Побег из Фестунг Бреслау

Апрель 1945

Шильке забрел в преисподнюю совершенно случайно. Школа на Губенштрассе[1] вовсе не была его целью, всего лишь промежуточной остановкой на трассе опасного путешествия, местом, чтобы передохнуть и выполнить одно-единственное, простенькое дело. К сожалению, он ужасно просчитался. В этой школе имени Данте на первом этаже распоряжался Дьявол, Сатана с коллегами — этажом выше, на лично Люцифер владел всеми помещениями наверху. Скорее всего, после того, что Шильке достиг в своей жизни в последнее время, в дни обороны крепости Бреслау[2], слепая судьба посчитала его членом адской кавалерии и выслала в нужное место.

Истинный Инферно! Вермахт исполнял служебные обязанности у Люцифера, Иван — у дьявола с сатаной. Только лишь северная лестничная клетка еще была в руках немцев. Сражения шли за каждую классную комнату, за каждый учительский кабинет, за хозяйственные помещения, даже за туалеты. А он, глупый Шильке, переполненный чувством долга, влез в самую средину котла, заполненного кипящий смолой. Когда он добрался на небольшой плац за школой, отдыхавшие там солдаты сорвались, становясь по стойке смирно. И не потому, что он был офицером — капитанский чин здесь никакого впечатления не производил. Но Холмс был прав. Шильке в этом уже неоднократно убеждался. Холмс всегда был прав. В этом месте он выглядел словно король, заброшенный в толпу бедной черни. Все глядели на него с уважением, с надеждой, с безграничным доверием, как на существо не от мира сего, которое выведет их из бездны к свету. Не намерения, которые были у него достаточно тривиальными, но сам внешний вид вызывал, что любой желал бы служить под таким, как он, командиром.

На Шильке был стальной, вычищенный до блеска шлем с цветными обозначениями подразделения и трофейные солнцезащитные очки какого-то сбитого пилота. Элегантность кожаной летной куртки подчеркивали: небрежно завязанный, идеально белый шарфик, американские штаны с карманами типа «карго», впущенные в парашютистские ботинки, и облегающие, блестящие кожаные перчатки. Картинку дополнял Железный Крест, украшающий воротник, и оружие, что было при владельце. С плеча на ремешке свисал американский ручной пулемет Томпсона с барабанной обоймой и передней, выступающей рукояткой — точно такой же, как у гангстеров из фильмов про Чикаго. В кобуре под мышкой торчал русский ТТ, а на бедре — служебный люгер. Стоящие вокруг люди, на которых были серые, порванные и грязные мундиры, за таким командиром пошли бы в огонь и в воду. Они ведь не знали, что Шильке — на удивление — на фронте никогда не был, и, что очевидно, не намеревался там очутиться.

— Лейтенант, — Шильке подошел к вытянувшемуся в струнку фронтовому офицеру. — Служит ли у вас столяр Франц Риттер?

— Так точно! Рядовой Франц Риттер находится в моем подразделении. Кем он был в гражданской жизни, мне не известно!

Шильке кивнул.

— Вызовите его немедленно, лейтенант. У меня к нему несколько важных вопросов.

— Это невозможно, герр капитан. В настоящее время Риттер несет службу на третьем этаже.

— Похоже, я чего-то не понимаю.

— Там ужасная бойня. Они дерутся вручную, штыками, кулаками, прямо…

Шильке неспешно, отработанным движением расстегнул пуговицу куртки и вынул золотой портсигар. Лейтенанта угощать не стал. Лишь через минуту выдул дым прямо тому в глаза.

— Сейчас понимаю. Просто фрау учительница приказала им сидеть тихо, а вы отдали приказ, чтобы они сражались в тапочках. Или я ошибаюсь?

Лейтенант прикусил губу. Ему не повезло, потому что вокруг и вправду было исключительно тихо. Никаких выстрелов, грохота гранат, никто не орал, не звал на помощь, не стонал. Даже дальняя артиллерия притихла. Единственным четким, который можно было назвать отзвуком, было чирикание птиц, доносящееся с веток обстрелянных деревьев.

— Это временный перерыв, — пояснял лейтенант. — В любой момент все может начаться снова.

У Шильке не было желания верить в эти бредни фронтового офицерика, который боялся собственной тени. Он видел уже много таких, которые утратили нервы. В отличие от штабных офицеров, хватило бы отдаленного выстрела, чтобы они, дерганые-передерганые, в страхе прятались в ближайшей дыре.

— Так может я стану под окном и громко позову? Те вопросы, которые я хочу задать — это не военная тайна.

— Он не услышит вас, герр капитан. У них у всех от взрывов поврежден слух.

— Ага, — Шильке решил добить собеседника старой штабной штучкой. — В таком случае, я сам попрусь на этот третий этаж и поговорю с ним на языке жестов.

— Но ведь… — Лейтенант не знал, что ему делать. Потом он принял решение: — Ладно, я дам вам несколько людей.

Шильке вытащил из кармана фляжку. Неспешно, с благоговением, не снимая блестящих перчаток, он свинчивал колпачок.

— Для куража выпьем перед операцией. — Он сделал приличный глоток и подал фляжку прямо в грязную лапу офицера. — Вы тоже.

Молоденький солдат, изумленный предложением, не знал, то ли ему отказаться и обидеть высшего чином офицера, то ли принять угощение и нарушить устав. Он выбрал второе. Отпил большой глоток, быстро сглотнул и инстинктивно причмокнул. Он хотел уже скривиться, но неожиданно замер в безграничном изумлении, широко раскрытыми глазами глядя на Шильке.

— Так, так, это обыкновенная вода, — Шильке забрал у него фляжку. — Вы же не считаете, будто бы я пью водку на службе? — Он поглядел на стоявших вокруг солдат. Некоторые издевательски усмехнулись в адрес своего командира. Один ноль для штабника из контрразведки. Холмс всегда был прав. Все его советы в реальной жизни срабатывали на все сто. Необходимо было отличиться от других. Выделение, плюс соответствующий внешний вид — и этого вполне хватало. Несмотря на то, что у него не было никакого приказа в письменном виде, и хотя на самом деле никого он толком не представлял, Шильке сейчас был реальным командиром помятого подразделения. Как обычно, это прибавило ему уверенности в себе.

— Хорошо, — буркнул он. — Мои люди идут за мной.

Несколько фанатиков тут же выступило вперед. Боже, ну что за глупая чернь, которой так легко управлять, подумал он. Достаточно немножечко театральности. Капитан указал пальцем на ближайшего солдата.

— Ты! Как зовут?

— Герман Гросс, герр капитан! Готов выполнять приказы!

