Побег из Фестунг Бреслау

Декабрь 1944 года

Шильке ненавидел мир с самых малых лет. Ну, может и не так сильно, ребенком он любил получать подарки под елкой. Но потом, по мере того, как подрастания, он начал замечать все это искусственное надувание, притворство, игру видимостей и делание всего на показ. «Ах, как мы друг друга любим, как обожаем семейный настрой, атмосферу благожелательности и веселья». Так он считал даже перед самой войной. Но сейчас вся эта «дружба и благожелательность» еще сильнее обнажали свое ханжество. Праздники… Ах, фантастика! Празднуем на всю катушку, а то, что к этому времени уничтожили несколько сотен миллионов семей во всем мире, нас вообще не касается. Ведь Рождество — это время любви. В Аушвице, наверное, тоже. В ближайшем Гросс Розен, который он должен был неделю назад посетить, наверняка тоже охлаждают шампанское и готовят икру. Ему блевать хотелось. Он был чудовищным пацифистом. К счастью, пацифистом он был чертовски интеллигентным, и потому, раз уж пришлось натянуть на себя мундир, натянул, но не обычного пехотинца. И, благодаря этому, не трясся сейчас на ледяном ветру в каком-нибудь промерзшем окопе. Будучи лейтенантом контрразведки, он сидел себе в тепленьком кабинете большого, замечательного, не тронутого войной города Бреслау.

Лейтенант Шильке отодвинул лежащие перед ним бумаги. Декабрьская, предпраздничная ночь невообразимо доставала его. Все эти рапорты, расписки, оперативные документы, вся эта куча макулатуры, свидетельствующей о бездонной людской глупости. Какой-то щенок из армейских подразделений украл елочку в парке. Что за бессмыслица! Украл себе немножко счастья? Так теперь его поставили перед дилеммой: то ли Иван убьет его в Сочельник, то ли в первый день праздников, то ли во второй? Средняя выживаемость в штрафной роте — это ровно три дня.

Шильке положил руку на толстую картонную папку. Еще большая чушь. На всех железнодорожных вокзалах люди с боем выбивали себе места в поездах, отправлявшихся на запад. К сожалению, имелся запрет покидать город. Приговоры для непокорных все провозглашались и провозглашались. А теперь перестанут, потому что властям теперь придется самим заняться эвакуацией. Но раз не было достаточного количества составов, жители Бреслау могли попасть в город мечты Дрезден… пешком. В самой серёдке зимы. Женщины, матери, дети, старики. Пешком через Гандау[7], Кант, а потом по шоссе при минус двадцать градусов. В сугробах, по крайней мере, не застрянут, поскольку из другого рапорта следовало, что автострада от снега очищена. Но лейтенанта интересовал другой вопрос. Он знал о работе полевых судов и расстрельных взводов, и ему было ужасно интересно, а что случится с осужденными на смерть за попытку бегства перед объявлением принудительной эвакуации. А вот аннулировать приговоры суда было нельзя. Так что и дальше станут расстреливать за то, что теперь сами же приказывают делать? И любопытно, встретятся ли предыдущие осужденные в камерах с новыми, с теми, которые не захотят покинуть Бреслау. Его запутанные мысли обманывали и вели какую-то глушь.

Неожиданный импульс заставил его погасить настольную лампу и открыть окно на всю ширину. Шильке просто поддавался волне холода. Что чувствует солдат на фронте, в такую холодину? Что он чувствует в советском ГУЛАГе? Холод совсем даже не парализовал, в первый момент даже был приятен. Шильке понял, что испытывает облегчение, потому что невольно проветрил задымленную комнату. Как и каждый офицер контрразведки, он имел доступ к кинохронике, в том числе — и вражеской. Он видел и советские, и западные фильмы. В памяти застрял один. Он представлял бесконечные колонны немецких солдат, идущих куда-то в белую, холодную пустоту. Один пленный, у которого отобрали сапоги, даже сделал себе лапти из двух корзин для овощей, которые набил соломой. Шильке никак не желал идти вот так, в полнейшей пустоте. В комнате сделалось ужасно холодно, ему самому не хотелось получить воспаление легких. Офицер закрыл окно и зажег лампу. Какое-то время еще глядел, как микроскопические снежинки тают на подоконнике. Он вернулся к письменному столу и разложил карту. Oh, mein Gott!.. Англосаксы напирали на западе, русские практически стояли у ворот. Вопрос времени. И Рейх, это всего лишь небольшой кусочек территории, тающий, словно снег на подоконнике.

В общих очертаниях планы обороны восточных территорий были ему известны. Оборона должна была сработать, основываясь на городах-крепостях. План даже был и не глупым, поскольку давал шансы на то, чтобы связать и остановить значительные силы, но… Вот именно: «но». Бреслау, как один из крупнейших городов, располагающихся практически по направлению наступления, будет крепостью ключевой, следовательно, смертельной ловушкой для собственных защитников. А Шильке совершенно не улыбалось идти в никуда в снежной пустоте. Он не желал голодать, чтобы его избивали, допрашивали, медленно доводили до чудовищной смерти от недоедания. Уж слишком много слышал он о том, что там вытворяли с людьми.

Конечно, он не обладал достаточной властью, чтобы получить назначение на западный фронт. Впрочем, там тоже творились ужасные вещи. А он, попросту, не желал отправляться ни в тюрьму, ни в лагерь. Какой угодно. Недавно, в момент депрессии, Шильке размышлял о то, а не оторвать ли себе ноги гранатой. Но, во-первых, он любил обе свои ноги, а во-вторых, это ничего бы не дало, кроме факта, что он будет еще более беспомощным в отношении палачей. На чью-либо жалость в этой войне не было смысла рассчитывать.

Кто-то, не стуча, открыл дверь. Шильке схватился. Это был его шеф, Хайгель — тоже ночная сова, не способная найти себе места в предпраздничном пейзаже.

— Вы еще работаете? В такую пору?

— Яволь, герр…

Хайгель жестом руки заглушил доклад младшего по званию. Глянул на то, что лежало на столе.

— Ну так, все ясно. А может вам бы заняться настоящей работой? Потому что от изучения карты в голове рождаются только дурацкие мысли, — с иронией в голосе бросил он.

— Яволь!

— Ладно. Завтра утром доложитесь у Крупманна из гестапо. У него какое-то дело к вам.

— Яволь!

Не говоря ни слова, Хайгель закрыл двери. Еще один урод, которому он не нравится. Шильке понятия не имел, какие у шефа планы на праздник. Зато он прекрасно знал, где тот собирается провести следующие праздники, те, что будут через год. Хмм. В далекой Аргентине! Хайгель наверняка не сориентируется, откуда Шильке это известно, из каких клочков он собрал данную информацию. Здесь его никто не ценил. Зато врагов прибывало каждый день. Лейтенант был слишком уж самолюбивым, он не умел подлизываться, по каждому делу у него имелось собственное мнение. Просто-напросто, человек-проблема, отброс прогнившей структуры контрразведки, состоящей из карьеристов и оппортунистов.

Но вот теперь он столкнулся с по-настоящему серьезной загвоздкой. Этот крупный, красивый и столь невероятно способствующий город в любое мгновение мог превратиться в смертельную ловушку. Сам Шильке не был настолько богатым, чтобы мечтать об Аргентине. Но у него не было и идеи, как выжить на месте. А то, что он желал выжить, было предельно ясно.

Кабинет Крупманна походил на барочную церковь. Этот гестаповский простолюдин считал себя знатоком искусств и отовсюду привозил для себя различные памятки. В принципе, его следовало бы арестовать, только самая главная проблема заключалась в том, что он был зятем шефа. Так что, вместо кучи приказов о возбуждении следствия, его окружали исключительно милые улыбки коллег. Знаток искусств! Коллекционер, человек, разбирающийся в проблеме!

— Ну, привет, привет. — Сам Крупманн был достаточно приятным в общении типом, если не считать факта, что власть ударила ему в голову. — И что там у вас, у конкурентов, делается? Я слышал, вы Паттона схватили!

— Чего уж там… — кивнул головой Шильке. — Правда, он показал больничный лист, и пришлось отпустить. Порядок есть порядок!

— Это точно, — Крупманн милостиво позволил себе рассмеяться. — Никакой чести в том, чтобы ставить больного человека перед полевым судом, нет.

— Какой там еще суд? Розенфельд устроил все заранее.

— Розенфельд? Ха-ха-ха! — На сей раз смех был откровенный. — Это вы так Рузвельта называете? Потому что у нас он имеет прозвище «хромая крыса» или «безногий».

Шильке улыбнулся, потому что следовало. Не привык он вести дискуссии на столь низком уровне.

— Ну да ладно. Так что приготовило нам Святилище Справедливости?

— Да так, глупости всякие. — Гестаповец бросил на стол толстую папку. — В связи с приближением фронта, была созвана специальная группа с целью защиты и сохранения произведений искусства, драгоценностей и других сокровищ на территории Бреслау. Парни проводят инвентаризацию, упаковывают и отсылают в безопасное место. Но… как оно в жизни бывает, двоих кто-то убил. И на третьего было покушение.

— Господ! Но ведь это же дело для крипо. Они что, черт подери, считают, что я буду гоняться за грабителями?

Крупманн наклонился над столешницей.

— Изучив материалы из этой папки, ты сильно удивишься. Очень даже сильно удивишься.

— Тогда скажи прямо, в чем тут дело.

— Кто-то сверху, со среднего уровня, но, тем не менее, сверху, желает, чтобы этим делом занялись службы безопасности. А не какая-то там уголовная полиция. Впрочем, прочти материалы. Они наведут больше света.

— На что?

— Увидишь. Дело конкретное. Это должно быть порядочное следствие, а не какая-то там уголовка, которая на следующий день арестует двух воришек и посадит их в камеру. Тут, похоже, дело не в том.

И именно в этот момент Шильке почувствовал, что в кабинете ужасно завоняло.

— А почему ты сам этим не займешься?

— Если бы у бабушки были усы, она была бы дедушкой, — Неожиданно Крупманн разозлился. — Нет у меня времени на эти игрушки. Я через три дня схвачу самого Холмса!

Шильке закурил. Взял несколько орешков с подноса у телефона. Какое-то время игрался ними, прежде, чем сунуть в рот. Нужно было обдумать сразу несколько проблем. Кто его впутывал и во что? В этот самый момент он не был в состоянии решить. Ему отчаянно требовалась помощь. И вдруг его осенило. Ему нужна была помощь? Он уже знал, где ее найти.

— Кто такой Холмс?

— Хренов агент польской разведки. Я с ним уже год мучаюсь. Но через три дня… — Крупманн холодно усмехнулся. — Он будет сидеть на том же стуле, что и ты. Но орешков он не получит. Получит кое-что другое.

В мозгах Шильке как будто бы вспыхнула сверхновая. Решение всех проблем! Причем, идеальное решение!

— Так кто это такой? И почему ты с ним мучаешься?

— А зачем ты спрашиваешь? — услышал он вместо ответа.

— Потому что фамилия мне кое-что говорит. И я не ассоциирую ее с божественным Шерлоком Конан Дойла.

Крупманн поглядел на него весьма серьезно.

— The Holms, — сказал он.

— «The»? Не «мистер Холмс»?

— Нет. Он желает, чтобы к нему относились как к учреждению. А не как к человеку. «The», а не «Mr». Это учреждение, институция.

— Он прямо так действует тебе на нервы?

— Прямо так. Но это последние его три дня. Мой информатор выставил его в качестве легкой цели.

Крупманн налил себе коньяку из бутылки, извлеченной из ящика стола. Предложил и Шильке, но тот отказался жестом руки. Уж слишком он был занят собственными мыслями, чтобы выпивать.

— И как ты его схватишь?

— А не слишком ли ты много желаешь знать? Займись лучше этими обычными убийцами от произведений искусства, хорошо?

Жаль, что он не прибавил «простак» или прямо «лейтенантишка». Но Шильке уже привык к хамству гестапо. Государство в государстве. Наилучшие, наигениальнейшие и эффективнейшие. Организация богов, которая, правда, на самом старте совершила кардинальную ошибку, презрительно относясь к конкурентной организации и делая из нее своих самых заядлых врагов. Ведь крипо вовсе не намеревалось прощать унижения.

Шильке легко поднялся с места и подхватил со стола тяжелую папку.

— Ладно, я уже чувствую себя призванным к делу, связанному с убийствами и произведениями искусства.

Крупманн кивнул.

— Быть может, кто-то наконец решит проблему: то ли это Отелло убил Гамлета, то ли Король Лир! — бросил на прощание Крупманн.

— О, Боже! Так театральные пьесы тоже воруют?!

Штаб-квартира уголовной полиции находилась неподалеку. Шильке даже не нужно было накидывать шинель. Внутренним переходом пользоваться он не хотел, у него была строго определенная цель — боковой вход, боковая лестница, как можно больше осмотрительности. Дорогу в архив он знал превосходно, но еще лучше — одну из архивисток, миленькую Риту Менцель, благосклонность которой он давно уже старался завоевать. К сожалению, со средним успехом. Пока что он достиг уровня близкой дружбы с надеждой на развитие отношений в будущем.

— Приветствую тебя, прекраснейшая Рита, госпожа моих снов, сердца и мыслей! — воскликнул он уже от двери, поскольку девушка была сама в громадном, заваленном актами помещении.

— Привет, красавчик-следак, — усмехнулась та. — В последние слова, кстати, не верю.

— Во что? — не понял Шильке.

— В то, что кто-либо может быть госпожой твоих мыслей. Уж слишком хорошо они отрегулированы своим единственным повелителем, то есть — тобой.

— Но это означает, что в остальное ты поверишь?

— Нуууу… — спустила та взгляд, изображая из себя невинную студентку. — Может и поверила бы, если бы…

— Если бы я пригласил тебя сегодня на шикарный ужин в какое-нибудь романтическое местечко?

Вот сейчас девушка глянула более трезво.

— Но после ужина ты без всякого отвозишь меня ко мне домой. В МОЙ дом, — подчеркнула она. — Перед дверью целуешь, я машу тебе платочком, а ты уходишь в темную и морозную ночь. Сам.

— Жестокосердная!

У Риты имелся богатый репертуар различных взглядов для различных случаев. Сейчас ее глаза были едва видимы за завесой непослушной челки. Рита прекрасно понимала, какое впечатление она производит на мужчин. Но она еще не до конца понимала, в чем суть этого огромного и странного мира. С головой, до краев заполненной историями из детских книжек, она метала о том, чтобы сделаться великим детективом. Девушка закончила соответствующие курсы и добилась своего. Попала в уголовную полицию. В архив. Ну в Шильке искусно пользовался ее неисполненными мечтаниями стать крутой полицейской. Абстрагируясь от того, что она ему страшно нравилась, так что еще немного, и он бы влюбился в Риту по-настоящему.

— И в чем я могу тебе помочь, зазнайка?

— Твой Мишутка-Зазнайка сейчас просто побитый мишутка, и требует, чтобы его пожалели и успокоили.

— Ой, — озабоченно защебетала девушка. — И кто же тебя обидел?

— Я тут был у ваших коллег, рядом, — Шильке головой указал на соответствующую стенку. — У тех чернявеньких, у которых краска с потолка отпадает, поскольку они же оцарапали ее носами.

Рита усмехнулась.

— И кто же тебя так досадил? Неужто, тот твой коллекционер земных ценностей?

Шильке положил перед Ритой толстую папку с надписью «Совершенно секретно» и печатями гестапо.

— Я получил весьма странное дело. И это от них.

Та удивленно подняла брови.

— Хм?

— Именно так, как думаешь. Вроде бы как и ничего, речь идет об обычных кражах произведений искусства, но кто-то считает, будто бы это дело политическое, прямо скажем — военное, и замазывает в это болото еще и Абвер.

Девушка, соглашаясь, кивнула. Никто не мог бы судить, что это нормальная процедура. Какая связь между контрразведкой и произведениями искусства? Даже разворовываемыми в массовом масштабе. Рита тоже почувствовала тонкую вонь внутренних розыгрышей. Кто-то отдал приказ, кто-то чего-то хотел. Вопрос: чего?

Шильке начал врать:

— В бумагах появляется фамилия Холмс. И я даже и не знаю… Может быть вам тут известно, кто имеется в виду? Какой-то преступник?

Рита пожала плечами. Почему бы и нет? Фамилия была ей хорошо известна по чтению в детстве и явно ее возбуждала. Она запустила суперсовременное американское устройство для пробоя карт. Янки, а конкретно фирма IBM, продали его Германии перед самой войной именно в Бреслау. Устройство было предназначено для учета осужденных на смерть евреев. Но оно же прекрасно годилось для целей архивистов. H-O-L-M-E-S: набрала Рита на клавиатуре. Что-то зашумело и защелкало. Через несколько секунд у нее в руках уже была перфокарта. Девушка подошла к другому устройству и сунула карту в считывающее устройство. Теперь треск был более громким. Но уже через мгновение в руке у нее была фишка с распечатанным текстом. Рита ненадолго скрылась среди полок, нафаршированных толстенными папками с документами. Не прошло и минуты, как она вернулась с папкой в руке.

— Холмс. — Рита умело развязала тесемки, положила папку на стол и начала перелистывать бумаги. — Холмс… Готовься у ужасному удивлению, зазнайка.

— Превращаюсь в слух.

— Этот твой похититель произведений искусства вовсе не является вором. Это агент польской разведки, парашютист, сброшенный русскими за линию фронта где-то с год назад. Крипо вынюхало очень мало после какого-то покушения на Центральном Вокзале. Но довольно быстро оказалось, что то было не террористическое покушение, речь шла о ликвидации кого-то по-настоящему важного.

— Кого?

Рита усмехнулась, неприлично, по-лисьи искривив губы.

— В документах кто-то замазал фамилию черными чернилами. Может, в знак траура, — с издевкой предположила она. — Этот черный цвет как будто бы немного соответствует серьезности похорон.

И очень тихо, самими губами, она произнесла: «Пауль Лиске». И прибавила, все так же беззвучно: «Это была казнь».

Шильке тут же все понял. Пауль Лиске, начальник отдела «Иностранные Армии — Восток», а точнее, отдела, который занимался разведкой этих армий. И действительно казнь, похоже, он узнал нечто такое, что должно было оставаться тайной. А то, что в результате взрыва бомбы погибло полтора десятка невинных немцев? А почему это должно было волновать польскую разведку? Несколькими немцами меньше — и замечательно. Шильке помнил это дело, пережевываемое на совещаниях в качестве примера плохой координации работы различных служб.

— Что-нибудь еще мы о нем знаем?

— Не знаем, — тут же отрезала Рита. — Дело тут же забрала у нас одна малоприятная организация.

— Гестапо?

— Нет. Твой родненький Абвер. — Девушка симпатично улыбнулась. — А вот про то, что у вас потом черненькие забрали, можешь спрашивать только у политиков высшего ранга.

Ну и влипли. Ну и болото. Тем не менее, информация была конкретной. Кое-что о Холмсе должно было иметься в архиве его собственной организации.

— Я тебе ужасно благодарен.

— Пожалуйста, пожалуйста, — Рита рассмеялась и сделала книксен, словно гимназистка. Но у меня имеется предложение беседы на сегодняшний вечер.

— Да? — глянул Шильке с неподдельным интересом.

— Ты же знаешь, крипо ненавидит гестапо с горячей взаимностью. Но это никак не касается секретарш, архивисток и уборщиц. Перед сегодняшним ужином чего-нибудь узнаю.

Шильке снял фуражку и привстал на одно колено.

— Рита, я чувствую себя соблазненным.

— Ну, ну, зазнайка, сегодня тебе еще придется надо мной поработать.

Шильке поглядел ей прямо в глаза и решительно сказал:

— Больше всего мне нравится, когда долг в отношении отчизны и честная работа связаны с самым чудным удовольствием.

Услышав это, Рита рассмеялась.

Шильке вскочил в свой кабинет, словно в горячке. Он бросил шинель на стол, фуражку на стул и, сражаясь с кашне, поднял трубку телефона.

— Отдел документов? — рявкнул он. — Все относительно агента с псевдонимом Холмс мне на стол, немедленно. А так же документы по покушению на Пауля Лиске. Дело обладает приоритетом для РСХА[8]. Желаю, чтобы все было у меня уже через секунду!

Лейтенант продолжал пугать, следя за тем, не вытягивается ли его нос. Но нет, все, как будто бы подтверждало, что рассказ про нос Пиноккио, удлинявшемся по причине вранья — это, все-таки, сказка. Шильке положил трубку и заварил себе крепкого чая. Плюсом работы в Бреслау было то, что здесь практически все можно было достать. Китайский зеленый чай? Никаких проблем. Он залил кипятком небольшую чашку. Потом через специальное ситечко слил отвар в раковину и залил чай кипятком еще раз. Ну вот, теперь sicher[9]. Чай он подсластил небольшим количеством сахара, что китайцы считали варварством. Ну и ладно. В конце концов, он и был варваром. Глупым германцем на дальнем краю идущей к упадку Западной империи. Шильке вздрогнул при мысли о восточных ордах, которые должны были вскоре захватить эти территории. Интересно, а вот что испытывал римский император, слыша о продвижениях Атиллы? У него не было радио, не было точных карт, он не располагал военной контрразведкой. Видел ли он упадок империи? Был способен ее защитить? И заметил ли в рядах нападавших своего Холмса?

Его застала врасплох появившаяся в двери секретарша шефа.

— Пожалуйста, это заказанные материалы. — Она положила на стол несколько папок. — Здесь необходимо расписаться, — подсунула она лист бумаги.

Расписаться? Об этом его просили впервые в жизни. Конечно, теоретически Шильке знал, что за особо ценные материалы необходимо расписываться. Но это? Материалы следствия, отобранного другими службами? Только лишь через какое-то время до него дошло, что это шеф желал подчеркнуть, где находится место лейтенанта. Боже, варварские орды заливали Германию словно потоп, а здесь, в стенах ее последней твердыни важными оставались мелкие игры ее защитников. Шильке пожал плечами и подписал бланк. Несмотря на все это, несмотря на полнейшую неподготовленность, несмотря на отсутствие специализированного вооружения, несмотря на внутренние стычки среди тех, которые, плечом к плечу, должны стоять на стенах, он чувствовал, что Бреслау будет последней крепостью Рейха. Когда она падет, падет и тысячелетний миф.

Он чудом не раздавил собственную фуражку, падая на стул — настолько ему было спешно. Шильке отодвинул в сторону папку, принесенную из гестапо, и занялся чтением собственных материалов контрразведки. Как он и ожидал, никаких откровений здесь быть не могло. Не без оснований кто-то наверху, разозленный неспешностью следствия, забрал дело у Абвера и передал его гестапо. Только у Шильке имелась исключительная способность к исследованиям. Он просматривал листок за листком, документ за документом.

Контрразведка знала псевдоним «Холмс» исключительно посредством радиопрослушек. Система «Ирида» не была способна сломать советские одноразовые коды, так что о нем было известно лишь то, что передавал он из Бреслау, и что был советским агентом. Первая, совсем небольшая неудача постигла его сетку, когда совершенно случайно схватили их курьера, типа, практически никакого значения не имевшего. Но при нем захватили несколько, к сожалению, довольно-таки важных документов. Оказалось, что «The Holmes» — это поляк, который служит польской разведке при так называемой армии Берлинга[10]. Что он майор, который на гражданской службе был полицейским, что особой любви к русским он не испытывает, поскольку после 1939 года «посетил» несколько островов, расположенных в архипелаге ГУЛАГ. В качестве парашютиста тоже не сильно проявил себя, потому что в ходе единственного выполненного им в жизни прыжка сломал ногу и до сих пор прихрамывает. У него проблемы с излишним весом, мужик сильно лысеет, а еще у него трясется правая рука.

Ба-бах! Первое подозрение ворвалось в мысли Шильке. Хромает, лысеет, у него трясутся руки? Ага. А может он еще и импотент? Шильке не мог представить человека, который раскрыл бы о себе подобного рода данные. А третьеразрядный курьер вообще не мог его видеть. Выходит, это обычная дымовая завеса, раз агент заставляет распространять о себе подобного рода информацию. И еще кое-что. Благодаря признаниям посыльного, который заявил, что агентура покупала секретные документы у сотрудников Третьего Отдела, арестовали целых троих чиновников. Найденные при курьере доказательства были неопровержимыми. Всех трех признали изменниками. Приговор, исполнение приговора, подписание протокола. Провал контрразведки, и одновременно его крупный успех, поскольку он сам смог очиститься.

Ба-бах! Шильке склонил голову, восхищенный собственным умом. Мистер Холмс, вы гениальны! Обрадованный лейтенант отпил глоток чая. Вы подставили посыльного только лишь затем, чтобы тот доставил кому следует материалы, которые вы же и желали доставить. Три невинных типа отправились в страну вечной охоты, поскольку… поскольку… о вас стало известно слишком многое? Но на сей раз попала коса на камень, а не на тупого офицерика, недавно получившего повышение. Шильке поднял телефонную трубку.

— Отдел документов? — Зевок секретарши он попытался проигнорировать. — Попрошу доставить мне все материалы третьего отдела относительно польской шпионской сетки. Все, что только смогли установить. — Он глянул на сигнатуры документов и сообщил дату. — Да, приблизительно за этот день. Все-все. Приоритет РСХА. Чертовски срочно.

Шильке закурил и, не спеша, допил чай. Сейчас он наслаждался тонким дымом. Дальнейшее чтение этих бумаг не имело смысла. Тип, который всегда был на шаг впереди, вызвал то, что в документах было чистехонько, словно в недавно убранной прозекторской. И дело было передано гестапо не без причины. ОН постоянно был на шаг впереди. ОН продавал информацию о себе, которая должна была дойти до адресата. А привыкшие к рутине тупицы покупали все, вывесив языки и забрызгивая все слюной.

Раздался энергичный стук в двери.

— Войдите!

В комнату вошел Хайни с перевешенной через плечо почтовой сумкой. Он пристукнул каблуками и вытянулся по стойке «смирно» словно самый настоящий служака. Бедный парень ужасно хотел попасть на фронт, отличиться и, вообще, достойно умереть. К сожалению, для этого он был слишком молод. Благодаря заступничеству Шильке, он стал, по крайней мере, вестовым. Оба они были родом из одной и той же баварской деревни. С той лишь только разницей, что Хайни родился в одной из хижин, а семейство Шильке еще до недавнего времени владела этой деревней и еще парочкой других в округе. Парень окончил какую-то школу, а герр наследник получил высшее образование в Лондоне, и, хотя между ними и имелись кое-какие противоположности, они поддерживали один другого, как земляки. Они были из одной и той же стороны, ни одна семья не сделала другой ничего плохого. Короче, свояки.

— Едва успел, герр лейтенант. — Парень вынимал из сумки документы. — Потому что там, на бумажной фабрике — как он называл отдел документов — все уже заканчивают пить свой кофеек и отправляются домой.

— Спасибо.

— Я там всегда достану, что вы прикажете. А они такие вещи говорят, что слушать страшно.

Шильке вытащил из ящика стола пачку печенья и угостил парня.

— И что же они говорят?

— Прошу прощения у герра лейтенанта, — продолжил парнишка с набитым ртом, — но они там говорят, чтобы вы слишком не заносились, потому что шеф вас не любит и, похоже, отошлет вас на фронт, на передовую. Господи, как бы мне хотелось на фронт.

— Давай сделаем так, что это я о тебе позабочусь. Равно как и о твоем будущем.

— Яволь, герр лейтенант. Когда ваша семья правила в нашей деревне, так все было хорош. о Я знаю, что только вы обо мне позаботитесь. Знаю.

Шильке слегка улыбнулся. Он подсунул печенье парню, чтобы тот напихал себе карманы. Его частный источник информации действовал превосходно и требовал награды. А печенье и так было лежалым.

Лейтенант отправил парня и закурил очередную сигарету. Ну ладно… Похоже, что теперь Холмс был его последней альтернативой. Чтобы не назвать все это последней спасательной доской.

Он начал изучать документы. Удивительно, расстрелянные парни из третьего отдела в своей профессии были хороши. В бумагах новых фактов вроде бы как и не было. Агент польской разведки, не расшифрованные материалы прослушивания, списки частот и… Выстрел в самое яблочко. Им удалось обнаружить его логовище. Самого агента захватить не удалось, зато им достались его личные вещи. Шильке просматривал отдельные позиции списка. Остановился на книге «Закат и падение Римской Империи».

Шильке поднялся из-за стола и подогрел остатки чая. Закат и падение Римской Империи? Парни из тройки нашли еще и личное письмо какой-то женщине из Швейцарии. Незавершенное. Черт подери! У этих агентов в голове все мешается. Сидят на самой передовой, под постоянной угрозой и… пишут любовные письма женщинам в Швейцарию. При этом нагло пользуются услугами германской почты! Какое хамство! Шильке покачал головой. Этот тип нравился ему все больше и больше. Была в нем наглость. Тем более, что женщина, которую он соблазнял, была немкой, жительницей Бреслау.

Лейтенант горячечно просматривал содержание копии. Ничего конкретного, весьма красивое письмо о не исполненном чувстве, только Шильке, который и сам написал множество подобных писем, не дал себя обмануть. Женщина Холмсу была для чего-то нужна, так что он исполнял ее ожидания. Наверняка она на него работала, письмо было слишком личным. Женщину из Швейцарии не удалось перехватить и допросить, следовательно, Шильке должен был ее предупредить. Она укрылась в американском посольстве еще до того, как кто-либо успел ей помешать. А вот интересно, с какими документами.

В письме, и вправду, не было ничего любопытного или конкретного. Помимо одного предложения: Как обычно «перед», я прошел от клёцки до Непомуцена, пока не очутился на Песке, находя успокоение в виде спокойной воды. Господи Боже, и что же все это должно было значить? Клёцка, Непомуцен, песок. Шильке достаточно долго жил в этом городе, чтобы сказать: «Ich bin ein Breslauer» (Я — бреславец). «Клёцка» — это такое каменное «нечто» на вратах собора[11], Непомуцен — это памятник перед собором Святого Креста[12], а «песок» — это церковь Святейшей Девы Марии и прекрасная набережная. Но вот что означает «перед». Шильке размышлял какое-то время. Даты! Он глянул на цифры, выписанные на обозначениях документов. И «перед» тоже стало ясным — чертов крутой деятель, который успокаивался перед операцией. Письмо было написано за день до покушения на Лиске. Холмс, просто-напросто, прогуливался по Тумскому Острову[13]. И глядел на Одер.

Лейтенант глянул на стоящий на письменном столе старомодный календарь. Через три дня Крупманн желает схватить Холмса. У него, у Шильке, всего два дня, чтобы добраться до него. За день до операции он может встретиться с ним на Тумском острове. А как его узнать?

Мрачные размышления снова прервал стук в двери.

— Войдите!

Снова Хайни. На сей раз чем-то возбужденный.

— Герр капитан, докладываю, что устроил вам автомобиль на сегодняшний вечер!

— Что?

— Устроил машину, я буду за рулем, — именно это его более всего и возбуждало. Начальство отдало кубельваген на ремонт. Он должен был продлиться до завтра, но мастерская уже сделала, так что я забрал машину для герра лейтенанта. Ну так, тихонько.

— А откуда ты знаешь, что на сегодня мне бы пригодилась машина?

Парнишка несколько смешался, но не сильно.

— Ну… ведь герр лейтенант, с этими женщинами так… — Он понятия не имел, как высказаться. — Ну да… поближе оно, ну… В общем, я подумал, что такую фройляйн лучше подвезти на машине, чем трамваем. Я когда я буду за рулем, так я и на морозе могу подождать, потому что…

— Знаю, потому что обожаешь автомобили. Хайни, ты гений!

— Спасибо, герр лейтенант. К вашим услугам, герр лейтенант.

Бедный парень. Водить он научился в гитлерюгенде. Вроде как и молод для фронта, но ведь его и так бы забрали, если бы не тихая опека Шильке. Он, попросту, не мог позволить, чтобы мальчишка пропал. Уж слишком много трупов, слишком много юных трупов. Сам Шильке, к сожалению, был неизлечимым, несгибаемым пацифистом. Он исправлял ошибки Господа Бога на столько, на сколько мог, в тех делах, которых мог сам исправить. Своим незначительным в глобальном масштабе образом. Ну а война отталкивала его сильнее всего.

— Так я могу отрапортовать? Буду ждать у подъезда.

— Можешь. И не жди. — Шильке нашел в кармане какую-то мелочь. — Сходи в кино. Я буду только вечером.

— Яволь! Благодарю, герр лейтенант!

Шильке кивнул. Он снял с полки толстенный том и углубился в чтение «Заката и падения Римской империи».

Этим вечером Рита выглядела ослепительно. Короткая, скроенная по русской моде шубка подчеркивалась длинным, связанным в бедуинском стиле шарфом. Длинная и узкая, спускающаяся ниже колен юбка прекрасно экспонировала замечательные икры. Шильке пришлось ей помочь сесть в автомобиль, поскольку — естественно — девушка была на высоких каблуках. Похоже, он уже начинал влюбляться. Кубельваген был открытый, если не считать полотняного навеса, так что, когда Рита уселась, он прикрыл ее ноги пледом. Рита приняла это настолько тактично и сдержанно, что лейтенант даже сглотнул слюну. Только она умела заявить столь решительно: «Да, я женщина», и я ценю, что ты обо мне заботишься. Да, ты — мужчина, и я осознаю все опасности. Так что риски принимаю на себя по собственной воле». Девушка соблазняла его, как только хотела, но ведь и он сам осознавал опасности, все те крючки и хитрости, которые могла готовить противоположная сторона. Но ему нравились эти женские джунгли неоднозначностей. Ему нравились их недосказанности, мастерские обманы, сотворение ауры, которая могла оказаться всего лишь дымовой завесой. Он хорошо чувствовал себя в этом лесу, ведь лейтенант был опытным охотником, стремящимся к цели, но умело обходящем замаскированные ловушки и засады. Учеба в Лондоне дала ему очень многое в этом плане. Хотя сами англичанки не слишком много дали ему сведений об искусстве истинных европеек с континента. Вот тут он встречался с истинными чемпионками. Но сражения он любил. Обожал возбуждающие стычки, разведку боем, разведывательные действия на территории врага. Вот это была его стихия. К сожалению, и для женщин — тоже. Здесь равный мерился силами с равным. И потому-то все было столь возбуждающим. Никакой форы ни для кого, никаких извинений, пленников ни одна из сторон не брала, да и кому нужны неудачники. Это была старая континентальная Европа со всей своей, черпаемой из опыта столетий, изысканностью. Мир, уходящий куда-то в забытье, в свои уютные, пожелтевшие листы старинных атласов.

Хайни умело вел машину по улицам этого большого, замечательного города. Поначалу Шильке желал, чтобы влюбленный в автомобили парень мог проехать максимально длинную дистанцию, так что выбрал гостиницу на Бартьельнер Брюке. Но после кратких раздумий понял, что выбор был неудачным. То был летний ресторан, куда приплывали на лодках. Сейчас же, зимой, он наверняка будет пустым и не освещенным. Поэтому сменил цель поездки на Зюд Парк. Сейчас как раз они ехали мимо темной на фоне лунного света водонапорной башни, напоминающей одновременно и готический, и суперсовременный замок ужасов. Здание было громадным, пугающей в серебристом отсвете своими торчащими конечностями, ажурной конструкцией и всеми тайнами, которые она уже скрывала, и которые будет скрывать в будущем. Они проехали небольшую бензозаправку, свернули и доехали практически до железнодорожной насыпи. Там Хайни припарковался у китайского уголка. Парень показал своим пассажирам, что он уже обладает определенным классом: выскочил, словно на пружине, открыл двери со стороны женщины, снял плед и подал руку, чтобы пассажирка могла опереться, выходя из автомобиля. И где он, черт лысый, этому научился? Ах, ответ был прост: ведь парень смотрел бесчисленное количество кинофильмов. Когда Рита вышла, Хайни вытянулся в струнку и прищелкнул каблуками. Способный хлопец! Будут еще из парня люди!

— Благодарю, Хайни.

— С вашего разрешения, герр лейтенант.

Они обменялись улыбками. Рита не могла выдержать. Через несколько шагов, когда парень уже не мог их слышать, она сказала Шильке.

— Ты замечательно дрессируешь своих людей. Такие же самые охотники на баб, что и ты.

— Наука должна продвигаться в народ, — невозмутимо ответил Шильке.

Он уже радовался. Очередная битва в женско-мужской войне посредством слов как раз начиналась. А такого рода война была его стихией. Шильке родился для того, чтобы побеждать в подобного рода поединках — никакой иной цели в акте собственного зачатия лейтенант отметить не мог.

Гардеробщики сразу же окружили их, как только пара вошла в большой, павильонный ресторан в парке. Когда обслуга занялась верхней одеждой, метрдотель повел их к избранному им столику. Вкус и чувство ситуации у него были неплохими. Молодые люди уселись в укромном местечке, заслоненные пальмой, подальше от шумного оркестра. Метр лично зажег свечки, плавающие в небольшом сосуде посреди стола. Официанты подали меню.

Шильке размышлял над тем, с какой стороны ударят русские. Если штаб залил территории в восточной части города, то наиболее вероятным направлением было как раз южное. То место, в котором они как раз находились. А это означает, что драться будут в этом парке. От прелестного ресторана с легкой, буквально воздушной конструкцией останется лишь воспоминание. Будущие жители города смогут восхищаться им исключительно на фотографиях. И Шильке наслаждался мыслью о бренности мест.

— Официант.

— Слушаю вас?

— Будьте добры, подайте кружку горячего, с пряностями пива и горячую закуску моему шоферу.

— Да, конечно же, герр лейтенант. Уже отдаю соответствующие распоряжения. Если вы не против, я заведу его в бар для водителей.

— Буду благодарен.

— К вашим услугам, — мужчина согнулся в поклоне и побежал по своим обязанностям.

Что ни говори, насколько же удивителен мир. Этого места вскоре не станет. Его заменит треск огня и вой убивающей один другого солдатни. Господи Боже, почему ты не сделал меня директором всего света? Быть может, я бы устроил все это более по-человечески, и поляки, или кто там должен заменить нас в этом городе, все так же могли бы наслаждаться пивом в этом ресторане? А так им придется его посасывать, сидя на стенке, единственном остатке фундаментов. Или им придется выстроить для себя собственное заведение? Может быть, даже в громадной водонапорной башне, мимо которой они с Ритой недавно проезжали[14]… Интересно, будет ли сидеть там кто-то, кто опишет нашу судьбу, последних солдат рушащейся империи. Сколько же это пройдет времени? Полвека? Больше? Этот некто наверняка будет поляком, возможно, он приедет на кофе со своей девушкой, как он был здесь с Ритой, и будет размышлять над тем, а вот о чем думал некто подобный Шильке, сидя здесь, поблизости, очень-очень давно. Бренность местностей, но повторяемость ситуаций.

Шильке глянул на Риту с такой же радостью, с которой будущий хроникер глянет на свою женщину.

— Ты что-нибудь уже выбрала, красавица?

— У них здесь такой выбор, что я чувствую себя ошарашенной.

Ностальгия последних дней. Лейтенант тепло улыбнулся.

— Начну я, наверное, с салата. Но потом еще буду думать, — предупредила девушка.

— Превосходный выбор, — он поднял пуку. — Официант!..

Рита отложила меню так, чтобы его никто не забрал.

— А ты знаешь, что гестаповский коллекционер различных валют тебя обманул? — спросила она.

— По какому вопросу?

— Хмм… Это такая тайная договоренность секретарш, архивисток и уборщиц, подальше от мужских империй власти, — с издевкой прокомментировала Рита. — Он собирается схватить Холмса не через три дня, а послезавтра. Ему подсунули какого-то офицеришку с секретными документами на продажу. Послезавтра утром.

— Ага, — ненадолго задумался Шильке. — Это значительно сокращает мое время.

— А что ты намереваешься делать?

Шильке прикусил губу. Речь шла о его собственной жизни, и ему нельзя рисковать. Но есть ли на всем земном шаре, который не похвалился бы своей женщине? Нет таких, все погибли.

— Я должен иметь его раньше. То есть — завтра.

— Ага. И подставить грудь под ордена?

— Грудь я могу подставить. Под пули расстрельного взвода.

Рита поглядела на лицо Шильке уж слишком быстро. Она была женщиной породистой. Она многое поняла из этого одного, краткого взгляда. Глянула по сторонам. Увидела убегающий в прошлое мир. Такой красивый. И… приняла решение.

— Ну а я успею на этот поезд? — спросила она прямо. Похоже, ей тоже никак не улыбалось идти в лаптях по морозной земле, где имелся только горизонт.

— В вагон первого класса, красотка.

— Тогда мы разработаем его до завтрашнего дня. — Шильке восхищала в ней решительность и внутренняя дисциплина. К цели Рита стремилась с бешенной бабской последовательностью. Тем более, что решение уже было принято. — Пока что мне известно, что ему сорок пять — пятьдесят лет. Он любит прогуливаться, интеллектуал и раньше работал полицейским.

Все это Шильке уже было известно.

— А теперь главное. Описания его внешности я тебе не сообщу, потому что никто из видевших его людей, его не запомнил.

— Что?

