По ту сторону

Глава VIII. Лифт с сюрпризами

Гладкие стены, серые, как пепел. Окон нет. Это не комната, — ведь в каждой комнате потолок по цвету отличается от стен, пол — от потолка; это просто серая внутренность громадного кубического ящика, все шесть сторон которого ничем не отличаются друг от друга. Ящик залит знакомым светом, зеленоватым, точно морская вода перед закатом, — холодным свечением разреженного газа при электрическом разряде. Источник света здесь же: в одном из углов маленькая ажурная мачта из белого, напоминающего алюминий, металла тускло блестит в сиянии укрепленной на ней разрядной трубки. И стелятся по полу расплывающиеся нерезкие ажурные тени.

В противоположном углу мягкие ткани покрывают разбросанные по полу подушки. Тесно прижавшись одно к другому, на подушках недвижимо лежат три тела: два тела обыкновенных человеческих размеров, третье, лежащее с краю, — чуть ли не в полтора раза длиннее. Оттуда доносится храп — густой, переливчатый, с присвистом и фиоритурами, которым позавидовал бы любой негритянский оркестр. Если бы греческие боги умели храпеть во время сна — этот храп наверное получил бы название гомерического.

Храпел Громов. Щур, лежавший рядом, спал настолько крепко, что не только храпом, но пожалуй и орудийной канонадой нельзя было бы потревожить его сон. Усталость, обилие новых впечатлений, стремительное нарастание событий — все это не могло пройти бесследно: перегруженный организм набирался сил для дальнейшей борьбы.

Лизанька, свернувшись калачиком и подложив под голову руку, видела девятый по счету сон. Ей снилось прибытие сигарообразного снаряда к тем далеким стенам, зубцы которых Громов видел на горизонте. Недавние впечатления снова всплывали из глубин освобожденного сном подсознания: широкая терасса, примыкавшая к гладкой стене, эстокада, сооруженная на терассе, и плавный замедленный спуск снаряда на рельсы эстокады. Здесь, в этой гладкой стене, внезапно раскрылась дверь, захлопнувшаяся за Лизанькой и ее товарищами и превратившая их в пленников каких-то невидимых или прячущихся обитателей неизвестной планеты. Сновидение перешло в кошмар: Лизаньке казалось, что ее, точно брусок дерева, засунули под зубья механической пилы — такую пилу она не раз видела у себя на фабрике — и острая сталь с треском и свистом врезалась ей в кости… Быть может истинным виновником этого кошмара явился мощный храп Ваньки-Каина. Так или иначе — Лизанька в холодном поту проснулась.

— Мишка!..

Щур даже не пошевелился.

— Мишка!..

И Лизанька, схватив Щура за плечи, решила задать ему основательную встряску. Ей страшно было одной в этом каменном ящике; ей нужен был чей-нибудь ободряющий голос, пусть даже окрик, только не это грозное молчание, нарушаемое, пусть выразительным, но ничего не говорящим храпом. Щур сонно отбивался от Лизаньки.

— Уйди, чорт!.. Говорю — уйди, а то… Лизка, аспид!..

— Мишка, — не унималась Лизанька, — скорей спи, а то у меня бессоница.

Щур сквозь сон сердито буркнул:

— А мне наплевать…

Но все же поднялся на локте, зевнул, потом сел.

— Ну, чего тебе надо?

— Мишка, — сказала Лизанька и вздохнула. — Что же дальше будет?

— Дальше? Не знаю я… Мне вот жрать хочется, как из пушки… А?..

— Мне тоже. Давай разбудим Ваньку.

— Что ж ты думаешь, мы его съедим что ли, если разбудим?

— Зачем съедим? — спокойно спросила Лизанька. — Есть не надо, так просто поговорим.

Соединенными силами Щура и Лизаньки Громов был разбужен. Могучий храп прервался на высокой ноте. Некоторое время Ванька задумчиво созерцал своих товарищей, потом наставительно сказал:

— Когда я сплю, никогда не надо меня будить…

— А когда же надо тебя будить? — спросил Щур.

— Должно быть, когда он не спит, — догадалась Лизанька.

— Совсем никогда не надо, — мрачно возразил Ванька. — Я сам могу проснуться.

