По праву закона и совести

СЫЩИК

Сколько раз смотрел многосерийный фильм «Место встречи изменить нельзя», и неизменно в образе сыщика, великолепно сыгранного В. Высоцким, находил знакомые черты характера, поступки, образ мышления оперативных работников милиции тех, уже далеких, сороковых-пятидесятых годов.

Сыщик… Старший сыщик… Так некогда официально звучали должности оперативных работников уголовного розыска. Потом кому-то это слово показалось несозвучным времени и его заменили на другое. Но как бы ни называли этих людей, суть их работы оставалась прежней: разыскать, найти, обезвредить.

В уголовном розыске тех лет мало было людей с институтской и академической подготовкой. В основном это были люди, пришедшие в милицию из армии, от станка, и постигали они премудрости своего нового ремесла непосредственно в деле. Осваивали «науку сыска» быстро и надежно. Понимали: или они победят зло, порой даже ценой собственной жизни, или зло возьмет верх. Третьего не дано…

Василий Сергеевич Копылов — ровесник Великого Октября.

— Родился я между двумя революциями: Февральской и Октябрьской, — щурит по обыкновению левый глаз Василий Сергеевич.

Сколько я знаю Копылова, а это, пожалуй, больше трех десятилетий, у него это неизменно — сильно прищуренный левый глаз. Говорит ли с кем, улыбается или смеется, гневается ли — левый глаз тут же смыкается бороздками морщин. Не утерпел я как-то и спросил:

— Отчего это у тебя глаз словно в постоянном прицеливании?

— А так оно, наверное, и есть, — улыбаясь ответил он. — Вся моя молодость прошла на западной границе. Тогда, до войны, в пограничные войска брали отменных стрелков. Стрелял я до призыва в армию неплохо, а на границе — не было дня, чтобы не водили в тир. Да и не только по мишеням приходилось стрелять: на то она и граница, тем более — западная. С тех пор, видать, и «заклинило» мой левый глаз, — смеется Копылов.

Все, кто знавал Копылова по Псковскому «угро», были единодушны в своем мнении: пойдет на любое рискованное дело. Еще тогда, на границе, уяснил он для себя главную заповедь чекиста: от опасности не укроешься, хладнокровие и выдержка — только эти качества могут помочь победить. И еще — настойчивость, настырность в поиске. Все это пригодилось Копылову на протяжении всей его оперативной работы — с 1944 года по день ухода на пенсию в 1971 году.

Весна 1944 года принесла Псковщине долгожданное освобождение. Хотя еще шли ожесточенные бои в юго-западных районах области, в восточных районах уже налаживалась мирная жизнь.

Василий Сергеевич Копылов был направлен из Ленинграда в только что созданный отдел милиции Пожеревицкого района.

— Вот что, старший лейтенант, — ознакомившись с личным делом Копылова, сказал начальник отдела Тимофеев, — будешь пока помогать мобилизации в армию. Из числа призываемых надо отобрать механизаторов, кузнецов, связистов — словом, тех, без кого район не поднять. Могут оказаться и недобитые полицаи, так что гляди в оба…

Вместе с другими членами призывной комиссии Копылов объехал деревни, а точнее то, что осталось от них после военного лихолетья. В короткий срок, буквально за три-четыре дня, на сборный пункт пришло свыше двух тысяч мужчин призывных возрастов. Тщательно «просветить» каждого не было времени, поэтому уже через день колонна, теперь уже солдат, ушла к линии фронта. А через пару недель из-под Новоржева прибыл сотрудник особого отдела и сообщил, что с передовой, прихватив оружие, сбежали двое местных. Из двух тысяч все же нашлись два шкурника! Кто же они? Теперь у Копылова было время «просветить» каждого из дезертиров.

Как оказалось, один из них, некий Иванов, был поставлен немцами деревенским старостой. Не по принуждению пошел на эту должность, сам напросился. И с первого же дня начал выслуживаться перед своими хозяевами. Выдал гестапо семерых коммунистов, не пощадил даже родного брата. С этим мерзавцем все было ясно. Но вот второй… Трудная загадка встала перед Копыловым. Дело в том, что тот, второй, Савелий Ободов, воевал в партизанском отряде. Партизан и… дезертир? Непостижимо! Но чем больше Копылов опрашивал людей, тем больше проглядывалось второе лицо этого человека. Действительно, в 1942 году Ободов ушел в отряд, но уже через полгода вернулся в родные места. Выяснилось также, что партизаны после этого ходили по деревням и выспрашивали о нем. Окончательную ясность в эту загадочную историю внес Владимир Алексеев, или, как его называли в округе, Володя-партизан. Алексеев храбро сражался с фашистами, был награжден орденом Ленина. По болезни не попал в армию, поэтому его разыскали быстро.

— Сволочь он, а не партизан, — сразу заявил Володя, едва Копылов назвал фамилию Ободова. — В сорок третьем немцы решили покончить с нами. Стянули к Партизанскому краю регулярные войска. Начали прочесывать леса. С танками, минометами, овчарками. Туго пришлось некоторым партизанским соединениям. И тогда командир отряда, в котором служил Ободов, приказал разойтись мелкими группами, затаиться, переждать. Ободов пришел в свою деревню, привел с собой еще двух партизан. Вырыли неподалеку от деревни землянку, в ней и скрывались. Что произошло дальше, неизвестно. То ли жадность одолела Ободова, как-никак его жене приходилось кормить трех мужиков, то ли решил переметнуться к немцам, но в одну из ночей он застрелил товарища. Стрелял и в другого, но тому удалось убежать. Вот после этого партизаны и искали Ободова…

Теперь и со вторым дезертиром было все ясно. Но где их искать? Вернулись ли они в родные места или подались куда-нибудь дальше? Если вернулись, то вместе или порознь?

И Копылов начал налаживать связи с колхозниками, людьми, знавшими дезертиров. Он рассудил так: если Иванов и Ободов вернулись, то обязательно выйдут на связь с родными. За теми в свою очередь и следует установить наблюдение. У Ободова в деревне — жена, дети, родственники. Хуже с Ивановым: жил бобылем, друзей не имел. Правда, в глухой деревушке у озера жил его отец, но уж больно дряхлый старик, какая от него помощь дезертиру? И тогда Копылов вспомнил о жене брата Иванова, которого по указке Иванова расстреляли немцы. К ней и направился Копылов. Женщину не пришлось долго убеждать.

— Помогу, если что узнаю, — просто сказала она и добавила: — Такому ироду не должно быть житья нигде.

И сдержала слово, помогла. Через несколько дней она пришла к Копылову и рассказала, что кто-то из деревенских наткнулся в Горомулинском лесу на подозрительную кучу хвороста.

Часа через четыре Копылов был на указанном месте. С ним и его новый помощник Володя-партизан.

— Все понятно, — покрутившись вокруг хвороста, объяснил бывший партизан. — Смотри сюда. — И он потянул из кучи плетеный пук сухих сучьев. На его месте обнажился узкий лаз, а под ним — яма. — В таких норах и мы, партизаны, бывало, хоронились.

Обследовав яму-бункер, Копылов и его спутник установили, что здесь недавно кто-то скрывался: валялись окурки самокруток, картофельная кожура.

Устроили засаду. Но ни в тот день, ни в последующие никто в бункер не наведывался.

Обнаруженная в лесу яма (подобные тайники местные жители называли «схоронами») давала основание предполагать, что дезертиры рыскают где-то рядом.

И тут заявился к Копылову пожилой колхозник.

— Чертовщина какая-то, начальник, — начал он испуганно. — Сметал я стог на берегу озера. Поехал сегодня за сеном, а стог-то метров на десять в сторону скакнул, решил вот сразу вам заявить…

— Может, померещилось?

— Да ну что вы! — даже обиделся старик. — Хорошо приметил место, где стоговал. А стог перекочевал, и главное — ни травинки на старом месте.

Не медля ни минуты, Копылов с Володей-партизаном и хозяином стога выехали на место. Крадучись, приблизились они к стогу сена. Володя внимательно обследовал его и знаком подозвал Копылова. Повторилась история с кучей хвороста: и здесь был чей-то «схрон». Копылов, отступив на пару шагов, вскинул на изготовку автомат. Володя стал ворошить сено.

Под стогом оказался шалаш. В нем валялось старое солдатское одеяло, в уголке сложены сухари, вареная картошка.

— Заявятся картошку доедать, — высказал предположение Володя.

Залегли они недалеко от стога, под раскидистым кустом боярышника. Ночь уже близилась к концу, когда из предутреннего тумана вынырнула фигура человека, быстро направлявшегося к стогу. За плечами у незнакомца торчал ствол винтовки. Иванов или Ободов? Почему один, а где второй? На размышления времени не было. Пропустив ночного путника мимо куста, Копылов пальнул вверх и гаркнул:

— Стой! Винтовку на землю! Стреляю без предупреждения!

Незнакомец безропотно подчинился. Вдвоем с Володей они мигом скрутили ночного гостя. Всмотревшись в его лицо, помощник Копылова признал:

— Ободов, точно, он! Здорово, дезертир паршивый, — и прибавил крепкое словечко.

При допросе Ободов вдруг спросил Копылова:

— Не ты ли, начальник, случаем, в моем огороде по картофельным бороздам шастал?

Копылов вспомнил: точно, как-то августовской темной ночью забрел он в огород Ободова и обследовал картофельную ботву: не копали ли бандиты картошку?

— Эх-ма, — огорчился, узнав об этом, Ободов. — Лежал я тогда в огороде, слышал и видел тебя, да вот личность разглядеть не мог, думал, кто из местных, а то остался бы ты, начальник, в той борозде.

Двое конвоиров повезли Ободова на станцию. По дороге упросил Ободов своих охранников завернуть к нему домой: попрощаться, мол, с детками да женушкой перед дальней дорогой, да и харчишек забрать… А жена Ободова на стол — самогон и закуску. В общем, случился конфуз: то ли самогон был крепок, или подсыпали в него чего, только по дороге конвой заснул, а Ободов — был таков! Хорошо еще, что хоть оружие не прихватил. Разразился скандал. Областное управление и его отдел борьбы с бандитизмом даже вникать не пожелали во всю эту историю: тебе, Копылов, поручено изловить бандитов, ты упустил одного из них, так что будь добр — приведи его куда приказано, иначе несдобровать.

Чертыхался и клял старший лейтенант растяп-конвоиров на чем свет стоит, но ругайся не ругайся, а приказ выполнять надо. И снова — по деревням. Казалось, что не осталось в районе ни одного человека, с которым он не поговорил, не заручился согласием в помощи. И она пришла: колхозники в одной из отдаленных деревень сами задержали Ободова, залезшего ночью в амбар за общественным горохом. Скрутили бандита и привезли в райцентр. Не желая искушать еще раз судьбу, Копылов сам отвез арестованного в областной центр. Но оставался на свободе еще один бандит — Иванов.

Незаметно подкралась зима. Застыли реки и озера, замер в снежном убранстве лес. А Василий все мотался по району, разыскивая бандита. И не осталось, наверное, ни одной кучи хвороста и стога сена, под которые не заглянул бы неутомимый старший лейтенант. И все-таки он нашел второго бандита. Однажды Копылов узнал, что отец Иванова ходит в заново подшитых валенках. Казалось бы, эка невидаль: подшитые валенки. Ну и что из того!

— А то, — рассуждал старший лейтенант, — сам старик себе валенки не подшивал. Это точно: в избе у него никаких приспособлений для этого не видели. Значит, подшил кто-то другой.

В деревеньке — ни одного мужика, за любой пустяковой поделкой бабы в другую деревню отправляются, а там старика Иванова не видели. Вот тебе и подшитые валенки! Ай да молодец вдовушка-солдатка, что принесла эту весточку Копылову! До чего наблюдательный деревенский народ, ничего, даже самый пустяк, от него не укроется. От той же вдовушки узнал Копылов, что у старика Иванова есть недалеко от деревни, на берегу озера, строеньице: не то сарай, не то банька.