— Не запомнил, — повторила девушка. — Похоже, он производит настолько огромное впечатление своим стилем и элегантностью, поведением, что свидетели концентрируются лишь на общем впечатлении и на каких-то мелочах. Например, платиновый портсигар. Цвет волос? Похоже, что темный. Лицо? Красивое. И все. А впрочем… Сколько из этих рассказов действительно относятся к Холмсу, а не к другим лицам, решить невозможно.

Лейтенант кивнул. Именно этого он и ожидал.

— Сумеешь чего-нибудь узнать на завтра?

Рита подтвердила жестом.

— Мне очень хочется выкупить билет в твоей вокзальной кассе.

Еще один взгляд на суетящихся официантов, на спрятанный среди старательно ухоженных растений оркестр, на сидящих за столами улыбающихся гостей. Вдруг Рита вздрогнула. Она тоже должна была видеть русскую кинохронику.

— Я хочу билет первого класса. И я докажу, что могу себе позволить заплатить.

Неожиданно она улыбнулась и глянула необыкновенно дружески.

— Ты очень интеллигентный тип, Шильке. А поскольку женщины любят предусмотрительных мужчин, а еще таких, которые умеют позаботиться о безопасности семьи, то… Ты, задавака, начинаешь меня по-настоящему интересовать.

Рита отпила глоток принесенного официантом вина и сказала:

— А кроме того, ты не трус. И это тоже хорошо для будущего.

На следующий день мороз сделался полегче. Зато начал падать густой снег, свежий покров которого накладывался на предыдущий, уже слегка покрытый корочкой инея. Легко можно сломать ногу, нужно быть осторожным, в особенности — на брусчатке.

Шильке вроде бы как изучал документы переданного ему дела. Но только одним глазом. Все время он размышлял о то, как найти Холмса. У Крупманна на это был целый год, но даже и он не мог найти, нужно было расставлять ловушку. А у него имелся только один день. Проблема, казалось бы, неразрешимая. Поскольку сам он не располагал никакими материалами, приходилось пользоваться теми крошками, до которых дошел сам. «Перед» Холмс прогуливался по Тумскому Острову. Это ничего не означало. «Перед» могло означать и за неделю до операции, на этапе планирования, за день до действия или в день самой акции — «сразу же перед». Черт его знает. У него даже ненадолго мелькнула идея отправиться на Остров, но Шильке быстро ее погасил. Ну и что ему там делать? Подходить к каждому прохожему с вопросом: «Прощу прощения, вы, случаем, не Холмс?». Не имеет смысла. Сам он только бы перемерз и натер мозоли. Так, ну а что еще мог он сделать? Лейтенант не имел ни малейшего понятия.

Ну как встретиться с Холмсом? Заваренный для себя зеленый чай давно уже остыл. А Шильке неподвижно застыл за своим письменным столом, тупо глядя на покрытое морозными узорами окно. Ну вот что мог он сделать? Прикрыл глаза. Так ведь это же очень просто. Нужно заставить Холмса, чтобы это уже он нашел его. Банально. Элементарно, доктор Ватсон. Вот только как этого добиться? И чем он располагал? Одной-единственной, ценнейшем во всем мире информацией. Завтра гестапо арестует польского агента. Следовательно, необходимо того предупредить и каким-то образом подписать это сообщение. Как? Шильке задумался. Как, как, как? Интересно, стоил ли он тех денег, которые родители вложили в его высшее образование? Интересно, удастся ли ему выдумать?

Он поднял трубку телефона и соединился с диспетчерской.

— Крипо, попрошу архив.

К счастью, трубку взяла Рита. Шильке избрал самый грубый из всех возможных голос.

— Приветствую тебя, красивейшая во всем мире женщина.

— Ну, привет, зазнайка.

В ее голосе Шильке, в свою очередь почувствовал заинтересованность и легкое беспокойство. Рита прекрасно знала, зачем он звонит.

— Мог бы я, в память о вчерашнем вечере предложить тебе, о недоступная, букет сосновых ветвей?

Девушка рассмеялась.

— Приму с величайшим удовольствием. Сосновые иголки напоминают мне дикобраза.

— Как напоминаешь и ты сама, о невозмутимая, — коротко заметил он.

— Хорошо, дай мне два часа.

— Твоего внимания я готов ждать целую вечность. — Шильке прекрасно понимал, что Рите не нужно было бы даже столько времени, чтобы сделать даже самый тщательный макияж. Она знала, чего они оба хотят, но ей нужно было пару часов, чтобы дополнить сведения. Просто, оба играли спектакль перед кем-то, кто мог бы их подслушивать. — И не рассчитывай на то, что я прекращу.

— Рассчитываю на то, что не прекратишь, — снова смех. — Па-па-па, до свидания.

— Буду ждать.

Не было смысла говорить: где, потому что место встречи они определили еще вчера. И было бы лучше, чтобы кто-нибудь со слишком большими ушами, об этом и не знал.

Шильке вернулся к изучению документов.

Тумский Остров был островом совершенно невероятным. Даже после того, как были засыпаны две реки и преобразованы в улицы, он до сих пор представлял собой часть архипелага Бреслау, этой безумной путаницы каналов, ответвлений рек и ручьев, омывающих островки, являющихся крупной частью старого города. Венеция Севера, как говорили прибывшие из других стран. Мосты, мостики, подвесные переходы, гигантские стальные конструкции — и все это над водой. Город сросся со своими реками. Он не мог без них жить, и, скорее всего, они без города — тоже, поскольку только в их отражении он отмечал собственное величие. И вода гордо текла по руслам каналов. Два гиганта, два непокоренные могущества глядели друг на друга уважительно. Вода и город — вредные, дикие, неукротимые сиамские родственники. Вода атаковала несколько раз, как, хотя бы, в тысяча девятьсот шестом году. Город ответил грубой силой, десятками километров предназначенных для предотвращения наводнений каналов, земных валов, камнем, бетоном и сталью. Город желал выжить, река — тоже, а то, что они любили друг друга, вовсе не означало, что при случае не могли щелкать один другого по носу. Без подобного рода забав даже давным-давно существующее семейство способно распасться.

Шильке стоял на соборном мосту, глядя на немногочисленные латки темной воды, видимые из-под льда. Интересно, когда Одер снова покажет свою силу? Супружеские ссоры не были слишком частыми, так что такое способно случиться даже под конец столетия[15]. Через пятьдесят, девяносто или сто лет? Не ему решать. И так его уже не будет тогда в живых. Он был пылинкой в отношении двух сил, которые, в отличие от него, будут брести вместе сквозь невообразимые бездны времени. Он был пылинкой, которая, все же, в отличие от двух суверенов данного места, тщательно планировал собственное будущее.

— Привет, зазнайка.

Шильке резко повернулся.

— Приветствую тебя, о свет жизни моей!

И подал ей пучок сосновых веточек, купленных в цветочном магазине. Праздники были на носу, так что елочки были повсюду.

— Хочешь сказать, я похожа на ежа? — с улыбкой спросила Рита.

— Раз уж мы перешли к животным аллегориям, то, скорее, на броненосца!

— Ага. А ты, конечно, хотел бы, чтобы я по виду напоминала газель?

— Нет, моя красавица. Ты на вид напоминаешь райскую птицу.

Девушка оценила и комплимент, и находчивость, в связи с чем одарила лейтенанта взглядом номер девяносто три. Убийственным для всех мужчин, находящихся в радиусе действия. Женевская Конвенция должна была бы запретить подобные взгляды, поскольку из-за них мужчины разжигают войны, возьмем, к примеру, Троянскую войну, явно вызванную взглядами Елены. А Наполеон, из-за чего пошел на Россию? Потому что агент польской разведки, пани Валевская, тоже замечательно умела трепетать ресницами. И примеры можно умножать. Шильке надеялся лишь на то, что Гитлер в тридцать девятом году не глядел в глаза Геббельсу. Но сам он сейчас был готов выступить против танков даже без гранат. Только цель личного блицкрига Шильке остановила его наступление, коснувшись его щеки.

— Они красивые, — прижала она веточки к носу. — И пахнут замечательно. Спасибо.

И ему пришла хана! Ему, из мира овна и свинтуса, надрессированного в женско-мужских развлечениях соблазнителя! Шильке пробормотал какое-то дурацкое «удовольствие исключительно с моей стороны» и, говоря по правде, он не знал, а что прибавить еще. Веточки и вправду пахли — тем запахом, который Наполеон слышал под Ватерлоо! Тем смрадом, что щекотал ноздри предков Шильке под Грюнвальдом и неподалеку отсюда, в Хансфельде. Тем ароматом, что овевал испанцев под Сомосьеррой[16]. Все побежденные самцы чувствовали себя точно так же, когда до них уже доходит, что сегодня к своей цели они не приблизятся ни на шаг. А ведь, на первый взгляд, ничего и не случилось. Вот только взгляд номер девяносто три превратился во взгляд номе двадцать два.

— Ты чего-то узнала? — деловым тоном спросил Шильке.

— Да.

Он глянул на девушку из-под козырька фуражки.

— Ммм?

— Крупманн нанесет удар завтра, ровно в четверть одиннадцатого. В Швидницком Подвале[17].

Есть! Теперь Шильке получил возможность выполнить идеальный снайперский выстрел в самое яблочко. Рита помогла ему стать Вильгельмом Теллем, она была породистой охотничьей собакой, которая подставила добычу прямо под нос Стрелка.

— Благодарю. — Теперь уже он бросил грозный взгляд самца. — Наша билетная касса делается все ближе. Очередь препятствий явно сокращается.

— Я рада тому, что ты сказал «наша».

— Если ты считаешь, будто бы я перестану тебя преследовать, приставать к тебе и делать непристойные предложения, ты ужасно ошибаешься.

Рита снова рассмеялась.

— Ничто не мешает тому, чтобы ты меня выводил из этой ошибки.

Теперь уже он оценил ее находчивость. Шильке слегка склонил голову.

— Ты уже знаешь, что надо делать? — спросила девушка.

— Нет, — откровенно ответил лейтенант. — Но завтра это сделаю.

Тут Рита начала смеяться совершенно открыто.

— Нет, задавака, ты просто прелесть.

— Обожаю, когда женщины так обо мне говорят.

Шильке подал девушке руку, и вместе они отправились на прогулку в сторон большой мельницы.

— А что там с твоим следствием? — Взгляд номер шестьдесят пять. Обещающий. — Если это, конечно, не тайна.

Шильке отшатнулся.

— В одном Крупманн был прав: что когда я открою эту папку, то сильно удивлюсь.

— И что же там имеется?

— Описание следствия по делу убийств среди группы лиц, которые пакуют и отсылают произведения искусства, эвакуируемые из Бреслау.

— Ну, тогда тут, похоже, все ясно. Кто-то готовит себе состояньице на послевоенный период, воруя произведения искусства. этом бардаке вора найти сложно, а тех нескольких, которые чего-то узнали, как раз и убили.

— Поначалу я и сам так думал. Но у меня на столе накладные. Документ с места отправления и документ с места приемки.

— И?

— И все сходится. То, что здесь упаковали, там получили. Типичная германская честность. Черт подери, никто ничего не своровал.

Удивленная Рита остановилась.

— Тогда почему же их убивают?

Шильке тяжко вздохнул.

— Вот этого я не знаю, — признался он. — Их убивают, не сообщая причины.

Уже сам, собственно говоря, без какой-либо цели, Шильке сел в трамвай. В Бреслау имелось целых пять трамвайных компаний. Вагоны ездили повсюду и часто, как будто бы кто-то решил провести в трамвае весь день и увидать все, что только город способен предложить для осмотра. Но Шильке даже не глядел в окно. Как ему найти Холмса? Только это и крутилось у него в голове… Собственно говоря, даже не этот конкретный вопрос. Ведь сам с собой он уже определился, что необходимо сделать так, чтобы это Холмс нашел его. Вот только как это сделать?

Завтра утром, на Рынке, он переживет момент истины. Узнает, действительно ли он интеллигентный, способный сукин сын, или обычная размазня, только и способная, что брести в ГУЛАГ за полярным кругом. То будет летучий момент равновесия Вселенной. Сейчас или никогда. Либо он снайпер, либо пушечное мясо. Tertium non datur.

Шильке стиснул кулаки и закусил губу. Лейтенант чувствовал, как на лбу выступил пот.

— Холмс! — неожиданно воскликнул он во весь голос. Ну не мог он сдержаться. Пассажиры с других сидений глядели на него, словно на сумасшедшего. Несмотря на прохладный, зимний воздух, Шильке делалось душно. Он снял фуражку и оттер лоб платком. Так снайпер? Или лагерный навоз?

Но ведь он же блистал умом, закончил элитарное учебное заведение, прочитал тонны книг, был учеником мудрых преподавателей, которые формировали его разум. Врагов у него имелось только двое. Одним был Шильке, а вторым тоже Шильке, не способный подняться над уровнем Шильке под первым номером. Лейтенант печально усмехнулся собственному каламбуру.

Крупманн выбрал идеальное местечко. «Швидницкий Подвал» на Рынке. К ней можно подобраться с практически любой стороны, но и сбежать в любую сторону. Подобного рода места любили агенты разведок. Можно прийти со стороны Шмидебрюке штрассе, Альбрехтштрассе, Хинтермаркт, Охлауэр штрассе, Щвейдницер штрассе, со стороны Блюхер Платц через Одер штрассе, Штокгассе, Реюше штрассе, Шлёссштрассе, Николаиштрассе, а то и от самого Купеческого дома[18], воспользовавшись просветом между Топфкрам и Айзенкрам. Десятки возможностей. И как обставить все это завтра в десять утра? У него не было ни единого человека, и даже если бы выпросил взвод у шефа, то никак не мог бы объяснить, зачем это нужно. Впрочем, это даже наименее существенное, потому что: а как мог он распознать польского агента? Квадратура круга. Ведь это же тот должен был искать лейтенанта, вот только невозможно дать ему знать, что этот самый лейтенант желает познакомиться.

Шильке поднял руки в жесте отчаяния. Сейчас он подумал о своих ужасно умных профессорах.

— О, учителя! Посоветуйте что-нибудь!

И снова он произнес это вслух. Едущие вместе с ним глядели на молодого человека, как на идиота. Только сидевший ближе всех старичок немного придвинулся.

— И что? — Ему было ужасно интересно. — Посоветовали?

Шильке с симпатией улыбнулся ему. Его уже осенило.

— Да! Все рассказали.

— А кто конкретно? — допытывался старичок.

Шильке надел фуражку и сел ровно на деревянной лавке.

— Элементарно, доктор Ватсон, — с достоинством ответил он. — Сам сэр Артур Конан Дойл!

Бреслау очень даже походил на Лондон, в особенности — зимним вечером на Швайднитцер Штадтграбен. Свет фонарей едва-едва пробивал нагромождавшийся над крепостным рвом густой туман. Морозный саван затягивал искрящиеся от ледовых кристалликов стены домов. Конан Дойл чувствовал бы здесь себя, словно дома, хотя de facto был шотландцем. Ну а его Шерлок? Именно здесь он нагонит своего величайшего врага — профессора Мориарти. Так, это был ключ. Профессор Мориарти — главнейший враг Шерлока Холмса. А у кого Холмс искал совета? У своего брата, более проницательного, чем он сам. У Майкрофта Холмса! Это как раз то самое место, где снайперов отделяют от пушечного мяса.

Шильке шел не просто так. Он направлялся в редакцию «Шлезише Цайтунг», размещающейся в здании на углу Маршталлгассе. Добравшись туда, он энергично постучал в двери, снабженные соответствующей табличкой. Ему открыл мужчина среднего возраста с рукой на перевязи.

— Прошу прощения, я не слишком поздно, чтобы дать объявление в завтрашнем номере?

— Нет, — ответил мужчина. — Но мне придется посчитать вам за срочность.

— Да, конечно.

Они прошли в задымленное помещение. Мужчина раскрыл большую тетрадь на своей конторке.

— Что это должно быть за объявление?

— Про новый роман. Но я хочу, чтобы оно было на редакционной странице.

Сотрудник редакции поднял удивленный взгляд.

— Это уже будет несколько дороже, — сказал он. Затем тихо причмокнул. — Боже мой! Мир рушится, идут гунны, Ганнибал у ворот, а здесь еще издают романы. — После этого он пожал плечами. — Так что следует напечатать?

Шильке продиктовал по памяти. Профессор Мориарти — серьезнейший враг Холмса, только это и было в голове. И величайший приятель детектива, его брат Майкрофт.

— Я хотел бы заказать еще одну услугу. Эти вот мальчишки, которые продают по утрам газеты…

— Я понимаю, что вы имеете в виду, — перебил лейтенанта мужчина с рукой на перевязи. — Такая услуга имеется. Они должны прокричать содержание вашего объявления сразу же после самой главной дневной новости?

— Именно так.

— Но это будет очень много стоить, — указал он пальцем на соответствующую позицию в прейскуранте. — Оплата предварительная и наличностью.

— Естественно.

— Хорошо, тогда записываю, — мужчина вновь наклонился над тетрадью. — Что должны кричать мальчишки сразу же после основной новости? Не более трех коротких предложений.

Шильке уже знал.

— Пускай кричат… — он закурил сигарету и выпустил клуб дыма. — Пускай кричат: «Новый роман! Профессор Мориарти расставил ловушку! Майкрофт ожидает под порталом!».

— Хмм, странно… Впрочем, какое мне дело. Это ведь вы платите.

В Бреслау существовало несколько тысяч порталов[19]. Во всех церквях и соборах, а их количество было воистину магическим, на множестве общественных зданий, ба, даже в частных домах, принадлежащих богатым горожанам. Огромной количество. Но лишь один, который не нужно было определять названием, хотя оно у него и имелось. Олбинский Портал.

Шильке хорошо знал историю города, любил он знать и историю своих врагов. А здесь все было два в одно. Портал был создан на средства Петра Влостовица, палатина Болеслава Кривоустого, и здесь он был вмурован после разрушении монастыря в Элбинге, районе, когда-то расположенном далеко за городом, а сейчас — несколькими перекрестками далее, за Одером. Королю Польши князь Володар ну никак не подходил. И он отослал Петра с поручением. Влостовиц вроде как поднял бунт со всем своим войском, перешел на вражескую сторону и настолько подружился с князем, что даже стал крестным отцом его сына. А потом похитил Володара и привез королю. Типичный польский маневр, повторенный, впрочем, генералом Желиговским. Пилсудский приказал ему вроде как начать мятеж со своей армией и захватить Вильно. Теперь он мог оправдываться перед Лигой Наций: «Это же не я, это проклятые бунтовщики!». Гораздо хуже чувствовал себя сам Желиговский, посланцы которого в Лигу Наций спрашивали: «Как мы должны им объяснить, что мы, вроде как, подняли бунт, а Польша присылает нам оружие, снаряжение и рекрутов?». Генерал только руки разложил: «А скажите им так: и что тут поделаешь? Вот присылают гады все, что нам нужно, и… И вот что тут сделаешь?».

Шильке еще раз глянул мельком на портал тринадцатого века. У Влостовица был тот еще характер. Наследник Кривоустого, Владислав II, вступил с ним в конфликт и… довольно скоро получил прозвище «Владислав Изгнанник». Типично польский подход к делу. И потому-то Шильке смеялся над русскими, которые желали отдать Бреслау своим союзникам, про себя относясь к ним, словно к своим подданным, и считая, что, благодаря этому, сами станут здесь править. Как же, как же… Станут править… Такого же результата они могли достичь, усевшись голым задом на бочке с порохом, держа во рту зажженную сигарету, и править. Ну да, эффект тот же самый, только достигнутый гораздо быстрее. Вот к чему ведет незнание ментальности иного народа.

Лейтенант глянул на часы. Четырнадцать минут одиннадцатого. Часы он сегодня подстраивал утром, по сигналу радио. Где же сейчас мог быть Холмс? Понял ли он сообщение, выкрикиваемое разносчиками газет? Шильке следил за тем, как самая длинная стрелка перемещается к двенадцати. Четверть одиннадцатого. Агенты разведки исключительно пунктуальны. Так что же случилось теперь? Он находился на расстоянии в несколько сотен метров от «Подвала», но не мог сделать хотя бы шаг в ту сторону. Что же там случилось? Схватил ли Крупманн Холмса? Или польский офицер понял сообщение и смог сбежать? И придет ли он на встречу возле портала? Шильке огляделся. Ничего. Самые обычные прохожие, небольшая группа принудительных рабочих — поляков, убирающих улицу, какой-то фургон, везущий прикрытые брезентом ящики…

— Оченно прошу прощения герр официр, — на страшно ломаном немецком языке произнес один из поляков? — Можно мне здесь убирать?

Не говоря ни слова, Шильке милостиво отодвинулся. И вдруг кто-то из группы оборванцев бросил ему под ноги свернутую в шарик бумажку. «Что за хамство!» — инстинктивно хотел было воскликнуть лейтенант, но успел, к счастью, сдержаться буквально в последний момент. Он притоптал шарик кончиком ботинка[20]. Уборщики неспешно удалялись. За ними он не глядел, да и зачем? Глубоко натянутые шапки, обвязанные шарфиками лица. Шильке закурил. Делая вид, будто бы желает завязать шнурки, он поднял бумажку и, выпрямляясь, незаметно спрятал ее в карман. Лейтенант дрожал от возбуждения, но заставил себя затянуться еще пару раз. Только через какое-то время он, не спеша, прогулочным шагом направился в сторону костёла святого Войцеха. Несколько раз он приостанавливался возле витрин небольших лавочек на Альбрехтштрассе, чтобы проверить: не следит ли кто за ним. Вроде бы как все в порядке, но он резко развернулся и быстрым шагом пошел в сторону Рынка. За ним никто не шел, в связи с чем лейтенант свернул в Альтбюссерштрассе, после этого в Купфершмидештрассе, которая привела его на Новый Рынок. Здесь, несмотря на холод и ужасы войны, повсюду кипела нормальная торговая суета, любой человек без труда мог затеряться в толпе между прилавками.

Шильке подошел к великолепному фонтану Нептуна посреди площади. Осторожно он вынул из кармана бумажку и незаметно для всех проверил. Ну так, в средине было письмо!

Лейтенант быстро направился в сторону Марктхалле, зигзагом прошел среди различных прилавков, протискиваясь сквозь толпу покупательниц, и покинул футуристическое строение с другой стороны. Здесь он свернул налево и прошел Занд Брюке. Здесь, возле водяной мельницы имелась небольшая пивная, предназначенная, в основном, для возчиков муки и зерна. В такое время здесь не было никого, кроме чем-то недовольной женщины за стойкой и сонного гардеробщика. Шильке не удивило наличие гардероба в подобном заведении, ведь у всех рабочих была грязная верхняя одежда.

— Здесь телефон имеется? — спросил Шильке, сдавая шинель и фуражку.

Мужчина кивнул и указал на малюсенькую конторку. Но поначалу Шильке подошел к женщине.

— Будьте добры, громадный, горячий и крепкий кофе.

— А разве мы уже захватили Южную Америку?

Лейтенант улыбнулся. Женщина была не из робких.

— У нас имеется нечто, которое вроде как называется «кофе», — пояснила та. — Но это гадость.

— А что есть хорошего?

— Пиво, водка, рулька.

— Видите ли, фрау, я практически не пью спиртного.

— Тогда могу предложить чаю. Но китайского вам тоже не следует ожидать.

— Знаю, знаю. Все запасы выпили японцы.

Шильке подошел к телефону и быстро развернул брошенный ему рабочим листок. Письмо было коротким:

Шильке прикусил губу и прижал листок ко лбу. Так! Так, так, так! Он поднял глаза к потолку. Покойные учителя, все-таки, чему-то вы меня научили. Но потом его залила еще большая волна любви к себе. Я самый лучший следственный офицер в этом городе! Ну ладно. Теперь ему не хватало только женского восхищения. Он поднял трубку и набрал номер. Обо всем было договорено заранее, так что Рита ответила сразу же.

— Да, слушаю.

— Это я, моя красивейшая.

Та вздохнула, а точнее — набрала воздуха. Как и он, она должна была нервничать все утро. Шифр между ними тоже был уже договорен. Победы и поражения Вермахта. Если у него все выйдет, то назовет страну, в которой Германия одержала победу, если нет — где понесла поражение.

— Так ты уже нашел потерявшуюся чашку, Дитер?

— Ну конечно, Рита.

Мгновение тишины. Ее напряжение доходило до зенита.

— А ты проверил, в какой стране ее изготовили?

— Во Франции, красавица. В самом Париже.

Точный выстрел, сказали бы мастера охоты. Добыча, подстреленная в наилучшем стиле. На сей раз в ее голосе чувствовались облегчение и восхищение.

— Я весьма рада, зазнайка. Эта чашка была мне крайне нужна.

— Для меня обязанность доставить тебе радость.

Девушка явно не была способна собрать мысли. Но тепла в ее голосе делалось все больше.

— А сегодня меня пригласишь?

Шильке усмехнулся про себя. Ну конечно. Только нужно было это хорошенько разыграть, поскольку у него самого имелся план, касающийся развития событий на женско-мужском фронте. Основные принципы стратегии были определены уже давно, самое время поработать над тактикой.

Шильке сидел в своей конторе, сконцентрировавшись над документами, относящимися к дурацкому делу убийств среди группы экспедиторов произведений искусств. Он не мог обнаружить какого-либо ключа. Раз ни одно из драгоценных произведений не пропало, то каким был мотив этих преступлений? Что объединяло две жертвы с третьей, не случившейся? Лейтенант перебирал листок за листком. Ничего, ничего, ничего. Общим было лишь место, в котором все они работали. Но ведь по причине места людей не убивают. Так может они узнали о каком-то мошенничестве и желали донести? Но что тут, черт подери, за мошенничество, раз в бумагах царил образцовый, германский порядок, а гестапо тщательно проверяло, совпадает ли действительность с документами. Шильке понимал, почему это дело сплавили. Ее нельзя было решить, и она не обещала какого-либо развития. Было проверено буквально все, все мотивы, возможности, служебные зависимости, уволенные сотрудники, которые что-то могли иметь к своим бывшим коллегам, совместные любовницы, которые так и не были выявлены. Ничего! Жертвы были убиты в городе, так что это даже мог быть и кто-либо вне круга сотрудников, было достаточно, чтобы у него имелся перечень имен. Но все время оставался один-единственный, существенный и фундаментальный вопрос: ЗАЧЕМ?

Вот это бесило более всего. У него не было желания заниматься этой запутанной тайной, не имеющей для него лично никакого значения. Впрочем, в его компетенцию и не входила охота за обычными преступниками. Шильке был офицером контрразведки. Он обязан раскалывать чужие шпионские сети, а не каких-то там обычных убийц: тогда кто же переключил это дело на Абвер? Начальство наверняка посчитало, что это именно вражеская разведка выявляет места складирования произведений искусства? Возможно. Только никакая разведка не действовала бы столь глупо, убивая простых свидетелей. Так что, а может несчастные узнали о чужих лапах в этом деле и желали донести, что после войны кто-то желает наложить руку на сокровищах? Нет, это идиотизм. Любая вражеская разведка покончила бы с проблемой сразу, а не игралась бы в театральные убийства. А зачем, впрочем? Шильке не мог представить какой-либо причины для столь дурацкого решения дела.

Ему не хотелось во всем этом копаться, его интересовал Холмс. Но заниматься о был просто обязан. Ему ну никак не хотелось, чтобы шеф выслал его на восточный фронт, прямо на передовую. Он бы предпочел, чтобы фронт сам пришел к нему, да и то, в тот момент, когда сам он уже будет к этому готов.

Шильке откинулся на спинку стула. Холмс. Вот какое дело он должен был решить в первую очередь, разыграв тонко, в качестве абсолютного приоритета.

Вечер с Ритой был прелестен. Вообще-то, победу в этой битве он мог засчитать уже сегодня, но нет. Уж слишком опытным игроком он был. Теперь уже он соблазнял, применяя уловки, был уклончивым и окружал себя дымовой завесой тайны. Теперь уже он желал, чтобы его завоевывали, во всяком случае, довести к тому, чтобы она так считала. И определенных успехов он добился. Хотя его личный гарнизон буквально рвался к тому, чтобы сдаться прелестному противнику, но все же, по четкому приказу мужественно сидел в окопах, доказывая, что сражение легким не будет. Такая система приводила к тому, что окончательная победа обладала более приятным вкусом.

На подъезде перед зоологическим садом ожидала всего одна пролетка. Впрочем, этому трудно было дивиться. Ну кто бы хотел глядеть на животных зимой? Шильке уселся, но перед этим успел услышать от возницы:

— Герр лейтенант желает себе плед?

О Боже, ну и безграмотный акцент: «Жлаит сбе плеееед?» — вот как это звучало в его версии. Ну и деревня!

— Нет, благодарю, — коротко бросил он.

Возница отправился без приказа и без указания направления. Они проехали современнейшие надземные переходы над широкой улицей сразу возле Ярхундертхалле. У Гитлера был размах не только в совершаемых им преступлениях. Сейчас они въехали в микрорайон жилых футуристических зданий. А вот просто так Бреслау пригласил к себе величайших в мире архитекторов и попросил каждого из них показать, как будет выглядеть мир через пятьдесят лет. Шокирующая в своей простоте и красоте архитектура. Интересно, действительно ли мир будет выглядеть так в будущем?

— Я прошу прощения, — отозвался возница с козел. — Но тот герр, который меня нанял, требовал, чтобы я говорил на коклюше.

— На чем?

— Ну, на коклюше. И я даже узнал, что это такое. Только я им не болен. Ну, так он мне приказал чего-то делать со словами. Как бы на жаргоне.

Шильке расхохотался. Холмс действовал по настроению.

— На кокни, — поправил он.

— На чем?

— Это такой английский жаргон[21].

Возница даже заинтересовался. Они как раз проехали скрытую между покрытыми инеем деревьями астрономическую обсерваторию.

— Так у англичан тоже есть жаргон? Как у немцев в Баварии, к примеру?

— Да. — Шильке почувствовал себя несколько оскорбленным, потому что сам был родом из Баварии. Или этот чертов возчик что-то такое услышал в его голосе? Говорил так, словно желал посмеяться. — Они называют это сленгом, впрочем, жаргон этот дело чертовски сложное. В нем имеются слова, которых нет в английском языке. Их взяли напрокат в цыганском или еврейском языках.

— Евреи и цыгане?.. Пфуй, пфуй! Как они так могут?

И правда, это ведь дураки. Шильке рискнул подтрунить:

— Так каким же чудом это сейчас они мчатся к Берлину, а не мы, гении, на Лондон?

Этот разговор его раздражал. Сам он был полностью поглощен и сфокусирован на деле Холмса. Интересно, вот что сейчас случится? Пролетка наверняка довезет к очередному типу, тот прикажет идти за собой, к следующему, а уже тот, возможно, приведет его к пещере разведки. Любопытно…

— А вот знаете, — снова заговорил настырный возница, — я как раз немного говорю по-английски. В нашей школе имелся англичанин, учитель, так он немного меня научил. Школу я закончил…

— Я тоже закончил, — пресек Шильке попытку сравнения начальной школы в Бреслау с элитарным английским учебным заведением. Но через несколько секунд посчитал, что поступил излишне грубо и вернулся к предыдущей теме. — Сленг — штука довольно сложная. Вместо настоящих слов в нем применяют рифмы к предметам, которые лишь ассоциируются с предполагаемыми словами.

— Господи Боже, как сложно. Прямо как в разведке.

Шильке застриг ушами. Он указал пальцем на женщину с тележкой, мимо которой они как раз проезжали.

— Раз уже вы говорите по-английски, то как бы вы определили эту фрау?

Возница громко чмокнул, откашлялся и сплюнул в сторону.

— She's go' lovely more. — У него даже получился изящный стишок.

Шильке рассмеялся.

— А вот знаете, что вы сказали? — Он не очень знал, как это перевести. — Она есть идет, более любимая!

В этом радостном настроении он вытащил пачку сигарет. И вдруг замер с зажигалкой в руке. Господи Иисусе!!! О мой Бог! Возница не собирался сказать: «She is going more lovely»! Это был… это был кокни! В чистейшем своем виде. Немое «t», замененное смыканием горла, сделало из «got» — «go». «more» ассоциировалось с «less», на рифмой к этому слову была «ass». Возница сказал: «She has got a lovely ass» — «У нее приятственная попка».

Ну как же можно быть таким — как он сам — кретином? И как можно не помнить рассказ Конан Дойла, в котором Шерлок Холмс переоделся в кэбмена и издевался над плененным доктором Ватсоном по причине докторского невежества и наивности. Но ведь и сам: как он позволил себя обмануть.

Лейтенант взял себя в руки и вынул из кармана небольшой футлярчик.

— Благодарю за визитку. Возьмите мою, — протянул он человеку на козлах картонный прямоугольник.

Холмс остановил повозку среди деревьев и спрыгнул на землю.

— Приветствую тебя, дорогой мой Майкрофт.

Шильке тоже вышел из экипажа. Он с увлечением глядел на собеседника. Высокий, довольно худой, с невероятно глубокими глазами, которые походили на два сверла, пробивающие любую преграду. Ну и… храбрый как Шерлок. Как и тот, этот прибыл на встречу лично.

Офицер контрразведки не знал, как себя повести. Инстинктивно он протянул руку.

— Лейтенант Дитер Шильке. Абвер.

Тот пожал протянутую руку решительным жестом.

— Майор Мачей Длужевский. Войско Польское.

Долгое время они стояли молча, оценивая друг друга взглядами.

— Может, тогда я начну, — произнес майор. — Во-первых, я должен поблагодарить вас за то, что вы поломали операцию Крупманна. — Выражался он на старомодном, старательном и красивом немецком языке. — Правда, он был бы сильно удивлен ее результатами, но в данном случае это несущественно. Важны ваши действия, интеллект и воля.

— И вы догадываетесь… чего касается эта воля?

Поляк кивнул.

— Догадываюсь.

— Вы уверены?

Длужевский одарил немца теплой улыбкой.

— А может перейдем на «ты», раз нам предстоит сотрудничество?.

— С удовольствием. Дитер.

— Мачек. Но называй меня «Холмс». А вот тебя я стану называть… — секундное колебание. — Майкрофт? Или, может, Ватсон?

— Ну, знаешь ли… — вроде как оскорбился Шильке. — Ладно, пускай будет. Ведь лучше, чем «миссис Хадсон».

Оба рассмеялись. Только они двое понимали, какие подтексты скрывались под этими именами.

— Твое настоящее кодовое имя — DW7118G, ну а для своих: «Юра». Ты удивляешься?

— Немного.

— Это реальная помощь в достижении наших совместных планов.

Этими словами он застал Шильке врасплох.

— Наших совместных?

— Ну, ты ведь об этом думал. А я твою идею творчески развил. — Он поглядел с легким удивлением. — Но сейчас не время на долгие беседы. Не здесь и не сейчас. Мне необходимо завершить одно важное дело, причем — быстро.

— Какое дело?

— Мне не нужен офицер, которого вот-вот могут выслать на восточный фронт, где мои коллеги убьют тебя в первый же день, поскольку ты даже не умеешь стрелять.

— Ты даже это обо мне знаешь?

— Ты удивишься, сколько я знаю. И… тебя удивит, сколько я знаю о твоем интеллекте, который мне будет крайне нужен. Но на первом свидании о комплиментах не будем, отложим их на потом. Длужевский подал лейтенанту пакет листков. — Здесь несколько идей, как вычислить нашу радиостанцию.

— Чтоооо???!!!

— Придумай: что. Ты что, думаешь, будто бы у нас всего одна радиостанция? Я хочу, чтобы ты завоевал у себя крепкое положение. Следовательно, у тебя должны быть результаты. Сейчас возвращайся на работу и сразу же пиши рапорт о том, как расшифровываешь Холмса. Сегодня же бумага должна попасть на стол твоего шефа. Я знаю, что он тоже работает допоздна.

— Ну да, — сглотнул слюну Шильке. — Не люблю я стрельбу.

Он предпочел не упоминать, что ни в одной пока что он не принимал участия, и что даже не знает: боится сам во время стрельбы или нет.

— Ты ужасный пацифист. — Холмс ненадолго снизил голос. — Ты точно такой же, как и я. — Снова недолгая тишина. — Я и сам терпеть не могу грохота, так что стрельбы не будет.

Шильке глубоко затянулся дымом. Только сейчас он понял, насколько замечательным был выстрел в его исполнении. Никакой, пускай даже небесный снайпер не мог попасть точнее. Каким-то чудом он сразу же договаривался с сидящим напротив человеком. Лейтенанту казалось, что статистический средний уровень интеллекта в Бреслау возрос на несколько сотен процентов. Как будто бы и вправду Майкрофт встретился с Шерлоком.

— На следующий день напишешь рапорт относительно прогресса в следствии…

Длужевский подал Дитеру следующий листок.

— …и направишь их внимание на помещение, в котором находятся радиостанция и шифровальные книги.

— Шифровальные книги? — не мог поверить Шильке.

— да. В течение нескольких дней с других станций мы будем передавать всяческую чушь, а потом сменим коды. Они в это спокойно поверят, если только ты им все это красиво продашь. Но помни об одном. Увидев торт в твоих рапортах, они могут послать кого-то другого слизать сливки. Так что спрячь в своих вычислениях ошибку! Чтобы их удар попал в пустоту!

— Понял. Радиостанцию и шифры должен захватить я.

Холмс легонько хлопнул лейтенанта по плечу.

— Думаю, мы хорошо сработаемся. — Он отбросил окурок и заскочил на козлы. Тряхнув вожжами, он прибавил на чистейшем кокни: — А теперь гомосексуализируй вращением на обувь для непогоды.

Ошеломленный Шильке переводил про себя:

— «Обувь для непогоды»? Ага — боты. Рифмуется с «работой». Выходит, он сказал: «А теперь крути педали[22] на работу». Черт подери!

Диаграммы, диаграммы, диаграммы. Пеленги станций прослушивания Шильке накладывал на материалы, предоставленные Длужевским. Очень медленно, но у него складывалась четкая система. Более-менее, но он уже понимал, как планировался график работы этой радиостанции, по какой схеме менялись убежища. Лейтенант вычерчивал диаграммы, обозначал точки на карте, вырисовывал соединяющие их кривые. Он даже не глядел на данные остальных радиостанций, каждая из них работала под другой системой. Шильке это не удивляло, гроза была все ближе, так что русские нафаршировали людьми и оборудованием весь Бреслау. Здесь все было важным: что, кто, когда, каким образом перевозит и где оставляет. Сотни пар шустрых, замечающих все и вся взглядов оценивали все и вся, а результаты наблюдений улетали в эфир.

Шильке не желал вызывать ни секретаршу, ни машинистку. В Англии он научился молниеносно печатать на машинке. Работал он быстрее обычной машинистки, хотя клавишу «S» вечно путал с клавишей «SS». Закончил он — как обычно — быстро, мысли он выражал чрезвычайно точно, те коллеги, которые болели за него, вечно смеялись, говоря: «немецкий разум, английское воспитание — sicher!».

Но, выходя в коридор, он все же понимал, что у шефа к нему будет совершенно другой подход, чем у коллег. Ясное дело — не ошибался. По причине позднего времени секретарши уже не было. Объявить о приходе лейтенанта пришлось хмурому охраннику. Хайгель сидел за письменным столом, всматриваясь в какой-то документ. Прежде, чем он успел сложить его и спрятать в ящик, Шильке удовлетворенно отметил, что это тоже была военная карта.

— Ну, и чего нового? — Шеф и так не слишком полный, сегодня выглядел еще и уставшим. — Вы уже решили это дело с кражей произведений искусства?

— Еще нет…

— Почему? — резко перебил его Хайгель. — Ведь это же дело для какого-нибудь мелкого полицейского. А вы, офицер контрразведки, не можете поймать виновного? Так почему вы до сих пор не решили этого дела о краже, я вас спрашиваю?

— Потому что никто ничего не украл, — не спеша ответил Шильке.

В кабинете сделалось тихо. Майор прикусил губу. До него дошло, что он неправильно выразился — дело ведь заключалось в убийствах, а не в краже. В воздухе повеяло полярной стужей, хотя все окна были тщательно закрыты и затемнены толстыми занавесями.

— Что вы мне принесли?

— Я практически вычислил советскую радиостанцию.

— Не понял? — Хайгель резко поднял голову. — Что вы сказали, лейтенант?

— Пожалуйста, вот рапорт, — положил тот на столе принесенные документы. — Вражеская радиостанция на вилке. Я предлагаю…

— Погодите… — Майор пролистнул несколько страниц и сконцентрировался на карте с цветными линиями. Он внимательно изучал ее. Через какое-то время поднял голову. — Вы хотите сказать, лейтенант, что способны предвидеть, откуда они станут передавать на следующий день?

— Да, правда, с определенной долей ошибки.

— Я правильно все услышал?

— Вы все правильно услышали, вот чертежи…

И Шильке, не спеша, начал объяснять.

— Система очень проста. Радиостанция часто меняет места своей работы, передает очень коротко, а вторую часть сообщения тут же перехватывает вторая радиостанция. Пеленгаторы теряются и начинают погоню за следующим источником сигнала. Тем временем… — Шильке драматически снизил голос. — Тем временем, правда такова, что никакой другой станции нет.

Он врал как по-писаному, в соответствии с полученными от Холмса бумагами.

Хайгель недоверчиво потряс головой.

— Что вы говорите, лейтенант? У нас ведь имеются пеленги и второй станции!