— Ты ведешь группу. Ты и ты, — указал он пару следующих, — прикрываете первого. Остальные идут за мной.

— Так точно! Так точно! — прозвучало с разных сторон.

Вот так. Сейчас я покажу этому идиоту-фронтовику, как могут командовать офицеры штаба. Причем, непосредственно на месте операции. Несколько человек пошло без малейшего ропота. Шильке даже чувствовал, что они горды участием в этом предприятии. Несколькими фокусами он смог убедить этих недавно мобилизованных молокососов, что наконец-то ими командует нужный человек на нужном месте. А бог войны впечатление производил. Шильке все-таки глянул на свой пулемет Томпсона, привезенный недавно из Франции по специальному заказу контрразведки. Господи Иисусе! Ни с левой, ни с правой стороны рукоятки затвора не было. Так где же он имеется? Как перезарядить эту холеру? К счастью, увидал! Есть! Сверху. Он резко дернул рукоятку. Резкий треск привел к тому, что идущие ближе всего поглядели на него с признанием. Такое оружие… Легенда! Шильке подумал, а есть ли в магазине присланного с западного фронта автомата американские патроны? И вообще, хоть какие-нибудь патроны? Ну нет! Должны быть, судя по тяжести оружия. Сам он абсолютно во всем этом не разбирался. Единственное, из чего стрелял, это служебный пистолет. В рамках подготовки засчитал только пару стрельб. Честно говоря, результаты ниже среднего. В общей сложности, в мишень он выпалил десятка с два патронов. Но ведь никто от него стрелковых чудес и не ожидал. Он ведь служил в контрразведке, которой было важно, чтобы он сам не подстрелил себя из собственного же пистолета. Вот Холмс тоже не умел стрелять. И говорил, что никакого значения это не имеет. Самое главное — это спокойствие духа и контроль над ситуацией. Вот это последнее у них двоих выходило на удивление замечательно, в особенности с недавнего времени. Не сражение ковбоев с индейцами, но столкновение мудрецов с терзаемым низменными побуждениями темным плебсом.

— Это наша лестничная клетка, — шепнул Гросс, указывая на темный проход. — Сами ступени безопасны, но вот площадки нужно проскакивать.

— Потому что?

— Потому что стреляют из коридоров, герр капитан.

— А пролеты нельзя чем-нибудь заслонить?

— Есть мешки с песком. Но лучше уж прыгать на удачу, чем ползти за ними, потому что могут бросить гранату.

Шильке вознес глаза к потолку.

— Какой-нибудь лазарет тут имеется?

— Нет, герр капитан.

— Тогда почему, блин, никто не послал людей по ближайшим домам и не размонтировал металлические сетки с кроватей на рамах? Ведь через такую граната не пролетит.

— А тогда бензином польют, герр капитан. А мы их гранатами через сетки не отгоним.

Шильке сглотнул слюну. Логика рядового и вправду была безупречной. Ну и ладно. Ведь штабной офицер и не обязан во всем разбираться. Когда они добрались до первой площадки на этаже, он и вправду увидал примитивную баррикаду из заполненных песком мешков. Нескольку скрючившихся за ними солдат оживилось, увидав нового офицера. Незаурядный вид их явно взволновал.

— Прыгайте первым, герр капитан, — шепнул Гросс. — Они не успеют выстрелить.

Прыгать? Ну, нет. Выпрямленный Шильке смело вышел и встал на расставленных ногах. Нажал на спусковой крючок «томпсона». Патроны в середине все-таки были, потому что автомат выстрелил дважды, прежде чем его заело. Пытаясь не допустить того, чтобы паника охватила его, Шильке укрылся за поворотом коридора. Он извлек магазин и, дергая за рукоятку затвора, заедание ликвидировал. Снова присоединил магазин. Перезарядил. Вообще-то, это был его первый реальный день на фронте. Сразу же за Шильке перескочил Гросс. Потом, по очереди, остальные члены группы. Со стороны противника не прозвучало ни единого выстрела.

— А вот и ошибочка, герр капитан, — шепнул сбоку кто-то ужасно запыхавшийся. — Они-то думали, что вы очередью врежете и позволите себя убить, а мы в это время из огнемета прижарим, и им будет хана. А тут ошибочка!

— Ну, — прибавил Гросс, — глупые Иваны головы попрятали.

Солдаты тихонько смеялись. В этот момент в них как раз и вступала новая надежда. Те, что лежали за баррикадой, показывали поднятые вверх кулаки. Они тоже на какой-то миг почувствовали себя лучше. Шильке сделал глоток из фляжки. В том же самом кармане у него, а как же, была спрятана еще одна, наполненная коньяком. «О чем это они?» — подумал он, так как совершенно не понимал, каким образом обманул противника, по его мнению, похоже, выдуманного.

— Выдвигаемся дальше!

— Так точно!

До следующего этажа они добрались без проблем. На конце коридора снова пришлось скакать. Командир первым, за ним солдаты. На сей раз противник стрелял, ему ответили пулеметы из-за баррикады. Но никого даже не ранило. Солдаты бросали свои кители и ранцы, чтобы спровоцировать врага, а потом, в моменты тишины, сами прыгали вперед, прикрываясь дымом горящей фотопленки, которую забрали в ближайшей фотомастерской, жгли даже набитые в коробки теннисные шарики из какого-то спортклуба. Огонь русских был не эффективным. Зато грохот в замкнутом помещении раздирал барабанные перепонки, из-за него хотелось блевать. Шильке впервые почувствовал, что, говоря по правде, он ужасно боится. Вот что бы на его месте сделал Холмс?

Он снял припорошенный известковой пылью шлем и оттер его платочком.

— Meine Herren, — произнес он бесстрастно, пытаясь скрыть дрожь в голосе. — Для меня огромная честь иметь возможность командовать вами во время этой операции. Перед нами уже только третий этаж.

Бинго! Теперь за ни была лишь чистейшая живая ярость, готовая атаковать и глядящая на него, как на Бога. Как легко руководить людьми, если держишь нервы на поводке. Как страшно, как панически он боялся, когда уже загудело в ушах. Это были настоящие выстрелы. Не так, как в тире. Эти были самыми настоящими. Черт подери! Парализующий страх давил дословно. Во что он, черт подери, вляпался? И зачем? Ведь он мог безопасно сидеть в тылу. И… И что? Его прусская натура требовала исполнения долга. Его человеческий страх приказывал ему сматываться отсюда, как можно скорее. Что выбрать? Как бы повел себя Холмс?

— Meine Herren, — Шильке сделал шаг вперед и снял с головы свой чистенький шлем. — Предлагаю почтить минутой тишины все понапрасну потраченные советские заряды.

Он склонил голову и коснулся рукой лба, словно бы в рамках глубочайшей задумчивости.

