По волчьему следу

Глава 55 Арапник

Глава 55 Арапник

«Спешим сообщить, что на Мясниковой улице недавно открыта новая свадебная Контора для иностранцев. В оной будут сватать за французов и англичан или на оборот. Директор Конторы имеет корреспондента в Лондоне и Париже, который посылает в каждую неделю реестр красавиц, с кратким описанiем их наружности, и с подробным их приданого, и список женихов, желающих найти невесту…»

«Известия».

Бекшеева я дождалась на лавке.

Долго он.

И по лицу понятно, что разговор с Васькой дался нелегко.

- Молочка хочешь? – предложила я, протянув флягу. – Свежее… честно.

- Спасибо, - флягу он взял и молоко выпил. – Не люблю молоко вообще-то.

- Да? Почему?

- Меня его пить заставляли. Теплое. С медом и маслом.

Меня передернуло. Это ж зачем хороший продукт портить-то?

- Для здоровья полезно, - пояснил Бекшеев. – Но нянька меду клала побольше, ей казалось, что чем слаще, тем лучше. А у меня от сладости язык к зубам прилипал. Ну и вообще… и запивать нельзя было. А чтоб выпить это, не запивая…

Мое молоко было без меда.

И холодненькое.

Вообще я и сама не особо как-то люблю, пусть никто и не заставлял пить.

- А у нас свежее молоко уходило в сепаратор.

- Что это такое? – Бекшеев тяжко сел рядом.

- Такая штука, которая молоко разделяет. Крутишь ручку, и в одну сторону льются сливки, а в другую – само молоко, но уже не жирное. Потом из сливок взбивают масло. Я ненавидела эту работу… хотя… я сейчас думаю, что я была напрочь неправильной. Я любую работу ненавидела.

Бекшеев рассмеялся.

- Это как раз нормально.

- Да? Но сидишь и взбиваешь, взбиваешь, а оно все никак… а надо успеть, чтоб не закисло. Молоко тоже… на творог вот, на сыры. Сыворотку – скотине, чтоб жирела.

- Никогда не думал, что сельское хозяйство – это так сложно.

- Ага… может, корову завести?

- В Петербурге?

Я вспомнила особняк и вынуждена была признать, что место для коровы там не предусмотрено. Хотя… если поискать домик попроще, где-нибудь на окраине.

Нет.

На кой мне корова-то? Что за странные мысли в голову лезут?

- С другой стороны если получить разрешение Его императорского Величества на выпас в общественном саду…

- Издеваешься?

- Ищу возможности… - Бекшеев вернул флягу. – Хорошо тут… солнышко… Одинцов сказал, что после сам нам отчеты пришлет. Правильного изложения. Они там с канцелярией делить будут…

- Лавры?

- И их тоже, хотя…

Какие лавры…

Мертвецы. Свиньи. Менталисты. Темный источник…

- Мне тут Софья кой-чего рассказала, - флягу надо будет промыть хорошо, а то остатки молока закиснут, тогда этот запах вовек не выведешь.

Я пересказала Бекшееву.

Он кивнул.

- Что ж… тогда только порадоваться, что все закончилось.

- А оно закончилось?

- Для нас – да. Для… Канцелярии – нет.

- Что с Анной сделают?

- Ничего, думаю. Она жертва, но в то же время род обладал немалой силой. И не думаю, что дело в том, что они чужие мозги жрали. А менталисты… нужны империи.

Меня передернуло.

- Так что будут беречь и заботиться.

- А люди?

- Люди… не останутся без помощи. Скорее всего, перевезут в спецучреждение… будут работать…

- Изучать?

- Не без того. Кто-нибудь и диссертацию напишет. И не одну. Про какие-нибудь эффекты пролонгированного ментального воздействия. Или восстановления после пролонгированного… или что-то в этом роде.

- Дерьмово звучит.