Поздним зимним вечером Копылов и Володя-партизан разыскали эту баньку. На низкой ее двери висел ржавый амбарный замок. Копылов пошарил по стене баньки, нащупал гвоздь, подвигал им, вытащил его из стены и поковырял в замке. Дужка замка сразу же отпала. Открыв скрипучую дверь и держа наготове оружие, они ступили за порог. Потянув носом, Копылов мог поклясться, что ощущает еще не выстуженный морозом теплый воздух. Посветив фонариком, он увидел широкую лавку и на ней куски войлока, дратву, шило. «Вот она где, мастерская-то по подшивке валенок», — мысленно поздравил он себя. Здесь же на лавке лежало стеганое одеяло, подушка, еще какое-то тряпье. На печке-каменке стоял горшок, жестяная кружка. Наконец Копылов и Володя выбрались наружу. Что предпринять? Ехать за помощью, оцепить всю местность? А где гарантия, что за это время вернувшийся Иванов не учует следы непрошеных гостей? Коротко посовещавшись, решили остаться. В бане нельзя — никакого обзора, словно в мешке. Выбрали заросли ольшаника сразу за баней. Прежде чем сесть в засаду, Копылов решил осмотреть окрестности. Он прижался к стене бани и осторожно выглянул из-за угла. Перед ним простирался в скудном свете звездного ночного неба ледяной панцирь озера. Дул пронизывающий холодный ветер. Копылов уже собрался оторваться от стены, как вдруг заметил крохотную черную точку на ледяной глади озера. Копылов всмотрелся пристальнее и заметил, что точка передвигалась. Вскоре можно было уже разглядеть, что по льду озера, направляясь к баньке, двигался человек с каким-то грузом на плечах.

— Володя! Сюда! — тихо позвал Копылов своего спутника.

Лучше бы он этого не делал! Володя вынырнул из куста и вырос на открытом месте у бани.

— Назад! — крикнул было Копылов, но было уже поздно. Человек на льду остановился как вкопанный.

Копылов и Володя словно по команде бросились с обрыва вниз, оба не удержались на скользком насте и кувыркались, ослепленные и оглушенные, до тех пор, пока не скатились до самого льда.

«Только бы не упустить!» — подстегивала Копылова одна-единственная мысль, когда он, очутившись на ногах и сбивая с автомата налипший снег, кинулся туда, где еще маячила, уменьшаясь в размерах, темная фигура. Рядом топал Володя.

И когда Копылову показалось, что в ночной мгле уже ничего не разглядеть, из темноты полыхнуло яркое пламя — и грохнул выстрел. Пуля, ударившись о лед, просвистела где-то сбоку.

— Отстреливается, гад! — почему-то обрадовался Копылов и поддал ходу. Он не раз бывал на этом озере и теперь отчетливо представлял себе густой ельник, спускавшийся к самому берегу, куда уходил бандит. Если Иванов успеет достичь берега — пиши пропало, уйдет!

— Отсекай ему путь! — крикнул он Володе и тут же услышал, как тот, плюхнувшись на лед, заклацал затвором винтовки. Одна за другой, осветив все вокруг, прочертили огненные линии мрак над озером, углубляясь туда, куда бежал бандит.

«Молодец, трассирующими бьет!» — мысленно похвалил Копылов друга и теперь отчетливо уже видел человека, который, словно наткнувшись на какую-то преграду, стал уходить вправо, к пологому берегу, поросшему камышом. А трассирующие жгуты из винтовки Володи все дальше отсекали беглеца от спасительного для него ельника. Копылов уже слышал сухой треск тростника, через который продирался бандит, когда оттуда рванули воздух один за другим два выстрела.

— Стой, Иванов! Сдавайся! — все еще надеясь взять бандита живым, крикнул Копылов. В ответ — снова выстрелы. Тогда Копылов, поставив автомат на короткие очереди, нажал гашетку. В тот же миг рядом бабахнула винтовка Володи. И наступила звонкая тишина.

Когда они осторожно подошли к черневшему в камыше телу, Володя наклонился над ним и тихо произнес:

— Вот и отлетела твоя бандитская душа, Иванов.

Днем на озеро для официального опознания убитого привезли старика Иванова. Опустившись на колени возле бездыханного тела и сняв с седой головы шапку, старик глухо простонал:

— Сын это, мой сын… Один я теперь остался…

Копылов постоял рядом, потом устало побрел к берегу, где, застыв на ледяном ветру, уже давно поджидал его Володя-партизан.

Вскоре Копылова перевели на работу в уголовный розыск Псковского областного управления внутренних дел. Пожеревицы по сравнению со Псковом вспоминались тихой обителью. В Пскове что ни ночь — грабежи, драки, а то и почище что. И когда только успела разная мразь в областной центр собраться?! Отсыпались оперативники большей частью днем, а с вечера — на ногах: того и жди, что последует срочный вызов.

…Тусклый электрический свет едва освещал вход в единственный тогда в городе ресторан. Время для дежуривших здесь сотрудников уголовного розыска тянулось медленно.

Наконец из распахнувшихся дверей вывалилась шумная компания подвыпивших мужчин, по приметам — они. Копылов отделился от стены и не торопясь приблизился к одному из них — низкорослому, с квадратными плечами.

— Не найдется закурить? — небрежно спросил он, и когда незнакомец вытащил из кармана брюк мятую пачку «Казбека», Копылов мертвой хваткой зажал его руку. Мгновение — и, выхватив из кармана пиджака задержанного «вальтер», он заставил остальных бандитов поднять руки. Оперативники быстро обыскали и обезоружили опешивших дружков задержанного, затем доставили всех в управление.

В ту снежную зиму псковский угрозыск буквально лихорадило. Не проходило недели, чтобы где-то не вскрыли сейф с деньгами, а то и просто не стащили металлический ящик с денежной выручкой, зарплатой рабочих. Пятая, шестая, десятая, двенадцатая кража, и всё — в разных местах Псковского, Печорского, Островского районов. Налетчики вели себя смело и нагло: оглушали и связывали сторожей или случайных очевидцев и, угрожая оружием, исчезали бесследно, прихватив очередной сейф. Начальник областного угрозыска полковник Зингер собрал работников своего отдела. Был он мрачнее тучи.

— Четырнадцать краж на сегодняшний день, — подытожил он оперативные сводки последних недель, — и ни одной раскрытой…

Вернувшись после совещания в свой кабинет, Копылов вновь стал внимательно изучать оперативные сводки. И вдруг… Черт возьми, как раньше он не обратил на это внимание? Все 14 ограблений совершены в ночь с пятницы на субботу! Значит, орудует одна и та же группа, и в ее действиях существует какая-то закономерность. Какая? Может быть, преступники связаны одной и той же работой? На память пришли показания подвергшихся нападению сторожей: в руках у одного из грабителей был железнодорожный фонарь. Железнодорожники? Вместе кончают смену и отправляются на «дело»? 14 ограбленных объектов расположены недалеко от железной дороги. Сегодня — как раз пятница, только бы успеть…

План Копылова полковник Зингер одобрил. Работники сели за телефоны. Дозвонились до каждого сельсовета, предприятия, торговой точки. И потребовали в эту ночь организовать усиленную охрану, посадить у телефонов дежурных. Особое внимание уделить объектам у железной дороги.

Наступила ночь. Угрозыск в полном составе сидел у аппаратов и терпеливо ждал. Наконец, около трех часов ночи, задребезжал телефон. Взволнованный женский голос на другом конце провода сообщил, что только что трое мужчин пытались взломать дверь в контору Крипецкого торфопредприятия, но, увидев двух сторожей, скрылись в лесу. Группа захвата немедленно помчалась на место происшествия.

В дальнем свете фар показались трое мужчин, идущих навстречу по обочине дороги. Еще ближе, ближе, и Копылов вдруг заметил в руке у одного из них четырехугольный железнодорожный фонарь. Сомнений не оставалось: они, те самые!

— Загоняй их в канаву, в снег! — скомандовал Копылов шоферу.

Машина резко свернула с дороги и устремилась на идущих. Те инстинктивно отпрянули в сторону, попадали в глубокий снег. Выскочившие из машины сотрудники милиции уже по одному вытащили из канавы барахтавшихся в снегу ночных «путешественников».

— Докладываю: трое грабителей задержаны, — полчаса спустя позвонил по телефону из Крипецкого Копылов.

— Это теперь, на пенсии, времени свободного хоть отбавляй, — улыбается мой собеседник. — И спишь по-человечески, и с женой домашние хлопоты делишь. А тогда месяцами редким гостем дома был. Вот, помню, уж помотался я по делу Скобаря…

Чуть свет за ним домой пришла дежурная машина. «К полковнику», — коротко сообщил причину столь раннего визита шофер. Начальник управления Василий Петрович Тур уже поджидал Копылова.

— Надо ехать в Плюссу, — озабоченно сказал он. — Ночью ограбили поселковый промтоварный магазин. Тысяч на тридцать утащили.

Беглый осмотр места происшествия помог воссоздать картину ограбления. Преступники по пожарной лестнице добрались до чердака, разобрали потолочины и спустились в торговый зал. Этим же путем выбрались обратно. Завмаг перечислила похищенное: два мужских костюма, отрезы шерстяных тканей, несколько десятков наручных часов, дорогие изделия из золота. Сразу же были обнаружены следы на снегу возле магазина: крупные отпечатки валенок. Кто их оставил: преступник или кто-то из зевак, обступивших магазин, — поди узнай. Больше повезло при осмотре чердака: возле разобранных потолочин валялась скомканная половина газеты «Ленинградская правда» с позавчерашней датой.

— Бегом на почту: есть ли местные подписчики на эту газету? — приказал Копылов одному из сотрудников.

Спустя час стали известны шесть имен, но… все вне подозрений. Значит, «залетные птички» из Ленинграда. Копылов позвонил коллегам в уголовный розыск Ленинграда, перечислил предметы похищенного и стал терпеливо ждать в райотделе милиции. Лишь на вторые сутки поступило сообщение: в скупочный магазин по улице Рубинштейна мужчина и женщина сдавали несколько пар часов. Мужчине удалось убежать. Копылов тут же выехал в Ленинград.

В камере задержанных он увидел симпатичную жгучую брюнетку. Да, она заходила в скупочный магазин с парнем, с которым перед этим познакомилась на улице, кто такой, не знает, откуда у него часы — ей неведомо. Двое суток девица упорно запиралась. На третьи — заговорила. По ее словам, у сбежавшего из магазина парня в той среде, где она вращалась, была кличка «Скобарь», поговаривали, что за ним — побег из колонии. Обут был Скобарь в новые валенки-чесанки. Затеплилась надежда: вроде бы вышли на след грабителя. Там, у магазина, — следы от валенок, да и часы… И вдруг словно обухом по голове… Заключение экспертизы: сданные Скобарем в магазин наручные часы не из плюсского магазина. Все разом рушилось. И все же какое-то чутье остановило Копылова. Не выходили из головы валенки-чесанки и следы возле плюсского магазина. Да и кличка «Скобарь», видимо, имеет какое-то отношение к псковским местам. Тогда и было принято решение: задержанную выпустить, но глаз с нее не спускать. На шестые сутки она-то и навела на дом в пригороде Ленинграда. Нагрянувшие на «малину» работники милиции подняли с постели троих мужчин и трех женщин. Среди прочих была и та самая жгучая брюнетка. Того, кого так усиленно искал Копылов, в доме не оказалось. Зато ленинградский угрозыск ликовал: удалось «застукать» давно разыскиваемого убийцу по кличке «Каблук».

