову.

— Что там стряслось? — спросил он, когда бричка тронулась в сторону Пустошки.

Из рассказа Иванова выходило, что в прошедшую ночь в районе произошло сразу три ограбления. Были взломаны сельский магазин и колхозный амбар, из амбара унесли всего ничего — пуда три ржи, а вот магазин обчистили основательно, одной денежной выручки несколько тысяч рублей утащили. Жертвой третьего ограбления стал старик, которого остановили на дороге неизвестные — стащили с него сапоги и отобрали кисет с табаком-самосадом. Но это еще не все: грабители были вооружены огнестрельным оружием, стреляли в людей. Подробностей ночных происшествий Иванов не знал.

Несмотря на поздний час, оперативные работники отдела находились на местах.

— Ну рассказывай! — нетерпеливо потребовал Бекренев, едва переступив порог кабинета оперуполномоченного уголовного розыска Петра Жмакина.

— Бандиты, выходит, у нас объявились, Александр Сергеевич. — По веселому голосу и блестевшим глазам Жмакина можно было подумать, что он несказанно обрадован появлением незваных гостей в районе. И, словно оправдываясь за столь неуместный тон доклада, Жмакин присовокупил: — По всему видать — отчаянные: вооружены, стреляли. Так что и нам, может быть, пострелять придется.

— Давай ближе к делу, — хмуро потребовал Бекренев.

Жмакин подошел к висевшей на стене карте, ткнул пальцем в южную оконечность территории района.

— Ограблены вот в этих деревнях два магазина (выходит, уже два, отметил про себя Бекренев), в колхозном амбаре побывали. Одна женщина видела бандитов, уходивших в лес. Двое их было, один вооружен автоматом, другой — винтовкой. За плечами — мешки, видимо, с награбленным. Женщина божится, что опознала одного из бандитов…

— Ну-ну?

— Свидетельница утверждает, что опознала в грабителе жителя деревни Скробы Ивана Никифорова, деревенское прозвище — Афанасенок. Навел я тут кое-какие справки. — Жмакин порылся на столе в бумагах, вытащил одну, прочитал: — «Иван Никифоров в сорок первом был призван в Красную Армию. С приходом немцев неожиданно объявился в этих краях, жил на нелегальном положении, ни в партизанах, ни в числе немецких пособников не состоял. В Скробах не появлялся, хотя, по слухам, никуда не уходил из этих мест».

— Родные, близкие Афанасенка?

— В Скробах живут его отец Афанасий Никифоров, мать и с ними женщина; говорят, что Афанасенок ее в дом привел.

— А тот старик, с которого сняли сапоги, что показал?

— Старик не из местных, беженец из-под Старой Руссы. Афанасенка он, естественно, не знал. Был напуган, внешность бандитов не запомнил. Чует мое сердце, Александр Сергеевич, Афанасенка рук это дело, — убежденно добавил Жмакин. — Сам он местный, знает округу, сколько времени прятался, опыт в этом деле приобрел…

— А второй бандит? — спросил Бекренев, уже начавший склоняться к версии Жмакина.

— Кто его знает… Тоже дезертир какой-нибудь, сошелся с Афанасенком…

— Ладно, — Бекренев потер ладонью свой лоб, — попробуем проверить твои догадки. Скажи Кузьминскому: завтра поедет со мной в Скробы.

Чуть свет следующего дня Бекренев и оперуполномоченный Кузьминский были в Скробах. Семью Никифоровых они нашли в старой риге, приспособленной для жилья. Когда Бекренев и Кузьминский вошли в большое полутемное помещение, они застали всех в сборе. Хозяин сидел за столом, неторопливо что-то жевал, у раскаленной докрасна чугунки возилась старуха. В углу, перебирая какое-то тряпье, склонилась молодая женщина.

Поздоровавшись, Бекренев и Кузьминский без приглашения подсели к столу, сколоченному из наспех выструганных досок.

— Погорельцы мы, — словно извиняясь за неказистый вид жилья, проговорил старик, ощупывая гостей острым взглядом из-под лохматых бровей.

— А что, некому подсобить избу-то построить? — спросил Бекренев, решив сразу навести разговор на нужную тему.

— Да был вот сын. — Афанасий отвел от Бекренева глаза и стал нарочито старательно сметать со стола в ладонь хлебные крошки. — Забрали сынка на войну, а с бабами, известное дело, путного ничего не сделаешь.

— Пишет сын-то? Как там воюет? — как можно равнодушнее спросил Бекренев и глянул на женщин.

От его взгляда не укрылось, как молодуха метнула взгляд из-под низко повязанного платка и снова согнулась над узлом с тряпками. Старуха же, намеревавшаяся подбросить в чугунку дров, так и застыла с поленом в руке.

— Нету от сына писем. Одному богу известно, жив ли он еще, — помедлив, глухо ответил старик. — Женя, — обратился он к молодухе, — налей-ка гостям чайку.

— Спасибо, пили уже, — отказался за себя и своего спутника Бекренев и, чтобы усыпить возможное подозрение хозяев об истинной цели визита, доверительно спросил у старика:

— У вас в деревне, часом, самогонкой не балуются?

— Да какая она ноне, самогонка? — оживился тот. — Жрать ведь иной раз нечего, а вы… простите, не знаю, кто будете, о самогонке толкуете. Нету у нас в деревне такого баловства… А вы никак по этому делу?

— По этому, по этому. — Бекренев встал из-за стола. — Из милиции мы. Так вот и познакомились. Ну что ж, бывайте. — И пошел к низким, черным от копоти дверям.

Некоторое время они ехали в бричке молча. Наконец Бекренев тронул своего попутчика локтем:

— Ну, что уяснил для себя, тезка?

— Похоже, прав Жмакин: скрывается где-то сын старика. И все трое знают об этом: видел, как затихли бабы, когда ты про письма спросил. Значит, тот грабитель с автоматом, которого опознала женщина, и есть Афанасенок…

— Что делать будем? — спросил Бекренев.

— Засаду бы возле дома? — неуверенно произнес Кузьминский. — Так опять же — леший его знает, когда он надумает домой завернуть, можно до морковкиного заговенья просидеть… Прижать на допросе стариков? Так не выдадут же ни за что, будут свое талдычить: «Ничего не знаем, ничего не ведаем…»

— Это уж точно, — улыбнулся Бекренев, вспомнив недавнюю свою встречу с мужчиной, который поклялся, что один сидел на бревне.

— Остается та молодуха, — продолжал Кузьминский, — как ее там — Евгения, что ли? Кстати, кем она приходится Никифоровым? Наверняка та, что привел в дом Афанасенок.

— Ты прав, остается молодуха, — раздумчиво произнес Бекренев и подхлестнул вожжами перешедшего было на шаг коня.

Встал вопрос: как встретиться с молодухой, чтобы не узнали об этом старики Никифоровы? Помог случай. В Пустошку частенько вызывали жителей деревень на разгрузочные работы на железнодорожной станции, такое в то время широко практиковалось. Бекренев попросил в райисполкоме, чтобы в группу рабочих включили работоспособных и из деревни Скробы. Когда Евгения в числе других появилась в Пустошке, ее пригласили в милицию и провели в кабинет Бекренева.

— Как ладите со стариками, не обижают? — мягко спросил Бекренев, стараясь интонацией голоса успокоить явно напуганную вызовом в милицию женщину.

— Не обижают, — коротко ответила та, не поднимая глаз от своих сложенных на коленях рук.

— За мужем не скучаете? Его Иваном, кажется, зовут? — решил действовать напрямик Бекренев.

Евгения вздрогнула, еще ниже опустила глаза и еле слышно ответила:

— Какая же баба по мужику не скучает?

— Да-а, — протянул Бекренев, несколько озадаченный тем, что Евгения и не пытается отрицать свою связь с сыном старика. — Да-а, — снова протянул он. — Вот скоро война должна кончиться, мужики, которых пуля пощадит, домой вернутся. — Евгения подняла глаза и уже выжидательно-напряженно смотрела на капитана. — А иным мужикам и возвращаться не надо, потому как они и не уходили никуда, есть ведь такие, а, Женя?

— Вы про кого это? — тихо спросила Евгения, и легкий румянец пробился на ее щеках.

— Да хотя бы про вашего мужа Ивана, — бросил Бекренев, решив, что пора кончать играть в прятки.

— Иван же воюет, — с натугой проговорила Евгения. — На фронте он, — добавила она, словно рассчитывая, что эта ее вторая фраза должна окончательно убедить капитана в правдивости сказанных слов.

— Воюет… — передразнил Бекренев. — Вопрос только, с кем воюет. Нет его на фронте, — жестко отрезал он. — Скажи-ка лучше, откуда ты родом?

— Беженка я, немцы выслали нас из-под Старой Руссы…

— А когда познакомились с Иваном?

— В январе сорок второго, — не задумываясь ответила Евгения.

— Ну вот видишь, голубушка, не сходится одно с другим, — переходя на снисходительно-доверительный тон, улыбнулся Бекренев. — Иван-то твой в июне сорок первого был призван в армию, это мы точно знаем, и сразу на фронт отправлен. Где же вы тогда нашли друг друга, а?

Евгения снова низко склонила голову и, закрыв лицо руками, разрыдалась.

Битый час Бекренев пытался успокоить женщину, убеждал в необходимости отвечать на вопросы, та же только плакала и изредка выдавливала одно и то же: «Иван воюет, другого я ничего не знаю».

Отведя Евгению в комнату дежурного по отделу, Бекренев отправился домой обедать.

— Ты чего сегодня такой хмурый? — спросила Бекренева жена, когда они сели за стол.

— Да с бабенкой одной проваландался полдня и все напрасно: ревет в два ручья, а по делу — ни слова, хотя сказать ей есть что.

— Эх вы, казенные души, — улыбнулась Надежда Ивановна, — вам бы только вопросы да ответы.

Неожиданно ему пришла в голову мысль.

— Надюш! — Бекренев даже отложил ложку. — А что если тебе поговорить с ней, а?

— Ну вот, и меня в милицейский штат! — засмеялась Надежда Ивановна.

— Да нет, поговори с ней неофициально, просто так, как женщина с женщиной, может быть, она тебе и откроется. Она, по всему видать, покрывает своего муженька-бандита. Наверняка запугали бабенку… Жаль ее.

— Уговорил, — вздохнув, согласилась Надежда Ивановна.

Проводив обеих женщин в свой кабинет, Бекренев вышел, плотно прикрыл дверь.

Часа через полтора вышла Надежда Ивановна, и, проходя через комнату дежурного, где все это время поджидал ее Бекренев, кивнула ему головой.

Теперь перед Бекреневым сидела совершенно другая женщина. Выпрямившись на стуле, она спокойно и сосредоточенно смотрела на капитана, ожидая вопросов.

Евгения рассказала, что действительно познакомилась с Иваном Никифоровым в начале сорок второго, когда он невесть откуда появился в их деревне. Вначале врал, что отстал от своей части при отступлении, а потом признался, что дезертировал из армии. В сорок третьем привез ее в Скробы к своим родителям, сам же куда-то надолго исчез. До прихода Красной Армии несколько раз наведывался домой, последний раз заявился ночью, примерно месяц назад, и пробыл до утра. На ее робкую просьбу повиниться перед Советской властью злобно выругался и чуть не прибил. Старики взяли с нее слово молчать и ни под каким видом не выдавать сына.

— Старик знает, где скрывается сын? — спросил Бекренев, готовясь записать очередной ответ.

— Знает, — тихо ответила Евгения.

— Встречается с сыном?

— Ходит к нему изредка.

— Когда собирается идти снова?

— Не знаю… Свекровь вчера напекла хлеба и лепешек. Может быть, и сегодня в ночь…

Взглянув на капитана умоляющими глазами, спросила сама:

— Что будет-то ему? Неужто расстрел?

— Судить будут обязательно. Там уж как суд решит. Но чем скорее он предстанет перед судом, тем легче будет для него, — убежденно закончил Бекренев.

О тех ночных ограблениях магазинов и амбара Евгения ничего не знала, Иван из награбленного ничего домой не приносил.

Взяв с Евгении слово забыть их разговор, Бекренев отпустил женщину. Оставшись один, надолго задумался.

Так… Значит, старик Афанасий связан с бандитами, ходит к ним, носит продукты — оснований для его задержания предостаточно. Но что это даст? Как поведет себя на допросах? Скорее всего, замкнется, и попробуй тогда узнать, где логово бандитов. Надо брать старика с поличным — самое верное.

По-осеннему ранние сумерки быстро наползали на землю, затушевывая и поглощая окружающие предметы. Дул сильный холодный ветер, холод шел и от мокрой после недавно прошедшего дождя земли.

Окончательно окоченевший Бекренев тронул за рукав оперуполномоченного Смирнова:

— Продвинемся вперед, а то ни черта уже не видно.

Медленно ступая непослушными от долгого стояния и холода ногами, они вышли из кустарника, в котором скрывались все это время. Впереди, в какой-нибудь сотне метров, чернело приземистое строение, в котором обитала семья Никифоровых. «Пойдет ли сегодня старик?» — эта мысль не оставляла обоих чекистов в течение всех часов их утомительного ожидания. Афанасия они увидели оба сразу. Наклонившись вперед от тяжести заплечного мешка, опираясь на палку, старик преодолевал открытое место, приближаясь к опушке леса.

— Упустим… темно… Давай вперед! — вполголоса приказал Бекренев, устремляясь за стариком.

Настигли они Афанасия за первыми же деревьями. Два ярких луча карманных фонариков раздвинули ночную тьму и высветили неподвижно застывшую согбенную фигуру с заросшим окладистой бородой лицом.

