По воле твоей. Всеволод Большое Гнездо

Глава 10

Весь день Юрята пробыл во дворце — пытался развлечь скучавшего Всеволода, играл с ним в шахматы, пытаясь поддаваться похитрее, чтобы князь не заметил. До обеда слушали жалобу представителей торговой слободы на владимирского тысяцкого Никиту, установившего, по их мнению, слишком высокую виру на ввозимые из Новгорода товары, отчего торговля с Новгородом во многом теряет свою выгоду. И с новгородских купцов Никита дерет лишнее — еще вдвое против своих. На что великим князем был дан долгий и туманный ответ; смысл этого ответа можно было после долгих раздумий свести к одному: не ваше дело. Всеволод, сверх того, намекнул, что к зиме собирается перекрыть хлебные подвозы к Торжку, а то вольнолюбивые новгородцы что-то не торопятся идти под руку к великому князю Владимирскому, забыв, что хлеб получают от него и через него. Купцам было дано понять, что великий князь печется о возвышении Владимирской земли над прочими, а значит, и о возвышении граждан владимирских, и если кому-то не нравятся справедливые, хоть и высокие виры на торговлю с новгородцами, тот пусть-ка поищет других торговых путей — может, найдет повыгоднее.

После обеда, на который приглашали и торгового старосту, разбирали донесения. В основном сведения были из Киева. Да, все, что подозревал Всеволод, подтверждалось: новгородские послы жили во дворце Святослава и были князем обласканы. Доносил купец Таракан. В Чернигове принимали половецких князей, а ведь недавно новгород-северский князь Игорь Святославич воевал с ними, защищая тот же Чернигов и Переяславль от Кончака. Не по замышлению ли Святослава возникла такая дружба с погаными? Сообщил приехавший из Чернигова князь Михаил, племянник князя Бориса Друцкого, не имевший своего удела. Одним словом, новости были малоутешительные, но поскольку к войне все равно приходилось готовиться, то, значит, пока все шло без изменений. Засиделись, однако, допоздна, думали: писать ли в Смоленск Роману и Рюрику Ростиславичам грамоту с предложением занять опять киевский стол и обещанием в этом деле помощи, дабы укрепить Мономаховичей на юге. Пока решили не писать.

Юрята шел домой уже в темноте. Подходя к дому, увидел в опочивальне свет, все внутри задрожало: ждет Любава, не ложится без него. Она и правда всегда его дожидалась, но каждый раз это его волновало: не привык еще.

Тихо запер за собой дверь. Сначала прошел к мальчишкам. Они уже спали. Нянька Ульяна, привезенная Любавой из Суздаля, тоже посапывала здесь, на лежанке. Взглянув на мальчишек, Юрята поднялся наверх по свежим, еще пахнущим сосной ступеням.

— Пришел? — спросила Любава. Она его так всегда спрашивала. Она уже готовилась ко сну — с распущенными темными волосами и в рубашке, поверх которой накинула платок, не потому, что прохладно, а для того, чтобы этот платок нечаянно соскользнул с плеч, когда она будет помогать мужу снимать сапоги, и чтобы он мог заглянуть за вырез ее рубахи.

Так и получилось. Сапоги снялись быстро, и прочее — тоже своим чередом. Юрята подхватил жену на руки.

Когда она — усталая, еще не отдышавшаяся — прильнула к его жесткому плечу, уже третьи петухи пропели. Свечу Юрята погасить забыл, а Любава не напомнила, и мерцающий огонек погас, когда в окне забрезжил утренний свет.

— Ну, Любава, — прошептал Юрята в ее горячее ухо сквозь спутанные волосы. — Весь день только тебя и вспоминаю. Нехорошо это, поди, в мои-то годы, а?

Она, довольная, засмеялась, приподнялась на локте.

— Какие уж такие твои годы? Ты у меня самый молодой, самый ладный. — Смущенно хихикнув, она наклонилась над мужем. — Вот ты у меня какой молодой… вот… Ну-ка, дай руку. Вот. Чуешь, какой ты у меня молодой?