- Посмотри с другой стороны. Они получат лучшую помощь из возможной. Такую, которую в прошлой жизни вряд ли могли бы себе позволить… да и силой их держать никто не станет. Восстановятся и…

- А если нет?

- Тогда… будет еще пара диссертаций. Пожизненное наблюдение. Заведение специального порядка.

- Все-таки дерьмово звучит.

- Как есть. Хочешь, совру?

- Только попробуй, - я встала. – Идем.

- Куда?

- К Валерии Ефимовне…

- Может…

Я взяла Бекшеева за руку.

- Не может. Я слово дала, что приведу тебя. А я слово держу… и еще, я тут подумала и решила переехать.

- Куда? – он напрягся.

- К тебе.

- Ты…

- Ты не против?

- Зима!

- Против?

- Нет, но это как-то…

- Неожиданно?

А хромать почти перестал. И выглядит куда как получше, разве что седины в волосах добавилось. Или это мне кажется просто?

- И неожиданно тоже… не подумай, что я против, напротив, я не против…

- Ты заговариваешься.

- Просто… что скажут в обществе?

- А не плевать?

Он задумался.

- Но твоя репутация…

- Бекшеев, и так весь отдел уверен, что ты мой любовник. И не только отдел. А это обидно, когда тебя обговаривают не по делу. И каждому не докажешь, так пусть себе дальше обговаривают, только уже по делу… но если я ошиблась…

- Нет, - ответ был резким и жестким. – Ты выйдешь за меня замуж.

- Почему это не кажется вопросом?

- Потому что это утверждение.

- Вообще-то ты развелся недавно.

- А ты давно. Так что мы оба свободны.

- Бекшеев…

- Я не могу тебя… дискредитировать в глазах общества.

- Да плевала я на это общество. Оно на меня, что характерно, тоже. И опыт показывает, что стану я твоей женой, не стану, меня там не примут. И хорошо… нечего мне там делать. Княгиня из меня фиговая вышла, уже пробовали. Так что… смысл?

Отвечать он ничего не стал.

Задумался?

И сдается мне, что от мысли своей идиотской не откажется. Упертый же ж… но переехать перееду. А там… чего бежать впереди телеги.

- Вообще-то мужчина должен сделать первый шаг.

- Бекшеев, вот честно… пока ты со своими княжескими заморочками дойдешь сделать первый шаг, нас пришибут. Или тебя. Или меня. Или обоих… жизнь коротка, а весна и того короче.

- Значит, переедешь?

- Ага.

- Слово дала… это хорошо.

Конечно.

Слово я держу. И Бекшеев это уже понял.

Анне выделили отдельную палату.

И охрану.

Я передала Бекшеева в цепкие руки Валерии Ефимовны, а сама вот к Анне заглянула. Она сидела на полу, раскладывая фантики. Перед ней высилась горка конфет. Анна раскручивала конфету, вытряхивала её на блюдце, а фантик, разгладив ладошкой, клала на пол.

Рядом лежала пара волкособов.

Правда, смотрели они не на Анну, но на Новинского, который устроился в углу. На табуреточке. Стоило ему шевельнуться, и волкособы начинали скалиться.

Беззвучно, но вполне выразительно.

- Доброго дня, - сказала я. Звери поднялись. – Лежать… вы тут что делаете?

- Посадили… присматривать. Есть сомнения… вероятность… - Новинский смахнул платком пот со лба. – Что девушка… может причинить себе вред.

Анна мурлыкала песню.

И остановилась.

Посмотрела на меня. Улыбнулась, прижав палец к губам. А я… я поняла.

- Не причинит, - говорю. – Идите. Пока я с ней побуду.

- Может, вы собачек себе заберете? А то…

Не нравился он им.

- Хорошие, - Анна обняла ближайшую и притянула к себе. Зверь быстро клыки убрал и, заскулив, попытался облизать её. – Хор-р-рошие…

- Во-первых, у меня уже есть одна. Во-вторых, не отдаст… идите на самом деле, я скажу, что отправила вас. А мы тут посидим… правда?