И снова — поиски реальной возможности выхода на Скобаря. Ведь он был где-то рядом, ходил, спал, ел. Стоп! Копылов внезапно вспомнил: чернявка говорила, что Скобарь не любит ресторанов и столовых, ест на ходу, питается в основном пирожками у павильонов, лотков.

Его взяли у рынка, когда он не успел надкусить и первого пирожка. По дороге в Плюссу Копылов шепнул шоферу милицейской машины, чтобы тот проехал мимо обворованного магазина.

Когда машина въехала в Плюссу, сидевший угрюмо до этого Скобарь вдруг заерзал на сиденье, а возле магазина весь как-то подобрался и не удержался — зыркнул в его сторону. Но раскололся Скобарь на кражу… из новгородского магазина. Копылов тут же позвонил в Новгород.

— У нас по этой краже уже сидят четверо своих рецидивистов, — сообщили новгородские сыщики.

— Приезжайте, настоящий вор у нас, — заверил коллег Копылов.

Скобарь признался только в новгородском ограблении. Но почему так быстро он пошел на это признание?

Копылов приступил к официальному следствию.

И вот первая удача: продавец плюсского магазина сразу же признала — одетый на Скобаре костюм из ее магазина.

— Значит, плюсский магазин не твоя работа? — Копылов сощурил в улыбке левый глаз.

— Да ну тебя к черту, начальник! — взъярился Скобарь. — Признаёшься, говоришь правду, как на духу, а тебе не верят!

— Откуда костюмчик-то?

— Откуда, откуда… Купил в Ленинграде.

— Как же ты сумел наследить своими валеночками в Плюссе, да еще и у магазина? — не выдержав, рассмеялся Копылов.

Скобарь глянул на свои чесанки, на майора и отвернулся к окну.

— Ладно, начальник, пиши, — глухо пробубнил он.

— «Пиши-то пиши», а где украденные вещи?

Вот тут-то Скобарь упорствовал долго. Не хотелось ему подводить мать и тетку, живших в одной из деревень под Псковом, у которых были спрятаны вещи. Когда Копылов записывал очередные показания Скобаря, дежурный принес поступивший в райотдел ответ на посланный накануне запрос: по приметам Скобарь — профессиональный вор Николай С., бежавший из колонии, где отбывал длительный срок.

…Осмотрев изъятые в деревне вещи, Копылов разочарованно присвистнул:

— Это ведь не все. Под «дурочку» сыграть хочешь. Где остальное?

— Чего тебе еще от меня надо? — не сдавался Николай.

— Так не пойдет, — протянул Копылов. — Все надо вернуть. Где остальное? Закопал? Вон тетка-то говорит, что все штаны у тебя в опилках были, когда к ней заявился. Так где же опилки-то те?

— Да что б тебе… — побагровел Скобарь и сам полез в машину.

Через пару часов, пыхтя и ругаясь на чем свет стоит, рецидивист откапывал в куче опилок у пивзавода два чемодана, набитых золотыми изделиями и часами.

— Ну теперь все, доволен? — буркнул он, когда они с Копыловым снова сидели в кабинете.

— Не совсем. — Копылов притворно вздохнул.

— Чего еще? — настороженно уставился арестованный на сыщика.

— Беглый ты, Коля, — просто и спокойно ответил Копылов.

— Я — беглый? — Арестованный пытался даже рассмеяться. — Хе, скажи тогда, откуда и как я убежал?

— Могу, могу сказать, Коля, даже в подробностях. — Голос Копылова был спокойным и скучным. — Ты в тот день на кухне картошку чистил. Началась пурга. Ты — под проволоку, и был таков. Могу даже сказать, кто стрелял по тебе вдогонку с караульной вышки.

Тут уж Скобарь вышел из себя:

— Не будь я Скобарь, если не пришью тебя, начальник! Пусть хоть двадцать лет дадут, выйду — и тогда берегись!

— Пока ты будешь сидеть, много воды утечет, — спокойно заметил Копылов. — Да и ты, надеюсь, за ум возьмешься.

И они действительно встретились двадцать лет спустя… в больничной палате. С тяжелым сердечным приступом машина скорой помощи привезла Копылова в областную больницу. Лежал Василий Сергеевич неподвижно на спине и тоскливо смотрел в потолок, и тут в палату поступил новый больной. Скосив глаза, Копылов сумел разглядеть соседа. Профессиональная память мгновенно воскресила заснеженную Плюссу, ограбленный магазин и возле него под конвоем мужчину в валенках-чесанках…

И дивились больные: отчего это новенький все норовит услужить Копылову: то за чайком сбегает, то подушку подобьет. А в долгую бессонную ночь молча слушал Копылов исповедь своего нового соседа по палате, который, примостившись рядом, приглушенно рассказывал:

— С того раза больше к старому не возвращался… А знаешь, что подействовало? Не воспитательные беседы: совесть давно потерял. Убедился: при таких сыщиках, как ты, долго на воле не погуляешь, все равно заловите. Вон тогда в Плюссе: все чисто вроде бы сработал, один ведь орудовал, выдать было некому. Так нет же, нашли. Отсидел свое, в Псков вернулся, двое сыновей у меня сейчас, на стройке работают. Только сыновья бы не узнали о моем прошлом… Даже не верится теперь, что было со мной раньше. Вот ведь жизнь штука какая…

— Жизнь она такая, Коля, — улыбнулся в темноте Копылов. — А сыновья… Зачем им знать? У них должна быть другая жизнь. Хорошая…

Эту историю до сих пор помнят псковичи. Писала об этом местная и центральная печать.

В среде работников милиции неуловимых лесных бродяг окрестили тогда «усмынскими духами». В поисках «духов» принимали участие десятки оперативных работников. Но самая трудная часть поисков и завершение их выпали все же на долю В. С. Копылова.

Все началось со следующего донесения:

«Начальнику Псковского УВД полковнику Кузьмину. 3 октября 1960 г. от лесника Усмынского лесничества поступило сообщение, что в 78-м квартале им обнаружен бункер, в котором проживают неизвестные лица. Для проверки сообщения мною была направлена опергруппа в составе 8 человек, которая в упомянутом урочище обнаружила бункер. Неизвестные, проживающие там, не менее двух человек, при попытке задержания открыли стрельбу и скрылись в лесу. Предположительно в бункере могли скрываться бывший волостной старшина из д. Дубровки Терентий Михайлович Иванов, по деревенской кличке „Терех“, 1898 г. рождения, и его сын Владимир Иванов, 1924 г. рождения, дезертир из Советской Армии. — Поселок Кунья. 23.00. Начальник РОМ Ильин».

К донесению был приложен протокол осмотра места происшествия:

«…Я, оперуполномоченный Куньинского РОМ старший лейтенант Сапогов, осмотрев обнаруженный в лесу бункер, установил: бункер расположен в 78-м квартале лесничества, в 4,5 км от д. Комасы Крестовского сельсовета Куньинского района. Бункер вырыт на возвышенности среди обширного болота, имеет размеры 4X3 м, обнаружена плита, нары. В двух бочках с раствором квасцов замочены 4 овчины. Среди предметов обихода обнаружена красноармейская книжка на имя Владимира Терентьевича Иванова, 1924 г. рождения».

В тот же день было заведено уголовно-розыскное дело № 2196 с грифом — «Усмынские нелегалы», куда легли эти первые два документа. Возглавить проведение мероприятий по обнаружению и задержанию преступников было поручено старшему оперуполномоченному ОУРа УВД капитану Ивану Петровичу Логонскому, который немедля выехал в Кунью.

На месте удалось установить немногое. Обнаруженная в бункере красноармейская книжка позволяла предполагать, что один из скрывающихся мог быть местный житель Владимир Иванов, разыскиваемый с 1942 года как дезертир. Вторым мог быть его отец Терентий — Терех, пособник оккупантов. Было известно, что после своего назначения волостным старшиной Терех создал отряд полицейских из восьми человек, вооружил их, принимал вместе с ними участие в облавах на партизан, в сельхоззаготовках для немецкой армии. С приближением Красной Армии исчез.

После освобождения Псковщины от оккупации Тереха, а заодно и его сына, долго искали. Но никаких признаков их существования в Куньинском и других районах области не обнаружили. К тому же близких родственников Ивановых в районе не осталось, жена Тереха в начале пятидесятых годов уехала на постоянное местожительство к дочери, в город Ригу.

И вот спустя пятнадцать лет после окончания войны Ивановы, если это были они, дали о себе знать.

Если уж быть точным, «нелегалы» давали о себе знать и раньше, стоило только повнимательнее отнестись к некоторым заявлениям. Вот сейчас Логонский дотошно изучал милицейские сводки о происшествиях в районе за последние годы и не мог отрешиться от мысли, что некоторые из происшедших событий теперь можно было объяснить.

Вот, скажем, со скотного двора колхоза «Искра» пропали сразу две овцы и теленок. И еще десятки подобных краж скота, оставшихся темными. Обращало на себя внимание то обстоятельство, что почти все эти кражи ежегодно совершались в позднее осеннее время, — не похоже ли это на заготовку мяса на зиму? Колхозники отнесли пропажу скота на разбой волков, благо тех в районе за годы войны развелось множество, да и в милиции склонялись к этому. Но почему тогда не было обнаружено ни одной приметы волчьего пиршества: ни кровинки, ни шерстинки, ни рогов, ни копыт?

Но если скот еще можно как-то, с натяжкой, списать на волков, то как объяснить другие случаи? Так, у жителя деревни Гришино было украдено несколько пудов меда. Тоже волки? А кража из библиотеки восьмидесяти книг — тоже нераскрытое преступление. Или соль, таинственно исчезавшая из животноводческих ферм. Пропадали на фермах и молочные бидоны. Скот, мед, соль, бидоны — тут было о чем поразмышлять.

Искать преступников в лесу казалось безнадежным делом. Только в одном Барановском лесничестве семнадцать тысяч гектаров леса, сплошные леса по всему району, местность сильно заболочена — попробуй отыскать иголку в стогу сена.

Логонский решил выяснить, с кем из местных жителей в первую очередь могли встречаться отец и сын Ивановы. Несколько недель было потрачено на выявление тех, кого следовало проверить. Одних только дальних родственников Тереха набралось девятнадцать человек.

Теперь следовало установить: входил ли кто из них в контакт со скрывающимися.

Сотрудники Куньинского райотдела милиции приступили к выполнению разработанного плана. Оперативники действовали осмотрительно, крайне осторожно, дабы, с одной стороны, не обидеть ненароком людей незаслуженным подозрением и не спугнуть преступников, если те выходят на связь — с другой стороны.

Логонский вместе с начальником РОМ Ильиным направили в другие районы Псковской и соседние Калининскую и Смоленскую области ориентировки о возможном появлении нелегалов. Сообщались и приметы разыскиваемых: отец — среднего роста, плотного телосложения, носит седую бороду, имеет привычку скрести затылок. Сын — высокого роста, костляв, лицо смуглое, широкое, с выпирающими скулами, волосы темные. Хотя, признаться, все эти приметы — по меньшей мере пятнадцатилетней давности.

Уголовно-розыскное дело стало пополняться донесениями: проверен Д-ев, данных о его контактах с лесными обитателями не имеется, проведено наблюдение за Р-вой, связи с разыскиваемыми не установлено, проведена беседа в В-вым, жители его деревни общений с преступниками не имеют.

Одновременно велось негласное наблюдение за тремя родственниками Тереха, часто отлучавшимися из своих деревень.

Два года, не считая коротких наездов в Псков, провел Логонский в Куньинском районе. А потом он серьезно заболел и был отозван областным управлением.