И тут снизу послышался стук в дверь, голоса во дворе. Кому бы это быть? Просто так никто не осмелился бы беспокоить Юряту. Значит, что-то важное. Он отстранился от тела жены, трезвея. Любава придвинулась к нему, обхватила, прижалась.

— Куда ты, миленький? Не ходи туда!

— Как это — не ходи? Надо пойти, узнать, что там…

Юрята надел порты, сорочку, накинул на плечи кафтан.

Сапоги пока решил не надевать, на миг задумался, взявшись было за пояс с пристегнутым мечом: брать? Потом решил, что не помешает, и взял оружие с собой. Спускаясь, увидел встревоженное лицо няни Ульяны, выглядывающей из спальни мальчиков, и, почему-то разозлившись, не стал спрашивать через дверь, а, откинув запор, резко распахнул ее.

В утренней полутьме узнал Богшу, дружинника из наряда, сегодня заступившего на охрану княжеского двора. Чуть поодаль стояли еще трое, которых Юрята не рассмотрел, вроде чужие. Откуда они? Здесь, рядом с дворцом? Юрята тут же похвалил себя за то, что взял меч.

— Слышь, чего скажу, — взволнованно зачастил Богша, никак не называя Юряту. Многие теперь не могли придумать, как его величать: по имени вроде неловко — большой человек, боярином — тоже непривычно, ведь еще недавно все его просто по имени звали. — Чего скажу-то, хозяин. Эти вот, — он показал на троих, уже потянувших на всякий случай шапки с голов, — из Рязани, вишь, приехали. Говорят, важное дело к князю. Мы им говорим: дождитесь утра, а они — нет, нельзя ждать, от князя самого велено ночью доставить. Мы говорим: чего доставить? А они: веди к князю, и все тут. Мы князя-то не стали будить, а вот к тебе придумали пойти — может, чего укажешь? Они секретное слово сказали.

Юрята, на миг пожалев, что не надел сапог, рукой поманил к себе рязанцев.

— Что за дело у вас?

Один, самый старший по возрасту, нерешительно подошел:

— Вот ведь дело-то какое, боярин. Привезли ведь мы его…

— Кого привезли?

— Так ведь Ярополка-князя привезли, боярин. Вот дело какое. — Покосился на руку Юряты, при этих словах ухватившуюся за рукоять меча. — Они, наши-то, Глебовичи, велели найти его, Ярополка-то. А когда имали его, велено, такое дело, доставить Всеволоду Юрьевичу князю, но только чтоб тайно, говорят, как со Всеволодом-то Юрьевичем уговорено. Ночью, говорят, во дворец доставите, вот дело какое. Тайное слово, говорят, страже скажете: Юрьев. Что ж, боярин, примешь, что ли, Ярополка-то?

— Ждите. Сейчас.

Юрята вернулся в дом и легко, босой, взбежал по лестнице, вошел в опочивальню.

— Пойти мне надо, Любава. Давай спи.

Она своенравно дернула плечом, колыхнулась:

— Дня, что ли, мало? Чего им надо от тебя?

— Дело важное.

Надел сапоги, препоясался мечом. Шапку надел новую, с меховой оторочкой. С трудом оторвал взгляд от жены, повернулся и вышел. На ходу бросил Ульяне, все так же высовывавшейся из двери:

— На запор запирайтесь. Ребят на улицу сегодня не выпускать. Ясно?

— Ох, ох, — засуетилась Ульяна, накинула шаль, засеменила к двери. Юрята, подумав, остановился.

— И вот что еще. Самой скажи: пусть дома сидит. Могут сегодня всякие дела произойти. Я охрану пришлю, на крыльце будут стоять. Вынесешь им поесть чего — ну, сама знаешь. И чтоб из дому ни ногой.

Погрозив пальцем испуганной старухе, вышел на крыльцо. Тотчас же задвинулся запор. Юрята, досадливо крякнув, постучал.

— Ульяна! Ставни-то закройте, слышь?

Махнув рукой, шагнул с крыльца. Подошел к почтительно стоящим рязанцам.

— Ведите, что ли.

