По следам солнечного камня

Утихли волны, бушевавшие несколько дней. Порванный в клочья, повис над волнами, а затем осел и исчез белесый туман. Вода приняла зеленовато-синий оттенок, а вдали сливалась с голубизной неба.

Корабль мчался на полных парусах, словно на крыльях. На верхней палубе было спокойно. Моряки, свободные от службы, легли отдохнуть. Утихли и рабы-гребцы, цепями прикованные к скамьям на нижней палубе. Не слышно было ударов плетью по голым спинам. Умолкли проклятья и стоны.

Молодой легионер, стоя на верхней палубе, рядом с капитанским мостиком, с удивлением вглядывался в морскую гладь. Ему никак не верилось, что море может быть таким спокойным и синим! Его поражало все: мерцающий небосклон, рыбы, выпрыгивающие из глубины, будто стаи птиц, пролетающие над поверхностью моря и вновь ныряющие в воду, паруса, трепещущие над головой…

Ночное бегство из Рима, долгая тряска в крытой подводе, незнакомые люди в порту, легкий корабль, качавшийся на волнах у дальней набережной, — все слилось воедино. Порой казалось, что ничего этого и не было, что все — только сон.

Однако море, волны, украшающая нос корабля фигура девы с распущенными волосами, вырезанная из дерева и позолоченная, — ведь это реальность! Следовательно, он действительно с каждым часом все дальше от Вечного города, от своей северной родины! О недавних событиях напоминало и массивное золотое кольцо на пальце. Оранжево-красный камень таинственно сверкал. На его овальной поверхности, словно из зеркала, возникал взгляд девушки, вырезанной рукой талантливого мастера… Номеда! Это ее глаза…

Взгляд Номеды бередил душу юноши, как кинжал. Из головы не шли слова, вырезанные на кольце, их так любила повторять Номеда: «Молодому надлежит любить».

Айстис — а юноша в одежде легионера был, конечно, он — не в силах противостоять взгляду Номеды, поднял руку и решил снять кольцо с пальца и спрятать подарок.

— Доброе утро! Любовь горяча, если ты не в силах оторвать глаз от кольца! — услышал Айстис голос за своей спиной и, повернувшись, увидел пожилого мужчину с седеющей бородой и большими бакенбардами. — Курций, — представился он по-латыни с четким римским произношением. — Триарх[65] этой посудины!

Мужчина умолк, словно ожидая, пока юноша представится, но тот, не желая выдать себя плохим латинским языком, предпочел промолчать и сделал вид, словно он не понял, что понадобилось седобородому.

Не дождавшись ответа, Курций добавил:

— А ты, оказывается, не из разговорчивых… Понимаю… солдату не к лицу лишние разговоры… — И, переводя разговор в другое русло, поинтересовался: — Как спалось?

— Неважно, — признался Айстис, обрадовавшись тому, что понимает Курция и помнит слова, которым его учила Номеда.

— Качки больше не будет… Шторм позади…

— Далеко ли мы отплыли?

— Куда уплывешь па такой посудине! Всего полтораста гелерников… Ты бы видел «Золотую нимфу» — вот это корабль! Он возвращался в Остию из Индии, когда мы отплывали. Весь город сбежался смотреть. Тысяча гребцов! Сколько парусов! Сколько палуб!

— Ого! Так уж и тысяча!

— Ну, может, немного меньше… Однако корабль — исполин! Куда с ним тягаться нашему суденышку… — Помолчав, седобородый продолжал: — Впрочем, мой корабль тоже неплох… Плавает себе, наперекор всем штормам Внутреннего моря…[66]

— Почему «Внутреннего моря»?

— А потому, юноша, что вокруг этого болота, как мы, моряки, называем это море, всюду раскинулась наша империя!

Айстис снова окинул взглядом водную поверхность. Вдали из воды поднимался столб дыма.

— Что там? — спросил он в испуге.

Курций даже не повернул голову. Он сразу понял, чем заинтересовался путешественник, которого люди Номеды просили отвезти в Карфаген и хорошо уплатили за услугу.

— Это кузница бога Вулкана[67]. Из нее всегда валит дым, потому что у хромого старика много работы. Он кует молнии для бога Юпитера!

— Молнии?

— Да, да… В недрах земли находится огромная кузница, там и кует молнии хромой кузнец. Одни его называют Гефестом, другие Вулканом… Молнии он отдает богам.

К вечеру следующего дня Айстис услышал возгласы:

— Земля! Земля!

Курций засвистел в золотой свисток. Моряки устремились на палубу…

Началась суматоха, которая возникает всегда, когда корабль приближается к берегу.

— Карфаген![68]

Моряки указывали на трудноразличимое серое пятно, показавшееся на горизонте. Вскоре Айстис уже смог разглядеть узкую полоску суши.

Корабль вошел в широкий канал, ведущий в круглое озеро. Вдоль набережной покачивались большие и маленькие судна.

— Сейчас начнет дуть «африканец». Он несет с собой шторм. Взойдут семь плеяд — дочерей титана Атланта, превратившиеся в звезды, — говорил Курций. — Плеяды не любят кораблей, а ждать, пока они зайдут, придется долго… Надо торопиться!

Как только корабль пришвартовался у набережной, по перекидному мостику на него поднялся квестор в сопровождении вооруженных воинов.

— Здравствуй, триарх Курций! Что ты привез хорошего?

— О! Здравствуй, друг мой Домиций!

Капитан и квестор, управляющий этим берегом, обняли друг друга.

— Я привез всякую всячину и гостя. Вот тессера[69] и письмо…

Квестор сломал печать и прочитал написанное, затем низко поклонился Айстису и сказал:

— Милостивая Номеда сообщает, что вы хотите отправиться в ее салтус[70] у Больших Песков?

Айстис, в свою очередь, поклонился квестору:

— Я думаю пожить там некоторое время…

Домиций обрадовался, услышав, что незнакомец понимает по-латыни.

— Прежде всего вы должны пожить у меня! Ко мне так редко наведываются люди из Вечного города!

Курций не вытерпел:

— А я?

Домиций махнул рукой, словно отгоняя от себя надоедливую муху, и попросил Айстиса подождать, пока он справится с неотложными делами.

Дел было немало: корабль должен был доставить в Рим львов для боев гладиаторов в Колизее, пшеницу, масло, фрукты, которые из поместья Номедов поставлялись сенату. Это было крупной привилегией, которая обходилась недешево, но приносила большие прибыли.

Пока Домиций указывал, что и куда грузить, расставлял рабов, обсуждал с Курцием важные дела, Айстис присматривался к берегу. Чуть поодаль поднимались дома, такие же белые, как и песок, на котором они стояли. За этой белизной, сколько хватало глаз, раскинулась желтая земля. Ее край сливался с небосводом…

Рядом стояла круглая бочка, почерневшая от соленого морского ветра и солнца. Айстис оперся об нее и удивился: оказалось, что ото вовсе не бочка, а дерево![71] Но где его ветви? Где листья? Ни того, ни другого не было! В испуге юноша отошел от странного дерева…

Подошли Домиций и Курций.

Айстис достал из своего мешочка янтарь, внутри которого виднелся листок, и протянул его Курцию:

— Спасибо тебе, капитан! Путешествие было приятным! Теперь буду дожидаться, пока ты приплывешь снова.

Курций странно улыбнулся:

— Жди, юноша, жди! Вскоре я доставлю тебе ягодку Номеду…

Домиций, увидев янтарь, с любопытством уставился на него, даже попытался прикоснуться к нему, но Курций усмехнувшись в бороду, засунул подарок за пояс.

— Вы весьма богаты, — сказал Домиций, когда остался наедине с Айстисом, — недаром Номеда проявляет о вас такую заботу…

Квестор повел юношу к группе загорелых людей, среди которых оказалось несколько совсем черных, и предложил сесть в носилки. А сам сел в другие.

— Я вас долго задерживать не стану. Послезавтра мои люди отправятся в Тамугади, наш город, где живет управляющий поместьями Номедов. Он позаботится о вашем жилье.

…Слуги несли паланкины с такой осторожностью, что качки не чувствовалось. Квестор рассказывал Айстису, как он живет, что представляют собой владения, которыми он распоряжается.

— Видите белые дома? Они построены не так давно, не более ста лет назад, после того как мы решили восстановить Карфаген, разрушенный нашими солдатами[72]. Хорошее место подобрали эти дикари для своей столицы! В море вдается мыс, с обеих сторон мыса заливы. Две превосходные гавани!

Они добрались до центра города, который выглядел маленькой копией Рима. Даже храм Януса с двумя воротами… Однако Карфаген был расположен у моря, которое Айстис полюбил. Может быть, поэтому город Черного Берега пришелся ему по душе.

— Всюду наши люди — от Геракловых столбов до Края благовоний на востоке! А на юге — до Вечных Песков![73] Но везде неспокойно! Дикари, варвары, жители песков не желают понять, какую великую культуру мы им несем, и не подчиняются нам. Приходится посылать легионеров, возводить крепости. Дикари опустошают не только Капс, но и Ламбези. Быть может, вам не следует ехать в Тамугади? Варвары порой добираются и до него. Они подстрекают колонов и пекулиев. Никто не хочет брать землю в глубине края, а откуда достать ее для всех около моря? Ссыльные люди не желают подчиняться. Видимо, добром все это не кончится…

Чуть помолчав, Домиций продолжал:

— Велика моя земля. До озер Собаки и Летящего Лебедя, до реки Джеди, где начинаются Большие Пески, целый месяц езды верхом. Не пойму, как эти варвары ухитряются преодолеть такое расстояние в несколько раз быстрее! Они выскакивают из огнедышащих песков, опустошают наши селения и снова исчезают…

Когда путники добрались до дома, в котором жил квестор, им навстречу вышла пожилая женщина.

— Это моя сестра Ильдефон, — сказал Домиций. — После смерти жены она распоряжается всеми делами в доме…

После еды и отдыха, когда уже совсем стемнело, квестор пригласил Айстиса в небольшую комнату, полную глиняных кувшинов, обломков камня, медных и бронзовых скульптур.

— Жена любила копаться в развалинах. Несчастная! Ее укусила змея в храме богини Луны…[74]

Айстис с интересом рассматривал старинные предметы при свете свечи и не мог поверить собственным глазам: среди разных чудес неярко светил… янтарь! Желтовато-розовый янтарь! Такой же, какой он сам привез на этот берег.