Тихий шорох, неуловимый, точно дыханье утреннего ветерка, заставил Лизаньку и Щура обернуться. Легкий крик изумления, вырвавшийся у Лизаньки, и тихое восклицанье Щура раздались почти одновременно: стена — глухая, казавшаяся безнадежно прочной стена, — исчезла. Там, где раньше была стена, теперь чернело полутемное пространство, уходившее так далеко, что самый острый взгляд не смог бы проникнуть в него до конца.

Громов, окончательно проснувшийся, встал, расправил широкие плечи и очень серьезно сказал:

— Чорт возьми, вот это жилплощадь! По сколько же это сажен на брата?

Ответа не было. Щур сосредоточенно молчал, а Лизаньке, затаившей испуг, было не до расчетов площади.

И вдруг в глубине пространства вспыхнул свет.

Пространство оказалось длинной анфиладой комнат, отделенных друг от друга сводчатыми арками. Вдоль стен стояли различные приборы, назначение которых было довольно трудно определить. Большинство из них было снабжено антеннами комнатного типа, напоминавшими рамочные, только гораздо больших размеров.

Громов, а за ним и оба его спутника, двинулись вперед. В одной из ближайших комнат они нашли шкаф, оказавшийся при ближайшем рассмотрении шахтой небольшого лифта. В шахте остановился подъемник, в котором стояло большое блюдо. На блюде дымилось кушанье — зеленоватая волокнистая масса, издававшая пряный запах. В одно мгновение Громов извлек блюдо из лифта.

— Вот это кстати, — воскликнул он. — Не знаю, для кого это приготовлено, но совершенно убежден, что мы нашли это блюдо первые.

— А чем есть? — спросила Лизанька. — Они забыли подать вилки…

«Они» — это, очевидно, относилось к невидимым обитателям неведомой планеты.

Щур, не слишком заботившийся о надлежащей сервировке, извлек из кармана перочинный нож и, подцепивши им несколько волокнистых макарон, отправил их в рот.

Лизанька и Громов вопросительно уставилась на Щура, у которого, в буквальном смысле слова, трещало за ушами.

— Ну? — в один голос спросили Лизанька и Ванька.

— Вожьмите глажа в руки, дурачье, — с набитым ртом сказал Щур, — што же вы не шамаете? — Вку-у-шно… и похоже на спаржу.

— А ну, Лизанька, — сказал Громов.

Через несколько минут блюдо опустело. Щур, дожевывая последний кусок, резюмировал общее впечатление:

— Хорошо, братцы, но мало!

Громов, прошедший взад и вперед по анфиладе комнат, подошел к лифту и начал внимательно разглядывать его устройство.

— Я вот что думаю, ребята, — начал он. — Ведь этот лифт соединяет нас с другими этажами здания. Жалко, что он такой маленький…

Щур посмотрел, прищурив глаза, на Ваньку, а затем, как бы сравнивая размеры, перевел глаза на подъемник.

— Слишком мал, — сказал он. — Но…

Он не докончил и, оборвав начатую фразу, наклонился над шахтой.

— Слышишь? — спросил он Громова.

— Нет…

Из глубины шахты донесся странный звук — не то плач, не то сдавленный детский крик.

— Это «они», — таинственно шепнула Лизанька.

— Кто они?

— Жители…

Крик донесся снова. Громов схватился за края подъемника и стал их трясти что было силы. Вдруг подъемник медленно пополз вверх — Ванька успел только отвести руки от отверстия шахты — а снизу вновь послышался тот же жалобный звук.

В отверстии шахты не было видно ничего: только металлический тросс, качаясь, уходил в глубину, и нельзя было сообразить — стоит ли он на месте, или поднимается.

И снова повторился крик — в нем было что-то знакомое, точно когда-то уже слышанное, уже оставившее след в сознании. Лизанька открыла рот, словно собираясь что-то сказать, но в это время перед отверстием шахты остановился другой подъемник, подошедший снизу; оттуда молниеносно — как пробка из бутылки с шипучкой — вылетело страшное животное; шерсть его стояла торчком, глаза сверкали, как автомобильные фонари.

Раздался дикий вопль зверя, слившийся с криком Лизаньки:

— Мяу!..

— Колчак!

Это была четвертая жертва взрыва — потомственный почетный вор, кот Колчак.