Вскоре крытая повозка въехала на княжеский двор, провожаемая любопытными взглядами стражи. Велев повозному править к дверям темницы — приземистого мрачноватого строения, находившегося в полусотне шагов от парадного входа в княжеский дворец, Юрята подозвал Богшу.

— Слышь! Охрану усилить. Ворота закрыть и пока никого не впускать и не выпускать. А там — как князь скажет. Я сейчас к нему. Да скажи всем — пусть молчат.

— Да правда ли то Ярополк?

— Не знаю, да и тебе знать незачем. То не наше дело, а княжье.

— Не наше дело! Они у меня брата убили!

— Делай как сказано.

Юрята направился в сторону темницы. Трое рязанцев уже вытащили из повозки связанного человека и держали его всеми шестью руками, словно боялись, что убежит. Юрята глянул навстречу злобному и испуганному взгляду из-под низко надвинутой шапки. Это точно был князь Ярополк.

— Ну, здравствуй, князь, — медленно произнес Юрята.

— Не трогай меня руками, смерд! — вдруг прокричал Ярополк.

— А вы, — обратился он к рязанцам, — меня еще попомните, изменники!

— Открывай, — кивнул стражнику Юрята. — А вы, мужики, идите куда-нибудь. Пойдем, князь.

В руках Юряты Ярополк затих, позволил ввести себя внутрь темницы, испуганно озирая свое новое пристанище. Юрята поразмышлял, куда бы его поместить, потом, усмехнувшись, подвел князя к двери, за которой сидел его брат Мстислав.

— К братцу тебя посажу. Побеседуете.

Открыл дверь, впихнул Ярополка в духовитую темноту.

— Счастливо оставаться, княже.

Рязанцы все стояли около повозки. Старший из них снова сдернул шапку, подошел.

— Боярин! Уйти бы нам, а? Мы бы и поехали себе, вот какое дело. Не годится нам здесь быть. Выпусти, боярин.

— Правда. Пойдем, — сказал Юрята.

Мужик засуетился, поворачивая лошадь. Поехали к воротам. Трое рязанцев шли рядом с Юрятой, боясь от него отстать. Подведя гостей к страже, Юрята велел их выпустить. Повозка выехала, мужики, втянув головы в плечи и стараясь не глядеть на стражу, быстро вышли вслед, даже не попрощавшись, только старший перекрестился.

Надо было идти к князю.

Уже совсем рассвело. Юрята, направляясь в княжеские покои, гадал, огорчит или обрадует Всеволода известие о пленении его заклятого врага. Во всяком случае, надо князя будить, если еще не встал, — дело неотложное.

Мальчишка, комнатный, уже нес князю серебряный таз с водой — умываться. Испуганно поглядел на огромного Юряту, приостановился, вода плеснулась на пол.

— Встал князь?

— Встал, боярин.

Войдя к Всеволоду, который в длинной ночной рубахе сидел на постели, Юрята поразился испугу, мелькнувшему в глазах государя. Правда, может, ему только показалось. Юрята снял шапку, низко поклонился.

— Хорошо ли почивал, государь?

— Ты чего в такую рань?

— Дело важное, прости, государь. — Мальчишке: — Поставь воду-то и иди. — Когда за мальчиком закрылась дверь, сказал: — Князь Ярополк Ростиславич в темницу доставлен. Посадил его к братцу.

Всеволод вскочил в возбуждении, забегал взад-вперед по спальне.

— Поймали волка! Из дворовых видел кто?

— Стража знает. Я велел молчать, да каждому рот не заткнешь. Днем в городе будет известно.

— Бунт может быть. Как зимой. Что ж они, кто привез, — не могли его в дороге как-нибудь… Да нет. Я ведь Глебовичам велел его живого доставить. Ладно. Ты уж, Юрята, сегодня при мне будь, никуда не ходи.

— При тебе буду, государь.

Великий князь умылся, оделся с помощью Юряты, по его совету надел под кафтан доспех, хотя и неохотно. Сначала заупрямился:

— Жарко будет.

— Жарко не жарко, государь, а не помешает.

