По пути Синдбада

Глава 3. «Зеленые рубашки»

В середине декабря 1979 года корабль, окрашенный в ядовито зеленый цвет, с претенциозным названием «Мухаммед Али», перевозивший мой груз из Индии, бросил якорь в гавани Сура. Я поспешил на судно, воспользовавшись услугами патрульного катера. Поднявшись на палубу, видно, не мытую ни разу во время рейса, я увидел толпу матросов, выражение лиц которых не предвещало мне ничего хорошего. За спинами матросов стоял мой человек, явно собиравшийся что-то мне сообщить. Один из матросов, похожий на беглого каторжника, сказал мне, что на судне, в связи с отсутствием капитана, за старшего третий сын владельца «Мухаммеда Али», а корабль привел в Оман первый помощник. Мои опасения возросли: видно, что-то случилось с грузом, а спросить будет не с кого. Между тем какой-то матрос отправился за третьим сыном судовладельца — за тем, кто был на судне «за старшего». Вскоре на палубу, позевывая и протирая заспанные глаза, поднялся молодой человек лет двадцати пяти, но уже успевший набрать избыточный вес: его живот под разошедшейся на груди цветистой рубашкой нависал над брючным ремнем. Подойдя ко мне, он гнусавым плаксивым голосом стал рассказывать о трудностях совершенного перехода через Аравийское море. По его словам, корабль попал в чудовищный шторм и едва не пошел ко дну; рейс продлился дольше, чем ожидалось, что принесло лишь одни убытки, и потому мне следует их покрыть. Но эти стенания оказались только прелюдией к сообщению, которое меня потрясло. Плаксивый молодой человек рассказал о конфликте с докерами, повысившими без вразумительных объяснений плату на погрузочные работы, что привело к досадным последствиям: часть лесоматериала не погрузили. Рассказ был шит белыми нитками. Мне представилось очевидным, что судовладелец специально распорядился не брать на борт груз в полном объеме, чтобы совершить дополнительный и, вне всякого сомнения, прибыльный рейс. Я объяснил ситуацию офицеру полиции, закончив свою речь такими словами:

— Эти люди обманывают не только меня, но и ваше правительство, заинтересованное в проекте, который я собираюсь осуществить.

— Мы арестуем этот корабль, — последовало в ответ. — Передайте этому парню, — офицер показал на старшего, — чтобы судно не выходило из гавани. А вы заберите у этих людей их паспорта и дайте мне знать, когда сочтете возможным отпустить судно.

«Мухаммед Али» простоял в гавани Сура около трех недель. Мой человек, островитянин с Миникоя, конечно, сошел на берег и сразу же мне рассказал об истинном положении дел. Весь груз не взяли на борт специально — вероятно, по наущению судовладельца. Докеры в этом не виноваты, они исправно выполняли свои обязанности, а вот экипаж гнул свою линию. Матросы заполнили грузом трюм, а палубу — лишь частично. Могли бы взять на борт и весь груз — места хватало. Островитянин протестовал, настаивал на своем, но ничего не добился. В море ему угрожали смертью, если он расскажет мне правду. Он ночевал на палубе, и однажды ночью палубный груз непостижимым образом сдвинулся с места, и его ушибло бревном. Он был уверен, что на обратном пути его выкинут за борт в отместку за то, что он рассказал мне правду, и потому слезно просил меня не возвращать его на корабль.

Я отправил островитянина на Миникой самолетом, поквитавшись за его страдания тем, что не отпустил судно даже после его разгрузки. «Мухаммед Али» предпринял попытку бежать. Однажды ночью в ветреную погоду корабль бесшумно ушел из гавани, но только недалеко. Его догнал вертолет и, угрожающе зависнув над беглецом, заставил судно вернуться в гавань. Но в конце концов мне пришлось отпустить корабль, и я нисколько не сомневаюсь, что его и дальше стали использовать для обмана незадачливых фрахтователей.

Незадолго до Рождества в Сур прилетели сборщики кораблей, все, как один, в купленных мною в Индии зеленых рубашках. Министерство национального наследия и культуры предоставило в мое распоряжение большой дом, который стал нашим общим жилищем на восемь месяцев. Это был настоящий особняк, построенный два века назад богатым сурским купцом. Обитая железом двустворчатая парадная дверь вела в большой внутренний двор, покрытый коралловыми окатышами, приятно шуршавшими под ногами. В стенах дома, выходивших во двор, утопало несколько ниш с размещенными в них дверьми, которые вели в комнаты первого этажа, а комнат этих было не счесть. Одни, большие, вполне подошли для общественных спален и кладовых (так, нашлось длинное прохладное помещение для хранения пятидесяти тысяч оболочек кокосов). В комнатах поменьше я поселил бригадиров, а другие отвел под кухню и подсобные помещения (в одном из которых мы устроили кузницу). В доме даже нашлась комната с дренажом — несомненно, когда-то в ней размещалась прачечная. Послужит и нам!

На второй этаж со двора вела лестница. Наверху располагались четыре комнаты, в которых раньше жили владельцы особняка. К каждой примыкало по комнатушке — прежде ванные или кухни. Второй этаж занял я. В доме, благодаря трехфутовым стенам, даже в жаркие дни стояла прохлада; в окна, обращенные в сторону моря, задувал ласковый ветерок. Из этих окон открывался вид на лагуну, и я нередко видел, как неподалеку от берега в ее тепловатых водах греются черепахи. Из окон, выходивших на противоположную сторону, открывался совсем другой, но не менее привлекательный вид. Передний план занимал полуразрушенный форт, за ним располагались холмы, отделявшие Сур от Вахибской пустыни. Когда солнце опускалось за горизонт, холмы окрашивались в пурпур.

Когда я впервые осматривал этот дом, он был грязным, запущенным: паутина на потолке и стенах, в комнатах — груды мусора, а по двору прохаживалась чья-то корова. «Зеленые рубашки» (так я про себя называл рабочих) привели дом в порядок за десять дней. Они выгребли из дома весь мусор, побелили стены, как изнутри, так и снаружи (на что ушло три четверти тонны белильной извести), отчистили парадную дверь. Нам привезли четыре грузовика коралловой крошки, и устлали ею двор, обновив разрушенное покрытие. В спальнях установили железные кровати, присланные нам Дарамси. У себя наверху я расстелил на полу ковры, а вдоль стен разложил подушки, придав таким образом помещению восточный колорит. Нам достался прекрасный дом, и было приятно пробудить его от длительной спячки и вновь придать ему жилой вид.

Когда работы по благоустройству были завершены, я устроил небольшой праздник. В тот вечер мои люди, походя на слетевшихся светляков, ходили под бархатным южным небом по внутреннему двору, развешивая на стенах штормовые фонари. Единственный яркий свет лился из открытого помещения, в которых нанятые мною индийские повара готовили курицу под соусом карри. Свет этот выхватывал в противоположной стене несколько ниш, придавая им особую выразительность. Тишина теплого вечера нарушалась лишь приглушенными разговорами да шуршанием необычного гравия, когда кто-нибудь проходил по двору.