Солдаты выли от смеха. Шильке чувствовал, что завоевал этих людей, которые добровольно желали исполнить любой его приказ. Это ничего, что русские стреляют, это ничего, что германские пулеметы им едва отвечают. Не важны грохот, свистящие рикошеты, дым, вонь, валящаяся штукатурка. Все это не важно. Важно, чтобы отличиться от всех остальных. Он прекрасно понял уроки Холмса.

— Meine Herren. Прошу за мной.

С боку подскочил Гросс.

— Герр капитан, — прохрипел он. — Третий этаж чуточку отличается от остальных. Там вообще нельзя выйти в коридор. И даже показаться. По правой стороны Иваны, слева — наши, но не совсем. В стенах мы пробили небольшие проходы, но только через несколько помещений.

— А выше?

— А выше уже только крыша. А над нею уже или русские, или американцы. Все зависит от того, чьи бомбардировщики заходят на цель. Страшно выглядывать.

— Если гудят низко, тогда американские, — подсказал один из солдат, на вид лет семнадцати. Слишком большой шлем смешно перекривился у него на голове. — А если высоко, тоненько — тогда советы.

Кто-то объяснял, как выглядит ситуация на третьем этаже. По правой стороне коридора располагаются русские, по левой — наши, но не до конца, потому что Иваны захватывают класс за классом. На сам коридор нельзя даже выглянуть, потому что это смертельная зона. Вермахт поместил в коридоре две мины. Одну, меньшую, возле занятой русскими лестничной клетки. Вторую — возле своей лестничной клетки. Эту мину называли Молотом Тора. То был обычный ящик, обложенный мусором и прекрасно замаскированный кирпичами. В ящике было несколько килограммов тротила, окруженного бутылками с бензином, загущенным пищевым желатином, и прикрытыми сверху мешочками, наполненными металлическими шариками из шарикоподшипников. «Молот Тора» — действительно подходящее название для той машины смерти. Окончательное решение и аргумент Германии в сражении с роком. Шильке уже видел множество подобных конструкций, наскоро собираемых из всего того, что было под рукой. Знак, что дискуссия с Господом Богом относительно того, кто же прав, до сих пор продолжалась. Мины можно было легко взорвать — то есть, самым обычным свистком дать знак их операторам, укрытым далеко в тылу.

По самому же коридору пройти было нельзя. То было пространство, полностью контролируемое русскими. И, как было сказано, солдаты пробили узенькие проходы в стенах по левой стороне школы. Они как раз протискивались в первый из них, когда Гросс спросил:

— А вы знаете, герр капитан, почему мы до сих пор не взорвали эти мины?

— Понятия не имею.

— Потому что это окончательное оружие. Чтобы прикрыть наше бегство. Мы их взорвем, как только удастся разблокировать наших людей, которые застряли в других классах, ну а тогда уже ходу.

— Так здесь отрезаны наши солдаты?

— Ну да. Иногда ночью слышны их крики.

— Дьявол!

Они с трудом протискивались сквозь очередной пролом в следующее помещение. Новая группа перепуганных солдат, размещенных под стенами довольно большого зала, глядела на Шильке словно на пришельца из иного мира. Вновь в их глазах он заметил тень надежды. Сам же, к сожалению, знал, что надежда эта бесплодная. Он не пришел сюда, чтобы спасать мир.

— А почему это здание такое важное? — спросил Шильке.

— Это засов всего отрезка обороны. Если его проломят, а это случится уже сегодня, мы побежим за Одер. Всем нашим небольшим фронтом.

— Н-да, здорово, — коротко прокомментировал это Шильке.

Гросс задержался посреди класса, под укрытием внутренней баррикады, нагроможденной из разбитой мебели и мешков с песком.

— Дальше мы идти уже не можем.

— Это что, наш последний плацдарм?

— Нет. Наши войска имеются еще за стенкой, но через коридор пройти не удастся.

— А почему вы не пробьете проходы, как в предыдущих стенах?

— Эта стена несущая. Черт его знает, что может случиться.

— Понял, — коротко ответил Шильке.

Он отпил глоток воды из фляжки на поясе, потом подправил коньячком. Было жарко и ужасно душно, смердело сожженной нитроцеллюлозой и чудовищным людским потом. В воздухе повисла взвесь самых разных, но отвратительных запахов. Из-за разбитых окон сюда не проникало хотя бы малейшее дуновение ветра. Чертов апрель. Жара как в июле.

— А где Франц Риттер?

— В том, другом классе, — Гросс пальцем указал на несущую стену.

Шильке сделал движение, как будто хотел приблизиться к ведущей в коридор двери, но какой-то солдат крепко схватил его за плечо и дернул назад. Тогда он захотел подойти к окну, но тот же самый солдат вновь придержал офицера.

— В коридоре смерть мгновенная, — пояснил он. — В окне нужно чуточку подождать. Пока прицелятся.

— Здание что, окружено Советами?

— Нет. Но снайперы у них повсюду.

— Следовательно, выстрел дальний и неуверенный.

Шильке явно начал нервничать. Ему страшно не нравилось место, в котором он находился, но выполнить миссию нужно было. Нужно, потому что это было вопросом его амбиций и чести. Ну а кроме того, совершенно частным образом, он хотел доказать Холмсу, что он, просто-напросто, лучше, чем тот. Более результативный в действии.

— Что находится под окном? — спросил он Гросса.

Тот сразу же догадался, что имеет в виду офицер.

— Нет, нет… Это не самая лучшая идея, герр капитан.

— Что находится под окном, Гросс?!

— Карниз. Да, он достаточно широк, чтобы на нем можно было поставить ногу, но…

— На каком расстоянии находится следующее окно, в классе, что рядом?

— Сантиметров сорок, пятьдесят.

— Оно разбито? Как и тут?

— Ну да. — Гросс мотнул головой. — Да, это самый лучший способ покончить с собой.

Шильке был слишком взволнован, чтобы слушать. Он повернулся к солдатам, которые, в ожидании чуда, все так же пялились на него, как на икону в храме.

— У вас еще имеются те дымовые свечи?

Те подтвердили решительными жестами голов. Сам же он свою голову никакими глупыми мыслями не забивал. Вокруг было слишком спокойно, чтобы поверить, будто бы он и вправду очутился в преисподней. Он еще не привык к фронту, опять же, он был прямолинейным немцем — для него спокойствие означало только спокойствие, и ничего более.

— Вы двое, — начал он отдавать приказы, — найдите какую-нибудь веревку или кабель и привяжите меня. Вы моя страховка. Ты, — указал он на пацана в слишком большом шлее, — бросишь гранату. Куда угодно, чисто, чтобы отвлечь. Все остальные ставят дымовые сечи… — тут он поколебался. — Откуда дует ветер?