15 мая 1963 года поиск «усмынских духов» возглавил майор Копылов. Начал он с изучения розыскного дела, которое к тому времени изрядно-таки распухло — более 300 документов! И чего только там не было! Спецдонесения, справки, отчеты и — сводки о продолжающихся в Куньинском районе таинственных кражах: в деревне Тетеревни пропал ягненок, в деревне Дымово исчез бычок, из библиотеки в деревне Лигово украдено 26 книг, географическая карта, патефон и 36 пластинок к нему. Но не в меньшей мере внимание Копылова привлекли сообщения иного характера. Как бы осторожно ни действовали оперативники, местному населению стало известно об интересе милиции к Тереху и его сыну и появились такие донесения.

«Жительница д. Сутеки Д. выбирала из стога сено и наступила на ногу спавшему в стоге неизвестному мужчине. Тот выматерил женщину и убежал в лес».

«Жительница д. Войлово М. пять лет назад возвращалась с сенокоса и у озера Турсы встретила мужчину, похожего по приметам на Терентия Иванова. Тот побеседовал с ней и ушел в лес».

«Возле урочища Волчья Гора в районе Страшновского Мха к пастуху В. А. Володченко подошел и попросил спичек обросший большой бородой мужчина».

А вот еще довольно-таки любопытная информация.

«10 ноября 1962 года в 14.00 со стороны дер. Страшные в сторону д. Войлово прошла подозрительная женщина, одетая в телогрейку, черную юбку, повязанная темным платком так, что были видны только нос и глаза. За плечами женщина несла корзину. Через 10 минут в том же направлении прошла вторая женщина в таком же одеянии. По фигурам обеих женщин пастух К. определил Терентия Иванова и его сына».

Попадались и более захватывающие воображение донесения.

«Жителя д. Комасы Р., собиравшего в лесу орехи, схватили 8 вооруженных мужчин, продержали в качестве заложника трое суток и отпустили».

Были сообщения и из других районов области.

«В деревне Перелазы Невельского района ночью в бане жителя В. мылись двое неизвестных».

«На большаке Глубокое — Опочка двое мужчин, вышедших из леса, гнались за колхозницей П., но той удалось убежать».

По каждому из этих сообщений была организована тщательная проверка. В результате — блеф, досужие домыслы деревенских сплетниц. Да и трудно было поверить в то, что лесные бродяги, так тщательно маскировавшиеся более полутора десятка лет, просили бы спичек или вступали в разговор с первым встречным, Тем не менее Логонский не оставлял без проверки ни один поступивший сигнал.

Но среди потока «шелухи» попадались и похожие на достоверность свидетельства. По одному из таких сообщений Копылов еще раз сам передопросил двух мальчишек-второклассников. Те чуть свет направились за ягодами и когда подходили к лесу, то на опушке в стлавшихся космах тумана вдруг увидели…

По словам ребят, вновь переживших сейчас давнишний свой испуг, в тумане проплыли два призрака, у которых вместо голов возвышались остроконечные колпаки. И еще успели заметить мальчишки, что над колпаками торчали стволы не то ружей, не то винтовок.

Вот это уже похоже на правду, несмотря на внешний мистицизм: если уж и попали в поле зрения лесные затворники, приобретшие за долгие годы звериные повадки, то вот именно так — бесшумно проплыть, проскользнуть, словно призраки, а не спать в стогах и не просить спичек у встречных. А что касается остроконечных колпаков, так напугавших ребят, то это наверняка капюшоны брезентовых плащей, что носят лесники и рабочие леспромхозов.

В том, что нелегалы продолжают скрываться на территории Куньинского района, Копылов теперь был уверен абсолютно. Об этом свидетельствовали и продолжающиеся, правда не так часто, как осенью, уже после начала розыскных мероприятий, кражи: со свинофермы в деревне Ольховатка пропал поросенок, со склада молокофермы в деревне Прихабы исчезло два молочных бидона, из библиотеки при долговицкой школе — книги.

Да, нелегалы продолжали ночные набеги из своего логова, запасались продуктами, вели свое немудреное хозяйство (молочные бидоны, выделанные овчины в том, покинутом ими, бункере), даже заботились о своем досуге (книги из библиотеки, патефон с пластинками).

Оставался неясным до конца вопрос: имелся ли у них хоть какой-то контакт с местными жителями?

Копылов видел по документам розыскного дела, что Логонский хорошо поработал в этом направлении.

Еще в январе 1961 года Логонский заслал в Усмынский сельсовет под видом столяра-шабашника сотрудника милиции из другого района, благо тот умел и плотничать, и столярничать. Копылов читал подробные письменные указания: в каких именно деревнях «столяр» должен особенно долго застрять, кого особо необходимо разговорить на нужную тему, каким образом присылать свои отчеты.

Несколько месяцев «столяр» «шабашил» в деревнях, прислушивался к разговорам, сам заводил с очередными своими хозяевами беседы — и тщетно: ни единой зацепки на нелегальную связь с лесными затворниками.

Выходило, что те сами избегают каких бы то ни было контактов и встреч с населением, полагаются только на себя.

Но так затаиться, ничем не выдать себя, не оставлять никаких следов на местах краж и ни разу не попасться «на деле»! Это было немыслимо.

Не мог тогда представить себе Копылов результатов «лесной школы», которую прошли скрывавшиеся. Они настолько натренировали свой слух, зрение и другие органы чувств, что могли находиться под землей и безошибочно отличить: заяц или лисица пробежали над землянкой; перед тем как пересечь ночью дорогу, надолго затаивались в придорожных кустах и, если вдали появлялась фигура человека, наверняка опознавали, мужчина или женщина приближаются (мужчин выдавал табачный запах); уходили на промысел с вечера и кражи совершали не менее как за 15–20 километров от своего логова. Потом целый день по очереди стояли возле землянки и напряженно слушали: нет ли погони?

В один из августовских дней 1963 года Копылов был вызван в Псков в управление.

Начальник управления полковник В. Ф. Дягилев, сменивший на этом посту В. Ф. Кузьмина, собрал у себя сотрудников ОУРа.

Он, с присущим ему юмором, открыл совещание словами:

— Породнился, видать, наш Копылов с «усмынскими духами»: и они его не трогают, и он их. Шучу, конечно, — продолжал полковник, — ты не обижайся, Василий Сергеевич, но наш розыск слишком затянулся: три года ищем — и никакого толка! Министерство наседает, в обкоме партии постоянно спрашивают, а что я могу сказать: что, дескать, Терех с сыном в болотных духов обернулись? А мне говорят: до каких пор бандиты будут вести разбой, обкрадывать государство и честных советских граждан, вызывать у людей страх и неуверенность?

Совещание было бурным и длилось несколько часов. Утвердили предложенный Копыловым план методического повального прочесывания территорий Барановского, Критивлянского и Усмынского лесничества. Общее руководство операцией возлагалось на заместителя Дягилева полковника С. М. Бадаева. Но перед началом операции решили попытаться войти самим в контакт с «духами». Для этой цели в типографии отпечатали несколько сотен листовок, текст которых гласил:

«Терентий и Владимир Ивановы! До Великой Отечественной войны вы занимались добросовестным и созидательным трудом в своем родном колхозе. По малодушию вы, Терентий, стали сотрудничать с немецкими властями, а вы, Владимир, оставили ряды Красной Армии. Испугавшись наказания, вы оба перешли на нелегальное положение. Победоносно закончилась Великая Отечественная война, и народ трудится во имя достижений своей Родины. Вам сейчас нет необходимости скрываться, по-звериному пугаться каждого шороха, обходить стороной человека.

Советское государство, руководствуясь принципами гуманизма, предоставило возможность вернуться и жить нормальной жизнью провинившимся перед ним.

7 сентября 1955 года издан Указ Президиума Верховного Совета СССР „Об амнистии советских граждан, сотрудничавших с оккупантами во время войны 1941–1945 гг.“.

Преступные действия Владимира Иванова также подпадают под Указ об амнистии от 27 марта 1953 года.

Вам обоим один выход — немедленно добровольно явиться в ближайший сельсовет или милицию и сдать оружие, после чего вам будет предоставлено право выбора местожительства и работы.

Продолжая оставаться с оружием в лесу, вы представляете опасность, и к вам будут вынуждены применить меры как к вооруженной банде.

Одумайтесь! Вам предоставлена последняя возможность стать равноправными членами советского общества!»

Все экземпляры листовок были заверены гербовой печатью.

Самолет Як-12 два дня кружил над лесными массивами Куньинского района, разбрасывая листовки в самых глухоманных местах, на лесные дороги.

В этом же самолете находился и Копылов, до боли в глазах всматривавшийся в лесные дебри. Ни дымка, ни другого какого признака человеческого обитания!

Где было знать работникам милиции, что Ивановы топили печь в землянке всего лишь раз в сутки, глубокой ночью, готовя себе пищу загодя!

С первым снегом полковник Бадаев сформировал из сотрудников милиции отряд численностью 80 человек, поставил его на лыжи и, разделив людей на пять групп, приказал прочесать несколько лесных массивов. Лыжники изо дня в день углублялись в лес, продирались сквозь сплошные заросли подлеска, внимательно оглядывали все вокруг. Тщетно! Хоть бы малейший признак человеческого существования! Опять-таки неведомо было искавшим, что с наступлением зимы нелегалы не покидали своего логова, питаясь запасенным загодя и коротая время за чтением книг из обворованных ими библиотек.

В конце декабря поиски прекратились и лыжный отряд был расформирован.

Не успокоившись, полковник Бадаев еще несколько раз облетел на вертолете весь район. Внизу, на непорочной снежной белизне, отчетливо были видны даже цепочки заячьих следов и — ни одного человеческого следа. Ни дымка, ни какого-либо предмета, свидетельствующего о присутствии человека!

В начале января 1964 года розыск был приостановлен.

Едва снег сошел, Копылов снова выехал в Кунью.

За зимние месяцы он многое обдумал и теперь ехал с конкретным планом действий.

На следующий день Усмынское лесничество оформило на работу трех новых помощников лесников. Новичкам выдали форменную одежду лесников, удостоверения личности, ружья, нехитрый инструмент. Ничто теперь не отличало этих трех от работников лесничества. Никому и в голову не могло прийти, что у новых «лесников» под брезентовыми плащами висели на ремнях автоматы.

Метр за метром Копылов и два его помощника обследовали заранее намеченные кварталы лесных угодий, осмотрели каждый подозрительный завал, бугорок, для создания видимости своей «основной» работы делали зарубки на деревьях, помечали стволы, подрубали сушняк. Ночевали на лесных кордонах или просто в шалашах.

И буквально в первые же дни Копылов каким-то шестым чувством уловил близость преступников. Ну вот, скажем, наткнулся он на заросли орешника. Орешник как орешник. Но вот к одной из орешин прислонена палка-рогулина. Назначение ее одно — пригибать ветки с плодами. Если зайдет в орешник любой добытчик со стороны, зачем ему рогулина? Подпрыгнул, ухватил ветку, гни ее донизу, сломалась — и черт с ней — еще даже легче орехи обобрать. А здесь — ни одной поломанной веточки и — эта самая рогулина. Последний болван не догадается, что тут промышляли люди с расчетом не на один ореховый сезон: какой резон бездумно губить плодовые деревца?

Или вот вышли как-то к штабелю бревен. Всяк другой может прошел бы мимо: штабель как штабель, мало ли таких в лесу, но только не Копылов — служба на границе научила осматривать все подряд. Копылов остановился, огляделся, присел с торцовой стороны бревен и давай вглядываться в просвет между ними. Если между бревнами нет ничего постороннего, то весь штабель просматривается насквозь. Так и есть: что-то зачернело на другом конце штабеля: не пропускает свет! Прошел Копылов к тому концу штабеля, пошевелил несколько комлей и — на тебе! — две не выделанные до конца овчины! Тайничок небольшенький, ясно чей. Копылов овчины не тронул, а между ними две листовки из той пачки, что с собой носил, аккуратненько так положил, и бревна на место сдвинул, и подался себе дальше, хорошо приметив место.