— По каким таким срочным делам, Афанасий Яковлевич, на ночь глядя путь держите? — Голос Бекренева срывался от волнения и быстрой ходьбы.

— А, это ты, начальник, — хрипло произнес старик и широко расставил ноги, словно готовясь к драке. — Иду куда мне надо.

— Сейчас мы узнаем, куда тебе надо, — весело произнес Смирнов и приказал: — А ну-ка скидывай свой мешок — живо!

В мешке оказались печеный хлеб, ржаные лепешки, вареная картошка.

— Птичек кормить идешь аль других каких лесных зверюшек? — насмешливо спросил Бекренев, ощупывая карманы овчинного полушубка старика.

— Куда надо, туда и иду, — зло отрезал Афанасий.

Бекренев приблизил свое лицо к бородатому лицу Афанасия и, чеканя каждое слово, произнес:

— Идешь ты к своему сыну Ивану и нас тоже поведешь к нему.

Старик наконец-то сдвинул ноги, обутые в валенки с клееными галошами, переступил несколько раз с ноги на ногу и глухо выдавил:

— А ежели не поведу?

— Кончай баловать, Афанасий! — Смирнов передвинул ближе к пряжке ремня кобуру и вплотную приблизился к старику: — По военному времени за пособничество вооруженным бандитам знаешь что полагается?

Старик снова переступил ногами и вдруг по-бабьи запричитал:

— Да какой же мой Иван бандит? От воинской повинности уклонился… По молодости это у него, по недоразумению… А ежель оружьишко какое у него завелось, дык у кого его нонче нету…

— От чего твой Иван уклоняется — потом разберемся, — прервал стариковские причитания Бекренев. — А сейчас веди нас к нему, да не вздумай шутки шутить. — Бекренев вытащил из кобуры пистолет. Его примеру последовал Смирнов.

— Давай, давай, Афанасий, топай, выхода у тебя другого нету. — Бекренев поднял с земли мешок и сунул его Афанасию.

Старик завязал мешок, вскинул его на плечи, просунул в лямки руки и, снова сгорбившись, направился в лес. Шли они долго, так долго, что Бекренев уже подумывал о коротком отдыхе. Впереди, то скрываясь за стволами деревьев, то снова появляясь, маячила горбатая от мешка фигура Афанасия.

«Легок на ногу, старый хрыч», — с завистью подумал Бекренев. Но вот старик замедлил шаг, закрутил головой.

«Где-то здесь, рядом», — догадался Бекренев.

Спустились к ручью, перешли его вброд, стали подниматься на высокий песчаный берег. Выглянувшая из-за туч луна залила бледным светом крутой откос, и внезапно прямо перед собой Бекренев и Смирнов увидели обложенную дерном крышу землянки. Возле низкой двери стояли две пары лыж.

«Зимовать собрались», — мелькнула у Бекренева догадка.

Старик в это время подошел к двери землянки.

— Стучи, — тихо приказал приблизившийся Бекренев.

Смирнов занял место тут же, за спиной старика. Афанасий стукнул раз-другой кулаком в дверь и тут же позвал:

— Иван, это я, открой!

В землянке послышалось движение, кашель, дверь скрипнула и зловеще зачернел провал куда-то вниз, под землю.

И тут неожиданно старик запричитал:

— Иван, я не один! Энкавэдэшники здесь!

Резко оттолкнув Афанасия, Бекренев и Смирнов скатились в зияющий провал и в тусклом свете сальной свечи успели увидеть двух мужчин в исподнем, метнувшихся в угол землянки, где на жердяных нарах тускло поблескивало оружие.

— Назад! Перестреляем как собак! — приказал Бекренев, выпустив пулю куда-то вниз, под ноги бандитов.

Через пять минут все было кончено. Трясущимися от волнения руками Бекренев и Смирнов связали руки бандитов, поочередно вытащили их наружу. Афанасий стоял на том же месте у входа в землянку, не снимая с плеч мешка, и тихо, по-звериному, скулил.

Один из бандитов, высокий, горбоносый, повернулся к Афанасию и злобно прошипел:

— Притащил-таки за собой легавых!

— Да рази это я, Ваня! Они сами нас выследили, — уже совсем по-детски захныкал старик.

Когда Ивана Никифорова привели на первый допрос, Бекренев невольно залюбовался арестованным. Высокий, стройный, темные густые волосы, небольшая бородка, голубые, несколько навыкате, глаза, нос с небольшой горбинкой, — при виде такого парня редкая девка не потеряет голову, где уж там было устоять Евгении.

Держался на допросе Никифоров спокойно, на вопросы отвечал уверенно. Лет ему от роду двадцать семь, призван в армию в конце июня сорок первого. Под Мадоной, что в Латвии, в начале июля того же сорок первого года во время сильной бомбежки отстал от своей части. Стал уходить на восток, нарвался на немецкий десант, удалось скрыться в лесу. Долго потом плутал по хуторам, добрался до дома — а там уже тоже немцы. Все годы оккупации прятался, жил вначале в лесу, потом прибился на хутор к вдовушке-солдатке. Там и перезимовал. Не поладив с хозяйкой, снова ушел в лес. Случайно встретил такого же, как он, окруженца, перебрались вместе в леса поближе к Скробам, здесь и выстроили землянку, решили переждать в этом убежище до лучших времен. Еще раньше он познакомился в одной из деревень с беженкой Евгенией, привел ее к старикам в Скробы. Покушались ли они с напарником на государственное имущество? Да, был такой грех, обчистили пару-тройку магазинов да колхозную амбарушку: есть-пить ведь надо было. Готов отвечать за это по закону. Оружие? Так его сейчас кругом понакидано-понабросано, вон сопливые мальчишки с немецкими «шмайсерами» в казаки-разбойники играют. Автомат носил так, для острастки, ни разу не применил его в деле. Почему не выходил из леса? Да боязно было как-то: чем оправдаться, что ни в армии, ни в партизанах? Война кончится, вот тогда уж…

На следующем допросе Никифорову было официально предъявлено обвинение в дезертирстве из рядов Красной Армии. Это было посерьезнее, чем ограбление тех же магазинов: еще шла война и действовали суровые законы военного времени. Арестованный заметно сник. Расписавшись в предъявленном ему постановлении, он горестно повздыхал, потом вскинул на Бекренева свои голубые с поволокой, на сей раз грустные, глаза и тихо начал:

— Виноват я, чего уж там говорить, очень виноватый перед Советской властью и готов любой ценой искупить эту свою вину. Но все ж я был и остаюсь советским человеком, — Никифоров при этом даже постучал себя кулаком в грудь, — а вот заклятые враги Советской власти, изменщики — рядом с вами, а вы их не видите.

— Кто же такие эти изменщики? — Бекренев недоверчиво сощурился.

Никифоров резко встал с табурета, перегнулся через стол и, округлив глаза, быстро и горячо заговорил:

— Святую правду говорю, гражданин начальник: прячется в лесу целый отряд, человек сорок, вооружены до зубов. Готов всей душой помочь…

Из дальнейшего рассказа Никифорова выходило, что в дремучем Рясинском лесу, ближе к райцентру Опочке, затаилась большая вооруженная группа людей, состоящая из бывших полицейских и карателей. Командует отрядом власовский офицер по фамилии не то Дятлов, не то Дитлов. Люди в отряде кроме автоматов имеют несколько тяжелых и ручных пулеметов, полевую рацию. Никифоров уверял, что во время своих недавних скитаний по лесам дважды встречался с людьми из отряда, знает примерно место его дислокации.

— Почему же отряд до сих пор ничем не проявил себя? — перебил арестованного все это время молча слушавший Бекренев.

— У них какое-то особое задание, ждут приказа по радио.

— А может быть, они уже ушли оттуда? — Бекренев иронически усмехнулся.

— Да нет, не ушли: недели две назад я встретил двоих. Да и проверить можно, гражданин начальник, ушли они или нет, дорогу я туда знаю. — Никифоров не отвел своих немигающих глаз от пристального взгляда Бекренева.

…Когда арестованного увели, Бекренев долго ходил по кабинету, мял руками свое широкое лицо, тер большой лоб, думал.

Сообщение Никифорова о затаившейся в лесу банде не на шутку его встревожило. Хотя оперативная работа научила капитана критически относиться к показаниям своих «подопечных» — каких только небылиц не расскажут, только слушай! — в полученной информации было что-то. Бекренев знал, что в некоторых освобожденных Красной Армией районах, в малодоступных местах, скрываются бывшие пособники оккупантов и просто уголовники. Рядом — Прибалтика, дает о себе знать вылазками националистическое подполье, эта нечисть могла просочиться и сюда. От полученной информации просто так отмахнуться нельзя.

Бекренев решительно снял трубку телефона.

На другой день из Великих Лук прибыл сам начальник ОББ подполковник Серебряков. Он долго читал, а потом перечитывал протоколы допросов Никифорова. Оторвавшись наконец от бумаг, устало откинулся на спинку стула.

— Здорово все это смахивает на «липу»! — сказал он находившемуся все это время здесь же Бекреневу. — Сорок вооруженных до зубов бандитов сидят у нас под боком — и ни одного сигнала об этом. Ведь хоть чем-то и как-то должны были себя проявить…

— Но Никифоров утверждает, что у отряда особое задание и до получения приказа по радио он ничем не должен себя выдавать.

— Гм-м, такая строгая конспирация — и какой-то Никифоров свободно входит в контакт с людьми этого отряда, не кажется тебе это странным, капитан? — насмешливо произнес подполковник.

— Здесь, конечно, слабое место в показаниях Никифорова, я об этом уже думал. Но… — Бекренев быстро заходил по кабинету, — весь отряд, по словам Никифорова, состоит из власовцев, бывших полицаев, всякого другого отребья. В Никифорове они распознали своего по духу и по убеждениям, чего им от него таиться: ворон ворону глаз не выклюет. А смысл? Какой смысл Никифорову преподносить нам эту «липу»?

— Смысл есть, капитан, — хитро сощурился Серебряков, — вот читай в его показаниях: — «Я готов проникнуть в расположение отряда и выполнить ваше задание», то есть, попросту говоря: «Выпустите меня, граждане начальники, на волю, я вам помашу ручкой издалека — и был таков, ищи-свищи ветра в поле…»

— Но вы читайте дальше, товарищ подполковник: Никифоров готов провести нас к месту дислокации отряда. Он же прекрасно понимает, что будет находиться в прорези прицела. Это во-первых. Во-вторых, вся его семья, уже повинная перед законом за сокрытие сына-бандита, у нас в руках, в этом Никифоров тоже должен отдавать себе отчет…

— М-да… — протянул Серебряков. — Говоришь, Никифоров готов сам провести нас к месту расположения банды? — задумчиво продолжал подполковник. — Как раз этого допустить нельзя: один неосторожный шаг — и спугнем бандитов, растекутся, растворятся по болотам и топям, вон, — Серебряков кивнул на висевшую на стене карту, — сквозняком, транзитом, не покидая лесов, в белорусские пущи, прибалтийские лесные дебри выход есть. Да и узнать нам надлежит вначале: какое такое особое задание имеет отряд? Чем быстрее узнаем, тем лучше. Давай зови своего Афанасенка.

Рано утром следующего дня во дворе райотдела милиции хлопнул выстрел, другой. В коридорах затопали сапогами, послышались возбужденные голоса. К выбежавшему во двор Бекреневу подбежал дежурный:

— Товарищ капитан! Сбежал опасный преступник Никифоров!

— Как сбежал? Откуда? — Бекренев грозно подступил к вконец растерявшемуся дежурному.

— Из уборной… Выдавил доски в задней стене и… — Не дослушав дежурного, Бекренев направился в конец двора.

Возле дощатой уборной толпились сотрудники отдела, что-то осматривая в стене. С потерянным видом здесь же топтался сержант-конвоир.

— Как же ты, растяпа, упустил его? — напустился на него Бекренев.

— Виноват, товарищ капитан, недоглядел. Зашел он, значит, туда, а я здесь остался. — Сержант подвинулся на несколько шагов в сторону. — А его нет и нет, не выходит, значит. Я дверь открыл, глядь, а там — дырка… — запнулся караульный.

— Дырка! — передразнил Бекренев. — В мозгах у тебя дырка! Смотреть надо было в оба. Накажу — и самым строгим образом накажу! Дырка, видишь ли… — Бекренев еще раз в сердцах чертыхнулся и повернулся к сбившимся в кучку сотрудникам. — Быстро прочесать весь поселок, искать бандита!

Через час-другой в Пустошке только и было разговоров, что о дерзком побеге арестованного. Строились догадки: поймают — не поймают? К вечеру сержанта-конвоира, допустившего побег Афанасенка, отправили на гауптвахту. Бежавшего найти не удалось.

Через неделю Бекренев и Жмакин верхами выехали в деревню Щукино, что в четырех километрах от Скроб. Не доезжая до деревни, спешились, вошли в густой ельник, присыпанный первым выпавшим снегом. Тут же из-за ближайшей раскидистой ели вышел мужчина в белом полушубке, заячьей шапке-треухе, добротных сапогах. Это был Иван Никифоров — собственной персоной. Еще издали он приветливо заулыбался поджидающим его чекистам.

— Ну как добрался? — спросил Бекренев.

— Все в порядке, товарищ капитан. («Уверенно себя держит, уже и товарищ», — отметил про себя Бекренев). Выбрался я, это, из сортира, уже до леса добежал, а конвоир-то мой только тогда пулять и начал, — хохотнул Никифоров. — Нашел я «голубчиков», — переходя на серьезный тон, стал докладывать Никифоров. — Все в том же месте обретаются.