— Более-менее, оттуда, — указал направление один из солдат. — Но очень слабо.

— Достаточно. Выполнять!

— Есть!

Гросс скептически присматривался, как офицера привязывают вырванным из стенки проводом, который наскоро сплели вдвое. Он еще что-то там бурчал себе под нос, что вместо упряжи было бы лучше сделать веревку, что дало бы более скорый результат, но не отважился сказать этого вслух. Наконец все были готовы действовать.

— Свечи!

Пять дымящих зарядов, прикрепленных к штыкам на винтовках, высунулось в окно.

— Граната!

Парень переждал нужное время и бросил так умело, что взрыв произошел еще в воздухе. Шильке высунулся из крайнего окна, нащупал рукой фрамугу следующего. В густой дымовой завесе он сел на подоконник и поставил ногу на карниз. Держась за обе фрамуги, он сделал шаг, пошатнулся и отпустил правую руку. Без каких-либо проблем перескочил подоконник выбитого окна. Вся операция продолжалась всего пару секунд. Никто из неприятелей не успел выстрелить. Никто из солдат, плененных в просторном помещении, не сориентировался, что кто-то вообще вошел через окно. Все напряженно уставились на двери.

Шильке освободился от страхующего провода, перевесил автомат Томпсона со спины вперед и крикнул:

— Эй, а что здесь, черт подери, вообще происходит?!

Даже если бы здесь ударила молния, она не произвела бы большего впечатления. Вид духа, материализовавшегося у солдат за спинами, привел к тому, что все они дернулись в неожиданном пароксизме и чуть не перестреляли друг друга, потом замерли. И вновь еще одна группа начала глядеть на него словно на существо из иного мира, на спасителя, что поведет из страны теней к свету. Холмс всегда был прав. Только внешний вид говорит о человеке. Внешний вид, поведение и те несколько мелких фактов, которые всегда можно использовать в свою пользу.

Одна из призрачных фигур схватилась на ноги.

— Докладывает сержант…

— Да ладно, ладно… — Жестом руки Шильке успокоил рвение доклада. — Фамилий не называйте, потому что я и так не запомню. Я же спрашивал, что здесь происходит?

— Яволь!

— О Боже, — поднял глаза к потолку Шильке. — Вы устав знаете? Что спрошенный унтер-офицер отвечает своему офицеру?

— Он отвечает: «Слушаю!».

Новый направленный в потолок взгляд.

— Это я слушаю. Или мне повторить свой вопрос в третий раз?

Идеальная штабная штучка. Пара дурацких слов, и фронтовик-простак теряется перед образованным штабным офицером. Уже известно, кто есть кто, кто тут командует, а кто является нулем в этом уравнении. Не нужны никакие чины и военные ранги.

— Мы отрезаны.

— Аллилуйя, — сухо заметил Шильке.

Они молча глядели друг на друга. Один со снисходительностью, другой в полнейшей потерянности. Офицер решил помочь унтеру.

— У вас есть какой-нибудь план?

— Мы думали, что это вы нас спасете.

— А когда меня не было, о чем вы думали?

На сей раз вопрос прозвучал с явной, вежливой заинтересованностью. Кто-то сзади не выдержал и фыркнул, заметив сконфуженность сержанта.

— У нас есть… У нас взрывчатка под той вон стеной. Как только услышим Иванов с другой стороны, мы ее взорвем и завалим стену на них.

— А потом?

— Ну, не знаю. — Сержант тут же поправился. — Значит, ну, не знаю, герр капитан.

— Ага. А тут есть какой-нибудь сапер?

— Я здесь! — Очередная фигура сорвалась на ноги. Похожая на привидение по причине одеяла на шлеме таким образом, что солдат, скорее, походил на русскую бабу. — Докладываю…

— Все, все. Один черт, вашего имени я не запомню. Перенесите заряды из-под той стены под вон ту, — указал он в противоположном направлении.

— Но ведь это несущая стена.

— Потому я и не приказываю вам взрывать ее всю. Сделайте маленькую дырку, чтобы через нее вы могли сбежать к камрадам, — отдавал распоряжения Шильке.

— А вдруг мы убьем кого-то из тамошних?

— Так попробуйте их предупредить. Если боитесь, что Иван подслушает, кричите шифром. Например: «Гросс, все идут на север!».

Шильке надеялся на то, что наиболее разумный солдат из тамошней группы поймет это и отодвинет людей под нужную стенку.

— Так ведь это же несущая стена, — повторил сапер.

— У вас есть две возможности. Или сбежите через дырку, или погибнете, и тогда будет безразлично, вызвал вашу смерть завалившийся потолок или русские пули. Tertium non datur!

— Господи… Не понимаю.

— Это по-латыни: «Третьего выхода нет»[3].

Шильке уже не намеревался заниматься придурком. У него было чертовски мало времени, а пребывание здесь в любой момент грозило какой-нибудь идиотской атакой, контратакой, анти-контратакой, противо-анти-контратакой, каким-нибудь совершенно глупым убийством людей и устройством одни другим всяких гадостей. Он был абсолютным пацифистом до самых глубин собственных убеждений, война была противна ему, но более всего — она ему осточертела.

— Рядовой Риттер!

— Здесь!

Очередной человек, записанный обществом в список потерь, встал во фрунт.

— Вольно.

У Риттера было мягкое, хотя и грубо отесанное лицо, которое уродовал только шрам с рваными краями, пересекающий левую щеку. Наверняка не военная памятка. Шрам был весьма старым. Как и другие, Риттер глядел на офицера как на последнюю надежду. Но тот должен был его разочаровать. Несмотря на врожденный пацифизм, он не был благотворительным учреждением, раздающим счастье налево и направо. Не он был виноват во всех несчастьях, и они, говоря по чести, не слишком-то его и волновали. Он просто натренировал в себе трезвое мышление и такой же взгляд на все дела.

— Ведь вы строительный столяр, правда?

— Да. Был.

— Вы сбивали специальные ящики для перевозки произведений искусства, так?

— Так точно! Я был хорошим столяром, герр капитан.

— Вот именно. А вас не удивляет, что в такой момент такого нужного специалиста направляют на фронт? В первые ряды?

— Говоря по правде, я не понимаю вопроса, герр капитан. Мне прислали повестку из управления пополнений…

— Я веду следствие по делу серии таинственных убийств в группе людей, занимающихся эвакуацией ценных памяток. Отсюда и мой вопрос.