Наш дом имел еще одно преимущество: он находился неподалеку от места, намеченного мною для строительства корабля. Собственно, близость эта была относительной: до работы недалеко, а вот улизнуть днем с работы, чтобы поспать, и проделать незамеченным путь до дома было довольно трудно. Место это представляло собой пригорок на берегу. Поначалу, прежде чем сделать окончательный выбор, я нашел три, на мой взгляд, подходящих места для строительства корабля и был не очень-то удивлен, когда мне рассказали, что именно в этих местах строили корабли в прежние времена. Выбранная мною площадка, правда, имела и недостаток: ее затопляло во время высоких весенних приливов. В прошлом для корабельщиков это значения не имело: они просто прекращали работу и ждали, когда приливы пойдут на убыль. Однако я прервать работу не мог — мне требовалось построить корабль к дням оманского национального праздника, который отмечается в ноябре. Выход из положения я нашел: место, на котором я собирался строить корабль, следовало немного поднять над уровнем моря, для чего требовалась метровая насыпь.

Оказалось, что в случае острой необходимости вопросы в Омане решаются быстро и эффективно. Разрешение на возведение насыпи столичные власти, к которым я обратился, дали без волокиты. Затем я обратился в строительную компанию, и она с готовностью взялась выполнить мой заказ — возвести в нужном мне месте насыпь. Менеджер, с которым я разговаривал, произведя недолгий расчет, сообщил, что для возведения насыпи потребуется 300 тонн гравия. Но эти заботы взяла на себя компания. От меня требовалось одно: огородить колышками площадку. В заключение разговора меня твердо заверили, что работы начнутся через три дня.

Надо сказать, что посередине площадки, выбранной мной для строительства корабля, находилось небольшое непрезентабельное строение, фанерная будка, на стенах которой красовалась реклама прохладительного напитка. Эта будка принадлежала двум местным механикам, занимавшимся ремонтом лодочных двигателей. Здесь они хранили сваленный в кучу ржавый инструмент, сломанные части различных двигателей, канистры с машинным маслом и всевозможную ветошь. Земля, на которой стояло это строение, была государственной, и я попросил механиков передвинуть ее в другое место. К моему удивлению, спорить они не стали и, посовещавшись между собой, сообщили, что передвинут будку на следующий день. На следующий день, когда я вечером пришел на площадку, будка стояла на том же месте. Я нашел одного из механиков. Тот сослался на случившиеся непредвиденные дела и пообещал передвинуть их сараюшку опять-таки на следующий день. Но положение снова не изменилось. Когда я утром пришел на площадку, механики сидели около фанерной стены, греясь на солнце и дымя сигаретами. Я им сказал, что вот-вот приедут грузовики с гравием, а их будка стоит посередине площадки, на которой должны начаться строительные работы. К моему сообщению они отнеслись скептически, видно, решив, что ничего так быстро не делается.

Я пошел к себе завтракать, а когда часом позже вернулся, то увидел рядом с площадкой приехавший грузовик, такой огромный и высокий, что сидевший в его кабине водитель казался куклой. Двигатель огромной машины так тарахтел, что будка, стоявшая на площадке, казалось, содрогалась от ужаса и была готова разрушиться сама по себе. Рядом с площадкой высилась огромная куча гравия, исторгнувшая облако пыли. Рядом, разинув рты и вытаращив глаза, видно, от непомерного удивления, стояли растерянные механики, водя по сторонам бессмысленным, мутным взглядом. Увидев меня, они немного пришли в себя и стали просить в два голоса, чтобы приостановили работы. Они пообещали тотчас заняться будкой, правда, спросив, не появится ли на стройке подъемный кран. Услышав неблагоприятный ответ, они снова заголосили. Тем временем к месту стройки подъехали два новых грузовика с гравием. Механики вконец растерялись. Один из них сорвал с головы тюрбан, бросил его на землю и стал дубасить себя руками по темени. Я спросил: может быть, им помочь? Механики, не веря своим ушам, согласились, рассыпавшись в благодарностях, которым я с трудом положил конец.

Я дал знак «зеленым рубашкам», стоявшим невдалеке и с интересом взиравшим на незадачливых несчастных механиков. «Зеленые рубашки» бросились в будку и, уподобившись муравьям, спасающим яйца из разворошенного муравейника, принялись выносить из строения вещи механиков. Затем двое рабочих кузнечными молотами снесли с будки железную крышу, после чего последовали удары по стенам будки, и она развалилась, как карточный домик. Когда вытащили боковые столбы, будки как не бывало. На всю работу ушло двадцать минут.

Огромные грузовики, груженные гравием, подъезжали к площадке один за другим, оглашая воздух шумом моторов. Появившийся бульдозер начал разравнивать и уплотнять гравий. Через четыре часа бульдозер, закончив эту работу, осторожно сполз с насыпи и направился к берегу, чтобы подтащить и поднять на строительную площадку заготовку из айни, которой предстояло стать килем моего корабля. Когда строительная площадка была готова, а киль поднят на насыпь, «зеленые рубашки» взялись за работу, следуя моим указаниям. В те дни ко мне приклеилось прозвище — мистер Аль-ом (мистер Сегодня), ибо когда меня спрашивали о сроке выполнения какой-либо работы, я отвечал: сегодня. Работа спорилась, и я был доволен. Не остались в накладе и незадачливые механики. Их отчаяние сменилось радостью, и теперь, увидев меня, они широко улыбались. Да и как им было не радоваться: «зеленые рубашки» не только собрали заново их злосчастную будку (всего лишь в трехстах ярдах от того места, где она пребывала раньше), но и, воспользовавшись гравием, установили ее на высокой платформе, так что отныне ей не грозили приливы.

Сооружение площадки для строительства корабля было завершено к новому 1980 году, и я посчитал это лучшим новогодним подарком, который мне только можно было преподнести. После того как пятидесятидвухфутовую заготовку для киля уложили на деревянные блоки, Худайд, кораблестроитель из Сура, снова работавший вместе со мной, спросил у меня, нельзя ли принести в жертву богу козла, чтобы кораблю, когда он будет построен и спущен на воду, сопутствовала удача. О таком обычае я не слышал, зато знал о другом поверье, связанном со строительством кораблей. В некоторых арабских общинах считается, что если бесплодная женщина перепрыгнет через киль, идущий на строительство корабля, то она обретет способность зачать ребенка. Я рассказал об этом поверье Худайду. Он ужаснулся и с неподдельным волнением сообщил, что женщин вообще нельзя допускать на стройку, ибо они наведут на корабль порчу. В эту, на мой взгляд, небылицу, видно, верил не только Худайд, но и другие строители, ибо на ночь на стройплощадке стал оставаться страж, которому, негласно от меня, поручили не подпускать к стройке женщин. На следующий день у бедуинов купили козла, и несчастное животное принесли в жертву. Его кровью обмазали киль, а мясо пошло рабочим на ужин.