— Естественно, но здесь необходимо учесть факт, что это не настоящая радиостанция. Как только пеленгаторы приближаются к настоящей, она тут же замолкает.

— И передачу начинает другая.

— Нам так только кажется. На самом же деле, вероятнее всего, это человек с бутафорским передатчиком в чемодане, сделанным лишь бы пищал и работающим на батареях. Телеграфный ключ у него в кармане. Он ходит по парку и вроде как чего-то передает, отвлекая наши пеленгующие устройства. Как только отвлечет их достаточно далеко, он тут же замолкает. «Настоящая» радиостанция заканчивает передачу своего сообщения и тут же, уже в безопасности, меняет свое расположение.

Хайгель прикусил губу.

— И?

— С нами играют в «кошки-мышки». Нам подсовывают мышку, а мы сразу же за ней и бежим. Наши люди могут даже разминуться в парке с несущим чемоданчик типом, но они ничего не делают, ведь при нем не может быть оборудования, способного вести передачу в Москву.

Майор только качал головой.

— Как вы обо всем этом догадались?

— Совершенно случайно. Я услышал разговор двух польских принудительных работников. Один из них сказал: «А помнишь тех двоих в парке? Похоже, они говорили что-то по-русски». Ну а все остальное — это уже дедукция. Ну и анализ наших провалов.

— И они так вот открыто говорили при вас?

— Во-первых, я вел следствие, порученное Крупманном, хотел сориентироваться, заняты ли поляки при упаковке произведений искусства. Во-вторых, они же не знали, что я знаю польский язык. В-третьих, поляки ненавидят русских чуть меньше, чем нас.

— Вы и вправду говорите по-польски?

— Весьма слабо, но очень неплохо понимаю. Еще знаю русский на уровне начальной школы. Бегло я разговариваю лишь по-французски и по-английски. — Тут он замялся. — Ну… может быть договорился о чем-нибудь с итальянцем, но тут уже с огромной помощью языка жестов. Понятное дело, еще я учил латынь, вот только с римлянами уже не поговоришь.

Разъяренный Хайгель вдруг стиснул губы. Сам он закончил офицерскую школу в Восточной Пруссии. Единственным языком, которым он владел, был немецкий. Так что Шильке провоцировал шефа все сильнее.

— Учеба в Англии еще дала мне знакомство с испанским языком — я ездил туда на каникулы, а еще португальского — я лечил легкие на Мадейре, но этот язык я ужасно калечу.

Хайгель уже явно злился. Сам он лечил щитовидную железу в Цоппоте[23]. Там он слышал исключительно немецкую речь. И Шильке имел в виду именно это обстоятельство.

— Так в чем же заключается ваша система? — сухо спросил майор.

— Очень просто. Элементарно.

С огромным трудом Шильке сдержался, чтобы не прибавить «Ватсон» и не засмеяться.

Впервые он почувствовал себя Майкрофтом, гениальным человеком, способным манипулировать людьми, управлять ситуацией, предупреждать замыслы врага. Но, как и романный прототип, он был лишен энергии и желания действовать. Уж слишком интеллектуализированным он был для обычной жизни. Только лишь Шерлок дал ему энергию и оружие. Все же остальное он сделает сам. Ведь Шильке и не собирался и далее сотрудничать с Хайгелем. Лейтенант решил добить его и спровоцировать к совершению ошибки. Благодаря Шерлоку, у Майкрофта сейчас уже имелась энергия, воля к действию и… Имелось у него и оружие.

— Даже и не знаю, как можно этого не понимать.

При этих словах Шильке майор чуть не взорвался.

— Ведь они вели передачу из этих вот районов, — показывал лейтенант пальцем на карте. — Здесь, здесь и здесь… — указал он десятка полтора запеленгованных точек. Только ни одна их них не была запеленгована со стопроцентной точностью. — Я решил не анализировать наши сомнительные достижения, а лишь сконцентрироваться на местах, откуда «оттянула» нас фальшивая радиостанция в чемодане. Они несколько отличаются. Вот тут, еще туи и вот здесь… Два из брошенных укрытий нам впоследствии удалось найти. И, прошу обратить внимание, что оба этих места полностью совпадают с моими расчетами, а не с результатами пеленгации.

— Невероятно, — прошипел Хайгель.

— Все это и вправду просто, — подсунул лейтенант листки майору. — Эти диаграммы все говорят. Вот, пожалуйста, сравните эту и вот эту. — Ну да, с помощью графиков, чертежей, диаграмм можно доказать все, что угодно. Даже то, что курица отличается от дельфина лишь отсутствием спинного плавника. Все эти расчеты были одной большой чушью, все данные были у него от Холмса, но ведь и сам он был Майкрофтом. Никто не сориентируется, чего он там на самом деле вычислил. А вдруг это расстояние от унитаза до сливного колена?

Хайгель поднял голову.

— Выводы? — сквозь зубы спросил он.

— Мне нужны на завтра две машины-пеленгатора и спецвзвод. И они будут у нас в горсти.

— А откуда они будут передавать?

«Ну идиот», — подумал Шильке. — «Позволил себя обмануть. «Укрой в расчетах ошибку», — сказал Холмс. «Потому что сливки с твоего торта может слизать кто-то другой».

— Где-то, более-менее, отсюда. — Снова Шильке ткнул пальцем в карту в совершенно случайно выбранном месте. — Но проверить все это я смогу лишь завтра, когда у меня будут пеленги. Ну и через несколько минут советская радиостанция будет в наших руках.

— Хорошо, — тяжело поднялся Хайгель. — Хорошая работа, — произнес он таким тоном, который на самом деле означал: «А я и так уже от тебя избавился, мудрила!». — Жду завтра в восемь. Это все.

— Так точно!

Шильке прищелкнул каблуками и вышел в коридор, напевая про себя старинное танго. Майор выбежал за ним.

— Вы что-то поете?

— Это так, про себя. В конце концов, я ведь добился успеха.

— Так, а что это вы поете? — Хайгель был чрезвычайно въедливым.

— О, это такой старинный шлягер.

— Какой?

Нет, это уже был практически допрос. Но Шильке обернулся и ответил с теплой улыбкой:

— «Прощай, далекая Аргентина».

Письмо от Холмса экономка передала ему в шесть утра.

— Тот мальчишка, который его принес, — говорила она, — просил немедленно вас разбудить. Сказал, что это важно. Из бюро самого гауляйтера, герра Ханке.

Сонный Шильке протирал глаза.

— Очень важно! — повторяла экономка. — От самого гауляйтера!

— Хорошо, хорошо. Спасибо! — Шильке широко зевнул. — Приготовь мне воду для умывания и завтрак.

— Да, конечно.

— И кофе.

— Будет исполнено.

Сидя в кровати, лейтенант разорвал конверт и вынул сложенный листок.

Шильке начал хохотать. Перепуганная экономка вбежала в спальню.

— Ничего не случилось?

— Ничего, ничего. Гауляйтер пригласил меня к себе на день рождения.

— О-о! Тогда я почищу вам мундир.

И она быстро побежала вниз.

Шильке почувствовал страх. Холмс был прав! Господи Боже!.. Хорошо еще, что в редакцию он отправился в гражданской одежде, хотя тот мужчина с рукой на перевязи наверняка запомнил его лицо. Листок задрожал у него в руках.

Шильке сжег листок в пепельнице и тщательно растер золу. Шерлок по-настоящему был велик. Он вновь почувствовал себя Майкрофтом. До него дошло, что он предназначен для мышления и планирования, а энергию с оружием даст ему Холмс. Радостные размышления перебила домохозяйка.

— Завтрак готов, майн герр. — Она глянула на лейтенанта и не могла удержаться от замечания. — Какой же вы сегодня радостный, давно я вас таким не видела. Но я понимаю. Не каждый получает приглашение от самого гауляйтера.

Совещание у Хайгеля имело рабочий характер, но оно походило, скорее, на наставления верховного вождя перед решающей битвой. Сам майор, похоже, только лишь затем, чтобы подчеркнуть серьезность ситуации, даже пистолет прикрепил к поясу, но никто не смел этого злорадно комментировать. Офицеры слушали начальство молча, склонившись над огромной картой Бреслау, расчерченной цветными линиями.

— Так вот, мои господа, — а шеф даже неплохо умел пользоваться линейками, — мы выявили, каким образом советы перемещают свою радиостанцию. Мы раскусили их систему!

Весьма тонкое определение: «выявили». «Мы» выявили. Это могло означать: «мы — абвер», но могло, и даже само напрашивалось: «мы, Гайгель и кто-то там еще»». И вправду — очень тонкая разница. Но Шильке смеялся про себя. Для него «мы» означало: я и Холмс!

— Meine Herren, сегодня я желаю видеть на борту всех, любую пару рук! Полная мобилизация. Радиолокационные машины осуществят точнейший пеленг в строго выбранном районе. Но открывать мы себя не станем. Если сегодняшние результаты подтвердят предварительные расчеты, завтра мы проведем идеальное пеленгование и немедленно их хватаем.

Офицеры со всей серьезностью кивали. Самый больший подлиза, капитан Альбрехт Лемпп, вечно крутящийся возле начальства, со всем благоговением подавал богу войны циркули и шагомеры.

— Все на посты! На сей раз неудачи быть не должно.

Минут через пятнадцать доклада, из которого Шильке абсолютно ничего не понял, хотя то были его собственные расчеты, подлиза Лемпп начал распределять задания отдельным офицерам. Те глядели с некоторым удивлением, поскольку это не было задание, для которого следовало назначать прямо столько уже людей. Но причина стала ясной сразу же:

— Офицер, который завтра окажется наилучшим, послезавтра будет командовать операцией захвата вражеской радиостанции, — услышали все.

И для всех тут же стало ясно, кто будет этим лучшим. Офицер, служащий в чине капитана-подлизы, как называли его за спиной, уже выпрямился, как будто подставляя грудь под орден. Гайгель раздели всех на двойки. Шильке вместе с Лемппом. Ну понятно, кто-то ведь должен сделать вычисления, а придурку еще учиться и учиться, как их делать. Ну и прекрасно, поскольку в расчетах таилась ошибка. Которую мог выявить только ее же автор.

Проведенная после обеда операция была примером идеальной организации, технической эффективности и подготовки всех, кто принимал в ней участие. Ее описание можно было бы направить в Севр[24] в качестве образца для всех остальных, если бы не один щекотливый момент. Дефектным элементом всего предприятия был Шильке. Он игнорировал Лемппа, подглядывающего ему через плечо, и даже сообщал ему:

— Нулевую точку пеленгуем еще перед началом передачи.

— С какой точностью?

— Небольшой. Они же не могут пользоваться всеми помещениями в Бреслау. Но это ничего страшного. Мы будем достаточно близко, чтобы их быстро запеленговать. Как только они прервут передачу, отступаем, а через четверть часа возвращаемся на предыдущие позиции. Как только они возобновят передачу, у нас уже будет пеленг на точку. Вот формулы, — постучал он пальцем по стопке листков на вспомогательном столике машины.

Их беседу прервал зуммер и сообщение техника:

— Есть сигнал.

— Отлично. — Шильке надел наушники. — Обе машины — вперед, — скомандовал он в микрофон.

— Я на посту.

— Я на посту, — поочередно докладывали водители.

Все как в учебнике. Нынешняя операция могла стать наглядным материалом для учащихся контрразведывательных школ.

— Есть сигнал.

— Есть сигнал, — докладывали техники из обеих машин.

— Отлично, а теперь расширим основание треугольника, — сказал Шильке. — Машина номер два, поворот направо.

— Понял, выполняю.

Красивейшее, зимнее солнце поднималось все выше. Морозный воздух не представлял преграды для радиосигналов, а отсутствие облаков способствовало акции. Техники по ходу подавали пеленги.

— Мы его имеем! — координатор склонился к офицерам, показывая свой планшет. — Где-то тут.

Он нарисовал окружность на карте. Довольно небольшую.

— Ну что, сработало, — буркнул Лемпп.

— Конец сигнала.

— Конец сигнала, — докладывали техники из обеих машин.

— Все в соответствии с инструкцией по применению, — сообщил Шильке. — Все «by the book», — похвастался он собственным владением английским языком. — Обе машины возвращаются, — бросил он в микрофон. — Укройтесь и вернитесь на нынешнюю позицию через пятнадцать минут. За нами могут следить.

— Понял.

— Есть новый сигнал! — заорал техник из второй машины.

— Не обращайте на него внимания. Разворачиваемся и появляемся на нынешних позициях через четверть часа.

— Есть!

Лемпп качал головой с некоторым восхищением. Он закурил. В тесных и газонепроницаемых внутренностях оперативной машины это походило на газовую атаку.

— Ну, если ты прав, то мы можем схватить их даже сегодня.

— Не обставив район? Все пойдет псу под хвост.

— Как считаешь. Вот я бы пошел на них сразу.

«Потому-то именно ты, а не я, отправишься на фронт», — подумал Шильке. — Желаю удачи в схватке вручную с Иванами.

— А если они хитрее? А если их радиостанция подключена кабелем, сами же они передают из помещения, находящегося в нескольких сотнях метров? Так что ты добудешь немедленной операцией без охранных отрядов? Классическую русскую радиостанцию и кусок провода. Можно продать в качестве лома, — жестоко насмехался Шильке. — Какая-никакая, а выгода.

Лемпп скорчил снисходительную рожу типа: «Лай, лай, собачка. Поглядим, чего ты запоешь завтра». К счастью, Шильке и не собирался петь. Когда они остановились под защитой зданий, он вышел на морозный воздух, накидывая шинель на плечи. Он тоже закурил, время от времени поглядывая на часы. Его охватило странное чувство. Бреслау все еще походил на огромный, спокойный, европейский город. Замечательная агломерация, почти как Метрополис из фильма Фрица Ланга. Но практически каждый горожанин, интеллект которого хоть немного превышал крысиный, прекрасно знал, что мыльный пузырь покоя лопнет с минуту на минуту. А все те сидящие на своих постах марионетки, казалось, игнорируют близящуюся катастрофу. Они все так же дрались за должности, влияния, посты. Он вспомнил, как экономка в его родном доме приносила в кухню овощи. Очень часто он наблюдал за тем, как та вкладывала зелень укропа или петрушки в сосуд с водой. «Пускай попьют, — говорила тогда она, — станут лучше». Окружающие люди, казалось, походили на такие срезанные растения, которые положили в воду. Они все так же считают, что остаются живыми растениями. И им не придет в голову, что нить их жизни уже перерезана.

Он выбросил окурок и вернулся в машину, где надел наушники.

— Докладывайте, — произнес он в микрофон с большой деревянной ручкой.

— Машина номер один — готовы.

— Машина номер два — готовы, — услышал он в ответ.

— Отлично. Возвращаемся на предыдущие позиции.

Лемпп прикрыл дверь фургона. Двинулись они довольно резко, но через минуту водитель притормозил. У него был приказ не вызывать замешательства и не обращать на себя внимания. После того, как они добрались на место, Шильке застыл, уставившись в циферблат часов. Стрелка двигалась медленно-медленно.

— Есть сигнал, — доложил техник.

— Я тоже пеленгую, — доложили из второй машины.

Из динамика звучали энергичные сигналы азбуки Морзе, которые прерывались краткими сообщениями из машин-пеленгаторов.

— Есть! — вдруг завопил техник. — Есть пеленг на точку.

Шильке резко поднялся, сбрасывая линейки на пол, когда поднимал карту.

— Вот, здесь.

Нарисованный кружок был в несколько раз меньшим, чем предыдущий. Он походил на точку.

— Сигнал прервался, — доложили из второй машины.

— Очень хорошо, — сказал Шильке. — Благодарю всех за образцовую работу. Завтра он будет наш.

— Мы могли бы захватить его еще сегодня, — буркнул Лемпп.

— Что мы могли бы захватить? Ящик с радиостанцией и длинный провод?

— Да что ты так привязался к этому проводу? Никогда они так не делали.

Шильке поднялся, неспешно снимая наушники.

— А вот я бы так сделал, — тихо произнес он. — И на этот раз противник достоин меня.

Лемпп выругался про себя.

— А тебе не кажется, что это мания величия?

— Могу поспорить, что это ты завтра будешь командовать операцией. Расчеты у тебя есть, как все это делается — ты видел. Ну а завтра поглядим, кого ты схватишь.

В последнее время Шильке с Ритой не встречался. Он не мог справиться с нервами — одно дело планировать интриги и закулисные акции, и другое дело — участвовать в их реализации. Он лишь посылал девушке успокоительные сигналы. То миленькую записочку, то цветы через посыльного. В этом плане Бреслау еще был способен удовлетворить потребности цивилизованного европейца. Шильке чувствовал, что уже очень скоро все изменится. Так что работать не мог. Вечером он отправился на долгую прогулку по валам, защищающим город от наводнения. Гигантские земляные конструкции, возведенные на берегах Одера французскими военнопленными десятки лет назад, до сих пор производили впечатление, а растущие на них старые деревья даже сейчас, зимой, дарили чувство покоя. Лейтенант приостановился на каменной конструкции с узеньким просветом под железнодорожным мостом. Здесь он был прикрыт от ветра, можно было и закурить. «Все решится завтра», — пришла мысль.

Как Шильке верно и предполагал, оказалось, что наилучшим офицером, который вчера участвовал в операции, стал Лемпп. Он получил пеленгующие машины и специальный взвод для сегодняшней операции. Холмс был прав. Кто-то другой слижет сливки с чужого торта, и потому специально позаботился о том, чтобы эти сливки чуточку прогоркли.

Загрузка оборудования на машины не заняла слишком много времени, но Шильке для верности переждал с четверть часа в кабинете. После этого он осторожно скользнул в кабинет для совещаний. Как и предполагал, карты вместе с черновыми вычислениями еще валялись на столах. Он быстренько, красным карандашом, исправил все те ошибки, которые скормил Лемппу. И нарисовал новый основной кружок, несколько в другом месте. Конкретно же: в том самом месте, адрес которого сообщил ему Холмс.

Он бегом направился в караулку.

— Хайни! Тебя можно? — закричал он.

Парнишка буквально выпрыгнул в коридор.

— Хочешь отправиться со мной на операцию?

— Яволь, герр лейтенант!

— Только операция сверхсекретная, ужасно опасная. Мне нужен кто-то такой, кому я могу доверять.

Парнишка чуть ли не взорвался от эмоций. Лицо мгновенно покраснело. Всем собой он тоже пытался показать, что является одним-единственным в свете человеком, способным все преодолеть.

— Я не подведу вас, герр, лейтенант.

Лучшего для него дня не могло и наступать. О чем-то подобном он мечтал всю свою коротенькую жизнь. Шильке решил нажать еще сильнее. Он надел на лицо серьезную маску.

— Ты шмайссер обслуживать можешь?

Парень от счастья чуть не лопнул.

— Ну конечно, герр лейтенант. Нам показывали в Гитлерюгенде… — тут он резко замолчал. — Я вообще превосходно стреляю, — уже решительно закончил он.

— Хорошо. В общем, я беру для нас оружие, а ты у механиков устрой какую-нибудь машину. Любую.

— Есть!

Парень двинул с места бегом, но через несколько шагов резко остановился; он на месте развернулся и прибежал с воспаленными глазами и просительным выражением на лице.

— Ну, что там еще?

— Герр лейтенант, — с трудом выдал из себя Хайни. — Попрошу вас: шмайссер и камуфляжную куртку. И камуфляжную куртку! Пожалуйста!

— О, это очень хорошая идея, — буркнул офицер. — Вижу, ты уже становишься полезным. — Он покачал головой с притворным одобрением. — Хорошо, и куртку возьму.

Парнишка щелкнул каблуками и побежал выполнять задания. Но при этом он не забыл распахнуть двери караульного помещения и заорать своим дружкам, таким же вестовым:

— Я отправляюсь на секретную операцию! И даже могу не вернуться! И к меня будет шмайссер! И камуфляж!

Пакет важнейшей информации был передан. И пускай завидуют, сукины дети. И вообще…

Шильке, смеясь чуть ли не вслух, отправился в свою сторону. Открывающиеся двери склада вовсе не заставили отвечавшего за снабжение сержанта вскочить с места. Нет, поднимался он довольно сонно.

— Слушаю, герр лейтенант?

— Какие-нибудь еще свободные люди у нас имеются? — бросил Шильке.

— Здесь, на складе? Никого.

— Здесь! Сверху всех как метлой вымело, отправились на операцию с Лемппом.

— Ой, так это бинты понадобятся? И пластыри?

Шильке оценил остроумие. Полностью контролируя мышцы лица, он похлопал сержанта по плечу.

— Так действительно никого нет?

— Есть повар, — указал сержант на пожилого мужчину, копавшегося в каких-то мешках. Но тот услышал и тут же подбежал. — Только, герр лейтенант, в последний раз я стрелял еще под Верденом.

— И замечательно, — Шильке постепенно впитывал царившую на складе атмосферу абсурда. — В отчете так и напишу: «Замечательный стрелок, с опытом в несколько десятков лет».

Сержант за столом с трудом сдерживал смех.

— Но… но…

— Но сейчас быстренько выдайте-ка четыре автомата и камуфляжную куртку. — Тут он еще подумал и решил дополнительно угодить парню из собственной деревни: — Еще возьмете шлем и очки-консервы! Ага, еще гранаты. Через минуту жду вас на плацу!

— Так ведь я же повар, герр лейтенант.

— В первую очередь вы стрелок, а у же во вторую очередь — повар. Выполнять!

Складской сержант спрятал лицо в руках, чтобы не расхохотаться. Вместо того, чтобы отдать честь, он кивнул, что исполнит даже такое курьезное поручение. Но Шильке на него уже не глядел, он бежал в телефонный коммутатор. Там тоже распахнул двери с грохотом.

— Мне срочно нужны люди!

Начальница над телефонистками с достоинством поднялась из-за стола.

— На длительный срок ни одной девушки не отдам[25], — решительно заявила она.

— Прошу не валять дурака, — продолжал Шильке реализовывать свой рискованный план. — Мне нужна одна девушка при форме.

— Ну, не хватало еще, чтобы вы пожелали без формы, сразу же голую.

Женщина осмотрела своих подчиненных. Похоже, ей тоже передалось висельное чувство юмора, сопровождавшее конец уже проигранной войны. Выбрала она самую молоденькую, самую затюканную, которую легче всего можно было заменить.

— Марги, — отправишься с герром лейтенантом.

Девушка, лет шестнадцати или семнадцати, испуганно глянул на мужчину в мундире. Она поднялась, не зная, куда спрятать глаза.

— Но… Я ведь всего лишь телефонистка… Я должна телефонировать, — ляпнула она, из-за чего женщины в комнате рассмеялись.

— Ну а я архитектор, — отрезал Шильке. — Должен строить.

Женщины веселились, как только могли, начальница подтолкнула младшую в сторону двери.

— Пальто не забудь, — еще напомнила она.

— За мной, за мной, — подгонял Шильке. Сам он почти что бежал по коридору. Девушка чуть не упала по причине уж слишком высоких для данных обстоятельств каблуков. Лейтенант милостиво подождал, чтобы Марги могла забрать свое пальто в раздевалке. В нем она выглядела словно ученица пансиона, невинная девочка с бантиками в волосах, в легком, скорее осеннем, чем зимнем, пальтеце.

Зато Хайни был в своей стихии. У механиков он уже устроил кубельваген, и теперь натягивал камуфляжную куртку посреди плаца. Шлем и очки-консервы он натянул еще раньше и теперь стоял, широко расставив ноги, с автоматом на плече. Он единственный походил на последнего спасителя священного Рейха. Повар в безрукавке был похож, скорее, на садового гнома с громадным брюхом. Шильке забрал у него два автомата. Один для себя, а второй он втиснул в руки перепуганной телефонистки.

— Прошу прощения, — не по уставу пискнула та. — Но я не умею стрелять.

— Я тоже не умею, — отрезал лейтенант. — В машину!

Один лишь Хайни выполнил приказ молниеносно. Это был важнейший день в его жизни. Остальные безнадежно карабкались где-то сзади. Повар не знал, что делать с гранатами.

— Герр лейтенант, — спросил он. — А это?

— С собой тащи, — услышал он в ответ.

— А ежели меня подстрелят в такую гранату?

— Взорвешься.

Шильке вынул из папки карту и показал сидящему за рулем парню.

— Езжай приблизительно в это вот место. Это почти что самый конец Охлауэр Штадтграбен.

— Яволь, герр лейтенант.

Возможно, Хайни и не был хорошим водителем, но в шлеме, очках-консервах и камуфляжной куртке производил соответствующее впечатление. Стоявшие на перекрестках люди отскакивали в стороны. Водители немногочисленных автомобилей, которым не повезло помешать ему в движении, тоже предпочитали быстрое отступление. К счастью, широкие, запланированные с размахом улицы позволяли совершить любой маневр. Шильке в очередной раз понял, что в настоящем европейском городе пробок никогда не будет. Просто, во всем свете не было столько автомашин, чтобы вызвать здесь пробки. Германский дар предвидения!

Остановились они на Охлауэр Штадтграбен, неподалеку от Чекового Управления. Вдалеке высилось здание Центральной Почты, но они в ту сторону не глядели. Их интересовали очень красивые дома над крепостным рвом.

— Ну, Хайни, а вот где бы ты поместил радиостанцию?

Парень онемел и чуть не лопнул от накопившейся внутри гордости. Размышлял он довольно долго.

— Наверное, я бы передавал вон оттуда, — указал он рукой направление. О чудо, это окно располагалось весьма близко от того, которое в своих бумагах указал Холмс.

— Браво, мой мальчик. Мне нравится направление твоих мыслей.

Хайни был готов потерять сознание. Шлем, очки-консервы, камуфляжная куртка и свисающий с плеча шмайссер, и вдобавок ко всему — похвала командира. Вершина мальчишеских мечтаний только что была покорена.

— Ну а что скажете вы? — обратился лейтенант к телефонистке.

— Простите, mein herr. Но я ужасно боюсь.

— Чего?

— Что сейчас случится что-то ужасное.

Девушка выглядела существом из иного мира. В расстегнутом пальто, на каблуках, с автоматом в руках, который она держала так, словно бы то была ядовитая змея — подальше от тела.

— А вы? — спросил Шильке у повара.

— Кухню я бы расположил вон там, — указал тот на подвальное окно. — А радиостанцию — на крышу. Пускай их первыми убьют.

— Ну что же, в таком случае, будем руководствоваться интуицией Хайни. Ведите нас, молодой человек!

Парень рванул вперед словно танковая дивизия Гудериана.

Тот в своей жизни не переживал еще ничего подобного. Чуть не развалил вход. По ступеням он бежал так быстро, что за ним никто не поспевал. Особенно запыхавшаяся телефонистка в своих туфлях на каблуках. Остановился герой только на предпоследнем этаже.

Шильке незаметно наводил Хайни, поскольку адрес был ему превосходно известен.

— Ну, какую бы ты выбрал квартиру? — Пацан идеально облегчал ему работу, причем — при свидетелях. — Из этой вот больше всего путей для бегства: либо сюда, где мы стоим, либо на боковую лестничную клетку. Зато из этой можно выбраться на крышу.

— Крыша крутая, — возбужденный парень почти не контролировал себя, — легко упасть. Вот эта, герр лейтенант! Эта!

Повар с телефонисткой лишь изумленно пялились, но дело заключалось именно в этом: у Шильке имелись свидетели, что это даже не он, а Хайни нашел нужный адрес.

— Я верю тебе, солдат, — тихо произнес Шильке. — Атакуем!

Хайни перезарядил шмайссер, а поскольку раньше уже сделал это, сейчас попросту выбросил целый патрон.

— Стреляем очередью по двери?

— Нет, я хочу иметь их живыми. Любой ценой!

— Яволь!

Не ожидая приказа, парень бросился на дверь всей тяжестью тела. Дверь того отразила, и Хайни рухнул на Шильке, больно ударив того шлемом в лицо. Он еще раз налетел на дверь, снова отлетел, упал на пол возле противоположной стенки. Теперь ногой ударил Шильке, тоже отлетел и задержался лишь на перепуганной телефонистке. Хайни, лежа, в очередной раз перезарядил шмайссер, выбросив из автомата еще один целый патрон. Лишь мгновения отделяли их от возможного побоища. К счастью, повар постучал по фрамуге, положил руку на ручку и открыл дверь.

— Черт, они не были закрыты на ключ.

Вовнутрь они влетели словно неподдельная, живая ярость. Правда, без телефонистки, которая съежилась под стенкой.

— Стой! Руки вверх! — вопили они все.

В небольшой двухкомнатной квартире никого не было. Но… В самом центре комнаты, на столе стояла включенная советская радиостанция. Даже у повара отобрало речь.

— Oh mein Gott! Oh mein Gott!..

— Герр лейтенант, они были здесь буквально мгновение назад.

Он вытащил из пепельницы еще тлеющую советскую папиросу с длинным бумажным мундштуком Холмс, похоже, пересаливал с мелочами, подумал Шильке. Но декорации были разработаны идеально.

— Герр лейтенант, — повар поднял лежащий на стуле пистолет. — Это же пистолет ива́нов! Самый настоящий. Блин!.. Как нас из нее не пристрелили. Это мы в сорочке родились!..

— Книга шифров! — орал Хайни во все горло. — Герр лейтенант, это же их шифры!

— Ну вы и стрельнули! Ну вы и попали, герр лейтенант, — повар только головой тряс. — Ну, блин, и выстрел. Блииин… да вас же генералом сделают.

— Это они сбежали, когда мы двери разбили!

Шильке собрал все силы.

— Обыскать квартиру! — резко бросил он.

Сам же направился к оставшейся в коридоре телефонистке. Девушка испуганно стояла на самой средине прохода, держа в руках автомат, но таким образом, словно желала показать его немногочисленным, выглядывающим из-за дверей людям.

— Прошу прощения, — говорила она более-менее спокойно. — Я не знаю, как это обслуживается, но мне наверняка известно, что это может выстрелить. Так что для вас же будет лучше, если вы спрячетесь за дверями. Умоляю вас, спрячьтесь, потому что я и сама боюсь.

— Он не заряжен, — пытался успокоить девушку Шильке. — Сначала нужно вот тут оттянуть и вот тут зацепить, а потом вставить обойму и вот здесь вот нажать, — передавал ей лейтенант свои теоретические познания.

— Ну, я не знаю, это же не телефонный коммутатор…

— Без обоймы он не выстрелит. Честное слово, — убеждал девушку Шильке.

— Не верю. Вы же меня на войну взяли, — она обвинительно глянула на начальника, потом вновь обратилась к жителям: — Герр лейтенант утверждает иначе, но, по-моему, у меня в руках тяжелый пулемет, и он сейчас выстрелит. Спрячьтесь, пожалуйста, чтобы не случилось несчастья.

А в дверях появлялось все больше любопытных лиц. К счастью, из захваченной квартиры вышел Хайни и встал, расставив ноги.

— Нахрен отсюда! — заорал он.

И в течение секунды коридор был пуст.

— Ну, парень, откуда это ты узнал такие слова?

— Ой, герр лейтенант. Вы же и сами бывали на гулянках в деревне, оттуда и знаю. Самое главное — подействовало.

Вообще-то, парень был прав. Вот только английское воспитание такие кульбиты не допускало. Шильке был уверен, что Холмс никогда не ругался.

— Что-нибудь еще нашли?

— Да, герр лейтенант. Кухмистер обнаружил еще русский револьвер, блокнот радиотелеграфиста, какие-то бумаги, правда писаные по-ихнему, странными такими буквами. А я нашел вот это, — показал он пакет с фотографиями, — и вот это, — вытащил он из кармана мятую карту с обозначенными красным местами.

— Хайни, ты гений, — Шильке положил руку парню на плечо. — Ефрейтором станешь.

— Так точно, герр лейтенант. Спасибо, герр лейтенант.

Когда они вернулись, Шильке приказал радиостанцию и всю остальную добычу выставить в своем кабинете. Телефонистка тут же пожелала добровольно разоружиться, но лейтенант приказал сохранять отряд в целости, за что обрел дополнительную благодарность со стороны Хайни. Так что все расселись на свободных стульях, усталые и все — за исключением мальчишки — испытывающие скуку. А Шильке, развалившись в кресле, ждал телефонного звонка. Он не барабанил нервно пальцами, не смачивал слюной губ, не закидывал ногу на ногу — просто сидел, словно статуя. А еще точнее: словно Майкрофт перед операцией.

Когда телефон зазвонил, лейтенант переждал два сигнала и спокойно поднял трубку.

— Да?

Лед в голосе секретарши обладал такой силой замораживания, что скованный зимой Бреслау по сравнению с ним казался самым жарким в Сахаре местом.

— Да, конечно. Иду.

Лейтенант положил трубку на место и подошел к Хайни.

— Иди к полковнику Титцу, скажи, что мы захватили радиостанцию, шифры и пригласи его в наш кабинет.

— O mein Gott! Я, и к самому полковнику?

— В подобном виде, надеюсь, ты произведешь нужное впечатление. По дороге он наверняка станет расспрашивать у тебя про операцию, честно расскажешь, как все было. Хорошо?

— Jawohl! — взволнованный мальчишка щелкнул каблуками.

Шильке, такой же спокойный, направился в кабинет Хайгеля. Уже в секретариате к нему отнеслись словно к осужденному на смерть. К лейтенанту относились с явным холодом и отстраненностью. Но сам он не обращал на все это внимания. И сразу же направился на экзекуцию.

— Герр майор…

Хайгель сразу же начал вопить:

— Ну, и что?!

— Прошу прощения, не понял.

— И что вы наделали? Ведь это же компрометация. Вы по-настоящему смешны со всеми своими картинками и чертежиками. В жизни не видел большей чуши!

Присутствующие в кабинете офицеры незаметно отодвигались от Шильке. Пускай осколки бомбы, которая взорвется посреди комнаты, обойдут их подальше.

— Вы — некомпетентны! Вы попросту некомпетентны!!!

— Я все так же не понял…

— Чего вы не поняли? Два пеленгатора, пеший пеленг, специальный взвод и… знаете что?

— Ну?

— Знаете, что мы нашли?

— Нет.

Понятное дело, сейчас Шильке просто издевался.

Коллеги глядели уже с некоторым изумлением. Неужто осужденный не знает, что его ожидает смертный приговор? А ведь он явно на слабоумного не был похож. Явно. Так что же за этим скрывалось? Наиболее умные коллеги даже перестали незаметно отступать в сторону.

— Лейтенант, — было похоже, что Хайгель вдруг успокоился. — Я не привык разговаривать на столь низком уровне.

— Если герр майор говорит о вычислениях, то я обнаружил в них ошибки. Я их исправил, что можно проверить в зале для совещаний.

— Снова ваши рисуночки? Цветные линеечки? Вы — идиот.

Присутствующие в зале окаменели. Лемпп глядел на Шильке со странной смесью презрения и превосходства одновременно. Ну а Хайгель рявкнул еще громче:

— Так вот, этой вашей радиостанции нет!!!

Шильке пожал плечами.

— Совсем даже наоборот. Она имеется.

— Где? Где-нибудь в советском укрытии?..

— Она находится у меня в кабинете, герр майор. Вместе с шифровальными книжками Иванов.

Могло показаться, что тишина — это просто тишина, но у той, что воцарилась теперь в кабинете, имелись какие-то странные оттенки. Изумление и нарастающее любопытство со стороны коллег молчали, все-таки, по-другому, чем презрение Лемппа или бешенство Хайгеля. Так все стояли какое-то время.

— Что вы сказали? — практически прошептал майор.

— Что у меня в кабинете находится советская радиостанция и шифры.

Воздух, похоже, превратился в смолу. Все движения вдруг замедлились, сложно было даже отвести взгляд.

— Ага, — буркнул Хайгель. На его лице невозможно было прочесть какую-либо мысль, какое-либо чувство. — И мы, конечно же, можем поглядеть.

— Да пожалуйста, — Шильке первым бросился открыть дверь.

Секретарши мгновенно почувствовали, что в соответствии с планом экзекуции что-то пошло не так. В них сработал профессиональный инстинкт и сообразительность. Та из них, которая как раз укладывала бумаги на полке, услужливо сошла лейтенанту с дороги.

В его же кабинете, увидав такое количество офицеров, как повар, так и телефонистка вытянулись по стойке смирно. Хайгель, мрачный и молчащий, словно градовая туча, подошел к столу, на котором стояла радиостанция. Из майора как будто бы спустили воздух. Остальные офицеры с любопытством заглядывали ему через плечо. Лемпп не знал, куда спрятать глаза.

— И вы не схватили ни единого агента? — еще схватился майор за последнюю спасательную доску.

— И как, по-вашему, я мог бы их схватить?

В этот момент Хайни распахнул дверь пропустил полковника Титца, так что Шильке тут же воспользовался случаем и повторил громче:

— И вот как я мог хватать агентов? — почти что крикнул он. — Имея в качестве помощи этого вот парнишку, повара и телефонистку?

И, как будто бы только сейчас сориентировавшись, что вошел командир, он вытянулся перед тем во фрунт. Но Титц тут же жестом успокоил все доклады.

— От этого вот парня я приблизительно знаю, что произошло, — сказал он. — Но…

Ему не было суждено закончить. Увидав высокое начальство, телефонистка захлюпала носом.

— Я не могла гнаться за какими-либо агентами, герр полковник, — начала оправдываться она. — Не могла, потому что у меня туфли на каблуках. И я не умею стрелять. Эти трое вот гнались, а я, простите, не гналась. Я не могла.

Титц инстинктивно улыбнулся.

— Ну конечно же, конечно же, фройляйн. Никто от вас этого и не требует.

— А герр лейтенант взял меня на войну, и ему пришлось во время всей операции меня успокаивать.

Полковник сжал губы, чтобы не рассмеяться. Он положил девушке руку на плечо.

— К сожалению, его можно оправдать. Он действовал в состоянии наивысшей необходимости.

— И заберите у меня, пожалуйста, этот автомат, — протянула та шмайссер без обоймы, — а не то я, того не желая, кого-нибудь застрелю.

— Ну конечно же, конечно, фройляйн. — Как бы случайно, Титц прикрыл лицо рукой. — Думаю, что длительный отпуск будет для вас достаточной наградой за те нервы, которые вы потратили в ходе этой бравурно исполненной операции.

— Так точно! Спасибо вам, герр полковник.

Тот сделал еще один шаг. Повар, услышав про отпуск, пожелал выглядеть как можно лучше.

— Ну а я — истинный солдат. Я сражался под Верденом!

— Старая гвардия не ржавеет. Поздравляю вас, гренадер. И где ваша семья?

— В Пруссии, в Гамбурге и в Дрездене, герр полковник.

— Хмм, в Пруссию, естественно, вы уже не доберетесь, в Гамбург ехать страшно, потому что город все время бомбардируют. Я выпишу вам приказ на выезд в Дрезден, туда, по крайней мере, никакие бомбардировщики не достанут.

— Благодарю, герр…

— Это он первым ворвался в дверь, — перебил его Шильке.

Титц лишь изумленно качал головой.

— Невероятно, насколько способен посвятить себя обычный солдат. И насколько он способен быть эффективным, — решил добить кого-то из присутствующих зале полковник, — в особенности же, по сравнению, к примеру, с профессионалами, располагающими пеленгаторами и специальным взводом. Хмм, действительно странно, meine Herren?

Он подошел к столу и положил руку на радиостанции.

— Господи Боже… Шифры, заметки радиооператора, документы, материалы…

— Если бы…

Но на сей раз полковник не дал Шильке закончить.

— Если бы у вас было хоть какое-нибудь подкрепление, сейчас у нас имелся бы живой радист и кто-нибудь еще. — Он коснулся ТТ и нагана. — Вражеское оружие, — буркнул он. — Можете сохранить его себе на память. А теперь… — снизил он голос, — расскажите, пожалуйста, как все было. Только, умоляю, без описания вычислений, я совершенно их не понимаю.

— Я выявил ошибку…

— Прошу вас, без вычислений.

— Так точно! Но по карте я мог выявить лишь район передачи, а не конкретную цель.

— У них имелась своя система дислокации? — спросил Титц.

— Да, герр полковник. Только ведь это всего лишь систем, а не путеводитель по городу. У них не было доступа во все помещения. Там, в поле, я мог только угадывать.

— И что вы сделали?

— Собственно… да ничего. Случай, но к счастью то было на Охлауэр Штадтграбен, с одной стороны ров, а с другой — стена замечательных жилых домов и вилл. Это весьма ограничивало число возможностей. Правда, с голыми руками… — Шильке снизил голос чуть ли не до шепота.

— Я вас понимаю.

— Это заслуга Хайни. Я его попросту спросил, где бы он поместил радиостанцию на вражеской территории. Он и показал.

Полковник глянул на тянущегося по стойке «смирно» парнишку.

— Так оно и было?

Повар с телефонисткой подтвердили, кивая головами.

— Мы забежали в средину дома, — продолжал Шильке. — А там, сплошная галиматья, я только знал, что квартира должна находиться где-то выше по причине антенны. И опять именно Хайни указал мне квартиру, которое я и сам бы выбрал. Там вместо одного имелось три пути для отступления.

Повар с телефонисткой снова кивнули. Сам же Хайни стоял словно железный памятник германскому богу, вот только щеки горели румянцем от гордости.