Риттер выпучил глаза. У него просто в голове не помещалось, что в этом море огня, океане боли и несчастий, на ежедневно расширяющемся кладбище кто-то ведет следствие по делу каких-то там убийств, абсолютно не существенных, принимая во внимание размеры поражения. Понятное дело, что он был служакой, сейчас он был внедрен в подчиняющуюся дисциплине часть, но вот поверить он никак не мог. Следствие! Да еще и кем проводимое? Самым энергичным и способным офицером, какого довелось ему видеть за последнее время. Человеком, которому умение командовать само шло в руки, и под руководством которого они многое могли бы сделать. Столяр потряс головой.

— Кто направил вас на фронт? — допрашивал Шильке. — С кем-то поссорились? Заметили что-то беспокоящее? Что-то обратило ваше внимание?

— Нет, герр капитан. Ничего серьезного я не видел.

— Именно о таком я и догадывался! — рявкнул Шильке. — Ведь если бы вы чего-то увидели, вас, черт подери, попросту бы убили! А они «всего лишь» отослали вас на фронт. Что вы видели такого, что могло бы не соответствовать рутинным действиям в вашей профессии?

Ситуация, словно из кошмарного сна. Вокруг поле боя, за стеной русские, артиллерия долбит со всех сторон, налеты ежесекундно, у всех вокруг заряженное оружие, Шильке спрашивает про какие-то там мошенничества в сфере, связанной с произведениями искусства. Так это и вправду сон?

— Хорошо, хорошо, — уже немного нервничая, сказал офицер. — Сейчас я назову вам несколько фамилий, а вы, Риттер, скажете, какая из них вам не известна. Поняли?

— Не понял, герр капитан.

— Вы укажете фамилию человека, которого НЕ знаете. Ясно?

Тот подтвердил, кивнув головой.

— Галант, Форст, Клостерманн, фон Хайманн, Клосинский, Райбау…

— Этих всех знаю, герр капитан. То есть, знал, потому что…

— Я знаю, почему вы говорите «потому что», — отрезал Шильке. — Дальше: Гутом, Нагорский, Цвайбельштайн, Гауэнтр, Нойманн…

— Этого не знаю, — отважился перебить Риттер.

— Но фамилию слышали?

— Так, слышал. Он был наездами. Приезжал из Берлина. И все боялись. Говорили: «Нойманн едет. Оставьте всякую надежду». Лично я никогда его не видел.

— Это один человек или несколько?

— Что?

Шильке не знал, как спросить об этом у Риттера.

— Он приезжал один или с несколькими другими людьми? Это была чисто фамилия или, скорее такого определения как «проверка», «паника»? Приезжает Нойманн — конкретный человек или, скорее, это: «внимание, спасайся, кто может»?

— Не знаю. Никогда он не был сам, потому что под ужин готовили зал побольше. Для одного человека этого бы не делали.

Шильке вытащил сигару из металлического цилиндрика. Он долго грел ее бензиновой зажигалкой, потом закурил, выдул клуб едкого дыма.

— С чем у вас ассоциируется Нойманн?

— Не знаю, герр капитан. Всегда было замешательство.

— Так с чем? — спросил Шильке еще раз.

Риттер пытался что-то припомнить. Что-то было. Вроде бы как им приказывали переждать в помещениях для рабочих, но что-то было. Что-то на самой границе памяти, что-то, чего Риттер не мог вспомнить. И внезапный проблеск.

— Куколки, герр капитан. То были куколки.

— Что?

— Куколки. Маленькие такие, китайские.

— Я еб…

Грохот в коридоре разорвал барабанные перепонки в ушах. Все живое рухнуло под защиту временной баррикады. Пулеметные очереди рикошетами отражались от стен. Кто-то бросал гранаты. Звуки вязли в безумии паники, охватившей солдат.

— Иван пошел!

Шильке не знал, кто проорал эти слова. Он подполз к саперу.

— Заряды готовы?

— Чего?

— Siecher?! (здесь: Точно? — нем.).

— Jawohl!

Шильке приказал всем присутствующим хором орать «Гросс, иди на север!». При этом он едва слышал сам себя. Паника отмеряла порции адреналина прямо в мозг. Кто-то стрелял, кто-то беспомощно ёжился под иллюзорной защитой баррикады, страх подавлял, не позволяя понять, что же происходит вокруг. Герр Данте, подумал капитан, похоже, вы тоже принимали участие в уличных боях. Но поэт, певец преисподней, продолжал молчать. А вот русские, наоборот. Они выли, как будто бы самим криком желали заставить стены резонировать.

— Поджигай!

— Так ведь это же несущая, — простонал сапер.

— Поджигай. Tertium non datur.

Сапер снова не понял. Он сжался, словно новорожденный, и повернул рычаг детонатора. У Шильке, правда, уши были заткнуты пальцами, но это было малейшей проблемой. Капитану просто хотелось блевать. Он не слишком понимал, как располагаются стороны света, где потолок, а где пол. Но дыру в стене, несмотря на тучи пыли, он заметил.

— За мной! — скакнул он вперед. Это было мимолетное мгновение понимания таинств командования. Собственно говоря, как самый старший чином, он обязан был остаться, проследить за всем и покинуть ловушку самым последним. Но чудовищный страх даже не допускал появления подобного рода мыслей. К счастью, теория командования оставляла ему выход: «За мной!». Это означает, все обязаны делать, что и и он. А он сам покажет, как. Шильке рванул в щель, вырванную в кирпичной стене, бросая «томпсон» перед собой. К счастью, Гросс понял, что означает «отправляться на север». Совершенно целехонькие солдаты из другого класса умело перехватывали беглецов. Несмотря на стрельбу и вопли в коридоре, Шильке удалось немного взять себя в руки. У него лишь дрожало левое веко.

— Как ситуация?

— Иван держит нас в руках. Даже и не знаю, удастся ли нам проскочить дальше.

— Быстрее, быстрее!

Солдаты помогали коллегам, пролезавшим сквозь дыру в стене. Один, еще один… Следующим был Риттер. О застрял в узкой дыре.

— Это ранец, — крикнул кто-то. — Ранец его держит.

— Перережьте ремешок штыком! — приказал Шильке.

Кто-то молниеносно выполнил приказ. Солдаты тащили коллегу за руки.

— Что-то его держит!

Неожиданно Риттер скривился.

— Иван меня схватил! Иван схватил меня за ноги!

— Черт подери! Тащите!

— Камрады, спасите! — выл Риттер. — Спасайте меня!

И что тут делать? У тех были его ноги, у немцев — руки. Еще немного, и Риттера разорвали бы наполовину. Что тут делать? Протиснуть гранату над спиной? Тоже погибнет. Стрелять? А как?

— Друзья, не бросайте меня, — плакался Риттер.