- Правда, - эхом отозвалась Анна.

Новинский явно маялся. С одной стороны, приказ начальства был однозначен, как подозреваю, с другой… вот устал он быть здесь.

- Уходите, - попросила я тихо. – С ней ничего не станется. Нам… поговорить надо.

В глазах её появилась знакомая белизна, пока в самых уголках. И наверняка, целители решат, что это болезнь. Волосы… отрастают. То ли седые, то ли белые, вобравшие туман с поляны. И кожа посветлела. Еще немного, тоже сделается белой-белой.

- Спасибо, - говорю той, что не смотрит, нет, но есть где-то там, за Анной. – Что… отпустила. Меня… их тоже… Тихоню, Бекшеева… Софью…

Она чуть склоняет голову.

И улыбается.

Понимает? Нет?

Второй пес подползает ближе.

- Хорошие, - говорит Анна, обнимая за шею. – У него еще были…

- Надо поехать и забрать.

- Не отпустят же.

- Я постараюсь договориться. Ты… помнишь?

Кивок.

Вздох.

- Твоя бабушка была из… её жриц, да?

О таком не стоит спрашивать.

- Давно-давно… мама не разрешала… а я как-то встретила её в городе. На ярмарке… и сразу узнала. Вот… как будто здесь, - Анна накрыла ладошкой грудь. – Что-то загорелось. И она меня узнала. И потом поехала к маме. Они говорили. Долго. Мама не хотела, но потом вдруг согласилась… в гости… в деревню. Сестер тоже привела, но бабушка… она сказала, что обычные, что я старшая, мне дар и достался.

Пальцы Анны перебирают жесткую собачью шерсть.

- У мамы был, знаю. Но мама от него отказалась. Никогда со мной не говорила. Я спрашивать начала, а она… сказала, что не хочет и не будет. Что я могу вовсе к бабушке переселиться. Но отец не позволил бы… Я не помню, сколько мне было, когда она привела меня на ту поляну… помню, что мне показалось, будто я… дома? Не знаю. В таком месте, где хорошо и спокойно. И бабушка сказала, что отдаст это место мне. Что должна была матери, но та ушла. Не захотела… со смертью. Почему люди бояться смерти?

- Потому что многим нравится жизнь.

Банальный ответ, но другого у меня нет.

- Она… рассказывала… немного…

- Я знаю еще меньше, - успокоила я Анну.

- Наш род всегда служил ей, но… люди… они боятся… думают, что мы приваживаем смерть к дому, к порогу… что… неправда это. Мы можем забрать жизнь, когда приходит час. Или раньше, чтобы избавить человека от мучений. И то, если дозволено, если… иногда муки, они за дело.

Я вспомнила Генриха и согласилась, что вот в данном конкретном случае точно за дело. А еще вспомнила старую кружку, из которой старуха пила воду, и что сожгли эту кружку в костре за деревней.

Не помогло.

- Поэтому бабушка твоя никому не говорила, кто она?

Кивок.

- Она обещала, что когда я войду в женский возраст, я… она приведет туда… я… смогу взять силу.

Только умерла раньше.

- Почему она…

Я замялась.

Чтобы та, которая служит Моране, не увидела? Не поняла? Не получила знака? Подсказки? Она ведь могла уйти. Собраться и…

Хотя…

Муж.

И другие дети, если были. И не свои, но все одно родные, связанные кровными узами. Предупредить всех? Или… Софья говорит, что своя судьба для неё всегда была закрыта. Может, и здесь так?

Или все же… уйти могла.

Но смерть в огне – страшная. Другое дело, если кто-то откроет путь и позволит душам уйти без боли? Могла уйти, но не переменить чужую судьбу? И потому осталась? Чтобы помочь?

Ответа не будет.