А когда через три дня, сделав по лесу изрядный крюк, вернулся Копылов со своими помощниками к тому же самому штабелю, то ни овчин, ни листовок на месте не обнаружили. Сработала «лесная почта»: ведь те, что забрали овчины и прихватили листовки, прекрасно поняли, для какой цели оказались здесь листовки и кто их мог оставить, Прошло две недели. Копылов добрался до лесничества, позвонил в райотдел милиции: нет, из леса никто не вышел. Ну что ж, вам же, лесным «духам», будет хуже, а мы пойдем искать дальше.

Сколько сотен лесных верст исходил в это лето Копылов со своими помощниками — одному богу известно. В каких только таежных уголках они не побывали! Уже потом, после завершения операции, Копылова по-настоящему развеселило одно донесение, поступившее в Куньинское РОМ:

«Две женщины, собиравшие в лесу ягоды, заметили издали трех мужчин с ружьями, которые вели себя подозрительно и что-то высматривали».

Вот поди же ты: выходит, не только они высматривали свое, был глаз и за ними! Вот тебе и усмынская глухомань…

Может, и «духи» не раз видели их на переходах, наблюдали за ними, а потом, петляя, уходили еще дальше или возвращались в не замеченное и пропущенное оперативниками логово? Не мог тогда знать Копылов, что в своих догадках он недалек рт истины. Только значительно позже узнает он, как однажды группа женщин, собирая чернику, набрела на одну из землянок нелегалов, а те, затаившись под землей, слышали, как одна из женщин, бренча ведром и окликая подружек, прошла прямо над их головами, так и не заметив никакого изъяна в пласте сизого мха, что плотно прикрывал лаз в землянку. Вот какую маскировку неукоснительно соблюдали «усмынские духи»!

Наступило предзимнее время. Обновился состав поисковой группы, но Копылов по-прежнему возглавлял ее.

День 2 ноября 1964 года выдался пасмурный, из низких туч того и гляди повалит снег. Пятый час группа оперативников, на этот раз из шести человек, растянувшись в цепочку, ведет прочесывание очередного лесного квартала.

Одетый, как всегда, в брезентовый плащ, колоколом торчавший на его поджарой фигуре, болотные сапоги, под плащом — автомат, Копылов медленно брел по густому осиннику, зорко осматривая все вокруг. Время шло к вечеру, хотелось есть. Надо, видимо, кончать на сегодня эту волынку, сзывать товарищей, уходить из леса, — едва подумал Копылов, как вдруг увидел впереди: медленно, словно в немом кино, приподнялся пласт мха и что-то лохматое, бесформенное полезло Наружу…

А минутой раньше, метром ниже, в подземелье, старик говорил молодому:

— Вроде бы шаги какие-то наверху.

— Да ну батя, мерещится тебе, какие там шаги! Зайцы бегают.

— Не, дай-ка гляну, — сказал старик и полез по деревянным ступенькам наверх.

«Лаз! Землянка!» — молнией обожгла мысль, и Копылов, распахнув плащ, резким движением перетянул автомат на живот. Короткая очередь разорвала лесную тишину. То бесформенное, лохматое провалилось куда-то вниз, под землю. На выстрелы, ломая кусты, сбегались товарищи Копылова.

— Окружайте! Берите шире, может быть еще запасной выход! — командовал Копылов.

Еще несколько автоматных очередей — и из лаза показался клочок газеты, нанизанный на дуло винтовки.

«Сдаются», — понял Копылов и закричал:

— По одному, без оружия — наверх, быстро!

«Начальнику ОУРа майору Куличкову. Докладываю, что 2 ноября 1964 года в 90-м квартале Усмынского лесничества мною, лейтенантом Никифоровым, старшим лейтенантом Михайловым, капитаном Яковенко, старшим лейтенантом Тюриным и лейтенантом Кузьминым задержаны Терентий и Владимир Ивановы. У них изъято две заряженные на 4 боевых патрона винтовки, по одному патрону — в патронниках. В момент задержания ранен Терентий Иванов. Раненому оказана первая медицинская помощь. Землянка взята под охрану, задержанные доставлены в Великие Луки. Прошу сообщить всем райотделам о прекращении розыска. Майор Копылов».

А неделю спустя Владимир Иванов водил по лесу работников милиции и показывал их многочисленные тайники с награбленным добром.

Целые тракторные сани потребовались, чтобы вывезти содержимое тайников: 532 кг ржи, 126 кг пшеницы, 65 кг гороха, 20 кг овса, 83 кг льносемян, 150 кг картофеля, 55 кг свеклы, 75 кг меда, 50 кг баранины, 10 кг топленого сала, 16 бутылок вина «Вермут».

Показал младший Иванов и могилу, в которой был захоронен убитый им и отцом некий Жаворонков, как и Владимир, — дезертир, примкнувший к Ивановым и заявивший однажды, на свою погибель, что намерен выйти из леса и сдаться властям.

Во время следствия Владимир Иванов пытался передать на волю для пересылки в Ригу письмо сестре:

«Дорогая-сестричка! С нами случилось то, что и должно было случиться рано или поздно. Тебе, наверно, скажут или напишут про нас, и ты захочешь приехать. Не надо сейчас, будет суд, тогда и приезжай. О нас не беспокойся, мы просто как в рай попали. Володя».

За эту операцию В. С. Копылов был награжден орденом Красной Звезды…

В этой розыскной операции не было погонь, отчаянной стрельбы и мертвых схваток. Но по захватывающему драматизму событий, напряженности поиска этот эпизод в оперативной работе Василия Сергеевича Копылова не уступал другим.

Все началось с сообщения Ленинградского уголовного розыска. При загадочных обстоятельствах исчез студент 4-го курса Ленинградского института железнодорожного транспорта — ЛИИЖТа — Игорь Ипатов. Учился парень, ходил на танцы, дружил с сокурсниками, был общителен, жизнерадостен. И вдруг в один из февральских дней 1966 года пропал.

Ленинградская милиция опросила друзей студента и установила, что тот перед своим исчезновением собирался ехать в Великие Луки.

А раз так — впрягайся, ищи пропавшего псковская милиция.

— Ничего не поделаешь, придется нам искать, — сказал, вздохнув, начальник областного отдела уголовного розыска подполковник В. С. Куличков, передавая Копылову скудную папочку с материалами, поступившими из Ленинграда.

Копылов углубился в чтение бумаг. Начал с характеристики на Ипатова. Способный студент, активист, серьезных проступков не совершал. Отмечалась неуравновешенность, повышенная возбудимость парня. Имел друзей, последний год постоянно встречался со студенткой этого же института Галей Гультяевой. Собирался ехать в Великие Луки. К материалу приобщена записка, выданная милиции студентом Янисом Виверсом. Она написана торопливым, растекающимся почерком самого Ипатова: «Еду в Великие Луки. Если поездка будет безрезультатной, то Галя расскажет, в чем дело». И внизу приписка: «Писал в здравом уме и памяти (это на всякий случай — для врачей)». На отдельном листке приметы Ипатова: высокий рост, худощав, серые глаза, нос с горбинкой, русые волосы. На верхней челюсти отсутствует передний зуб. Был одет в светло-серый костюм и темно-коричневое пальто, темную шапку.

Оторвавшись от бумаг, Копылов задумался.

Может быть, разгадка в этой записке?.. Довольно странная записка. О каком «деле» может рассказать Галя? Галя — это, видимо, та, с которой встречался Ипатов.

Копылов решил начать поиск с Ленинграда.

В студенческом общежитии ему удалось встретиться с Янисом Виверсом.

— Странно все это, — начал тот рассказ, — накануне Игорь сильно выпил. Заявился ко мне, сказал, что едет в Великие Луки, и оставил мне запечатанный конверт. Предупредил и взял с меня слово, что вскрывать пакет я могу только через четыре дня. Потом подумал и добавил: «Нет, не торопись вскрывать, мало ли где я могу задержаться».

На следующий день Игорь на занятия не явился, не появился он и в последующие дни. Мы вначале не придавали этому значения: у Игоря и раньше были пропуски занятий, да и поступки у него иногда бывают непредсказуемые. Потом я все же вскрыл пакет — и вот это странное письмо… Тут же заявили в милицию.

Галину Гультяеву опросить не удалось: уехала на побывку домой.

Из Ленинграда Копылов выехал на станцию Березайка Калининской области, где проживали родители Ипатова. В дороге нет-нет и закрадывалась мысль: а что если эта поездка — напрасный труд, сидит Игорь Ипатов в это время и чаи гоняет? Но когда Копылов переступил порог старого станционного домика и увидел печальные, словно застывшие в немом вопросе, глаза старшего Ипатова, встретившего гостя, сразу понял: младшего Ипатова дома нет. Стараясь не напугать старика, Копылов начал осторожно расспрашивать.

Последний раз Игорь приезжал домой в январе. Побыл всего два дня и засобирался в дорогу.

— Видать, зазноба призывает, — пошутил обиженный в душе скорым отъездом сына Егор Ипатович.

— Да, есть у меня подруга, отец, — признался Игорь.

И рассказал, что дружит с девушкой по имени Галина. Решили с ней пожениться.

— Ну что же, дело житейское, — одобрил отец. — Привози невесту на показ.

— Да кто его знает, — как-то неопределенно обронил Игорь и с этим уехал.

А потом написали из Ленинграда, что сын исчез.

— А может такое статься, что Игорь где-то гостит? — на всякий случай спросил Копылов.

— Да нет, мы уже всех родных и близких оповестили, — горестно вздохнул старик и протянул Копылову пачку телеграмм.

«Игоря у нас нет», — гласила одна телеграмма.

«Об Игоре нам неизвестно», — оповещала другая.

«Игорь не появлялся», — было в третьей. И так — во всех телеграммах.

Старик сжал голову руками:

— Господи, неужели Игоря уже нет в живых? — и глухо застонал.

Из Березайки Копылов направился снова в Ленинград.

Галя Гультяева уже вернулась из дома. Перед майором сидела небольшого роста чернявенькая девушка с большими карими глазами. Глаза у девушки были печальны и, казалось, вот-вот исторгнут слезы. Так и есть: при первых же словах Копылова Галя заплакала и в продолжение всего разговора всхлипывала и беспрестанно вытирала платком глаза.

С Игорем Ипатовым она знакома с 1964 года, когда тот начинал учиться в Великолукском филиале ЛИИЖТа. Потом и она поступила в этот же институт. Со второго курса Игорь перевелся в Ленинград, год они переписывались, пока и она не стала учиться в Ленинграде. Они очень любили друг друга и твердо решили создать семью. Накануне исчезновения Игоря у них произошла ссора. Игорь был нетрезв, все приставал к ней с расспросами о какой-то ее тайне. А что она могла скрывать от любимого? Да, он собирался съездить в Великие Луки к ее родителям и переговорить о женитьбе. Уехал ли он туда в тот день, она не знает. Игорь был очень неуравновешенный, от него можно было ожидать чего угодно. Вначале она думала, что это его очередной фокус: уехал куда-нибудь к знакомым, чтобы позлить ее.

У Копылова на языке вертелся еще один вопрос: о каком «деле» упоминал Игорь в своей записке, о котором должна была знать Галина? Но потом решил повременить с этим вопросом.

Не заезжая в Псков, Копылов выехал в Великие Луки. Уже на следующий день он беседовал с Галиным отцом.

Михаил Гультяев держался спокойно, уверенно. Небольшого роста, плотный, смуглый, не по годам моложавый.

Да, он знал Игоря Ипатова еще по Великим Лукам. Дочь встречалась с ним, в Ленинграде они продолжали дружить.

— Дело, видать, к свадьбе шло, — улыбаясь закончил Гультяев.

— Не за этим ли Игорь и приезжал к вам? — само по себе вырвалось у Копылова.