Солдаты прибавили усилий. Материал кителя треснул на обоих плечах. Протянулось больше рук, чтобы тащить. В толкучке дергали уже и за голову, за воротник, под руки. Но русские тоже были сильны. Риттер постепенно скрывался в дыре.

— Аааа! Друзья! Друзья!

Его чуть не задушили. Рванули так, словно бы и вправду хотели разорвать на клочья. Интересно, а суставы у него остались целыми?

Внезапно Риттер перестал выть.

— Они мне там чего-то делают… — сообщил он почти что спокойно, с изумлением. — Они мне там чего-то делают.

Солдаты замерли, не отпуская захвата.

— Спа-си-те!.. Они мне там… — вдруг заорал Риттер. Он рванулся в пароксизме боли, на секунду застыв в странной позе. Потом глянул на Шильке. — Герр капитан, — шепнул он. — Спасите…

Его коллеги снова стали тянуть. Несчастный еще раз дернулся. И еще, но уже слабее. Собравшиеся вокруг солдаты глядели на своего капитана. Снова то самое мимолетное мгновение, когда необходимо принять немедленное решение. Мгновение страха, неуверенности и разрыва действительности. Что сделал бы Холмс? «Вся жизнь — спектакль», — сказал бы он. «Спектакль в театре людских марионеток должен продолжаться». Черт бы его побрал.

— Спасите… — шепнул Риттер.

Шильке вытащил из-за пояса ближе всего стоявшего солдата две гранаты. Тщательно открутил заглушки, потом сунул рукоятки в руки заклиненной в дыре жертвы. Риттер инстинктивно стиснул пальцы. Шильке вырвал обе чеки.

— Погибни так, как должен погибать немец! Не вымаливая жалости! — Капитан выпрямился. — Отпустите его! — отдал он команду.

Солдаты инстинктивно отскочили.

Русские без труда затащили Риттера к себе. Грохот удвоенного взрыва потряс стеной. Но не сильно — что ни говори, но это ведь была несущая стена. Несколько пар глаз глядело на офицера с явным восхищением.

С боку подскочил сержант.

— Иван занял уже весь коридор. Нам некуда бежать.

Стук копыт валькирий. Ноты Вагнера звучали со всех сторон.

Паника в мыслях, каша в голов, а тут еще вой вооруженных девиц, скачущих на волках. Тех самых девиц, которые обещают скорую смерть воинам.

— Взорвать Молот Тора! — приказал Шильке.

— Мы все погибнем, герр капитан.

Тот даже не повернул головы.

— Выполнять.

У Гросса никаких сомнений не осталось. Раздался модулированный сигнал свистка, что пробивался сквозь барьер всех остальных звуков. Молот Тора. Символ силы, поражающей врагов, неподчинения ударам судьбы, восхода собственной творческой интенции. Но вот кто знал об одной мелочи? Об одном, на первый взгляд, несущественном принципе?

Молот Тора всегда возвращался, словно бумеранг. И вот интересно, в кого он тогда попадал?

Все мгновенно потеряли слух. Силу звука можно было воспринять только через кости, через собственные внутренности и какую-то чудовищную тряску. Могло показаться, что здание школы внезапно рухнет — оно явно дернулось, обсыпая находящихся внутри завалами штукатурки и кирпича. Вокруг бесшумно двигались странные силуэты с открытыми ртами. Дым из коридора валил через все возможные отверстия. Шильке тряс головой. Он понятия не имел, когда начал слышать какие-либо звуки, кроме настырного «пфиииииииииии». Похоже, что в коридоре кто-то выл. Офицер глянул в сторону. Сержант все еще держал во рту свисток. Щеки его мерно выдувались. Господи Иисусе! Он же все время свистел! Шильке услышал это лишь через несколько секунд.

— Не-е-ет!

Парни у другой баррикады, возле германской лестничной клетки, услышали свисток секундой спустя.

— Не-е-ет!

Но было поздно. Вермахт взорвал и вторую мину. Ту, что находилась со стороны русской лестничной клетки. Такого впечатления, как предыдущая, она не произвела. Одуревшие солдаты прятались за какими-либо переборками, не имея понятия, что делать. Шильке выглянул в коридор. Пути для отступления не было. Коридор с немецкой стороны горел, несколько охваченных огнем вражеских солдат сталкивались один с другим. Снова то летучее мгновение. Один-единственный миг, когда следует принять немедленное решение, пускай даже и плохое, или позволить себя убить. Холмс всегда повторял: «Даже принятие плохого решения в сотню раз лучше, чем непринятие какого-либо решения». Ну что же… Выходит, смерть!

— За мной! — заорал он, — выскакивая в коридор. — За мно-о-ой!!!

И он побежал в сторону советских позиций, прямиком под стволы их винтовок, стреляя из автомата. Через несколько шагов, ослепленный пылью, он споткнулся. Сержант схватил офицера за плечо. Потянул, и оба грохнули в стену, инстинктивно обнявшись, чтобы не упасть. С разгона они выполнили красивейший балетный пируэт, задержавшись на самой средине коридора. Сержант: спиной к русскому. Тот чертов автомат Томпсона постоянно стрелял, потому что шов перчатки застрял между скобой и спусковым крючком, и Шильке никак не мог убрать палец. Сотне патронам в барабанном магазине требовалось много времени, чтобы опорожнить его. Пули калибра 0,45 дюйма, то есть, толщиной, приблизительно, в палец, дырявили остатки стен, свистя рикошетами. Сержантом что-то дернуло. Пуля попала ему в спину. Сержант с офицером глядели друг другу в глаза. Томмиган продолжал стрелять. Шильке не мог убрать пальца с крючка, сержант словил вторую пулю. Через мгновение — еще и третью. Они все так же были прижаты один к одному.

Патроны закончились в тот самый момент, когда его собственные солдаты как раз пробегали рядом. Шильке осторожно положил тело сержанта на грязные кафельные плитки коридора. Сам же, в полусознании, побрел дальше. Пустой автомат он взял в левую руку, вытащил из-под мышки ТТ, но это было лишь рефлексом. Капитан двигался словно лунатик. Он не слышал даже звуков боя. Еще несколько шагов. Еще…

Своих солдат он увидал на захваченной русской баррикаде у лестничной клетки. Ему салютовали, когда он приближался к ним в клубах дыма. А сам забыл, как разговаривают. Вот попросту забыл. Хотел что-то сказать, но не мог. Водил по фигурам солдат взглядом, словно пьяный, а те принимали это за укоризненный взгляд. Тогда они застегивали карманы на пуговицы, приводили обмундирование в порядок. Светлейший господин удостоил взглядом! А тот просто не умел говорить. Дергался с пистолетом, но перезарядить ТТ одной рукой было никак не возможно. И вновь солдаты поняли этот жест неверно. Их командир указывал вниз?