В один из тех дней я пригласил Худайда и двух других судосборщиков рассмотреть вместе со мной рабочие чертежи корабля, выполненные Колином Мьюди. Конечно, мне было известно, что приглашенные мною люди при строительстве кораблей никогда чертежами не пользовались, а руководствовались только собственным опытом. Но этот опыт они накопили, строя бумы, оснащенные двигателем, а парусные бумы им строить не приходилось. Колин Мьюди, разумеется, сделал чертежи парусника, руководствуясь материалами, которые я ему подобрал, покопавшись в различных библиотеках, а также практическими советами, которые я смог ему дать после осмотра на побережье Аравийского моря сохранившихся сшивных кораблей.

Когда мы изучали выполненную Колином Мьюди документацию, выяснилось, к моему немалому удивлению, что один из кораблестроителей прекрасно читает рабочие чертежи. Этого человека звали Мухаммед Исмаил, он был с Миникоя, где Али Маникфан набирал рабочую силу. Еще перед тем как отправиться на Лаккадивские острова за рабочими, Али пообещал привезти в Сур Исмаила, отца Мухаммеда, охарактеризовав этого человека как умелого судосборщика. Мне нужен был бригадир судосборщиков, и Исмаил, по словам Али, вполне для этого подходил. Исмаил приехал в Сур с сыном и, представляя мне Мухаммеда, с гордостью сообщил, что сын превзошел в мастерстве отца. Мухаммед, которому было около сорока, действительно оказался знающим, опытным судосборщиком, сумевшим уже в первые дни завоевать авторитет у остальных зеленых рубашек. Мне он также нравился тем, что неизменно стремился к совершенству в работе — к работе без единой помарки. Так, он заметил на киле миниатюрную выпуклость, которую я с трудом разглядел лишь после того, как мне ее показали. По разумению Мухаммеда, эту выпуклость следовало убрать. По его распоряжению четверо «зеленых рубашек» выкопали под забракованной частью киля изрядную яму, скатили в нее валун и, используя этот камень как точку опоры, обвязали киль тросом, а затем, натягивая его с помощью подручного инструмента, добились того, что выпуклость сгладилась.

Мухаммед принимал участие и в решении куда более сложных проблем, связанных со строительством корабля. Когда встал вопрос, как состыковать с килем нос и корму, Мухаммед предложил Худайду решить эту проблему. Они уселись на берегу и принялись на песке делать наброски стыка, и в конце концов решение было найдено. В результате была изготовлена сложная тридцатишестифутовая врезка — соединение шипом в паз. Естественно, при строительстве корабля возникали и другие проблемы. Так, материал для ахтер-штевня[15] остался в Индии, у торговца, который меня беззастенчиво обманул. Но меня и тут выручил Мухаммед. Осмотрев весь имевшийся у нас строительный материал и замерив несколько брусов, он взялся сделать ахтерштевень из двух частей. Впрочем, через какое-то время неутомимый Дарамси Ненси с помощью своих друзей в Бомбее и Дубай добился поставки из Индии недостающего материала.

В те же дни я отчетливо осознал, как сложно построить корпус. Нам следовало сшивать доски между собой и сформировать линию кривизны корпуса до установки шпангоутов[16], которые бы помешали сшиванию досок. В результате нам пришлось заняться кропотливой работой: не имея возможности гнуть доски, используя жесткость шпангоута, сначала гнуть каждую доску и лишь после этого прилаживать ее в нужное место. В Европе такой способ постройки судов использовался три века назад; от него отказались из-за большой трудоемкости и больших затрат времени. Но у нас выбора не было: нам требовалось построить сшивной корабль.

Трудности выявились при обработке первой же доски — двенадцатифутовой, толщиной в 3 дюйма. Собирая пояс обшивки, ее следовало пригнать к килю первой. Но, чтобы отшлифовать эту доску и придать ей нужную кривизну, нам пришлось потратить четыре дня. Затем нам следовало отшлифовать киль, выполняя эту работу миллиметр за миллиметром. После этого с помощью бурава мы проделали в доске отверстия для будущих стяжек и временно прикрепили ее нагелями к килю. Даже придирчивый Мухаммед остался доволен: первую доску можно было пришивать. Подобно главе масонов, высекавшему свое имя на замковом камне средневекового храма, Мухаммед склонился над этой первой доской и карандашом вывел на ней время и дату ее готовности: 15 часов 4 февраля 1980 года.

В один из тех дней на берегу моря, вблизи места, где строился наш корабль, можно было наблюдать удивительную картину. Дюжина монтажников, которым предстояло заняться сшивными работами, вышагивали гуськом, неся на плечах нечто странное, похожее на питона. Этим странным предметом являлась пятидесятифутовая «сосиска», сделанная из оболочек кокосов, расплющенных, уложенных в ряд и обмотанных тросом, стянувшим их вместе до толщины пожарного рукава. Монтажники поместили «питона» в угол между килем и прилаженной к нему первой доской будущего корпуса корабля и обмотали «питона» по всей длине тросом, добившись нужного натяжения. Касмикойя, бригадир монтажников, разделил их на пары. Один из этой пары монтажников работал снаружи соединения, другой изнутри. Каждая пара поочередно пропускала трос через отверстие в доске и отверстие в киле, вокруг «питона», а затем снова через отверстие в доске. После этого монтажник, работавший снаружи соединения, оборачивал трос вокруг заранее заготовленного отрезка прочного дерева, упирался ногами в остов, откидывался назад и тянул трос во всю мочь. Его напарник, помогая натянуть трос, колотил молотком по «питону», чтобы сжать кокосовые волокна. Трос натягивался все больше и больше, а «питон» становился тоньше и тоньше, до тех пор, пока сжаться уже не мог. Произведенный стежок временно уплотняли небольшой деревянной затычкой, а затем процесс повторялся с новой парой отверстий. Всю операцию повторяли еще два раза, уплотнив под конец все стежки кокосовым волокном. Эта работа заняла у монтажников целый день, но зато по ее завершении «питон» стал цельным и крепким, как древко копья, а первая доска корпуса корабля была прочно пришита к килю. Собравшиеся в группу монтажники с удовлетворением говорили:

— Tamam, maz boot. Хорошо, все как надо.

В быту монтажники обычно держались вместе, отдельно от остальных «зеленых рубашек», что, на мой взгляд, объяснялось не только тем, что они были с одного острова, но и их природной застенчивостью. В Индии островитяне считались апатичными, медлительными людьми. Пожалуй, их можно было сравнить с ленивцами[17], но их медлительность не была постоянной — в работе они не отставали от плотников.