— А что у тебя на лице? — спросил Бекренев, заметивший, еще когда только подошел Никифоров, багровые царапины на его лбу и щеке.

— Не о гвозди ли в досках, что я тайком в сортире отдирал, поцарапался? — хмыкнув, спросил Жмакин.

— Не, не о гвозди. — На лице Никифорова появилось страдальческое выражение. — Это мне пришлось немного пострадать, — виновато улыбнулся он. — Заподозрили меня попервости-то в отряде агентом НКВД, ну и пытать начали, помяли бока изрядно. Не знаю, чем бы дело кончилось, да тут получили они известие о моем побеге, ну и отстали, опять за своего принимают…

— От кого же они получили известие, что ты бежал? — быстро спросил Бекренев.

— А Зинка им доложила. Из беженок она, не местная, так в ихнем отряде вроде как разведчица.

«Еще нелегкая: какая-то Зинка появилась», — с тревогой подумал Бекренев и спросил:

— Как ты объяснил в отряде свою сегодняшнюю отлучку?

— Сами меня послали раздобыть вот этого. — Никифоров расстегнул полушубок и показал две немецкие фляжки в суконных чехлах, пристегнутые к брючному ремню. — Хотите спробовать, товарищи начальники? Первач, высший класс!

Жмакин смахнул снег с поваленного ствола ели, все трое уселись на него.

— Рассказывай все по порядку, — потребовал Бекренев.

По словам Никифорова, банда расположилась в четырнадцати — шестнадцати километрах от деревни Скробы, живут бандиты в двух больших землянках. Питаются преимущественно консервами, пробавляются и дичиной, благо лосей кругом полно. Лагерь тщательно охраняется сторожевыми постами. Никифоров перечислял имена бандитов, приводил особые приметы каждого.

— Планы, планы какие у банды, какое задание они должны выполнить? — нетерпеливо перебил Бекренев нескончаемый рассказ Никифорова.

— Этого мне не удалось пока узнать, — вздохнул тот. — Вы же тогда с подполковником советовали мне не торопиться с этим, чтоб бандиты чего не заподозрили…

— Помню я наши советы, Иван, но и тянуть с этим долго тоже нельзя. Голова у тебя варит хорошо, так что, примеряясь к обстановке, действуй!

Бекренев встал, подал руку Никифорову.

— Через неделю ждем тебя здесь же. За это время ты должен все разузнать о делах банды.

— Будет исполнено, товарищ капитан. — Никифоров, вскочив на ноги, по-военному сдвинул каблуки сапог.

Вечером того же дня в отдел ББ пошла шифровка: «Известный вам лесник сторожит штабель из сорока бревен. Вывоза бревен пока не предвидится. Возможное новое место складирования бревен будет известно нам через неделю. Бекренев».

Когда до следующей встречи с Никифоровым оставалось два дня, девушка-почтальон принесла Бекреневу записку.

— Мужчина какой-то встретил меня возле Скроб, просил самолично передать вам, — сообщила она, передавая записку.

На клочке бумаги было нацарапано всего несколько слов: «Приезжайте срочно в Скробы. Иван».

«Что у него там стряслось?» — Недоброе предчувствие ворохнулось в груди Бекренева.

Часа через три грузовик, в кузове которого разместилось восемь чекистов, вооруженных автоматами, уже подъезжал к Скробам.

Никифоров поджидал на краю деревни. От вышедшего из кабины машины Бекренева не укрылось, как тревожно, настороженно зыркнул своими обычно нахальными глазами Никифоров в сторону покидавших один за другим машину вооруженных оперативников.

— Зачем столько народу, товарищ капитан? — Никифоров был явно растерян. — Я же вас одного просил приехать. Не нужны они вовсе, ваши люди… потому как я уже порешил бандитов, не всех, правда, но многих порешил… — Голос Никифорова внезапно стал хриплым.

— Как — порешил? — Смысл сказанного еще не дошел до сознания Бекренева, но почему-то сразу вспотели лицо и ладони рук.

— Убил, значит. — Глаза Никифорова приняли свое обычное наглое выражение. — Один вот управился…

Торопясь, глотая слова, Никифоров стал рассказывать, как вчера вечером главарь банды — власовский офицер Дятлов неожиданно получил по радио приказ увести людей куда-то в прибалтийские леса. Часть банды сразу же снялась с места, а двенадцать человек, в том числе и он, Никифоров, задержались, упаковывая оставшееся имущество. Перед дальней дорогой бандиты распили добытую накануне самогонку и легли в одной из землянок отдохнуть. Решив, что другого такого случая не представится, Никифоров заложил у входа в землянку три противотанковые мины и взорвал ее. Все находившиеся в ней бандиты погибли.

«Ловушка! Тянет в западню!» — одна и та же мысль лихорадочно билась в мозгу Бекренева, пока он слушал рассказ Никифорова.

Казалось, что голос Никифорова доносится откуда-то издалека:

— Можно ведь и проверить, товарищ капитан. Сущую правду говорю.

— Веди, Иван! — зловеще выдавил наконец Бекренев и, повернувшись к своим людям, скомандовал:

— В цепь! Приготовить оружие!

Ткнул стволом автомата Никифорова в живот:

— Становись, Иван, впереди цепи. Если удумал что против нас — прошью очередью, пикнуть не успеешь!

— Зря вы мне не верите, товарищ капитан, — обиженно пробормотал Никифоров, послушно занимая место впереди развернувшейся цепи оперативников.

Шли они больше часа, пока наконец лесная чаща не расступилась и чекисты не оказались на поляне, в самом центре которой из-под снега торчали черные, словно обугленные, бревна. Снег вокруг был засыпан глыбами и комьями свежей земли. Подойдя ближе, Бекренев и его спутники увидели землянку, вернее то, что осталось от нее: осклизлые бревна с размочаленными взрывом разломами. Тут же в хаотичном беспорядке валялись жерди, пласты полусгнившей соломы, какое-то тряпье. Тяжкий смрад исходил от взорванной землянки. Приглядевшись, Бекренев заметил большую голую мужскую ступню с желтыми ногтями, придавленную бревном, под другим бревном угадывалась человеческая голова с седыми волосами.

— Ну вот, убедились, товарищ капитан? Капут я им сделал, — вырос перед Бекреневым Никифоров. — Теперь нам надо подумать, как настичь остальных бандитов и как их это… — не унимался Никифоров, и Бекреневу показалось, что, говоря все это, Никифоров норовит отвлечь его внимание от землянки, закрыть своим телом вид на нее.

Не осмыслив еще всего происходящего, Бекренев увидел, как старшина Петров встал коленями на обломок бревна, светя перед собой карманным фонариком, заглянул в черный провал между бревнами и резко вскочил на ноги. У старшины лицо было белее снега, глаза вытаращены.

— Товарищ капитан… там… там… — У старшины заплетался язык. — Там убитый ребенок лежит…

Страшная догадка молнией пронзила мозг Бекренева: «Чтобы оправдаться — убил невинных людей!»

Уже не помня себя, вобрав голову в плечи, спружинив коренастое тело, одним прыжком Бекренев подскочил к Никифорову, схватил его за горло:

— У-у, гад! Ублюдок! — Голос Бекренева сорвался на крик: — Говори, гадина, откуда здесь убитый ребенок?

Уперев дуло автомата в живот Никифорова, Бекренев продолжал кричать:

— Сейчас, здесь же, сам застрелюсь от такого позора, но и тебе, гаду, не жить!

Подскочил Жмакин, резким движением отвел ствол автомата в сторону.

— Нельзя так, Александр Сергеевич, возьми себя в руки, — успокаивал он Бекренева, одновременно отдирая от него Никифорова. Никифоров, хватая ртом воздух, с перекошенным от страха, серым лицом, пятился назад, пока не рухнул, зацепившись за невидимый под снегом пень, на землю.

«Позор! Позор-то какой!» — Бекренев не находил себе места. Как после случившегося смотреть подчиненным в глаза? Кому поверил? Дезертиру, бандиту, проходимцу с не выясненным до конца прошлым? Спал, сволочь, где-то на печке, жрал самогонку и столько времени морочил голову — и кому? — опытному оперативнику, каковым считал себя до сих пор Бекренев. И побег ему, гаду, тогда так красиво устроил. И все ради чего? Чтобы надул, мерзавец, самым наглым образом.

Всякий раз, когда Бекренев вспоминал первый допрос вновь арестованного Никифорова, невольно начинали дрожать руки, не унять их было никак.

— Не было никакого отряда, гражданин начальник, — выпучив свои наглые глаза и поводя хищным носом, признался Никифоров. — Захотелось на волю «по чистой», вот и выдумал такое… Ну а потом, чтобы обман до конца довести, я и провел эту самую «операцию»…

Теперь Бекренев знал во всех подробностях проведенную Никифоровым «операцию».

За две ночи разрыл тот несколько свежих могил на деревенском погосте, перетащил на санках покойников в заброшенную лесную землянку, а потом взорвал ее. Рассчитывал, что Бекренев поверит в уничтожение части банды, взглянув лишь на развороченные взрывом бревна и подложенные под них трупы. С ребенком вот обмишурился, а так, может быть, и сошло бы.

«Ух подлец!» — У Бекренева все кипело внутри.

Наказания от начальства — это ясно — не избежать, но страшнее всего, если начнут высмеивать свои же товарищи: «Ловчил, вишь, Бекренев, всю банду голыми руками захватить, а подсунули ему покойничков!» Проходу ведь не будет.

Но и наказания от начальства не последовало, и насмешек Бекренев не услышал.

— Чего только в нашей работе не случается! — успокоил Бекренева при очередной встрече подполковник Серебряков. — Да и опростоволосился не ты один, я же тоже разделяю эту неудачу: вместе ведь готовили «заброс» Афанасенка в «банду». Не горюй, капитан, главное — стараться не повторять ошибок.

Не сразу наступило душевное успокоение, забылась та история с Афанасенком.

Помогло забыться и личное: родилась дочурка, назвали ее Ритой.

Вскоре Бекренева назначили начальником отдела внутренних дел соседнего, более крупного, Опочецкого района.

На псковскую землю пришла первая мирная весна. То было безмерно трудное время. Еще не смыли вешние воды пепел сожженных городов и деревень, но уже плуг, в который подчас впрягались женщины и подростки, поднимал землю, готовую принять семена жизни, и шла в полуразрушенные цехи первая рабочая смена. Снова — который раз за свою многовековую историю! — поднимался, залечивал раны, расправлял плечи древний Псковский край. Казалось, ничто не должно теперь потревожить мирный труд людей.

Но все еще стреляли бандитские обрезы на хуторах Качановского, Печорского и Пыталовского районов. Продолжало напоминать о себе вооруженными вылазками и националистическое подполье в граничащих с Псковщиной районах Прибалтики.

Лесная глухомань — больше трети территории Псковской области (включая и бывшую Великолукскую область) занимают леса, болота, перелески — помогала бандитам долгое время скрываться и наносить неожиданные удары.

Только через двадцать с лишним лет после окончания войны были обнаружены и схвачены в лесной землянке недалеко от поселка Усмынь вооруженные бандиты — бывший в период немецкой оккупации старостой Иванов и его сын, дезертировавший из Красной Армии.

Вот почему вплоть до пятидесятых годов существовали при управлениях внутренних дел Псковской и бывшей Великолукской областей отделы по борьбе с бандитизмом, которые направляли и координировали оперативные мероприятия по ликвидации злобного и коварного врага. Борьба с бандитизмом велась с переменным успехом. В ней полно было драматических событий, кровавых сцен, примеров подлинного героизма и людской подлости.

Опочецкому району суждено было стать ареной двухлетней смертельной схватки чекистов с немногочисленной, но кровавой, хитрой, увертливой и злобной бандой.

В камере под номером двадцать четыре опочецкой тюрьмы содержались самые опасные преступники: и те, кто был уже осужден, и те, что ждали суда. Верховодил в камере Егор Борисов — низкорослый, рыжий, с мясистым красным лицом, уже осужденный военным трибуналом к двадцати годам лишения свободы.

— Мне теперь на все наплевать: суд позади, — цедил слова Борисов, лежа на нарах. — А вот тебе, Иван, могут и «вышку» дать: как-никак двух партизан убил. — Борисов глянул на Боброва — небольшого крепыша с круглым лицом и приплюснутым носом, елозившего мокрой тряпкой по полу камеры.

Тот молча продолжал свое занятие.

— А когда тебя будут судить, пойду я по твоему делу свидетелем. — Хохотнув, Борисов лягнул ногой высокого костлявого детину, прикорнувшего на краю нар, которого все заключенные за его неистребимую тягу к чужому добру называли не по имени и фамилии, а Уркой.

— Пойду обязательно свидетелем, — продолжал Борисов, — и расскажу гражданам судьям, как ты, меня, собака, бил прикладом винтовки, когда я с другими пленными строил дорогу. И как ты, пес поганый, согнав нас за колючую проволоку, дожирал объедки после немецких солдат и вылизывал их котелки, — продолжал издеваться Борисов.

— Ты бы лучше поведал гражданам судьям, чем сам занимался после своего, плена, — несмело огрызнулся Урка, опасливо косясь на Борисова.

— Судьи про то уже знают. — Борисов свесил с нар ноги, злобно уставился на Урку. — Но они еще того не знают, как ты пристрелил моего дружка, который побежал за нуждой в кусты, и как тебе за это, пес, немцы лишний котелок супа дали.

— Хватит, мужики, лаяться, — примирительно произнес Никифоров, встав между Борисовым и Уркой, готовыми вцепиться друг в друга. — Давай лучше, Егор, помозгуем о главном. — Никифоров сел на нары рядом с Борисовым.