- Не знаю, - Анна покачала головой. – Тяжело думать, голова болит.

- Прости…

- Ничего.

В мою ладонь тычется влажный нос зверя и осторожно обнюхивает пальцы. Горячее дыхание отдает гнилью, но я касаюсь головы. И пес жмурится.

- Она сказала, что дар наш он… такой… хоть сокрыт, но люди все одно чуют. И одни пугаются, а других он манит, сводит с ума. И что матушка дар использовала, чтобы получить отца… но тут она ошиблась. Они любили друг друга…

- Любили, - соглашаюсь и глажу Анну по руке.

А вот ей не повезло.

Её дар очнулся, когда девушка… повзрослела? И удержал рядом с ней того, кому лучше бы убраться восвояси.

- Я плохо помню, что было… там было… все одно как в тумане. И голова…

- Это из-за воздействия на тебя. Один менталист. Другой…

А силы, чтобы защититься, не хватило. Не так уж много и могут они, отмеченные смертью. И Анна раскрывает дрожащую руку, трет ладошку о ладошку.

- Сейчас тоже… иногда будто во сне. И тогда… что я в городе бывала, торговала… с людьми говорила, это помню. Как мясо продавала – тоже… а потом возвращаюсь и пустота. Но ладно, вряд ли там что-то, что я хотела бы запоминать. Главное, теперь-то… почти все уже.

Закончилось.

- Твой брат… он…

- Умрет. Скоро, - Анна сказала об этом совершенно спокойно. – Так будет правильно.

Сглатываю, не зная, что ответить.

Что сама свернула бы поганцу шею? Или что ему пятнадцать и… и что нельзя вырасти ягненком, если тебя воспитывают волки? И выбора у него не было?

Или был?

- Ты…

- Не я. Он заболел. Как Генрих. Как тот, кто был до него… другие… болезнь… - Анна подняла руку и растопырила пальцы. Кожа её стала еще белее, а потому темные нити сосудов проступали через эту белую, будто обындевевшую, кожу. – Болезнь таилась долго… у них. Они знали. Умели держать её. Но она все равно брала верх. Потому что то, что они делали, это… неправильно. Нехорошо.

Есть других людей?

Всецело соглашаюсь. Дело даже не в уголовном кодексе Империи. Это… просто противно разуму человеческому. Самой сути моей.

- Боги долго терпели, но… теперь все. Этого рода больше не будет. Долги выплачены…

Я вспомнила призраков.

И крик.

И…

- Тела не найдут?

- Не только тело. Ты знаешь.

Знаю. Что не на каждое капище можно взять и прийти, что есть места, где людям не рады. Не всем, но многим. Что…

В общем, знаю.

И глядя в глаза Анны, понимаю, что она понимает. Это хорошо, когда без слов. Порой слова не способны выразить многое.

- Твое дитя…

- Оно будет другого рода…

Стало быть, обломается Одинцов с менталистом. И не только он. Ну и пусть… зато пока Анна не родит, её будут опекать, холить и лелеять, а ей оно надо. Ей стоит просто отдохнуть от всего и…

- Все будет хорошо, - говорит она, успокаивая, и протягивает руку. И уже я касаюсь пальцев её, которые вновь же теплые и живые. А из глаз опять смотрит… нечто. – Твое сердце не разбилось.

- Скорее уж склеилось как-то и заросло. Раны… они со временем зарастают… но все одно спасибо. Не знаю, твой ли дар меня сберег в войну… и потом…

И Дальний тоже.

Холод.

Может, я сама стремилась к холоду, как к спасению? Тот, снаружи, морозил тело, а собственный внутри и так имелся. Теперь же Дальний остался позади. Да и сердце начало оттаивать, что пугает.

- Хорошая девочка, - говорит мне та, которая уже немножко не человек.

- Уже не девочка. Люди… быстро старятся.

Смеется, будто что-то веселое услышала.

Пускай.