Дружину привели в готовность. Часть разместили во дворе, вокруг дворца и рядом с темницей, часть выставили за воротами, словно готовились к битве. Всеволод сходил к княгине, которая прислала узнать, что происходит, успокоил ее как мог.

К полудню о прибытии Ярополка стало известно всему Владимиру.

Из города прибегали, сообщали: в слободах волнение, люди вооружаются, выборных посылают к боярам, те говорят речи, собирают толпы, призывают всех идти к великому князю, требовать выдачи пленников. Из бояр больше всех лютует Мирон Дедилец, брата своего ругает, Петра, томящегося в темнице. А еще бояре Ноздря Федор, Никита-тысяцкий, Обрядич Павел, Завид Иванков. Воевода Кузьма Ратишич находится при дружине. Судя по всему, скоро толпа будет здесь. Ратишич велел спросить у великого князя: что делать дружине?

Всеволод не знал, что делать. Применить вооруженную силу против своих горожан было немыслимо. Выдать пленников разъяренной толпе — мало для него чести. Он, ратовавший за то, что не следует князьям проливать братскую кровь, даже таких злодеев, как Мстислав и Ярополк, будет в глазах народа лицемером и братоубийцей, вроде Свято-полка Окаянного.

Пришли из княгининых покоев. Марья просила мужа зайти к ней. В другое время Всеволод рассердился бы на жену, что она вмешивается в мужские дела, но сейчас, неуверенный, поспешил к ней, надеясь получить у нее совет. Марья, бледная от волнения, встретила его прямо у входа на женскую половину.

— Митя, не выдавай их, — сказала она. — Они тебе племянники родные.

— Да знаю, что не надо бы выдавать, — раздраженно ответил Всеволод. — А как не выдашь, если сейчас сюда весь город придет? Со своими, что ли, воевать?

— А ты Юряту к ним пошли, к Ростиславичам. Он что-нибудь придумает.

— Что тут придумаешь? Не успокоятся люди, пока их в клочья не разорвут.

— Пошли Юряту, Митюшка. А сам не выходи к ним.

— Ступай к себе, Марьюшка. Будь спокойна, пошлю.

Привлек жену к себе. Она обняла, поцеловала, словно провожала на войну. Обнимая Марьюшку, Всеволод неожиданно почувствовал, что желает ее.

— Соскучился я по тебе, жена.

Она чуть смущенно улыбнулась:

— Нынче буду тебя ждать. Поосторожней будь.

Всеволод ушел к себе повеселевший. Подозвал Юряту, который пристально всматривался в даль из раскрытого окна.

— Юрята! Вот как надо сделать. Перво-наперво воеводе сказать, чтоб открыл ворота. Даже не так: пусть ворота прикроет, но не накрепко, чтобы сломать легко было. Дружину всю во двор. Народ придет, ворота сломает — сразу у многих пылу поубавится. Сейчас князя Романа сюда, в моих покоях пусть отсидится. Не он им нужен, а Ростиславичи. Возьми человек пять, покрепче — ну, ты сам знаешь, кого взять, и будь при братьях. Остальные… — Всеволод задумался и решительно тряхнул головой: — Об остальных думать нечего. Их сразу выдашь. Ростиславичей же держи до последнего. Что-нибудь придумай, а я пока к народу выйду. Говорить стану. Может, и не придется брать грех на душу. По-другому не получится, будет бой с владимирцами — тогда никому несдобровать.

Юрята слушал, кивая. Ушел.

— Захар! — позвал Всеволод.

— Я здесь, государь, — прибежал кравчий.

— Беги во двор, к бретьяницам[28]. Столы чтоб были наготове, скажи. Выкатишь меду пять бочек, когда знак подам, я на крыльце буду — увидишь. Еще чего-нибудь, ну — сам думай. Угощения надо много, гостей вон сколько!

Лицо Захара выражало облегчение. Раз речь зашла о столах с угощением, значит, дело обстоит не так плохо, как ему, трусоватому от природы, казалось.

Торопливо вошел воевода Кузьма Ратишич.

— Государь! Сюда направляется толпа, пешие все, с оружием. Я сделал, как ты велел.