Он отметил, что его вопрос нисколько не смутил собеседника. Лишь чуточку сдвинув густые брови, словно припоминая, Гультяев ответил:

— За этим. Зашел к нам домой и — с порога: «Хотим с Галей пожениться!» Ну а я что? «Садись, дорогой зятек, гостем будешь». У Игоря с собой бутылка была, у меня тоже нашлась, ну и посидели, поговорили по душам. Только я ему окончательного согласия не дал, жена на работе была. Игорь сказал, что вечером зайдет, с тем и ушел, но больше не появился.

— Куда он направился от вас?

— А кто его знает. У него полгорода знакомых, дело молодое, куда-нибудь, видать, зашел… Дочка приезжала, говорила, что Игорь куда-то пропал. Задурил девке голову, а сам в бега пустился, — осуждающе заметил Гультяев.

Жена Гультяева подтвердила слова мужа: вечером Михаил рассказал ей, что заходил Игорь, просил руки дочери, муж особо не возражал. Игорь обещал еще раз зайти, но так и не пришел. Никто из опрошенных соседей даже не видел постороннего мужчину в их доме в феврале.

Копылов выехал в Псков.

— Да, наш розыск пока на нуле, — выслушав доклад Копылова, подытожил начальник УРа Куличков. — Куда же мог подеваться студент?

— Всякое могло произойти, — задумчиво ответил Копылов. — Несчастный случай с неопознанным трупом. Могли прикончить в какой-нибудь драке и спрятать тело. И наконец, Ипатов сам мог покончить с собой. Ведь накануне была ссора с Галиной, а парень он очень самолюбивый, экспансивный, все о нем так говорят.

— Но зачем тогда поездка к родителям Галины? — возразил Куличков. — Ведь, если верить Гультяеву, Игорь приехал к ним за согласием на брак. Отец не возражал, чего же тогда кончать жизнь самоубийством? Гультяев утверждает, что Игорь обещал зайти вечером и не зашел, почему, а?

— Вот-вот, — подхватил Копылов. — В самом деле: почему не пришел? А может, не мог прийти? Не идет у меня из головы этот Гультяев, Василий Степанович. Хоть тресни, не идет…

— А какие улики? — насторожился Куличков.

— А никаких! — весело ответил Копылов. — Улик нет, и все же что-то тянется к этому человеку. Вспомните хотя бы записку Ипатова. О каком «деле» знает Галина?

— Выходит, Галина чего-то недоговаривает, скрывает…

— Похоже, что так… Вот Гультяев утверждает, что он был не против брака дочери с Ипатовым. Но ведь это только слова. А может быть, за этим намечавшимся браком что-то кроется?

— Пожалуй, ты прав: рано мы отстали от Гультяева. В Великих Луках он сравнительно недавно. А где был раньше, что за человек?

Через два дня Копылов уже вышагивал под палящими лучами южного солнца по пыльным улицам станицы Рыздвянная Ставропольского края. Здесь в течение двух лет Гультяев жил со своей семьей у родственников жены.

Копылов разыскал родную сестру жены Гультяева. Та ничего интересного не сообщила, только в конце беседы вдруг обмолвилась, что, переехав на строительство Каракумского канала в город Байрам-Али, Гультяев через год приезжал в их станицу проводить свой отпуск. Приезжал с дочерью Галей.

— А жена? — спросил машинально Копылов.

— Да кто ж его знает? — вдруг почему-то смутилась загорелая толстушка украинка.

— Вы чего-то недоговариваете, — не отступал Копылов.

— Да кто же его знает, — начала было снова женщина и вдруг, словно решившись высказать давно наболевшее, возбужденно заговорила: — Мне самой, тогда не понравилось, что он приехал без Марии. А сам все с Галей и Галей… Да если бы просто так… А то и купается и загорает с ней, а потом на загривке несет ее с пляжа домой. Я однажды не выдержала и говорю: что ж ты делаешь, девке уже четырнадцать лет, скоро невеститься будет, а ты ее на руках таскаешь. Неприлично это…

— А он что?

— Обнял Галю и засмеялся: «Никому не отдам мою красавицу».

Сдерживая охватившее его волнение, Копылов спросил:

— Приезжал ли еще к вам Михаил с дочерью?

— Нет, больше не приезжал. Сестра потом писала, что Галя болела чем-то, лежала в больнице, — оборвала свой рассказ, словно запнулась, собеседница Копылова.

Через день Копылова жарило туркменское солнце… Прямо с поезда Копылов помчался в больницу Байрам-Али. Главврач-туркмен тут же разыскал медицинскую карту.

— «Прерывание беременности», — прочел он. — А-а, вспомнил, — вдруг заявил главврач. — Да, да, девочка, привез ее к нам отец, потом носил дочери конфеты, апельсины, цветы.

Взяв из больницы официальную справку, Копылов поспешил на поезд. Всю дорогу до Ленинграда его не отпускала страшная догадка: необычные отношения отца с дочерью, больница, конфеты, цветы. У кого-нибудь иного подобное могло вызвать недоумение и протест, только не у Копылова: со всяким приходилось сталкиваться в своей работе.

Приехав в Ленинград, Копылов направился в общежитие ЛИИЖТа. Теперь он следовал продуманному в дальней дороге плану. Прежде всего — осмотр опечатанных вещей Игоря Ипатова, которые он так и не удосужился просмотреть раньше. И вот в руках майора десятки девичьих писем.

«Дорогой мой Игорек, — читал Копылов слова чужой исповеди. — Если бы ты знал, как я тебя люблю…», «…боже мой, как мне тяжело бороться одной…», «…отец опять ругался, что я не нужна тебе, что ты меня обязательно бросишь…», «…он не человек, а зверь, бабушку и ту ударил…», «…лучше вообще не иметь отца, чем такого…»

«Черт побери, почему мне раньше не пришло в голову произвести осмотр вещей? — мысленно клял себя Копылов. — Не было бы этих поездок на край света. Вот она, зацепка к разгадке!» — Копылов не мог унять дрожь в руках, державших письма.

После окончания занятий Галина была приглашена в ближайший отдел милиции. Стоило Копылову упомянуть, что он побывал в Байрам-Али, как Галина залилась слезами. Дав ей успокоиться, Копылов стал тактично выспрашивать некоторые детали. Не дававшая ему эти два дня покоя догадка подтвердилась.

…Повзрослев, Галина старалась забыть ту страшную страницу своей жизни. Но отец продолжал ее преследовать. Его бесило, когда он видел дочь с Игорем Ипатовым. Он слышать не хотел об их браке. Узнал ли об этом Игорь? Да, она как-то призналась ему во всем. Игорь не отказался от своего слова, но хотел поговорить с отцом, а однажды пообещал разоблачить его. Она умоляла Игоря не делать этого, боялась мести отца.

— Где же Игорь? — в упор спросил Копылов.

— Не знаю, ничего не знаю, — твердила девушка, кусая мокрый от слез платок.

16 мая 1967 года, спустя 9 месяцев после прекращения дела, следствие было возобновлено.

Расследование дела было поручено старшему следователю областной прокуратуры Г. Д. Балдину. Оперативная группа, возглавляемая начальником УРа Куличковым, срочно выехала в Великие Луки.

Очередной допрос Гультяева. Он держится так же степенно и уверенно. Что, следствию стало известно, что он был против дружбы дочери и Ипатова? Правильно, раньше он об этом не хотел говорить, а сейчас скажет. Да ведь эта любовь настолько вскружила дочери голову, что она совсем забросила учебу. Какой отец не возмутится? Вот он и ругал ее: вначале институт закончи, а потом женихайся. Да, он поместил дочь в больницу в Байрам-Али, навещал ее, чтобы утешить: над ней надругались какие-то хулиганы. Где Игорь? Да вам же, товарищи следователи, известно, какой он был задиристый. Его не раз били в драках. Сам рассказывал как-то, что его давно преследует один местный тип за какие-то старые дела, вот, может быть, и нарвался в тот приезд в Великие Луки…

— Обыск в доме и арест Гультяева? — переспросил прокурор прибывших к нему Куличкова и Копылова. — Где гарантия, что вы на верном пути? А если произойдет осечка? С меня первого спросят за необоснованный арест.

— Мы располагаем данными: Гультяев продает дом и уезжает. Вещи уже распродал. Неспроста это: почувствовал для себя угрозу и удирает, — горячо убеждал Копылов.

— Это меняет дело, — решился прокурор.

В тот же день оперативная группа нагрянула в дом Гультяева.

— Я в жизни так тщательно не искал, — вспоминает Копылов. — Мы буквально все перевернули в доме. Искали и на подворье. Сразу за домом — болотина. Вооружившись баграми, облазили все болото. Тщетно: ни одного предмета, наводящего на след. Полезли в подвал, перекопали там землю метра на полтора. И всю выкопанную яму пропустили через пальцы. — (В розыскном деле сохранилась фотография, сделанная экспертом-криминалистом: Копылов в подвале на карточках пересыпает из руки в руку землю). — И вот в руках — не то камушек, не то какая-то косточка. Осторожно очистили от земли. Точно — кость! Быстро — на судмедэкспертизу.

Заключение эксперта: «Предъявленный предмет является фрагментом кости человека, возраст равен 18–25 годам». Гультяев был тут же арестован.

— Я сам все расскажу, только обязательно отметьте, что делаю я это добровольно, — сразу же заявил Гультяев, когда его доставили в прокуратуру.

Из приговора суда:

«…Боясь разоблачения своих прошлых преступных действий, Гультяев умышленно убил Ипатова и, заметая следы убийства, учинил жестокое глумление над трупом».

Когда Гультяева в наручниках выводили из зала суда после оглашения приговора, он, увидев дочь, бросил на нее полный лютой ненависти взгляд.

«Да, у такого не дрогнула бы рука расправиться и с родным человеком», — подумал Копылов, наблюдавший эту сцену. Из толпы людей, покидавших судебный зал, к Копылову протиснулся высокий старик. Это был Егор Ипатович Ипатов. Сжав обеими руками ладонь Копылова, старик затрясся в сдавленном рыдании и тихо произнес:

— Спасибо вам… за сына… за память о нем…

— Поощрение за это раскрытое преступление? — переспросил меня Копылов и улыбнулся. — Не было нам никакого поощрения за то дело. Обычная наша работа.

6 августа 1968 года приговор в отношении Гультяева М. И. был приведен в исполнение.

— Почему я больше всего участвовал в раскрытии убийств? — повторяет мой вопрос Копылов. — Просто в последние годы перед моей пенсией у нас в отделе наметилась определенная специализация: кто больше по кражам опыта имел, кто — по мошенническим делам. Вот Иван Петрович Лагонский: тот так и считался главным специалистом по раскручиванию «цыганских дел», цыгане его уже за своего человека считали, скольких из них он на скамью подсудимых посадил, а чтут и уважают его до сих пор. А я больше по убийствам специализировался. Да и было у нас за правило: случись что серьезное в районах — немедля едем на помощь местным коллегам. Как и в тот раз — к работникам уголовного розыска Дновского района.

В седьмом часу утра к стоявшему несколько на отшибе деревянному дому на улице Калинина города Дно уверенной походкой подошел статный майор милиции. Мельком взглянув на номер дома, он поднялся на крыльцо и постучал в дверь. Ему пришлось повторить это несколько раз, прежде чем за дверью послышался глухой старческий голос:

— Кого вам надо?

— Я из милиции! Откройте! — потребовал майор.

Дверь приоткрылась, за порогом стояла старуха в плюшевой жакетке и цветастом платке. Майор решительно надавил дверь и, отстранив женщину, вошел в дом.

— Кто в доме кроме вас? — повернулся он к остановившейся в выжидательной позе хозяйке.

— Да кому быть-то кроме меня? — ответила та. — Хозяин помер, вот одна и живу.