Когда у плотников была готова очередная доска, монтажники тут же принимали ее в работу, успев приготовить трос нужной длины и необходимое количество нагелей.

Среди монтажников выделялся Абдуллакойя, брат Куникойи, внешне весьма на него похожий. В отличие от своих земляков, он был темпераментным человеком, да еще гораздым на наставления. Нередко во дворе нашего дома его голос жужжал, как пила, но эти его усилия не выводили островитян из апатии, присущей им в нерабочее время. Большинству монтажников было за пятьдесят, а то и за шестьдесят. На своем острове, где продолжительность жизни равнялась примерно пятидесяти годам, они считались долгожителями. Сур, где успели прижиться относительные новинки технического прогресса, такие как автомобили и телевидение, должно быть, казался им странным местом. Я с удивлением обнаружил, что даже молодые островитяне — которые, как и всякая молодежь, должны были бы идти в ногу с эпохой — не знают, как работает телефон. Однажды, когда у нас это «таинственное» устройство вышло из строя, я, предварительно убедившись, что сам аппарат исправен, решил, что неполадки на линии. Не рассчитывая на помощь городских коммунальных служб, я попросил Али подобрать человека, умеющего лазать по кокосовым пальмам. Али привел ко мне мускулистого парня, островитянина с Агатти. Мы втроем вышли из дома и пошли вдоль телеграфных столбов. Как я и предполагал, произошел обрыв провода. Следовало залезть на телеграфный столб и устранить неисправность. Но островитянину подобной работой заниматься не приходилось, и мне пришлось ему объяснить, как соединить провода. Остановившись у столба, он сделал из кокосового троса небольшую петлю и, надев ее на ступни, обхватил столб руками. Затем подтянул ноги, упираясь петлей в столб, после чего выпрямился, переставив на столбе руки, и тем же манером стал продвигаться дальше без особых усилий, словно шел по земле. Забравшись на вершину столба, он без труда устранил неисправность.

— Впечатляюще, — сказал я, взглянув на Али.

— Не обязательно было пользоваться веревкой, — ответил он, пренебрежительно хмыкнув. — Вероятно, у него не было практики. А залезть на столб по силам любому островитянину.

Плотницкие работы также заслуживают того, чтобы их описать. Плотники-арабы под руководством Худайда изготовляли главные элементы набора судна. Они трудились под брезентовым тентом, обтесывая стругами брус толщиною в шесть дюймов. Работали эти плотники на глазок, и, казалось, особо не утруждали себя. Плотники-островитяне располагались отдельно — под навесом из пальмовых листьев — и, в отличие от арабов, работали с исступлением, что казалось немыслимым в удушающую жару. Их рабочими инструментами были, главным образом, стамеска и молоток, изредка они пользовались пилой и рубанком. Эти плотники умело придавали доскам нужный изгиб или другую конфигурацию, нередко довольно сложную. С не меньшим искусством они обтесывали шестидесятифутовые брусы, не уступая в этой работе деревообрабатывающему станку. Эти островитяне были потомственными плотниками. Этой работой занимались их отцы, деды и прадеды; плотницкое искусство передавалось из поколения в поколение. Мальчики приучались к плотницкому труду с раннего детства — со дня, когда им становилось по силам удержать молоток. Повзрослев и обретя необходимые навыки, они работали как хорошо отлаженный механизм. Островитяне, выполняя работу по строительству нашего корабля, делали ее зачастую автоматически, даже не глядя на инструмент. Они могли болтать со своими товарищами, взирая на них, и тем не менее молоток, оставленный без присмотра, аккуратно ударял по стамеске, ни разу не промахнувшись. Когда я наблюдал эту картину, то всякий раз с беспокойством ждал, когда же плотник ударит себе по пальцу, но этого никогда не случалось.

Корпус нашего корабля следовало построить сшитым, конопатить его, что практикуется при традиционной постройке деревянных судов, было нельзя. Внедрение уплотняющего состава растягивало бы сделанные стежки, нарушая стык досок. Корпус надо было построить в виде цельной структуры, наподобие раковины. Это означало, что доски полагалось соединять между собой без малейшей, даже с волосок, щели на протяжении всей их длины, достигавшей восьмидесяти футов. Посмотреть на нашу работу приезжали кораблестроители из Европы, и, не преувеличивая, скажу, что они поражались увиденному, посчитав, что мы делаем невозможное. Правда, в конце концов они допускали, что и в Европе можно построить судно, используя нашу необычную технологию, но такая постройка, говорили они, мало того, что обойдется втридорога, но еще и потребует предельной аккуратности при изготовлении и монтаже каждой детали.

Разумеется, эти требования соблюдали и мы. Перед тем как пришить очередную доску, ее прилаживали к нужному месту по меньшей мере три раза. Перед каждой подгонкой плотник посыпал синькой край одной из стыковавшихся досок, затем сжимал эти доски, потом разъединял и смотрел, в каком месте синька не перешла с одной доски на другую, выявляя малейший дефект. Только когда две доски полностью стыковались, Мухаммед, руководивший монтажниками, разрешал приступить к заключительной операции. Она заключалась в следующем: на стыковые края досок наносили слой расплавленной камеди, затем на один из этих краев укладывали муслиновую полоску, оставляя свободным один из ее концов, после чего доски сжимали. Если плотность стыковки оказывалась приемлемой, доски можно было сшивать. А плотность эту проверял сам Мухаммед, резко дергая за высовывавшийся кончик муслина. Если муслин подавался, Мухаммед приказывал начать работу сначала. Инженер, _v побывавший однажды на нашей стройке, определил, что расстояние между сшитыми нами досками по всей их длине менее 1/64 дюйма.

Действительно, на постройку сшивного судна уходит значительно больше времени, чем на постройку судна такого же тоннажа, которое строится с использованием гвоздей. Индийские корабельщики полагали, что нам понадобится по меньшей мере полтора года на то, чтобы построить сшивное судно, а в Суре местные оппоненты (после того как мы провозились четыре дня, обрабатывая первую доску) удлинили этот срок до трех лет. Но никто из этих людей не принимал во внимание усердия «зеленых рубашек». А они напоминали в работе не знающего усталости марафонца, бегущего в быстром темпе на протяжении всей дистанции. «Зеленые рубашки» начинали работу в шесть и трудились с энтузиазмом и огоньком в течение всего рабочего дня, длившегося с перерывами двенадцать часов. Но иногда, когда требовалось закончить начатую работу, они по собственному почину уходили не в шесть, а в девять. Домой они уходили все вместе. Если кто-то освобождался, закончив свою работу, то помогал остальным. Уже через полчаса после начала работы рубашки у плотников были мокры от пота, а спустя какое-то время на плотниках не оставалось ни одной сухой нитки. Можно было подумать, что они купались в одежде. Но никто не роптал.