— Дружине скажи: мечей не вынимать, не ругаться, стоять спокойно. Потом я на крыльцо выйду.

Убежал воевода. Всеволод подошел к окну, выходившему во двор. Сел так, чтобы его было снаружи не разглядеть, — немного сбоку. Оставалось ждать. Толпа горожан, ведомых тысяцким и боярами, уже приближалась к воротам. Над Владимиром плыл тревожный колокольный звон.

В ворота застучало множество рук, послышались крики. Толчок, другой, третий — и слегка задвинутый запор соскочил, распахнулись оба створа. Пришедшие, похоже, не ожидали такой легкой победы над воротами, поэтому во двор вошли не сразу, постояли, потоптались. Наконец решились — и потекли рекой. Бояре все были в первых рядах со своей вооруженной чадью. Копья, топоры, взятые на плечо. Многие в шлемах, кольчугах. Ну прямо готовое войско. Бери его и веди на кого хочешь. Пора выходить. Крики усиливались:

— Князя!

— Князя нам! Пусть послушает!

— Пусть Никита скажет! Князя давай!

Крыльцо дворца и все подступы к нему были заслонены плотными рядами дружинников. Они стояли спокойно, не двигаясь, и это их спокойствие не позволяло горожанам кинуться громить темницу. Ну что ж. Надо поговорить. В таком деле разговор нужен. Всеволод перекрестился и вышел на крыльцо. Помедлив, снял шапку, поклонился на три стороны:

— Здравствуй, народ владимирский!

В ответ сразу сотни шапок поснимались с голов. На великого князя жадно смотрели. Словно сама многоликая Русь, жестокая и родная, приступила к княжескому крыльцу и еще не знала, что делать — пасть в ноги властителю или не пасть. Опомнились, раздумали на колени падать.

— Князь! Выдай нам Ростиславичей!

— Выдай злодеев!

— Тысяцкий, тысяцкий пусть скажет! Никита, говори!

Тысяцкий, не снявший шлема, обратился к Всеволоду:

— Великий князь! Ведомо стало народу, что привезли сюда врага нашего, Ярополка. Много бед принесли Ростиславичи и. людям твоим, и тебе, княже! Не прихоть свою пришли мы тешить сюда, а правды искать. Выдай, князь, Ростиславичей! Ты нас знаешь, мы за тебя головы сложим. Честью просим!

Снова все зашумели, закричали, потрясая оружием.

— Князь! Выдай злодеев!

— Казнить их!

Всеволод поднял руку. Шум стал затихать. Все ждали, что скажет великий князь.

Стало почти совсем тихо.

— Слушайте, люди! Знаю все о бедах ваших, — заговорил Всеволод. — Ростиславичи много зла сотворили. И вы крепко бились с ними, и я вместе с вами бился. Но Бог не дал им погибнуть на рати! А сейчас они — пленники мои и ваши! Долг христианский мне велит не проливать их крови. А по крови они мне — родня. Но долг князя Владимирского велит мне отомстить за ваши обиды. Трудно мне решиться на такое дело. Я должен подумать!

И Всеволод, еще раз поклонившись народу с крыльца, вернулся во дворец. Поднялся в свои покои. Там он подошел к окну и начал наблюдать за тем, что происходит во дворе. Из окна ему хорошо была видна темница, окруженная плотным кольцом дружинников. Толпа народа, видимо озадаченная речью и внезапным уходом князя, начинала понемногу приходить в себя. Шум усиливался.

В дверь постучали. Вошел Кузьма Ратишич.

— Государь! Там князь Роман к тебе просится. Молит принять.

— Веди его.

Воевода ушел и скоро вернулся, впустив бледного князя Романа Глебовича. Тот, будто в забытьи, повалился на колени, стукнулся — даже не лбом, а будто всем лицом — в пол. Смотрел по-собачьи преданно.

— Не выдавай им меня, великий княже! Не выдавай!

— Видишь, князь Роман, — Всеволод показал пальцем в окно, — не я вашей смерти хочу. Народ хочет. Не думали вы с отцом вашим, князем Глебом, когда меч на меня поднимали, что ненависть такую заслужите? Теперь добились своего.