Уже много дней и ночей они обдумывали план Побега. Урка предлагал наброситься на надзирателя, когда тот войдет в камеру, завладеть его ключами и попытаться выйти из тюрьмы. Этот план и другие, похожие, были отвергнуты.

Сегодня свое предложение внес Бобров.

— А что если оторвать дужку от параши и поковырять вот здесь? — Бобров указал на угол вымытой им камеры. — Кладка тут рыхлая, пробовал гвоздем. Крошево будем выносить в карманах во время прогулок…

Глубокой ночью 22 апреля 1946 года Бекренева подняли с постели. Вызвал его по срочному делу начальник местной тюрьмы Пустохин. Через полчаса Бекренев уже был в кабинете начальника и выслушивал сообщение о чрезвычайном происшествии: из тюрьмы совершила побег группа особо опасных преступников. Воспользовавшись ветхостью здания, заключенные пробили лаз в стене, выбрались через него во внутренний двор и, не замеченные охраной, скрылись. Только через несколько часов надзиратель, удивленный необычной тишиной в одной из камер, заглянул туда и нашел ее пустой.

— Раззявы! Спали вы все, что ли, черт бы вас побрал! — разносил Пустохин стоявшего понуро у стола надзирателя Морозова, в секторе наблюдения которого произошел побег.

— Так кто же знал, что стена там такая хлипкая? — пытался робко оправдаться Морозов.

— Не стена, а ты и остальные охранники оказались хлипкими, — продолжал бушевать Пустохин.

Бекренев уже принял необходимые меры. Поднятые по тревоге сотрудники милиции были распределены в несколько поисковых групп и устремились по всем дорогам, отходящим от Опочки. Шанс наткнуться на беглецов сводился при этом, конечно, к нулю.

Бекренев просмотрел принесенные в кабинет Пустохина арестантские личные дела на каждого из бежавших.

…Борисов Егор. В 1926 году уехал из Опочецкого района в Ленинград. Вернулся в колхоз в 1934 году. Вскоре перебрался в Опочку, устроился на спиртзавод. В конце июня 1941 года мобилизован, в бою под Смоленском сдался немцам. Находился в лагере военнопленных в Пскове, бежал оттуда и до января сорок второго скрывался в деревнях Опочецкого района. Потом сам явился к начальнику опочецкой полиции и предложил тому свое сотрудничество. Был тщательно допрошен офицером из гестапо… Через два дня начальник района предложил Борисову пост бургомистра Лоскутовской волости. Тот охотно согласился, получил винтовку, лошадь, корову и квартиру в Опочке.

Бекренев пробежал глазами длинный перечень злодеяний Борисова. По доносу Борисова сожжены деревни Котино, Шикули, Ячевицы, жители которых предоставляли кров и продукты партизанам. Избил колхозницу Зайцеву за отказ ехать на работу в Германию. В начале сорок четвертого бежал с немцами в Латвию, впоследствии был разоблачен, схвачен и осужден…

…Александров Николай. С сорок третьего до отступления немцев — полицейский Болыхновской волости. В деревне Кондрашово и других населенных пунктах отбирал у населения хлеб, скот, одежду. Приговорен военным трибуналом к 15 годам лишения свободы.

Под стать этим двум были и остальные: Соколов Иван, Григорьев Алексей. И вдруг — знакомая фамилия.

Бекренев вздрогнул и снова перечитал: «Никифоров Иван Афанасьевич, житель деревни Скробы Пустошкинского района, осужден за дезертирство и грабежи». С тюремной фотографии на Бекренева в упор смотрели наглые, слегка выпуклые глаза. Сомнений не оставалось: он, старый знакомый Афанасенок! Бекренева аж пот прошиб от такого открытия. Отложив в сторону стопку папок, капитан задумался: «Да, компания подобралась еще та… Один Никифоров чего стоит! Одиннадцать человек, и все как один озлобленные, отчаянные, которым после побега терять нечего. Теперь, оказавшись на свободе, не остановятся ни перед чем».

При воспоминании о Никифорове, этом наглом и хитром преступнике, причинившем лично ему столько хлопот и неприятностей, Бекренева передернуло…

Рано утром Бекренев позвонил секретарю райкома партии Ромашову.

— Да-a, худо дело, — выслушав доклад о случившемся, проговорил Ромашов. — Этого еще нам не хватало. Что думаешь делать?

— Рыщут мои люди повсюду, Михаил Миронович. Не уйдут они от нас! — ответил Бекренев и тут же поймал себя на мысли, что совсем не уверен в этом.

Словно угадав мысли Бекренева, Ромашов хмыкнул в трубку:

— Вы уж постарайтесь. Сам говоришь, что народец отпетый. Что ни говори — дерзкий побег устроили. Так просто их не возьмешь.

И вдруг Бекреневу пришла одна мысль, которой, не успев ее сам как следует осмыслить, он тут же поделился с Ромашовым:

— А может, они уйдут от нас… В другие районы, в Прибалтику, скажем. — Сказал и спохватился: нехорошая, подленькая родилась у него мыслишка — получалось, что чуть ли не спровадить собирается бандитов из своего района: бегайте, ищите другие, а мы поглядим со стороны, что у вас получится.

И Ромашов, словно снова разгадав и оценив эту мыслишку, сухо отрезал:

— Ты брось гадать на кофейной гуще. От нас убежали — нам и ловить, — и повесил трубку…

Никифоров отстал от остальных еще в тот момент, когда они, пригибаясь, ежесекундно ожидая выстрелов в спину, бегом достигли опушки леса к юго-западу от Опочки. Разом остановившись, обхватив ствол сосны и сдерживая загнанное дыхание, он вслушивался в постепенно затихающее потрескивание сучьев под ногами убегавших в глубь леса сокамерников. На миг почудилось, что кто-то приглушенно окликнул его издалека: «Иван! А, Иван!»

Немного отдышавшись, Никифоров отвалился от сосны и, по-кошачьи мягко ступая, метнулся в сторону и затрусил между деревьями, угадывая одному ему известное направление.

— Нет уж, к чертовой матери вас всех! Пропади вы все пропадом… Я уж лучше один, как и раньше, — бормотал он, пробираясь между густо растущими деревьями, отводя от лица выставленными вперед руками невидимые в темноте ветки. Сейчас, когда он остался один и чувствовал себя уже в относительной безопасности, отчетливо вспомнились последние дни.

Разговор о побеге начался у них с первого же дня, когда судьба свела их в одной камере. И идею подал он, Иван Никифоров.

— Только бы заманить надзирателя за порог, — хрипло шептал в ночной темноте Урка. — Я бы его за яблочко — и готов!

— А дальше что? — послышался с верхних нар насмешливый голос Борисова.

— Ключи в лапу и — к Дверям, — продолжал убеждать Урка.

— Тогда уж лучше прикончить часового на прогулке, — подал голос из дальнего угла камеры Бобров. — Оттуда и до колючки недалеко, а, Егор?

Никифоров сразу приметил, что сокамерники безропотно подчиняются Егору Борисову, а тот понукает ими как хочет. Может и ногой пнуть ради развлечения, и пайку отобрать. Вот и сейчас камера ждала его авторитетного слова.

— Напролом нельзя, — помолчав, рассудительно отозвался Борисов. — В обоих случаях пулю в затылок схлопотать можно. Тут надо с умом, наверняка.

По очереди, скрадывая шум под наброшенными на руки фуфайками, все ночи напролет, сменяя друг друга, крошили они дужкой от ведра нижнюю часть стены. Тщательно выбирали мусор, рассовывали его по карманам. Размягченным хлебным мякишем от недоеденных паек заделывали к утру все увеличивающийся пролом в стене, присыпали хлебную заплату известковой пылью, Сгрудившись у лаза, перешептывались:

— Только бы за колючку скакнуть, — сипел простуженным голосом Никифоров.

— А потом что? — спросил Борисов.

— Вначале в деревню к сестре Ольге, отоспаться, отожраться надо. К фатеру и мутеру дорога мне заказана: наверняка легавые поджидать меня там будут. Перекантуюсь неделю-другую, а там видно будет.

— А стволы найдутся? — снова спросил Борисов.

— Ха, этого добра сколько угодно, — разоткровенничался Никифоров. — У меня даже «дегтярь» припрятан.

— Так возьми и нас с собой. — Борисов положил Никифорову на плечо руку, сильно сжал его своими пальцами-клешнями.

— А чего ж, можно и вместе… — неуверенно произнес Никифоров, поняв с опозданием, что сболтнул лишку.

— Вот и договорились, — подытожил разговор Борисов. — Создадим «лесное братство» — и нам сам черт нипочем будет.

Когда в проделанный лаз стала обильно сыпаться откуда-то сверху земля, Борисов скомандовал:

— Хватит! Теперича только пхнуть пошибче — и будем на воле!

С вечера всех обуяла жгучая подозрительность друг к другу. Легли на нары, но Никифоров чувствовал, что никто в камере не спит, даже обычно храпящий в это время Бобров притаился где-то в своем углу. Когда Урка, шаркая в темноте ногами по цементному полу, направился к двери, Борисов по-рысьи прыгнул на него с верхних нар, сбил с ног.

— Куда, сука? — злобно зашипел Борисов, навалившись всем телом на Урку. — Продать нас вздумал?

Повскакивали с нар и остальные.

— Ты что, сдурел? — беспомощно трепыхался Урка, пытаясь вырваться из цепких рук Борисова. — До параши я шел…

Сидели после этого друг подле друга, настороженно следя за каждым движением соседа. Когда смолкли все шумы в тюремном коридоре и, по их расчетам, перевалило за полночь, Борисов встал с нар:

— Пора!

Толкаясь у лаза, стремясь опередить друг друга, начали поочередно протискиваться в пролом, уже ощущая ноздрями густой и терпкий весенний воздух.

Вспоминая сейчас озлобленно-настороженные лица сокамерников, готовых в любую минуту вцепиться в глотку соседа, Никифоров совсем не раскаивался в том, что решил отделиться от бывшей компании.

«Исчезнуть, потеряться для всех, один я не пропаду», — думал он, углубляясь все дальше в лес.

Так и матерый волк в минуту смертельной опасности, умудренный разбойным промыслом и чувствующий еще свою силу, внезапно покидает стаю и уходит один в только ему известное логово, разумно рассчитав, что гончие пойдут по пятам стаи, а не по теряющемуся в глухомани одиночному звериному следу.

Отшумели теплые весенние дожди, вогнав поглубже в землю накопившуюся за зиму стынь, все вокруг зазеленело, зацвело. Первозданный покой, разлившийся окрест, нарушался лишь неумолчным пением жаворонков в бездонной небесной синеве. Тихий майский вечер опустился и на деревню Мялово. Завершив свои дневные дела, вышли люди часок-другой посидеть на завалинке, посудачить перед сном, поглазеть на молодежь, кружившуюся под однотонное пиликанье гармони.

Дед Федот стоял недалеко от пятачка, на котором плясали девки и парни-подростки, притаптывал в такт музыке непослушными от старости ногами, обутыми в стоптанные валенки.

— Чего топчешься на месте, Федот? Иди в круг, можа кака молодка в темноте-то за парня и примет, — пошутил над стариком кто-то из женщин.

— А что, — принял шутку Федот, — по нонешним временам и я за молодца сойду, глядишь, и на меня спрос выйдет.

Может, впервые после стольких сумрачных лет в людских душах было так легко и покойно.

Внезапно вечернюю тишину разорвали выстрелы. Несколько вооруженных автоматами и винтовками мужчин, одетых в одинаковые темно-синие робы, выскочили на лужайку.

— Хальт! Хенде хох! — заорал один из вооруженных — высокий, с впалыми щеками, направив дуло винтовки на сбившихся в кучу людей. — Сымай пиджак, шнель! — повел он стволом в сторону одного из парней.

Пока двое из пришельцев держали людей под прицелом, остальные отбирали у сельчан самое ценное. У одной молодухи сорвали с руки часы, с другой стащили платок, у парней отобрали пиджаки, у деда Федота вырвали кисет с табаком.

До поздней ночи бандиты — а это были люди Борисова — ходили по избам, забирали муку, мясо, яйца, одежду. Когда наконец они оставили деревню, дед Федот доплелся до дома, сел на лавку и, закрыв лицо руками, глухо застонал:

— У-у, изверги! Знают, что в деревне нет мужиков. Нешто те дали бы так над людьми изгаляться?

После набега на деревню Борисов увел своих людей на Семеновское болото — место, облюбованное ими несколько дней назад. Расположились на бугре, окруженном со всех сторон топью. Бобров и Федоров развели костер, стали варить в притащенном из деревни чугунке мясо. Остальные лежали, развалясь в траве, отдыхали. Чуть в стороне, положив рядом автомат, прикорнул у куста Никифоров. Тяжкие думы одолевали его. Еще каких-то два дня назад он был вольной птицей, сам себе голова. Оторвавшись тогда ночью от сокамерников, он добрался до деревни, где жила сестра Ольга, сутки отсыпался и, нагрузившись продуктами, ушел в лес, где отыскал землянку — одно из своих прежних пристанищ. Черт же его дернул заявиться позавчера к Ольге: захотелось попариться в баньке. И там, на околице деревни, он столкнулся лицом к лицу с Борисовым. Тот вышел из-под овина, широко расставил ноги, растянул в улыбке щербатый рот. Краем глаза Никифоров увидел, как из ближних кустов выбрались Бобров, Александров, Федоров, Урка и остальные его недавние соседи по тюремной камере.