Как ни странно, несмотря на тяжелую изнурительную работу, которой занимались строители корабля, они прибавляли в весе, чему несомненно способствовала сытная обильная пища. Стоит также отметить, что рабочая атмосфера на стройплощадке была легкой, непринужденной. Строители обменивались шутками, улыбались, а то и подтрунивали друг над другом. Шутки эти работе помехой не были, наоборот, работа лишь лучше спорилась, и на протяжении всего дня легкий стук колотушек, которыми пользовались в работе монтажники, смешивался с громкими ударами молотков, которыми плотники бахали по стамескам, и этот неутихающий перестук был слышен за милю от стройплощадки, распространяясь вдоль песчаного берега. Подобного рода звуки я слышал на верфях Бейпора, где одновременно велось строительство около двух десятков деревянных судов и трудились три-четыре сотни рабочих. Здесь же, в Суре, строился только один корабль силами тридцати человек, но звуки, сопровождавшие это строительство, были намного громче и, надо думать, деловитее, к чести моих мастеров.

У плотников были труднопроизносимые имена, и потому я наделил каждого подходящим прозвищем. Так, самому крупному и осанистому из этих людей я дал имя Бигфут[18]. Он постоянно работал в паре с самым маленьким плотником, носившим на голове огромный тюрбан и вечно скалившим зубы. Этого человека я прозвал Могучим Клещом. В минуты отдыха он, бывало, развлекая товарищей, танцевал на досках, выделывая замысловатые антраша, и тогда он мне напоминал Румпельштильцхена[19]. Степенного немногословного плотника, начинавшего работу с раздумий и не выпускавшего из рук инструментов, пока он не приходил к убеждению, что работа не только выполнена, но и сделана хорошо, я назвал Йоркширцем. Впрочем, все плотники работали добросовестно, делясь друг с другом тайнами ремесла, а самый юный из них, поступивший на работу учеником, ко времени завершения строительства корабля стал настоящим мастером.

Обычно мы все вставали с рассветом, и мусульмане первым делом отправлялись в находившуюся неподалеку от нас мечеть, где совершали молитву. По утрам, когда я просыпался, до меня доносились одни и те же, в конце концов ставшие привычными звуки: кукареканье петухов, блеянье коз, пытавшихся у стен нашего дома найти немудреное пропитание, свист насосов, которыми повара приводили в действие керосинки, да стук двигателей самбуков, отправлявшихся в море на рыбный промысел. В шесть часов утра я выходил на балкон и свистел в свисток. Во двор, поторапливая друг друга, выходили рабочие с инструментом в руках. Последним, видимо, для того, чтобы лишний раз подчеркнуть, что он занимает высокий пост бригадира, во двор выходил Мухаммед. Он подымался ко мне по лестнице, и мы обсуждали с ним планы на день. Затем я спрашивал, все ли здоровы, хотя имел под рукой лишь аспирин и слабительное. Когда было ясно, что эти лекарства больного не исцелят, приходилось обращаться в городскую амбулаторию.

После меня слово брал Мухаммед. Он доводил до сведения строителей корабля объем работ на день, после чего «зеленые рубашки» один за другим выходили на улицу через дверцу в большой двустворчатой двери, напоминая гномов из фильма о Белоснежке (особенно если процессию возглавлял Могучий Клещ). Они работали до половины десятого, когда на строительную площадку приходили два повара с горшками на голове. Наступало время второго завтрака, меню которого составляли когда рис, когда чечевица, а также оладьи или лепешки. После второго завтрака, длившегося около получаса, работа возобновлялась и длилась до перерыва на ланч и сиесту. Зеленые рубашки возвращались в наш дом. После ланча, состоявшего, как правило, из курицы карри, они отдыхали. В два часа их будили, колотя железным прутом по емкости из-под машинного масла. «Зеленые рубашки» снова шли на строительную площадку и работали до шести, но иногда, когда требовалось закончить начатую работу, они работали дольше. Домой «зеленые рубашки» возвращались смертельно уставшими. Ужинали они во дворе, сидя на плотных циновках, скрестив ноги. В половине восьмого они отправлялись спать. По пятницам «зеленые рубашки» стирали белье, писали письма домой или ловили рыбу. Развлечения в городе их не прельщали. Они приехали в Оман, чтобы хорошо заработать и привезти заработок домой, своим семьям.

Вскоре после начала строительства корабля наши ряды пополнились людьми с Миникоя. Они умели делать все понемногу — и сшивать доски, и плотничать, но состязаться в этих ремеслах с настоящими мастерами они не могли. Поэтому я поручил им другую работу: они устанавливали рангоут, сверлили в досках отверстия, используя электродрель, а также вчерне изготавливали шпангоуты с помощью ленточной пилы. Электродрель и ленточная пила зеленым рубашкам казались хитроумными новшествами, с которыми лучше не иметь никакого дела. К ленточной пиле я и сам относился с некоторой боязнью, считая ее небезопасным приспособлением: ее шкивы вращались с огромной скоростью, а ее лента, снабженная зубьями, казалось, вот-вот ворвется и нанесет увечье рабочему. Но, к счастью, и эти мои опасения не сбылись.

В феврале работать стало сложнее. Со стороны Вахибской пустыни, стремительно огибая холмы, задул сильный ветер, готовый, того и гляди, снести навесы на стройплощадке. Пыль лезла в глаза, мешая работать. Но главная неприятность заключалась в другом: от воздействия ветра согнутые доски, предназначавшиеся для строительства корпуса корабля, приходили в негодность. Чтобы придать доскам нужную кривизну, мы размягчали их в самодельных запарных камерах. Продержав доску в камере три-четыре часа, ее вынимали, обертывали мешковиной, зажимали приспособлениями, по виду напоминавшими камертон, а затем сгибали лебедками, придавая доске нужную форму. Доска скрипела от напряжения, а в центре сгиба даже нагревалась. Но когда ветер усиливался, он так быстро иссушал доски, что часть их при обработке ломалась. Бывало и по-другому. Придав доскам нужную форму, рабочие уходили на ланч, а когда возвращались, то обнаруживали, что ветер высушил доски, и они потеряли нужную форму. Строительство судна затягивалось. Объявилась и другая напасть: то ли потому, что на ветру у рабочих быстро высыхал пот, то ли из-за неправильного питания, но только у них стали появляться фурункулы. Вспомнив рекомендации капитана Кука, я обязал рабочих есть ежедневно лаймы.

К тому времени я обзавелся помощником. Им стал Брюс Фостер, профессиональный фотограф из Новой Зеландии, которому вменялось в обязанность снимать все без исключения действия, сопутствовавшие строительству корабля. Вероятно, мы строили последний сшивной корабль, и я хотел запечатлеть этот процесс для истории. Я познакомился с Брюсом в Новой Зеландии, где выступал перед публикой, рассказывая о своих былых путешествиях. Узнав о моем намерении пройти по стопам Синдбада, Брюс вызвался присоединиться ко мне. Он был энергичным исполнительным человеком, и когда я уезжал по делам в Маскат, он замещал меня, оставаясь за старшего.