— Янтарь?

— Да! Местные называют его сцелом.

Айстис в удивлении стоял между глыбами мрамора и блоками известняка с лицами богов, высокими глиняными и медными кувшинами, золотыми ликторами и заржавелыми мечами.

— Эти камни именуются ципуми, что значит «солнечный алтарь». На них курили фимиам при поклонении солнцу. А этот ципуми носит знак богини Тиннит. Видите треугольник с диском и перевернутым месяцем? Древние жители этого города поклонялись ей больше, чем другим богам. Сейчас, когда не стало моей жены, я заинтересовался всем, что она собрала, и обнаружил немало интересного! Вот, смотрите, мужские и женские маски. Женские — таинственные, мужские — искаженные. Злые улыбки! Что бы это означало? Или вот изделия, похожие на жука, их именуют скарабеями… Как они искусно украшены!

Айстис перебирал скарабеев, вырезанных из горного камня, и снова удивился, увидев одного, изготовленного из янтаря.

— Откуда люди, жившие в этих местах, доставляли сцел?

— Кто их знает! Ведь карфагенцы далеко плавали, много путешествовали. Даже из тех краев, что по ту сторону Песков, на юге, где живут лишь черные люди, они получали золотой песок и олово, а с севера привозили серебро. Возможно, они и сами путешествовали к тем зверям с человеческими руками, которые охраняют янтарь на севере. А может, менялись с латинцами или этрусками, которые жили на севере. Ведь это давние времена! Жена говорила, что этот скарабей изготовлен из сцела более тысячи лет назад… И посвящен он богине Тиннит, а может, ее мужу, богу плодородия Баал-Хаммону.

— А почему у бога такая широкая рука?

— Это и есть бог Баал-Хаммон. На эту руку клали грудного ребенка, а затем разводили огонь…

— И?..

— И ребенок падал с этой руки в огонь…

— Какие злые люди!

— Ведь я сказал — дикари! Этот обряд имел многовековую традицию и назывался тоф — жертвоприношение. Каждый год, в ту ночь, когда луна самая красивая, Баал-Хаммону приносили в жертву самых красивых младенцев, родившихся в данном году. Позднее сжалились над своими детьми и стали приносить в жертву детей, купленных у других народов. Говорят, из-за этого и погиб Карфаген. Боги, мол, разгневались и не простили людям страшный обычай.

Айстис задумался. О скольких различных верованиях он услышал за время своего путешествия! И все стараются напугать людей, убивают их. Какие злые боги! Юноша вспомнил сумрачный взгляд Перкунаса, черепа у ног Патоласа и вздрогнул. Как он посмел наговаривать на своих богов? Это добром не кончится! Мысленно он стал просить у них прощения.

Квестор продолжал рассказывать о местных обычаях, приглашая пожить у него в гостях, предлагал совсем не ехать в Пески. Внезапно он умолк, заметив на пальце Айстиса кольцо.

«Тайный проверяющий! — пронзила его мысль. — Боги милостивые, как я раньше этого не заметил! Сколько всякого наговорил! Что теперь будет? Узнают в Риме, что я собираю памятники варваров! Голову отсекут! Все отнимут или бросят в Карцер! Нет, нет! Нужно избавиться от этого легионера… Видимо, он специально подослан, чтобы меня погубить! Не выйдет!»

А вслух квестор сказал:

— Впрочем, если вы желаете, можете ехать. Завтра мои люди отправляются в Тамугади…

Всадники ехали целый день и лишь под вечер, когда на равнину, поросшую пожелтевшей травой, стали опускаться густые сумерки, остановились на отдых.

Двенадцать человек, с которыми Айстис ехал в построенный римлянами город-крепость Тамугади, изъяснялись между собой на языке, которого он не понимал. На юношу никто не обращал внимания, и он не стремился вступать в разговор с сопровождающими. На ночь Айстис устроился неподалеку от костра. Под голову он положил попону, которой днем покрывал коня, — седлами тут никто не пользовался. Засыпая, Айстис услышал вдали рев зверей. Но он так устал за день, что и рев ему не мешал…

Проснулся Айстис от острого чувства жажды. Он попытался встать — и не мог! Оглянувшись, юноша понял, что лежит на песке в полном одиночестве, а его руки и ноги перетянуты жесткой полоской кожи.

Вокруг не было видно ни одного живого существа. Да и места казались совсем не те, где они остановились на ночлег. Там простиралась равнина, поросшая коричневатой травой. А здесь, сколько хватало глаз, одни лишь пески! Они были в постоянном движении, переливались, словно вода, небольшими волнами, которые набегали друг на друга и останавливались у тела Айстиса, которое преграждало им путь. Но ног уже совсем не было видно: их заносило песком…

Айстис испугался: еще немного, и песок поглотит его с головой! Он набьется в рот, в глаза и похоронит навеки в этой желтой пустыне, где, кроме него, ничего больше не видно! Ни травинки, ни кустика, не говоря уже о дереве…

Чем выше поднималось солнце, тем злее его лучи жгли землю, тем сильнее мучала жажда. Окончательно придя в себя, Айстис понял, что, если он не придумает, как спастись, бог Патолас вскоре примет его в свое подземное царство. А если не удастся найти хоть каплю воды в этих песках? Так и придется блуждать после смерти по чужим землям. Никогда уже не увидит он своих родителей, Угне… Нет, нет! Необходимо действовать!

Юноша увидел свою сумку, уже почти засыпанную песком. Она лежала на расстоянии нескольких шагов от него. В сумке должен быть нож…

Собрав все силы и не обращая внимания на боль — кожаные путы, все более высыхая на солнце, врезались ему в руки и ноги, — Айстис подполз к сумке, уцепился за нее зубами и потащил к себе. О чудо! Сумку впопыхах никто не тронул, и в ней действительно лежал нож.

Вспомнив, как учил Гудрис, Айстис зубами достал нож. Потом он укрепил его на краешке сумки и, повернувшись к ней спиной, кое-как схватил его связанными руками. Но какая от этого польза? Нож был в его руках, но орудовать им было невозможно…

Неужто он так и сгорит от жаркого солнца в этих жгучих песках?

Но что это? Айстис вскрикнул, не веря своим глазам. Совсем недалеко от него по поверхности сине-зеленого моря бежали волны. Как это он раньше не заметил их, словно посеребренных, гребней волн, над которыми парили чайки? Подул ветер… Он спасен!

Вид моря влил в юношу новые силы. Согнувшись в три погибели, он снова схватил нож и вклинил его между ботинками. Кажется, удалось надрезать ремешок!

Однако нож выскользнул из рук и упал в песок, а между тем море, только что излучавшее свежесть, исчезло. На его месте снова переливались песчаные гребни…

Что за чудеса? Выдумки ведьмы!

Неудача заставила сосредоточиться. Айстис предпринял еще одну попытку. Отыскав нож и взяв его в зубы, он стал тереть им ремень, которым были связаны руки. С огромными усилиями удалось разрезать путы на руках.

Айстис долго тер затекшие руки, затем поднял нож и поцеловал его рукоять из лосиного рога. Потом воздел руки к небу:

— Благодарю тебя, всемогущий Патримпас! Ты спас меня от смерти! Нет лучших богов, чем те, которые сопровождают нас от самого родного дома!

Юноша оглянулся, размышляя, что предпринять.

Судьба оказалась благосклонна к нему: через бескрайние пески в его направлении тянулась длинная вереница всадников. Ветер доносил звучание колокольчиков.

Айстис вскочил и бросился навстречу всадникам. Но не успел он сделать и нескольких шагов, как они исчезли!

В испуге юноша остановился, не соображая, что с ним происходит.

— Заколдованное место! — пробормотал он, вспомнив, что Даумас и другие старики рассказывали, будто таких мест есть немало. Особенно в лесах, где в трясине булькает зеленая пена, а в зарослях птицы кричат звериными голосами.

Надо уходить отсюда как можно скорее…

Айстис перекинул сумку через плечо и уже хотел было отправиться в путь, как вдруг его осенило, что он не знает, в какую сторону идти! Куда ни глянь, всюду лишь песок и песок… Где Тамугади, где Карфаген?

Айстис припомнил, что из Карфагена их группа направилась на юго-восток, все время придерживаясь этого направления. Он сориентировался по солнцу и решил продолжать двигаться в ту же сторону, ибо квестор говорил, что на расстоянии двух дневных переходов расположены первые посты римской охраны. Возможно, он где-нибудь заметит легионеров.

Юноша шел напрямик, боясь сбиться с пути. Однако, взбираясь на холмы, он быстро утомился. Айстис попробовал огибать холмики и песчаные горки. Так идти было легче, но дорога значительно удлинилась. Его продолжала мучить жажда, жара становилась невыносимой. Латы так накалились, что Айстис не вытерпел и бросил их в песок…

Так он шел неизвестно сколько времени. Картина не менялась. Когда солнце поднялось прямо над головой, передвигаться стало невозможно. Он выкопал в песке яму, лег в нее, прикрылся сверху накидкой, чтобы не так жгли солнечные лучи, и в полузабытьи пролежал до вечера.

Когда огненный шар скатился за горизонт, Айстис поднялся, стряхнул с себя песок, посмотрел в ту сторону, куда предстояло идти, и увидел справа сверкающую звезду.

— Как хорошо! — воскликнул он. — Эта звезда станет для меня путеводной! Спасибо, боги, за помощь!

И он зашагал на юго-восток, время от времени поглядывая на небо, пока в темноте не наткнулся на какой-то предмет. Чуть не упав, Айстис увидел растение с крупными листьями, пригнувшимися к песку. Он впился в эти листья зубами и стал их с жадностью поедать. Листья были мясистые, полные сока. Они напоминали болотную воду, но утоляли жажду.

Юноша съел весь куст. Он собрал все листики до единого, не оставил даже корня, который оказался тонким и длинным.

Подкрепившись, Айстис не почувствовал облегчения. Он попытался снова идти, но внезапно ощутил в кишечнике режущую боль.

«Видимо, куст ядовитый, — пронзила его мысль. — Что теперь со мной будет?»

Боль стала невыносимой. Айстис сел на песок. К его руке прикоснулось какое-то холодное существо.

Юноша вздрогнул, и оно отпрянуло в сторону, но не убежало. Существо смотрело на человека, словно застыв на месте. Оно было похоже на ящерицу.

