По ту сторону

Глава V. У чорта на куличках

Щур очнулся раньше всех.

Первым его ощущением была тупая боль в груди — точно какая-то тяжесть сдавила грудную клетку, стеснила дыхание и мешала пошевелиться. Некоторое время Щур лежал, не открывая глаз, настороженно прислушиваясь к царившей вокруг тишине. Ему казалось, что он проснулся среди ночи, разбуженный каким-то кошмарным сновидением; стороной, не задев сознания, мелькнула мысль о завтрашнем дне, о службе… Только потом Щур припомнил вечер катастрофы — странное сияние вокруг конденсатора и яркий, ослепительно белый луч, выбившийся из витка катушки.

Щур открыл глаза. Было темно, но в темноту, точно через какие-то незаметные щели, просачивался белесоватый полусвет, неясный и расплывчатый. По вернув голову, Щур увидел рядом с собой руку, безжизненно повисшую над грудой кирпича.

«Это не моя рука», — подумал Щур, и для того, чтобы окончательно убедиться, осторожно пошевелил руками. Руки двигались исправно.

«Очевидно, я не погиб при взрыве», продолжал свои размышления Щур. Эта мысль показалась ему забавной — не каждому ведь случается, очнувшись после подобной катастрофы, размышлять о целости своих рук и ног.

Неожиданно в темноте раздался громкий и совершенно недвусмысленный звук — невдалеке от Щура кто-то чихнул: раз, потом другой, потом после недолгой паузы третий. Вслед за чиханием раздался голос:

— Эй, товарищи, есть тут кто-нибудь живой, или я один?

— Есть, — откликнулся Щур. — Ванька, ты?

— Ну а кто же? А где Лиза?

Щур вспомнил, что в момент катастрофы Лизанька Штольц тоже была в комнате.

— В самом деле, где Лизка? Я не знаю… А ты где, Ванька?

— Я-то здесь…

Раздался грохот падающих кирпичей и Ванькин голос, упоминающий о чьих-то ближайших родственниках по женской линии.

— Ты что? — спросил Щур.

— Понимаешь, пыли много… Набилось в нос, в рот, в глаза, в печенку — прямо не продыхнуть. И еще кирпичи на голову откуда-то сыплются… Тебя здорово придушило?

Щур еще раз недоверчиво пошевелил руками и ногами.

— Как будто бы нет… Я что-то не соображу никак — где мы?

— Я полагаю, под развалинами.

— А почему?

— Что почему?

— Ну вообще… Почему под развалинами, почему взрыв?

Громов, отплевываясь и сморкаясь, ответил:

— Этого, брат, я не знаю… Странно, конечно. Должно быть порция энергии оказалась слишком большой для приемника… Однако сейчас надо бы подумать о том, как выбраться отсюда. Я что-то не вижу света — некуда ползти… Стой, а это кто?

И Громов схватил руку, повисшую около головы Щура.

— О-о-о…

Стон. Голос несомненно принадлежал Лизаньке.

— Лизка, ты? Стало быть, все в сборе!

Слабый, почти умирающий голос отозвался:

— Хоронить не надо… Сожгите в крематории, а пепел отдайте Мишке. Пусть помнит…

Громов и Щур расхохотались.

— Что вы смеетесь, черти? Человек, можно сказать, умирает, а они гогочут…

— Да ты подожди умирать, — сказал Щур. — Руки и ноги у тебя целы?

— Не знаю…

— Подожди, Мишка, — перебил Громов. — Спички есть?

Порывшись в карманах, Щур достал коробку и зажег спичку. Маленькое колеблющееся пламя осветило обломки потолочных стропил, груды битого кирпича и Лизаньку, совершенно невредимую, удобно улегшуюся на боку.

— Эх, ты, горемычная, — не без насмешки протянул Громов.

Лизанька, при свете спички осмотревшись по сторонам и убедившись в своей целости и сохранности, вздохнула облегченно.

— Что же делать, братва?

— Выбираться надо, — ответил Щур. — Не зимовать же тут…

Осторожно раздвигая обломки балок, все трое начали выбираться из-под развалин.

Громов пытался острить:

— Сейчас вылезем, сядем на второй номер и поедем до моей хаты. Надеюсь, трамвайное сообщение от взрыва не пострадало?

— Подожди, Ванька, — перебил Щур. — Чуешь?

— Что?

— Ветер…

Холодная струя свежего воздуха ползла из мрака навстречу безвременным жертвам взрыва. Кругом попрежнему было темно и двигаться приходилось ощупью. Щур в авангарде на четвереньках медленно продвигался вперед, руководясь встречным током холодного воздуха, идущим несомненно снаружи.

— Какой странный воздух, — заметила Лизанька. — Точно на конфетной фабрике, сладкий и пахучий…

Рука Щура, вытянутая вперед, вдруг не встретила дальнейших препятствий.

— Доехали, — крикнул он, — только очень уж темно. Слышь, Ванька, трамваи-то еще не ходят…

Голос Громова отозвался откуда-то позади:

— Ну чорт с ними! Пешком дойдем…

Щур уж выбрался из-под развалин. Встал, вытянулся во весь рост и зажег спичку.

— Алло… Алло… Алло, — крикнул он, нагибаясь к бесформенной груде темных развалин. — Идите на свет, я уже на улице!

В эту минуту за развалинами, из черного мрака глубокой ночи, брызнул яркий луч прожектора. Описав в небе широкую дугу, луч двинулся по земле. Белое пятно ползло по скалистой почве, темной и неровной.

— Вот-те и трамвай, — сказала Лизанька.

Прожекторный луч наткнулся на Щура, стоявшего у выхода из развалин, и сразу остановился. Громов и Лизанька вошли в яркий круг и зажмурились от ослепительного света.

— Где мы?

Громов протер глаза, осмотрелся по сторонам, но за белым конусом света глаз упирался в непроглядную тьму. Под ногами у Громова была не мостовая и не асфальт тротуара, а каменистая, блестящая, как антрацит, почва.

— Где мы? — повторил Щур.

Громов махнул рукой.

— У чорта на куличках…