Когда Брюс, взяв отпуск, уехал домой, его заменил Трондур Патурссон, датчанин с Фарерских островов, который был членом моего экипажа во время путешествия на «Брендане». Впервые появившись на стройплощадке, Трондур вскарабкался на нос корабля и, разглядывая каркас, доброжелательно произнес:

— Твой корабль по форме похож на голубого кита.

Вьющиеся волосы и густая борода придавали Трондуру сходство со скандинавским богом морей, и его отзыв, который я воспринял как похвалу, показался мне добрым знаком.

Трондур приехал в Сур с женой Боргне и двухлетним сыном Брандером. Поначалу они выделялись белизной своей кожи, свойственной северянам, но вскоре загорели не хуже меня. Жара заставила северян одеваться по-здешнему. Соседские женщины выделили Боргне накидку и мешковатые панталоны, а Брандер стал щеголять в миниатюрной дишдаше и пестром тюрбане, из-под которого выглядывали опаленные солнцем мочки ушей. Трондур, профессиональный художник, в свободное время забирал свой этюдник и отправлялся на край пустыни рисовать песчаные дюны, когда на рассвете или под вечер низкие лучи солнца придавали им фантастическую окраску.

Уехав по делам в Лондон, я оставил Трондура за себя. Он был мягким, покладистым человеком, не способным кого-нибудь приструнить, и «зеленые рубашки» этим тотчас воспользовались. Они стали трудиться с ленцой, уходить раньше с работы, жалуясь на отсутствие нужного материала. Чем дальше, тем хуже. «Зеленые рубашки» уверили Трондура, что в национальные индийские праздники не работают, а праздников этих оказалось великое множество. Строительство корабля резко замедлилось, график не выполнялся. Положение спасла Боргне, которую рабочие понапрасну не принимали в расчет. Увидев, что ситуация вышла из-под контроля, она взяла бразды правления в свои руки. Словно разгневанная мегера, она отчитала за леность рабочих, поставила на место зарвавшихся поваров, клянчивших лишние деньги на закупку провизии, и жестко поговорила с Мухаммедом, обязав бригадира наладить работу и наверстать упущенное время. Обо всем этом мне рассказал Трондур, когда я возвратился из Лондона. Заканчивая рассказ, он смущенно улыбнулся и произнес:

— Боргне не на шутку разгневалась. Теперь люди работают лучше.

Работа и в самом деле наладилась, корпус судна рос в высоту, и к нам стали приезжать визитеры, чтобы взглянуть на строившийся корабль. Одним из первых приехал Сайид Файсал. Его министерство было редким спонсором: нам выделяли деньги, удовлетворяли наши запросы, обходясь при этом без начальственных указаний. Представителем министерства на стройке был Дарамси Ненси. Раз в месяц он присылал нам грузовик с продовольствием: мешки риса и чечевицы, упаковки с кардамоном и кориандром и жестянки с кокосовым маслом. В определенные дни у нас появлялся клерк, выдававший рабочим деньги. Он садился, скрестив ноги, посреди двора на циновку и с важным видом раскрывал свой гроссбух, в котором рабочие, быстро собравшись в очередь, расписывались красными чернилами в получении денег.

Слух о том, что мы строим сшивной корабль, распространился по побережью, и к нам стали наведываться высокопоставленные особы из других городов. Это были представительные мужчины с неизменным кинжалом за поясом, которых сопровождал вооруженный эскорт — люди с ружьями и скрещенным на груди патронташем. Важные посетители взбирались на строительные леса, осматривали растущий корабль и благосклонно кивали.

— Прекрасная работа, — говорили они, похлопывая рукой по сшитым доскам. — Стежки превосходны, не разойдутся.

Однажды на нашу строительную площадку пришел высокий морщинистый человек, опиравшийся на трость с серебряным набалдашником и чем-то похожий на колдуна. Ему было за семьдесят, и он сильно прихрамывал, но это не помешало ему взобраться на строительные леса, высота которых к тому времени возросла до двенадцати футов. Поднявшись на самый верх, он тщательно осмотрел построенную нами часть корпуса корабля, деловито стуча тростью по сшитым доскам. Его звали Салех Камис. По словам Худайда, Салех в прошлом был капитаном большого судна, вероятно, лучшего в Суре. Он много повидал на своем веку и был хорошо знаком с историей арабского торгового мореплавания.

Сведя знакомство с Салехом, я однажды пришел к нему в гости и провел с ним весь вечер. Салех мне рассказал, что впервые ему довелось командовать кораблем в мальчишеском возрасте, всего в двенадцать лет. В море, на пути из Индии в Сур, умер его отец, и мальчик оказался на судне единственным человеком, знающим навигацию. Он благополучно привел судно в Оман, а затем в течение сорока с лишним лет по два, а то и по три раза в году ходил на корабле в Индию. Затем пошли рассказы о штормах на море, о кораблекрушениях, о чудом спасшихся моряках — были, а возможно, и небылицы, рассказанные с большим чувством и сопровождавшиеся порой бурной жестикуляцией. Эта живость исчезла, когда Салех начал рассказывать мне о том, как годы взяли свое и он уступил место на капитанском мостике сыну, который посадил судно на камни, и оно раскололось. К тому времени торговля с Индией захирела, и новый корабль строить не стали. От былых времен у Салеха остались секстант и морские карты, которые он мне с гордостью показал.

Из историй, рассказанных мне Салехом, запомнились две. Однажды у мыса Эль-Хадд его корабль попал в жесточайший шторм.

Высокие волны грозили пустить судно ко дну, и тогда Салех приказал выбросить за борт палубный груз. Я спросил у Салеха, а не мог ли корабль после этого опрокинуться. Он ответил, что нет, ибо в трюме находилось шесть тонн какао, и этот груз придавал кораблю остойчивость. Путем несложного арифметического расчета я позже определил, какой мне надо принять балласт на борт моего корабля.

Другая история объяснила, почему в городе немало домов, в которых никто не живет (напомню, что и нам достался пустующий дом). Оказалось, что несколько десятилетий назад сурские корабли, ходившие в Африку, возвращаясь из Занзибара, попали в ужасный шторм невдалеке от побережья Омана. Капитаны судов решили искать спасение у островов Куриа-Муриа, где и встали на якорь. Но шторм сорвал якорные канаты, и корабли выбросило на берег. Кораблекрушение сопровождалось многочисленными жертвами. Только на ганье, самом большом корабле, гордости Сура, погибло более двухсот человек. Среди погибших были целые семьи, и род их прервался. Заглохло в Суре и строительство кораблей.