Айстис вспомнил, как однажды они с Гудрисом ели мясо ящерицы. А может, и эта съедобна? Собрав все силы, он бросился на неизвестное существо. Оно не успело спастись бегством…

— Что делать, братец, придется меня выручать, — сказал Айстис, как бы прося прощения, достал нож и отрезал ящерице голову.

Он с жадностью пил кровь и ел сырое мясо, которое показалось ему вкуснее всех лакомств.

Солнце всходило и закатывалось, снова всходило и снова закатывалось.

Айстис продолжал продвигаться все дальше на юго-восток.

Так он дошел до места, где во все стороны, куда ни кинь взгляд, тянулись обширные пространства плоских плит песчаника, а меж ними то тут, то там торчали выжженные солнцем скалы. Их причудливые контуры, напоминающие старые заброшенные крепости, вырисовывались на фоне голубого неба.

Айстис подошел к одной «крепости» и удивился.

Вблизи руины оказались нагромождением песчаных столбов, отвесных стен, меж которых, как уж, извивалась высохшая река. Воды не было ни капли, только серо-желтый песок. Видимо, река высохла давным-давно.

Юноша поднял голову и замер от удивления. Прямо над ним, на отвесной стене, танцевала женщина! Не живая, а нарисованная темно-коричневыми и белыми красками. Но нарисованная так, что выглядела как живая!

Она была изображена в момент полуоборота. Опираясь на пятку левой ноги, отбросив назад полусогнутую правую, широко взмахнув руками в стороны, женщина как бы парила в воздухе. Ее полет делался еще больше зримым от украшений из стебельков сухих трав, свисающих с запястий и бедер.

Вокруг танцующей женщины в животрепещущей пляске кружились толпы белых, черных, коричневых людей…

Хорошо присмотревшись, Айстис увидел, что женщина и окружающие ее танцоры не единственные рисунки. Бесчисленное их количество тянулось по оврагам песчаной реки…

Юноша медленно двигался в тени скал, читая эту каменную книгу.

Вот небольшие схематические фигурки, отличительная черта которых — круглая голова. Рядом огромнейшая птица без крыльев, с ногами, похожими на стволы небольших черемух, росших около их селения у моря. Дальше — животное с такой длинной шеей, что голова казалась как бы поднятой на огромнейшем шесте…

Внезапно Айстис отпрыгнул назад: на него косился зверь, похожий на жабу, но в сто раз больше! Голова зверя была продолговатой, как бревно. Раскрытая, как мешок, пасть сверкала острыми зубами… А там — лошадь! Похожа на гнедого, которого Айстис оставил дома. Рядом с ней не то корова, не то лошадь… Дальше — целое стадо коров, окруженное пастухами. Над ними нарисованы лодки, плывущие под парусами.

Поражало гармоническое сочетание цветов. Айстис различил зеленые, фиолетовые, синие тона. Наверное, когда-то климат здесь был не такой сухой, стада находили и сочную траву, и реки, полные воды. Это подтверждал и рисунок трех водных чудовищ, на которых охотились люди, стоя на длинных деревянных судах.

Айстис увидел шеренги воинов. Он смотрел на рисунки, удивляясь мастерству неизвестных художников. Они сумели нарисовать людей и животных в натуральную величину так живо, так близко к его пониманию мира, что он как бы видел в своем воображении самих художников, животных, растительность этой эпохи. Одного Айстис не мог сообразить: когда сотворены эти каменные полотна…[75]

Днем Айстис зарывался в песок, ночью шагал, обходя возвышенности. Питался он сырым мясом ящериц и еще какими-то существами, которых удавалось поймать.

Сначала казалось, что все преодолимо. Однако чем больше он шел, тем его самочувствие становилось хуже. Хотелось дольше спать, меньше двигаться. Силы его убывали. Наконец настала пора, когда он с наступлением ночи почувствовал, что встать уже не в состоянии…

Кружилась голова. Слышались какие-то крики. Они то утихали на мгновение, то снова так и лезли в уши. А тут еще песок запел! На закате солнца поднялся ветер, и, словно из-под земли, послышалась музыка. Вместе с порывом ветра она нарастала. Айстис не ведал, что это ветер потревожил дюны. С них стали стекать песчаные ручейки, которые и издавали звуки, напоминающие песню.

Звуков становилось все больше. Телом овладел блаженный покой, клонило ко сну…

Айстис пришел в себя от монотонной качки. Открыв глаза, он увидел, что лежит не то в седле, не то на ложе, подвешенном на боку крупного животного. Оно было навьючено мешками, свертками, ритмически покачивалась его длинная шея.

Когда животное поднималось на холм, впереди него можно было увидеть целую вереницу ему подобных. Высокие, тонконогие, горбатые, они были связаны тонкой веревкой, видимо, чтобы не сбились с пути…

Звенели колокольчики, подвешенные животным на шею.

Рядом ехали всадники. Их головы были обмотаны белой тканью. Если бы не они, можно было подумать, что животные тронулись в путь через пески сами по себе.

Айстис догадался, что это и есть верблюды, о которых ему рассказывала Номеда. Она говорила, что верблюды — полезные животные, незаменимые в песках. Они могут месяц обойтись без питья, за день преодолеть расстояние, которое раз в двадцать превышает дневной переход пешего.

Вереница вошла в глубокое ущелье, ступая по глинозему. По обе стороны узкой тропы возвышались откосы из красного песка.

Как он попал в этот караван?

Ему припомнились как бы сквозь сон чьи-то голоса, шаги, источник под зеленым деревом, жидкость, от которой и теперь еще противно во рту…

Айстис шевельнулся. С вершины верблюжьего горба послышался детский голос:

— Мо! Мо!

Ему издали откликнулся мужской:

— Йо! Йо!

Подъехал всадник. Он был стар, с головой, как и у остальных, закутанной в белую ткань, но одет наряднее других. К его поясу были подвешены роскошные ножны, украшенные чеканным серебром. Всадник устремил взгляд на Айстиса:

— Кто вы такой? Как чувствуете себя?

Он повторял эти слова на разных языках. Произнес их и по-латыни.

— Хочется пить, — ответил Айстис.

Старик взмахом руки подозвал к себе еще нескольких всадников. Они о чем-то посоветовались. Один галопом поскакал в голову каравана и вскоре вернулся, держа в руках кувшин, до края наполненный белой жидкостью.

Старик, видимо предводитель путешественников, протянул кувшин Айстису:

— Не бойся, это сильфия[76]. Она вернет тебе силы…

Напившись жидкости, Айстис спросил, как он попал в караван. Оказалось, путешественники нашли его, полузанесенного песком.

Всадники в свою очередь стали расспрашивать его, кто он и как попал в пустыню. Он рассказал, что родом из далеких краев, что задумал побывать в Карфагене, а затем с друзьями заблудился в песках. Друзья, вероятно, погибли во время песчаной бури. Айстис попросил помочь ему вернуться в город, расположенный у моря…

Предводитель покачал головой:

— Увы, это невозможно! Мы находимся в самом сердце песков и должны торопиться, ибо вскоре здесь начнутся сильные бури. Если задержимся, караван погибнет…

Караванбаши, как назвал себя старик, предложил жемайтису продолжить путь вместе с ним и его спутниками. Преодолев пески, путешественники доберутся до реки[77]. Там Айстис может встретить римлян, которые ему помогут.

Старик начал жаловаться, что путешествовать теперь становится все труднее. На привычных караванных тропах появляется все больше злых людей. Вот и на его караван по пути от Геракловых столбов, где они взяли товары, уже дважды нападали разбойники. Раньше такое случалось редко. Только в море пираты захватывали корабли. Ныне опасно и в песках. А ведь эти тропы исстари были безопасными, даже когда на севере шли сражения между богатыми правителями.

Айстис вспомнил, как ему было тяжело идти в одиночку, и спросил, как караван находит дорогу через пески.

— Дорогу указывает ветер. Он постоянно дует в одном и том же направлении. Ночью помогают звезды… Эти тропы мне как бы в наследство оставил отец, унаследовав их, в свою очередь, от своего отца. Мои предки, как и я, всю жизнь кочевали по пескам[78], — караванбаши вздохнул. — Отдыхайте. Когда у меня появится свободное время, я снова подъеду к вам. Если что-нибудь понадобится, позовите Таку, он сидит на спине верблюда, который вас несет.

Как бы в подтверждение этих слов, из-за тюков показалась черная голова мальчика.

Караванбаши отъехал.

Караваи продолжал путь. Стены ущелья то приближались друг к другу, то разбегались в стороны, и тогда караван оказывался словно на просторной равнине, которую обступали разнообразные башни, купола, арки и ворота, напоминавшие Айстису увиденное в Риме. Разница была лишь в том, что тут все эти сооружения были проделками ветра. Проносясь мимо вершин скал, ветер постоянно изменял их форму, то усовершенствуя свое творение, то уничтожая его. Островерхая игла могла превратиться в копну, а копна — в плоскую миску. Вскоре и она рассыпалась и своими очертаниями начинала смутно напоминать вереницу людей, идущих друг за другом…

Айстис любовался игрой ветра. Она все ускорялась. Не всем эта игра пришлась по вкусу. Забеспокоились всадники, охранявшие караван. Они стали скакать то вперед, то назад.

— Приближается буря! Песчаная буря!

Тишину нарушила резкая мелодия, похожая на крик осла. Она доносилась сверху. Клубы пыли, словно грибы, поднявшиеся над дюнами, в мгновение ока затмили солнце. Землю от неба как бы отделяла пелена. Вскоре она рассыпалась, и воздух оказался заполненным песчинками. Коричневый туман сгущался. Люди и животные стали задыхаться.

Но и это было еще не все. Песчаный туман стал накалиться, дохнул в лицо, словно огнем! Казалось, он стремится сжечь все вокруг.

Люди стали кутать голову в заранее приготовленную влажную ткань, от которой на миг становилось прохладнее. По ткань быстро высыхала, и нестерпимая жара снова жгла тело… Люди повалились наземь, крича от боли.

Недаром самум называют смертью в пустыне. Он похоронил многих, отважившихся путешествовать через пески. От самума гибли целые караваны! В песках порой только ветер обнажает кости погибших…

Самум свирепствовал немилосердно.

Песчаные ветры набрасывались на людей со всех сторон, острые песчинки набивались в глаза, нос, в уши, волосы.