— Пощади, князь! Клянусь — ни мыслями, ни делом против тебя не встану! Служить буду тебе верно!

Всеволод подошел к образам. Выбрал Спаса Нерукотворного, пронзительно глядящего прямо в душу из золотого обрамления. Снял, приказал князю Роману подойти. Крикнул в дверь:

— Эй, кто там! Воевода!

Зашел Ратишич, за ним еще кто-то. Всеволод не глядел на них.

— При свидетелях клянешься ли, князь Роман, на образе святом не выходить из воли моей? Говори — пусть все слышат!

Как раз за окном толпа взревела. Князь Роман на коленях подполз к иконе.

— Клянусь, великий княже!

Крестился, жадно лобзал иконное светлое золото. Боялся поднять глаза на Всеволода, глядевшего так же грозно и величественно, как Нерукотворный Спас.

— Ладно, князь Роман, поверю тебе, — сказал Всеволод. — Кузьма! Спрячьте князя, заприте где-нибудь.

И, больше не обращая внимания ни на кого, поставил икону на место, перекрестился, подошел к окну.

Дверь темницы как раз открывалась. На пороге, подталкиваемый сзади, возник Борис Жидиславич — толстый, седой, растрепанный. Он сопротивлялся, но сила, толкавшая его в спину, двигала его легко. Видно, Юрята хороших помощников себе взял.

Толпа взревела еще громче. Дружинники, закрывавшие подход к дверям темницы, слаженно расступились, и Борис Жидиславич по этому проходу был с силой брошен в колыхавшееся месиво. Десятки рук вцепились в него. Он замотал седою головой, забился. Вот — будто провалился вниз, хватаясь за воздух, открывая рот в неслышном крике, но тут же начал подниматься, как бы расти над толпой, с багровым, изумленно выпученным лицом. Из округлого живота его и из груди вдруг, прорывая одежду, вылезло несколько острых копий, плеснуло кровью изо рта, раскоряченное тело бессильно обвисло. А уже по проходу тащили Глебова приближенного советника Олешича, замороженным взглядом смотревшего на толпу. Толчок — и скорее видимый, чем слышимый треск разрываемой плоти. Третьим появился Петр Дедилец, он вышел сам, его не толкали. Он мелко крестился й глядел в землю. Остановился на миг и, решившись, сам бросился в толпу.

Всеволод пытался найти в колышущейся толпе Мирона Дедильца, но не видел его нигде. А над Петром взметнулись топоры, резко опустились.

Вскоре изувеченные трупы как бы сами собой плыли в толпе — их передавали с рук на руки, терзая и нанося бессмысленные удары.

Всеволод видел, что толпа все еще не насытилась и спасти Ростиславичей вряд ли удастся. Что ж, он сделал что мог для их спасения. Юрята тоже постарался смягчить горожан, дать им хлебнуть вражьей крови для утоления мести. Хотелось бы знать, что происходит сейчас в темнице. Бьются ли об пол Мстислав и Ярополк, умоляют ли о спасении? Юряте придется их выдать, иначе толпу не утихомирить.

А Юрята как раз в это время занимался Ростиславичами. Ему в голову пришла очень простая мысль, и он действовал. А именно: велел своим дюжим помощникам держать обоих князей покрепче, что и было выполнено. Подошел сначала к Мстиславу, вынул свой острый нож, приказал князю терпеть и, оттянув кожу над левым глазом старшего Ростиславича, полоснул по ней. Брызнула кровь. Затем Юрята то же самое проделал с другим глазом. Подождал, пока кровь зальет лицо и сорочку. Подошел к Ярополку, с ужасом глядевшему на него, и, не обращая внимания на этот взгляд, взрезал надглазья и ему. Посмотрел вокруг, увидел край белого полотна, выглядывавший из-под постельного покрывала. Железными руками оторвал длинную полосу, разделил ее надвое. Завязал белым глаза Мстиславу, то же самое — Ярополку. Все это делал быстро, молча, не обращая внимания на крики князей. Подождал немного, пока кровь хорошенько пропитает повязки. Кивнул помощникам:

— Я сейчас выйду. Их следом выводите, каждого — двое, и волоком. Пошли!