Молоденький ефрейтор был самым шустрым.

— Гранаты! — заорал он. — Вали все, что есть, этажом ниже и вниз.

— Господи Иисусе! — раздалось снизу. — Только не бросайте!

— Наши?!

— Ну конечно! Ничего не бросайте!

— Ну а вы, конкретно, кто?

— Нас отсекли в зале на втором этаже. Не дури, Руди. Это я!

— Это он, — подтвердил ефрейтор. — Это и вправду он. — Потом глянул на капитана: — Спускаемся?

Шильке кивнул. Он до сих пор не был способен выдавить из себя хотя бы слово, а самое паршивое — во рту ему что-то мешало. То, что в этом рту торчало.

Солдаты сбегали вниз, он шел за ними, все так же немой. Шаг за шагом, словно в горячке. Ефрейтор же почувствовал себя в своей роли просто замечательно. Перегнувшись через ограду, он визжал, не думая о том, что кто-нибудь может в него выстрелить:

— Эй, там! Первый этаж! Кто-нибудь из наших имеется?

— Да, так! Мы тут замкнуты в двух классах! У нас нет патронов!

— А Иваны?

— На подходе никого.

Шильке шел дальше, словно автомат. Первый этаж[4]. Лестница из фойе действительно пустая. Солдаты скачками выпрыгивали из двух помещений, из которых до сих пор не могли выбраться. Не прозвучало ни единого выстрела. Шильке направился по лестнице вниз.

— Нет, нет! Герр капитан!..

Мало того, что он не мог разговаривать, так еще и не расслышал. Или не мог понять, что ему говорят. То, что торчало во рту, ужасно мешало. Но выплюнуть этого он не мог. Солдаты двинулись за капитаном лавой. На самом низу, наконец-то, встретили русских. Сплошные тыловые службы: санитары, раненные, телефонист, пара пехотинцев, обслуга нацеленного на двор пулемета и какой-то лейтенант. Красная Армия и Вермахт пялились одни на других в безграничном изумлении. Одни и другие, что было довольно странно: а чего еще могли они ожидать. Только не столь неожиданно. Никто здесь не ожидал сомкнутых немецких рядов, марширующих по широкой лестнице вниз. Тишина невыносимо тянулась. Как вдруг Шильке выяснил, что же столь сильно мешало ему во рту. Сигара. Давным-давно погасшая, приклеившаяся к губе, чуточку размокшая. Совершенно неожиданно он обрел речь и подошел к лейтенанту.

— Есть у вас агонь? — спросил он на своем ломаном русском языке.

Как будто молния ударила, и грохнул гром. Мужчина, молодой загорелый азиат, двинулся вниз, за ним все его люди. Паническое бегство, которому немцы никак не мешали. Не прозвучало ни единого выстрела. Солдаты стояли словно онемевшие, они глядели на себя, один на другого, потом переводили взгляды на капитана. Первым очнулся ефрейтор. Он послал кого-то за подкреплением, чтобы можно было замкнуть данный отрезок, кричал на людей, приказывая делиться патронами с теми, кто был отрезан на более высоких этажах. Шильке стоял словно статуя. Это был его дебют на фронте, и этого первого раза ему уже хватило по самое не хочу.

— Герр капитан! — вопил ефрейтор. — Здание наше!

Ну и хрен с ним. Единственное, чего Шильке сейчас хотел, это выйти на свежий воздух. Когда он двинулся, солдаты отправились за ним. В дверях образовалась пробка, потому что там они столкнулись с подразделением сменяющих их.

Его же люди, в большинстве своем раненные, шли за ним, как будто капитан был пастухом, ведущим стадо овец в безопасную кошару. До какого-то солдата только сейчас дошло, что случилось, и он прикурил командиру сигару. Шильке глубоко затянулся. За стеной ближайшего жилого дома, за так называемой «безопасной стенкой», они встретили приветственный комитет. Сплошное начальство батальона, полковник с собственной свитой выгрузился из своих кубельвагенов[5]. Шильке прекрасно видел офицеров в безупречных мундирах с планшетами, папками, биноклями Цейса. Все глядели на него. Ну неужто Холмс всегда должен быть прав? Главным был внешний вид и «выигрыш» ситуации. Он, в летной куртке, кожаных перчатках, американских штанах, с «томпсоном» в одной руке и ТТ в другой, в пропотевшем шарфике, с сигарой в зубах. Каждый видел американскую кинохронику, в которой показывали генерала Паттона. Шильке подошел к наиболее высокому по званию.

— Герр полковник… — Он не знал, что говорить дальше, поэтому повторил слова ефрейтора. — Здание наше.

И случилась совершенно неправдоподобная вещь. Полковник первым отдал честь низшему чином. Шильке тоже отдал честь, что было довольно смешно, поскольку в правой руке он до сих пор держал ТТ. Но никому не было до смеха. Его видели совершенно иначе. Как мужчину, который вошел в ад с неполным десятком людей и вышел, ведя за собой половину, казалось бы, уже списанной в потери роты. А кроме того, здание было их — засов данного отрезка фронта до сих пор находился на своем месте.

— Прошу мне верить, герр капитан, — сказал полковник. — Уже вскоре на вашей шее повиснет наш наивысший орден.

— К сожалению, герр полковник, своего задания я выполнить не успел.

— Зато вы спасли наш фронт на этом отрезке. — Полковник сделал приглашающий жест. — Прошу, а это наше кафе. Он провел капитана на веранду небольшого каменного здания и пригласил за столик.

— Вы знаете, мы снимаем солдат с фронта, чтобы они могли отдохнуть хотя бы пару часиков после той мясорубки.

Официант тут же подал кофе и выпечку. Спросил, не желают ли господа по кружечке холодного пива. Оба офицера отказались. Шильке впервые в жизни видел нечто подобное. Он пытался представить, что чувствует солдат, который поначалу должен сражаться в той чертовой школе, взрывать стены, бить штыком в живот врага, чтобы несколькими минутами позднее очутиться в этом кафе. «Пиво, кофе, булочки, сигару, коньяк?» — спрашивает официант. — «Собираю последние заказы, потому что вы сейчас же возвращаетесь, чтобы продолжить резню».

Оказалось, что солдатам в непрерывном режиме поставляли минеральную воду с ближайшего покинутого завода. Пиво привозили из пивоварни Bürgeliches Brauhaus, находящейся неподалеку, булочки изготовлялись в местных пекарнях, на которых сейчас управляли батальонные повара. Сигареты и сигары брали из табачных лавок или из перепроизводства фабрики, которая ранее должна была снабжать своими изделиями всю Силезию, а теперь закидывала Бреслау более, чем шестьюстами тысячами штук сигарет ежедневно. Неподалеку производили и мины, такие, к примеру, как «Молот Тора». Взрывчатку брали из советских не взорвавшихся снарядов. Оказалось, что инженеры в средине советских снарядов листки с надписями по-немецки: «Только это, товарищи, мы и можем для вас сделать»[6].