Патурссоны могли пробыть в Суре только несколько месяцев, и потому мне требовался новый помощник. Во время пребывания в Лондоне я получил письмо от Тома Восмера, американца, специалиста по моделированию судов, который просил меня выслать ему чертежи «Брендана», чтобы по ним изготовить масштабную модель лодки из бычьих кож. Письмо было написано профессиональным деловым языком, и я решил познакомиться с его автором, пригласив его в Лондон. Том оказался неуклюжим, неповоротливым человеком, этаким увальнем. Он носил пышную бороду, а за стеклами его очков в роговой оправе поблескивали умные доброжелательные глаза. Он был добродушным и, как выяснилось позднее, доверчивым человеком. Том был хорошо знаком с кораблестроением, построив за свою жизнь большое число моделей, начиная от бригов XVIII столетия до римских галер. Такой человек мне мог пригодиться, и потому я спросил его, не хочет ли он участвовать в строительстве настоящего корабля, средневекового бума. Когда Том услышал мое предложение, его глаза загорелись. Он согласился приехать в Сур, лишь попросив три недели на то, чтобы уладить дела.

Том вместе с Венди, своей подругой, приехал в должное время, и вскоре его доверчивостью умело воспользовался Касмикойя, один из монтажников с Агатти. С понурым видом и слезинками в уголках глаз Касмикойя показал Тому полученную с острова телеграмму, в которой говорилось о том, что Джамиля, дочь Касмикойи, скоропостижно скончалась. Том, как мог, успокоил монтажника и разрешил ему уехать домой, после чего сообщил о неприятности мне. Успев к тому времени хорошо изучить характер островитян, я усомнился в произошедшем, чему была и дополнительная причина: рабочие только что получили очередную зарплату. Нанимаясь на работу, Касмикойя обязался работать до спуска корабля на воду. Если он пошел на обман, чтобы увильнуть от работы, его примеру могут последовать и другие монтажники, и мой проект тогда рухнет. Изучив телеграмму, я убедился, что она действительно с Агатти, но мои сомнения от этого не уменьшились. Я попросил позвать Касмикойю. Монтажник выглядел огорченным.

— Касмикойя, — произнес я, стараясь говорить ровным голосом, — прими мои соболезнования. Мне очень жаль, что у тебя умерла дочь. А кто дал тебе телеграмму?

— Мой кузен.

— Ты хочешь поехать домой?

— Это необходимо. Моя жена больна, и некому присматривать за детьми. О них заботилась Джамиля.

— Но, может быть, тебя обманули, захотели, чтобы ты огорчился. Прежде чем отпустить тебя домой, я, пожалуй, наведу справки.

Касмикойя опустил глаза и стал изучать состояние своей обуви.

— Я дам телеграмму на Агатти и запрошу информацию о случившемся у муниципальных властей.

Касмикойя уныло кивнул и вышел из комнаты. Через полчаса ко мне постучали. Вошел один из монтажников, земляк Касмикойи. Потупив взор, он робко сказал:

— Касмикойя просит вас не давать телеграммы. Он не уедет к себе, пока мы не построим корабль.

На следующий день, на утреннем сборе, Касмикойя выглядел оживленным, без тени огорчения на лице, и, вероятно, он даже не вспомнил бы о своей злосчастной уловке, если бы его земляки с заговорщицким видом не подмигивали ему, явно потешаясь над бедолагой. Что касается Тома, то он с тех пор, общаясь с рабочими, перестал принимать на веру их жалобы и стенания.

Май принес удушающую жару, температура в тени достигала 118°[20]. К десяти утра исходивший от песка блеск слепил глаза. Собаки прятались под навесы, деля эти убежища с козами, задыхавшимися от неимоверной жары. Но работа на стройплощадке не прекращалась, корпус корабля продолжал расти в высоту. Работать днем, естественно, не представлялось возможным, поэтому мы стали вставать еще затемно и работали до полудня. В три часа работа возобновлялась. Ночью рабочие спали во дворе на циновках.

В те дни к нам присоединился Роберт Мартен, мой соотечественник, живущий, как и я, в графстве Корк. Роберт — опытный кораблестроитель, да еще и уверенный в себе человек, и «зеленые рубашки» даже не пытались его обмануть, чтобы путем уловки извлечь выгоду для себя. Они даже немного побаивались его, особенно плотники, ибо Роберт, зная толк в их ремесле, имел такой наметанный глаз, что мог отличить работу одного плотника от другого и всегда мог с уверенностью сказать, какой объем работы выполнен за тот или иной срок каждым из них.

Больше мы не выбивались из графика и в намеченный мною срок установили шпангоуты, уложили балку для крепления мачты, а на бимсы[21] настелили палубу. Монтажники продолжали заниматься сшивными работами, пропуская кокосовый трос сквозь отверстия в досках. Это нудная и утомительная работа, но без нее было не обойтись. Я подсчитал, что мы просверлили в досках более двадцати тысяч отверстий и, чтобы корабль не уподобился решету, все эти отверстия были заделаны клейкой замазкой, изготовленной из смеси расплавленной камеди и истолченных в порошок морских ракушек. После этого монтажники спустились в трюм с канистрами масла и, орудуя обыкновенными швабрами, покрыли этим маслом «питоны». Получил я от монтажников и дельный совет: иметь на корабле достаточный запас этого масла. Они мне сказали, что подобная обработка чрезвычайно важна для безопасности корабля. Если кокосовые волокна обрабатывать маслом каждые четыре-шесть месяцев, то корабль прослужит шестьдесят, а то и сто лет. Я об этом догадывался и сам. Однажды я рассматривал сшивной корабль, построенный шестьдесят лет назад. Стежки, скреплявшие доски, выглядели как новые.

Наконец, перед спуском корабля на воду нам оставалось покрыть его подводную часть составом, предохраняющим судно от древоточцев, — смесью извести и растопленного бараньего жира. Жир мы купили сами (сметя этот товар с полок всех близлежащих лавок), потом растопили часть жира, смешали с известью и принялись за работу. Однако времени оставалось в обрез, и я обратился за помощью к военным морякам, чей лагерь располагался на побережье неподалеку от Сура. Командование лагеря пошло мне навстречу. Нам отрядили в помощь группу курсантов из сорока человек, которые стали ежедневно к нам приезжать на двух армейских грузовиках. Курсанты принялись за работу, нанося зловонный состав на днище нашего корабля, которое, после того как смесь полностью высохла, окрасилось в белый цвет. Выше ватерлинии растительное масло, которым мы пропитали доски, придало корпусу корабля глубокие темно-коричневые тона, присущие айни. После окончания этих работ плотники разобрали навес, прикрывавший строительную площадку, и наш корабль уподобился бабочке, освободившейся от стесняющей движения куколки. Теперь на насыпи возвышалось сооружение, являвшееся проявлением высокого искусства людей, сумевших обратить сто сорок тонн древесины в великолепный корабль, который, казалось, стремится в море, в свою стихию, чтобы слиться с ней воедино.