Стало еще душнее. Показалось было солнце, но быстро скрылось в фиолетовом тумане. Воздух словно наполнился шипением и завыванием трущихся друг о друга песчинок. Казалось, что сама вечность завихрилась над повалившимися наземь людьми…

А может быть, как говорилось в книгах, которые Айстису читала Номеда, эти пески действительно не равнина, а яма, глубина которой посередине особенно велика? Вот он оказался на дне этой ямы, и весь песок сверху сыплется на него…

Самум прекратился спустя несколько часов. Однако люди, вконец обессилев, долго еще продолжали лежать не шевелясь…

Длинный караван верблюдов вновь двинулся по бескрайним пескам. Песок и камни после самума раскалены, словно их только что извлекли из печи. Небо все еще скрыто за розовой пеленой…

Не успели люди прийти в себя после пережитого, как послышались крики:

— Термиты! Термиты!

Айстис повернулся в сторону караванбаши. Тот взволнованно сказал:

— В такое время термитов здесь еще никто не видел! Наверное, их кто-то потревожил. Надо спасать животных, иначе термиты всех уничтожат!

Караванбаши поскакал в голову каравана и повернул первого верблюда в сторону. Едва все животные успели последовать примеру первого, как впереди в пески стала выливаться черная река шириной примерно в сто пядей! Плотно прижимаясь друг к другу, ползли крупные насекомые, похожие на муравьев. Их было так много, что через их массу не было видно песка.

— Термиты — страшные хищники, — сказал караванбаши. — Они поглощают все на своем пути: дома, зверей, животных, вещи, даже землю, — пока не насытятся…

Караван ждал, пока термиты скроются вдали, оставив позади себя тщательно утрамбованную дорогу. Лишь после этого можно было продолжать путешествие.

Под вечер путники добрались до места отдыха. Здесь должен был находиться колодец, а возле него — три пальмы. Но отдыхать не пришлось: на месте колодца темнела лишь неглубокая яма, засыпанная песком, а на месте пальм — развороченный песок! Это было все, что осталось после термитов.

Айстис с ужасом подумал, что произошло бы, если бы термиты застали их, спящих, врасплох…

Караванбаши, схватившись за голову, все повторял, что не может понять, кто бы это мог потревожить вечно голодных термитов…

Вместо отдыха караван продолжал путь на восток.

Наступил день, когда караванбаши разрешил Айстису пересесть с верблюда на коня. Настроение юноши заметно улучшилось: теперь он мог постоянно общаться с хозяином каравана.

— Мы направляемся в Беренике, — сказал однажды караванбаши. — Есть такой порт на краю песков… Завтра наши дороги разойдутся: ты повернешь на север, пойдешь вдоль реки и вскоре встретишь римлян. Нам с ними встречаться невыгодно: зачем зря платить пошлину?[79] Дети пустыни не любят таможников…

Наступила пора прощания. Айстис поклонился караванбаши и его спутникам, поблагодарил их за спасение и уже собрался было продолжить свое путешествие пешком.

— На память о нашей встрече прими от меня в дар коня, на котором ты ехал, — сказал караванбаши. — Возьми свои вещи и немного товаров, чтобы тебе было чем расплачиваться. Жаль, что ты не желаешь остаться с нами. Понимаю, понимаю… Любовь к родине превыше всего! Отними у меня пески, в которых я родился и вырос, прожил всю свою жизнь, — что от меня останется? Счастливого тебе пути, сын мой!

Старик отвернулся и взмахом руки привел в движение караван.

Айстис долго стоял на холме. Когда он расскажет дома обо всем, что ему довелось пережить в песках, никто не поверит, скажут: это выдумки!

Разговаривая сам с собой, он вскочил на коня и направился на восток, туда, где должна была протекать река…

Айстис ехал уже третьи сутки, а реки не было видно. Не заблудился ли он? Не должен бы, ведь караванбаши научил его, как днем держать путь по тени, а ночью — по звездам.

Наконец на третий день, поднявшись на холм, юноша увидел вдали синюю ленту, которая петляла в ослепительно белой пустыне. Это была вода, о которой говорил караванбаши.

Река! Река! Сердце юноши застучало сильнее. Однако до реки оказалось еще далеко: надо было идти и идти.

Картина мало-помалу менялась, вместо сыпучего песка перед глазами все чаще возникали коричнево-красные скалы. Передвигаться между ними приходилось осторожно, чтобы они не обрушились на голову. Порой всадник оказывался перед пропастью, которая неожиданно разверзалась перед ним. Надо было смотреть в оба, чтобы не сорваться в нее.

Скалы здесь были не такими замысловатыми, как изваянные ветром. Айстис только один раз остановил коня, когда внезапно увидел статую высотой в сто пядей! Она изображала человека, высеченного из красного песчаника. Человек сидел, положив руки на колени и устремив вдаль задумчивый взгляд. Его высокий головной убор был украшен головами змеи и сокола — знаками Древнего Египта, о котором Айстис много слышал в Риме и Карфагене.

— Фараон![80] — с испугом вслух произнес юноша. — Фараон, — повторил он с почтением в голосе, стараясь держаться на безопасном расстоянии от этого изваяния, пытаясь вспомнить, что о них рассказывала Номеда.

Айстис представил себя полулежащим на диване из черного дерева. В воображении возникла Номеда в полупрозрачном шелковом платье. Девушка смотрела на него большими черными глазами. Он услышал ее голос:

«Земля Египта простирается в долине реки больше тысячи стадий в длину меж двух песчаных возвышенностей, которые то сходятся, то расходятся на расстоянии от трех до семи стадий. На севере возвышенности уступают место низменностям, а на самом юге горы такие высокие, что река с грохотом падает вниз и заполняет всю долину, бурлит до самого Внутреннего моря…»

Айстис вспомнил, что Номеда говорила, будто река, которую называют Нилом, полна тайн. Никто не знает, откуда она берет начало, почему раз в году ее уровень поднимается настолько высоко, что деревушки выглядят островами…

«Никто не помнит уже истории этих деревушек, — продолжала Номеда, — но она наверняка длинная и интересная. Об этом свидетельствуют прекрасные вещи, их привозят наши путешественники и управляющие из этой провинции…»

Айстис тогда впервые увидел золотого скарабея с ножками из тончайшей нити серебра, украшенного капельками зеленых, белых и голубых драгоценных камней.

Номеда еще знала, что на берегу реки стоят странные руины, не то крепости, не то святилища…

Наконец Айстис достиг реки. Она текла по узкой долине, то петляя, как святой уж, то становясь прямой, как стрела. Берега реки были зелеными. Заросли камыша отгораживали воду от красных скал и песков, которые, куда ни глянь, простирались по обе стороны реки.

В долине взор Айстиса привлекала не только река.

Прямо впереди от него виднелись полуразрушенные белые, серые, красные стены. Еще больше зазубренных сооружений можно было разглядеть по ту сторону реки.

Колонны с осыпавшимися вершинами казались призраками, возвышающимися над золотистым песком.

В долину реки спускался необычный по виду склон. Его, видимо, когда-то проложили стремительные воды. Л может быть, они и сейчас в определенное время года здесь несутся? Казалось, скалы стояли тут испокон веков и их раскидали руки исполинов.

Спустившись в долину, Айстис поспешил к воде, которая вблизи оказалась мутной. Но это не сдержало путника: всадник и конь вместе окунулись в освежающую воду.

Сгущались сумерки. Колонны и статуи постепенно погружались во тьму, но не исчезли целиком: взошла луна, и они снова стали белесыми. В лучах луны долина оживилась. Вода как бы покрылась серебром, горы в той стороне, откуда приехал Айстис, посинели, а красные сооружения на противоположном берегу реки побледнели.

Нужно было найти место для ночлега.

Айстис устроился у откоса, рядом со скалами.

«Будет холодно, найду себе место в скалах», — подумал он.

Отдав коню последнюю горсть корма из мешка, закутавшись в плащ, полученный в подарок от караванбаши, он уже почти уснул, как вдруг услышал крики и голоса:

— Вор!

— Хватайте вора!

Не разобравшись спросонок, что происходит, Айстис почувствовал, как несколько мужчин повернули его лицом к земле и вяжут ему руки.

— Что случилось? Чего вам от меня надо? — воскликнул Айстис по-латыни: нападавшие объяснялись именно на этом языке.

— Что за чертовщина! Он говорит на нашем языке!

— Не отпускайте его!

— Ведите к центуриону! Он выяснит!

Айстиса поставили на ноги, потащили к четырехугольному домику с плоской крышей и грубо втолкнули внутрь через отверстие, заменявшее двери. Юноша огляделся. У каменного стола сидел представительный мужчина и ел. Небольшой фонарь освещал его загорелое морщинистое лицо.

Это и был центурион.

— Кто это такой? — спросил он, проглотив кусок. — Еще один вор, промышляющий на могилах?

Мужчины стали утвердительно кивать.

— Так зачем вы меня тревожите? — возмутился он. — Ведь порядок известен! Не первый день служите сторожами! Обыскать, отнять все найденное, мешок на голову — и в реку! Мне уже надоели выяснения! Уберите его!

— Мы просим прощения, но он говорит по-латыни. Может, вам будет интересно…

— По-латыни? Это правда?

— Да. Я говорю по-латыни.

— Откуда он взялся? Кто он такой? Что у него нашли? — выпалил центурион, обращаясь уже к своим подчиненным.

Сторожа высыпали па стол все, что извлекли из дорожной сумки Айстиса: камни, подаренные караванбаши, куски янтаря.

— Тут ничего нет из могил! Кто ты такой? Купец? — Центурион оглядывал вещи. Не обнаружив ничего интересного, он ловко повернулся к одному из мужчин: — Выверни-ка наизнанку свои карманы! Будешь сопротивляться, велю утопить!

— Клянусь богами! Я ничего не утаил…

— Живо!

Косой сторож с отметиной на лице от удара мечом вывернул, ворча, свои карманы. На стол со звоном упало золотое кольцо с крупным камнем.

— Подлец! Оп хотел украсть подарок Номеды! — не стерпел Айстис, только сейчас заметив, что потерял кольцо.

— Номеды? — удивился центурион. Он поднял светильник и поднес его к лицу Айстиса, а затем уставился на кольцо и долго разглядывал изображение девушки. — Откуда у тебя это кольцо?