У полковника имелись неиспользованные запасы красноречия, а вот Шильке чувствовал, что начинает испытывать результаты шока. Ему ужасно хотелось зевать. Пытаясь не разлить кофе, потому что неожиданно начали дрожать руки, он допил чашку.

— Изумительный, — сказал он. — Могу ли я попросить упаковать часть этих вкусностей для моих людей?.

— Ну конечно же, капитан. И не беспокойтесь. Мы отвезем вас в любое указанное вами место.

— К сожалению, придется вам отказать. Моя миссия сугубо секретная. Никто из моих солдат не может знать, где я был и что делал.

— Понятно.

Даже полковник не мог сдержать удивленного взгляда. Как и остальные он дал себя обмануть совершенной пустышкой. В любом случае, для Шильке упаковали приличных размеров пакет, в котором был металлический термос из чьей-то брошенной квартиры и громадная двухлитровая кружка с крышкой, прибывшая сюда из пивоварни.

— Только осторожно, — предупредил официант.

— Благодарю вас.

— Капитан, — полковник тоже поднялся. — Если бы у нас было больше таких, как вы, офицеров, мы могли бы стоять здесь до конца света.

Оба отдали друг другу честь, в соответствии с уставом. Шильке, уже сам, отправился вдоль разрушенной улицы. Ему нужно было увидеть, что происходит с его «страховым полисом». Он не собирался сдаваться в плен или отправляться в ГУЛАГ, о котором успел наслушаться много чего, или в какую-либо иную тюрьму. Он был пацифистом, человеком честным и предусмотрительным. Для того и выкупил себе «полис». Он только не любил, когда «полис» называл его гарантией пенсии. Но, тут уж ничего не поделать. За каждую страховку необходимо платить.

Губенштрассе была настолько разрушена советскими снарядами (без листочков: «Товарищи, только это мы и можем для вас сделать»), что Шильке с трудом мог находить дорогу. Он застрял на перекрестке, заблокированном разбитым бронетранспортером, который под советским обстрелом влетел в грузовик. Капитан начал забираться на искусственную гору из кирпича, металла и искореженных транспортных средств. Интересно, а что сделают поляки, когда уже захватят власть в городе?..

Пиво он не разлил. Умело спрыгнул с груды мусора прямо в руки собственных солдат, собравшихся возле служебного хорьха и фургона.

— Все в порядке, герр капитан? — спросил Хайни, небрежно салютуя. Все знали, что их офицер — «свой парень», и что он ни за что не отдаст их на погибель на каком-то Богом забытом отрезке фронта.

— Более менее, — услышал солдат в ответ.

Но Шильке интересовал исключительно его собственный «полис страхования жизни».

— На месте?

— На месте, — большим пальцем Хайни показал на фургон. — Закрылся внутри и только приказал запустить вентилятор, потому что ему жарко.

— О'кей, — бросил по-английски Шильке. Что ни говори, а язык врагов знать надо. — Как дела?

— Спокойно, герр капитан. Один раз пальнули из чего-то крупного, но взорвалось где-то на Холландвайзен. Поликарповы, — это он говорил о легких советских бомбардировщиках, — тоже сегодня не сильно нахальничают. Скука.

— Тогда имеется шанс дожить до вечера.

Шильке открыл заднюю дверь фургона и поднялся вовнутрь.

В тесном пространстве, на большом ящике советской радиостанции сидел Холмс. Персональный полис страхования жизни Шильке, который подал Холмсу пакет с термосом, булочками и бокалом. Тот молниеносно распаковал. Содержимое явно ему нравилось. Начал он с булочек.

— Замечательные! — пробормотал Холмс с набитым ртом. — Превосходные!

Сейчас он не знал, за что взяться в первую очередь: за все еще холодное пиво или за пахучий, ароматный кофе.

— Вижу, что ты понюхал пороха.

— Оставь меня, блин, в покое.

— Ой-ой-ой. Убил кого-то, и теперь у тебя кровь на ручках?

— Заткнись!

— Ну, точно, — у жующего не осталось сомнений. У него вообще никогда не было сомнений. Чертова интеллектуальная машина. — Убил, значит.

— Катись к черту!

— Глупый пацифист. Точно такой же, как и я сам. — Булочки были Холмсу явно по вкусу. Он продолжал говорить с полным ртом. — Вот, типичный немец. Жизнью рискнул, чтобы чего-то узнать, потому что порядок важнее всего.

— Заткнись, сказали же тебе.

— Кретин!

— Идиот!

— Ну ладно, в очередной раз мы представились друг другу.

Холмс языком вытаскивал из зубов остатки земляники и запивал их кофе. А Шильке видел Риттера, которому воткнул в руки две гранаты, а еще сержанта, который случайно заслонил его и получил три пули. Он видел смерть, шествующую по коридору начальной школы.

— Пиво тоже неплохое, — сообщил его «полис». — Это с той пивоварни, трубу которой мы видим?

— Да.

— Да ладно уже, перестань дуться и скажи, чего узнал, моя ты пенсия. И скажи, наконец, ты правду кого-то пришил?

— Да.

— Русского?

— Немца.

— Ну ладно. А Риттера нашел?

— Да. И как раз его убил.

— Блин, ты чего, с ума сошел? Отправился туда и среди сотен солдат — стреляй не хочу — ты должен был пришить именно нашего единственного свидетеля?

Шильке возмущенно глотнул коньяку из своей фляжки. Он ненавидел этого сукина сына. Ненавидел этого типа, который всегда был прав. Он считал его… К сожалению, они были сиамскими братьями. Если погибнет Шильке, конец и Холмсу, чуть ли не в тот же самый момент. Если погибнет Холмс, Шильке сделается человеком без будущего. Разве что это будущее определит ему курорт ГУЛАГ. Они были неразрывны. Сейчас они были приписаны один к другому. Истинные сиамские братья. Смерть одного означает смерть и другого. И воистину: tertium non datur.

— Ну хорошо, — Холмс занялся пивом. — И чего ты узнал?

— Нойманн — это не человек, — ответил Шильке.

— Ага, — Холмс принял данную информацию спокойно. — Это многое объясняет.

«The Holms», именно так звучал его псевдоним, то есть майор Мачей Длужевский, агент польской разведки, медленно поднялся с сундука, в котором пряталась советская радиостанция.

— Это многое объясняет, — повторил он.