— Ваша фамилия Васильева, Анна Ивановна? — строго спросил майор.

— Васильева, — подтвердила старуха, и у нее начал мелко подрагивать подбородок.

Майор отогнул борт шинели и, вытащив красную книжечку, поднес ее к лицу женщины.

— Я из милиции, — снова повторил пришедший, — прибыл произвести у вас обыск.

— Обыск? — прошамкала хозяйка, и подбородок задрожал у нее сильнее. — А чего у меня обыскивать-то?

— Сейчас все и объясним, — усмехнулся майор и, подойдя к окну, сделал едва уловимое движение рукой.

Тотчас отворилась входная дверь и вошел коренастый мужчина в штатском.

— Это наш сотрудник, — небрежно бросил майор и вплотную подошел к старухе. — Ну так как, Анна Ивановна, добровольно выдадите драгоценности или нам приступать к обыску?

— Какие еще у меня драгоценности? — попятилась та.

— А митра протоиерея Голодковского, золотой крест и кое-что еще, что вы утаили от государства? — Майор снова приблизился к ней.

— Митра? — протянула старуха, и ее блеклые морщинистые щеки порозовели. — Митра, говоришь? Так ведь про нее у меня уже спрашивали. Внук моего хозяина, когда приезжал, спрашивал. Погодь, погодь. — Женщина стала пристально вглядываться в лицо майора. — Так кто же вы будете? Уж не внук ли вас подослал?

— Ну, старая! — угрожающе произнес майор и обменялся быстрым взглядом со штатским. Васильева обернулась к тому и обомлела: вместо лица на нее уставилась страшная черная маска…

На другой день, ближе к обеденному времени, женщина-почтальон поднялась на крыльцо дома Васильевой и постучала в дверь. Дверь не открыли. Машинально надавив ручку, почтальон, к своему удивлению, обнаружила, что дверь не заперта. «Чего это Анна Ивановна сегодня не закрылась?» — удивилась она, входя в темные сени. Через минуту женщина выскочила наружу, и улица огласилась ее истошными криками:

— Люди! Убили! Убили!

Из ближайших домов выбегали встревоженные соседи.

— Убили! Анну Ивановну убили! — продолжала истерично выкрикивать почтальон…

Майор Копылов, не заезжая в Дновский райотдел милиции, направился прямо на улицу Калинина. Еще издали по толпе людей он определил нужный дом. В доме Копылов застал следователя райпрокуратуры Е. И. Кураго и нескольких оперативников.

— К осмотру еще не приступали, Василий Сергеевич, — поздоровался Кураго с Копыловым.

Одного беглого взгляда было достаточно, чтобы догадаться о цели визита в этот дом неизвестных визитеров. Матрацы и подушки были вспороты и грудой валялись на полу. Карманы верхней одежды вывернуты, обои со стен сорваны. Даже четыре пчелиных улья были разбиты на мелкие части. И среди этого хаоса лежало бездыханное тело хозяйки дома.

— Что могли здесь взять? — спросил Копылов, подсаживаясь к столу, на котором одиноко маячил металлический рубль.

— Трудно сказать, — задумчиво ответил Кураго. — Здесь жил до своей смерти протоиерей Голодковский. Старуха прислуживала ему. Соседи говорят, что в доме было много старинных икон, а теперь вот… — И Кураго повел рукой в сторону голых стен.

— Кто бывал у хозяйки дома, с кем она общалась?

— Пока не знаем, надо выяснять.

Копылов Поднялся со стула, подошел к убитой, склонился над телом.

— Чем-то тяжелым ее по голове, зверский удар, — проговорил подошедший Кураго. — Вот нашли здесь. — Он протянул массивный разводной ключ. — Вряд ли этим предметом пользовалась потерпевшая, но окончательно прояснит вопрос экспертиза.

Следствие началось по обычному в таких случаях плану: установление круга знакомых, выявление подозрительных лиц из числа местных, а также очевидцев преступления. В течение трех дней следственная бригада опросила десятки людей. Прояснилось, что Васильева ни с кем особо дружбу не водила. Хотя и не на все сто процентов, но версия об убийстве кем-то из местных подтверждения не находила. Тогда кто же? И тут объявился свидетель, давший любопытные показания.

— Сижу я, это, утром у окна, — рассказывал он, — и вижу: идет по улице милиционер. Пригляделся я — вроде бы знакомый капитан из райотдела. А когда тот прошел мимо окна, я гляжу, а это майор. Я еще удивился: когда это он майора успел получить?

— Кто этот капитан или майор? — без особого интереса уточнил Копылов.

Свидетель назвал фамилию. Проверили: знакомый свидетеля пребывал в прежнем звании, майоров в райотделе не было.

— А ты говорил «майор», обознался, видать? — подзадорил свидетеля Копылов, а сам уже почувствовал, что что-то сдвинулось, забрезжило, замаячило вдали.

— Да что вы, точно, майор милиции шел, погоны на шинели я хорошо разглядел, — обиделся свидетель. — Только вот личность рассмотреть не успел, быстро тот прошел и темно еще было, показалось, что знакомый…

Этот разговор, возможно, и остался бы без последствий, не раздайся на следующий день звонок из транспортной милиции станции Дно.

— Майор! Приходи-ка к нам, тут для тебя кое-что есть, — сообщил начальник этого учреждения.

— Вот послушай, что рассказывает товарищ, — представил он Копылову железнодорожного рабочего.

— Аккурат в тот день, когда убили старуху, я дежурил, — начал рассказ путеец. — В пять часов утра с минутами прибыл в Дно пассажирский из Ленинграда. Народу сошло мало, и я как-то сразу обратил внимание на двух мужчин с чемоданами, прибывших этим поездом. Один — высокий, второй — пониже, коренастый. Зашли они в вокзал, и я потерял их из вида. А минут через тридцать гляжу: выходят те двое, тот, что высокий, — в милицейской шинели, на погонах майорские звезды. Маленько удивило меня это, а потом подумал, что сотрудники милиции какое-то задание выполняют, отсюда и переодевание это.

— Куда те двое направлялись? — спросил Копылов.

— В город пошли. А куда именно — не видел.

— Ну, что вы об этом скажете? — спросил Копылов у Кураго, когда они встретились. — Кто этот майор милиции?

— Старуха — все знавшие об этом говорят — чужому человеку ни за что бы не открыла, — задумчиво произнес Кураго. — Выходит, что впустить в дом она могла или хорошо знакомого, или…

— Милиционера? — подсказал Копылов.

— Точно! Наверняка так! — улыбнулся Кураго.

— Ну что ж, будем искать милиционера.

Одна из соседок убитой Васильевой вдруг вспомнила, что года за два перед этим к той приезжал из Ленинграда внук протоирея. Узнав о смерти деда, он прикатил в Дно на черной «Волге». Со слов Васильевой, внук претендовал на часть наследства. Получил ли он что-нибудь — Васильева об этом умолчала. Приезжавшего внука никто не видел.

«А может быть, внук? — размышлял Копылов. — Среди тех двоих его не было: старуха ведь знала его в лицо, да и зачем был нужен тот маскарад с милицейской шинелью? Но не исключено, что внук навел на дело своих дружков».

Первым же поездом Копылов выехал в Ленинград. В прошлые свои поездки он перезнакомился здесь с половиной сотрудников ОУРа и поэтому сразу же получил себе двух помощников.

— Фамилия умершего священника была Голодковский, а вдруг и внук носит эту же фамилию? Что если поискать? — предложил Копылов.

— А это мы сейчас проверим по картотеке, — согласился один из его помощников.

Вернулся он быстро и принес целую папку подшитых документов.

— Есть такой — Голодковский. — Сотрудник положил перед Копыловым папку.

Тот быстро стал перелистывать документы.

«Голодковский Вячеслав Васильевич, 1937 года рождения, трижды судимый, — читал Копылов, — отец — Василий Михайлович».

Он оторвался от бумаг: все совпадает, ведь умершего протоирея звали Михаил Иванович, выходит, что Вячеслав — действительно внук священника.

— Мне знаком этот Голодковский, — глянув в документы, сказал один из помощников Копылова. — Вячеслав — первостатейный мошенник, каких только жульнических операций он не проворачивал! Занимался даже подпольной штамповкой звезды Сиона и пытался сбывать эти значки еврейским религиозным общинам.

— Как его найти? — спросил Копылов.

— Мы бы сами с удовольствием на него глянули, — засмеялся помощник Василия Сергеевича.

Теперь все усилия оперативной группы были направлены на розыск внука протоирея. Голодковский где-то гулял по Ленинграду, но постоянного пристанища не имел.

— Двух ночей подряд он в одном месте не спит, — обронил в разговоре с оперативниками один из бывших дружков Голодковского.

— Мы забыли про французскую поговорку: в таких случаях надо искать женщину, — полушутливо предложил один из помощников Копылова…

Вера Р. давно порвала с Голодковским, но рассказала много интересного про своего бывшего знакомого.

— Жулик он законченный, — убежденно заявила она, — но на «мокрое» дело вряд ли пойдет, Строит из себя интеллигента, подчеркивает свое чистоплюйство. Среди своих имеет кличку «Граф». Любит чуть ли не каждый день менять сорочки, постельное белье, даже сам сдает его в прачечную.

— А что если нам прачечные проверить? — неуверенно предложил Копылов своим помощникам.

— Да ты что! — взмолились те. — Ты знаешь, сколько в Ленинграде прачечных? Миллионы квитанций!

И все же пришли к соглашению: проверить прачечные. В седьмой по счету наткнулись на квитанцию «Голодковский В. В. Срок получения белья — 26 мая 1970 г.». Копылов записал адрес сдатчика белья, хотя и понимал, что тот вымышленный. На всякий случай проверили: и дома такого, какой значился на указанной в квитанции улице, не оказалось.

26 мая с раннего утра возле прачечной устроили засаду. Голодковский появился перед самым обедом. Оперативники сверились с фотографиями: тот же широкий лоб, утолщенный книзу нос. Голодковский сложил в принесенную с собой сумку белье, поцеловал руку смутившейся молоденькой приемщице и двинулся к выходу.

— А мы вас ждем, Граф, — тихо проговорил Копылов, выходя навстречу.

На вторые сутки после задержания Голодковский пытался передать на волю две записки. В одной он просил некую Родионову уничтожить милицейскую шинель, в другой умолял А. И. Мельцера побыстрее сбыть иконы. 31 мая 1970 года на квартире Мельцера было обнаружено 26 древних икон. В тот же день из квартиры Родионовой была изъята милицейская шинель с погонами майора. Узнав об этом, Голодковский заговорил и выдал своих соучастников: неоднократно судимых Ю. М. Воронова, 1929 года рождения, и Г. А. Майорова, 1934 года рождения. Двух последних удалось быстро найти и арестовать.

— Я к «мокрухе» непричастен! — без конца твердил на допросах Голодковский.

По его показаниям все выглядело следующим образом.

Узнав о смерти деда, Голодковский поехал в Дно и, встретившись со старушкой, прислуживавшей священнику, потребовал свою долю наследства. Та заявила об отсутствии такового. Голодковскому пришлось уехать ни с чем, но в доме деда он увидел множество икон. В один из дней своего безденежья он вспомнил об иконах и предложил Майорову и Воронову «потрясти» старуху. Разработав план ограбления, они выкрали из милицейского общежития шинель, купили в магазине Военторга майорские погоны. Голодковский набросал план расположения дедовского дома и остался ждать в Ленинграде. Воронов и Майоров выехали в Дно.

— В мои планы не входило убийство, — убеждал Голодковский. — На худой конец Воронов, надев на лицо маску из чулка, должен был напугать хозяйку.

Вернувшиеся из Дно Майоров и Воронов сообщили, что старуха их разоблачила и они ее убили. В доме нашли 46 рублей и иконы. Предполагаемых драгоценностей не оказалось.