— Ну, ну… — Титц подошел к парню. — Так же это получается, meine Herren, что вестовой может найти советскую радиостанцию? — Он пропустил повисшие в воздухе слова: «А вы — нет».

Молчание невыносимо затягивалось.

— Ну что же, — полковник глянул на Шильке. — Доставьте все это, куда следует. Через час доложитесь у меня. Всем остальным — спасибо. А ты, — указал он пальцем на Хайгеля, — иди со мной.

Шильке не мог сдержаться и набрал номер Риты. Та прекрасно знала, о чем идет речь. Ей пришлось сидеть, словно на шпильках. После обмена любезностями в пользу возможных подслушивающих телефонисток, девушка спросила дрожащим голосом:

— Так что там у нас по самому главному вопросу?

Шильке не мог не подпустить шпильку:

— Ватерлоо!

— О, господи Иисусе!

Дитер переждал лишь мгновение. Ему не хотелось, чтобы у девушки случился сердечный приступ.

— А с тобой разговаривает герцог Веллингтон.

Рита захлебнулась восторгом, лишь через какое-то время она пришла в себя и начала смеяться.

— Нехорошо относиться так к немецким женщинам, герцог.

— Они в достаточной степени устойчивы.

— А что с тем недоростком?

— Направляется на Святую Елену, миледи.

Лучшего дня он не мог ей предложить. Только день днем, а он надеялся на вечер, который был делу венец.

— Ты гениален!

Шильке и не собирался особо возражать. Он представил Риту в обтягивающей юбке и тоненьком жакете, подчеркивающем женственные формы. Тут же он вытер платком мокрый от пота лоб, потому что в воображении увидел Риту без юбки и без жакета.

— А как там твоя касса на вокзале? — спросила девушка.

— Наконец-то в ней появились билеты.

В трубке раздался ее смех.

— Встретимся?

Именно этого он и ожидал. Только и исключительно этого вопроса. Лейтенант глянул в висящее на стене зеркало. «Гудериан, ты ничтожество по сравнению со мной»! Сладкая победа на женско-мужском фронте.

— Мне бы ужасно этого хотелось, но…

— Но? — прозвучал изумленный вопрос с другой стороны линии.

— Мне очень жаль, только на сегодня я уже договорен с фройляйн Ритой Менцель.

Ее смех был просто прелестен. Боже, как же прекрасно воевать, сидя в башне мчащегося танка, который несется прямиком на последний бункер обороны противника. А он ведь коварно приготовил орудие самого крупного калибра. Приготовил, зарядил, нацелил и сейчас лишь держал палец на спуске.

— И где мы встретимся? — игриво спросила Рита.

Точный выстрел.

— Я люблю тебя, — коротко бросил он и положил трубку.

Он должен был попасть в цель, ведь он был снайпером. Дитер представлял себе те сотни противоречивых чувств и мыслей с другой стороны, которые метали женщиной, все еще стоящей с телефонной трубкой в руке. Ее изумление, ее любопытство, все ее противоречивые, бабские инстинкты. Но у него сложилось впечатление, что в этом бою он был хорошим артиллеристом. Он всегда стрелял неожиданно и, как правило, прямо в цель.

Кабинет Титца был в самом конце коридора. Секретаршу, похоже, предупредили заранее, поскольку, увидав Шильке, она тут же схватилась на ноги.

— Прошу, — открыла она дверь.

Полковник был в превосходном настроении. Наверняка он уже похвалился командованию сегодняшней операцией и в ответ должен был услышать что-то весьма приятное. то, что в серьезной степени излечило его болящую после последних поражений душу.

— Проходи, проходи, — поднялся хозяин кабинета, увидав лейтенанта. — Вера, два кофе и два коньяка.

— Но ведь я практически не пью, герр полковник.

Титц стукнул себя по лбу.

— Где же моя голова? Мы, выпускники Сорбонны, никогда не понимали вас, выпускников Оксфорда. — Он выполнил жест извинения и обратился к секретарше: — Для меня коньяк, а для господина лейтенанта — виски, — скомандовал он. — Ну а кофе, надеюсь, пьют по обеим сторонам пролива?

— Если то что-то, разболтанное с молоком, что пьют англичане, можно назвать кофе — то, конечно же, да.

У Титца был замечательный день. Кто-то в командовании должен был подсластить настроение за сегодняшнее достижение. Быть может, в игру входили какие-то знаки отличия? Ну… что ни говори, а шифровальные книжки каждый день не находят. Акции шефа росли.

— Присаживайтесь, герр капитан.

Шильке на автомате отодвинул стул. И вдруг замер.

— Но ведь я только лейте…

— А я сказал: герр капитан, — перебил его полковник. — Правда, официальное уведомление о повышении чина вы получите только завтра. Бюрократия, бюрократия… А ведь раньше командующий мог наделять чинами своих людей прямо на поле боя. А сегодня: бумаги, бумаги, бумаги…

— Благодарю вас, герр полковник.

Тот не обратил внимания на неуставную форму. Секретарша внесла кофе и напитки, осторожно поставила все на письменном столе.

— Вот посмотрите, Хайгель… Закончил какую-то военную школу в Пруссии, и ему сказали, будто бы это высшее учебное заведение. В моей Сорбонне он был бы гардеробщиком, а в вашем Оксфорде — ну, не знаю — может, сортиры бы чистил?

Шильке не мог сдержать смех. Ведь сегодня и у него был замечательный день.

— Ну, за ваше повышение в чине. — Титц поднял рюмку. — Прозит!

— Прозит!

Они выпили, каждый по небольшому глотку, чтобы подчеркнуть свое превосходство над безмерно лакающими водку хамами. От внимания Шильке не ускользнуло, что полковник в свою чашку кофе насыпал целых четыре ложечки кофе. Кстати, кофе был очень даже хорош, не какой-то там военный эрзац.

— Вот знаете, это все сегодня… — Титц не знал, как оформить мысли в слова. — Очень хорошо, что так случилось. Потому что… В последнее время черные тучи накапливались над вашей головой.

— Тучи? Вы применили множественное число.

— Да. Собственно говоря, это даже смешно, но… И не знаю, что об этом думать. Вы Крупманна из гестапо знаете?

— Да.

— Так вот, заверяю, что он вам не приятель. Дело в том, что он заявил, что несколько дней назад сообщил вам об операции, цель которой заключалась в то, чтобы схватить польского агента с псевдонимом Холмс. А вы, из чистого злорадства, только для того, чтобы ему помешать, дали объявление, чтобы предупредить польскую сетку.

Полковник вынул из ящика письменного стола сложенную вдвое газету.

— Понятное дело, вначале я подумал, что это не мое дело, что просто гестапо не способно держать язык за зубами, а все свои промахи желает повесить на нас. Абвер — слишком высокие пороги на ваши гестаповские ноги, — поднял голос полковник. — Но он так вопит, что во все это чуть ли не вмешалось РСХА.

— Можно мне глянуть? — протянул руку Шильке.

— Конечно, — Титц подал ему газету.

Тот быстро нашел соответствующее объявление. «Профессор Мориарти снова атакует!».

— Замечательно, — буркнул он себе под нос. — Я очень люблю Конан Дойла, но мне кажется, что того давно нет в живых.

— И правильно. Кстати, я тоже люблю этого автора.

— Погодите… — Шильке делал вид, будто размышляет. — Про Холмса я услышал от Крупманна три дня назад. Он и сам должен будет это признать. А в объявлении написана сегодняшняя дата. То есть, срок появления книги в торговле.

— Не понимаю, так или иначе, но это глупости.

— Но ведь след проверить можно. Если я хорошо понимаю, тот, кто желал предупредить агента, имел всего три дня на написание и публикацию книги. Но ведь такое, наверное, невозможно, я в типографских делах не понимаю.

— Конечно, это совершенно невозможно.

— Следователь, если книга сегодня появилась в книжных магазинах, тогда Крупманн — идиот!

Титц злорадно усмехнулся.

— Тут вы совершенно правы.

— Тогда давайте проверим. Могу я воспользоваться вашим коммутатором?

— Да.

Шильке нажал на соответствующую клавишу и подошел к микрофону.

— Хайни, к шефу и немедленно!

— Есть! — раздалось из динамика.

— Нет, нет. Вы слишком сильно приняли это к сердцу, — успокаивал новоиспеченного капитана Титц.

— Давайте пусть все будет sicher, герр полковник. Нельзя позволить, чтобы гестапо вытирало о нас ноги.

Честно говоря, он беспокоился, справилось ли НКВД со столь скоростной печатью книги, хотя и знал, что на посаженных на Лубянке советских писателей рассчитывать можно.

Когда Хайни, все еще в боевом облачении, отрапортовал на пороге, Шильке дал ему несколько марок.

— Беги в книжный магазин и купи книжку «Профессор Мориарти снова атакует», если там такая будет. Запомнишь? Сдачу можешь оставить себе.

— Так точно! — ответил парень и ринулся с места бегом.

Титц только улыбался.

— Эх, молодость, молодость. В его возрасте я и сам был кандидатом на завоевание всего света.

— При оказии, просьба, герр полковник. Парень и вправду отличился сегодня, и я обещал ему повышение до ефрейтора.

— Да что вы говорите, я сделаю его сразу же обер-ефрейтором. Мне прекрасно понятна юношеская психика. Пускай оставит себе камуфляж и другие цацки, а то еще расплачется, когда станем забирать. Но оружие пускай сдаст.

— Вот именно. Пускай, лучше, никто не погибнет.

— Вместо этого пускай на складе ему выдадут штык и сигнальную ракетницу. Вид будет такой же грозный.

— Благодарю вас. Это и вправду наилучшее решение.

— Если могу посоветовать. Сделайте его своим ординарцем. Тогда его не возьмут в Фольксштурм.

Шильке хотел было что-то сказать, но ему помешал энергичный стук в дверь. Хайни, должно быть, побил рекорд Гитлерюгенда по бегу в снаряжении. Он прибежал весь в поту, можно было подумать, что снаружи царит чуть ли не летняя жара. Даже Титц поглядел с удивлением.

— Ну что, ты достал этот курьез? — спросил он у парнишки.

— Не понял, — вырвалось у того неуставное замечание.

— Книжку купил?

— Так точно!

Толстое, солидное издание в мягкой обложке легло на письменный стол. На НКВД можно было положиться. Полковник взял его в руки. Ширящаяся на его лице усмешка свидетельствовала о том, что сегодня он получил второй неожиданный подарок. Замечательная штука, которая позволит ему скомпрометировать соперников из гестапо в глазах начальства из РСХА. Пока же что он изучал рекламные надписи.

— Профессор Мориарти стал союзником Советов? Забавно. Но на защиту очутившегося под угрозой Бреслау становится Шерлок Холмс со своим братом Майкрофтом! Боже, и кто выдумал подобную чушь? Они оба убивают гения преступлений под Олбинским Порталом. — Полковник глянул на редакционную сноску. — Ага, все ясно. Наш любимый доктор Геббельс.

— Так публикацию заказало Министерство Пропаганды? — спросил Шильке.

— А кто еще может позволить подобную ерунду? Интересно, что получают для чтения коллеги из Рурского Бассейна? Валькирии против американских «шерманов»?

— Есть у бриттов вряд ли год, Молот Тора их снесет! — рискнул зарифмовать Шильке.

Титц весело рассмеялся.

— Вам следует стать поэтом, капитан. «Не поможет вам орудий эмпирия, нам на помощь прибудет валькирия!».

Теперь уже расхохотался Шильке.

— Прошу прощения, герр полковник. Нам нужно основать пропагандистский поэтический кружок абвера.

Оба захихикали.

— Ну да, покажем парням Геббельса, что такое настоящая пропаганда. — Тут полковник пришел в себя и глянул в сторону. — Хайни, ты ничего не слышал.

— Так точно!

— Образцовый германский подход! — Титц вынул из кармана банкнот. — А побеги-ка, парень, еще раз в книжный магазин и купи-ка один экземпляр и для меня.

— Докладываю, что не знаю, будет ли там еще, герр полковник.

— Что?

— Ну, когда я там сказал, что прибыл по тайному заданию абвера, и что нам нужен один экземпляр, так продавец заинтересовался и стал читать вслух заголовок, что Шерлок Холмс спасает Бреслау… Так тут же выстроилась очередь. Так что за это время могли все выкупить.

Титц поглядел на Шильке. Пару секунд они переглядывались в молчании, а потом одновременно расхохотались.

— Так мы еще состояние заработаем на нашей поэзии. Только я бы избегал слов типа «эмпирия», которое может быть непонятным почитателям Геббельса.

— Конечно же вы правы, герр капитан. Нужны такие слова, которые были бы им понятны: «С англичан тут толку мало, как валькирия насрала!».

— Превосходно!

— Хайни, ты все так же ничего не слышишь. Сходи в другой книжный магазин. И не обязательно бегом.

— Есть!

После того, как парень вышел, полковник выдвинул ящик письменного стола и вынул один листок. Судя по выражению на лице, у него сегодня и вправду был замечательный день.

— Последнее дело. В распоряжение фронтового линейного подразделения Хайгель постановил выслать одного нашего офицера. Этим офицером должны были стать вы. — Золотым пером авторучки «Уотерман» Титц вычеркнул фамилию Шильке. — Но ведь кого-то послать нужно. Хмм… Кто у нас показал себя, чтобы удостоить его почетной службой на фронте?

У него был очень красивый почерк. Буквы, складывающиеся в надпись «капитан Альбрехт Лемпп» были образцом каллиграфии.

Холмс производил ошеломляющее впечатление. Как только он появился в двери кафе, Шильке сразу же понял — это он. Хуже было другое, взгляды подняли люди, сидящие за другими столиками. Холмс не шел, он шествовал. Только во всем этом не было ничего неестественного, искусственного или деланного. Просто-напросто, светлейший господин решил проявить милость собравшейся в зале грязи земной и оказать ей часть собственным присутствием. Высокий, худощавый, он одновременно улыбался нескольким женщинам, а те отвечали ему своими улыбками. И разве так должен был выглядеть разведчик? Ведь он обращал на себя всеобщее внимание. Нет, он был попросту восхитителен! На него пялились все. Холмс подошел к официантке и сообщил ей, что хотел бы выпить кофе с приятелем, но просит не подавать того, что имеется в заведении. Очень милым образом он попросил заварить содержимое переданного той небольшого мешочка. Только после этого подошел к столику. Шильке, непонятно почему, уже долгое время стоял чуть ли не по стойке «смирно».

— Дитер, друг мой, — обнял он капитана за плечи. — Как же я рад, что наконец-то могу тебя увидеть.

— Ну, мы же виделись в парке.

Холмс совершенно симпатично улыбнулся.

— Ты видел доктора Ватсона.

— Но ведь он выглядел точно так же, как и ты. Говорил, как и ты.

— Ночью, в парке, в состоянии возбуждения? Ты и вправду знаешь, что видел? Знаешь, о чем говоришь?

Шильке только потряс головой. Сидящий напротив человек и вправду производил ошеломляющее впечатление.

— И Крупманн схватил бы Ватсона, а не тебя?

— Ну да. И я наверняка бы умер от печали, поскольку то мой истинный друг. Впрочем, к тому же он и самый настоящий доктор.

— Медицины?

— Нет. Архитектуры.

Мужчины рассмеялись. Коллег по профессии в шайке становилось больше. Но несколько присутствующих в зале все так же наблюдало за их беседой.

— Прости мне мое замечание, — Шильке прикусил губу. — Но твое поведение, внешний вид, даже не знаю, как это выразить, не совсем соответствуют представлениям о разведчиках. Все на нас глядят. Ты не боишься?

— Ты сам ответил на свой же вопрос. А как еще я должен выглядеть? Зайти сюда в плаще, в шляпе и темных очках? Обменяться с тобой шепотом парой слов, заслоняя лицо газетой, и через секунду испариться через задний ход?

— Ну ладно… Я ляпнул глупость.

— Нет, Дитер. О тебе можно сказать разное, но со всей уверенностью не то, что бы глуп. Ты вправду походишь на Майкрофта, существо даже более умное, чем я, но лишенное энергии.

— Ну а ты, как истинный Шерлок, влил ее в меня, Мачек. Если только наш переход на «ты» по доверенности все так же действует.

— О, — удивился Холмс. — Ты даже правильно выговариваешь мое имя.

— Я немножко говорю по-польски.

— Это «немножко» в недалеком будущем тебе пригодится.

И вновь они улыбнулись друг другу.

— Мой план принимаешь? — спросил Шильке. — Ибо, как я понимаю, его основ объяснять я не должен.

— Абсолютно не должен. Помимо того, я желаю его расширить, но вначале я должен сказать кое-что о тебе.

— Обо мне?

— И ни о ком иначе.

Им подали кофе в маленьких чашечках. Уже сам аромат свидетельствовал, что если кофе у Титца можно было назвать совершенным, то для этого имелось всего одно определение. Настоящий.

— Может подать что-нибудь еще? — допытывалась официантка. — Коньяк?

Холмс улыбнулся ей так, что девушка тут же ответила ему улыбкой.

— Да нет, фройляйн, благодарим.

— Тогда, может, немного минеральной воды?

— О, замечательная идея.

Когда официантка отошла, Шильке склонился над столиком.

— Так что бы ты хотел обо мне сказать?

— Только лишь то, что ты отличаешься от всех остальных окружающих людей. И ты совершенно напрасно это скрываешь.

— Хмм, странно. И почему ты так считаешь?

— Потому что на любой заданный тебе вопрос ты ответишь не так, как любой из посетителей этого кафе.

Шильке удивленно поднял брови. Он никак не мог справиться с появившимися у него в голове мыслями.

— Задай такой вопрос.

Холмс пожал плечами.

— Да это может быть что угодно. Ну, к примеру: сколько дней Господь трудился над сотворением мира?

— Но это ведь очевидно. Шесть.

— Но почему тогда любой кретин крикнет, что семь? Почему только ты знаешь ответ, который ведь везде написан?

Шильке позволил захватить себя врасплох.

— Но почему?

— Потому что только ты умеешь слушать. Слушать, наблюдать, делать выводы. Ты гений, дорогой мой Майкрофт. Причем, твердо ступающим по земле на обеих ногах. — Холмс извлек из кармана хорошенько послуживший портсигар и старомодную зажигалку. Какое-то время он игрался ними, а потом произнес: — Только все это придется изменить.

— Что изменить? — Беседа все сильнее увлекала Шильке. — Мне уже не надо твердо ступать по земле?

Холмс закурил сигарету. Даже это он сумел сделать таким образом, что обратил на себя взгляды нескольких сидящих рядом посетителей.

— Да, — ответил он. — Вместо того, чтобы ходить по земле, ты должен высоко летать над ней. Но, прежде всего, ты обязан отличаться от других людей.

— Мне следует играть, как и ты?

Его собеседник отрицательно покачал головой.

— Я ничего не играю. Просто я — иной. И я научу тебя этому же.

— Извини, но я не понял.

— Пока что тебе понимать и не надо. Давай вернемся к той идее, которая меня очень заинтересовала.

— Но я ведь ее тебе даже и не разъяснил.

— Не надо. Позволишь, если я дам тебе ее краткое изложение?

Шильке кивнул. Он и вправду был ошеломлен выводами Холмса.

— Твой замысел гениален. Зачем терять жизнь, зачем нужно попадать в плен и годами бродяжничать в голоде и сибирских морозах? Гораздо лучше застраховать свою жизнь. Договориться с вражеским агентом и обеспечить ему полнейшую защиту на самые худшие дни — на время боев за Фестунг Бреслау. Взамен ты желаешь защиты уже после прохода армии, ты желаешь избежать допросов, придирок и долгой неволи. И вот что я тебе сразу скажу. Я полностью принимаю этот план. Хотя в нем имеется один серьезный минус.

— Какой?

— А вот перебивать не надо.

— Уже молчу.

— Видишь ли, я ведь был в ГУЛАГе. Я видел людей, которые неделями подыхали в собственных экскрементах, видел такие вещи, о которых Данте и не снилось — его преисподняя милая и приятная по сравнению с созданной человеком. Вырвался я оттуда чудом, меня взяли в разведку, потому что в совершенстве владею несколькими языками, и так здесь очутился. Но я не желаю жить в коммунистическом раю по той простой причине, что я его видел. Потому-то в твою идею я хочу внести одно изменение.

— Какое?

— После войны, когда все успокоится, мы испаряемся отсюда вдвоем.

Шильке пошевелился на стуле. Он чувствовал, что в нем постепенно нарастает доверие к сидящему напротив человеку. Одним кратким выводом тот подтвердил, что у него имеется причина не обмануть партнера, когда сам будет сверху, и не выставить его после всего на легкий выстрел, завоевывая тем самым благосклонность начальства.

— Эта твоя концепция мне очень даже нравится, — сказал он.

— Погоди. Ты хочешь, чтобы я стал твоим страховым полисом. Я согласен. Но я желаю, чтобы ты стал гарантом моей пенсии.

— Это в каком же смысле? — допытывался Шильке.

— А в таком, что даже если мы и убежим далеко-далеко, то у меня нет ни малейшего желания стать докером в американском перегрузочном порту. Лично я предпочитаю какой-нибудь экзотический остров, шезлонг и фруктовый коктейль в покрытом инеем бокале.

— Звучит весьма любопытно.

— Нет, просто таким вот сложным способом я хочу сообщить тебе простую вещь. Сейчас, во времена суматохи и разрушения существующего порядка, мы должны собрать соответствующие средства, — продолжал Холмс.

Шильке сглотнул слюну, а Холмс невинно усмехнулся.

— Думаю, мы придумаем — как. С зарплаты, скорее всего, не отложим.

Прозвучало это настолько неожиданно, что Шильке поначалу не мог поверить в то, что услышал. Потом поверил, но не мог понять. Затем понял, но вновь не мог поверить.

— Неужели это означает, что два офицера враждебных одна другой служб, немец и поляк, должны будут грабить на большой дороге, взяв пистолеты в руки?

— Дитер, я тебя умоляю, я уже вижу, как ты грабишь. Зная твою германскую натуру, вначале ты вышлешь жертве приказ появиться на месте грабежа с денежной суммой, зависящей от размера доходов. Затем ты представишь в уголовную полицию план нападения с просьбой его одобрить. После этого ты отправишься к инструктору, чтобы тот научил тебя стрелять, а еще профессионального актера, чтобы тот научил тебя строить страшные мины… ну и так далее…

— Но…

— Прости, приятель. Ты ужасный пацифист.

— Так же, как и ты, — отрезал Шильке.

— Действительно, — согласился Холмс. — И ты, и я — люди, которым во времена смертельно опасного кавардака ради того, чтобы выжить, пришлось надеть на себя мундир. Это называется мимикрией, способностью к приспособлению, которую личностью с нашим интеллектом выработали в себе в ходе тысячелетних войн.

Шильке вступил в игру. Ход мыслей Холмса ему явно понравился.

— Да, да, я тоже читал рассказ Франца Кафки про мозг, который ради эксперимента в лаборатории прикрыли военным шлемом. И мозг испарился.

Неожиданно Холмс глянул на собеседника с любопытством.

— Наши мозги не испарились.

— Это точно, что-то с тем экспериментом было не так. Но, ты ведь прав. Люди с таким, как у нас, интеллектом, как правило, на войне не гибнут. Разве что случайно.

— Вот именно. — Майор Длужевский откинулся на спинку стула. — Так ты принимаешь мой план? — уже без уверток спросил он. — А точнее, корректировку твоего плана?

Перед глазами Шильке внезапно встала вся его предыдущая жизнь. Порядочная, пристойная, если не считать парочки женщин, в котором все было уложено, добропорядочно, морально… если не считать парочки женщин, честная жизнь. Погоди, «честное». А то что он позволил действовать системе подавления? Ну ладно, а что он мог сделать? Позволить себя убить? Нет, Холмс был прав. Это искусство мимикрии. Сам ведь он никому ничего плохого не сделал. Перекладывал свои бумажки на столе, и продолжал бы делать это и дальше, если бы не факт, что это сделалось невозможным. Теперь же нужно было все перевернуть вверх ногами, причем — в течение секунды, но он сам выбрал этот путь.

Интеллигентность, кроме всего прочего, это еще и последовательность в действиях.

— Да, принимаю, — решительно произнес он.

— То есть, мы договорились, — сидящий напротив человек не желал умножать сложностей.

— А как ты собираешься добыть деньги? — напрямую спросил Шильке.

— Идей у меня много, но начнем с простейших. Но это не тема для сегодняшней беседы. В большей степени меня беспокоит то, как сохранить крупное имущество в ходе исторических катаклизмов и того урагана, который обязательно прокатится через этот город.

— И что же ты придумал? — бросил Дитер.

— Это должно быть нечто чудовищно дорогое, но в то же время — небольшое, что легко спрятать.

— Золото?

— Я уже вижу, как после войны ты убегаешь с несколькими центнерами золота на спине сквозь все советские посты. Вот прямо так и вижу, как они тебя — вот просто так — пропускают с улыбками на лицах и желают доброго пути.

— Ну, факт. Алмазы?

— Тепло. Только, скорее, бриллианты. Но все равно, остается вопрос их сохранения во время наибольшего хаоса.

— И где мы их спрячем? — На мгновение Шильке почувствовал себя актером из гангстерского фильма.

— Сам придумаешь. В конце концов, город ты знаешь лучше меня. — Холмс таинственно улыбнулся, и до Шильке дошло, что позволил себя подловить. Первая беседа по вопросам жизни и смерти, а он затрагивает проблему, как запрятать добычу. Боже, что за ошибка! Поляк подставил его, как хотел! Первая более-менее серьезная беседа, а он дискутирует о том, как спрятать бриллианты в чужом сортире. Черт! Что за отсутствие профессионализма. Он буквально укусил себя за язык. Но, все же… Хладнокровно анализируя прибыли и убытки, можно высмотреть еще и выгоды. Польский офицер был теперь уверен в том, что глупый Шильке и вправду говорит то, что думает, а все вокруг — это всего лишь туман, напущенный двумя соперничающими разведками. Сидящий напротив понял, что перед ним находится человек, а не абвер. И он сам дал понять, что перед ним, Шильке, тоже сидит человек по фамилии Длужевский, а польская военная разведка. Именно это мимолетное мгновение вызвало, что только лишь сейчас они обменялись визитными карточками.

— Понял, — буркнул немец. — Что делаем в течение ближайших дней?

— Я свяжусь с тобой. А ты тем временем придумай, как мне стать неприкасаемым в ходе боев за город. Мне и еще двоим человекам.

— Это хорошо складывается. У меня тоже имеется двое, которых нужно сохранить.

— Тогда, выходит, поровну.

Холмс подал знак официантке и заплатил, оставляя приличные чаевые.

Та провела их до самой раздевалки. Здесь уже громко разговаривать они не могли. Гардеробщик тоже получил достаточно, чтобы броситься открывать входную дверь.

Шильке втянул в легкие морозный ночной воздух. Несмотря на позднее время, он чувствовал себя освеженным, к тому же был доволен результатами беседы.

— Боже, ну что за город, — шепнул он, глядя на блестящие в свете Луны богато вырезанные крыши жилых домов. Снег покрывал дома, громадные сосульки свисали с карнизов дымовых труб. При каждом выдохе изо рта вырывались клубы пара. — Разве может существовать в мире город красивее? — задал он риторический вопрос.

— Это у тебя галлюцинации, — трезво прокомментировал Холмс.

— Не понял? Я?

— Ладно. Чего ты видишь?

— Суперсовременную городскую агломерацию, организованную таким образом, что…

— Что? — вошел ему в слово Холмс.

Шильке на мгновение замялся.

— А ты что видишь?

— Пустыню. Лунный пейзаж.

— Что?

Длужевский вынул свой покрытый патиной портсигар. В пламени старомодной зажигалки можно было заметить его печальную улыбку. Через несколько секунд поляк подошел поближе.

— Дитер, здесь камня на камне не останется, — Холмс поглядел Шильке прямо в глаза. — Ты же знаешь об этом, правда?

— Не понял?

— Здесь камня на камне не останется.

Перед войной универсальный магазин на перекрестке Охлауэрштрассе и Шюхбрюке, спроектированный самим Мендельсоном[26], походил на футуристическое строение, по ночам освещенное лучше, чем небоскребы на Манхеттене. Из всех окон бил свет, могло показаться, что владелец за электрический ток платит какие-то сумасшедшие суммы. В реальности же архитектор достиг этого эффекта намного дешевле. Ночью все окна затягивались занавесями из тоненькой белой бумаги, а под ними зажигали слабые лампочки. Эффект был поразительный. Сияющий дом сразу же напоминал об американском размахе и расточительности. В средине же он отражал германский прагматизм и стремление к экономии. Но сейчас суперсовременная глыба была темная, как и все вокруг.

— Надеюсь, хоть он выживет все передряги в целости, — сказал Шильке. — Ведь он же необыкновенный.

— А может он всего лишь сменит шкуру, как змея или… — она не смогла сразу же найти сравнение.

— Или поменяет окраску, как хамелеон.

Дитер усмехнулся.

— Хамелеон…

Они пошли вдоль по Шульбрюке. К счастью, Луна освещала тонкий слой облаков, так что можно было идти, не опасаясь того, что разобьешь себе голову о столб ближайшего фонаря. Атмосфера темного города становилась все более таинственной, способствующей флирту и соблазнению. Но Шильке все равно сожалел, что на дворе не лето. Сейчас прикосновение холодной, словно лед, ладони к коже могло привезти разве что к содроганию и уничтожить нарождающееся настроение.

— И какой он? — спросила Рита.

— О… Никаким образом его невозможно характеризовать в одном предложении.

— Попытайся в нескольких.

— Это тоже сложно, — неожиданно рассмеялся Шильке. — Он необыкновенно наблюдателен. Создается впечатление, что от его внимания не ускользает ни единая мелочь, ни один нюанс, никакой шепот человека, находящегося на расстоянии в несколько метров. Он чрезвычайно точен, что граничит чуть ли не с какой-нибудь манией или навязчивой идеей.

— Как настоящий Шерлок Холмс? Я имею в виду, литературный?

— Да. Он обладает даром чтения в людях. В их истинных намерениях, ну совершенно так, будто бы он знал их мысли. И этот его чертов интеллект, отрегулированный словно швейцарский хронометр.

— А недостатки?

— Хмм, — задумался Шильке.

— Какие у него недостатки? Какие его слабые точки? — повторила Рита вопрос.

— Не знаю.

— Эге-гей. А ну-ка, блесни своей наблюдательностью, зазнайка.

Шильке инстинктивно почесал подбородок.

— Похоже, здесь мне придется выйти далеко за границы своей компетенции.

— Только не отмазывайся, зазнайка. Вот сейчас ты покажи, как замечательно работает твой разум.

Девушка бросила ему вызов. Не поднять перчатку Шильке не мог.

— Мне кажется, он теряется в хаосе, в случайности действий других людей.

— Скажи что-нибудь больше. Он наркоман, как герой Конан Дойла?

Шильке задумался и ляпнул наугад.

— Нет, — буркнул. — Он алкоголик.

Рита тихонько присвистнула.

— Это факт или только подозрение?

— Ты же знаешь, я тоже не пью. Как и он. Потому что это рационально. Но я не пью, потому что не желаю себя одурманивать, а вот его демонстративный отказ от алкоголя, похоже, должен что-то срывать. Какое-то мрачное «нечто» из прошлого. Но это всего лишь мои предположения и мой инстинкт.

И вот тут Рита его удивила.

— А может быть то, что вы одинаковые? Я не стану напоминать твоих подвигов во время учебы в Англии, результаты которых и обратили тебя на путь добродетели, — нагло усмехнулась девушка.

— А тебе откуда известно?

И вновь она застала его врасплох. На этот раз — абсолютно.

— Знаешь, работая в мире тайных служб, разведок, полиции и им подобных, ты должен быть готов к тому, что каждый собирает всяческие сведения о каждом.

Шильке кивнул. И она о нем — тоже? Собственно говоря, только что она об этом сказала. Но ее акции на его персональной бирже чувств, о чудо, неожиданно подскочили на несколько пунктов вверх. Сам он все сильнее и сильнее входил во вкус игры.

— Ну ладно. Тем не менее, пара глупых выходок — это еще не алкоголизм, — заявил Шильке.

— Быть может, ты просто вовремя остановился, зазнайка, — деликатно подколола его Рита. Но, увидав, что тема, возможно, затронута ею напрасно, она ее сменила. — А он о тебе что-нибудь говорил?

— Все время. Он советовал все время подчеркивать собственное отличие, а не скрывать его.

Похоже, девушка даже поняла, что Холмс имел в виду.

— И?

— Ну, я немного подумал об этом и пригляделся к Хайни. Какие изменения произошли в его жизни. Вот представь, что обычный шлем и камуфляжная куртка сделали так, что люди тут же начали относиться к нему по-другому. — Дитер ненадолго задумался.

— Ну, это невозможно, — снова подколола Рита Шильке. — Ты что, не знал об этом раньше?

— Видишь ли: знать и понять — это две разные вещи. В любом случае, я заказал новый мундир у самого лучшего в Бреслау портного. Ага, еще автомат Томпсона с западного фронта. И буду выглядеть, словно гангстер. Понимаешь?

— Ну да, гангстер в мундире от наилучшего портного.

— А еще я прикупил летную куртку на меху.

Рита рассмеялась, наконец-то поняв, что это шутка. Но через несколько секунд до нее дошло, что не до конца, потому что что-то за всем этим кроется.

— А ты не боишься, что тебя из твоего абвера пошлют к психиатру.

Шильке не хотелось объяснять ей, что наговорил ему Холмс о фасаде, который и только лишь который видят другие люди. На потом он оставил и планы, связанные с крипо и заинтересованность поляка его следствием по вопросу убийств. Парочка наконец-то добралась до Одера рядом с бастионом периода наполеоновских войн. Какое романтичное место! Тени деревьев на набережной, полнейшая пустота, тишина. Как бы случайно, Дитер обнял Риту и притянул к себе.

— Будет лучше, чтобы ты не споткнулась.

Девушка прекрасно понимала его план, потому что ответила тут же:

— Нет, Дитер, в своей жизни я наткнулась на тебя не случайно.

Она была неплохим офицером на фронте боев, ведомых между мужчинами и женщинами. Ветераном с полей сражений, а не каким-то там писарчуком из штаба. Из чувства коварства, с самого начала их разговора она ни словом не упомянула о том, что предыдущую беседу, по телефону, Дитер закончил словами «я люблю тебя». Враг своих намерений не выдавал. Ну что же, оставалось одно — как говорили русские — «разведка боем». Дитер притянул Риту к себе и крепко обнял. Она поддавалась, но сонно, только лишь в смысле «не ставила действенного сопротивления». Дитер нежно поцеловал девушку в лоб. Спокойно, потихоньку, это не атака улан. Теперь он поцеловал Риту в нос. Ситуация критичная, если продвигаться ниже, станет мешать козырек фуражки. Необходимо повернуть голову под острым углом и следить за тем, чтобы фуражка не упала, потому что все превратится в смех. Проектанты мундиров совершенно не предусматривали подобного рода сражений один на один. Дитер поцеловал Риту в губы. А через мгновение — еще крепче. И она поцеловала его в ответ. И еще раз. Теперь девушка осторожно обняла его. Шильке коснулся языком ее губы изнутри, встретил язык. Черт! Вот теперь можно было бы с марша приступать к атаке, вот только устав никак не предусматривал такого рода операций в зимнее время. Если бы он сейчас сунул ей под пальто свою холодную как лед руку, Рита, просто-напросто, запищала бы. Девушка сама избавила его от хлопот. Она еще раз крепко поцеловала Дитера и немного отстранилась.

— Ой, какой же ты миленький, — шепнула она.

— А ты… ты знаешь, что со мной делаешь?

Но Рита не позволила сделать какое-либо предложение.

— Знаешь, я тут кое-что вспомнила.

Черт! Выходит, сегодня ничего не получится. Что поделать, но Шильке знал, что территория подготовлена, и вражеская твердыня готова к штурму.

— Что такое, моя красавица Рита?

— Из Берлина приезжает какая-то шишка. И она на все сто заинтересуется твоим следствием, поскольку повсюду вынюхивает. Я знаю, что к вам тоже заглянет, поскольку проверяет все службы под углом вывоза произведений искусства.

— У вас тоже будет?

— Ну да, и в крипо, и в гестапо. Не обойдет и тебя. Приготовься.

— Герр лейте… — Секретарша шефа находилась в состоянии наивысшего возбуждения. — Герр капитан. Трагедия!

Шильке спокойно поглядел на женщину. Похоже, должно было случиться что-то по-настоящему серьезное, раз та сама прибежала к нему в кабинет, а не — как обычно — воспользоваться селектором.

— Что, какая-то шишка из Берлина приехала?

Шильке выстрелил вслепую на основе предупреждений Риты и попал. У секретарши отобрало дар речи.

— Боже? — еле выдавила она из себя. — Откуда вы знаете?

Тот разложил руки.

— Дедукция, — с трудом сдержался он, чтобы не прибавить «миссис Хадсон». — Дедукция.

Далее ему объясняться не хотелось, ведь секретарша никаким Ватсоном не была.

— Герр полковник вызывает вас в срочном порядке.

Боже, какой поворот событий. Мало хватало, чтобы еще телеграмму прислал. Это знак того, что наверху сейчас царит паника. А вот это обещало только хорошее. Шильке медленно поднялся с места, поправил мундир. Вместе они вышли в коридор.

— Мы как, теряем обувь на бегу или идем нормальным шагом? — спросил капитан.

— Ох, герр лейте… капитану вечно бы шуточки. А тут по-настоящему делается страшно.

— Хмм, не с сегодняшнего же дня, — буркнул тот себе под нос, имея в виду нечто другое.

Но вот настроение в секретариате не походило ни на ужас, ни на панику. Наилучшим определением было бы: истерия. Сам Титц ожидал Шильке в открытых дверях кабинета. Небывало!

— Проходите, герр капитан, — формального обмена любезностями он не ждал. — Прошу.

Как только он закрыл дверь, сразу же начал говорить. Он настолько нервничал, что не мог скрыть дрожи рук.

— Кто-то явно желает затопить наш старый броненосец. Причем, без какого-либо прощения.

— Кто именно?

— Из Берлина приехал некий директор. Вроде как бы и гражданский, но это человек самого Мартина Бормана.

— Директор чего?

Титц подошел к столу и поднял листок.

— Мне название этого учреждения ничего не говорит. Но люди, которые знают Бормана, называют этого человека «директором по мокрой работе».

— О-о, тогда и вправду что-то должно происходить. И как его зовут?

— Колья Кирьхофф[27].

— Звучит как «Коля Кирьхов». Это русский?

— Не советую так шутить, — отреагировал Титц.

Шильке кивнул и вовремя сдержался, потому что уже хотел сказать: «А может Миша Борман тоже русский?». Похоже, его неправильно бы поняли.

— Он приехал к нам прояснить по делу тех убийств, связанных с сохранением произведений искусств. Вы хоть что-нибудь там сделали?

— Прочитал бумаги. Все это чушь.

— Каждый знает, что чушь. Но раз делом заинтересовался сам Борман, то полетят наши головы.

Все время одна и та же ситуация. Мир идет к концу, Рейх съеживается до все более и более мелких фрагментов, мы видим крах германской цивилизации, а они все время о своем. Борьба за кресла и привилегии в царстве теней. Ведь чего этот тип боится? Как полковника абвера его никогда не отошлют на передовую, не сунут винтовку в руки и не отправят в окоп. И ведь ничего он такого не сделал, чтобы опасаться расстрела. Не лучше ли дождаться конца войны в семейной вилле, а пришедшим потом арестовывать его союзникам предъявить бумагу, что его отправили в отставку, «поскольку противостоял»? Нет. Старый броненосец тонет, но гораздо более важно место на заливаемом водой капитанском мостике, а не место в спасательной шлюпке. Шильке никак не мог этого понять.

— Не обязательно. И чего этот директор хочет?

— Он желает с нами встретиться. Собственно говоря, он вызвал нас, причем срочно, в гостиницу «Монополь», — ответил полковник.

Ага, значит, даже «в срочном порядке». Стало ясно, откуда у секретарши взялся этот оборот.

— Когда?

— Сегодня. Сейчас.

Шильке кивнул.

— Могу ли я воспользоваться вашим селектором, герр полковник?

— Да, конечно, — прозвучал короткий ответ.

Шильке соединился с караульной.

— Хайни там есть? — спросил он, услышав незнакомый мальчишеский голос.

— Так точно.

— Давай его сюда.

Его личный ординарец, похоже, уже готовился покинуть ряды вестовых, потому что его должны были искать добрую минуту.

— Так точно! — рявкнуло в динамике вопреки уставу. — Докладываю…

— Хватит, хватит. Слушай, Хайни. Для тебя имеется новая секретная миссия.

Восхищенный вздох должно было вызвать у остальных мальчишек тотальную зависть.

— Так точно?

— Возьми машину и немедленно езжай под гостиницу «Монополь».

— Но, герр капитан… Даже не знаю, удастся ли мне получить какую-нибудь.

— Бери какой-нибудь из служебных автомобилей герра полковника. И пускай выдают без долгих разговоров, сейчас у них будет письменный приказ. Это секретная миссия!

— Есть!!!

Титц с признанием покачал головой. Он тоже видел перед собой парнишку, который чуть ли не лопался от гордости, тем более, перед лицами слушающих его коллег.