— Ну вот, браток, и свиделись снова, — весело проговорил Борисов, все так же не двигаясь с места. — Куда ж ты запропал, браток, а? Аль нечистая сила увела тебя тогда от нас в другую сторону?

— Ногу я тогда повредил, а звать вас побоялся: вдруг погоня, услышат… — буркнул Никифоров, косясь на дробовик, который держал на изготовку Урка.

«Нет, не успеть сдернуть с плеча „шмайсер“, изрешетит дробью Урка», — подумалось тоскливо.

— Ногу, говоришь, повредил? — спросил насмешливым голосом Борисов. — А мы уж крест хотели на тебе поставить. Да вот зашли на всякий случай к твоей сестренке, спрашиваем тебя. Нету, говорит, Ивана, и знать не знаю, где он, говорит. Хотели было подаваться отсюда, ан, вишь, какая встреча вышла, — все больше веселился Борисов.

«Еще бы полчаса — разминулись, — чертыхнулся про себя Никифоров. — И откуда они узнали про Ольгу? Черт, да я же сам проболтался в камере, и деревню, кажется, называл», — вспомнил он тогдашний разговор и свою дурацкую откровенность.

— Ну вот что, Ваня, — продолжал Борисов, уже подойдя вплотную к Никифорову и снимая с его плеча автомат, — побегал ты в одиночку — и будя! Ребятами моими брезгуешь, што ли? — Борисов кивнул на ухмылявшихся в стороне бывших сокамерников. — Убегли вместях, вместях и держаться надоть. Так что извиняй, браток, забираем мы тебя с собой, а то, неровен час, опять к энкавэдэшникам подашься, тебе это не впервой, — уже под хохот остальных добавил Борисов, намекая на «сделку» Никифорова с начальником Пустошкинского отдела МВД Бекреневым, о которой, от нечего делать, тоже поведал сокамерникам сам Никифоров.

— Так что, образуем мы «лесное братство», как и порешили, — продолжал Борисов. — Веди нас теперича к своему ружейному складу, сам ведь хвастал, что есть у тебя такой, — закончил Борисов, забрасывая за спину автомат Никифорова.

Аппетитный запах мясной похлебки, тянувшейся от костра, прервал мрачные мысли Никифорова.

— Попугали мы колхозников сегодня здорово, — услышал он довольный голос Борисова. — Будут теперича знать наше «лесное братство»: заходи опосля этого в любую деревню и спокойно бери все, что хочешь, голыми руками, сами вынесут на порог. Я ж говорил: страху побольше нагнать на народ, тогда будут все как шелковые. Вот как наш Урка: гаркнул свое «Хальт!» — дед в валенцах аж присел с перепугу, небось в штаны напустил, — под гогот остальных веселился Борисов.

— Я еще в лагере пленных заметил, — продолжал он, — как Урка под немцев подделывался: «Шнель! Форверст! Битте шейне». Вот вишь, и пригодилось это счас. А как Урка ту старуху-то заставлял за упокой души фюрера молиться! — заржал Борисов, схватившись за бока.

Хохотали и остальные бандиты, вспоминая сцену, когда Урка, не найдя в избе ничего из съестного, поставил на колени согбенную старуху и орал на нее, тыча стволом винтовки в иссохшую грудь женщины: «Молись, старая курва, за светлой памяти фюрера!»

Слушая разглагольствования Борисова, Никифоров морщился. Нет, не такую он представлял себе жизнь на воле. Переждал бы, пока о нем забудет милиция, и — иди куда-нибудь подальше от этих мест, документы вот только какие-нибудь раздобыть бы. Может быть, и новую жизнь со временем начал бы Ваня Никифоров… А с Борисовым, Уркой и другими, которые, по всему видать, не остановятся и перед «мокрым» делом, ему не с руки, может все и «вышкой» кончиться.

— Вань, иди есть! — услышал Никифоров женский голос.

Он повел головой в ту сторону и увидел фигуру Зинки Ильиной, прибившейся к банде еще до появления в ней Никифорова. Плосколицая, на оба глаза косая, с неприятным голосом, одетая во все мужское, даже кепка на коротко остриженной голове, эта бесстыжая девка, невесть откуда появившаяся в их краях, вызывала у красавца Никифорова глубокое отвращение. Иван знал ее еще раньше, до своего ареста, это ее он имел в виду, когда говорил Бекреневу про разведчицу в том, несуществующем, бандитском отряде. Еще тогда, во время своих редких визитов в деревню, куда прибилась Зинка, Никифорова бесило, когда она бесстыже приставала к нему. И сейчас Зинка униженно искала с ним уединения, старалась положить ему лучший кусок.

— Гы-ы-ык! — сытно рыгнул объевшийся мясом Борисов. — Значитца этак: всем спать после удачного похода, а ты, Зинка, собери все кости и зарой в землю.

— Зачем это? — недовольно отозвалась она.

— А затем, мать твою так и перетак, — вскипел Борисов, — чтоб воронье на кости косяком не слеталось и мильтоны по этой примете нас не застукали, поняла, дубина стоеросовая?

В течение мая бандиты совершили нападения на деревни Запеклево, Макушино, Орлово, Кресты, Сидорово. Выходила банда грабить и на шоссейные дороги Опочка — Себеж, Опочка — Красногородск. 17 мая бандиты остановили у деревни Кожино колхозника Иванова и сняли с него солдатскую шинель. На следующий день у деревни Заверняйка люди Борисова отобрали 80 килограммов муки у колхозницы Николаевой, в самой же этой деревне у вдовы Степановой забрали шесть кур, две рубашки, керосиновую лампу. «Лесные братья» находили колхозное зерно, приготовленное к посеву, и топили в мочилах, болотах, втаптывали в грязь.

Закрывшись в своем кабинете, Бекренев читал оперативные сводки за последние дни, протоколы допросов потерпевших и очевидцев грабежей.

«Ночью ко мне в дом заявились двое, — записал следователь показания жительницы деревни Погорелово Федоровой Валентины. — Один из бандитов — высокий, лицо корявое — вооружен автоматом, на ремне две гранаты. Второй — низкорослый, с винтовкой. Они загнали меня в горницу, перерыли сундук, все самое хорошее забрали, а потом направились за поросенком, которого тоже взяли».

Устинов Денис из деревни Ермолово рассказывал:

«Ночью постучали в окно. Я выглянул и увидел трех мужчин с автоматами. Один из них заорал: „Открывай дверь, а то стрелять будем!“ Пришлось открыть. Они забрали у меня весь табак-самосад, патефон с пластинками…»

Бекренев собрал работников отдела.

— Бандиты день ото дня наглеют, — начал он. — На сегодняшний день ими совершено двадцать семь ограблений. Вчера они заявились на сельское кладбище, где люди поминали на могилах усопших, и глумились над стариками и старухами. По каждому поступившему сигналу мы мчимся к месту события, но застаем только ограбленные колхозные амбары, магазины и обобранных до нитки людей, бандитов же — поминай как звали. Что будем делать, товарищи?

Все долго молчали, наконец поднялся лейтенант Лукин.

— Слишком поздно узнаем о появлении бандитов, — заявил он. — Налетят, натворят дел, а нам сообщают об этом, в лучшем случае, на другой день…

— Обязать главаря банды Борисова звонить нам накануне своих вылазок, — сострил кто-то в заднем ряду.

По кабинету прошелестел сдержанный смешок.

— Нет, я серьезно, — продолжал Лукин. — Мы — все сами, а к помощи народа не прибегаем. Люди же люто ненавидят бандитов, и каждый готов помочь нам. Вон в деревне Бабишино, когда бандиты стали выходить с награбленным из избы, один парень напал на последнего, по приметам — на Александрова, пытался вырвать у него винтовку, но неудачно, подоспели к тому на помощь бандиты. Парню удалось бежать, хотя и стреляли по нему залпом. В деревне Аюхново сторож-старик не побоялся стрелять из берданки в бандитов, когда те срывали замок с колхозного амбара. Надо только поговорить с людьми в каждой деревне…

— Дельный совет Лукин подает. — Бекренев поднялся со своего места. — Надо действительно поговорить с людьми, попросить их помощи, чтобы в каждой деревне у нас свои глаза и уши были. И еще: в деревнях следует организовать ночные дежурства из мужиков. У кого есть охотничьи ружья — пусть не боятся применять их против вооруженных непрошеных гостей. Наша задача — поднять народ против этих выродков, да так, чтобы у них земля под ногами горела, как у их бывших хозяев — фашистов.

Рано утром 14 июня после очередного успешного набега бандиты возвращались на свою базу в Трухановском лесу. Тяжелые мешки с награбленным и оружием оттягивали плечи, пот заливал глаза. Когда миновали деревню Матюшино и стали приближаться к лесу, Борисов бросил взгляд на дорогу и встал как вкопанный.

— Ты чего? — Шедший сзади Никифоров ткнулся головой в заплечный мешок Борисова.

— Погодь… Вроде знакомую узрел. — Борисов пристально вглядывался во что-то на дороге.

Заинтересованные сообщением своего главаря, «лесные братья» побросали поклажу на землю и тоже стали смотреть на дорогу.

— Так и есть, Нинка идет, женка моя, едрит твою налево. Точно она. — Борисов, сняв с плеча автомат и сбросив мешок, побежал, пригнувшись к дороге.

— Брось ты! Вернись назад! — пытался остановить Никифоров Борисова, но тот уже выбегал из кустов на большак. Шедшая по нему с корзиной за плечами молодая женщина, увидев Борисова, остановилась.

— Егор, ты? — Женщина испуганно глядела на обросшего рыжей щетиной, в грязной солдатской шинели мужа.

— Свиделись наконец-таки. — Борисов ощерил в улыбке желтые от самосада зубы. — Теперь уж не расстанемся, пойдешь со мной.

— Оставь меня, Егор, — тихо проговорила женщина, невольно отступая назад. — Иди своей дорогой, бог тебе судья, а меня оставь. — Женщина шагнула в сторону, намереваясь обойти Борисова.

— Нет, пойдешь со мной. — Борисов уже не улыбался и зло сверлил глазами жену. — Никто нас с тобой не разводил. — Борисов крепко схватил женщину за руку.

— Пусти меня, ирод! — истошно закричала женщина.

— Егор, а Егор! Может, подсобить тебе, а то, видать, с бабой не совладаешь один! — раздался из-за кустов чей-то голос, сопровождаемый гоготом.

— Шлепни ты ее, стерву! — подал голос Урка.

Закинув за плечи автомат, Борисов оторвал жену от земли и, сильно сжав ее в охапку, не обращая внимания на слезы и мольбы женщины, ринулся в кусты.

Так банда пополнилась еще одним, уже последним, человеком.

Удачи, сопутствующие каждой их вылазке, придали еще большую уверенность Борисову и его стае. «Надо почаще нагонять страху на деревни, тогда нас хлебом-солью скоро встречать начнут, — твердил он своим „братьям“. — Убедится народ, что энкавэдэшникам не совладать с нами, — валом повалит к нам пополнение».

В ночь с 26 на 27 июня 1946 года банда в полном составе снялась с места своей стоянки и двинулась к деревне Звоны, расположенной на большаке Опочка — Пустошка. Подходили к деревне не таясь: недавно побывали тут, никто в деревне и слова поперек не сказал. Когда приблизились к первым постройкам, ночную тишину разорвал окрик: «Стой! Кто идет?»

От неожиданности бандиты оцепенели, замерли на месте, первым пришел в себя Борисов. Перетянув автомат на живот, он пустил наугад в темноту длинную очередь. В ту же секунду от темневших на взгорке построек часто захлопали выстрелы, над головами бандитов протяжно запела картечь.

«Из охотничьих бьют», — только и успел подумать Никифоров. Что-то резко ударило его в шею. Уже падая на землю, он заметил, как Урка, приготовившись стрелять с колена, вдруг дернулся всем своим длинным телом и, захрипев, повалился на бок. Где-то сзади дико закричала Нинка Борисова. Не отрывая от земли голову и чувствуя, как что-то липкое и горячее течет по спине, Никифоров стал отползать назад. Потом вскочил и под грохот продолжающейся перестрелки кинулся в сторону спасительного леса.

Добравшись к землянке, бандиты недосчитались Урки, Иванова, Боброва.

— Урка остался там… наповал… сам видел, — сообщил Никифоров, меняя на своей раненой шее окровавленный бинт.

На нарах лежал полуголый Александров, которому Зинка перевязывала простреленное плечо.

— У-у, подлюги, — злобно выругался Александров, морщась от боли. — Это же по нас не легавые садили, это ж ясно: из дробовиков палили, значит — местные, колхознички.

— Ты и от колхозничков пёр, дай бог ноги, — презрительно бросил Борисов. — Вон портки мокрые, видать, со страху напустил.

— А ты чего ж не остался там оборону держать? — ощетинился на вожака Александров. — Видали храбреца: раньше нас тут очутился.

— Кто видел Боброва с Ивановым? — отвернувшись от Александрова, спросил Борисов.

— Приползут ишо, куды ж им деться, — равнодушно отозвалась Зинка.

Но ни в тот, ни в последующие дни эти двое в лесной землянке не появились.

Убитого в перестрелке с колхозниками бандита привезли на телеге в Опочку. Бекренев отдернул рогожку, прикрывавшую труп, и, увидев лицо мертвеца с глубоко запавшими щеками, сразу признал: Урка, Зимин по списку бежавших из тюрьмы. За четыре месяца поисков, погонь, засад — всего один ликвидированный бандит — не густо. А сообщения о грабежах поступали одно за другим.