— Подарок моей невесты! — сердито крикнул Айстис, сообразив, что это может помочь спастись, и рванулся к кольцу. На него сразу бросилось несколько стражников, но центурион их остановил:

— Развяжите ему руки! — Затем, подойдя к Айстису, он стал как бы оправдываться перед ним: — Тебе посчастливилось, юноша! Если бы не кольцо, найденное у этого сукина сына, я бы велел сунуть тебя в мешок, как и тех семерых, которых мы поймали в Долине царей на этой неделе.

Айстис содрогнулся, поняв, чего ему удалось избежать. Центурион продолжал:

— Тебя всюду ищут… Люди Номеды передали мне известие о тебе через охотников за рабами, которые отправляются из Александрии к порогам реки. Карфагенский квестор уведомил ее, что ты не прибыл в Тамугади, погиб в песках. Но она не поверила! Вот что значит любовь… Как ты очутился здесь, если до этого был в Карфагене?

Айстис попросил, чтобы ему дали что-нибудь выпить, и, осушив чашу пальмового сока, вкратце рассказал, что с ним приключилось.

— Ты родился под счастливой звездой, — покачал головой центурион. — Я еще не видел человека, которому бы удалось живым выбраться из песков… Здесь страшная жизнь. Уже много лет я слежу, чтобы разбойники не нападали на корабли, везущие по реке в Александрию пшеницу, золото, слоновую кость, рабов… Одновременно я присматриваю за древними гробницами, чтобы их никто не грабил. — Заметив недоуменный взгляд юноши, он пояснил: — В этой долине похоронены цари, правившие страной в старину. В их могилах — огромные богатства! Пока мы не в силах вывезти все сокровища. Нам удается раскопать одну-две гробницы в год. Драгоценности мы доставляем в столицу… Ты прибыл вовремя! Через несколько дней мы готовим караван в Александрию с богатствами, ты сможешь поехать с моими людьми в Александрию, а оттуда на корабле — в Вечный город…

Айстис стал благодарить центуриона, но тот знаком остановил юношу и повел его в комнату, где стояли тяжелые ящики.

— Вот что мы отправляем в Рим…

С этими словами центурион поднял крышку ящика.

Каких только вещей не увидел Айстис! Ваза из лазурита с золотыми ручками и обручами… Золотая головка львицы… Золотая голова птицы с огромным клювом… Золотой рог для вина с изображением горных коз… Кинжал в голубых ножнах, украшенных драгоценными камнями… Статуэтка из черного дерева с серебряной головкой, украшенной золотом…

«Вот это мастер! — подумал Айстис. — Если бы эти вещи увидели отец и Жвайгждикис…»

Центурион извлек из сундука золотую статуэтку, изображающую уже известную Айстису богиню Исиду верхом на собаке…

Богиня была так прекрасна, что Айстис долго не мог оторвать от нее взгляда. Заметив это, центурион протянул Исиду юноше:

— Возьми! Отвезешь Номеде в подарок, пусть она порадуется. Император все равно распорядился, чтобы эту статуэтку, как и большинство других находок, переплавили! Ему нужны сестерции. Много сестерциев! Номеду я знаю с малых лет… Передай ей привет от дяди Грома, как она меня называла за то, что я так громко разговариваю. Давно мы с ней не виделись…

Центурион задумчиво покачал головой.

— Порой мы находим и более редкие вещи, — продолжал он. — Иногда даже… лодки! Цари брали их с собой в могилу, наверное полагая, что они понадобятся на том свете!

Айстис заинтересовался большим золотым кольцом с камнем. Внутри камня красовался скарабей, сделанный из янтаря…[81]

— Янтарь! — воскликнул Айстис, разглядывая жука, который был значительно наряднее тех, которых он видел в Карфагене.

У скарабея были соколиные крылья и голова, увенчанная лунным рогом с тремя маленькими фигурками. Передние ножки — как у жука, еще две ножки — птичьи, в них он держал несколько плодов и растений.

— Ты прав, это янтарь… В старину местные правители, как и мы сейчас, очень любили янтарь, называли его секелом.

Айстис не переставал удивляться. Ведь правители эти жили так давно, что даже Номеда не могла толком объяснить, сколько веков прошло после их существования. Как и откуда они доставали янтарь? Айстис не сомневался, что янтарь, из которого был вырезан этот скарабей — птица-жук, видимо отображавшая всемогущество правителей в небе и на земле, — был доставлен из его родного края. Где еще сыщешь такой янтарь? Как удивится отец, когда он ему об этом расскажет!

Глаза слипались. Усталость брала верх. Увидев это, центурион захлопнул сундук и указал на диван в углу.

— Спать! Я еще похожу… Давно страдаю бессонницей. Этот климат не но мне. Здесь годами не бывает дождей. Три лунных месяца в году со стороны песков дует жаркий ветер, он приносит мельчайшие песчинки, от которых нет спасения! А в камышах у воды множество комаров, укус которых уже не одному охраннику стоил жизни… Спи! Завтра я покажу тебе свои владения.

Айстис уснул сразу, но спал беспокойно. Ему снились пески, фараоны, золотые жуки… Успокоился он только под утро, когда центурион притронулся к его плечу:

— Вставай! Пора… Позже солнце будет гак припекать, что придется отсиживаться в этих глиняных ящиках.

Они вышли во дворик. Айстис оглянулся вокруг и удивился. При свете восходящего солнца все выглядело совсем иначе, чем вчера. Река казалась серой, даже черной, как и горы по ту сторону.

— Вот дела! — пробормотал Айстис, наконец поняв, что эти краски — от восходящего солнца.

Оно поднималось над горизонтом, и постепенно песок приобретал первоначальный светло-коричневый, даже золотистый оттенок.

Заметив, что Айстис оживленно оглядывается вокруг, центурион сказал:

— Что там река, пески! Я тебе покажу нечто поинтереснее. Давай сходим в Долину царей! Это недалеко, вон за теми холмиками…

По песку, который местами больше походил на обожженную глину — так он был тверд и покрыт трещинами, Айстис и центурион добрались до глубокого ущелья, которое заканчивалось отвесной песчаной скалой, взметнувшейся вверх более чем на тысячу пядей.

Здесь было жарко, как на костре. На самой вершине скалы виднелось причудливое строение, напоминающее стог сена, но не круглый, а четырехугольный…

— Это и есть Долина царей, — напомнил центурион. — В этом ущелье почти две тысячи лет хоронили фараонов и их знать… Богато хоронили! Каждому выдалбливали по десять, а то и по пять десятков огромных комнат! Эти посмертные храмы наполняли дорогими вещами, ты уже видел их у меня, а стены — рисунками… Давай заглянем внутрь.

Центурион повел Айстиса в одну из могил.

По длинному коридору, высеченному в светло-серой скале, то поднимающемуся, то спускающемуся, казалось, в недра земли, они добрались до обширного зала.

Потолок здесь был высокий. Стены при свете факела, который нес центурион, казались застланными сплошным ковром — так много разных рисунков оставили древние мастера! И чего тут только не было нарисовано! Видимо, египтяне очень любили жизнь, они и после смерти желали жить, как живые. Наверное, поэтому они, веря в магическую силу рисунка, старались на стенах могил запечатлеть себя, свои земные дела в цветных рисунках, изображающих будничные сцены. Вот ремесленник согнулся над гончарным кругом, а там — резчик над камнем. Воин становится в строй, как принято при жизни, а командир ищет свое место впереди…

Айстис удивился многообразию рисунков, их содержанию, форме. На одних рисунках выкрашены только контуры, на других — вся поверхность цветная. Люди изображены неодинаковыми: одни выглядят карликами, а другие — великанами[82]. Юноша заметил, что художники явно придерживались каких-то правил: плечи и глаза человека повернуты к зрителю, а нижняя часть тела и ноги нарисованы в профиль. Талант древних художников был так силен, что нарисованные ими люди казались живыми. Белые, красные, черные, зеленые, голубые краски были так ярки, будто рисунки созданы только что. Айстиса особенно поразили углубленные, рельефные рисунки. Вот крупный человек стоит у берега, натянув тетиву, целится в утку. Рядышком — гиппопотам, такой настоящий, как в реальной жизни!

Айстису особенно запомнился рисунок, на котором мерцающий огонь факела высвечивал спелые хлеба. Так и кольнуло в сердце… Как там мать? Отец? Угне?

На другой стене его внимание привлек великан на корме лодки, которая переправлялась через реку. На отважного моряка нападали всякие чудовища, но он спокойно плыл дальше…

Центурион торопил Айстиса:

— Идем, я хочу показать тебе то, что ты еще никогда не видел! — Он направился в низкий проход, предупредив юношу: — Осторожно! Здесь можно внезапно угодить в колодец. Его вырыли специально для тех, кто хотел бы поживиться подарками мертвых, выложенных на дорогу… Впрочем, воры не раз разгадывали замыслы архитекторов… Умудрялись все вынести и остаться в живых… Идем.

Они шли все дальше. Воздух становился сухим. Дышать было нечем. Но вскоре как бы подул ветерок.

— Это наши искатели, — сказал центурион, — открывшие эту могилу, продолбили стенку и пустили воздух снаружи…

Стало чуть-чуть светлее. Видимо, не только ветер, но и солнечный свет находил дорогу в подземелье.

Задумавшись, Айстис не заметил неровностей на полу и споткнулся. Стараясь удержать равновесие, он ухватился за выступ в стене и вскрикнул.

— Что с тобой? — забеспокоился центурион.

— Рука!

— Какая еще рука?

— Смотрите! — сам не свой проговорил Айстис, показывая на высохшую человеческую руку, торчащую из проема в стене. Она была черная и при свете факела походила на сухую ветку. Но это была рука человека…

— А! — как о само собой разумеющемся отозвался центурион. — Я позабыл тебя предупредить, что в этих могилах много таких высохших рук, ног, человеческих тел… Древние египтяне умели так мумифицировать своих мертвых, что они сохранялись на века… Я слышал от местных, что это сделано неспроста. Они и сейчас верят, что человек состоит из двух основ — тела и души. Душа сложена из трех частей — Ах, Ба, Ка. Со смертью погибает лишь тело, но если его не сохранить, погибнет и душа. Потому и делали мумии. Пока существует мумия, душе нечего беспокоиться. Все эти Ах, Ба, Ка могут существовать в потустороннем мире! Ка даже могла проделать дорогу и на землю, проведать мумию — так говорят местные старики…

Айстис слушал центуриона, а внутренним взором видел высохшую руку. Он хотел забыть ее, но не мог!