— Езжай под «Монополь» и найди машину или машины директора Кольи Кирьхоффа. Скорее всего, это русский агент.

Полковник только тяжело вздохнул и всплеснул руками. Но он прекрасно понимал, что подобный способ мотивации парня должен был сработать.

— Убить его? — спросил Хайни совершенно серьезным тоном, а Титц — хотя и был весь на нервах — едва не расхохотался. Он тоже представил мины приятелей парня, еще недавно бывшего посыльным.

— Пока что — нет. Повторяю: пока еще нет. Подружись с его водителями и вытяни от них все. Как они ехали, что случилось в дороге, узнай про их жизни, запиши регистрационные номера машин. Узнай, что говорил этот русский агент во время поездки. Нас интересует все. Любая мелочь. Все напишешь на листочке, который незаметно передашь мне, когда я туда приеду. Все понял?

— Так точно, герр капитан!

— Выполняй.

— Есть!

Титц снова тяжело вздохнул.

— У вас просто дар мотивировать людей. Этот парнишка за вами пойдет в огонь и в воду.

— Стараюсь, герр полковник. — На сей раз Шильке поднял телефонную трубку и набрал номер. — Крипо? Соедините с Ритой Менцель, архив. Срочно!

Ожидая соединения, он поднял со столешницы письмо от директора из Берлина, глянул на подпись.

— Колья Кирьхофф, — буркнул он под нос. — Ведь наверняка же русский.

Титц прикрыл лицо. Но он тоже — вроде как — успокоился.

Гостиница «Монополь», пускай и построенная под конец девятнадцатого века, все еще был одним из наиболее элегантных зданий города. Его возвели на месте старинного кладбища и монастыря, впоследствии перестроенного в тюрьму. В тридцать седьмом году над главным входом пристроили портик, специально для того, чтобы оттуда мог выступать Адольф Гитлер. Замечательное соединение, фокусирующееся в этом месте: трупы, монахи, преступники и, наконец, фюрер. Все в одном. Кстати, а вот интересно, что вождь сделал с евреями, которые за шестьсот тысяч выкупили эту территорию, чтобы возвести на нем именно гостиницу и универсальный магазин. Наверняка, так же, как и ближайший замечательный универсальный магазин Вертхайма его перехватила компания «Аваг», а предыдущих владельцев отослали в лагерь. Но, возможно, они успели сбежать? Не важно. Но Шильке задумался вот над чем: а вот интересно, было хоть что-нибудь в центре Бреслау построено на земле, которая ранее не была бы кладбищем. Забавно, поскольку у поляков, которые заберут этот город себе, появится гораздо большая проблема. Результат боев за Фестунг Бреслау, возможность которых легко предвидеть, может быть таким, что после войны лопату вообще нельзя будет где-либо воткнуть, чтобы не повстречать чью-либо могилу. Весь город выстроен на кладбище. Подобного не выдумал бы никто из американских творцов романов ужасов.

Припарковали они на небольшой площади за Оперой. Хайми справился на все сто. Не успели они выйти из машины, как парень подскочил с двумя заполненными меленькими буковками листками. Даже озабоченный Титц поднял глаза в изумлении.

— Герр капитан, здесь все, что я узнал, — пропыхтел новоиспеченный ординарец. — Будет очень жарко!

— В каком смысле?

— Герр директор взбешен. Буквально пышет злостью!

Титц подставил уши. Мина на его лице говорила, что он предпочел бы вообще не заходить в гостиницу.

— Всех служащих и официантов он поставил во фрунт. А как говорит по телефону, вопли слышны на весь коридор.

Шильке взял Хайни под руку и потянул в сторону, вроде бы как для того, чтобы избежать взглядов тех, кто мог бы следить за ними из окна. Титц остался сзади.

— Почему?

— У него вроде как пропали какие-то бумаги, — докладывал Хайни.

— Здесь?

— Нет. На постоялом дворе в Баркове. Только я не знаю, где это.

— И что у него пропало?

— Понятия не имею. И никто из шоферов не знает. Ну а я и не спрашивал, информация же оттуда, что я их немного подслушал, — снизив голос сообщил обер-ефрейтор.

Шильке прикусил губу.

— Браво, Хайни! Ты великолепно справился.

— Благодарю, герр капитан.

— Возвращайся на пост и будь в готовности.

— Может, еще чего-нибудь вынюхать?

— Уже нет. Иди к машине и ожидай, — бросил Шильке.

— Есть!

И возбужденный парнишка побежал в указанном направлении. Шильке подождал Титца.

— И что? — спросил тот.

— Парень узнал пару мелочей.

— Вот же, как не везет, — вздохнул полковник. — Мне кажется, что это самый неудачливый день в моей жизни.

Шильке послал начальнику теплую улыбку.

— А вот мне кажется, что мы в сорочке родились.

Когда они вошли в фойе, он занялся чтением листков, принесенных ему Хайни.

Колья Кирхофф вовсе не был похож на директора. Хоть он и занимал апартаменты Гитлера, хотя на нем и был самый дорогой костюм из наилучших запасов того периода, когда грабили Францию, он был похож, на одного из тех швейцаров, которых поставил по стойке смирно. От внешнего вида прислуги его отличала только одна подробность, во всяком случае: в данный момент. Лицо Кирхоффа было идеально безразличным.

— Приветствую вас, господа.

В комнате еще была женщина. Довольно молодая, в жакете и обтягивающей юбке ниже колен. У нее имелся небольшой значок НДСАП и выражение лица, которое обещало массу неприятностей. «Заядлая сучка», определил ее про себя Шильке.

— Это моя секретарша, Клавдия Хайден.

Гораздо больше ей бы подошло имя «Соня». Титц осуществлял презентацию, а новоиспеченный капитан пытался сделать какие-то выводы на основании внешнего вида берлинского гостя. Он желает выглядеть хладнокровным и сконцентрированным, приступы злости скрывает за маской безразличия. И?.. И пока что все. Книжный Майкрофт увидал бы в сто раз больше. Клавдия пригласила их к небольшому столику с чашками и чайником чая посредине. Кирхофф сухо пояснил, что не пьет кофе, потому что ему запретил врач, и сейчас ему неприятен даже запах, так что он не предлагает его и гостям. Титц расплывался в заверениях, что это совершенно понятно. При этом он чуть не упал на колени. Шильке спокойно ожидал первого удара столичной парочки, потому что он никак не мог поверить, будто бы Хайден — это обычная секретарша. И в этом он был прав.

— Так это вы занимаетесь данным делом? — спросила женщина, сразу же переходя к делу, не задавая себе труда пояснить, какое дело она имела в виду.

— Да, я, — спокойно подтвердил Шильке.

— И что вы сделали, чтобы это дело решить?

— Ознакомился с документами.

Он сознательно выставлял себя на легкий выстрел, хотя на самом деле это Шильке завлекал женщину в ловушку.

— Удивительно. Только и всего? — бросила та ироничным тоном, подходя поближе к капитану.

— Не только.

— И, конечно же, вы допросили всех свидетелей?

— Вовсе нет. Ни единого.

Повисла зловещая тишина. Титц громко сглотнул слюну.

— И не могли бы вы пояснить причину столь преступной небрежности? — включился Кирхофф.

— Естественно, — Шильке ни на мгновение не изменил спокойный тон голоса.

И снова тишина. Хозяев удивило то, то капитан не спешил с ответом. Он, тяжело дыша, не высовывал язык, не мотал хвостом и не становился на задние лапы. Хуже того, он совершенно не волновался, ожидая следующие вопросы.

— Мы превращаемся в слух, — зловещим тоном произнесла Хайден.

— Я позволил себе проанализировать судьбу данного дела. Сначала крипо, затем гестапо. Поначалу дело очутилось на столе офицера меньшего ранга, потом оно двигалось все выше и выше, пока, наконец, кто-то, по настоящему обладающий властью, при первом же случае не передавал его другой службе.

— Классическая спихология.

— Позволю себе дополнить и уточнить это определение. Спихология, с подкладкой из страха. И я рассчитываю на то, что вы меня просветите, откуда этот страх мог бы браться?

Одно очко для Шильке в словесной стычке. Только Хайден снова бросилась в атаку.

— Мы здесь как раз затем, чтобы пояснить это дело. — Сейчас она уже брюзжала. — «Сучка заядлая» — определение, пришедшее ему в голову в самом начале встречи, подходило наиболее всего. К тому же еще и глупая. Ведь она прямиком перлась в его ловушку. — А вы нам тут говорите, что ничего по этом делу не сделали.

Шильке склонил голову в бок.

— Разве я сказал нечто подобное?

— Вы нахал! Ну да ладно. Скажите тогда, пожалуйста, что вы сделали. Допросили свидетелей?

— Нет.

— Почему?

— А зачем? Крипо и гестапо допрашивали их неоднократно. И что в результате? Ничего. Или я должен считать, будто там работают сплошные дураки? Что я лучше их? Нет, нет и нет. А если люди не подвели, быть может, это методика непригодная?

— Одним словом, вы ничего не сделали!

— Вновь вы, фрау, вкладываете мне в уста слова, которых я не произносил.

— А вы снова ведете себя нагло! Только это вам не поможет. Что вы конкретно сделали? Я хочу увидать какой-нибудь документ!

Тот вынул из кармана всего один, сложенный вчетверо листок.

— Я написал его сегодня утром.

— Всего лишь сейчас? Ой-ой-ой, — пыталась она сыронизировать, продолжая лезть в расставленную ловушку с последовательностью дипломированной идиотки. Вот никак она не предчувствовала, что напала на настоящего мужчину. На Майкрофта! — Как же вы все срочно делаете! Только лишь сегодня? Когда вы узнали о нашем визите?

Шильке горячечно вычислял про себя, как долго нужно ехать из Берлина в Бреслау под бомбами союзников. Если считать ночлеги и время на устройство дел здесь — где-то три дня.

— О вашем визите мне известно уже как три дня, — рискнул он.

— Откуда? — схватился Кирхофф.

— Ваш шофер весьма характерен. Я говорю о том, который водит автомобиль с регистрационным номером TK910N. Это о том, который шепелявит. Памятка об обломке артиллерийского снаряда из-под Ипра времен прошлой войны. Еще он встретил приятеля в Горлитце, когда у вас сломалась машина.

В первый раз он заметил в глазах Кирхоффа тень заинтересованности. Откуда этот штабной капитанчик знает о случае в Горлитце? Зато Хайден ничего не заметила и разоралась на всю глотку:

— Что это такое? — вопила та, сотрясая листком. — Распоряжение номер…, инструкция номер…, процедура производства на случай… номер…

— Это перечень документов, которые вытекли из абвера в последние месяцы. Когда мы добыли вражескую радиостанцию, этот список попал нам в руки. То есть, мы знаем, что их интересует.

— Ага. — Женщина последовательно лезла в расставленные силки. — То есть, вы не создали ни одного документа, потому что боялись, что его тут же своруют русские?!

С этими словами она напоролась на мину.

— Документы пропадают повсюду. — Старый броненосец, как привык говаривать полковник, наконец-то выпалил свой первый залп. И весьма точный. — К примеру, в Баркове.

Кирхофф пролил чай из своей чашки. Хайден замолкла на полуслове. В третий за этот день раз тишина, царящая в номере, была буквально материальной.

— Откуда?.. — начал директор, но ему не дано было закончить. Старый броненосец выстрелил еще раз. На сей раз — вслепую.

— Ведь это фрау несла за них ответственность, правда?

Та побагровела, Титц перестал дышать, а Кирхофф закашлялся.

— Вы — хам!

— Откуда вы об этом знаете? — выдавил наконец-то из себя Кирхофф.

— Герр полковник подбирает себе только таких людей, которые способны много знать. Потому-то я и не допросил ни единого свидетеля.

— Не вы станете принимать решение об этом!!! — взвизгнула Хайден.

Шильке склонился в ее сторону.

— Раз полковник поручил это дело мне, — процедил он, — только и исключительно я буду об этом решать.

«Все залпы попали в цель, герр капитан», — доложил его внутренний голос. «Вражеское судно затоплено». И еще кто-то у него в мозгу хихикнул: «Вот же шлюха дурная!».

Хайден сделала движение, словно желала влепить капитану пощечину. Похоже, что у Кирхоффа сложилось то же впечатление, потому он схватил секретаршу за руку.

— Клавдия, ты должна была устроить мою встречу с правлением фирмы ФАМО[28]. Будь так добра и займись этим сейчас же, поскольку дело срочное.

Женщина, взбешенная до границ возможного, в первый момент не поняла, что тот имеет в виду, так что ее начальник высказался яснее:

— Выйди, Клавдия.

Двое мужчин в этой комнате переживало замечательные мгновения. Шильке, потому что укрощение подобных глупых и заядлых сучек доставляло лично ему удовольствие, а Титц, потому что понял, что молодой капитан только что вывел старый броненосец в спокойные воды. Всего одним оборотом рулевого колеса.

Когда совершенно взбешенная Хайден вышла, хлопая дверью, чем только наделала себе больше хлопот, Кирхофф долго приходил в себя. Потом он поднял голову. Как и предполагал Шильке, лицо было совершенно бесстрастным.

— Откуда вам известно про Барков?

— Пришлось воспользоваться собственными оперативными контактами. Но если это работа советских агентов, а был бы склонен взяться за задачу возврата этих документов в течение двадцати четырех часов. К сожалению, этим бы я свои контакты спалил.

— Не стоит. Сведения давным-давно уже в Москве, так что документы имеют для меня ценность бумаги, на которой они написаны.

Шильке вынул два листка, которые передал ему Хайни перед входом.

— А вот столько мой человек узнал от ваших людей в течение буквально получаса.

Кирхоффу пришлось надеть очки в проволочной оправе, чтобы прочитать мелкий почерк парня.

— Боже мой, — повторял он ежеминутно. — Боже мой!

— У меня есть просьба. Прошу не наказывать своих людей за болтливость. Мой человек просто виртуоз по вытягиванию сведений от случайных людей.

— Но ведь в их обязанности…

— У них случилась обратная мотивация, — перебил его Шильке. — Все они старые фронтовики предыдущей войны, некоторые из них были ранены, а фрау Хайден относится к ним, как к собакам.

Директор поднял взгляд и сдвинул очки на самый кончик носа.

— К примеру, она способна хвастаться, какими вкусностями угощалась на постоялом дворе, в то время как они ждали на морозе и получили по миске тощего супчика.

— Это так, — посчитал необходимым включиться в беседу Титц. — А мотивация людей имеет большое значение.

— Вот герр полковник освоил это умение до совершенства, — вмешался Шильке.

— Оу, и как вы это делаете? — Приезжий из Берлина явно заинтересовался.

— Можно, если я расскажу, — упредил Шильке Титца. — Герр полковник приглашает в кабинет, где угощает превосходным кофе, коньяком или виски. При этом он ведет интеллектуальную беседу на высочайшем уровне, — подсластил он шефу, имея во всем этом собственную цель. — Однако, вызванный замечает, что на столе лежит неподписанный приказ отправки офицера на фронт, причем, этим офицером является он сам. В руках полковник держит авторучку хорошей марки. Приглашенный, попивая коньяк, размышляет о том, а для чего авторучка будет использована. То ли герр полковник просто подпишет приказ, то ли вычеркнет фамилию, а вместо нее впишет другую.

— Но, коллега, — Титц прекрасно изображал смущение. — Тогда вы меня совершенно неверно поняли.

Кирхофф начал смеяться.

— Прекрасная метода. Надо будет ею воспользоваться.

— В этой методе спрятан крючок. Поскольку, если герр полковник посчитает, что вызванный достаточно мотивирован, тогда, вычеркнув фамилию, вместо нее он может, например, вписать фамилию наибольшего врага вызванного.

Все рассмеялись.

— Ну что же, я вижу, что у вас в абвере все всегда делается в белых перчатках. Да еще и с такой эффективностью.

— Мы стараемся, стараемся. — Теперь, когда страх прошел, Титц веселился на все сто. — У нас, в отличие от гестапо, кровь никогда не брызгает на стены.

Ну хорошо. Переходим к более серьезным вещам. Что вы собираетесь делать, раз отказались этих людей допрашивать?

— Я собираюсь втиснуться в их ряды. Мне следует считаться офицером, который отличается от других. Например, я уже заказал новый мундир у самого дорого в Бреслау портного. На черном рынке купил английскую летную куртку.

— По-моему, я уже начинаю понимать, — сказал Кирхофф. — Мелкая торговлишка и тому подобные делишки, контакты с западным фронтом…

— Именно. И мне нужна пара мелочей, чтобы походить на кого-нибудь такого. Например… американский пистолет-пулемет, но такой, как знаете, у них в кино… С барабанной обоймой и выступающей под стволом рукоятью.

— Вы его получите. Что еще?

— Мне нужно все то, что там у них имеется. Американские сигареты, ботинки, солнцезащитные очки… масса мелочей, таких как те самые чулки из нового искусственного материала, по-моему, нейлона — это последнее он прибавил с мыслью о Рите.

Кирхофф понимающе кивал.

— Ну и две самые главные вещи. Мне нужно иметь возможность перебросить кого-нибудь из тех преступников на Запад. Понятное дело, что он тут же очутится в Берлине, лично у герра директора. Правда, Берлин по отношению к Бреслау — это ведь запад.

— Естественно.

— То есть, мне нужны подписанные и с печатями бланки приказов об эвакуации из Бреслау, без указания имен. А теперь самое главное. Очень долго я размышлял над тем, что может быть нужно тому, кто и закрутил всю эту аферу с произведениями искусства.

— Хорошо, что же?

— Я думал над тем, к чему он стремится. Бежать после войны, отягощенный сотнями громадных картин? Толкать перед собой тележку с античными скульптурами? Нет. Он заинтересован чем-то мелким, дорогостоящим, что легко перевозится.

— Золотом?

— Нет. Бриллиантами. Маленькие, дорогие, неуничтожимые. В отличие от золота, их даже можно проглотить и перевозить в собственном желудке.

Кирхофф хлопнул ладонью по столу.

— Предоставим. — Он поднялся с места и начал нарезать круги по комнате. — Ну ладно, — подал он руку Титцу. — Вижу, что дело наконец-то попало в подходящие руки. — И, как вежливый хозяин, провел гостей до двери. — Меня радует ваш профессионализм. И я упомяну о вас в Берлине.

Титц растекался в вежливых словах, а делал это просто превосходно. Распрощались местные с чувством, что произвели замечательное впечатление. Но за поворотом коридора каждый из них тут же потянулся за сигаретой.

— Я рад, что поставил на вас, — склонился полковник над зажженной спичкой. — Вы исключительно интеллигентный сукин сын.

— Ох, просто меня ужасно достала та партийная сука.

— Тии…, кто-нибудь может подслушивать.

— Откуда. Здесь подслушивает только Хайни.

Полковник слегка усмехнулся, выпуская дым. Они еще слышали, как Кирхофф зовет лакея:

— Эй, ты! Принеси-ка мне листок бумаги, авторучку, кофе и коньяк. А минут через пять пригласи сюда фрау Хайден.

Чтобы не расхохотаться, офицеры поспешно стали спускаться по лестнице.

Холмс всегда выбирал странные места. На сей раз они встретились в карточном клубе на Нойедорфштрассе. Довольно-таки обширный интерьер с приглушенным освещением и официантами в потертых фраках на первый взгляд походил шулерский притон из какого-нибудь гангстерского фильма, если бы не то, что за столиками, в основном, сидели люди пожилые и играли, в основном, в преферанс. Пикантности всей сцене придавал факт, что за окнами окрестное население, выгнанное из домов армейскими, как раз разбирала мостовую и из полученного булыжника возводило баррикаду, что во всех подробностях увековечивала группа пропагандистов из газет и кинохроники. Понятное дело, Холмс совершенно нагло поднял один булыжник и демонстративно, с улыбкой на лице, занес на место назначения, позируя камерам. Один из фоторепортеров заявил ему напрямую:

— Завтра вы будете на первой странице!

Холмс пожелал поучаствовать и в кинохронике, потому что поднял второй булыжник и направился в сторону репортеров. Только кинооператор и его сопровождающий — в отличие от бумагомарак — отнеслись к этому более трезво.

— Эй, уважаемый, можете не стараться. Никакой дурак не поверит будто бы кто-то с такой внешностью и таком дорогом пальто укладывает камни на баррикаде.

— Но вы же можете снять в кино трудящегося человека.

— Как же, как же, поверит кто-нибудь в то, что вы занимаетесь физическим трудом? Мы же снимаем на пленку энтузиазм истинных трудящихся!

В этот самый момент у какой-то из женщин сломался каблук, и она рухнула навзничь, теряя свой камень. Холмс — а как же — бросился спасать трудящуюся даму, но переборчивые киношники отвернули головы, так что его деяние не было увековечено для потомства.

Когда они уже сидели в заведении, Шильке спросил:

— Ты всегда так себя ведешь?

Заинтересованный Холмс поднял на него глаза.

— Как? Так что это не соответствует работе разведчика?

— Ммм, — Шильке тут же понял, что ляпнул какую-то глупость. Но его собеседник тут же прибавил:

— Именно в этом-то и речь. Именно в этом. — Он разложил карты на столе. — Во что играем?

— В бридж не умею.

— Я тоже, потому что необходимо запоминать массу несущественных мелочей. Так что, похоже, остается покер.

Они начали искать мелочь по карманам. Холмс подозвал официанта.

— У них тут замечательный фруктовый коктейль, рекомендую.

— Ну, раз ты рекомендуешь. — Шильке подождал, когда официант отойдет на безопасное расстояние. — Я устроил несколько приказов эвакуации на Запад in blanco. Если кто-то будет нам полезен и приятен, то улетит в безопасное местечко, а если кто-то окажется нам врагом, то тоже полетит, но в Берлин. Прямо в руки одного весьма неприятного господина.

Холмс на лету понял рисующиеся возможности.

— Это ценная валюта, — буркнул он. — И ценное оружие. Браво.

— Еще я получу немного бриллиантов, которые стану продавать преступникам, то есть — тебе, за большие деньки.

— Отлично. Я тоже вытащу пару камушков от своего начальства и выкуплю у тебя массу секретов.

— К вашим услугам. Я вижу, наше дело начинает раскручиваться.

Холмс раздал карты. Оба положили в банк по нескольку монет.

— У тебя в крипо знакомства имеются?

— Ммм…

— Тогда вытащи оттуда одного нехорошего человечка, которого посадили не по делу.

— Политический?

— Откуда! Обычный вор, только высшего разряда. Жена предлагает приличную оплату в брюликах за помощь в воссоединении семейства в целости и сохранности.

— Завтра уже выйдет на свежий воздух.

Шильке глянул на свои карты. Ему достался стрит[29]. Расклад довольно слабый, опять же, сразу считываемый, так как противник видит, что игрок ничего не меняет. Так что он оставил даму с валетом, а остальные карты сбросил. И Холмс, и Шильке добавили денег в банк.

— На примете есть кое-что интересное, но самому достать не удастся.

— Абвер и НКВД всегда вместе, — вырвалось у Шильке.

— Естественно. Позволь рассказать тебе одну довольно длинную историю.

— Превращаюсь в слух.

Из обмена Дитер получил две дамы и шестерку. Так что теперь на руках у него имелось три дамы. Он побарабанил пальцами по столешнице. Поставил пять марок. Холмс повысил ставку до десяти.

— У одного советника имеется вилла под Бреслау. Наш герой был весьма хитроумным, так что сейф его заполнялся и заполнялся, в особенности, после операций по реквизициям у евреев. Да и потом как-то справлялся.

— Ты говоришь о нем в прошедшем времени.

— Он пересолил с жадностью. Расстреляли беднягу.

— Выходит, все у него конфисковали.

— Забрали то, что он держал в банках. Содержимое сейфа вдова как-то хитро защитила. Впрочем, она вообще была женщиной разумной. В то время как муж держал деньги в банках, она, как женщина породистая, инвестировала их в драгоценности. Конкретнее же, в тот самый их вид, который нас более всего интересует.

— О ней ты тоже говоришь в прошедшем времени.

— Ммм. Так вот, блаженной памяти вдовушка, видя, к чему все идет, поняла, что на какое-то время ей придется сбежать от чужих армий. А вот после войны вернется и получит содержимое назад. Но как спрятать сейф, чтобы его никто не выявил? Кому довериться? Ведь такой мастер, когда сама она уже сбежит, может вернуться, один или с дружками, и, не спеша, не спеша, добраться до содержимого. А с другой стороны, убегать в неизвестность с сокровищами под мышкой тоже ведь не удастся.

— И что она выдумала?

Игроки открыли карты. Черт! У него были три дамы, а у Холмса — три короля. Черт! Шильке начал тасовать карты.

— Она наняла польских принудительных работников, чтобы те сделали ей ремонт.

— Что? И она им доверилась?

— Что ты, такой дурой она не была. Размышляла она вот как: пускай те закопают сейф очень глубоко, все замаскируют, прикроют, а после того она всех их обвинит в попытке группового насилия. И всех немедленно расстреляют.

— Хитро.

— Не до конца. Это, наверное, до француза бы не дошло, что если тебе приказывают закопать сейф и все замаскировать, это означает, что русских армий ты уже не дождешься. Ребята сразу же сориентировались, что дело здесь не кошерное, и, закончив работу, вдовушку пришили.

— Как? И их не расстреляли на месте?

— Бог ты мой, они же не были идиотами. Пожар начался под утро, когда они сидели под охраной в Бреслау, после своего выходного. Так что как раз они были вне всяческих подозрений.

— Похоже, на принудительные работы послали какого-то химика?

— Именно.

Шильке раздал карты и проверил собственный расклад. Две двойки, туз, семерка и пятерка. Он бросил на стол очередные пять марок. А семерку с пятеркой на обмен.

— Так поехали туда.

— Все не так просто. Вилла находится в полосе тыловых войск Вермахта. Подразделения, составленные из охранных рот: старики, инвалиды, технические унтер-офицеры из давным-давно не существующих единиц и тому подобная сборная солянка. Но генерал Краузе прекрасно знает, что русские ударят с юга и запада. Очень скоро всех этих инвалидов поменяют на первоклассные подразделения. Но… Вначале необходимо спокойно укрепиться, и только потом выводить стариков. В течение всего нескольких дней эта территория станет ничейной землей.

— И как мы этим воспользуемся?

Холмс противно усмехнулся.

— Я буду точно знать, когда там появятся русские. С точностью до дня.

— Понял. Мы должны очутиться там тремя днями ранее.

— Правильно.

Шильке получил туза и четверку. Две пары, зато тузовые. Он вновь бросил на стол пять марок, краем глаза следя за толпой на улице. Фотографы и кинохроникеры уже уехали, но люди собирались кучками и что-то горячо обсуждали. Наверняка о том, как выиграть войну. Господи, ведь подобного рода работу саперная рота выполнила бы всего за час. Но саперов не было. Все они были заняты на укреплении бункера гауляйтера Ханке в яме под Лебихс Хош. Оказалось, что бункер недостаточно обеспечен сверху, в связи с чем саперы перепахивали сейчас Охлауэр Штадтграбен и завозили брусчатку на вершину холма. И ладно. Шильке был уверен, что гауляйтер, который переберется из своей резиденции во дворце Хатцфельдов, и так, как только советы сделают первый выстрел, удерет в центр Бреслау. Уж слишком близко к фронту очутится Охлауэр.

Ура! Он забрал банк. У Холмса тоже была пара тузов. Но всего одна, ничем не подкреплена. И вдруг Шильке стукнул себя по лбу.

— Черт, совершенно забыл!

— О чем?

— Слушай: мундиры, документы, командировка — все это я могу устроить. Тем более сейчас, когда мои акции идут вверх. Но…

— Но что? — не понял Холмс.

— Как мне на несколько дней взять освобождение от работы?

Холмс спрятал лицо в руках. Довольно долго он лишь делал глубокие вдохи.

— Нет! Типичный немец. — Он тряхнул головой. — Все устроит на все сто. Но вот как освободиться с работы, чтобы отправиться грабить бриллианты? Ведь это же вопреки уставу.

Шильке и сам начал смеяться.

— Оно вроде бы и мелочь. Но как?

— Возьми больничный лист.

— Так ведь я же здоров!

Холмс заломил руки.

— Скажешь врачу, что болеешь «brylantiensis grandiosis», и все-то.

— Да нет, ты наверное шутишь!

Холмс положил голову на ладони и глядел куда-то в пространство. Долго глядел. Потом сглотнул слюну.

— Ладно. Раз это так важно, завтра вместе пойдем к врачу, и я устрою тебе больничный.

— Я не стану унижаться, изображая из себя больного перед врачом.

— Хорошо. — Холмс, на удивление, со всем соглашался. — Скажешь правду.

— Как же.

— Скажешь правду, что с тобой все в порядке. Если бы врач был поляком, он сразу же отослал тебя к психиатру. Но этот врач будет немцем. И он даст тебе больничный.

— Интересно, посмотрим. — Шильке бросил колоду на стол. — Ты раздаешь.

Все это время он горячечно размышлял. Холмс был прав. В штабе ходили слухи, будто бы Краузе отзовут со своего поста, а его место займет фон Альфен. У будущего коменданта Фестунг Бреслау имелся громадный опыт в уличных боях, полученный им во время Варшавского восстания. Вскоре они узнают результаты его знаний и то, чего он научился на собственных ошибках в сражениях против поляков. Наверняка он прикажет перекрыть все выходы из канализационных каналов, чтобы избежать столь драматичных неожиданностей, как в Варшаве. Он готовит к сожжению угловые дома, лежащие на направлении атаки. В любом случае, из сплетен следовало, что он получил жестокий урок от Армии Крайовой, но поспешно усвоил его и теперь уже знал, чего опасаться. Он прикажет нарушить мелиорационную систему, чтобы залить территории, расположенные на севере и востоке, тем самым делая из них участки, негодную для танков, маневров артиллерии и наступления. И правда, удар должен был прийти с оставшихся двух направлений. Так что, и правда, имелся громадный шанс того, что предполья на несколько дней сделаются ничейной территорией.

— Хорош, — вздохнул он. — Ты разрешишь, если я на пару минут сменю тему.

— Говори, говори.

— Знаешь, благодаря тебе, у меня появились кое-какие результаты и повышение в звании, так что будет нечестно, чтобы и у тебя не было новых результатов в разведывательной деятельности.

— Ты уже помог с Крупманном.

— Дело не в то. Мне было бы весьма приятно, если бы ты получил какой-нибудь орден или новый чин.

И он передал Холмсу под столом небольшую картонную папку. Холмс улыбнулся на все тридцать два зуба, затем нахально положил папку на стол, открыл ее и начал просматривать документы. Шильке только удивленно крутил головой. Жаль, что газетные фотографы уже ушли. Сейчас они могли бы сделать замечательный снимок.

— Абвер приступает к уничтожению архивов. В штаб-квартире все это, наверняка, произойдет весьма профессионально. Но на отдельных местах этим займутся — к сожалению — сержанты. Инструкция такова: в укромном месте сжечь все документы, указывая название каждого из них в отдельном протоколе. После этого следует немедленно сжечь и сам протокол.

Холмс расхохотался.

— Ты серьезно? О Боже…

— Нуу… это действительно можно назвать истинной германской скрупулезностью.

— Да чего уж там — педантичностью.

Шильке лишь тихонько вздохнул.

— Это сплошные архивные материалы, но твое начальство должно быть в восхищении. Там имеется все: структура, распределение командования, процедуры и…

— Вот черт, так я генералом стану.

— В той же папке имеется фамилия сержанта, который должен будет все это хозяйство жечь, а так же его адрес. А поскольку это вор и мошенник, тут же тебе список доказательств, которые тут же пошлют его в штрафную команду под пули советов. Ну а поскольку он еще и трус, который желал бы отсюда смыться, имеется именной приказ выезда в Дрезден. Так что на этого типа у тебя имеется и морковка, и палка.

Холмс спрятал документы назад в папку.

— Этого даже слишком много. — Он снова улыбнулся. — Да, при случае, не мог бы ты мне пояснить одну вещь?

— Ясное дело.

— Почему это все сейчас желают бежать в Дрезден? Как будто немцы с ума сошли. Один Дрезден и Дрезден.

— Это просто. Крупный город, бомбардировок никогда не было, располагается он вне стратегических направлений. Он не был объявлен крепостью, так что даже русские после его захвата ничего не уничтожат, ведь в этом случае они бы уничтожали свою же собственность, — пояснял Шильке.

Холмс вытаращил глаза.

— Ты это серьезно?

— А что? Русские станут уничтожать замечательный, промышленный Дрезден, являющийся их собственностью?

Тот лишь мотнул головой.

— Дрезден будет уничтожен кем-то другим.

— Боже! Кем же? И зачем? — допытывался капитан.

— Тебе, наверное, кажется, будто бы это война между Германией и всем остальным миро. Неужели ты не видишь, что это война межу Россией и Америкой за владение миром?

— Как это одно связано с другим?

— А то, что американцы никогда не оставят советам такой замечательный, жирный, промышленный подарочек. Как бы назвал это Геринг, они «выбомбардируют» город с карты.

— Но ведь у них нет никаких причин…

— Тогда они сделают это, не указывая каких-либо причин. А вот просто так. — Холмс умело раздал карты. — Дрезден — это смертельная ловушка для наивных людей.

Шильке в молчании допил свой фруктовый коктейль. Затем взял карты. У него были две верные восьмерки, два черных туза и бубновый валет. Этот расклад откуда-то был ему известен. И тут он неожиданно вздрогнул. Второго августа тысяча восемьсот семьдесят шестого года в Дедвуде подобный расклад карт получил на руки стрелок и разведчик Дикий Билл Хикок. А через секунду получил еще и пулю в затылок. С тех пор подобный расклад называет «рукой мертвеца». Случай? Ассоциация с тем, о чем они только что говорили? Или указание на то, что НКВД тоже стреляет в затылок?

Шильке поднял глаза. Холмс глядел на него совершенно безразличным взглядом.

Солдаты называли доктора Эберхарда Реммерта «охотником на симулянтов» или «ужасом лазаретов». А вот офицеры называли его «ужасом Бреслау». Дело в том, что врач более всего любил доказывать офицерам, что они всего лишь прячущиеся под юбкой барчуки, а не истинная армия, и с садистским удовольствием отсылал их на фронт. Вот некоторые из его знаменитых высказываний: «Солдат, и нечего мне говорить будто последняя задница: у меня одно легкое прострелено! Докладывайте как истинный солдат: одно легкое у меня абсолютно здоровое!», или ««Солдат, сам факт того, что вы не можете бегать, вовсе не освобождает вас от службы; можете сидеть в окопе и мужественно обороняться в нем. — Ну а если офицер прикажет атаковать, а я останусь, так меня же расстреляют. — Солдат, а разве не один черт, погибнете вы от чужой пули или от немецкой».

Шильке сознательно выбрал визит у Реммерту, чтобы доказать Холмсу, что никакого больничного не получит. Но тот вообще этим не интересовался. Он везде и всюду чувствовал себя словно дома. В приемном покое госпиталя он уже успел познакомиться с медсестричкой и швейцаром, скрупулезно прочитал листовки, говорящие о предупреждении тифа и о борьбе с вшами. Сейчас он внимательно изучал экземпляр «Германского санитара» и, казалось, был полностью поглощен чтением. И, как обычно, он обращал на себя всеобщее внимание.

— Ты что, никогда не волнуешься? — спросил Шильке.

— А чем тут волноваться? — поднял на него глаза Холмс. — Ты лучше подумай над тем, каким образом отличиться от остальных.

— Что?

— Ну, понаблюдай за сидящими в приемном покое. Что делают все?

— Кашляют, громко сморкаются.

— Вот именно. Уже здесь они желают показать, какие больные. Так что ты никогда не пробуй кашлять или сморкаться. Будь другим. Что они еще делают?

— Хмм… Когда открывается какая-нибудь дверь, все тут же глядят в ту сторону.

— Очко за наблюдательность, — усмехнулся Холмс. — Они ведут себя, словно собаки. А ты должен быть другим. Гляди прямо перед собой или чем-нибудь заинтересуйся.

Медсестра распахнула ближайшую дверь.

— Капитан Шильке, прошу.

— Помни, врать я не буду.

— Да никто и не заставляет тебя врать. Говори правду, — спокойным тоном проводил его Холмс.

— Ну и увидишь. Я расскажу все, как есть!

— Капитан Шильке, — уже громче повторила медсестра. — Есть здесь такой?

Изнутри кабинета с некоторым любопытством к ним приглядывался сидящий за столом врач.

— И мне безразлично, отличаюсь я от других людей — или нет, — инстинктивно поднял голос капитан.

— Да никто и не говорит, что ты отличаешься от других. Ты, просто, другой.

— Я не другой!

— Герр капитан…

Медсестра утратила терпение и сделала жест, как будто желая схватить пациента за плечо.

— Сейчас! — рявкнул тот. — Вовсе я не другой.

— Герр капитан, герр доктор ждет.

— Что? Ах, да. — Шильке сорвался со стула. — Где?

— Здесь, — указала медсестра на дверь.

Врач с неприятным, едким выражением лица приглядывался ко всей сцене с нарастающим интересом. Холмс — естественно — вошел первым.

— Герр доктор, даже не знаю, как просить прощения. Я прекрасно знаю, что пациент должен заходить к врачу сам. Но командир герра капитана очутился в несколько неудобной ситуации.

— Да?

Левая бровь сидящего за письменным столом мужчины приподнялась.

— Так вот, недавно герр капитан получил новое звание за то, что он разработал и раскрыл советскую радиостанцию. Вот только связанные со всем этим усилия и нервы… — Холмс сознательно не закончил. — Ну, вы понимаете. И наш полковник очутился в неудобной ситуации. Лично я же — просто друг семьи, и хотя никто меня официально не посылал, но будет лучше, если прослежу… — он снова не закончил.

— Я прекрасно понимаю господина полковника, — сказал врач. — И хорошо, что вы пришли.

— Я лицо приватное, и мне легче было выбрать именно ваш кабинет, поскольку считаю, что ваш диагноз…

— Можете не заканчивать, — обрадовался врач. — Умной голове пары слов хватает вполне. Я и вправду понял намерения господина полковника и все неудобство ситуации.

Доктор «ужас Бреслау» по-настоящему гордился своей злой славой и прозвищем «охотник на симулянтов». Понятное дело, что слова Холмса он понимал по-своему. Полковник и действительно оказался в неудобной ситуации, ему нужно было повысить кого-то за то, что тот захватил советскую радиостанцию. Но одно дело разработать радиостанцию, сидя за письменным столом, а другое дело — сражаться глаз в глаз с противником в осажденной твердыне. По мнению Реммерта, молодому офицеру страх заглянул в глаза, так что, не совсем официально, его выслали в руки «охотника на симулянтов». И замечательно. Сейчас все его враки и вылезут наружу.

— И что вас беспокоит, герр капитан?

— Ничего. Я совершенно здоров.

Тут в беседу включился Холмс.

— У тебя уже точно по ночам нет горячки в сорок градусов?

— Конечно же, нет. — Шильке был совершенно спокоен. — Впрочем, это очень легко проверить. Если бы по ночам была такая горячка, сейчас должны оставаться какие-нибудь следы. Герр доктор, попрошу вас измерить мне температуру. Уверяю вас, что она нормальная.

— Сейчас измерим, — согласился врач. — Раз вы здоровы, то по какой причине мне отсылать вас в Дрезден?

— Но я не желаю ехать ни в какой Дрезден. Там все погибнут!

Глаза доктора слегка расширились.

— Тогда почему же все желают туда эвакуироваться?

— Потому что все они идиоты.

Врач подозрительно глянул на Шильке и спросил:

— А вас окружают одни идиоты?

— С чего вы взяли?..

— А ваш приятель? — указал врач на Холмса.

— Этот? Естественно, он сумасшедший.

— А Хайгель, Лемпп? — подсказывал Холмс.

— Это особенные идиоты.

— И где же сейчас Лемпп?

— На фронте.

— А ты не размахивал у него над головой пистолетом?

— Конечно же, нет. — Шильке отвернул голову и обратился к врачу. — Герр доктор, я, во-первых, не умею стрелять, а во-вторых, оружие у меня даже не заряжено.

— Выходит, что вы размахивали над головой коллеги пистолетом, который даже не был заряжен? — подхватил тему неожиданно заинтересованный Реммерт.

— Да я вообще ничем не махал. Я только хочу сказать, что вообще не умею стрелять. Инструктор на стрельбище сказал, что я совершенно к этому не пригоден, и он мне покажет лишь то, как не застрелить самого себя.

— Ага, выходит, у него уже тогда были подозрения, что вы собираетесь застрелиться?

— Да не хотел я застрелиться! — рявкнул разнервничавшийся Шильке. — В школе абвера я даже довольно долго таскал в кобуре обувную щетку, лишь бы та выглядела полной.

— То есть, вам не давали оружия в рук? Так?

— Давал. Я всего лишь хочу сказать, что у меня оружие всегда не заряжено! Следовательно, я никак не мог размахивать способным выстрелить оружие.

Врач покачал головой с некоторым пониманием.

— То есть, вы признаете, что размахивали перед Лемппом оружие, разве что пистолет был не заряжен?

— Да не размахивал я! — снова рявкнул Шильке. — Это два различных дела. Лемпп и мой пистолет — это две различных проблемы! У меня оружие не заряжено!