Я тоже улыбаюсь.

И спохватываясь – когда еще случай выпадет.

- Твой подарок… спасибо за него… меня ведь потому не тронули… и его тоже. Остальных…

- Каждому – по делам его. И по силе. Кто-то справился, кто-то…

Василек, выходит, справился. С мертвецами и вообще… тот из его помощников, который выжил, он в разум не вернулся. А Василек, помнится, вменяемым был.

- Люди порой не такие, какими кажутся, - говорят мне наставительно. – А ты… будет плохо – приходи.

- Одна?

- Как получится. И что до вопроса…

Я не задавала вопрос. Как-то невежливо спрашивать о подобном, но мысли были. А для нее мои мысли, похоже, явны и видны.

- Дар – это дар… и если дано, то уж навсегда. Это люди вечно все хотят посчитать, упорядочить… три раза пойти, четыре прийти… так что, если вдруг окажешься в моих владениях, не бойся. А теперь иди. Девочка слаба пока. Нельзя её долго мучить.

Анна моргает.

Чуть морщится и, вздохнув, признается.

- Селедки бы… я так давно селедки не ела. Мясо одно… мясо и мясо…

Она вздрагивает и смотрит на меня.

А я…

- Думаю, если бы что-то было не так, ты бы поняла. Или… она.

Вряд ли она позволила бы своей последней жрице умереть.

И Анна выдыхает.

- Рыба, - уверенно говорит. – Рыбу можно есть. Еще яйца… творог. Но творога не хочу, а вот селедки…

В дверь вежливо стучат.

- Извините, - Новинский заглядывает и, убедившись, что мы никуда не делись и не убились, кажется, вздыхает с облегчением. – Вас… просят.

- Пойдем? – говорю Анне и руку протягиваю. – Познакомлю кое с кем. Он в целом адекватный. И порядочный до одурения. Только… ты, пожалуйста, его не трогай. Ну… ты понимаешь?

Взгляд рассеянный.

И слегка растерянный.

Кивок.

Анну передаю Одинцову из рук в руки. Адъютант его чуть бледнеет, рука его тянется к пистолету, когда собаки начинают обнюхивать Одинцова, а вот тот куда как привычнее. На меня только смотрит.

- Пусть её свозят к Михеичу, она остальных собак заберет. Хорошие ведь. Жалко.

Одинцов чуть хмурится. Ну да, в нынешних обстоятельствах оставшиеся без присмотра собаки – именно то, что его сильно волнует. Но ничего, разберутся.

- А на поляну? – интересуется он, причем явно не у меня, - у Анны.

Да, Одинцов, пусть не аналитик, но тоже соображает.

- Вам туда не за чем лезть, - отвечаю все же я, Анна делает вид, что очень увлечена конфетными фантиками. А может, и не делает. Та, другая, окончательно ушла, а то, что осталось, было совсем ребенком. - И мне.

- Хотя бы примерно… на учет поставить.

- Примерно я тебе на карте покажу.

И Одинцов соглашается.

- Анна, тебя так зовут?

- Аннушка, - говорит Анна тонким детским голоском. – Мама меня Аннушкой звала. И бабушка…

- Красивое имя. Ты животных любишь?

- Хорошие, - она скребет за ухом Куся, и тут щурится, правда, не спуская взгляда с Одинцова.

- А еще за собачками съездим? Вот… вместе?

Аннушка думает недолго. Выражение лица её делается детским, капризным, но она кивает и даже протягивает руку.

- А пряника купишь? – интересуется.

- Куплю. Но кушать надо не только пряники.

- Мяска не хочу!

- Кашку? С молочком? Будешь?

Я выдыхаю. И Одинцов уходит, так и держа Анну за руку. А вот адъютант остается, явно не зная, что ему делать.

- Иди, - говорю. – За пряниками… а мне тут дождаться надо кое-кого…

Кого нельзя оставлять без присмотра.