Он вышел наружу. Толпа, увидев Всеволодова подручника, стала затихать, ожидая, что он скажет. Юрята услышал, что обоих Ростиславичей вывели за ним следом, не оборачиваясь, громко прокричал:

— Народ владимирский! Бояре, купцы! Вот они, супостаты, злодеи, перед вами! За все обиды ваши им отплачено сполна! Как вы и требовали!

Юрята рассчитал верно. Вид злодеев, лишенных глаз, сделал свое дело. Шум толпы становился все тише. Русский человек на раненого и перевязанного руку поднять не может. Ростиславичи же представляли теперь зрелище жалкое. Обвисшие всей тяжестью тела в руках дружинников, в белых окровавленных повязках, они больше не были врагами. Возмездие свершилось. Толпа еще шумела возбужденно, но уже не грозно.

И тут раздался голос великого князя. Вся тысячная толпа, разом забыв о своих жертвах, затихнув, обернулась к княжескому крыльцу.

— Честные горожане владимирские! Супостаты наказаны вами! Слезы и кровь ваши отлились им сполна! И все враги земли нашей пусть знают: будет и с ними так же! Спасибо вам, дети мои!

Всеволод поклонился. Кланяясь, успел посмотреть в сторону темницы. Обоих Ростиславичей уже затаскивали внутрь, закрывали дверь. Снова тысяча глаз смотрела на князя, пытаясь осознать сказанное. И тут раздался восторженный голос:

— Слава князю!

И тотчас же поднялись вверх сотни рук, восторженно потрясая оружием:

— Слава! Слава! Нашему князю слава!

Всеволод выпрямился, он теперь стоял гордо — он был их единственной надеждой и защитой, великий князь Владимирский. Не глядя, зная, что где-то там, сбоку, его знака ждет кравчий Захар, он махнул рукой. Потом все же взглянул искоса. Помощники Захара — дворовая челядь — выносили и начинали расставлять длинные столы, выкатывали из открытых дверей бочки с медом, пивом, выносили кадки с соленьями, размещали между столов. Всеволод, пересиливая шум, прокричал:

— Прошу отведать угощения моего, закусить чем Бог послал! Выпейте за мое здоровье, люди!

Столы уже были замечены толпой, и она, радостно гогоча, валила к ним, взгромождала на них бочки. Всеволод с удивлением заметил, что многие прихватили с собой чарки, черепки, кое-кто и целый ковш. Все это было пущено в ход, уступив место засунутым за пояс топорам и заправленным за голенище ножам. Возле темницы уже расчистилась площадь, и дружинники волокли три изувеченных тела, чтобы погрузить их на телегу. На тела эти уже никто не смотрел, словно не хотели портить себе неожиданный праздник.

К крыльцу подошел тысяцкий Никита, поклонился в ноги князю:

— Государь, прости! Пришлось мне идти с ними, а то разорвали бы меня.

— Так уж и разорвали, — холодно сказал Всеволод. — Вот ты их и повел, чтобы они меня, твоего князя, вместо тебя разорвали…

— Не гневайся, великий княже! На супостатов твоих их вел!

— Ты зачем поставлен? Порядок рядить в городе. А ты мятежу потакал! — Всеволод погрозил Никите кулаком. — Про это мы еще поговорим, тысяцкий. А сейчас — иди, пей с народом. Да уводи их. Княгиню напугали, а она дитя носит под сердцем.

У крыльца собрались бояре — Федор Ноздря, Завид, Обрядич, лица виноватые. Как оправдание, они держали перед собой — чтоб не упал — мертвецки пьяного Мирона Дедильца. Когда успел-то? Переживает смерть Петра все-таки, хоть и клял его при народе всечасно.

— С вами, господа бояре, завтра поговорим. Сейчас идите, помогайте тысяцкому, чтоб порядок был. И еще, бояре. Вы мне весь убыток возместите, отчитаетесь перед Захаром. Прощайте на этом.