Он расстегнул кобуру и вытащил люгер. Как и каждый человек, не имеющий опыта обращения с оружием, он тут же нацелил его в доктора.

— Вот, пожалуйста.

Все так же целясь в голову Реммерта, он передернул затвор.

К счастью, врач достаточно долго служил в армии. Он рухнул за свой письменный стол, как по команде «ложись»!

— Господи, Боже мой! — крикнул Холм и метнулся вперед, вырывая люгер из руки Шильке. — Боже!..

Через длительное время из-за столешницы выглянул один глаз врача. Пока что — только один. Холмс вытащил обойму. Та была полная. Он перезарядил пистолет. Изнутри выскочил патрон, упал на стол и покатился прямиком в сторону расширившегося от перепуга глаза. Реммерт тяжело вздохнул. Весь мокрый от пота он поднялся с пола и расстегнул воротник.

— Так вот как выглядит по вашим словам не заряженное оружие, которым вы не размахивали?

— Я никогда не размахиваю оружием.

— А пару минут назад, что вы делали? Хотели меня убить?

— Я не знаю, откуда взялись патроны… — И вдруг Шильке стукнул себя ладонью по лбу. — Знаю! Хайни чистил мой пистолет, и наверняка это он его и зарядил.

— Ну да, — врач снова уселся за столом. — Вы даже не знаете, что с вами происходит.

— Да прекрасно я знаю. Не надо из меня сумасшедшего делать!

— Это я делаю? Это вы не желаете ехать в Дрезден, потому что там все погибнут. А что вы будете делать здесь?

— Буду стрелять в русских!

— Господи… Ведь только что вы нам доказывали, будто бы вообще не умеете стрелять.

Шильке позволил взять себя врасплох. Какое-то время он поводил глазами, переводя их с одного мужчины на другого. Но потом рявкнул:

— И не делайте из меня глупца. Я офицер. Буду указывать пальцем, куда им следует целиться. — Он вытянул руку перед собой. — Вот так! Пальцем!

— Вы у нас полевой офицер? — спокойно спросил Реммерт.

— Нет.

— Тогда каким солдатам намереваетесь указывать цель пальцем?

Шильке утратил дар речи. Но Холмс прибавил:

— А на последнюю операцию он взял с собой вестового, телеграфистку и повара.

«Ужас симулянтов» почувствовал себя ужасно уставшим.

— Это правда? — чуть ли не прошептал он.

— Да, но…

— Достаточно. Все ясно.

Дрожащей рукой Реммерт начал выписывать освобождение и кучу рецептов.

— И месяц в своем подразделении даже не показывайтесь! — злобно указывал он. — Это же не человек, а клубок рваных нервов. Разве вам никто не говорил, что это последняя степень невроза? Я не удивляюсь, что полковнику пришлось послать ко мне с вами гражданское лицо. Потому что вы мне доказали бы, что сейчас выиграете войну, команду подразделением поваров!

— Но…

Доктор на мгновение прервал свою писанину.

— Если я вышлю вас на фронт, у меня тут кактус вырастет! Да скорее моя рука отсохнет! Вы же там тут же каких-нибудь людей убьете! — кричал он.

Холмс только прикрыл глаза, а Шильке буркнул, уже достаточно спокойно:

— Так ведь на фронте это и имеется в виду…

— Молчать!

Когда через пару минут они вышли в коридор, Шильке уже полностью держал себя в руках.

— Ну ты и сумасшедшего из меня сделал.

— Я сделал? Слушай, продолжается война, тебя ничего не беспокоит, чего еще больше желать? Ты действенно выделился среди остальных больных, вот тебе и результат!

— Какой результат? Ведь не стану же я лопать все эти лекарства…

— Зато у тебя есть бумажка, что к службе на фронте ты не пригоден, и что тебе не нужно каждое утро к восьми приходить на службу. И подписана эта бумага не каким-то дружком, и не за взятку. У тебя имеется документ с подписью самого доктора, которого называют «Ужас Бреслау»!

На разболтанном грузовике, работающем на древесном газу, они пробирались по узким дорогам к западу от Бреслау. Их целью была деревня номер 247, лежащая над речкой номер 108В. Никто не знал, что означает буква «В», равно как никому не были известны ни название речки, ни деревни. Никаких названий на военную карту нанесено не было, не было и никаких дорожных указателей — их демонтировали несколькими днями ранее. Якобы, соответствующие службы даже реквизировали из книжных магазинов все туристические карты. Очень верная концепция! Вот что бы сделал советский агент, когда его сбросят ночью на парашюте где-нибудь в этих краях? Ведь первое, что ему придет в голову, это то, что рано утром надо пойти в ближайший книжный магазин и купить хорошую туристскую карту. А тут тебе такая неприятность!

Ни карт, ни дорожных указателей. Так что агент совершенно запутается, где же он очутился, после чего или сдастся, или от отчаяния повесится.

Концепция очень хорошая, даже вкусная, если речь идет о том, как обмануть вражескую разведку, но на практике она срабатывала плохо. Все советские агенты, оперирующие на данной территории, ехали как раз на работающем на древесном газу грузовичке, пользуясь очень точной германской штабной картой.

Холмс взял с собой четырех человек. Но только Ватсон и какой-то пожилой, седой мужчина бегло говорили по-немецки. Остальные двое: человек, занимавшийся большой ацетиленовой горелкой. и второй, очень похожий на разбойника, умели произнести лишь несколько слов. На всех были комбинезоны технической фирмы и соответствующие документы, но в случае более тщательной проверки эти же бумаги могли доставить кучу неприятностей. Шильке взял с собой только Хайни. Понятное дело, в суть дела он его не посвящал. Сами по себе слова «тайная операция», даже если неоднократно повторяемые, не теряли своей волшебной силы. Парень страдал лишь от отсутствия шмайссера, так что Шильке вознаградил ему потерю, отдав добытый в предыдущем деле наган при условии, что никто его не увидит. Хайни слово сдержал. Если не считать ровесников в караульной, оружия никто на свете не увидел.

Чтобы убить время, Холмс рассказывал об искусстве отличаться от других людей. Жизнь — это театр, — без устали повторял он, — подумай о том, как видят тебя другие люди. Они могут увидеть лишь то, как ты выглядишь и как себя ведешь. Ничего более. Так что ты обязан играть. Просто-напросто, сыграй кого-нибудь. На вопрос: «кого?», Холмс отвечал: «например, господа Бога». Люди должны тебя видеть таким, каким ты желаешь им представиться, ну а ты читай по их поведению, как по книжке. Из какой книги? Например, инструкции по пользованию данным человеком. Ты обязан следить за всеми вокруг.

Возьмем такую ситуацию: входит человек в лавочку, где несколько покупателей ожидает в очереди, и говорит «добрый день». Есть люди, которые скажут это, как только сами коснутся дверной ручки, еще до того, как двери толком откроются. Таким практически никто не ответит. Есть такие, которые здороваются в дверях. Таким, вероятнее всего, ответит лавочник, возможно, кто-то еще. И есть такие, которые откроют двери, выйдут в центр помещения, оглядятся в тишине по сторонам, и только потом что-то буркнут. Им ответят все. Вроде как мелочь, но разница принципиальная. Всего лишь игра. Если кто-то что-то говорит тебе, в особенности, имея какие-то претензии, немедленно приблизься к нему, уменьши дистанцию, ворвись в его личное пространство. Он моментально утратит резон.

— Все это легко сказать, — буркнул Шильке. — Вот выполнить уже несколько сложнее.

— Правда? А что было у врача? Ты ни разу не соврал, сказал правду, что здоров как лошадь и вот… больничный на руках.

— Если бы не ты, то мы знаем, что бы я имел…

— Спокойно. Достаточно быстро ты научишься устраивать подобного рода вещи самостоятельно.

— Подъезжаем, — перебил их водитель. — Уже видны дома.

Холмс кивнул ему, потом склонился к уху Шильке.

— Теперь ты берешь командование на себя. И обязательно проведи простое испытание.

— Какое?

— Прежде, чем показывать им подделанные тобою бумаги, попытайся взять власть в свои руки без документов.

Шильке тяжело вздохнул, прикуривая сигарету. И правда, они как раз подъезжали к первым домам деревни 247 над речкой 108В.

— Герр капитан, — вновь повернулся назад водитель, — где мне остановиться? Потому что, если останавливаемся надолго, мне надо будет спустить газ из установки, чтобы наше старье на воздух не взлетело.

— Вон там, под теми деревьями, — указал Шильке рукой на кучку сосен. — Хоть немного будет замаскировано.

— И хорошо. При случае почищу установку…

Когда они высаживались, кто-то буркнул:

— А охраняют, словно сокровищницу английского короля. Куда не глянешь — сотня стражников.

— Это точно, — согласился с ним Ватсон. — То ли заснули, то ли их еще и нет…

Неожиданно, в доме напротив открылась дверь.

У худого, словно щепка, сержанта, были какие-то проблемы с хождением, он очень сильно хромал. Возраст его указывал на то, что ветеран помнил не только Первую Войну, но, вполне возможно, даже наполеоновские войны. Но при этом сержант боевито пытался щелкнуть каблуками в грязи, после чего сдал рапорт, сообщив номер охранного взвода, номер роты и номер батальона. Хорошо еще, что не дошел до номера дивизии. Хотя нет, охранных дивизий в германской армии, похоже, и не было. Зато прибывшие услышали номер деревни и реки.

Шильке на рапорт не отвечал. Он просто спокойно глядел на старика. После длительного, раздражающего долгого периода времени он подошел ближе. Все так же, не говоря ни слова. Сержант сглотнул слюну.

— Общий сбор!!! — вдруг завизжал он, вопреки всем уставам.

В дверях стоящего за ним здания появилось четверо таких же пожилых солдат, а из здания ближайшей школы стали высыпаться и остальные. О чудо, похоже, что гериатрическая муштра вошла в кровь, потому что взвод выстроился быстро и даже довольно ровно. Шильке, все так же без слова, двинулся вдоль строя. Ну и сборище, подумал он. Одни глядели на него перепугано, другие тупо, в соответствии с уставом; кто-то там украдкой пытался проверить карманы, точно ли они застегнуты. Один здешний «солдат» боялся настолько, что глаза его скакали из точки в точку, не имея возможности ни на чем сфокусироваться. Шильке остановился возле него и неожиданно спросил:

— Что с русскими делаете?

— Мы их убиваем!!! — заорал солдат, вытянувшись сколько можно.

Холмс сзади загоготал. Шильке прикусил губу.

— Убиваете? — процедил он и исподлобья глянул на отвечавшего. — А где трупы?

Солдат понял, что ляпнул какую-то глупость, и начал оправдываться.

— Нну… ттто есть… ну, мы должны их убивать. В ссс… сссытветствии с уставом. — Бедняга, как и сержант, сглотнул слюну. — Правда, пока что ни одного мы не убили! — доложился он.

— А почему?

— По… потому что… — он горячечно искал слов. — Потому что они обходят нас подальше и еще не пришли!

Теперь уже фыркнул Ватсон. Шильке укоризненно покачал головой. Молча, он дошел до конца шеренги, развернулся и двинулся назад. Сейчас он размышлял над тем, сколько инфарктов способен вызвать. Капитан вновь подошел к сержанту. Тот стоял совершенно сконфуженный. Он наверняка доложил бы что-нибудь еще, но не знал, как следует правильно обратиться. Летная куртка на офицерском мундире закрывала все знаки отличия. Так они долгое время стояли, глядя один на другого, когда на лбу солдата появился пот.

— Где командир? — тихо спросил Шильке.

— Докладываю, он на патруле! Герр… герр полковник! — сержант рискнул подлизаться, хотя Шильке был слишком молод для такого чина.

— И что же такое этот ваш патруль. Потому что в том, что ваш начальник на нем, я уже не сомневаюсь!

— Ну, значит, на патруле, герр полковник.

Шильке сощурил глаза. Он уже знал, о чем говорил Холмс. Он уже чувствовал это.

— Сам?

Сержант сделал глубокий вздох и уже не выдыхал. Смысла врать не было никакого. Ведь он же лично перед тем доложил, что взвод в полном составе. И что мог делать командир «на патруле» один, совсем один? Покинув собственных людей? Оставляя их без командования? Если он не дезертировал, что было бы для него наилучшим выходом в данной ситуации, то сейчас он мог находиться в Бреслау в самоволке у своей женщины. KS — исполнение приговора на месте. В случае грабежа в окрестных селах — тоже KS, но исполнение приговора отсрочено до времени, пока суд не узнает, что и сколько украл, а прежде всего: где спрятал. Возможно, он глуп и что-то комбинирует — тогда КК, штрафная рота, где исполнение приговора перекладывается на русских. Или же, просто-напросто, нажрался как свинья и где-то валяется — тогда КК или KD, дисциплинарное наказание, в зависимости от степени пьянки. Интересно, KS, KK или KD? Замечательный пример того, что разница между жизнью и смертью заключается чуть ли не в одной букве. Как смешно! Как должно звучать слово, относящееся конкретно к тебе: «смерть» или «сметь»? «рак» или «рок»? «жить» или «шить»? Ха-ха-ха!.. Одна буква.

— Ладно, пускай командир доложится мне, как только… вернется с патруля. Этих людей распустите. Пускай приготовят для нас жилье.

— Так точно, герр полковник.

— Капитан, — сжалился Шильке. — Абвер. Специальный отдел.

— Так точно!

Сержант отправился выполнять свои задания, а Шильке подозвал Хайни.

— Иди-ка, порыскай немного. Только ни словечка, для чего мы здесь.

— Есть!

Парнишка ничего не мог выдать, потому что ничего и не знал. Зато в течение пяти минут он убедит весь взвод в том, что находится здесь для выполнения секретной миссии по заданию самого фюрера, а то и кого-нибудь еще выше. А дар убеждения в пареньке имелся. Шильке закурил очередную сигарету и оглянулся.

Холмс поднял большой палец вверх.

— Да мы в жизни это не откопаем. — Ватсон как раз анализировал план, нарисованный польскими принудительными работниками. План был очень подробный. — Это именно здесь, — он постучал каблуком по бетонному полу.

Они стоял в громадном подвале еще большей виллы, расположенной на окраине деревни.

— Да, работа солидная, — буркнул Шильке. — Литой бетон.

— Без преувеличений. — Холмс схватил металлический лом. — Как же, литой. Парни сказали, сто совали сюда минеральную вату, ну а сам бетон с большим содержанием песка. — Он вонзил острие в серую поверхность, тут же проделав в ней серьезную щербину. Он грохнул раз и еще раз. Лом проник еще глубже, на его пути попалось что-то мягкое. — Ну вот! — Холмс ударил сильнее, проделывая крупное отверстие, из которого и правда торчала вата. — Пойдет как по маслу.

— А потом земля и шпалы.

— Сколько у нас времени до прибытия советов? — спросил Шильке.

— Три дня. Самое большее, завтра вечером мы уже должны быть готовы, потому что, если нас здесь захватят, придется объясняться на Лубянке.

— Черт! — Ватсон поднял голову от плана. — Погодите. У нас ведь тут целый взвод вермахта. Пускай ради поправки здоровья старички покопают.

— Если расписать смены, то дело даже пойдет, но вот что мы им скажем? Что переименовываем их в мелиоративный взвод?

— Погоди. — Ватсон глянул на штабную карту. — Здесь имеется мост. Мы укрепим плацдарм, а вот здесь, скажем, что будет командный пункт.

Холмс глянул на Шильке.

— Ты сможешь перепугать их настолько, чтобы они это сделали?

— Их — да. Но Хайни сообщил, что взвод в любой момент могут отвести в тыл.

— Ладно. Кто-то из наших, кто неплохо шпрехает, станет на дороге и перехватит приказ об отступлении от курьера. Ведь в охранный взвод офицера не пошлют.

— Это точно. Можно будет устроить.

— А когда в штабе сориентируются, что их нет?

— Завтра.

— Завтра утром или завтра после обеда?

— Утром, во время поверки. Только дай им еще время на реакцию: перебор бумажек, ориентирование в том, кто виноват, повторная переборка бумажек, прикрытие собственной задницы на всякий случай. Здесь еще нет войны, а это не боевое подразделение. Так что я не удивился бы, если бы патруль отослали только лишь послезавтра.

— Ну и хорошо. Тогда мы справимся. — Холмс быстро принимал решения. — Каждый знает, что ему делать. А вы двое, — указал он на спеца по ацетилену и на мужика с рожей разбойника, — осмотритесь и выясните, что в траве лазит.

— Может, в снегу.

О чудо, взвод вовсе не был удивлен новым приказом, отданным прямиком перед ожидаемой эвакуацией. Возможно, они даже были довольны тем, что не торчали здесь даром, что кто-то другой, более молодой и лучше вооруженный, займет их позиции и по-настоящему станет сражаться ради обороны деревни и моста. Старички, в особенности те, кто помнил первую войну, оказались удивительно умелыми и переполненными инициативами. Правда, звучали принципиальные вопросы: а не будет ли лучше сыпать в мешки не песок, а снег, ведь он же легче и наверняка до наступления не растает, а сама земля замерзла в камень. К счастью, Шильке быстро гасил энтузиазм доморощенных рационализаторов. И он даже придумал, что землю, абсолютно не мерзлую, ведь можно вывозить из подвала виллы, где рождался «бункер». Очень быстро нашлись тачки, из досок были сбиты соответствующие подъездные дорожки — и работа пошла на полную катушку. Уже через несколько часов плацдарм моста выглядел, словно профессиональный оборонный пункт с соответственной маскировкой и огневыми точками. Оказалось, что взвод располагал вполне себе неплохим вооружением. У старичков имелась пара чешских пулеметов и смешной французский станковый пулемет с какой-то странной системой зарядки из бокового подвода. Помимо положенных винтовок Маузера, у них имелась граната и цветные дымовые свечи. Связи никакой не было, ее обеспечивали курьеры из командования или телефон в соседней деревне, но, по словам сержанта, в последнее время аппарат частенько не работал, а с воскресенья вообще замолчал. Шильке даже знал, почему. Германское командование как раз приступило к операции по резанию проводов, соединявших город с остальным миром, а связь с армиями Шорнера должны были обеспечивать пара суперсовременных дипольных передатчиков и классические радиостанции повышенной мощности. Услыхав это, Холмс смеялся. Он отметил, что это напрасные усилия. Русские, как только придут, то перед началом осады наверняка выкопают глубокий ров вокруг всего Бреслау, чтобы быть полностью уверенными в том, что с их стороны все провода перерезаны. Комедия ошибок. Как обычно на войне, масса людей с обеих сторон будет делать совершенно ненужную работу, не зная, что всем, в данном случае, нужно, то же самое.

Когда после полудня повар выдал всем по тарелке супа, работы на плацдарме были практически закончены. Работу в подвале ускорили путем введения коротких смен и дополнительной подъездной дорожки. Чтобы изготовить ее, солдаты попросту разобрали половину стенки с другой стороны, и доступ значительно улучшился.

Ну а потом произошло нечто такое, чего никто не ожидал. Из патрульного обхода вернулись два высланные ранее поляка, ведя с собой какого-то шатающегося на ногах гражданского. Собравшиеся солдаты глядели на пленника с таким изумлением, как будто видели собственную мать, которую привели на расстрел. Они отрывались от работы, поворачивали головы. Заинтересованный Шильке вышел из виллы, в которой не прекращались раскопки. Поляки в комбинезонах технической фирмы по-немецки не говорил, так что один их них просто толкнул гражданского в его сторону. Второй поставил на пол большой картонный ящик, который, судя по надписям, служил для перевозки пива. Поляк открыл ящик и высыпал содержимое на снег. Господи Боже! В коробке находились мундир лейтенанта, его фуражка, сапоги, шинель, пояс со служебным пистолетом и офицерская книжка.

— Бог ты мой, — вырвалось у Шильке. — Что за идиот!

Тут с боку подошел сержант, приглядываясь ко всему широко раскрытыми от страха глазами.

— Это ваш командир?

— Так точно!

— Он всегда был таким дебилом?

Сержант подвинулся поближе и снизил голос:

— Нам он сказал, что отправляется патрулировать. Было странно, что сам. Но мы знали, что перед войной он приезжал сюда на каникулы. Это в паре деревень дальше. Явно пошел посетить старые развалины в последний раз.

— Угу. Все ясно, — пожал Шильке плечами.

Наверняка лейтенант нажрался по причине довоенных воспоминаний, а потом решил уже в гражданском вернуться в те времена, когда был счастлив. Но как он это собирался сделать? Валить без документов в Баварию? А спиртное — советчик плохой. Сентиментальность — то же самое. Цена же, которую придется заплатить лейтенанту, для всех была ясной.

Когда оба поляка отошли настолько, что никто не мог подслушать, к ним подошел Холмс.

— Как вы это придурка нашли?

— Да нормально. Мы зашли в какую-то пивнушку, чего-нибудь залить, чтобы разогреться, а он, в зюзю пьяный, лежит на столе и плачет.

— Что, плакал?

— Ну еще чего-то бормотал. И ни фига не понимал. Ну Вальдек и говорит, чтобы его пришить на месте — и ходу.

— Вот так сразу?

— Это пан не видел всех этих офицеров их охранных рот, что они вытворяли с принудительными работниками. Боги войны, пся крев. Так я и говорю, чтобы не сразу по башке, а не то неприятности могут быть.

У Холмса мелькнуло подозрение.

— Он был в мундире?

— Ясное дело. Ну получил слегка в торец, чтобы не сильно дергался, потом мы переодели его в гражданского и привели сюда. Пускай немцы его расстреливают. Тогда и увидит, какой из него бог войны с обосранными подштанниками!

— Черт подери.

— А то, пан считает, что они чего-нибудь вынюхают?

— Да нет, — Холмс отрицательно покачал головой. — Даже и пробовать не будут.

— Ну, так мы его хитро прижучили, разве нет?

— Это точно.

Холмс отвернул голову, прикуривая. К счастью, он был здесь не для того, чтобы выставлять моральные оценки. Один раз начавшаяся война начинала уже руководствоваться собственными законами. Люди же лишь последовательно приспосабливались к ним.

Разбудили их пулеметные очереди. Шильке, вырванный из сна о Рите, которая как раз вела его в закоулки Марктхалле, где один Господь только мог знать, что произойдет, стукнулся головой со спящим рядом водителем. Холмсу тоже не слишком везло, потому что он сначала столкнулся головой с Хайни, а потом с одним из поляков. Какое-то время они крутились по выстывшему салону громадной виллы, разыскивая оружие.

Первым внизу был Холмс. Он подскочил к стоящему у окна специалисту по ацетиленовым горелкам, который как раз стоял на посту.

— Что происходит?!

Тот лишь пожал плечами.

— По-моему, вроде как ничего.

— А кто стреляет? — допытывался Холмс.

— Это старики пуляют. Возле моста.

— Господи! В кого?

Очередное пожатие плечами.

— По-моему, в никого. Но отсюда я не все вижу.

Третий поляк спустился по лестнице с чердака.

— Он прав. В округе я не заметил ни единой чужой вспышки.

Ага. Какой-то придурок начал паниковать, потому что ему приснился страшный сон, и теперь они начали палить из всех стволов.

Шильке от нервов с трудом мог застегнуть мундир. Потом еще куртка…

— Пойду их успокоить.

— Погоди, — схватил его за руку Холмс. — Изобрази из себя командира-героя.

— Чего? Не понял…

А Холмс уже повернулся к полякам.

— Какие-нибудь гранаты имеются?

— Откуда? Правда, есть немного динамита, это на тот случай, если бы нужно было слегка разворотить этот подвал.

— Тогда принесите пару зарядов.

Затем он оттащил Шильке в сторону и начал пояснять ему свой план.

Старички из охранной роты стреляли вдоль дороги из всего, что у них только имелось. Хотя, судя по едва слышимых в грохоте окриках, русские из их воображения атаковали со всех сторон силами, как минимум, бронетанковой дивизии с поддержкой артиллерии и авиации. Когда Шильке, идеально выпрямленный, появился на окопе, он произвел ошеломляющее впечатление.

— Прекратить огонь! — раздалось со всех сторон.

Как же, как же. Успокоение впавших в истерику тыловых солдат, которые неожиданно очутились под огнем, пускай и иллюзорным, не было таким простым делом. К счастью, старички передавали команду по линии. Выстрелы утихли только через добрую минуту. В пугающей тишине все глядели на призрачную фигуру, которой был Шильке.

— Солдаты! Это была только лишь разведка! — крикнул он. — Но, насколько я их знаю, сейчас они ударят по-новой и будут пытаться забросать нас гранатами.

Жестом руки он прервал раздавшиеся в окопе нервные перешептывания.

— Я попытаюсь предусмотреть, откуда они сейчас ударят.

Капитан встал в позу глубоко задумавшегося человека, военачальника, рассматривающего проблемы, способные, без малого, решить судьбу всей войны. Но в глубине духа он хохотал. Холмс и теперь был прав. Главное — только театр. Все на показ, все на продажу, лишь бы только заплатили за билеты. А эти сгрудившиеся сзади люди наперегонки покупали именно его спектакль. У него имелся товар, который они страшно желали приобрести: Надежда.

— Ага. Ударят они вон оттуда, — указал он установленное заранее направление. Такое, чтобы не зацепить ни единого поляка, которые будут метать динамитные шашки. — Так, все стволы направить в ту сторону! Стрелять только лишь по моему четкому приказу!

Сержант осторожно высунул голову из окопа.

— Герр капитан, умоляю вас, спрячьтесь.

— Офицер обязан подавать пример!

— Но, герр капитан. Вы же совершенно открыты. Вас же застрелят.

— Нет, сержант. я не могу требовать от своих солдат чего-то такого, чего сам не могу сделать.

Все это получилось даже ничего, потому что в рядах начались перешептывания, хотя сам Шильке тоже спутал текст из какой-то ура-патриотической книжки о героических офицерах. И он даже не дрогнул, когда раздался первый взрыв. На предполье вздыбился гейзер земли и снега. Через мгновение все увидали новую вспышку и услыхали новый взрыв.

— Все на заранее определенные позиции… — снизил голос Шильке. — Огонь!!!

Капитан не заслонялся от взрывов, потому что динамит, в отличие от гранаты, никаких обломков не производил. Единственное, что ему угрожало, это попадание комком мерзлого снега. Гораздо сильнее он боялся стрелявших сзади пенсионеров, в связи с чем решил с этим покончить.

— Прекратить огонь!

Это, к счастью, пошло более толково, чем в первый раз. Шильке стал прохаживаться по краю окопа.

— Солдаты, это была образцовая операция! Хирургический разрез! Иван удирает с полными штанами!

На сей раз новых перешептываний он уже не успокаивал.

— Скоро начнет светать. Как только сделается совсем светло, пошлем туда патруль.

Все шепотки тут же прервались. Исключительно из страха. Рассвета солдаты дождались в абсолютном молчании. Как только Шильке посчитал, что уже достаточно светло, он подошел к большой группе, сгрудившейся возле французского пулемета.

— Сержант!

Солдата чуть кондрашка не хватила.

— Назначьте пять человек для проверки территории.

Сержант вздохнул с разоружающим облегчением, когда понял, что самому ему в разведку идти не нужно. Он назначил четырех наиболее свежо выглядящих солдат и ефрейтора, который должен был ими командовать.

— К лесу даже не приближайтесь. Только поглядите, мы, случаем, в чего-нибудь там попали?

— Есть!

Шильке прекрасно знал, что те найдут. Поляки должны были зарезать несколько ничейных кур и живописно окрасить снег на «поле битвы». Но результат превзошел его самые смелые ожидания. Уже через несколько минут солдаты вернулись бегом, вопя что было сил:

— Герр капитан! Там такая резня!

— Что?

— Ну мы их и нарубили. Человек десять, не меньше!

— Тела нашли?

— Нет. Их, должно быть, затащили в лес. Но кровищи!

Сзади отозвался еще более сонный голос.

— Пару десятков отоварили!

— Ну, как там сказать… — буркнул кто-то еще. — Два десятка — это мы убили, но раненых, раненых…

— Там все затоптано, и все в крови! — кричал ефрейтор. — Там все в крови!

Любопытствующие солдаты собрались вокруг. Раздались даже окрики радости, возбуждение нарастало, и никто уже и думать не собирался о работах в подвале виллы. Шильке решил со всем этим справиться.

— Раз они такие разбитые, так может, организуем погоню? — предложил он.

Все живое вокруг тут же набрало воды в рот.

— Н-да, возможно вы и правы. Зачем подставлять себя опасности среди густых деревьев, там и засада может быть. — Шильке направился в сторону виллы, в подвале которой велись раскопки. — Все, кроме постовых — за работу! Днем советы наступать не будут.

Отряд явно предпочитал выполнять данное задание, чем громить врага. Старички, хотя и окостеневшие и все еще трясущиеся от холода, взялись за лопаты. Кроме одного. Седой солдат со шрамом на лице все время крутился возле группы, которую образовывали Шильке, Холмс и поляки в комбинезонах. Постепенно это становилось подозрительным, но тот уже через пару минут развеял опасения. Когда офицер ненадолго обернулся, он спросил у Холмса сценическим шепотом:

— Камрад, ты не мог бы ненадолго отойти со мной в сторонку?

— Ну, мог бы, только…

— Тиии!.. — Солдат схватил Холмса на плечо и оттянул на несколько шагов дальше. Похоже, сам он был глуховат или считал, будто бы все вокруг глухие, потому что его громкий шепот, а точнее — хрип, Шильке превосходно слышал.

— Камрад, прошу прощения, но я слышал, как ты разговаривал с офицером, и из этого следовало, что ты знаешь русский язык.

— Ну, знаю, и даже очень хорошо.

Солдат вновь схватил Холмса за руку и оттянул еще на шаг. Но и так: все слышали.

— Ты знаешь, другого я бы не осмелился спросить, но у тебя такое симпатичное лицо. А кроме того, у меня ведь белый билет. Здесь меня терпят только лишь потому, чтобы я с голоду не сдох. И еще я немного сумасшедший.

— Не понял…

— Ну, знаешь, ну… Даже если оно и станет известным, так я просто псих. Меня все зовут «Дедушкой», но за спиной называют «Придурочным дедом».

— Так что должно стать известно?

— Я… оно… хотел спросить, — дедок бросил по сторонам несколько взглядов. — Я хотел спросить, как будет по-русски: «не стреляйте»?

Холмс фыркнул, и еще долгое время потом не мог сдержать смех. Но, в конце концов, как-то успокоился.

— Товарищи, не стреляйте».

— Ага. Тавариши…

— Нет. Товарищи. Звук «щи» должен быть четко слышимым.

— Боже, как же трудно говорить.

Седой солдат попробовал еще раз.

— Эй, камрад. Русский язык певучий, а не твердый, как наш.

Шильке неожиданно заинтересовало, о каком таком языке думал Холмс, говоря «наш». О польском или немецком? Оба были чертовски твердыми, хотя каждый и по-своему..

— Товарищи, не стреляйте. Повтори.

На сей раз у деда пошло гораздо лучше.

— И что, когда я это скажу, так меня не убьют?

— Быть может — и нет.

— И что они со мной сделают?

Холмс пожал плечами.

— Ты у нас никакая не шишка, так что, наверняка, тебя пошлют в лагерь.

— Ага. А в том лагере, что со мною будет?

— Там умрешь.

— Меня убьют?

— Нет. Просто так умрешь.

Дедок глядел широко раскрытыми глазами, мало чего понимая. Но, глядя в глаза Холмса, он понял, что этот вот солдат в комбинезоне явно говорит правду.

— Меня замучают?

— Ну как тебе это объяснить? Тебя не замучают пытками. Ты умрешь, не указывая каких-либо причин.

— И так будет со всеми пленными?

— Нет, молодым и здоровым, возможно, удастся выжить. А те, которые образцово перекуются, наверняка возвратятся в фатерланд, чтобы быть надзирателями над остальными.

— Ага. — В глазах старика затеплилась новая надежда. — А как их убедить, что я коммунист?

— Тогда ты должен кричать: «Товарищи, не стреляйте. Я честный коммунист».

— И они поверят?

— Не знаю. — Холмса снова потянуло на смех. — Не имею ни малейшего понятия.

— Хммм… А как выглядит их флаг?

— Весь красный.

— Как наш?

— Ну, нет. Без свастики. — Холмс уже чуть ли не рыдал от смеха, видя заинтересованность старца. — А еще у них там желтый серп скрещен с молотом. И звезда.

— Ты мне нарисуешь?

Шильке и сам уже хихикал, видя, как офицер польской разведки рисует прутиком на снегу русский флаг. Стоящие рядом поляки тоже стискивали зубы, пытаясь укрыть радостные мины. Один Хайни ничего не понимал.

Когда Холмс наконец-то вернулся к группе своих, они уже планировали проведение совместных уроков русского языка для Вермахта.

Раскопки закончились поздним вечером. Ветераны из охранного взвода были отосланы на квартиры. После того, как двери в подвал были закрыты, поляки и сами были готовы кончать работу.

— И как, есть? — склонился Ватсон над раскопом, слыша металлический лязг.

— Что-то имеется, — раздалось снизу. — Что-то здоровое, словно шкаф.

— Подсветите-ка получше.

Копающий умело убирал последние слои земли.

— Холера ясна! Давайте сюда горелку и баллон.

Общими усилиями притащили тяжеленное оборудование. Затем все, если не считать спеца по горелкам, отодвинулись от края раскопа. Холмс и Шильке проверили, тщательно ли закрыты окна подвала.

— И что? — спросил Дитер.

— Что?

— Что будем делать, ели сейф окажется полным?

— Содержимое на грузовик и ходу отсюда.

— Сейчас, ночью? — удивился Шильке.

Холмс пожал плечами.

— Это самый паршивый выход. Но завтра придут за этими дедами. Впрочем, один черт. Двигаем утром, с ними или без них.

Оба закурили. Ситуация становилась все более запутанной. По информации, полученной через радиостанцию, русские должны были появиться здесь уже послезавтра. Но эти сведения не могли передаваться с точностью до сантиметра по карте. Черт его знает, что стукнет в голову какому-нибудь командиру, или же как изменится ситуация на фронте. С другой стороны, они задержали на позиции охранный взвод. Вроде бы как мелочь, легко объяснимая ошибкой курьера. Тот отдал приказ не тому, кому следует, неизвестно, чья подпись видна на документе, он не мог найти командира (вот тут обстоятельства как раз будут свидетельствовать в пользу парня на мотоцикла — ведь командир смылся), и так далее. Но, в конце концов, с карт исчез целый взвод! И кто знает, кого пришлют для проверки. Документы абвера были неприкасаемыми, но… И это вот «но» внезапно набирало зловещего веса. Все зависит от того, кто и с какими установками прибудет на проверку. А еще, с какой он прибудет поддержкой. Мрачные размышления прервал окрик из ямы:

— Есть! — В голосе явно звучало возбуждение. — Сейф открыт!

— Тише, придурок! — Холмс первым спрыгнул в раскоп. — Только не по-польски!

Шильке спускался уже осторожнее.

— И что?

— Холера ясна!.. Вот это да! — прозвучало в темноте.

— Ты чего-нибудь видишь?

Кто-то из поляков зажег химический факел. Все в радиусе взгляда завибрировало в призрачном магниевом свете. Ватсон вытаскивал из сейфа коробочки, папки с документами. Все горячечно распаковывали обмотанные шнурком пакеты. Несколько рулонов связанных резинками долларов упали на землю.

— Ну, ну… — Холмс повесил себе на шею громадное ожерелье, переливающееся цветными камнями.

— У вдовушки от мошенника был неплохой вкус.

— В рюкзаки, — подгонял Ватсон. — Все в рюкзаки!

— Бриллианты имеются?

— Есть. — Кто-то бросил Шильке тяжеленький, набитый чем-то мешочек из замши. — К тому же они имеются в украшениях. Тебе выколупать?

— Все в рюкзаки. — Холмс прицепил к ушам тяжелые клипсы[30]. — Потом будем сортировать.

Ватсон подал ему еще и приличных размеров диадему, помог закрепить ее на голове.

— Вот теперь красота, — буркнул он. — Тебя мы тоже рассортируем по рюкзакам.

— Ладно, — сказал Шильке, — скажу водителю, чтобы приготовил грузовик.

— Если только тот чертов древесный газ не…

Его перебил одинокий выстрел.

— Что там, черт подери, — рявкнул кто-то из поляков. — Опять деды видят привидения в темноте?

— Все готово?

Когда они подтвердили кивками, Холмс неспешно стал подниматься. Остальные за ним. Они услыхали второй выстрел, потом пулеметную очередь.

— Дай-ка этим ветеранам хорошенько по шее.

— Нет проблем!

Шильке открыл дверь и сделал шаг вперед. Он не мог двинуться дальше ни на сантиметр, когда увидел в нескольких метрах бегущих боком к нему русских солдат. Холмс, который хотел только выглянуть, споткнулся и налетел на него. Двое русских на момент задержалось с раскрытыми от изумления ртами.

— Я русский шпион, — начал было Холмс, но, к счастью, Ватсон схватил обоих за воротники и рванул назад. И правда, мужик в ожерелье, диадеме и клипсах не совсем походил на советского агента. Во всяком случае, не с первого взгляда. Автоматная очередь расщепила доски у них над головами.

— Назад! — Ватсон пинком ударил по двери, чтобы та закрылась. — Все на рампу!

Вокруг свистели рикошетящие пули, но, к счастью, русские взломали дверь лишь тогда, когда группа выбралась наружу по деревянной наклонной плоскости. Кто-то из поляков зажег очередной магниевый факел и бросил назад, чтобы ослепить русских. Холмс в последний момент успел снять с себя украшения, прежде чем все добрались до первых германских постов.

— Герр капитан! — закричал Хайни, увидав их. — Танки, танки!

— Где танки, черт подери!

Шильке боялся выставить голову из окопа. Но грохота двигателей он не слышал. Из-за пальбы он сразу же оглох. Хайни вырвал из-за пояса ракетницу и выпалил заряд.

— Вон там!

— Господи, парень, — простонал кто-то из стоящих рядом старичков. — Ты им выдал нашу позицию.

— Да успокойтесь, это всего лишь разведка, — выкрикнул Холмс.

Какая-то граната разорвалась прямо посреди дороги. Дуновение взрыва сорвало временное затемнение с окон виллы, подвал которой они только что грабили. По причине горящих внутри магниевых свечей, вилла мгновенно сделалась единственной прекрасно видимой целью в радиусе нескольких десятков метров. И тут же кто-то неподалеку выстрелил из пушки. Крыша виллы, а точнее ее остатки, тут же завалилась. Вспыхнул быстро распространяющийся пожар. И только в его свете немцы увидали в нескольких десятках метров далее тень советского танка. Его пушка выстрелила еще раз в сторону виллы, после чего башня повернулась. «Хе-хе, а ведь танк скрыл все следы нашей деятельности», — иррационально подумал Шильке. Потом он уже повторял про себя лишь: «О, Боже! О, Боже! О. Боже!».

Неожиданно танк двинулся вперед, перемалывая снег гусеницами.

— Господи Иисусе! — завопил кто-то из ветеранов.

— Спокойствие! — орал Холмс. — Танкисты ни черта не видят в свои щелки. Главное, не допускать пехоту!

О чудо, старики, помнящие предыдущую войну, не паниковали прямо уж так, как можно было ожидать. Стреляли они достаточно ровно, покрывая взаимные позиции. Эффективности их огня нельзя было оценить никаким образом, но и русский огонь какой-то особой опасности не представлял. Для опытных солдат это было всего лишь боестолкновением. Только опытных здесь никого не было, если не считать парочки ветеранов из-под Вердена. Опытным нельзя было назвать ни германское командование, состоящее из не случившегося оксфордского доктора Шильке, ни поляков, представляющих совершенно уже не военные профессии, ни подростков-азиатов, призванных в русскую армию, где под конец войны уже не хватало людей, умеющих хотя бы читать или писать[31].

Холмс был прав. Механик, управляющий бронированным средством передвижения, совершенно ничего не видел. Он налетел на какой-то сарай, оббивая угол, разломал сортир и двинулся дальше, не обращая внимания на деревья в саду.

— Ну все, конец. Он прет прямо на нас!

— Зато умрем богатыми! — Ватсон съежился на самом дне окопа, прикрывая голову рюкзаком, в котором находилась добыча. — Лучше уже так, чем сдыхать от нищеты в трущобах.

— У нас какие-нибудь гранаты есть? — спросил кто-то из солдат.

— Гранатой желаешь покончить с собой? — ответил ему другой. — Пальни себе в башку.

— У винтовки ствол слишком длинный.

Танк пер прямиком на полтора десятка пар распахнутых в смертельном ужасе глаз. Кто-то сглотнул слюну. Это было четко слышно, несмотря на звучащие вокруг выстрелы. Поблизости разорвалась граната, обсыпая их комьями мерзлой земли и снежной пылью. Какой-то пенсионер рядом не выдержал. Он отбросил винтовку и даже вскарабкался на заднюю стенку окопа. Не успел он выпрямиться, как тут же получил пулю в спину, очень гадко, под углом, а потом, когда уже летел назад, еще раз: в плечо. Упал он точно на Ватсона, который рявкнул нечто непонятное. Он попытался выползти из-под тела, кровь раненого заливала ему глаза. Холмс пожелал ему помочь, снова споткнулся о Шильке, и все четверо покатились клубком в кровавой неразберихе на дне окопа. Рыкающий на высоких оборотах двигателя танк проехал над ними, практически погребая их всех под грудами земли.