Однако через некоторое время его ожидало еще одно не менее страшное испытание. Центурион привел его в комнату, которая напоминала библиотеку в доме Номеды, только в ней на полках, вместо кодексов и свертков, лежали сотни мумий!

— Сначала я не мог спокойно глядеть на этих мертвецов, — сказал центурион, — все думал, почему они заперты в одной комнате. А потом пришел к выводу, что это — мумии мелкой знати, у которой не было возможности приготовить персональную могилу. На этих мумиях недорогое, чаще всего глиняное, каменное убранство, мало или совсем нет золотых украшений…

Айстис смотрел на мумии. Ему показалось, что одна из них повернула к нему голову и посмотрела… Сердце чуть не разорвалось от страха. Он не выдержал:

— Уйдем отсюда, пожалуйста!

— Страшно? — засмеялся центурион. — Уже уходим…

Они пошли дальше. Айстис еще раз оглянулся на черные стены, которые при слабом свете факела превратились в ночь, темень, в которой свой страшный танец начали мумии. Айстису показалось, что все они встали со своих мест и вытянулись в длинную шеренгу…

— Куда мы идем? — Айстису хотелось как можно скорее оказаться на поверхности земли.

— В гости к Незнакомке…

Айстис, удивленный, промолчал, а центурион добавил:

— Я часто прихожу сюда, в дальнюю комнату, посмотреть на Незнакомку, заворожившую меня…

Центурион ускорил шаг. Они проходили один зал за другим. Со стен на них глядели вельможи и рабы, из-под ног во все углы расползались скорпионы и змеи… Наконец они пришли в тронный зал, где красовалась фреска, изображавшая богатого человека. Он восседал на высоком кресле и принимал дары. За тронным залом начинался узкий коридор. Его потолок поднимался все выше, и от этого проход напоминал продолговатый глиняный кувшин. Стены «кувшина» были разрисованы сценами из жизни придворных дам, собирающихся на бал. Рабыни расчесывали им длинные черные волосы, примеряли бело-голубые длинные платья, одевали на них сверкающие ожерелья…

На самом дне «кувшина» был овальный зал, посередине которого стоял открытый гроб из белого песчаника. Гроб был пуст, как и весь зал. Однако эта пустота была условной: все стены зала были разрисованы сценами веселья!

Бал в самом разгаре. Играют музыканты. Певцы ласкают слух пением. Рабы подносят угощение и вино в высоких прозрачных бокалах…[83]

Айстис чувствовал, что здесь, в этом зале, на этом балу, чего-то не хватает, и вдруг понял, что веселятся одни женщины! Ни одного мужчины, если не считать рабов — музыкантов и слуг. Вот это да! Очевидно, таков нрав хозяйки, которая восседала в центре на левой стене.

Она была такой красивой, что ее строгий профиль, тонкие губы, грациозная талия — весь ее образ как бы врезался в память! Рука, украшенная браслетами со священными змеями, свидетельствовала о высоком родстве этой женщины и приковывала взгляд.

— Моя Незнакомка, — благоговейно промолвил центурион, — прости своего раба, что вчера не пришел… Я принес тебе подарок…

Центурион развернул пакет, который взял из дому, и положил у ног Незнакомки цветок лотоса, рядом с уже увядшими цветами, которые он, видимо, приносил раньше.

Огонь факела заколебался. Айстису показалось, что Незнакомка подняла брови. Что бы это могло значить? Может, она отнеслась одобрительно к старанию своего поклонника из далекого будущего… Впервые Айстису пришла в голову мысль, что прошлое и настоящее неотделимо…

Пробыв некоторое время в овальном зале, на балу у Незнакомки, они пустились дальше и вскоре оказались на холме, с вершины которого открывалась панорама Долины. Куда ни глянь, везде разрушенные ветром и солнцем скалы из бело-серо-коричневого песчаника! За день их цвет меняется: на заре они розово-золотые, в полдень — светло-коричневые, сонные от жары, под вечер на черном фоне возникают пурпурные силуэты… Такими Айстис видел скалы с горба верблюда, со своей лошади. Скалы невысоки — восемьсот, иногда тысячу пядей, но оставляют неизгладимое впечатление, намного большее, чем горы, которые он увидел на земле Номеды. Может быть, это происходит потому, что здесь похоронено много великих правителей древней страны, а может быть, потому, что эта долина олицетворяет сам покой…

Вдалеке Айстис заметил двух гигантов, восседавших на больших креслах. Гиганты, как и их кресла, были сложены из песчаника.

Айстис прикинул, что высота статуй не меньше шестидесяти пядей.

— Это фараоны? — спросил он центуриона.

— Их называют колоссами Мемнона. Когда-то они охраняли вход в храм, руины которого там, за ними… Никто не смеет к ним приблизиться. На заре они воют, как волки! Видимо, эти великаны каннибалы. Они требуют человеческого мяса, которого давно не получают[84].

На следующий день центурион и его молодой гость отправились в большие храмы на другой стороне реки. Днем вода в реке казалась темно-синей, а ночью — почти черной.

Стражники перевезли их па плоскодонной лодке. Взобравшись с помощью солдат на крутой берег, центурион повел Айстиса через убогую деревню из глиняных домиков без окон и дверей, приказав дубинками разогнать любопытных ребятишек.

— Фивы. — Центурион обвел деревню рукой и добавил: — Туземцы называют это место по-своему — Уасет. Они говорят, что когда-то здесь была их столица, украшенная большим храмом главному богу… Мы идем к этому храму.

— Какого бога они почитали? — спросил Айстис.

— Об этом знает только великий Юпитер! Один чумазый туземец, который мне приносит рыбу, назвал его Амоном Ра, богом Солнца.

Они шли тропинкой, по обе стороны которой стояли не то львы, не то бараны. Прямо напротив показалась огромная каменная обезьяна с лунным серпом на голове.

Центурион издали обошел ее, поругивая:

— И это страшилище называется богом культуры! Таким эти дикари представляли себе бога письма…

За обезьяной оказался большой двор, окруженный высокими колоннами. Они напоминали тростник, растущий у берега, но были куда выше и толще! Чтобы увидеть вершину колонны, Айстису пришлось запрокинуть голову.

Посреди колонного двора блистало небольшое прямоугольное озеро. Его охранял каменный скарабей, ростом с собаку, на высоком постаменте.

Солнце грело все жарче. Центурион не выдержал:

— Если хочешь, можешь оставаться, под вечер за тобой приплывут гребцы, а я не могу…

Так и порешили. Центурион отправился обратно в свой домик, а юноша остался бродить по руинам храма богу Солнца.

Вскоре он вышел к четырехугольному столбу, рисунок которого видел у Номеды, и вспомнил его название — обелиск. Столб высотой более ста пядей уходил в небо. Его верх, покрытый золотом или медью, ослепительно сверкал.

Айстис удивился: каких усилий потребовалось людям, чтобы выдолбить такую глыбу! Он потрогал пальцем обелиск. Это не песчаник! Ну и тяжело же, наверное, было обрабатывать этот материал…[85]

Из дворика вокруг белого обелиска Айстис перешел в каменный лес прекрасных колонн, которые как бы качались на ветру, будто деревья. Так и повеяло родными краями…

За лесом из колонн оказался большой двор, посреди которого возвышалась сужающаяся кверху башня. Айстис не знал, что увидел своими глазами священный пилон, с высоты которого жрецы Древнего Египта на протяжении тысячелетия провозглашали праздник Солнца. В день праздника на это поле выбегали тысячи самых красивых девушек страны и дарили свой танец богам…

…Ранним утром, когда восходящее солнце придало пустыне розовую окраску, три высокие подводы, покрытые белым полотном, направились на север. Богатства царских могил повезли в Вечный город. Сначала их доставят на побережье, а оттуда они поплывут в Рим.

Деревянные колеса скрипели, стучали но ухабам. Погонщики длинными прутьями подгоняли волов, группа всадников, сопровождающих подводы, весело переговаривалась.

Все были довольны. После долгой службы среди развалин вырваться в большой город, каким уже в то время была Александрия, — прекрасное развлечение!

Айстис ехал следом за первой подводой, с жадностью наблюдая за картинами жизни, открывающимися перед ним. Оба берега реки были покрыты блестящим черным илом. Эта плодородная земля была разбита на небольшие участки. На них копошились дочерна загорелые люди с мотыгами в руках. Разжиженная земля напоминала кашу — столько в ней было воды! Видимо, иначе нельзя: под жгучим солнцем все выгорит. Айстис с самого Карфагена не видел дождя. Центурион говорил, что около реки дождей вообще не бывает. На солнце сверкали ручейки, разделяющие поля. Похоже, эту воду земледельцы берут из реки… Айстис обрадовался, поняв, что рассудил верно, когда увидел мужчину, который брал из реки воду большим кожаным мешком и сливал ее в наклонный лоток.

Налево и направо вверх от долины простирались пески. Они то сужали долину, то давали ей возможность раскинуться во всю ширь, какую только можно было окинуть взглядом.

Слева пустыня была более ровной, а справа она складками уходила ввысь. Чем дальше от поста центуриона, тем гуще река была покрыта тростником. В воде всюду попадались цветы, напоминающие водяные лилии.

Кое-где на участках виднелись колодцы. Земледельцы извлекали из них воду, сами вращая колесо, вытягивающее канат, или с помощью волов.

Живительная влага стекала в деревянные лотки, а по ним — на крошечные поля, словно по маленьким акведукам.

— Давно уже наблюдаю за вами, — обратился к Айстису незнакомый ему смуглый юноша. Он подъехал на лошади и казался чуть старше Айстиса. — Вы тот таинственный чужестранец?

— Почему таинственный? — Айстис обрадовался собеседнику в долгом путешествии. Видимо, это центурион постарался.

— Меня зовут Такемт…

Молодые люди кивнули друг другу.

— Вам, вероятно, многое известно об этой стране?