Уже через сутки, словно мстя за убийство своего дружка, бандиты ворвались глубокой ночью в деревню Пыжики, обстреляли и подожгли дом колхозника Иванова, который до этого имел смелость не пустить на порог Александрова и Федорова. Когда — жители деревни бросились тушить пожар, бандиты открыли огонь и по ним, крича во всю глотку: «Так будет с каждым, кто против нас!»

При отходе из деревни бандиты напоролись на оперативную группу чекистов, случайно оказавшихся в этом районе. Короткая перестрелка — и банда растворилась в лесу. Бекренев распекал и без того удрученных неудачей подчиненных:

— Отсекать огнем надо было их от леса, гнать в поле! — шумел капитан.

— Так они же сразу наутек пустились, — оправдывался старший группы.

— Наутек! — передразнил Бекренев. — А ты, что ж, ожидал, когда они на вас в штыковую пойдут или круговую оборону займут? Такой случай был!

Но через два дня чекистам представился другой случай. В райотдел прискакал верхом на лошади мальчонка, вручил Бекреневу клочок бумажки, где было нацарапано: «Приезжайте скорее. У нас — бандиты. Кольцов». Бекренев знал старика Кольцова как колхозного активиста, рассудительного человека, потому сразу помчался с группой оперативников на хутор Каменка, где жил старик.

— Двое их, — без предисловия сообщил Кольцов, указывая на далеко вынесенный от хутора полуразвалившийся сарай. — Сегодня утром заметил я, как они туда зашли, еле ноги волокли…

По команде Бекренева работники милиции рассыпались цепью и стали окружать сарай. Оттуда грянули выстрелы. Помощник Бекренева Ховрич, подобравшийся ближе других к сараю, швырнул в полураскрытую дверь гранату. Сквозь клубы поднятой взрывом пыли оперативники ринулись вперед. Сразу за дверью, уткнувшись бородатыми лицами в землю и закрыв голову руками, лежали двое, рядом валялись их винтовки. Взрыв гранаты только оглушил бандитов, и они долго не могли прийти в себя, трясли головами. Наконец один из них, с широким лицом и приплюснутым носом, запинаясь, выдавил:

— Мы сами ушли от Борисова, шли к вам сдаваться.

— А чего ж стреляли?

— По привычке… — не нашел другого оправдания бандит.

Задержанными оказались Бобров и Иванов.

Через несколько дней исчез участковый уполномоченный Токарев. Он уехал верхом на лошади в деревню Звоны, но ни в отдел, ни домой не вернулся. Почувствовав неладное, Бекренев поспешил с группой своих работников в Звоны. Напросилась с ними и жена Токарева Катя. За два дня молодая женщина осунулась, постарела. Покрасневшими от слез глазами она неотрывно смотрела на несущуюся навстречу машине дорогу, словно ожидая увидеть за очередным поворотом мужа.

В Звонах Бекренев узнал, что еще позавчера, завершив свои дела, Токарев выехал из деревни в сторону Опочки. Больше его никто из жителей не видел. Работники милиции двинулись по пути Токарева, внимательно обследуя местность. Пройдя километра три, они встретили мальчишку-пастушка.

Мальчишка рассказал, что видел третьего дня милиционера на лошади. Когда милиционер заехал вон за тот бугор, — указал пастушок, — «там начали шибко стрелять». Он испугался и угнал коров домой.

— Быстро туда! — скомандовал Бекренев, устремляясь в указанном мальчиком направлении.

В каких-нибудь ста метрах от дороги, на самой опушке леса, стоял одинокий дом. Другого жилья поблизости не было.

— Кто там живет? — спросил Бекренев у участкового уполномоченного Семенова.

— Кузнец с женой. Нелюдимый человек, форменный бирюк, — ответил тот.

Хозяева были дома. Кузнец со сплошь заросшим черными волосами лицом сидел на лавке, угрюмо оглядывая вошедших. У печки с горшками возилась женщина в грязном домашнем платье.

— Кто стрелял позавчера возле твоего хутора? — Бекренев вплотную подошел к кузнецу.

— Не слыхали мы ничего, — глухо отозвался тот.

— Ничего не знаем, — подтвердила слова мужа испуганная женщина.

Кузнец исподлобья наблюдал за милиционерами, производившими обыск. Женщина ушла за занавеску, отделявшую угол избы, и затихла там, словно ее и не было.

Когда лейтенант Гадашкин полез в подполье, кузнец начал нервно теребить бороду, покашливать. Вскоре Гадашкин выбросил наверх ворох какой-то одежды. Поверх лежала запятнанная кровью мужская нательная рубашка.

— Это его, его рубашка! — запричитала Катя.

— Где наш товарищ? — подступил Бекренев к кузнецу.

Того затрясло как в лихорадке.

Через несколько минут работники милиции стояли с обнаженными головами на краю большой ямы, в которой кузнец выжигал уголь. Под слоем угля было обнаружено тело Токарева. Семенов и Гадашкин долго не могли привести в чувство Катю, впавшую в глубокий обморок.

На допросе арестованный кузнец рассказал, что Токарева убили из засады бандиты, когда тот проезжал мимо хутора. Двое вооруженных притащили убитого на хутор и приказали кузнецу сжечь его. За эту «услугу» они подарили кузнецу одежду убитого и его коня. Коня кузнец прятал в лесу, намереваясь впоследствии продать цыганам.

Через несколько дней после похорон Токарева, утром, едва Бекренев переступил порог своего кабинета, за ним следом стремительно вошел Степанов.

— Опять банда, — сообщил он и, не дожидаясь вопросов, продолжил: — Сегодня ночью бандиты, было их трое, зашли в дом Ивана Семеновича Изотова в деревне Бахарево, перетряхнули все, забрали костюм, четыре платья, гимнастерку, искали оружие…

— Кто из бандитов приходил? — Бекренев почувствовал внезапно усталость, словно и не отдыхал этой ночью.

— Похоже, Александров, Борисов и еще кто-то. Борисов угрожал хозяину, что если тот расскажет нам о том, что они приходили, то его убьют.

— Откуда известно об этом разговоре?

Степанов удивленно поднял брови:

— Сам Изотов и рассказал.

— Не испугался?

— Не тот это мужик. На фронте воевал, в плену у немцев был… В общем, повидал многое. Злой на бандитов. «Винтовку бы мне, — говорит, — я бы их встретил как следует».

— А что! Идея! — Карие живые глаза Бекренева мгновенно загорелись, усталости как не бывало. — И надо встретить их.

— Понял, Александр Сергеевич! Пошлем к Изотову Михайлова и Бойкова, давно рвутся ребята на опасное дело.

— А где Изотов?

— У меня в кабинете.

— Зови его сюда. Да, вот еще что… Надо по ближайшим от Бахарева деревням слух пошире распустить, что Изотов был в милиции и все рассказал.

Михайлова и Бойкова Изотов привез в телеге, закрытой рядном. Телегу завел прямо во двор. Появление двух работников милиции в деревне вроде осталось незамеченным.

Днем чекисты прятались в чулане. До одурения дымили хозяйским самосадом. Три раза в день хозяйка приносила им горячую пищу. На ночь они заходили в избу. Спали по очереди.

В середине третьей ночи Михайлов тронул за плечо спавшего Бойкова, прошептал:

— Кажись, явились, буди хозяев.

За темным окном мелькали какие-то тени, слышались приглушенные голоса. Бойков с автоматом в руках прокрался в темноте к двери, затаился в углу. Михайлов, тоже с автоматом, присел за кроватью. Скрипнула наружная дверь (предусмотрительно не запертая хозяином), и гулкие шаги замерли у дверей в избу. Изотов, в одном исподнем, с зажженной лампой-коптилкой, подошел к двери.

— Кто здесь? — глухо спросил он.

— Открывай! Гости пришли, — раздался за дверью грубый голос.

Изотов откинул массивный крюк и попятился в сторону, прикрывая собой притаившегося Бойкова. Дверь распахнулась, и, освещенный жидким светом лампы, на пороге вырос здоровенный детина с зажатой под мышкой винтовкой. За его плечом смутно угадывался силуэт второго человека. Сделав шаг от порога, детина повернулся к Изотову, простуженно захрипел:

— Ну что, донес все же мильтонам? Мы же тебя предупреждали.

Из своего укрытия Михайлов увидел, как бандит перебросил винтовку в левую руку и навел ствол на Изотова. Медлить было нельзя. Не целясь, прямо от согнутого бедра, Михайлов послал длинную очередь в дверь. В грохоте выстрелов он успел увидеть, как бандит, выронив винтовку, во весь свой высокий рост рухнул головой за порог, и тут же Бойков, метнувшись из своего угла, перепрыгнул через сраженного бандита и ринулся в темноту сеней.

— Володя, назад! — что есть мочи крикнул Михайлов и не услышал своего крика, потонувшего в новом грохоте выстрелов.

К полудню в Бахарево примчался Бекренев. Еще издали он увидел возле дома Изотова толпу людей. Люди молча расступились, пропуская капитана в дом. На полу в сенях с застывшим оскалом крупных желтых зубов валялся убитый бандит — Федоров. В горнице на лавке лежал Бойков. В избе толпились, скорбно вздыхая, женщины, некоторые из них плакали. Бледный, осунувшийся Михайлов глухо докладывал:

— Мы рассчитывали, что они в избу войдут… А этот, — и он кивнул в сторону двери, — прямо с порога хотел Изотова пристрелить… Бойков бросился в сени за вторым, а там их двое оказалось…

В Опочку возвращались угрюмые, подавленные гибелью товарища. «Семь тварей, не считая двух баб, еще осталось, — думал Бекренев. — Кого из нас еще утянут они за собой в могилу?» Мрачные мысли не оставляли капитана всю дорогу.

19 сентября 1946 года поредевшая за последнее время банда на исходе ночи вошла в деревню Запеклево. Впереди шествовал Борисов, держа в руке опущенный стволом вниз автомат. Группу замыкали Зинка и Нинка, одетые во все мужское, с карабинами за плечами. Последние дни Борисов брал во все набеги и женщин. «Для кумплекту», — пояснял он, ощериваясь в улыбке.

На стук прикладов в дверь в доме Макарова никто не отзывался.

— А ну отойдите! — Григорьев выстрелил в дверь. В доме заголосила женщина, мужской голос спросил:

— Чего надо?

— Открывай, мать твою разэтак! — заорал Борисов. — Не откроешь — избу подпалим!

Хозяин открыл дверь, пропустил незваных гостей в избу.

— Чего долго не открывал? — зло спросил Борисов, переводя взгляд с Макарова на жавшихся к стене испуганных жену и дочь.

— Спали крепко, — буркнул Макаров.

— Так мы тебя теперь кажинный раз пальбой будить будем, — хохотнул Борисов, подходя к сундуку, накрытому рядном.

— Нету там ничего, все уже забрали ваши. — Злые нотки пробивались в голосе Макарова.

— Но-но! Ты поласковей с нами-то! — прикрикнул Борисов на хозяина, почувствовав в его голосе затаенную угрозу. — А то неровен час… С нами шутки плохи.

Борисов открыл сундук, вытряхнул из него на пол тряпье. Остальные бандиты тем временем уселись за стол. Зинка, даже не взглянув на хозяйку, полезла в печь искать еду для всех.

— А что это за лапсердак такой? — Борисов вытащил со дна сундука какой-то черного цвета длиннополый сюртук.

— Фрак это называется, — нехотя отозвался Макаров. — Отец мой в семнадцатом году из горящего барского дома вытащил…

— Из барского, говоришь? — Борисов прикидывал к своей фигуре фрак, потом скинул фуфайку и прямо на грязную рубаху напялил старомодный наряд.

— Зачем это тебе? — насмешливо спросил Никифоров.

— А можа, я на барина походить намерен. — Борисов важно выпятил грудь, прошелся по комнате. Даже бандиты заулыбались при виде нелепой фигуры своего вожака. Не найдя в доме ничего больше стоящего для себя, «братья» удалились.

В тот же день поздним вечером в деревне Карпово проходило собрание колхозников. В разгар его дверь правления широко распахнулась и резкий окрик «Хальт!» (Борисов перенял эту манеру от Урки) заставил вздрогнуть и оцепенеть людей. Борисов, зажав под мышкой автомат, прошествовал к столу президиума, уселся рядом с председателем собрания. Остальные бандиты, согнав людей с задних скамеек, устроились там.

— Ну что, товарищи колхознички, замолкли? — ощерился Борисов и расстегнул фуфайку, выставляя напоказ черный фрак, фалды которого смешно свисали со стула. — Гутарьте, гутарьте, а мы послухаем.

Гнетущую тишину, воцарившуюся в помещении, нарушали лишь тихие тоскливые вздохи женщин да натужное сопение двух-трех мужиков, прятавших глаза друг от друга.

— Ну, что слыхать в мире? — Борисов, потянувшись, взял со стола газету, повертел ее перед глазами, швырнул на пол. — Так и будем в молчанку играть? — Злобным взглядом Борисов обвел лица людей. — Нам сегодня от вас ничего не надо, пришли просто так, поговорить по душам, земляки мы ведь с вами. Можа, претензии какие есть, аль кто пожелает в наше «лесное братство» вступить, а?

Гробовое молчание было ему ответом. Даже такой серый, одичавший человек, закоренелый изверг, как Борисов, нутром чувствовал глухую стену, которой отгородились от него люди, собравшиеся здесь решать свои артельные дела.