— Чтоб вы все сдохли. — Холмс выполз первым, встав на лежащем ниже Ватсоне. — Есть кто живой?

Сбоку подполз Хайни с каким-то ветераном.

— Герр капитан?! Герр капитан?! — звал он.

Втроем они начали откапывать Шильке. Ватсон сбросил с себя окровавленного старика и даже поднимался на ноги своими силами, истерически оттирая лицо.

— Глядите-ка вон туда, — указал направление Холмс.

Танк въехал на мост и пальнул в какую-то выдуманную цель на другом берегу. Он доехал до противоположного плацдарма и, обнаглев от отсутствия обороны в той точке, неожиданно остановился. Его башня стала медленно поворачиваться.

— О, Господи!

Теперь танкисты могли увидеть нечто конкретное. Все окопы светлели на фоне горящей виллы. Стрелок видел их прямо напротив себя. Несложный, короткий, эффективный выстрел. Ствол как раз снизился. Хайни сделал движение, как бы желая броситься бежать, но даже он понимал, что в данный момент это уже никак не поможет.

— Ну все, нам хана, — простонал ветеран.

Стрельба со всех сторон чуточку притихла, а точнее: ослабела так, как будто бы все поглядели в одну и ту же сторону, ожидая взрыва. И как раз этот момент выбрал «Дедушка», чтобы сдаться. Он выскочил из своего укрытия на самую средину моста, размахивая большим русским[32] флагом.

— Товарищи, не стреляйте! — орал он. — Я честный коммунист!

Командир танка не мог слышать его в шуме боя, он не мог его толком даже видеть. Но вид советского флага убедил его, что собственные отряды заняли мост. Танковая башня повернулась снова в позицию «прямо и вперед», и бронированное чудище двинулось по дороге на другом берегу.

— Ну, блин! — буркнул Ватсон. — «Дедушке» положен орден.

— Орден? — возмутился Шильке. — Этому трусу?

— Ой, вот только не надо быть таким принципиальным, — включился Холмс. — Отгоняй пехоту.

— Какую еще пехоту? Мы окружены, нам даже некуда бежать!

— Ну, и кто тут, черт подери, трус?

— Я! — первым признался Ватсон. — Бежим!

Его перебил Хайни, указывая на что-то рукой.

— Герр капитан! Вон там!

Все повернули головы. Русский танк, который как раз забрался на вершину небольшого холма, неожиданно взорвался и покрылся языками яркого пламени. Рядом с ним вырос новый гейзер, ненадолго подавляя огонь, а потом еще один. На возвышении появились какие-то машины. Холмс, онемев, глядел на Шильке, а тот — на Холмса, тоже ничего не понимая.

Первым сориентировался «Дедушка» на мосту, потому что стоял ближе всех. Русский, собственноручно выполненный флаг он забросил в реку, из-под шинели вынул старательно сложенный немецкий, расправил его и поднял вверх широко расставленными руками.

— Не стреляйте! Здесь вермахт! Камрады, не стреляйте!

— Наши, — вырвалось у Ватсона, что тут же спровоцировало комментарий Холмса.

— Ты кого, собственно, имеешь в виду?

Два танка Mark IV[33] проскочили мост на огромной скорости, остановившись только лишь перед укреплениями. Русская пехота, похоже, должна была сдать тылы, потому что стрельба быстро затихала. Из люка ближайшего танка выглянул офицер, снимая наушники вместе со шлемофоном.

— Эй, солдат! — крикнул он «Дедушке». — А ты храбрец. Если бы не ты, мы бы вас всех по темноте выбили.

— Герр майор, нас тут атакуют уже два дня, — орал старикашка. — Но вчера ночью мы им устроили резню! Нормальное такое побоище! А сегодня они приперлись с танками и артиллерией!

— Вы держались здесь целых двое суток? — германский танкист недоверчиво качал головой. — Одни? Без тяжелого вооружения?

— Так точно!

— Бог ты мой. — Офицер вылез на броню и искусно спрыгнул на землю. — Так это посыплются Железные Кресты!

— Вообще-то мы сошлись вручную, — впаривал «Дедушка», даже не краснея. — Это был настоящий ад. Что же касается крестов… Много будет деревянных.

Интересно, кем «Дедушка» был на гражданке. Актером? Но впечатление, во всяком случае, производил. Не хватало лишь черепа в руке и датского замка на фоне.

— Кто здесь командует?

«Дедушка» без всякого стеснения указал пальцем.

— Докладывает капитан Дитер Шильке, абвер, герр майор, — сообщил тот и обтянул на себе летную куртку, словно старый служака, прикладывая руку к блестящему шлему. Вот, «Дедушка», учись теперь, что такое настоящее актерское мастерство «made by Holmes», хрыч старый. Сейчас узнаешь, перед кем мог становиться на колени сам Шекспир, потому что про Марло ты наверняка в своей жизни и не слышал.

— И что здесь делает абвер?

Сам майор тоже выглядел неплохо, в особенности, на фоне угловатого, грозного Mark IV, только ему далеко было до измазанного кровью Шильке.

— Специальное задание, — подал он документы майору. — К сожалению, его цели выдать не могу.

— Это как раз понятно, — майор даже не глянул в бумаги. — Что здесь произошло?

— По приезду в деревню номер 247 я выявил, что охранное подразделение лишено командования.

— Что?!

— Взводом командовал сержант. А лейтенант отправился в неизвестном направлении.

— Невероятно. Вот просто так себе пошел и исчез?

— Не исчез, герр майор. Мои люди, высланные на поиски, нашли его в укрытии. Он был пьян, и в гражданском.

Майор резко поднял голову. Какое-то время он глядел суженными глазами, после чего вздохнул, а точнее — просто втянул воздух.

— Ага… Все ясно…

— В сложившейся ситуации, — продолжал Шильке, — я был вынужден отложить на время выполнение собственного задания и взять на себя командование брошенным подразделением. Тем более, что охранники не знали своих обязанностей, мост вообще был без какого-либо прикрытия, территория не разведана, а весь этот бардак был похож на банальный дорожный пост по проверке документов, а не приличную оборону.

— Понимаю.

— Я укрепил мостовой плацдарм, приготовил ловушку для врага, — Шильке указал на развалины догоравшей виллы, — после чего мы ожидали наступления.

— А вы не высылали курьера командованию?

— Выслал, — не покраснев, соврал Шильке. Старички могли и не помнить, сколько человек с ним прибыло, так что они точно и не знал, посылал ли он кого-нибудь из них. — Но ведь ваше вмешательство — это же благодаря нему, так?

— Нет.

— Странно. Приказы для охранного взвода, кстати, тоже не доходили.

— В этом как раз никаких странностей нет. Теперь мы уже понимаем, что было нужно русским: этот вот мост.

Шильке изображал из себя изумленного. Похоже, он уже неплохо освоил актерское мастерство, так как майор тут же поспешил с объяснениями.

— Нас выслали, чтобы взорвать этот мост. В этом, как вы замечательно определили, «бардаке», кто-то попросту забыл его уничтожить. Послали боевое подразделение, так как никто не считал, что здесь может удерживаться кто-то из наших. На карте это место уже давно на вражеской территории.

— Об этом я как раз и не знал.

Майор лишь тряхнул головой.

— Боже, я поверить не могу, что кто-то и вправду мог здесь держаться двое суток, располагая лишь горсткой стариков без какого-либо тяжелого вооружения. Невероятно. На такое способен только истинный немец!

Холмс застриг ушами, пытаясь сдержать выражение веселья на лице. Майор взял Шильке под руку.

— Герр капитан, вы повели себя образцово, именно так, как следует. Очень гибко и последовательно, как того требовали ситуация и… отчизна. Еще сегодня отправлю рапорт по вопросу награждения вас Железным Крестом.

Шильке хотел ответить в соответствии с уставом, но танкист сдержал его рукопожатием.

— Если бы все думали и действовали как вы, то немцы наверняка были бы самым счастливым на земле народом.

— Вот в этом я как раз не сомневаюсь, — вырвалось у Холмса, который знал истинные мысли и поступки Шильке, равно как и его пацифистский настрой.

День шел за днем. Один похожий на другой, каждый из них немилосердно длинный, никакой, безнадежный. Растягивающиеся часы складывались из пухнущих минут, содержащих мириады секунд. Собственно говоря, он даже и не одевался, так, накидывал халат на пижаму, а единственным контактом с окружающим миром была экономка, которую посылал за сигаретами. Иногда он перелистывал старые атласы, различные пожелтевшие карты потом свисали из разных мест в которых удалось их разложить. Иногда он раскладывал пасьянс, но никогда не доводил дело до конца. И так ничтожный запал быстро гас. Иногда в голову приходила мысль о Рите. Может, позвонить? Пригласить? Куда-нибудь пойти? Ну хорошо, хорошо, только потом. Все более он становился похожим на своего книжного прототипа, гениального Майкрофта, совершенно лишенного жизненной энергии. А ему то что. В конце концов, он находился на больничном. Вот интересно, неужели американцы именно это называли post-battle trauma? Или это был посттравматический шок? Чушь, ведь особых травм он не переживал, в истинном бою участия не принимал, так, всего лишь стычке.

Совершенно не желая того, локтем он снес чашку с остатками кофе. Черный ручеек на полу сразу же принял форму кровавой струи, вытекающий из спины ветерана на снегу в окопе. Хммм… Означает ли это, что теперь он сделается алкоголиком и наркоманом, а потом еще и покончит с собой? Шильке неспешно анализировал собственный разум. Единственное, что он там обнаружил, это желание съесть сладкую булочку с джемом. Но желание и не настолько настырное, чтобы его тут же реализовывать. Он тяжело вздохнул и закурил сигарету. А может, сигару? От влиятельного директора из Берлина Шильке получил весь набор заказанных цацек, вместе с автоматом Томпсона и десятком пачек патронов диаметром с большой палец. Там же имелись и сигары. Так! — принял он решение. Сигара! Ведь Майкрофт банальной сигареты курить бы не стал. Эта мысль заставила Шильке покинуть нагретое кресло. Он долго копался в выставленных под стенкой ящиках германской почты. Боже, сколько же странных вещей имелось у американцев! И что самое странное, все это они забирали с собой на фронт. К счастью, здесь же имелось несколько пар нейлоновых чулок, которые он заказал для Риты. Вот интересно, на кой ляд нечто подобное солдату в окопе? Сами их натягивали или как? Тут Шильке стукнул себя ладонью по лбу. Как это на кой ляд? Элементарное средство для соблазнения, причем, без обвинений в насилии или принуждении, любой француженки. А так же любой немки — через минуту прибавил он про себя.

Уставший Шильке возвратился на кресло. Несколько отдохнув от трудов праведных, он закурил сигару. В течение долгих нескольких минут он размышлял: блевануть сразу или отложить на потом. Ленивые размышления прервала экономка, открывшая двери.

— Прошу прощения, — шепотом сообщила она. — К герру капитану посетитель. Я говорила, что герр капитан болен, но…

— Только этот посетитель, — Холмс осторожно отодвинул женщину и вошел в комнату, — не из тех людей, которые верят во все, что им говорят.

Решительным тоном он поблагодарил экономку, одновременно закрывая дверь. Как обычно, Холмс был сияющим, свежим и пахнущим одеколоном с каким-то восточным ароматом.

— О, — сказал он, снимая перчатки. Этот звук не представлял собой изумления или утверждения какого-то факта. Затем он подошел поближе, наклонился и понюхал Шильке. — Ууу? Ты ничего не пил.

Шильке выдул в его сторону клуб густого дыма.

— Таблетки? Укольчики?

Новый клуб дыма.

— Ага, тогда все ясно. — Холмс сбросил толстое пальто из верблюжьей шерсти и бросил на спинку стоящего у письменного стола стула. Сам же занял место во втором кресле.

— Ну что, помолчим?

Шильке даже не глянул в его сторону. Ему не хотелось поворачивать голову. Он слышал только шелест бумаги. Гость явно просматривал какую-то из брошенных старых карт.

— Испания, — услыхал он через какое-то время. — Я читал все газеты период гражданской войны. Тогда я страстно увлекался подобными вещами, мы спорили с коллегами. А знаешь? Как-то раз я спросил своего знакомого, кого он считает лучшим польским военным корреспондентом. И знаешь, что мне тот ответил? Что наилучшим военным корреспондентом был Ян Хризостом Пасек[34]! Ха-ха-ха!.. Ну да… Впрочем, шутку ты как раз и не поймешь.

— Не до смеха мне или болтовни о каким-то там Пасеке. — Шильке сбил пепел с вонючей сигары. — Но в одном ты прав, — вздохнул он через какое-то время.

— Ммм?

— Достаточно, что ты наступил на мозоль моих амбиций, и я уже чувствую прилив энергии.

Холмс позвал экономку и попросил принести кипяток и две чашки. Сморщив нос он поднял с пола какой-то сосуд и понюхал, после чего вынул из кармана пальто пакетик с настоящим кофе.

— Расскажи, а как на все это отреагировал Титц?

— Умножил количество моих врагов.

— Ну, на врагов, положим, теперь ты можешь плевать. Он точно был восхищен?

— Естественно. Это, как раз, ему удалось.

Когда экономка принесла требуемое, Холмс быстро заварил кофе, подсыпав в чашки немного корицы. После этого он вновь устроился в кресле и с интересом слушал.

— На совещании при всех он приказал открыть шампанское. Поднял бокал и бабахнул из головного калибра.

— Ну-ну?

— Он сказал: «Meine Herren, представьте себе, что мой офицер, находясь на больничном, заслужил Железный Крест. Но я вот думаю, а чего заслужили те из вас, которые в это время находились на службе».

— О Господи! И тут же повеяло ужасом, так?

— Тем более, что он тут же прибавил: «Линейные подразделения все чаще присылают заявки на офицеров различных служб. К счастью, некоторые из вас освобождают меня от мук, связанных с дилеммой выбора».

— Это он круто сказал. То, что называется эффективной мотивационной политикой.

Шильке печально кивнул. Кончиком пальца он передвинул лежащий на столешнице орден.

— За этот кусочек металла гибли настоящие герои. Я же получил его за то, что грабил бриллианты в тылу.

Холмс лишь вздохнул.

— Да не бойся ты. За те акты, которые должны были быть сожжены, а я их выкупил, командование повесило мне «Виртути Милитари»[35]. Это тоже такая жестянка, за которую люди отдавали свои жизни. Я же получил его за пачку никому не нужных бумаг.

— Выходит, у нас обоих одинаковая моральная дилемма.

— Ты говори за себя, — Холмс сделал глоточек кофе. — Я по правилам этого мира не играю.

— А по каким же правилам ты играешь?

— По правилам учреждения, называющегося «The Holmes»

Длужевский легко поднялся и разложил руки в театральном жесте.

— Звездное небо надо мной, и моральный закон во мне[36], — процитировал он, гордо выпячивая грудь.

— Не будь таким Кантом, Иммануил. Говори конкретно.

— Ватсон в разведке, Майкрофт за спиной, а я вечно в средине, потому что закон устанавливаю я.

— Ээээ… — Шильке лишь пожал плечами.

— Ой, переставай уже гнить здесь, закапываясь в собственной гнилой душе, облепленной моральной гнилью в загнившем гнилостном соусе.

Шильке повернул голову.

— Ну, и чего это ты так надулся? — Холмс присел на корточки, опирая локти на поручнях хозяйского кресла. Он затянулся своей сигарой и выдул дым в лицо сидящего. Шильке тоже затянулся и ответил тем же самым. Холмс выдул дым еще раз. Шильке тоже. И долгое время, словно два заядлых мальчишки они выдували дым друг другу в лицо.

— Вы чего, чокнулись?

Ватсон, который как раз открыл дверь, застыл на пороге. Он не мог поверить своим глазам.

Холмс и Шильке резко отдернулись один от другого.

— Боже, ну духота, — Ватсон обмахивался конвертом, который держал в руке. — Дайте-ка и мне сигару, я тоже надымлю, и мы совершим коллективное самоубийство.

— У тебя уже все имеется? — Длужевский глянул под свет и немного приоткрыл оконную раму. Не сильно, лишь бы хоть немного было видно.

— Есть. Пеленг отличный. Сам проверил.

— В общем, беремся за работу. Только помоги мне вытащить Дитера из Бездны моральных страданий.

— И как? Или мне тоже следует выдувать на него дым?

Город казался абсолютно вымершим. В последний момент перед эвакуацией, когда сюда еще прибывали беженцы, число жителей оценивалось в миллион. Теперь же осталось чуть более двухсот тысяч. Так что трудно было удивляться, что повсюду было пусто. Те, которые остались, сейчас на всех парах работали во всех учреждениях, помогающих поддерживать боевую способность Рейха. Так что Шильке шел практически в одиночестве по южной стороне Рынка. Зимнее солнце светило резко. К счастью, на глазах у него были произведенные в Америке высококачественные солнцезащитные очки, захваченные у какого-то сбитого пилота. Этим утром он чувствовал себя прекрасно, тем более, имея на себе новехонький мундир, сшитый самым лучшим (и самым дорогим) в городе портным. Инстинктивно он коснулся рукой кармана. Все находилось на своих местах. Он был просто загружен деньгами. Бриллианты из сейфа мертвой вдовы отправились в тайник. Доллары и фунты являлись их резервами на время эвакуации, а за золото собирались покупать новые бриллианты. Но вот что делать с пачками германских марок? Ведь очень скоро те достигнут головокружительных цен на макулатуру или даже бумажек для самокруток, столь модных среди советских солдат. Купить за них что-нибудь? Никто на черном рынке «цветными бумажками» (как называли марки) не интересовался. Так что громадную сумму они разделили между собой, как оформил словесно Холмс, чтобы подсластить последние мгновения империи, что уходит в забытье. У Шильке, правда, деньги всегда водились, но, правда, таких количеств, которые можно было бы потратить за раз — скорее всего, нет. И что тут делать? Капитан зашел в небольшой, зато эксклюзивный магазин с канцелярскими товарами.

— От всего сердца приветствую вас. — Продавец, скорее всего — хозяин, лично, потому что персонал давным-давно был мобилизован, сорвался со стула. — Пожалуйста, герр капитан, проходите. — Увидав Железный Крест, он чуть ли не встал по стойке «смирно». — Чем могу служить?

— А не могли бы вы предложить мне какую-нибудь приличную авторучку?

— Ну конечно же. — Старик-владелец похромал к большой витрине. — У меня имеются германские, превосходного качества, никогда не стираются. Идеальны и для кабинета, и для фронтовых условий. Производитель гарантирует…

— Нет, нет. Я бы попросил что-нибудь более изысканное.

Продавец отвел взгляд от витрины. Молниеносно, одним-единственным взглядом он оценил безупречный мундир потенциального покупателя, американские очки, британские кожаные перчатки, изготовленные так, что касались легкой мглой на ладонях.

— Для вас обязательно что-нибудь подберем.

Он закрыл витрину и, хромая, направился к сейфу в стене.

— Вот, пожалуйста, — не спеша он выкладывал на стойку шикарные коробочки. — Это коллекция Уотермана. Еще довоенная. Я бы рекомендовал…

— Я бы хотел купить набор. Одна ручка для меня, другая — для женщины.

— Понимаю, понимаю. Обе авторучки одинаковые, одна поменьше — для дамы, — сразу же догадался тот.

Он вскрыл оду из коробочек побольше и поднял авторучку, воспользовавшись кусочком замши.

— «Голдстоун», модель 1936 года. Лимитированная и нумерованная серия. Этот экземпляр имеет номер сорок девять. Золото, платина, перламутровая инкрустация. На дамском экземпляре встроен маленький бриллиант. Набор весьма дорогой, но, заверяю вас, этих денег он стоит.

Владелец лавки взял лист бумаги, открыл чернильницу, осторожно макнул перо.

— Проверьте, пожалуйста, как пишет. Несмотря на весь шик, это солидное и полезное изделие, которое не подводит ни в каких обстоятельствах. Можете носить ее в кармане, подписывать приказы и быть уверенным в том, что на мундире не появится ни единого пятнышка. На бумаге не будет клякс даже при высокой температуре. Чернила не прольются ни при каких сотрясениях.

— Да, действительно. Пишет идеально.

— Знаете ли, герр капитан, по вполне понятным причинам я являюсь сторонником германских ручек, которые считаю очень практичными. Но американцы к своей совершенной технологии прибавили третье измерение. Это уже не авторучка, это — явление!

— Замечательно. Упакуйте, пожалуйста.

Продавец, казалось, был изумлен.

— Вы даже не спросили о цене.

— Действительно. Женщине попрошу упаковать как подарок.

— Да, конечно. — После этого был произведен глубокий поклон. — Я заправлю обе чернилами.

— Пожалуйста.

Вроде как ничего такого и не произошло, а пустоватый город способствовал больше. Никогда до этого Шильке так сильно не замечал, что даже мелочи способны моментально менять настроение. Его собственное сейчас было завоевательным, агрессивным, перед приближающейся встречей у него сложилось впечатление, будто бы он танк, способный разбить любую баррикаду. К сожалению, цветочниц, традиционно оккупировавших Блюхер Платц, с тех пор, как под ней выстроили громадный бункер, не было. Изысканный букет он попросил составить в небольшом цветочном магазинчике значительно дальше, на самой Швайднитцер Штрассе. Он не слушал жалоб пожилой женщины относительно теплиц, которые уже не поставляют столько цветов, как раньше. Конечно же, не поставляют. Их владельцы обогащались, постоянно поставляя товар на митинги и партийные праздники или же на похороны наиболее важных предводителей. Империя догорает, все так же овеянная запахом превосходно выращенных германских цветов, — в мыслях пошутил он. Упадок Рима не был увенчан столь же достойно. А вот интересно, а вот какой-нибудь хитрован из абвера на западном фронте заставлял доставить себе американские цветы? Конечно же нет, разве что замороженные, в банках. Впрочем, у американцев сейчас была масса голландских растений.

Договорились они под памятником Вильгельму, что в настоящее время было довольно смешным определением. Памятник демонтировали, чтобы его не украли варвары, возможно, чтобы его не уничтожили бомбы. Шильке прекрасно понимал, что простые люди могли и не знать ялтинских договоренностей. Но вот руководство? Для кого они сохранить нетронутый памятник? Они, как, считали, будто бы поляки поставят его на место и станут им любоваться? Хммм… У современного универмага Вертхайма Шильке очутился немного преждевременно. Мужчине всегда полагалось прийти чуточку раньше. Так что Шильке печально глядел на пустое место, оставшееся от демонтированного памятника. Место явно кого-то ожидало. А вот интересно, кто в будущем здесь будет гордо сидеть на коне? И по какому вопросу будет сидеть? Против кому он станет поднимать меч, кого им пугать? А вот договариваться встретиться под универмагом Вертхайма смысла не было, потому что, хотя название и зафиксировалось в головах жителей Бреслау, но официально на нем были огромные буквы AWAG — название фирмы, берущей на себя имущество евреев.

— Привет, задавака. — Как обычно, Рита застала его врасплох, зайдя сзади. — О, это для меня?

Шильке подал ему букет цветов.

— Милый. И как ты добыл такое чудо?

Неужели ей не известно, что это все еще никакая не проблема? Из этого делаем вывод, что она никогда не получала цветов. Шильке улыбнулся и вынул прелестно упакованную авторучку.

— Я подумал, что такой — как сегодня — день обязан иметь особую оправу.

— И что в нем такого особенного?

Шильке поглядел на Риту с укором.

— Я что, сама должна угадать? — рассмеялась девушка. При этом она, не скрывая любопытства, распаковывала подарок. Конечно, авторучка не была идеальным подарком для испытаний стоя и на легком морозце, но в кафе капитан пригласить ее не мог. Рита вырвалась с работы буквально на пару минут. — Ой, какая красивая, — девушка наконец-то добралась до содержимого. Она сняла колпачок, поглядела на перо. — Боже, наверное, она стоила кучу денег!

— Ничто не может сравниться ценой с сиянием твоих глаз.

Рита уже хотела что-то заметить относительно мужского искусства соблазнения, но женщина в ней тут же взяла верх, и Рита повернула голову таким образом, чтобы глаза выглядели наиболее выигрышно. Что поделать. Женщины любят собственные тела. В знак благодарности Рита поцеловала Дитера в щеку. Одновременно коснулась Железного Креста.

— А ты все время подставляешь грудь, мой идейный псих?

Театр и только театр, — любил повторять Холмс. То же самое относится и к женщинам, а может и прежде всего.

— Знаешь, когда корабль тонет и звучит приказ: «Все откачивать воду», ты мчишься туда и качаешь, хотя и не обладаешь какими-либо теоретическими познаниями в сфере гидравлики.

Красивое выражение, хотя и слегка затасканное. Но тут оно сработало. Рита легонько прижалась к Дитеру.

— Ах ты мой сентиментальный псих… — шепнула она. — Последний верный преторианец гибнущей твердыни.

— С этой верностью я бы не пересаливал. Мне важнее наша билетная касса и поезд, на котором мы уедем.

Девушка тепло глянула на капитана. Потом глянула на авторучку, которую все еще держала в руке.

— Насколько я понимаю, мой билет все еще в предварительной резервации.

На сей раз это Шильке поцеловал Риту.

— Тем более, что мне нужна твоя помощь.

— О?

— Пройдемся?

Рита согласно кивнула. Они прошли через мостовую и направились среди заснеженных деревьев по широкой аллеей, проложенной вдоль городского крепостного рва. Понятное дело, что Шильке не собирался посвящать девушку в подробности или повторять разговоры с Холмсом. Польский агент считал, что проблема убийств в кругах, связанных с вывозом произведений искусств, сама по себе крайне любопытна. Более того, он посчитал план Шильке, заключающийся в том, чтобы никого не вызывать и никого не допрашивать — просто гениален. Не было никакого смысла считать, будто бы предыдущие следователи, которые вели данное дело, глупы или некомпетентны. Выдуманный на коленке перед беседой с директором Кольей Кирхоффом план — это, как раз, идея хорошая. Следовало ввинтиться в мир незаконных делишек, сыграть кого-нибудь заинтересованного, а прежде всего — способного облегчить отправку на Запад в последний момент, и пусть уже эти они ищут контакта. Все элементарно, доктор Ватсон. Ведь то же самое сделал и он сам, желая добраться до Холмса.

— И в чем же я могу тебе помочь? — спросила Рита.

— Мне нужен исключительно интеллигентный офицер крипо. И отважный вдобавок.

— Хорошо. Кого-нибудь для тебя найду.

— Нет, Рита. Я уже нашел.

Девушка глянула, не совсем понимая, в связи с чем Шильке быстро пояснил:

— Этот офицер обязан быть женщиной.

На мгновение изумление Риты возросло, а потом она покачала головой, строя мину типа: «И чего эти мужчины не выдумают, чтобы соблазнить женщину».

— Тот самый уголовник, которого, благодаря тебе, мы вытащили из тюрьмы, помимо бриллиантов на дорожку, предоставил нам кучу крайне любопытной информации.

— Звучит многообещающе.

— Я должен сыграть офицера, который крутится в подозрительных кругах, ведет подозрительные делишки, который способен устроить — кому следует — стопроцентную эвакуацию на Запад. Ну, такого… у которого имеются ходы, и который разбрасывается деньгами налево и направо.

— А деньги, чтобы разбрасывать, у тебя есть?

Ведомый иррациональным инстинктом, Шильке вытащил из кармана шинели четыре толстых пачки рейхсмарок, каждая из которых была связана резинкой.

— И такой вот офицер, — продолжал Шильке, на которого не подействовал ее взгляд, — обязан показываться в свете с женщиной, хмм, как бы это сказать, несколько распущенной…

— Распущенной? — словно эхо повторила Рита.

— Ну, это такая маскировка.

— Маскировка? Что ты имеешь в виду?

— Мы все оформим официально. Титц обратится к твоему начальнику с письмом и информацией о специальной операции. Им придется тебя делегировать. Вопрос только лишь в том: выразишь ли ты согласие. Эта штука опасна.

Как раз этим ее мечты исполнялись. Дитер бил именно туда, куда девушка мечтала, чтобы ее ударили.

— Ах ты искуситель, — прошептала она, прекрасно понимая, что он знает ответ.

— И все же… — вынул Дитер из кармана небольшой пакетик, — операция связана с серьезными отречениями. К примеру, тебе придется надеть вот это, — и он подал ей сверток.

Заинтригованная девушка быстро развернула бумагу.

— Боже! Ведь это же настоящий нейлон?!

— Ну да. Американский.

— Настоящие нейлоновые чулки? Для меня?

— Для потребностей операции.

Рита сглотнула слюну.

— Я сделаю все, что захочешь, — произнесла она и как бы случайно глянула на часы. — Боже, мне пора бежать.

Шильке пытался только лишь не рассмеяться. Он прекрасно знал, что сейчас произойдет. Рита прибежит на работу, закроется в туалете и станет примерять чулки.

Город уже привык к переменам. Подвижный и говорливый, как обычно, после мгновения перерыва или необходимости затаиться, он вновь становился таким же. Разве что толпы гражданских сменились толпами солдат. Тяжелые орудия по ночам перетаскивали на боевые позиции, в темноте гудели двигатели танков, транспортеров и грузовых машин. Ночь способствовала и транспортным самолетам. Рев их моторов над домами не позволял спать тем обитателям, которые избежали принудительной эвакуации. Учреждения заставляли сдавать мундиры, комбинезоны, зимнюю одежду, прежде всего — сапоги. Увеличивалась коллекция и крепостных арсеналов. Пара чешских легких пулеметов и французский станковый пулемет, которыми Шильке располагал для защиты моста, сейчас возросли до ранга полноценного вооружения. Конфисковали даже пистолеты и винтовки из каких-то отдаленных стран, а иногда и эпох. Оружейники широко распахивали глаза от изумления, видя все это сборище, но долго им удивляться не удавалось. У них было полно работы с переделкой советских ППШ для стрельбы другими патронами, чем 7.62 ТТ, что походило на чудо, либо же с обеспечением соответствующего количества трофейными оригинальными патронами. Поставки с Запада тоже оставляли желать лучшего, предоставляя взамен все недостатки последних месяцев военного производства. Например, польский пистолет VIS, когда-то считаемый «роллс-ройсом» среди короткоствольного оружия, и который сейчас производился в Австрии, был оголен от большинства существенных механизмов. Рычаг досыла патрона попросту убрали, закрывая отверстия, а покрытие замка несла следы совершенно хамской шлифовки. То же самое относилось и к чешскому оружию, некоторые экземпляры были настолько дефектными, что в игру мог входить только лишь саботаж. Помимо стандартного вооружения вермахта наилучшим образом срабатывало трофейное советское вооружение, так как производитель предусматривал, что оно будет использоваться в примитивных условиях обслуживания, причем, людьми, которые, часто, в этом совершенно не разбираются. В связи с этим, все имеющиеся в распоряжении экземпляры заедали крайне редко.

Но само вооружение находилось на втором плане. Что-то в атмосфере города менялось неотвратимо. По-настоящему Бреслау войны и не пробовало. Город даже не бомбардировали. Теперь же, видя поспешно возводимые наблюдательные вышки на крышах многих домов, население начинало понимать, что шутки кончились. Множащиеся и раздуваемые в прессе расстрелы, нарастающая недоброжелательность военных вызвали то, что невидимая граница была пересечена. Город начал сам в себе съеживаться, беспокойно поглядывать по сторонам, прикусывать губы. Город начал бояться. Причем: чудища наихудшего вида. Такого, которого еще не видно, которое только-только приближается, известного только лишь из мрачных сплетен и сообщений из третьих рук. Наихудшее из всех возможных чудищ пока что проецировалось тенью своих фантастических представлений, порождая силу, уничтожающую сердца и характеры.

Но ни Шильке, ни сопровождающую его Риту ситуация города особо не трогала. Их план был прост. Они хотели пережить этот ураган, а если это удастся, то еще и не остаться с пустыми руками. А поскольку реализация данного плана принимала все более реальные формы, у них и не было особенных причин для беспокойства. Обоих, скорее, возбуждала сама сложность реализации задания. Точно так же, как и Хайни за рулем автомобиля, хотя он и не был посвященным. Его судьбу формировали «высшие» силы, и парнишке просто повезло в том, что эти силы ему способствовали. Он уверенно вел автомобиль по дороге среди покрытых инеем деревьев, закрывающих виллы и современные дома для рабочих на Бишофсвальде. В соответствии с данными, полученными от вытащенного из тюрьмы вора, именно там, на одном из островков, находилась любимая пивная, частенько посещаемая серьезными тузами преступного мира. Понятное дело, Рита проверила это в архивах крипо. Но такой информации она там не обнаружила. «Пещеру всех преступлений и проступков» там считали обычной пивной среднего класса, посещаемая, в основном, летом, чтобы принимать здесь горожан, которые приплывали сюда на лодках из самого Залива Гондолы[37]. Расспрошенные в отношении подозрительных делишек, связанных с этим местом, офицеры уголовной полиции не могли сказать ничего конкретного. А это могло означать, что адресок подходящий.

Хайни на полной скорости проехал через Бартельнер Брюке, узкая поверхность которого никак этому не соответствовала. Рита схватилась за спинку кресла. Но через мгновение парень показал класс. Он припарковался на широком подъезде пивной, выскочил как на пружинах, обежал машину открыл двери со стороны Риты. Затем элегантным жестом снял плед с ее колен и помог выйти. Та поблагодарила его, коротко кивнув. Шильке дал парню несколько марок на горячее питье после чего дальше повел уже свою женщину сам.

Уже в гардеробе они произвели соответствующее впечатление. Когда они сдали верхнюю одежду, обслуга молниеносно «просветила» их как в рентгене. В особенности Рита в короткой юбке и нейлоновых чулках, которые наряду с высокими каблуками туфель замечательно подчеркивали ее резные ноги, производила огромное впечатление. У метрдотеля, который появился тут через мгновение, зрение тоже было превосходным.

— Приветствую вас, господа, — и поклон, чуть ли не придворный. — Столик на двоих. Прошу.

Он провел их к столику за покрытым плющом столбом. Немногочисленные посетители, судя по внешнему виду — уважаемые чиновники, не проводили их глазами, хотя Шильке и уловил парочку взглядов украдкой. Но, скорее всего, их целью были искушающие ножки Риты.

— Подать ли господам что-нибудь, пока не принесут меню? — метрдотель помог занять им места.

— Пепельницу. — Шильке положил на скатерти пачку американских «кэмел» и бензиновую зажигалку с выгравированной надписью «Radio City — New York». — В автомобиле несколько замерзли.

— Так может, для разогрева, кофе с чем-нибудь?

— Превосходно.

— И что влить вовнутрь? Водка, коньяк, спирт?

— Корицу или имбирь, — в тон метрдотелю произнес Шильке и, по образцу Холмса, вынул что-то из кармана. — Только мы попросим настоящий кофе.

Метрдотель принял небольшой мешочек с глубоким поклоном.

— Секундочку. — Шильке вынул из кармана блокнот и ручку. Он нацарапал на листочке пару слов, вырвал из блокнота и подал метрдотелю. — Передайте это, пожалуйста, моему водителю.

— Да, конечно же.

На листочке ничего важного написано не было. Но сами предметы производили впечатление, наилучшим доказательством чему было, хотя бы, поведение Риты.

— О Боже, что это? — спросила она, когда парочка осталась одна. — Первый раз в жизни вижу нечто подобное.

— Это шариковая ручка, — ответил ей Дитер. — Американские воздушные турманы в бомбардировщиках жаловались, что по причине смены давления в кабине обычной авторучкой писать нельзя, так как оно «мажет». И вот для них придумали нечто такое.

— Можно поглядеть?

— Конечно. Вот, погляди. — Он поднял блокнот над головой, записанными листками вниз. — Я могу писать даже над головой. И чернила не высыхают.

— Чего только люди не придумают.

Шильке нахмурился.

— Было бы здорово, если бы выдумывали только такие вещи. Авторучкой ближнему особого вреда не нанесешь.

— Ой, снова ты свое. — Рита накрыла его руку своей. — Когда все это закончится, мы отправимся в страну, в которой войны никогда не будет.

— А такая страна существует?

Девушка наморщила брови, чтобы вспомнить самые отдаленные уголки мира, в который и вправду никогда ничего не происходило.

— Выбирай на свой вкус: Палестина, Куба, Чили, Бирма, Корея, даже Вьетнам. Ведь там никто и никогда не выстрелит, да и зачем.

Шильке пожал плечами.

— Ну, возможно.

Пара официантов образовывала замечательно сыгранную группу. Один умело расставил чашечки с кофе, второй держал меню, уже раскрытые на соответствующих страницах.

— Не желают ли господа попробовать какие-нибудь закуски?

— А что бы вы могли предложить?

— Лично я рекомендовал бы рыбу, поскольку это может быть последней возможностью. По некоторым… хмм… обстоятельствам, уже через неделю эти блюда могут стать, скорее всего, несвежими.

Шильке расхохотался про себя. Замечательное определение для сжимающегося кольца осады. «Некоторые обстоятельства» и вправду становились все ближе. Грохот их пушек все чаще доносили вечерние ветры с юга.

— Тогда мы положимся на ваш выбор.

Рита отпила глоток кофе, кокетливо склонив головку. Ее темные пушистые волосы спадали на глаза, иногда они их убирала кончиками пальцев, иногда позволяя им закрывать брови, придавая лицу таинственное выражение. У нее были красивые глаза, и, естественно, она это замечательно сознавала. Как правило, она держала их опущенными, прикрытыми длинными ресницами, чтобы неожиданно поднять взгляд и поглядеть прямо на оппонента. Большого опыта в стычках между мужчинами и женщинами у нее не было. Зато в ней имелся естественный талант к борьбе. Сам же Шильке все время должен был отказываться от решительного столкновения. Похоже, для того, чтобы… Он глянул на часы. Ну да, вот только сегодня логистика могла и не сработать. У него дома продолжение встречи было практически невозможным, у нее тоже, так как Рита проживала с коллегой по работе. Но… сейчас ведь они были в гостинице с ресторацией[38]. Комнаты наверху ожидали.

— Ты можешь пояснить мне одну вещь? — вырвала его Рита из мечтаний.

— Слушаю?

— Я тебе и вправду нужна, или ты меня взял просто так? Чтобы перед кем-нибудь похвастаться?

Шильке рассмеялся.

— Вправду. Впрочем, ты сейчас и сама убедишься, сколь любопытная встреча нас ожидает.

— Но почему я?

— Послушай. Фронт приближается, и очень скоро наверняка все перестанет быть забавным. Группу людей, которые желают пережить, мы должны удержать вместе. Иначе не выживем.

— И как ты хочешь удержать нас вместе? С теми поляками?

— Как раз сейчас я создаю спецгруппу. Составленную из людей, принадлежащих к различным службам.

— Но ведь кто-то должен будет ее контролировать.

Шильке усмехнулся, откидываясь на спинку стула, закурил «кэмел», наслаждаясь ароматным дымом[39].

— Тонкое равновесие сил. У меня имеется собственное начальство в абвере, но у меня еще имеется личный начальник в лице Кольи Кирхоффа из Берлина. Тонкое равновесие сил, — повторил он. — Никто из них не будет знать, что приказал мне второй мой начальник, и ни у кого не будет возможности контроля.

— Колья Кирхофф? Сам директор департамента?

— Ты его знаешь?

— В крипо все о нем слышали. Крайне зловещая фигура, с которой лучше не играть[40]. Это человек Мартина Бормана.

Шильке кивнул, соглашаясь.

— Именно. Потому-то Холмсу все это так сильно и нравится.

— Но какое отношение имеет Мартин Борман к делу каких-то там убийств и произведений искусств в Бреслау? Почему это интересует именно его, причем, так сильно, что офицеры различных служб вдруг теряют свои посты?

— Именно.

— Что «именно»? Если у тебя не будет результатов, полетит ведь и твоя голова.

— Но, дорогая, результату у меня будут. И какие!.. Ведь моим коллегой является наилучший детектив в истории литературы, сам Шерлок Холмс.

Рита рассмеялась.

— Дети в песочнице!

— Возвращаясь к сути. Меня тоже интересуют мотивы Бормана. Я пытался разгрызть загадку, что отличает его от других предводителей из окружения фюрера. Услышав это, Холмс буквально подскочил. Он сказал, что этот вопрос заставляет задуматься. Только оно неправильно задано.

— И как же его следует задать?

— Следует спросить: «Что будет отличать Мартина Бормана от других предводителей после окончания войны?».

Шильке сделал упор на слово «после».

— Ну, вроде как, всех их переловят союзники. Разве что, если кто-то будет менее трусливым, и сам покончит с собой. Так что же его может выделять?

— Скоро узнаем. Но остается открытый вопрос, почему именно Бреслау?

Рита неспешно пила кофе. На этот раз она не опускала глаз, глядела прямо перед собой.

— Колья Кирхофф, — прошептала она. — Директор департамента по вопросам кровавой декапитации. Ты уверен, будто бы знаешь, что делаешь?

— А разве кто-то из немцев уверен сегодня, будто бы знает, что делает?

Усмехнуться девушка не успела. Их перебил согнувшийся в поклоне метрдотель, подавший Шильке визитную карточку на подносе.