Такемт внимательно оглядел Айстиса:

— Этот край — моя родина… Он похож на лотос. Его стебель — река, опоясанная зеленью, а цветок — дельта, на котором и расположена Александрия… Несколько лепестков, которые упали недалеко от стебля справа и слева, — это оазисы, клочки земли, пригодные для жизни. Там вода, растут деревья… На восток и на запад от реки — пески. Река течет с юга, из каких краев — никто не знает… Путешественники добирались только до места, где сливаются две реки — белая и синяя… Река, как морская волна, то поднимается, то опять возвращается в свое русло. Самая большая вода начинается, когда на небосклоне появляется звезда Сириус, иначе — Собака богини Исиды, Сотис. В этот день с незапамятных времен празднуется великий Праздник вод.

— И теперь?

— Безусловно.

— Несмотря на то, что страной правят другие?

— Что им до нас! Правителям нужны только наши богатства.

Такемт замолк, наверное не желая разбирать с иноземцем тяготы своего народа.

— Давно ли у реки проживают люди? — поинтересовался Айстис, глядя на работающих в поле.

Такемт прикоснулся рукой к своим глазам, ушам, устам:

— Я еще молодой писарь. Мне не все известно. Более сведущие рассказывают, что люди поселились здесь вместе с рекой… Боги ее сотворили, чтобы людям было где жить. А было это очень давно… И еще рассказывают, что с тех пор страной правили более двухсот великих сыновей бога Солнца. Каждый правил по сроку, равному человеческой жизни, а то и дольше.

— О ваших богах я впервые услышал на севере Римской империи, но там знают только о богине Исиде. Она и есть выше всех?

— Исида очень сильная богиня. Но она господствует только в Дельте, поэтому и называется богиней Дельты, хотя ее признают и в верховьях реки. Но больше, чем Исиду, у нас почитают ее мужа Осириса, который, по обычаю, должен был быть ее братом. Рассказывают, что в древности Осириса предательски убил его брат Сет — бог пустыни, тело разрубил на куски и разбросал по всей стране. Жена-сестра Осириса, Исида, после долгих поисков нашла и собрала куски тела Осириса, оживила его и родила от него сына — бога воздуха Гора, который одолел Сета… Мы ежегодно празднуем день смерти и воскресение Осириса. Праздник длится восемнадцать дней и включает в себя ритуальную пахоту, посев, а также обряды с фигурой Осириса, сделанной из земли и зерна.

— Очень интересно! — не сдержался Айстис. — На моей родине тоже отмечают похожие праздники, знаменующие начало весенних работ на поле. А какие еще боги правят этой землей?

— Богов очень много. Каждый город почитает своих. Например, с давних пор в Мемфисе главным считается бог-творец Птах, изображаемый в виде быка. В Гелиополисе царствует Ра, бог Солнца, рожденный своим отцом — первобытным хаосом Нун. Позже Ра из этого хаоса создал всех богов, а из своих слез — людей. В южных номах утверждают, что людей создал на гончарном круге бог Хнум, рожденный у первых порогов, на острове Элефантины.

— В долине царей, в захоронениях, я видел богов, нарисованных в виде животных, птиц. Как это объяснить?

— Объяснить несложно, если знать, что уже в доисторические времена люди, обосновавшиеся у реки, почитали животных и птиц. Поэтому сокол олицетворяет бога Гора, богиню Бастед изображают с кошачьей головой, бога письма, разума Тота — с головой птицы чибиса, бога потусторонней жизни Анубиса — с собачьей головой, бога воды Собека — с головой крокодила… Богиня войны Сохмет известна нам с головой львицы, а богиня неба Хатор — с головой коровы… На юге страны почитали богиню гармонии Мут, ее изображают так: две соединенные меж собой руки, поднятые вверх. Богиня покоя предстает перед нами в лике змеи, охраняющей покой в Долине царей…

Такемт замолчал и знаком дал понять, что больше не желает продолжать разговор на эту тему. Айстис повиновался его воле и прекратил расспросы, но ненадолго, ему очень хотелось как можно больше узнать о стране, в которую его забросили боги.

— Я живу далеко на севере, — начал он, — где не так жарко, но зато много воды, зелени. Там шумят леса и дубравы, много разных цветов. Скажи, как твои предки выжили на этой полоске земли, ведь ее ежеминутно надо поливать водой из реки?

— А что им оставалось делать? Пришлось учиться жить так, чтобы грозный Сет, бог пустыни, не мог свить гнездо там, где живут люди… Сначала так научились жить смотрители жизни — жрецы, потом они веками учили других.

— Я слышал, что жрецы — сердце вашей родины…

— Мой дед и отец принадлежали этой касте, и сам я тоже посвящен в жрецы, поэтому могу подтвердить, что знания накоплены огромные! Мы — люди дела, и в первую очередь интересовались, что может быть полезно в каждодневной жизни…

Такемт задумался, о чем еще можно рассказать своему пытливому спутнику. О том, что уже предки предков умели не только считать, делить, умножать, но и знали геометрию, могли вычислять площадь усеченной пирамиды, знали отношение окружности к диаметру? Правда, цифры писали иначе. Черточка означала единицу, полуокружность — десятку, вьющаяся веревка — сотню, цветок лотоса — тысячу, поднятые руки, меж которых виднелась пирамида, — миллион… Может быть, попутчику будет интересно узнать, что древние астрономы создали точный календарь, где год делится на двенадцать месяцев по тридцать дней каждый? Лишние пять дней считали праздничными и не включали ни в один месяц. А может, рассказать о чудесных врачах, которые умели делать глазные операции? Ведь известно, что уже во времена фараона Рамзеса II, когда ослеп их король, врачей приглашали в страну хеттов.

Подумав, Такемт и рассказал обо всем этом своему спутнику, добавив, что древние египтяне были великолепные ремесленники — гончары, кожевники, ювелиры, кузнецы, создавшие множество шедевров искусства…

— Как вы сами называете свою родину? — поинтересовался Айстис.

В ответ Такемт поднял руки вверх и произнес:

— Та-Мери… это значит: «милая, обработанная земля». Или Кемет — «черная земля», в противовес необработанной, пустынной…

— А что значит «Египет»?

— Современное название придумали греки, услышав старое имя столицы — Хутка Птах, которое произносилось как «Хукупта»…

— Какое имя у этой реки?

— Итеру, — сказал Такемт. — В переводе это и будет «река». Других рек кругом не было, поэтому и наименования для нее не требовалось. Сейчас реку зовут Нил. Это имя также придумали греки. Но старые жители продолжают называть реку Итеру, или Хапи, как зовут бога реки…

Такемт помолчал, затем с гордостью произнес:

— Много, ой как много тайн хранит земля моих отцов!

Айстису очень захотелось услышать об этих тайнах.

— Центурион говорил, что никто не в состоянии прочесть ваши древние письмена…[86]

Такемт не согласился:

— Он и большинство других не умеют читать. Это правда. Однако мы, люди родом из этих мест, умеем. Тайну письма сохранили потомки жрецов, чьи деды и деды дедов не только читали письмена, но и сами создавали их…[87] И не только письмо, но и науку.

Айстис попросил рассказать, что представляет собой это письмо.

Такемт достал из сумки черную прямоугольную дощечку и белым продолговатым камешком ловко начертал на ней небольшой домик и рядом две ноги.

— Я написал: «Выйдем из дома». Если бы я изобразил ноги в сторону дома, надпись обозначала бы: «Войдемте в дом». Другие знаки тоже взяты из природы, из нашего окружения. Они связаны с жизнью наших предков, отображают их жизненную среду, порядки, обычаи, верования. Вот смотрите. — Такемт достал папирус и указал на полоску, испещренную знаками: — В письменах — вся красота природы! Люди трудятся, птицы расправляют крылья. Ты как бы восхищаешься растениями, слышишь голоса животных. Боги величаво восседают на престолах… Взгляните на этого ребенка с пальчиком во рту, на пленника со связанными руками. Ведь это и есть жизнь! Видите, вон там заяц лег, растянувшись во весь рост, а вот гусь, утка, курица… Здесь, глядите, сова. Она выглядит как живая! Ее серьезное лицо обращено прямо к читателю. Сова означает звук «м». Аист, сгорбившись, ищет добычу, и это изображение обозначает: «искать». Вот опустившаяся передохнуть пчела. Это нарисованное слово произносится: «бить».

— И на нашем языке пчела также будет «бите»[88], — обрадовался Айстис.

— Вот как? — теперь пришла пора удивиться Такемту. — Откуда это родство?

— Не знаю…

Оба помолчали. Первым заговорил Такемт:

— Может быть, наши предки побывали у вас? Я нашел в библиотеке много папирусов с описаниями далеких путешествий…

Уже целую неделю обоз был в пути. Все это время Айстис старался держаться поближе к Такемту. Как много знал этот смуглолицый юноша о своей родине!

За спиной оставались те же пейзажи — деревушки, вылепленные из речного ила, сложенные из глыб песчаника, выдолбленного неподалеку в пустыне. Они простирались вдоль реки, перемежаясь с поселениями побольше, выстроившимися на самой кромке песков. Местные жители жалели отдавать земли, которые можно было обработать, для строительства домов. Айстис удивлялся, как можно жить на песке, где в воздухе кружатся не птицы, а только пыль, где никакой зелени!

И так день за днем — пески, деревушки и река, которая чем дальше, тем становилась шире.

Стали поговаривать о пирамидах, о которых Айстис впервые услышал в Риме…

Тогда был тихий вечер. Солнце садилось красное-красное, как вырезанное из яркой меди. Они с Номедой сидели в садике.

— Знаешь, — сказала она, поправляя свои черные волосы, которые падали на плечи, как ручейки с вершины, — а меня называют египтянкой…

— Почему?

— Может быть, потому, что я очень люблю ту пору, когда заходит солнце… Когда оно соединяет жизнь и смерть, реальную жизнь и смерть, реальную жизнь и счастливую вечность… Говорят, это было очень важно в Древнем Египте.

— Ты похожа на девушек того края, если судить по картинкам, которые мне показала.

— Я еще не все тебе показала… Подожди. — Номеда встала, пошла в глубь дома и вскоре вернулась с роликом папируса. — Подойди сюда.

Девушка развернула папирус, и Айстис ахнул: со старого листка, как живая, глядела на него… его собеседница! Да, она — вылитая Номеда!

— Кто это?

— Дочь фараона Хеопса…

— Поразительное сходство! Когда она жила?

— Говорят, тысячу лет назад… Нам уже не встретиться с ней…

— Откуда ты получила этот папирус?

— Его подарили отцу родственники Геродота[89], известного греческого историка из Галикарнаса, который первым из нас посетил Египет и описал пирамиды…

— Пирамиды? — переспросил Айстис. — Что это такое?