Закипела в нем злоба на сидевших перед ними безмолвных сельчан, имевших свои дома, семьи, будущее. Им не было никакого дела до него и его банды, и каждый из них жаждал в душе скорейшей гибели «лесному братству». Эта мысль тугой пружиной подбросила Борисова со стула. Подскочив к сидевшей в первом ряду молодой женщине, он схватил ее за руку и, выворачивая запястье, стал срывать дешевенькие часики. Женщина дико закричала от боли и страха. По рядам колхозников прокатился глухой ропот, один из мужчин вскочил и охрипшим от волнения и ненависти голосом закричал:

— Что же ты делаешь, нехристь! Бабу-то за что?

Сунув в карман фуфайки часы и выставив перед собой ствол автомата, Борисов стал пробираться к выходу. У дверей столпились остальные бандиты, держа под прицелом автоматов и винтовок помещение. Дойдя до двери и повернувшись к людям, Борисов остервенело стукнул кулаком по лацкану фрака:

— Мы еще возвернемся к вам хозяевами. Тогда и поговорим.

По пути на базу Борисов долго и злобно матерился, на привале пнул ногой не угодившую чем-то жену.

— Егор, а может быть, медком нам побаловаться? — угодливо предложила Зинка. — Я заметила в саду Макарова в Запеклеве два улья.

— Пошли! — сразу согласился Борисов.

Не дойдя до калитки сада Макарова, бандиты повалили забор и, подойдя к ульям, сбили с них прикладами крышки. Никифоров притащил кадушку воды из-под водосточной трубы и облил тревожно загудевших пчел.

Бандиты стали выхватывать из ульев соты с медом, запихивать их в мешки. Никто из них не слышал, как приоткрылось окно в доме и черный ствол ружья закачался над подоконником. Ахнул выстрел, другой. Борисова сильно ударило в плечо, опрокинуло на спину. Бандиты упали за ульями и открыли по дому беспорядочный огонь. Александров подполз к стене хлева, примыкавшего к дому, сыпанул на крышу несколько пригорошней пороха, который он всегда носил в карманах, чтобы присыпать им свои следы, чиркнул спичкой. Блики огня заплясали в стеклах окон, из распахнувшейся двери в одной рубашке выскочила девочка-подросток. Александров выстрелил. У девочки подкосились ноги, и она покатилась с высокого крыльца. Тут же в дверях показалась полураздетая женщина. Александров выстрелил еще раз, и женщина ткнулась в порог. К горящему дому уже бежали люди, слышались тревожные крики.

— Уходим! — Никифоров опрометью ринулся к изгороди.

Выстрелив несколько раз в набегавшую толпу сельчан, следом побежал и Александров…

Последним притащился в землянку Борисов. Злобно оглядев сразу притихших при его появлении бандитов, он зашипел:

— Бросили, падлы, раненого, свою шкуру спасали… А ты, стерва, — кинулся он на Нинку, — еще женой числишься, змея подколодная!

— Егорушка, я ж не видала, когда тебя ранило, думала, что ты побежал со всеми, — боязливо оправдывалась Нинка.

— Не видела… Жена должна все время при муже быть, все видеть. Помоги раздеться и перевяжи рану, — повелел он.

Рана от заряда картечи, угодившей в предплечье, была довольно глубокой и обильно кровоточила.

— Налей-ка стакан, может, болеть не так будет, — приказал Борисов жене, когда та закончила перевязку.

Нинка принесла с улицы большую бутыль мутного самогона, налила в стакан.

— Налей и остальным, — распорядился Борисов. От выпитого самогона и большой потери крови он быстро захмелел.

— Вернется еще наше времечко, — начал он излюбленную тему. — Вот в газетах пишут: мировая обстановка накаляется, может, теперь Англия иль ишо кто войну России навяжет. Так что выждать надобно, братцы мои лесные.

— Брось трепаться, Егор. — Зинка, босая, уже хмельная, вплотную подошла к Борисову. — Не будет того времечка, о котором ты мечтаешь… Гоняют нас и бьют, как зверей лесных. Чей черед завтра, а, Егор? А я жить еще хочу, ребеночка иметь хочу… — Зинка отошла от Борисова, села на нары, уткнулась своим некрасивым лицом в грязные ладони, запричитала: — Уйду я от вас, псов вонючих! Много мне не дадут, отсижу свое и уеду куда глаза глядят. А вас всех, — она подняла голову и оглядела сидевших мутными от слез и выпитого глазами, — все равно к стенке поставят, — и снова уронила лицо в ладони.

Александров медленно поднялся с нар, подошел к Зинке и долго стоял возле нее, уставившись ей в затылок. Потом резко выдернул из кармана брюк парабеллум и два раза выстрелил Зинке в спину. Все, кроме Борисова, повскакивали с мест, дико закричала Нинка.

— Ты что, своих уже? — захрипел Павлов, хватаясь за автомат.

— Оставь его, — спокойно произнес Борисов, повернувшись к Павлову. — Правильно он сделал: все равно она продала бы нас, стерва. Вынесите ее вон, — кивнул он на распростертую на земляном полу Зинку и отвернулся к стене.

Никифоров переглянулся с Павловым и Григорьевым, с которыми он в последние дни близко сошелся, и незаметно кивнул на дверь. Поодиночке все трое вышли из землянки.

Той же ночью Никифоров, Павлов и Григорьев, прихватив оружие и запас патронов, исчезли с места расположения банды. «Лесное братство» еще больше поредело.

Жена и дочь Семена Макарова долго не могли оправиться от ран и психологического потрясения. А бандиты на какое-то время затихли.

В первых числах сентября 1946 года к Бекреневу неожиданно заявилась сестра Никифорова Ольга. Бекренев знал, что у Афанасенка есть сестра, за ней долгое время вели наблюдение, но связь ее с братом установить не удалось. К тому же Ольга жила своей семьей в отдаленной от родительского дома деревне. И вот ее неожиданный визит в милицию.

— Весточку вам Иван пересылает, — робко заявила Ольга, передавая Бекреневу сложенный вчетверо листок бумаги.

«Начальник, — без всякого предисловия начиналось письмо, — нам надо с тобой свидеться. Есть срочный разговор. Остальное все скажет Ольга. Иван».

Бекренев поднял глаза на Ольгу.

— Я отведу вас на место, которое указал Иван, — торопливо заявила та. — Брат просил передать, что с вами ничего плохого не приключится, просто ему край как поговорить надо. И еще Иван предупредил, чтобы вы один пришли на встречу, иначе он не подойдет, — добавила Ольга и испуганно уставилась на Бекренева.

«Арестовать! Немедленно ее арестовать! — было первой мыслью. — Связана с бандитами, знает место их логова».

Но тут же заговорил другой внутренний голос: «А если она не знает, где бандиты? Да и Никифоров не дурак: тут же ему станет известно об аресте, и он глубже уйдет в подполье».

— Согласен! Когда встреча? — Бекренев заставил себя даже улыбнуться настороженно ожидавшей ответа Ольге.

— Приезжайте завтра к вечеру в Скробы к отцу. Я буду там и поведу вас дальше, — сказала Ольга.

Оставшись один, Бекренев надолго задумался. «Что опять затеял Афанасенок? Очередная его афера? Неужели так примитивно Никифоров тянет его в ловушку?»

На память пришли показания схваченного бандита Боброва: «Ванька Никифоров грозится посчитаться с Бекреневым». И тут же отогнал эту мысль. Нет, здесь что-то не то. Ведь в банде верховодит Борисов, почему же тогда Никифоров обращается от своего имени? Может быть, у них что-то произошло? Заманить его, Бекренева, одного в лес и убить? Нет, вряд ли: не будет даже ради этого Никифоров рисковать жизнью сестры, мог бы передать записку другим способом. Не доверился никому чужому, а послал родную сестру с письмом, значит, эту встречу Никифоров связывает с чем-то сугубо личным и ожидает от нее собственных выгод. Каких? А если решил сдаться? Тогда почему в письме ни намека об этом? Бекренев ходил по кабинету и безостановочно тер ладонями свою большую голову, словно вызывая искры тех единственно правильных мыслей, которые должны были решить успех дела.

Как же в самом деле поступить? В ту минуту, когда он дал столь решительное согласие на встречу, Бекренев руководствовался только одним соображением: не упустить неожиданно открывшуюся возможность войти в контакт с бандой. Но сейчас, когда он зримо представил себе варианты этого контакта, его одолевали мучительные сомнения. Куда поведет его Ольга? Наверняка — в лес. Но куда именно? Брать ли с собой оружие? Если брать, то какое: автомат, пистолет, гранаты? Идти придется одному, иначе Никифоров уклонится от встречи. Ну, а сам Афанасенок? Явится один или приведет дружков? И как вообще вести себя на встрече, к чему быть готовым? Позвонить в управление? Наверняка сразу запретят рисковать собой и примутся разрабатывать сложную операцию по захвату Никифорова, а время идет и уже завтра его ждут в Скробах. Нет, будь что будет.

На следующий день Бекренев выехал в Скробы. В самый последний момент он пригласил к себе старшего лейтенанта Черняева и, оставшись с ним наедине, доверительно, не в тоне приказа, попросил:

— Вот что, Иван, подбери пять-шесть человек и — завтра с утра, только имей в виду: добираться поодиночке! Схоронитесь в лесу километрах в трех от Скроб — не ближе! Одеться во все гражданское. Взять топоры, пилы, там еще что, словом, чтобы никто ничего милицейского в вас не распознал. Услышите стрельбу — летите туда, где стрелять будут. Вечером явитесь в Скробы к Афанасию Никифорову. Не застанете меня там — арестуйте его и дочь его Ольгу. Ну а потом…

— Все понял, Александр Сергеевич. — Черняев встал со стула. — Может быть, и мы с вами…

— Нет! — решительно отрезал Бекренев.

Всю дорогу до деревни Скробы Бекренева не оставляли тревожные мысли. Он представлял себя в самых немыслимых ситуациях, когда все будут решать доли секунды. Может случиться и так, что он останется без оружия. Тогда потребуются мгновенная реакция и хитрость. Все предусмотреть невозможно, но перед отъездом Бекренев привязал ремешком прямо на голое тело к бедру крошечный браунинг — на самую последнюю крайность. Нет, живым он им не дастся, пальнуть раз-другой всяко успеет, а там, глядишь, и ребята на выстрелы примчатся, только вот живого или мертвого своего начальника они застанут? С женой он даже не попрощался: по его глазам Сразу бы угадала тревогу. К чему лишнее волнение?

Но почему все же позвали его в Скробы не утром, а вечером? Может быть, Никифоров ждет его прямо в избе, а предполагаемый поход с Ольгой куда-то — это так, для отвода глаз? Если это произойдет так, то уже сегодня, через несколько часов, все решится, а Черняев с ребятами будут на месте только завтра утром. Тогда это будет для него, Бекренева, слишком поздно. Выходит, он неправильно рассчитал время?

И все же Бекренев почему-то был уверен, что его приезд в Скробы именно вечером такая хитрая и осторожная бестия, как Никифоров, запланировал неспроста. Как бы поступил на его месте сам Бекренев? Только так: вызвать на встречу заранее и до момента самой встречи оглядеться — не привел ли гость «хвоста»? Тогда все правильно: Черняев с группой не должны попасть в поле зрения наблюдателей, а таковые будут наверняка, сомневаться не приходилось.

Подъехав к дому Афанасия Никифорова (старика тогда пощадили — не привлекли к ответственности за связь с сыном-бандитом), Бекренев спешился, привязал коня к изгороди, закинул за плечо автомат и неторопливо направился к крыльцу. Тотчас же открылась дверь, и навстречу вышел сам Афанасий. С той былой встречи в лесу Бекренев видел старика раза два, когда того вызывали на допросы по делу сына. За это время внешне старик изменился мало, но зато сейчас вместо обычной нелюдимости и угрюмости перед Бекреневым предстала сама подобострастность и угодливость.

— Проходите, проходите, гостем будете, — бубнил старик, уступая дорогу приезжему и изображая на волосатом лице подобие улыбки.

Бекренев вошел в новый дом Никифоровых, куда родители Афанасенка переехали недавно из старой риги. У печи хлопотала хозяйка.

Капитан окинул взглядом избу: кроме стариков, в ней никого не было. Евгения еще в прошлом году оставила Скробы и уехала к себе на родину. Вроде бы ничего опасного для себя Бекренев пока не заметил. А хозяйка меж тем накрыла на стол, пригласила:

— Садитесь, в дороге небось проголодались. Чем бог послал, не взыщите.

Ели молча и сосредоточенно.

— А где же Ольга? — покончив с едой, спросил Бекренев.

— Будет, будет Олюшка, — все тем же угодливым тоном заверил старик. — Завтра утречком прибежит. А вам наказывала переночевать у нас. Постели гостю, чай, с дороги притомились, — обратился он к жене.

— А за коня своего не беспокойтесь, — снова повернулся Афанасий к Бекреневу, — напою и сенца дам. Так что почивайте себе с богом.

«Надо спать!» — приказал себе Бекренев, едва лег в постель, приготовленную ему хозяйкой. Все пока спокойно, рядом у изголовья автомат, на табуретке, под брюками, пистолет. И под покряхтывание старика, улегшегося на полатях, и шуршащие шаги старухи, возившейся у печки, Бекренев провалился в блаженный сон.

Поутру они пошли в лес: Ольга впереди, в двух шагах за ней — Бекренев. Шумели кроны деревьев, сквозь тучи иногда пробивалось солнце, золотило своими лучами по-осеннему торжественное убранство леса. Ходко шагавшая впереди, Ольга приостановилась, закрутила головой, свернула на другую тропинку. И тут Бекренев увидел небольшую поляну и в конце ее — Ивана Никифорова. На нем была стеганая фуфайка, кепка козырьком назад, высокие яловые сапоги. С правого плеча свисал на ремне «шмайсер».