Часа через два стараниями тысяцкого двор начал освобождаться от народа. Бояре увели свою челядь. Прочие владимирцы, не находя больше питья в пустых бочках, потянулись с княжеского двора в город — догуливать. Тащили под руки тех, кто не мог идти.

Юрята, видя, что все кончается хорошо, перевел дух. Заперев перевязанных, чудом уцелевших Мстислава и Яро-полка и отдав распоряжения охране, Юрята прошел во дворец. Дружина уже разошлась, оставался лишь небольшой отряд сверх того, что полагалось для несения службы. Дворцовая челядь утаскивала столы, катила пустые бочки, прибирала двор. На том месте, где валялись трупы, кто-то разбросал свежие опилки, и только они, пожалуй, напоминали о случившемся здесь убийстве.

На крыльцо дворца вышел Ратишич, увидел Юряту, позвал:

— Юрята! Пойдем, князь тебя кличет.

Всеволод сидел у себя в покоях, в светлой горнице, задумчивый и тихий. Увидев подручника, нахмурился.

— Глаза им сам выкалывал?

Юрята огляделся: они с князем были одни. Успокоил:

— Не выколол, княже. Кожу только надрезал. А сейчас они уж тебя благодарят, верно.

Всеволод облегченно вздохнул, засмеялся.

— Ну, спасибо, брат. Ловко ты. Однако пусть все так и думают — выколол. — Он снова нахмурился. — Отпустим их, так они, если не дураки, прозреют. Еще, глядишь, в святые попадут.

— Такое может случиться…

— А попадут в святые — стало быть, я злодей. Еще и войной пойдут опять, а, Юрята?

— Думаешь, государь, им мало показалось?

— Мало не мало, а увидишь. А я вот о чем думаю. Ты народ владимирский сегодня видал?

— Государь…

— Силы много в народе. Это нам на руку. Пора уж нам силу свою всем показать. А то съедят. Князь Святослав — первый. Да и земляки твои, новгородцы, не нравятся мне.

— Новгородцы, государь, поди, только себе и нравятся. Страха в них нет — живут сегодня так, завтра — этак. На мосту через Волхов то и дело у них бой. — одна половина города другую бьет. Поэтому я от них ушел к брату твоему, князю Андрею. Новгород сегодня одного князя зовет, завтра его палками прогоняет — зовет другого. А княжеская власть должна быть сильной. Дозволь сказать тебе, государь.

— Говори. — Всеволод внимательно слушал.

— Сегодня обошлось все — Божья Матерь, наверно, помогала нам.

— Да и ты постарался, — засмеялся Всеволод коротко.

— Сегодня помогла Заступница, а завтра? Этак они повадятся ходить, когда им что не понравится. Народ избаловать можно… Так что, государь, твоя воля, а оставлять этого нельзя. Накажи тысяцкого, накажи бояр, старост — чтоб впредь неповадно было. Ты — один у нас князь. Накажи сурово. Так накажи, чтоб и помыслить не могли на князя своего оружие поднимать. Хочешь — меня пошли, мне поручи.

— Я об этом думаю, — сказал Всеволод. — Твоя правда, друг сердечный. Спасибо тебе за сегодняшнее. Завтра утром приходи, да пусть твои люди расскажут, кто из бояр что народу говорил, кто подстрекал. С тобой да с воеводой подумаем, кого наказать. Я сегодня устал что-то. Да и скоро темнеть начнет. Прощай.

Юрята, сходя по ступенькам крыльца, тоже почувствовал усталость: прошедшую ночь не спал, да и денек выдался — не дай Бог. Дойти скорее до дома да спать завалиться. Мальчишки, наверное, ждут. Да и Любава извелась вся. Улыбнулся про себя: сегодня ей от него ночью толку мало будет, греховоднице.

Любава сама открыла ему дверь, хотела броситься на шею, но остановилась, попятилась. Добрыня и Бориска тоже не подходили, стояли, глядя расширенными глазами.

Что такое, подумал Юрята. Оглядел себя. Ох, забыл совсем. Пятна крови были на груди, на полах кафтана, на рукавах. Кровь, везде кровь.