Номеда достала из своей библиотеки кодекс, куда ровным каллиграфическим почерком были переписаны впечатления Геродота из Египта, и прочла отрывок:

— «Так вот, до времени царя Рамисинита, рассказывали далее жрецы, при хороших законах Египет достиг великого процветания. Однако его преемник Хеопс вверг страну в пучину бедствий. Прежде всего, он повелел закрыть все святилища и запретил совершать жертвоприношения. Затем заставил всех египтян работать на него. Так, они были обязаны перетаскивать к Нилу огромные глыбы камней из каменоломен в Аравийских горах (через реку камни перевозили на кораблях), а потом тащить их дальше до так называемых Ливийских гор. Сто тысяч людей выполняло эту работу непрерывно, сменяясь каждые три месяца. Десять лет пришлось измученному народу строить дорогу, по которой тащили эти каменные глыбы, — работа, по-моему, столь же огромная, как постройка самой пирамиды. Ведь дорога была 5 стадий длины, а шириной 10 оргий, в самом высоком месте 8 оргий высоты, построена из тесаных камней с высеченными на них фигурами. Десять лет продолжалось строительство этой дороги и подземных покоев на холме, где стоят пирамиды. В этих покоях Хеопс устроил свою усыпальницу на острове, приведя на гору нильский канал. Сооружение же самой пирамиды продолжалось 20 лет. Она четырехсторонняя, каждая сторона ее шириной 8 плефров и такой же высоты и сложена из тесаных, тщательно прилаженных друг к другу камней. Каждый камень по крайней мере 30 футов».

— Вот это да! — не сдержался Айстис.

Он знал, что стадий равен 177,6 метра, плефр — 29,6 метра, оргия — 1,8 метра, и мог себе представить, что дорога, описанная Геродотом, была почти 900 метров длиной и почти 18 метров шириной, а сторона основания пирамиды составляла, по Геродоту, 236,8 метра…[90]

— Это еще не все! — довольная, что ее чтение произвело такое огромное впечатление, сказала Номеда и продолжила: — «Построена же эта пирамида была вот как. Сначала были заложены уступы в виде лестницы, которые иные называют площадками или ступенями. Затем по этим уступам при помощи помостов, сколоченных из коротких балок, наверх поднимали камни…» — Номеда краешком глаза посмотрела на разинувшего рот Айстиса и стала читать дальше: — «Так поднимали с земли камни на первую ступень лестницы. Здесь камни клали на другой помост, при помощи которого поднимали их на вторую ступень. Сколько было рядов ступеней, столько и подъемных приспособлений. Однако возможно, что было только одно подъемное приспособление, которое после подъема камня без труда переносилось на следующую ступень. Мне ведь сообщали об обоих способах — почему я и привожу их. Таким образом, сначала была окончена верхняя часть пирамиды, затем соорудили среднюю и напоследок самые нижние ступени на земле…»

— Было бы интересно увидеть такую каменную громаду, — размечтался Айстис, — но куда там!

— А почему бы и нет! Я собираюсь поехать в Египет. Меня заворожил мой двойник… Тем более что в моем рождении кроется какая-то загадка. Отец как-то намекнул, что мать родила меня, когда он служил наместником на Черном Береге, и во время родов умерла… Не была ли она египтянкой? На этот вопрос отец мне так и не ответил.

В тот вечер они еще долго говорили о Египте, о тайнах и загадках, с которыми уже повстречались, и о тех, которые еще поджидают их.

…Пирамиды показались неожиданно. Сверкающие, светло-голубые и ярко-розовые, они как бы выросли из золотого песка пустыни и поднялись ввысь, в ясное голубое небо.

— Одна, две, три… — считал Айстис. — Как это так? В Риме мне рассказывали только об одной, построенной Хеопсом! Чудеса!

— Ты прав, — отозвался Такемт, — пирамиды еще четыреста лет тому назад названы первыми из семи чудес света… Не знаю, почему тебя известили только об одной пирамиде.

— Так сообщил Геродот! Мне прочли отрывок из его «Истории».

— Тебе прочли не все, что он написал о пирамидах. Я знаю наизусть эту часть дневника… Слушай: «Царствовал же этот Хеопс, по словам египтян, 50 лет, а после его кончины престол наследовал его брат Хефрен. Он поступал во всем подобно брату и тоже построил пирамиду, которая, впрочем, не достигает величины Хеопсовой. Я сам ведь ее измерил. Под ней нет подземных покоев и не проведен из Нила канал, как в той, другой пирамиде, где вода по искусственному руслу образует остров, на котором, как говорят, погребен Хеопс. Самый нижний ряд ступеней он велел вывести из многоцветного эфиопского камня и построил пирамиду на 40 футов ниже первой, при таких же, впрочем, размерах. Обе пирамиды стоят на том же самом холме высотой около 100 футов. Царствовал же Хефрен, по словам жрецов, 56 лет… Затем царем Египта, по словам жрецов, стал Микерин, сын Хеопса… И этот царь тоже оставил пирамиду, хотя и значительно меньше отцовской: каждая ее сторона на 20 футов короче 3 плефров. Она также четырехугольная и наполовину построена из эфиопского камня…» Вот эти пирамиды перед тобой!

— Когда они построены? — спросил Айстис.

— Точно сказать трудно, но известно, что когда волчица кормила основателей Рима — Ромула и Рема, они уже стояли не одно тысячелетие…[91]

— Ого! — удивился Айстис. — Об этом в Риме мне ничего не сказали!

Такемт ответил с горькой улыбкой:

— Рим не желает признавать, что были на свете более ранние и не менее сильные государства…

Обоз остановился на привал совсем недалеко от пирамид. То, кто увидел их впервые, направились осматривать «горы фараонов», как называли пирамиды римляне. Но отставали от других и Айстис с Такемтом.

Чем ближе они подъезжали, тем больше становились пирамиды. Пришла пора, когда они полностью заслонили горизонт.

Айстис почувствовал страх, который стал сковывать мысли, хотя бояться было нечего: вокруг царило спокойствие, только ветер сыпал песок на плоскости пирамид…

Стали осматривать эти чудеса. Оказалось, что белый и розовый кирпич — лишь отделка поверху. Там, где он отсутствовал, проглядывал серый камень.

— Камень? — спросил Айстис.

— Да, — подтвердил Такемт, — пирамиды сложены из тяжелых, со всех сторон отшлифованных каменных глыб…

— А что значит само слово «пирамида»?

— Греческое слово «пирамида» происходит от слов «пир», «огонь» и «липира» и означает «погребальный костер». Пирамида, по-видимому, напоминала грекам огонь, костер. А наши предки представляли себе пирамиды иначе, в виде знаков «М» и «Р», что означает «ум, начало, вечность». Они соединяли эти символы треугольниками, наложенными на прямоугольник. Символами, смысл которых уже забыт… Первую пирамиду задумал и построил жрец Имхотеп. Его слава дошла и до наших дней. Он еще при жизни был приравнен к богам… Правда, Имхотеп построил не эти пирамиды, а вон ту, ступенчатую, видите ее? По приказу фараона Джосера[92].

— Значит, были построены не только эти три пирамиды?

— Конечно, нет! Их насчитывается более двух тысяч! Те, о которых говорил Геродот, самые крупные.

Они спокойно шли вокруг пирамиды Хеопса, запрокинув головы.

— А что внутри пирамид?

— Трудно сказать, — пожал плечами Такемт. Отец рассказывал, что в самой горе и под ней, в земле, сделано множество комнат, наполненных дарами для фараона. А в самой потайной комнате, в золотом саркофаге, спит сам властелин… Его хоромы, как и усыпальницы всех вельмож, исписаны страницами из священной книги мертвых…

— Ты имеешь в виду картинки, нарисованные на стене? — вспомнив об увиденном в Долине царей, спросил Айстис.

— Не только картинки, но и иероглифические записи, написанные зеленой краской она обозначает цвет жизни, — которые рассказывают, как оставившему этот мир удачно перебраться в вечные земли покоя… Сначала были записи только на стенах пирамид, позже и на саркофагах, а через несколько веков эти поучения стали записывать на папирусе и складывать в могилу. Так родилась магическая «Книга мертвых».

Писарь из Александрии указал рукой на правый берег:

— Там по сей день имеются каменные карьеры. В древности люди при помощи бронзовой кирки и мотыги выравнивали песчаную или гранитную почву, размечали линии, проводили бороздки и углубляли их, пока не вырубали всю глыбу… Затем они катили еще необработанную глыбу к реке, на плоту переправляли на эту сторону и здесь, уложив на бревна, катили ее вверх. Затащив глыбу, они укладывали ее на полозья и снова тащили при помощи папирусных канатов…

Юноши долго бродили вокруг знаменитых строений, пытаясь представить себе, как строились эти чудеса мира, как жили люди вокруг них. На обратном пути Такемт обратил внимание Айстиса на каменную голову, по шею погруженную в песок:

— Большой сфинкс!

Сфинкс действительно выглядел большим: вырезанный из красного песчаника, он поднимался вверх более чем на пятьдесят ступеней.

— Сейчас сфинкс больше чем наполовину засыпан песком, а целиком его размеры огромны![93] Это человек-лев: голова человека, а тело зверя… Обрати внимание, какое у него чудесное лицо!

Айстис взглянул на сфинкса и долго не мог оторвать взгляда от его улыбки, такой загадочной, привораживающей. Улыбка сфинкса проникала в душу, как бы спрашивая: что тут тебе надо, путник, в такой дали от родных краев, где тебя ждет работа, невеста, родители и близкие?

Действительно, что ему нужно? Что увлекает его все дальше и дальше от дома? Одни лишь случайности? Впервые Айстис понял сердцем, что боится и вместе с тем ждет новых приключений, что он пьет их, словно росу, и никак не может напиться! Прошло, казалось бы, не так уж много времени с той поры, когда они, дав клятву Пяркунасу, двинулись в путь, а сколько уже довелось увидеть! Вот что значит путешествовать — каждое мгновение равно вечности!

Солнце стояло на самой середине небосклона, когда подводы добрались до того места, где река распадается на множество больших и маленьких проток, которые несут свои воды в море. Отсюда недалеко уже и до самого большого, по словам Такемта, порта Внутреннего моря — до Александрии…

— Дельта! — закричали путешественники. — Дельта!