— Кто был в милицейской шинели?

— Майоров, — ответил арестованный. — В туалете на станции Дно он переоделся в милицейское обмундирование и первым вошел в дом к старушке. За ним следовал Воронов.

— А удостоверение личности работника милиции где взяли?

— Не было никакого удостоверения, — хмыкнул Голодковский. — Для старухи сошло и зеркальце в красной обложке.

Всех троих арестованных под усиленным конвоем доставили в Псков для предания суду.

До сих пор хранятся у Василия Сергеевича Копылова дневники его оперативной работы. Изо дня в день, из года в год велись эти записи. Короткие, лаконичные, предельно будничные, они в то же время фиксировали бурные, зачастую трагические события, сложнейшие переплетения человеческих судеб, страстей.

Вот, например, такая запись.

«С 2 по 22.12.68 г. — выезды в Ленинград по делу Торбенка». Больше ничего. Но за этой короткой фразой — длительная и кропотливая розыскная работа.

В один из дней июля, ранним утром, на окраине Пустошки, на самом въезде в город, был обнаружен труп молодого мужчины. Сбежавшись к месту трагедии, жители ближайших домов без труда опознали его. Убитым оказался студент последнего курса института Торбенок, приехавший на каникулы к матери. Был вечером на танцах, возвращался домой и не дошел до него каких-то десяток метров. Когда Копылов прибыл в Пустошку, работники местного уголовного розыска заканчивали опрос соседей, друзей, посетителей танцевального вечера: нет, не было у парня врагов среди местных. Тогда кто? Чья же тогда жестокая рука выпустила в парня заряд картечи?

Ознакомившись с протоколом места обнаружения трупа, Копылов обратил внимание на одну деталь, оставшуюся не замеченной другими: невдалеке от убитого на асфальте шоссе были обнаружены осколки автомобильного стекла. Откуда они? Аварий на этом участке дороги не зафиксировано. «Какое отношение имеют битые стекла к ружейному выстрелу?» — отмахивались местные оперативники. А у Копылова эти стекла — гвоздем в голове. Дорога — стекла — и рядом труп! Нет, рассуждал Копылов, здесь что-то есть. Но даже если допустить, что между всем этим нет никакой причинной связи, то возникает и напрашивается другое: труп-то у самой дороги Ленинград — Киев, днем и ночью следуют по ней десятки машин. А вдруг кто из проезжих был очевидцем разыгравшейся здесь драмы?

И полетели во все стороны телефонные запросы: установить шоферов, проезжавших той ночью Пустошку. И надо же быть такому везению, в самое короткое время удалось разыскать шофера из Великих Лук, который в тот злополучный вечер проезжал через Пустошку.

Копылов сам его допросил.

— Подъезжаю я, это, к Пустошке, — рассказывал свидетель, — и вижу стоящую на дороге «Волгу», а рядом — какие-то люди. Руками машут, о чем-то промеж собой спорят. Притормозил я, высунулся в окошко. Вижу — ничего серьезного, и поехал дальше.

— Какого цвета была «Волга»? Ее номер? — спросил Копылов, отметив про себя, что названное свидетелем место остановки «Волги» — как раз там, где оказались труп, битые стекла.

— Цвет вроде бы белый, — не очень уверенно ответил шофер. — А вот номер не помню. На номерном знаке была буква «М». Точно — «М», попал номерной знак на миг в свет моих фар, и эта буква застряла у меня в памяти, а номер не успел разглядеть.

— Буква «М», говорите… А где, в начале или в конце сочетания букв: «МИ», «МН» или «ЛЕМ», «ЛОМ»?

— А черт его знает, — смущенно хмыкнул свидетель. — Помню, что была буква «М», а где: спереди или сзади — не скажу…

— Лиц людей возле «Волги» не разглядели?

— Да нет, где там… Темно уже было, да я же не останавливался, притормозил только. Лиц не разглядел, только вот, — внезапно оживился шофер, — мельком заметил, что в салоне «Волги», за задним сиденьем, на полке, яблоки были навалены. Много яблок, и все — крупные. Я еще подумал: не иначе, как с юга везут, у нас в эту пору таких яблок не сыщешь.

Других подробностей свидетель не привел.

— Вот что, ребятки, — собрав оперативников, начал Копылов, — побежали-ка все по домам: надо искать свидетелей. Сомнений нет: стрелял кто-то из той «Волги». Не может быть такого, чтобы выстрел не был кем-то услышан…

К вечеру молоденький лейтенант милиции привел в райотдел двух зареванных, перепуганных мальчишек.

— Вот они, «стрелки», — довольно доложил он. — Это они разбили стекло у «Волги» на том самом месте.

Успокоив ребят, Копылов приступил к допросу.

В тот день мальчишки решили поупражняться в стрельбе из рогаток. Пуляли вначале по воробьям и воронам, а потом залегли в придорожных кустах и стали выцеливать проносившиеся мимо машины. Стреляли камнями по бортам грузовиков, а когда стемнело, пульнули и по легковушке. Камень угодил в боковое стекло. Раздался звон разбитого стекла, и машина остановилась.

— Мы уже хотели бежать, как вдруг увидели, что мимо машины прошел тот дяденька, которого убили, — размазывая по щекам грязные потеки от слез, рассказывал один из сорванцов. — Из машины выскочили два дяденьки, схватили того дяденьку и стали кричать, что он разбил им стекло. Тот дяденька отпирался и хотел бежать. Тогда один дяденька полез в машину, что-то вытащил, и сразу бабахнуло… Мы с Витькой побежали в разные стороны…

Ребята смогли только добавить, что машина была «Волга» белого цвета.

Копылов мысленно набросал такую схему происшествия: мальчишки разбили стекло, рядом случайно оказался Торбенок, его заподозрили ехавшие в «Волге», Торбенок пустился бежать, и вслед — выстрел! «Неужели из-за разбитого стекла они могли пойти на такое?» — задавал себе вопрос Копылов и не находил ответа.

Вернувшись в Псков, Василий Сергеевич представил руководству УВД собранный материал.

— Мне кажется, что нам следует «танцевать» от яблок, — убеждал он своих собеседников. — Свидетель-шофер отметил, что яблоки в салоне «Волги» были крупные, таких у нас в июле не сыщешь… Выходит, что везли с юга. Вопрос — куда? «Волга» шла в сторону Пскова, но номерной знак на ней не псковский. Свидетель запомнил лишь только букву «М». К сожалению, он не помнит места расположения буквы. К какой же области приписана машина: Московской, Мурманской, какой другой? «МОС», «МЕН», а может быть: «ЛОМ», «ЛИМ», «ЛЕМ»? Последние — ленинградские номера. У меня почему-то ощущение, что «Волга» из Ленинграда. Ленинградцы в большинстве своем и едут по этой трассе с юга. Начинать надо с Ленинграда…

— Кроме твоей интуиции, Сергеич, не густо, — задумчиво произнес полковник, начальник управления. — Интуиция, говоришь… Что ж, интуиция оперативника, да еще такого, как майор Копылов, вещь немаловажная, — улыбнулся полковник. — Не возражаю, Василий Сергеевич, начинай с Ленинграда. Однако вначале надо проверить: не ремонтировали ли стекло «Волги» в псковских мастерских?

Три дня, потраченных на проверку автопарков Пскова и ближайших районов, ничего не дали: «Волгу» с разбитым стеклом не видели. Неожиданно в управление заявился свидетель — тот самый великолукский шофер.

— Не дает мне покоя то убийство в Пустошке, — смущенно объяснил он цель своего визита. — Вроде и я причастен к делу. Нет дня, чтобы я не вспоминал ту встречу с «Волгой». И знаете, что у меня всплыло в памяти: когда я, проезжая мимо «Волги», осветил ее фарами, в салоне вроде бы мелькнули головы женщины и ребенка, похоже — девочки. Ручаться не могу — за рабочую смену столько всего мелькает перед глазами, но в «Волге» еще кто-то сидел…

По дороге в Ленинград Копылов размышлял: если прав свидетель, то убийство произошло на глазах по крайней мере трех человек, а это уже обнадеживает: чем больше очевидцев, тем большая вероятность утечки информации от них. Но вот только как эту утечку «запеленговать».

В Ленинградском уголовном розыске Копылову выделили в помощь двух сотрудников. Втроем они засели за картотеку ГАИ: предстояло отобрать все «Волги» светлого цвета. Одновременно было дано задание проверить мастерские и автохозяйства на предмет выявления случаев ремонта стекол или перекраски легковых машин.

Картотека дала… 10 тысяч «Волг» светлого цвета. К проверке машин подключился весь аппарат ГАИ. Сам Копылов обошел более ста владельцев. Каких только не было встреч! Но результатов они не дали…

И тогда решено было обратиться к жителям Ленинграда через газету. Объявление составили так, чтобы уйти от казенных милицейских фраз. Теперь оставалось только ждать… Прошла неделя, и вдруг звонок: «Майор, к тебе посетительница!» Знакомый холодок в груди: «А вдруг удача?»

Пришедшая — средних лет женщина — удобно расположилась на стуле, вынула из сумочки и положила на стол газету «Смена».

— Я вот по этой заметке в газете, — спокойно глядя Копылову в глаза, сказала она.

— Слушаю вас внимательно, — внутренне подобрался майор.

— Понимаете, какое дело, — продолжала посетительница. — Я, может быть, и не пришла бы к вам, тем более что и муж меня ругал: чего ты, мол, не в свое дело встреваешь? Но вот как прочитала, что несчастная мать того паренька слезами обливается, — места себе не нахожу. Ведь мы, женщины, душевнее вас, мужчин. Уж больно меня горе той матери тронуло.

Помолчав, словно собираясь с мыслями, женщина продолжала:

— Когда я вычитала в сообщении о яблоках в машине и о женщине с ребенком, меня будто током ударило: а не те ли самые эти люди?

Копылов почувствовал, как холодок достиг пальцев рук и те мелко задрожали в нетерпеливом ожидании и предчувствии.

— Я живу в коммунальной квартире, — продолжала рассказывать женщина, — и к соседям аккурат в июле приехали гости из Минска. Прикатили на своей «Волге»…

«Минск»! «Волга»! «М», буква «М» — вот она откуда! — запульсировало у Копылова в мозгу. «Цвет „Волги“, номерной знак?» — уже срывался у него нетерпеливый вопрос, но он сдержал себя.

— Прикатили они, значит, на своей «Волге», — продолжала посетительница, — первые три дня ходили по квартире какие-то расстроенные. А потом — ничего, повеселели. Ну ладно, это к делу не относится. Не понравились мне соседские гости почему-то сразу. Привезли с собой уйму яблок, спелые такие, а дочке моей хоть бы яблочко дали. Ну да ладно, это к делу не относится.

«Относится, относится, дорогая ты моя свидетельница!» — хотелось крикнуть Копылову.

— Уж потом, когда они уехали в свой Минск и появилась ваша заметка в газете, вспомнила: делаю я уборку в квартире, стала мыть в чулане, он у нас общий, гляжу — под старыми половиками, в углу, что-то завернутое лежит. Развернула, а там — ружье! Раньше у нас в квартире никакого ружья не было.

— Сколько гостей было? — перебил, не выдержав, Копылов.

— Четверо: двое мужчин, женщина и девочка…

«Они! Сомнений никаких: те самые, с „Волги“!» — мысленно поздравлял себя Копылов.

Все остальное: выезд в Минск, закрепление доказательств — было уже, как говорится, делом техники.

— Интуиция твоя, что потянула в Ленинград, не подвела, оказывается, — пожимая руку Копылову и поздравляя с раскрытием преступления, улыбнулся начальник УВД.

Вот что стояло за той короткой и лаконичной записью в дневнике майора Копылова.