Оставалось провести подготовительные работы для спуска корабля на воду: снять его с насыпи и придвинуть к самому берегу. Убрав блоки, подведенные под корабль, мы установили под ним спусковые салазки, а под них подвели смазанный жиром последний оставшийся у нас брус. Затем за дело взялся нанятый мною трактор. Машина потянула корабль за стальной трос. Раздался резкий звук натянутой струны, и трос лопнул. Мы заменили буксировочный трос на более толстый, но и эта попытка не удалась. Тогда под спусковые салазки мы уложили несколько телеграфных столбов и стали помогать трактору, орудуя рычагами, подведенными под корму, одновременно раскачивая корабль, чем занялись пятнадцать рабочих, облепивших судно, как обезьяны. Корабль не двигался. Положение казалось катастрофическим: официальная церемония спуска корабля на воду была назначена министерством на следующее утро. Я чувствовал себя строителем пирамиды, с тоской взиравшим на верхушку постройки, на которую не мог уложить последний, вершинный блок. Необходимо было что-то срочно предпринимать, и я пригласил с ближайшей стройки геодезиста. Вооружившись теодолитом, он произвел необходимые измерения. Заключение оказалось неутешительным: корабль находился по отношению к насыпи под углом и мы тащили его вверх, а не вниз.

Оставалось одно: срыть мешавшую нам часть насыпи и сформировать склон для движения корабля. Это была каторжная работа, длившаяся весь оставшийся день и всю ночь. Орудуя кирками и лопатами, работали все, даже повара. Уставшие люди валились прямо на гравий, чтобы немного поспать, после чего продолжали работу. Корабль мало-помалу двигался к берегу и к восходу солнца наконец подошел к воде.

Мы сидели на берегу, ожидая приезда оманских должностных лиц. За нами высилась насыпь, давшая жизнь нашему кораблю, а теперь вся перепаханная, словно по ней прошли тяжелые танки.

— Где же оманцы? — спросил меня Роберт, оглядываясь по сторонам. — Ведь мы же договорились, что церемония спуска корабля на воду состоится сегодня утром.

Недоумение Роберта длилось недолго. Вскоре мы услышали странные отдаленные звуки, похожие на монотонное пение, сопровождавшееся мерным похлопыванием в ладоши. Шум шел с моря, он нарастал, и в скором времени мы увидели великолепный рыболовный самбук, направлявшийся на большой скорости к берегу. На мачте самбука трепетал развеваемый утренним бризом оманский флаг, а на шестах, специально установленных вдоль бортов, развевались разноцветные красочные флажки. Корму запрудила праздничная толпа. Под аккомпанемент дудок и барабанов люди пели и танцевали, похлопывая в ладоши. Это были жители прибрежных селений, приехавшие отпраздновать спуск на воду нашего корабля. У мелководья самбук застопорил ход, и его пассажиры продолжили путь к берегу по воде, доходившей до пояса. Но музыка не смолкала: дудки дудели что было мочи, барабаны оглушительно грохотали.

В это время появились новые участники торжества. Из города двигались три колонны людей со знаменами и флажками. Впереди каждой располагались певцы и танцоры, умудрявшиеся, танцуя, продвигаться вперед. Лес желтовато-коричневых палок вздымался и опускался в такт песням, время от времени от колонн отделялась группа танцовщиков, исполнявшая зажигательный танец с саблями. Вскоре наш корабль был окружен поющей, танцующей и притопывающей толпой, время от времени ритмично хлопавшей в ладоши. Несколько человек подымали и опускали портреты султана Кабуса, другие, построившись друг за другом, образовали живые ленты, которые, извиваясь, рассекали толпу.

Среди пришедших на праздник были и женщины, все в черных шелковых одеяниях, отделанных серебряным сутажем. Шеи женщин были украшены ожерельями, уши — большими кольцами, а лица — от мочек ушей до носа — нанесенными на кожу золотыми полосками. Когда женщины танцевали, надетые на их щиколотки многочисленные браслеты издавали звук, похожий на неистовый звон, достигавший сверхъестественно высокого тона. Все побережье вокруг нашего судна шумело, пело и танцевало. Подобной церемонии спуска корабля на воду мне видеть не приходилось.

Но вот наступил прилив, положивший конец безудержному веселью. Праздничная толпа отступила от берега, и мы приступили к спуску корабля на воду. Поначалу я думал, что операция эта теперь особого труда не составит: приливные волны подымут корабль, и он продвинется на несколько футов вперед. Получилось иначе: спусковые салазки неожиданно завязли в песке, корабль слегка развернулся и замер. Когда наступил отлив, корабль сиротливо стоял на суше, так и не добравшись до моря.

Пришлось снова работать: рыть канал для нашего корабля, на что мы потратили целый день и часть ночи. На следующее утро мы были готовы к спуску: мы завезли два якоря в воду, чтобы развернуть судно, когда начнется прилив, у выхода канала поставили на якоре лодку с людьми, чтобы тянуть судно на глубину, а несколько человек зашли в воду по пояс, чтобы толкать судно сзади. Еще несколько человек (все жители Миникоя, плавающие, как рыбы) были готовы к тому, чтобы обследовать под водой, нет ли каких препятствий для полозьев салазок.

Рисунок из «Книги тысячи и одной ночи», опубликованной в 1877 г. в переводе Эдварда Уильяма Лейна

Наконец прилив достиг пика. Находясь на палубе нашего корабля, я дал сигнал, и люди принялись за работу, оглашая воздух громкими возгласами. Корабль тронулся с места, медленно продвигаясь вперед. Когда он вошел в канал, «зеленые рубашки» запрыгали от восторга, а их крики слились в один ликующий вопль. Бигфут от радости перекувырнулся в воде и вылетел на берег, шмякнувшись о песок, а Могучий Клещ, находившийся вместе со мною на палубе, в самозабвении перевалился через бортовой леер, и молодца пришлось вытаскивать из воды, ибо плавать он не умел. Мы подвели корабль к швартовой бочке на середине залива и отцепили спусковые салазки. Стоя у сходного трапа, мы с Мухаммедом предлагали друг другу первым спуститься вниз и обследовать днище. В трюм понемногу просачивалась вода, но это — обычное дело. Я знал, что древесина набухнет и явление прекратится.

— Мои поздравления, Мухаммед, — приподнято сказал я. — Вы проделали большую работу. Корабль великолепен.

Мухаммед просиял и стал взбираться по трапу, возвращаясь на палубу. Я остался в трюме один. Я слышал, как волны прибоя ласково плещут о борт корабля, который наконец обрел жизнь. Я потрогал обшивку, которая потребовала неимоверных усилий и заняла много времени. И все же на строительство корабля ушло не три года и даже не шестнадцать месяцев, как мне предрекали, а всего сто шестьдесят пять дней.