— Ольга! Возьми у него оружие! — крикнул Никифоров сестре.

Бекренев снял с плеча автомат, отстегнул ремень с пистолетом, все это передал Ольге. Та тут же уселась на замшелый камень, кинула у ног оружие. Бекренев направился к Никифорову.

— Ну вот и свиделись снова, гражданин начальник, — поблескивая своими наглыми глазами, протянул руку Никифоров. — Садись. — Он кивнул на расстеленный по траве кусок рядна, уселся сам.

— Не на равных разговор-то вести будем: я ведь безоружен. — Бекренев указал на автомат, с которым не расстался Никифоров.

Тот засмеялся, заговорщицки подмигнул:

— А ты меня не бойся. Тебя же охранять буду, — но автомат все же отложил в сторону. Развязав увесистый заплечный мешок, лежавший здесь же на рядне, Никифоров вытащил бутылку самогонки, две жестяные кружки, ломоть хлеба, нарезанное сало. Налил из бутылки в кружки, протянул одну из них Бекреневу.

— За встречу. — Никифоров запрокинул голову и стал пить, на открытой смуглой шее заходил кадык. Помедлив, Бекренев тоже отпил полкружки, потянулся за хлебом.

— Ну что, начальник, — жуя краюху, начал Никифоров, — небось мы тебе всю плешь проели, а? — Он засмеялся и озорно подмигнул. Не дождавшись ответа, продолжал: — Так вот, докладываю: трое со мной вместе ушли от Борисова, ну их к… — Никифоров выругался, снова налил себе в кружку, долил Бекреневу.

— На «вышку» напрашиваются, — выпив, продолжал Никифоров, — а мне это ни к чему…

— Ну и что же решил для себя? — спросил Бекренев.

— А порешил я уйти отсюда, — ответил Никифоров и уставился выжидательно на капитана. Тот молчал, и Никифоров быстро заговорил:

— Передай мне три паспорта, я сам запишу в них кого надо, и по рукам: тебе ж хлопот станет меньше.

«Вон куда гнет: значит, отбегался, исчезнуть задумал», — отметил про себя Бекренев.

— Ну так что, начальник? — Никифоров заметно захмелел, его большие глазищи заблестели еще больше.

— Брось валять дурака, Иван. — Хмель ударил и Бекреневу в голову. — Ты ж позвал меня сюда на беседу. Так вот слушай, что я тебе скажу: ты и кто там с тобой — сдавайтесь на милость правосудия. Только так.

Никифоров скривил рот в ухмылке:

— Ну а если не сдадимся, что тогда?

— А тогда… Ты же и сам понимаешь, чем все это для вас кончится…

— Когда это еще кончится… — У Никифорова начал заплетаться язык. Подтянувшись на локте вплотную к Бекреневу, он жарко задышал ему в лицо: — Тогда хоть один паспорт сделай, на меня одного. Сгину из этих краев — не услышишь, не увидишь больше…

— Паспорт оформить не могу. — Бекренев старался говорить спокойно, дружески-назидательно. — Послушайся хоть раз в жизни доброго совета, Иван: выходи с повинной. Все равно ж, рано или поздно, твоя песня оборвется.

От взгляда Бекренева не ускользнуло, как Никифоров, перетягиваясь на руках на прежнее место, уселся поближе к «шмайсеру» — теперь в полруки тот от него. И еще уловил в этот миг Бекренев неясный шум, перемещающийся по кустам вдоль прогалины. Так и есть — засада!

— Ладно… значит, не договорились, — угрожающе произнес Никифоров и придвинул «шмайсер» к бедру. — Только как бы твоим мильтонам теперь уж без тебя не пришлось воевать…

Как ни готовил себя Бекренев к самому худшему, но от этой недвусмысленной угрозы он невольно вздрогнул. «Вот они, эти решающие секунды. — Мозг Бекренева лихорадочно работал. — Опередить, убить немедля!»

Стараясь не выдать своего волнения, Бекренев кивнул на сидящую в стороне Ольгу:

— Скажи ей, чтоб отвернулась: по нужде бы надо. И сказать тебе еще кое-что нужно…

— Ольга! Отвернись-ка! А то начальник от страха еще в штаны напустит, — зашелся в пьяном смехе Никифоров.

Бекренев медленно встал, отошел на два шага за спину Никифорова, отвернувшись, согнулся, нащупал холодную рукоятку браунинга, осторожно потянул его из-под ремешка и, резко крутанувшись на каблуках, навскидку выстрелил раз за разом в затылок бандита. Никифоров ткнулся лицом в землю, засучив ногами. Дико закричала Ольга. Пригнувшись, выставив вперед голову, Бекренев ринулся к ней, одним ударом кулака повалил на землю, подхватил автомат и, так и не увидев кобуру с пистолетом, упал на мох, обдирая грудь и руки о корни и сучья. В ту же секунду, а может быть мгновением раньше, с противоположной стороны прогалины, там, где остался лежать Никифоров, застегали выстрелы, срезанные пулями ветки посыпались на голову и спину Бекренева. «Только бы успеть оторваться!» — торопил себя капитан, продираясь сквозь заросли к тропинке, по которой час назад его привели сюда.

Выстрелы позади еще продолжали разрывать застоявшуюся лесную тишину, когда Бекренев вдруг услышал впереди себя короткие автоматные очереди, лай собаки.

«Свои!» — обожгла радостная мысль, и Бекренев повернул на выстрелы. И вскоре он увидел торопившихся ему навстречу Черняева и старшину Сковороду с овчаркой Джеком.

— Жив? — обрадованно заулыбался, подбегая, Черняев. — Как зашел ты с девкой в лес, так мы вас и потеряли, рыскаем вокруг, с ног сбились. Хоть бы сигнал какой подал…

— По-петушиному пропеть, что ли? — нарочито грубовато бросил Бекренев, который еще не пришел в себя от только что пережитого, но уже каждой своей клеточкой ликуя от мысли, что все обошлось и он живым выскочил из этакой-то передряги.

…Когда через полчаса Бекренев со своими спутниками вернулся на ту же лесную поляну, он увидел только неподвижное тело Афанасенка, открытые глаза которого остекленело уставились в небо.

— Ну вот и отбегал свое, оборвалась твоя песня, Иван, — глухо произнес Бекренев, и в этот миг в его груди шевельнулось что-то похожее на жалость к этому красивому непутевому парню, жизнь которого могла бы сложиться совершенно иначе.

С первым выпавшим снегом вооруженные грабежи в районе прекратились. Месяц-другой — о бандитах ни слуху. Не зная во что верить: в уход банды из района или в медвежью спячку «лесных братьев», Бекренев и его люди в постоянной тревоге провели зиму 1946/47 года. Но стоило лишь сойти снегу, как все сызнова: нападения на людей, ограбления магазинов, складских помещений. Из магазина в деревне Карпово бандиты унесли на четыре тысячи рублей товаров, в деревне Вдовишино отняли верхнюю одежду и обувь у восьми человек, на большаке Опочка — Мозель только за два дня раздели и разули 46 человек, из деревни Шкилево увели двух коров и трех телок. Когда уводили телку колхозницы Наумовой, женщина бежала следом и умоляла: «Пожалейте хоть деток моих, ведь, кроме телочки, у меня ни одной головы скотины!» Руководивший налетом Борисов осклабился: «Говоришь, не остается у тебя ни одной головы? Это дело поправимое, головушку мы тебе оставим». Раз! — обухом топора Борисов оглушил телку. Два! — отрубил голову телки и бросил ее женщине под ноги: «Вот тебе и голова. Свари из нее холодец своим деткам», — и поволок обезглавленную тушу дальше.

Поступали тревожные сообщения и из соседнего Себежского района, где банда также совершала свои волчьи набеги. В шести километрах от Опочки из засады был обстрелян и ранен в ногу лейтенант милиции Лукин. Выручил от большой беды конь, на котором возвращался из командировки Лукин. При первом же выстреле из кустов конь галопом унес своего седока из опасного места и доставил истекающего кровью лейтенанта прямо во двор отдела внутренних дел.

На следующий день Бекренева вызвал первый секретарь райкома партии Ромашов. В кабинете кроме него находился секретарь обкома партии Разумовский. Ромашов, обычно приветливый и обходительный, сухо поздоровался с капитаном, Разумовский едва кивнул головой. Такой холодный прием не предвещал ничего хорошего.

— До каких пор, товарищ Бекренев, в нашем районе будет существовать банда? — В голосе Ромашова звучало нескрываемое раздражение. — Я вчера объехал три колхоза, и везде мне задавали один и тот же вопрос: когда наконец покончат с бандитами? А что я могу ответить народу? Что ваш секретарь райкома партии сам в поездки берет с собой «пушку»? — Ромашов выразительно похлопал себя по правому карману. — Или послушайте, что пишут нам колхозники. — Ромашов вынул из папки листок бумаги. — Вот: «…бандиты все сожгли у нас и ограбили… Мы ходим голые и босые, в то время как Борисов и его подручные носят нашу одежду, едят наш хлеб…» Или вот еще: «Бандиты в каждой деревне хвастают, что они вездесущие и неуловимые…» И таких жалоб поступает много. Злые языки даже такое выдают: где ж, мол, Бекреневу с бандой справиться, если в Пустошке проходимец Никифоров не один день его за нос водил! Было ведь такое?

Ромашов, может того и не ведая, попал в самое больное место. Кровь прилила к лицу Бекренева.

— Мы делаем все возможное, чтобы ликвидировать бандитов, некоторые из них уже обезврежены, но если находите, что я не подхожу… — Голос Бекренева дрожал от обиды.

— Ты не горячись, Александр Сергеевич. — Голос Ромашова помягчел. — Мы тебе до сих пор доверяли и доверяем. А упрек в твой адрес справедлив. Подумай сам: люди все силы напрягают, чтобы хозяйство поднять, а тут эти мерзавцы путаются. Да и постоянную угрозу они представляют: жгут дома, грабят, убивают. Обнаглели до предела: в активистов, в работников милиции стреляют! Вчера в твоего же Лукина стреляли… Мы не вмешиваемся в вашу оперативную работу — вам лучше знать, как это делается. Но мне кажется, что надо все же искать основную базу бандитов. Наверняка она у них есть. И брать их надо, что называется, тепленьких, расслабленных…

Над последними словами Ромашова следовало подумать. Но есть ли у Борисова основная база? Ведь каждый раз после набегов бандиты уходили по разным направлениям: то в Белоглазовские леса, то в Шумихинские, то в Трухановские… А может быть, для отвода глаз они так петляют? Стоп! Бекренев вспомнил, что в один из последних налетов бандиты отобрали у жителя деревни Михейково Илларионова жернова и утащили их с собой. Значит, натаскали в логово колхозного зерна и собираются и в следующую зиму молоть его, лепешки печь? Жернова долго на себе не потаскаешь, выходит, есть у них основная база. Только бы сесть им на «хвост», и тогда — гнать, гнать без передыху, не отставая ни на шаг.

— Вышли… в Лоскутовском… — только и успел услышать Бекренев в трубке телефона утром следующего дня, как связь прервалась.

«Значит, в Лоскутовском сельсовете, Семеновское болото». — Застегивая на ходу шинель, Бекренев уже спешил к машине, куда грузилась оперативная группа.

Бандиты успели побывать в ближайшей от Семеновского болота деревне, взломать заготпункт сельпо. Заметили они опасность для себя поздно, и сейчас чекисты наступали буквально на пятки «лесным братьям». На подмороженной утренником земле беглецы следов не оставляли. Но что это? — лейтенант Степанов поднял с земли пучок пакли, испачканный яичным желтком.

— С заготпункта это, — внимательно рассмотрев паклю, определил он. — Яички там были, в паклю завернутые. Раздавлено одно и уронено, правильный путь держим.

Еще сто метров… Вот и Семеновское болото, раскинувшееся на десятки километров. Джек бестолково метался взад-вперед по топкому, как озерные закраины, берегу болота, скулил. Неужели опять утеряли след? Хоть плачь с досады.

— Сюда, товарищ капитан! — Старшина Сковорода, стоя по колено в воде и раздвинув руками камыши, показывал на кладку из жердей, уложенную на толстые рогатины.

Балансируя на скользких жердинах, чекисты цепочкой двинулись вперед. Двадцать метров, десять, и вот оно, логово, основная база «лесных братьев!»

На небольшой возвышенности — островке — землянка, крытая дерном, и рядом — шалаш. Сдерживая дыхание, подошли вплотную к землянке, из-за низкой двери — приглушенные землей голоса и патефон — крутилось какое-то старинное танго.

— Вышибить дверь! — приказал Бекренев.

Дневной свет хлынул в подземелье, и перед чекистами разом предстали серые, замершие в испуге лица последних «лесных братьев».

Вечером того же дня в отдел ББ ушло спецдонесение: «Банда Борисова полностью ликвидирована. Изъято 2 автомата, 3 немецких винтовки, 2 охотничьих ружья, 13 гранат, 584 патрона, патефон с пластинками, 123 других предмета обихода. Капитан Бекренев».

«За умелую организацию мероприятий по ликвидации вооруженной банды и проявленную при этом личную отвагу наградить начальника Опочецкого РОМВД Великолукской области капитана милиции Бекренева А. С. именным оружием».

(Приказ министра внутренних дел СССР от 5.10.48 г.).

Сотрудник ОББ Александр Данилов, принимавший непосредственное участие в операции по ликвидаций банды, был награжден именными часами. Поощрены были капитан Георгий Степанов, капитан Илья Григорьев, лейтенант Виктор Иванов и ряд других работников райотдела.