— Этот господин спрашивает, не мог бы он присесть к вам ненадолго.

Шильке поднес кусочек картона к глазам.

— Передайте, пожалуйста, что нам будет весьма приятно познакомиться.

— Рад услужить.

Рита тоже глянула на визитную карточку.

— И что это за имя «Барбель»?

К счастью, у Барбеля Штехера была обычная фамилия. Это был высокий, довольно худым мужчиной. Его даже можно было бы назвать хорошо одетым, если бы не факт, что со вкусом подобранный костюм свисал с его тела, словно с вешалки. Штехер вежливо представился, куртуазно приветствовал Риту, затем уселся на подставленном официантом стуле.

— Я здесь по рекомендации нашего общего знакомого. — Он положил на скатерти крупный перстень с выгравированным в камне дворянским гербом. Оба прекрасно знали, что его прислал тот уголовник, которого Рита вырвала из подвалов крипо. — Так вот, до меня дошли слухи, что вы располагаете весьма ходовым товаром.

— Это так, — кивнул головой Шильке. — Но с продажей я не спешу. Стоимость его возрастает со дня на день.

— Это я прекрасно понимаю. Ведь товар, который я покупаю, с каждым днем становится все дешевле.

Не было смысла всего этого объяснять, потому что все друг друга понимали. Торговля драгоценностями, а конкретно, их скупка от перепуганных жителей, становилась все более доходной по мере сжатия советского кольца. Цены головокружительно падали вниз, так что хитроумный торговец с крепкими нервами, выждавший до последнего мгновения, мог сделаться крезом. Оставалась одна проблема. Как все это вывезти в безопасное место? И вот тут предложение Шильке становилась воистину бесценным. Возможность выбраться из уже замкнутой твердыни была решением, автоматически умножающим стоимость добычи. Достаточно было договориться.

— Группа некоторых лиц весьма заинтересована сотрудничеством с вами, — сообщил Штехер. — Я думаю, что совместно мы выработаем обоюдно выгодные условия.

— Да, конечно. — Шильке предложил собеседнику пачку американских сигарет. — Только, видите ли, имеется одна небольшая проблема.

— Слушаю?

— Помимо достойного сожаления желания материальных ценностей с моей стороны, я должен еще и показать себя. — Шильке провел пальцем на своим погонам, потом коснулся Железного Креста. — Я обязан проявить себя в деле истребления врагов нашей родины.

— Хмм, это и вправду создает определенные сложности. Я совершенно не разбираюсь в вопросах разведки и контрразведки.

— Не будем умножать проблем, — включилась в беседу Рит. — Я тоже должна проявить себя. — Тут она предъявила свое удостоверение офицера крипо, что, вместе с экстравагантным платьем и внешностью милой подружки коррумпированного офицера абвера, произвело ошеломляющее впечатление.

— Ах! — обрадовался Штехер. — С поставками подобного рода товара никаких сложностей не будет. Фройляйн мгновенно заполните даже самую крупную тюрьму, даже ту, что находится на Клечкау Штрассе.

— Конечно, мы не побрезгуем и таким ассортиментом, — сказал Шильке. — Но нас интересуют головы с высшей полки.

— Превращаюсь в слух.

— Имеются в виду группы, занимающиеся вывозом произведений искусства.

Штехер тихонько вздохнул.

— По сравнению с ними, мы слишком мелкая сошка.

— Да мы и не хотим, чтобы вы их всех схватили и доставили нам, перевязанными узорчатой ленточкой. Но мир, если можно так выразиться, приватных гиен должен быть как-то связан с теми, которые занимаются грабежом под защитой закона, разве нет?

У Штехера даже ресница не дрогнула при слове «гиены».

— Да, естественно. Хотя, как я уже сказал, мы слишком мелкая сошка, — задумался он. — Но, как обычно, вы правы.

— Я понял, что между нами уже существует нечто вроде договора?

— Да. Как я понимаю, решением проблем, если можно так выразиться, приземленных, с вашей стороны займется кто-то другой?

Шильке кивнул. Штехер только теперь угостился «кэмелом». Он даже довольно умело воспользовался зажигалкой «зиппо». В мрачной атмосфере обреченного на уничтожение города было нечто онирическое[41]. Если бы нашелся какой-нибудь художник, желающий увековечить персонажей, сидящих за данным столом, свою картину ему следовало бы назвать: «Мир кончается, но бизнес продолжает цвести». Штехер, по-видимому, тоже чувствовал нечто странное. Он затянулся ароматным дымом и неожиданно спросил:

— Могу ли я задать вам вопрос, связанный с моралью?

— Можете рассчитывать на откровенный ответ.

— В таком случае… — Все-таки Штехер на какое-то время замялся. — А вот когда уже начнут свистеть пули, не усомнитесь ли вы, дать место в самолете мне с вещами или нескольким тяжело раненным защитникам отчизны?

Шильке не колебался ни секунды.

— Видите ли, я прагматик. Раненым солдатам будет все равно, убьют ли их русские в Бреслау или в Берлине. А вы выглядите достаточно разумным, чтобы договориться в пилотом про аварийную посадку в Баварии, что даст шанс выживания остальным раненым, которые будут лететь с вами. Я даже прямо скажу: вы станете их страховым полисом.

Штехер понимающе склонил голову.

— Действительно. Необычайно прагматичный подход. Ну а пилот, это и вправду не проблема. — Какое-то время он наслаждался сигаретным дымом. — Так вы говорите: Бавария?

— Не хотите же вы лететь со всеми в Дрезден?

— Вы шутит? Ведь там все обязательно погибнут.

Рита и Шильке начали смеяться. Наконец-то появился некто, разделяющий мнение Холмса по данному вопросу. Это хорошо свидетельствовало об интеллекте Шехтера и, что за этим следует, плодотворности их сотрудничества.

— Ну что же, герр Барбель, нам весьма приятно начать сотрудничать с вами.

— Заверяю, что это я весьма доволен.

Он положил на стол листок с инструкциями, как с ним можно связываться.

— Надеюсь, что мы вас не слишком шокировали, — заметила Рита, широко улыбаясь.

— А вы знаете — да, — ответил тот, тоже улыбаясь. — Потому что вы первые, которые во время первого же разговора не спросили, откуда взялось мое имя.

Отряд фольксштурма на площади перед замком был, похоже, сформирован для потребностей пропаганды. Толстый сержант в безупречной зимней шинели инструктировал какую-то женщину, как следует стрелять из панцерфауста. Скорее всего, уже негромко и заслоняя рот от камер, он говорил еще, что эту штуку не держат словно зонтик, и уж, во всяком случае, не направленной снарядной, клубневидно частью в сторону своего же отряда. Женщина в тоненьком летнем пальто и изысканной шляпке, похоже, что-то поняла, потому что нацелилась точно в киногруппу.

— Не выстрелит? — с некоторым опасением спросил Холмс, следя за подвигами ухоженной защитницы родины.

— Да ты что? — успокоил его Шильке. — Это же учебный макет.

Они присели на небольшой лавочке надо рвом. Город все еще выглядел нормально, если не считать театральных выступлений женщин с металлическими трубами или отрядов мальчишек в слишком больших для них шлемах, которые шастали по предместьям на велосипедах, на время превращенных в танки. Но ни женщины, ни мальчишки опасности не представляли. Как только исчезали фото- и киноаппараты, исчезали и они. Русские вели огонь по Клостерштрассе, но и это не выглядело серьезной угрозой. Орудия дальнего радиуса действия, огонь велся лишь бы как, без плана — понятно, понесло какого-то командира. Город испытал даже какое-то облегчение. Ведь самое страшное чудовище это то, которое прячется в темноте подвала, спрятанное за плотной завесой. А когда ты его уже видишь? Ну что, можно только лишь сказать: «Во, чудовище!» и перестать бояться. Ведь его уже можно увидеть. В умах некоторых людей появилась странная мысль: «Э-э… если это должно выглядеть именно так, то ничего особо страшного и не происходит. Переживем!». Гораздо хуже все это выглядело в средине самой твердыни. Расстреливали всякого, кто подставился, не обращая внимания на положение и чин, даже бургомистра. Система подавления и террора приводила к тому, что люди начали даже завидовать солдатам, к которым относились лучше. Специальные подразделения выбрасывали мебель из домов на линии предполагаемых боев. Угловые дома на перекрестках выжигались, чтобы атакующие русские не могли выкурить защитников огнем. Но в самом центре происходило мало чего. Разве что, если не считать факта, что гауляйтер Ханке перебрался в командный бункер, спрятанный под Лебихс Хоге, а его первым после этого распоряжением был приказ расстрелять руководителя районной группы НСДАП, Пауля Гёкеля. И никто не задумывался: а за что. Пулю можно было схлопотать за все, что угодно.

— И что ты собираешься делать? — спросил Холмс.

— Мой план таков. Я создам специальную оперативную группу, которая весьма гибким образом станет реагировать на мои очередные открытия материалов советских разведчиков.

— Весьма правильно. Насколько я понял, мне следует тебе их доставлять?

— Группа будет состоять из представителей различных служб: абвер, крипо, технические подразделения и тому подобное. Это позволит нам все время держать наших людей вместе.

— И Титц на это пойдет?

— Все зависит от того, какого веса материалы ты предоставишь.

— Постараюсь.

— Ну и мы валим с главных направлений наступления, держась где-нибудь сбоку.

— То есть, идем через Бишофсвальде, Цимпель и Карловице. Я знаю, что всей силой русские там не ударят. Так что план достаточно хорош.

— Нам необходимо выжить месяца два, подкармливая начальство бумажками. А потом уже, черт его знает, что случится.

— А потом наступит такой бардак, что никто ни в чем не сориентируется.

— Возможно… Только я не пренебрегал бы германской организацией, если кого-то нужно расстрелять, это можно устроить даже в аду.

Холмс пожал плечами.

— Да нет, просто необходимо гибко реагировать на изменяющиеся условия. Если возникнет необходимость, мы включимся в боевую группу, лучше всего, в глубоком тылу. Там посмотрим.

— Ну а сам момент вступления Красной Армии?

— Это самый паршивый момент. Но у меня есть хорошие ходы через польских принудительных работников. В один прекрасный день из членов элитарного подразделения мы превратимся в простых работяг. Даже русские своих оказавшихся в плену союзников убить вроде как не должны. А уже потом, когда придут поляки, я обращусь, куда следует, и вот это должно пройти довольно просто.

Но у Шильке имелись определенные сомнения.

— И они просто так тебе поверят?

— Своему лучшему агенту? Кавалеру ордена «Виртути Милитари»?

— Я не об этом. Что сделают твои, увидев нас?

— Не беспокойся… В первых же словах я сообщу, что у меня имеются серьезные типы их абвера!

— Шутишь?

— У нас все делается по-другому. Пойми наконец, что ни один поляк никогда не станет нацистом или коммунистом, хотя притворяться таким умеет идеально. Это уже вопрос иной психики. Проблема мимикрии, у нас не существует невозможных вещей.

— Не понял.

— Боже! Если немцу сказать «запрещено», это означает «запрещено». Если сказать это русскому — то же самое[42]. Но попробуй сказать это поляку. «Запрещено» для него — это сразу три возможности: частично запрещено и нужно обманывать и комбинировать; запрещено, но не до конца, что-то вроде того, что и запрещено, и не запрещено одновременно. И простейшая возможность. Запрещено? Ага, это значит, что никто ни черта не знает, так что делай, что хочешь.

— Господи Иисусе, никогда я не пойму этот народ! Как вы выжили в течение всех этих веков?

— Благодаря именно этому.

Долгое время они сидели молча и курили.

— Возвращаясь к твоим достижениям с Барбелем. Хоть полезный тип?

— Да. Благодаря его доносам, у Риты полно работы по поимке уголовников. Наверняка ее скоро повысят.

— Догадываюсь, что одни отбросы желают избавиться от конкурентов. Сейчас для него время жатвы. Ну а мы что-нибудь с этого имеем?

— Ты что, меня за дурака считаешь? Я прямо сказал: «Барбель, Рита для тебя посадит за решетку кого тебе нужно, но половину мне!».

— Вот что мне в тебе, Дитер, и нравится. Четко и недвузначно. И что?

— Старается, худышка. Нужно будет подумать про какие-нибудь тайники, когда уже припечет.

— Именно. Будет лучше, чтобы солдаты каких-либо армий не захватили нас со «стеклышками». Ни германской, ни русской, ни польской.

— И вот тут у нас проблема.

— Езус-Мария!

Холмс неожиданно столкнул Шильке с лавки и сам тоже прильнул к земле. Женщина, которую только что инструктировал сержант, выпалила фаустпатроном. Снаряд со свистом пролетел над их головами и взорвался на другом берегу рва, сделав приличных размеров яму в склоне. Оба, не веря случившемуся, поднимались с земли.

— Черт! Здесь невозможно спокойно поговорить.

— Пошли отсюда. А то у тех пацанов сзади пулемет имеется.

Отряхивая верхнюю одежду, наша парочка спешно начала удаляться из опасного района. С удовлетворением они наблюдали лишь то, что кинооператор и журналисты успешно выполнили уставный приказ «ложись» и теперь, ругаясь, пытались очистить свое оборудование.

— И это должен был быть учебный снаряд, — издевался Холмс. — Германская армия идет псу под хвост.

— Э-э, ничего ты не понимаешь, — буркнул Шильке. — Завтра в прессе появится статья, что антифашисты подложили бомбу под здание суда, и появится замечательный повод для очередных расстрелов. Вот так действует германская пропаганда.

— Оправдания уже давным-давно никому не нужны. — Холмс вдруг остановился. — Слушай, мне тут кое-что пришло в голову. Относительно твоих мыслей, связанных с Борманом.

— Что?

— Ты прав в том, что снизу продвинуть это дело убийств невозможно. А на твою удочку еще неизвестно, клюнет кто-то или нет.

— Так что?

— Давай попробуем узнать что-нибудь, действуя с самого верха. Давай попытаемся узнать, чего Мартин Борман так боится в Бреслау, что задействует различные службы, а потом высылает самого Кирхоффа.

— И как ты это сделаешь? Позвонишь ему и спросишь?

— Не обязательно. Ты забываешь о том, что у меня есть люди на высоких постах в НКВД.

— И ты хочешь убедить меня в том, что они вышлют информацию высшего разряда оперативному агенту, действующему на чужой территории? Неужели они такие идиоты?

Холмс начал смеяться. Непонятно, то ли по причине замечания Шильке, то ли, скорее, от вида домохозяек на Граупенштрассе, которые заклеивали стекла в окнах своих домов бумажными полосами накрест. Обе вещи были забавными, потому что идиоты в НКВД не сидели, а бумажные ленты во время налетов никак не помогут.

— Ведь не одни Советы вынюхивают в Бреслау. Лимонники, к примеру, должны здесь действовать совершенно на ином, чем оперативный, уровне; их интересуют более крупные вещи, поскольку для них это не непосредственный фронт.

— Погоди, а не то я начинаю понимать.

— Все просто, как прямая кишка: мне не дадут никакой информации высшего уровня, но если речь идет о том, чтобы дать пинка конкурентам, тогда карт бланш в руки и все, что требуется, в карман вместе с коммунистическим благословением.

— Это значит, что ты желаешь добраться до британского агента и заиметь на него какой-нибудь крючок?

— Естественно.

— А они будут знать?

— Существует такая поговорка: Если не знает НКВД, тогда знает ГРУ. Тут дело не в том, чтобы они друг друга особо любили, но если я попрошу… — снизил он голос.

— А что такое ГРУ?

Ответом ему был вздох.

— Так что же?

— Чтобы узнать из прессы, что это такое, тебе нужно было бы прожить ой как долго…

Холмс подошел к ближе всего стоящей женщине и вынул у нее из рук бумажную ленту.

— Я помогу фрау. Это делается так. — Он приклеил отрезки наискось и выгладил ладонью. — Пожалуйста. Вот теперь она наверняка выдержит разрыв любой бомбы!

Город сходил с ума в своем безумии. Массированный огонь артиллерии на юге и юго-западе привел к тому, что по улицам никто уже не перемещался нормально. Люди передвигались или быстрым, нервным шагом, или даже бежали, хотя вражеских бомбардировщиков на небе еще не было. Близящийся — как в панике считал каждый — гул артиллерии, все более частые расстрелы, складывание баррикад из вырываемых из мостовой булыжников, выбрасывание мебели из окон и сжигание того, что осталось; разрушение домов для того, чтобы дать лучшую зону обстрела для собственных орудий, все это приводило к тому, что люди, похоже, только сейчас заметили то, что происходило уже ранее. Командование вводило все новые и новые отряды фольксштурма в состояние боевой готовности. Необходимо было неожиданно покинуть собственное жилище и перебраться в другое помещение. И то ненадолго, потому что звучал приказ приготовить подвалы. Впрочем, сам по себе принудительный марш через город, впервые с момента объявления ограничений в свободном перемещении, вызывал неприятное впечатление. Люди наконец-то увидели объемы разрушений, причем, в тот момент, когда до наступления на центр было еще далеко. Вот они и шли, шокированные этим прологом к апокалипсису.

Мрачные мысли стали причиной того, что ведущий мотоцикл Шильке чуть не наскочил на ехавший перед ними грузовик. Холмс, сидевший в коляске, инстинктивно заслонился ладонью.

— Холера ясна, ты что, желаешь помочь Советам?

— Я?

— Если нас прибьешь, Бреслау утратит двух своих храбрейших защитников.

— Знаешь что, возьми свой висельный юмор и сунь его сам знаешь куда.

Притормозили они в тот самый момент, когда рядом с ними очутился взвод саперов, марширующих по направлению центра. Несколько солдат, удивленных фразами, которыми обменялись офицеры на мотоцикле, глянуло на них. Шильке почувствовал, что лицо его покраснело от стыда.

— Черт…!

— Дави на газ!

— Так впереди же пробка.

— Тоже мне, причина. — Холмс вытащил из кармана какой-то конверт и, размахивая им, закричал унтер-офицеру, управлявшему движением: — А гауляйтер здесь уже проезжал?

— Здесь не было никакого гауляйтера.

— Ага, но ведь Гандау — это в ту сторону?

— Так точно!

— Тогда пропускай!

И он толкнул Шильке, чтобы тот ехал дальше. Тот тронулся с места, все еще с красными пятнами на лице, пытаясь избежать взгляда изумленного унтера.

— И вот как вами управлять? — крикнул он, когда они уже отъехали дальше. — Ведь поляки не признают никакого порядка. Для вас нет ничего святого.

— Вот именно так и управляемся, — буркнул себе под нос Холмс.

Они проехали мимо странного конвоя, составленного из самых различных грузовиков вместе с повозками, которые тянули лошади.

Наша парочка предпочла не вникать, что было грузом этого конвоя. Достаточно было доносящихся стонов.

— Где же это мы так получили по заднице? — спросил Шильке.

— Похоже, в Дойч Лисса[43].

— Но ведь аэродром еще не обстреливают?

— Похоже, что нет. Но не забывай, что генерал Глуздовский[44] не телеграфирует мне ежедневно, сообщая о своих планах.

— Глупо было бы погибнуть от собственных пуль.

Холмс заломил руки.

— Во-первых, это русские пули, а не мои. Во-вторых, а не знаю, как можно погибнуть умно. В кровати, после долголетней, переполненной страданиями болезни? Тогда уже я предпочту русскую пулю.

До Шильке дошло, что он ляпнул ужасную глупость, и на сей раз ничего не ответил. Он припарковал мотоцикл на небольшом, зато свободном подъезде возле временного контрольного пункта для больных. Оба сошли, чтобы размять кости. Было чертовски холодно, дыхание тут же превращалось в пар, и оба сомневались, а запустится ли старенький «цундапп» после часовой стоянки. Холмс передал часовому листок с информаций, какого врача следует вызвать. После этого они спрятались под раскидистым деревом, которое укрывало, по крайней мере, от громадных и липких снежинок, падающих все гуще и гуще.

У врача, появившегося в дверях, халат был наброшен на мундир. В правой руке у него был стетоскоп. Он огляделся по сторонам, после чего подошел под дерево.

— Это вы меня вызывали?

— Невероятно, — перебил его Холмс. — Гляди, Дитер. Джулиен Боу, первое место в списке студентов медицины в Лондоне, в мундире СС сортирует больных для эвакуации. Можешь такое представить?!

— Вот черт! — Врач упустил стетоскоп, который тут же исчез в сыпучем снегу. — Черт!

— Нет, нет, все это не так, как думаешь, — удержал его Холмс жестом руки. — Дитер здесь лишь за тем, чтобы во время беседы с нами не случилось ничего плохого, уважаемый союзник.

До Боу все дошло только лишь через какое-то время. Он отер пот со лба.

— Ну ты меня и напугал, русак.

— Я не русский, а поляк.

— Догадываюсь, что это, похоже, еще хуже?

— Ммм… — ответил на это Холмс улыбкой на все тридцать два зуба.

Боу откопал в снегу свой стетоскоп. Теперь он оттирал его полой безупречно белого халата. У СС всегда было снабжение лучше, чем у остальной части армии. Английский шпион явно злился.

— Так вы теперь уже вместе с абвером? Ручка в ручку? — пытался иронизировать он.

— Ты мне про абвер не напоминай, чтобы я не напомнил тебе о тех гестаповцах, которых ты высылал на запад. Все на востоке чрезвычайно заслуженные, и русские им этого никогда не забудут. А самое паршивое, что тебе тоже.

— Откуда ты знаешь? Впрочем… — Врач пожал плечами. — То была операционная необходимость.

— Называй как хочешь, но как только сюда придут Советы, они так тебе об этом припомнят, что Лондон ты уже никогда не увидишь.

Англичанина что-то мучило. Он вынул из кармана небольшую коробочку и высыпал на ладонь несколько микроскопических гранулок.

— Ты серьезно?

— Да. Я пришел с конкретным предостережением.

— Ладно, тогда я смоюсь как можно скорее. Но какова еще цель твоего визита.

Холмс расплылся в своей невероятно невинной, буквально мальчишеской усмешке. Затем стряхнул снежные хлопья, осевшие на воротнике комбинезона.

— А что я могу о тебе знать? Для Британии Бреслау — это третьеразрядный театр военных действий, ты же у нас слишком крупная шишка, чтобы подсчитывать сколько танков проехало в какую сторону. Впрочем, для этого нужны русские, поскольку это их театр и их марионетки. Но, похоже, я знаю, что удерживает тебя в Бреслау.

— Ну, и что же?

— Но это всего лишь чистая дедукция.

— Ну, говори.

— Черные автомобили Черчилля?

Боу резко высыпал гранулы, что держал в ладони, в рот и начал их интенсивно сосать.

— Чего хочешь и что предложишь помимо предупреждения?

Шильке пихнул Холмса в бок.

— Ты гляди, какой разговорчивый англичанин! И где только такой хранился?

Холмс рассмеялся и разложил руки. Боу, слыша акцент Шильке, глянул весьма внимательно.

— Вы что там у себя в НКВД, все закончили элитарные учебные заведения в Англии?

— Не все. Только те, что от сержанта и ниже.

— Господа, господа, — успокаивал их Холмс, хотя веселился на всю катушку. — Немного более серьезности перед лицом крайне важной ситуации.

— Тут даже ситуация кого-то уважила? — удивился[45] Боу. — Что за страна.

— Ты поосторожнее, а то мы в этом снегу сделаем поле для гольфа и будем препираться под стаканчик грога. Слушай, Джулиен. Вместе с Дитером мы составим список людей, которых твой шеф не любит, возьми его и, заботясь о собственной заднице, вали отсюда.

— А что хочешь взамен?

— Все, что вам известно о группах, которые вывозят произведения искусства из Бреслау, и вообще, из той же оперы. У вас это хорошенько проработано, а данная территория вам вообще до лампочки, так что, может, поделитесь?

— О'кей.

— А если бы ты что-нибудь услышал относительно Мартина Бормана и Бреслау…

— Борман, — задумчиво повторил Боу. — Слишком большая рыба для моей удочки.

— А ты просто попробуй. Из принципа «а вот если бы каким-то чудом…».

Англичанин кивнул.

— Насколько я понимаю, об этой беседе не узнает ни твое начальство, ни мое, так?

— Правильно понимаешь. Ты у нас вообще ужасно интеллигентный тип.

Им помешала пара солдат, которые несли раненного в шинели, которую держали с двух сторон.

— Герр доктор! Герр доктор! — Оба, тяжело дыша, положили раненного прямо на снег. — Его надо перевязать!

— Где? Здесь?

— Ну, так ведь санитарный пункт тут?

— Но он для перевязки не подходит. Здесь нет операционной.

— Герр доктор, он сейчас умрет.

— В этом я не сомневаюсь. — Английский шпион склонился над лежащим, лицо которого было покрыто снежными хлопьями. Они не таяли, как у других. — Ладно. — Боу кивнул первому солдату. — Идем со мной за носилками.

Когда они исчезли в плотном тумане, Холмс и Шильке из любопытства склонились над лежащим. Тот не издавал каких-либо звуков, не шевелился. Глаза у него были открыты, и всем казалось, что он глядит прямо на них.

— Это где же его так ранило? — спросил Шильке у другого солдата.

— В Дойч Лисса, герр капитан.

— Я неверно спросил. Куда его ранило?

— В живот.

— Почему же он не стонет?

— Стонал. А теперь я не знаю, почему не стонет.

— Может, я вам поясню, — сказал Холмс, указывая на крупную снежинку, попавшую лежащему прямо в глаз. Веко даже не дрогнуло. Глаз остался широко раскрытым.

— Господи Боже, — солдат опустился на корточки возле мертвого товарища.

Боу, который вернулся вместе с санитарами, даже не пришлось наклоняться. Он похлопал второго солдата по плечу.

— Слишком поздно. Все равно, шансов у него не было.

Шильке с любопытством глядел на лица окружающих людей, например, санитаров, которым хотелось лишь вернуться в теплое помещение. Здесь их ничего не интересовало, слишком много уже видели. На лица солдат, опечаленных судьбой собрата. На лица поляка и англичанина, которые стояли с безразличными минами. Для них это просто еще одним врагом меньше. А для него?

«Цундапп», естественно, не завелся. Так что они ругались во все заставки. Черт подери, это же Гандау! На трамвай нечего было и рассчитывать, ведь большинство машин были превращены в уличные баррикады. Военные машины по дороге не имели права никого подбирать без специального приказа, так что наша парочка могла или идти пешком, или ожидать весны. К счастью, какой-то раненый сапер сказал им, что надо сделать. Мотоцикл следовало просто поджечь. Не понимая, они глянули на советчика.

— А не взорвется? — спросили они одновременно.

— Нет, если все сделать, как следует. Я уже так делал в России.

Сапер смочил тряпку в бензине, подложил под двигатель и действительно поджег. Когда те инстинктивно отскочили, поглядел на них с презрением.

— Не боись… Нужно только следить, чтобы не попалить шины.

Но наша парочка до конца не была уверена. Только мужик через пару минут и вправду запустил движок.

— Прогрейте его хорошенько и можете ехать дальше.

Шильке дал саперу две пачки американских сигарет, которые были принят с огромной благодарностью. Затем он подошел к Холмсу, который осторожно прокручивал регулятором газа.

— Слушай, а что это за черные автомобили Черчилля?

— Легенда такая.

— Я серьезно.

— Где-то в начале войны англичане договорились с немцами, что втихую проведут одно дельце на голландской границе. Они выслали двух агентов, чтобы те вели переговоры, а немцы…

— Господи, только не говори, что они сделали то, о чем я подумал…

— К сожалению. Они схватили агентов, подвергли обычным пыткам, а потом убили.

— Как я догадываюсь, тайных агентов выслал лично Черчилль?

— Ммм… Для него это было настолько чудовищным нарушением джентльменского соглашения, что Германии никогда не простил. В течение всей войны специальный отдел отмечал случаи пыток его парашютистов, агентов, тихотемных[46]. А теперь, когда у англичан уже имеется собственный фронт в Европе…

— Черные автомобили кружат за линией фронта и тихонько, по носам, вылавливают палачей.

— Именно так. Под каждый тайник, под каждый лагерь военнопленных в конце концов подъедет машина дьявола и отвезет палача к месту назначения.

— Без суда?

— А за что их судить? И зачем? Для Черчилля они не джентльмены.

В каком-то смысле Шильке даже испытывал восхищение. Это было очень даже по-английски. В том числе и факт, что командующий единолично примет вину на себя. Зная таланты британцев скрывать правду относительно собственных преступлений, дело наверняка увидит дневной свет только лишь через много-много лет после смерти Черчилля, а так же тех, кто выполнял его приказы. И что тут поделаешь?

Движущийся в самых различных направлениях, с массой резких поворотов способ мышления Холмса шел на пару с его «науками о жизни», которые он пытался вдолбить в голову Шильке. «Если желаешь чего-то достичь, сначала спроси сам себя: а чего я на самом деле хочу». Но ведь это же очевидно. Только для Холмса ничего очевидного не было. По его мнению, люди, как правило, все делали ради того, чтобы их одарили аплодисментами. К примеру, шикарный автомобиль им был нужен не для удобства передвижения, а только для того, чтобы другие люди им тоже восхищались. Так что на самом деле следовало бы задать себе вопрос: «А чего я хочу на самом деле?». Автомобиль? Или комфортное самочувствие? Ведь если нуждаешься в этом втором, то, может, удастся решить проблему как-то по-другому? Так что вначале всегда вопрос: чего на самом деле хочешь? Шильке хотел иметь свой собственный, эффективный, небольшой отряд, в действия которого никто бы не вмешивался. Что хуже всего, отряд, составленный исключительно из его людей, а, следовательно, и поляков. Но ведь такое невозможно.

Невозможно? Такое слово не существовало, а точнее: оно имелось в словаре Холмса, но только лишь как соединение двух слов и только лишь в одной, конкретной ситуации: «Невозможно? НЕ, ВОЗМОЖНО! Очень даже возможно!».

Шильке закурил. Ну да. А собственно, что нужно сделать? Холмс неизменно повторял: «Придумай сам». И прибавлял: «Помни, никогда не делайся номером раз, всегда два или три, оставайся в тени. Пускай никакое предложение не исходит прямо от тебя. Другие могут собирать лавры, а тебе, если уже и случится, то вечно по принципу деревенского дурачка, которому просто везет. Другие распоряжаются, а ты слушаешь. Другие распоряжаются, запомни, а ты ими только управляешь».

И так вот бедный Шильке сделался интриганом. Он отправился к своему непосредственному начальнику — Хайгелю — и в течение часа, вроде как в дружеской атмосфере, рассказывал о достоинствах американской системы paperclip («скрепка для бумаг» — англ.). Это была операция по перехвату германских ученых и новейших технологий на захваченных союзниками территориях. Новинка же заключалась в том, что вся система состояла из небольших разведывательных отрядиков, которыми командовали офицеры низшего ранга. Но такой лейтенант или капитан не должен был заниматься массой военной административной пахоты, ему не нужно было выспрашивать у высших рангом, ожидать приказов сверху, если собирался сделать что-то самостоятельно. Он мог принять решение по месту, в результате чего система была гибкой, производительной и очень быстрой при реагировании на создавшуюся ситуацию. Хайгель даже был заинтересован. В любом случае, было ясно, что при ближайшей возможности он представит эту концепцию полковнику Титцу. Понятное дело — в качестве собственной.

Начальнику отдела кадров, в сою очередь, когда тот жаловался на недостаток людей, Шильке предложил идею забрать народ и оборудование из крипо и других организаций, которые сейчас не имеют первопланового значения. Ну кого интересуют банальные уголовники в момент штыковой схватки на стенах крепости? Тот с пониманием кивал, щуря глаза и, похоже, обдумывая, а успеет ли он — первым — преподнести начальству данную концепцию и тем самым отличиться.

В столовке же Шильке распространялся, что сейчас необходимо много людей, бегло владеющих русским и польским языком, причем, на практике. Таких, которых бы славяне не распознали бы по акценту. Ведь сейчас рекогносцировка может вестись непосредственно на линии фронта. Опять же, необходимо проникновение в среду принудительных рабочих.

Самому Титцу Шильке жаловался, что он буквально на шаг отстает от советского агента. Что он его уже чувствует, что находит еще тепленькие следы, что он вот-вот, но… Пока еще он подаст заявку на людей и оборудование, пока он еще получит согласие на проведение операции, пока еще удастся все согласовать — противник, вполне понятно, будет на шаг дальше.

И результатов не пришлось долго ждать. На следующий день, на планерке шеф попросту наорал на офицеров:

— Господа, да ведь здесь же ничего и не происходит! Мы ползаем, словно мухи в смоле. Бюрократия, бумажки, все ведут себя словно в канцелярии императора Вильгельма во время организации пикника. До вас хоть дошло, что у нас тут война? Кто-нибудь из вас хоть знает, что мы находимся в осажденной крепости?

— Герр полковник, — Хайгель попытался перебить начальника, но тот стукнул кулаком по столу.

— У меня нет желания вести какие-либо дискуссии! — Долгое время он пытался привести дыхание в порядок. — Я требую конкретных предложений, сказал он, уже тише, и прибавил, не обещая ничего доброго: — Конкретных.

Но Хайгель, без какого-либо смущения, продолжил:

— У меня имеется конкретное предложение. Необходимо создать небольшой, эффективный отряд, который бы мог молниеносно реализовать требования руководства, и он должен быть настолько автономным, чтобы реализовать и собственные операции, которые окажутся необходимыми в ходе выполняемых заданий. — И Хайгель начал описывать достоинства американской системы «скрепка», и делал он это с большим апломбом и знанием, потому что перед этим Шильке передал ему массу мелочей, которые ранее узнал от Холмса.

Титц, казалось, слушал даже с некоторой заинтересованностью. Но через несколько мину монолога он остановил выступавшего.

— Ну хорошо. А откуда мы возьмем для этого людей и оснащение?

Тут уже решил выставить себя начальник отдела кадров:

— Герр полковник, а почему вообще это должны быть наши люди? Мы вообще должны только командовать.

— И откуда вы возьмете этих людей?

— Да их полно повсюду. Достаточно протянуть руку.

— И куда протягивать?

— Хотя бы — в крипо. Вот чему сейчас должна служить уголовная полиция? Ведь если какого-нибудь бандита хватают в границах крепости, так сразу под стенку и пулю в лоб. На кой ляд сейчас нужны следственные офицеры, которые потом, в суде, на основе собранных доказательств выдвинут преступнику обвинения? Сразу под стенку такого, и все.

— Тут вы правы. Отличная идея. Тем более, что, в отличие от других служб, с этими сотрудничество как-то складывается.

— Ясное дело, они восхищены тем, что, благодаря нам, им поставляет фройляйн Менцель. Так что будет лучше, если они ее включат в этот отряд на постоянной основе, но за это, поскольку вопрос мы обязаны представить именно таким образом, пускай они дадут оснащение, аппаратуру, часть выделенного для них топлива и свои контакты.

— Должен признать, звучит неплохо.

Титц задумчиво пожевал губами.

В разговор включились и другие офицеры.

— В таком отряде должны быть люди, свободно говорящие по-русски. Ведь в любой момент может случиться непосредственная разведывательная операция на линии фронта.

— И по-польски, — прибавил кто-то другой. — Имеет смысл проводить инфильтрацию в сборищах работников.

— И откуда таких людей взять? — спросил Титц.

После этого вопроса Шильке посчитал, что пришел подходящий момент.

— Я знаю, где искать подобных специалистов. И даже могу их завтра привести.

Титц с интересом поглядел на него.

— Ага, — буркнул он. — А не возьметесь ли вы в таком случае за организацию такого отряда?

— Так точно, герр полковник.

— И вы согласитесь командовать ним?

— Так точно, герр полковник.

— Тогда хотя бы одно дело мы можем выбросить из голов. — Начальник медленно поднялся, опираясь на руках. — И еще кое что… — он значаще поглядел на капитана. — Я требую успехов!

— И чтоб его кондрашка хватила! — стонал Холмс, затаскивая труп за ноги в шикарный лифт. — «Я требую успехов». Чтоб его вывернуло наизнанку.

— Абсолютно согласна с тобой, — сообщила Рита, дергая следующие, завернутые в мешок останки. — Во-первых, почему «успех» всегда означает чей-нибудь труп, а во-вторых, почему это именно я обязана таскать какого-то там покойника?

— А ты бы предпочла, чтобы это он тебя таскал? — Шильке был занят дверьми лифта. — Хоть чуточку посвятите себя делу.

— Посвящать-то я могу, но только не в качестве могильщика.

— Хоронить мы их, к счастью, не будем. Мы направляемся на крышу.

— На лифте? А не лучше было бы эскалатором?

Холмс и Ватсон начали смеяться, слыша этот показ женской логики. В каком-то смысле, действительно, было бы легче. Не нужно было бы тащить пару трупов на глубокие тылы, а воспользоваться эскалатором в самом центре дорогущего и шикарного универсального магазина Вертхайма. Сейчас они были у самого входа. Проблема заключалась лишь в одном. Правда, советские бомбардировщики еще не начали ковровых бомбардировок, но именно сейчас они кружили над городом, в результате чего люди попрятались в подвалы. Так что имелся шанс, что останки доберутся до цели незамеченными. С помощью лифта на тылах магазина. Но не с помощью эскалатора посреди громадного пространства, совершенно лишенного стен затем, чтобы клиенты с любого места могли восхищаться громадьем собранных здесь товаров. Достаточно было бы одного охранника или даже перепуганного воришки, чтобы вся операция завершилась фиаско.

— А откуда тебе известно, что есть ток? — спросила Рита, освещая стены фонариком. — Эта темнота может и не быть обычным ночным затемнением.

— Электричества нет.

— Тогда как ты запустишь лифт?

— У Вертхайма есть два собственных генератора. Но с ними не стоит химичить, поскольку у грузовых лифтов имеется собственный.

Рита кивнула. Капитану наконец-то удалось преодолеть запор из сложных блоков ручного открытия двери. С трудом они затащили трупы в кабину. Шильке оттер пот и вытащил из вещевого мешка присланный Кирхоффом «walkie-talkie».

— Вот это штуковина! — Ватсон с восхищением следил, как Шильке вытаскивает антенну из корпуса.

— Ммм. — Рита, о чудо, доказывала как раз, что является истинным офицером. Присутствие покойников не производило на нее особого впечатления. Зато, с одинаковым, как и у поляков, восхищением она глядела на заграничный гаджет. — А неплохое у них оборудование.

— Цивилизация развивается, — прибавил Холмс. — Только не думал я, что так быстро.

— Шильке приложил к уху тяжелый, приблизительно полуметровой длины ящичек.

— Хайни? Ты меня слышишь?

— Так точно, герр капитан, — раздалось из динамика.

— Запускай генератор.

— Есть.

Все вокруг изумленно покачивали головами. Ты гляди, карманная радиостанция. Правда, для кого-нибудь с исключительно большими карманами, но впечатление производила. Мир направлялся в каком-то направлении, причем, все быстрее и быстрее. Только сейчас это еще нельзя было узнать.

Никакого звука не раздалось — от генератора они были довольно далеко. Единственным знаком того, что электричество имеется, были красные аварийные лампочки, которые загорелись внутри. Шильке дернул соответствующий рычаг, и кабина неспешно, практически бесшумно направилась вверх. В конце концов, это ведь был наиболее современный и шикарный универмаг в Бреслау, так что даже грузовые лифты в нем были элегантными.

Чертов Титц и его необходимость получения видимых всем успехов. К счастью, Холмс был чемпионом в соединении приятного с полезным. Титц желал успехов, а Джулиен Боу желал стопроцентно исчезнуть. Только ведь никто не говорил, что он обязан сделать это тихонько. А не лучше было бы его убить ходе зрелищной операции в самом центре города? Англичанин долго был под впечатлением простоты этого плана и его эффективности. Понятно, что шпиона необходимо пристрелить в каком-то общественном месте, при свидетелях. Это на все сто решало его проблемы с русскими и облегчало бегство из Бреслау. А поскольку Холмсу и Шильке требовался успех для абвера, он, естественно, предоставил им английскую радиостанцию, документы, оружие, боеприпасы, личные заметки и письма, золу от сожженных кодовых книжек с несколькими фрагментами, необходимыми для идентификации, даже копии старых, уже несущественных для дела докладов. Ну а поскольку план ему и вправду нравился, он предоставил еще и жемчужинку. Самую настоящую. Жемчужинка представляла собой серый конверт, скрывающий несколько документов. Англичанину, поскольку он менял место пребывания, они были уже не нужны, а для новообразованной групп ценных по двум серьезным причинам. После этого Боу обменялся с Холмсом документами, которые они обещали друг другу ранее, обеспечил парочку трупов из морга и… испарился.

Зато у группы возникла проблема. Как незаметно переправить трупы в центр? Сама группа быстрого реагирования пока что не была вполне готова, опять же, всем доверять было нельзя. В игру входила только четверка непосредственно посвященных. Ничего не поделаешь, упаковали жмуриков в служебную машину крипо и поехали к универмагу Вертхайма, ожидая подходящего налета. К сожалению, советские пилоты никак не собирались подчиняться приказам собственного командования, которые были переданы Холмсу по радио. Они летали, где хотели, и бомбардировали то, что находилось непосредственно под ними. Но в этом была и хорошая сторона. Все, что до сих пор пребывало на поверхности земли, попряталось по подвалам, а улицы были абсолютно пустыми.

Когда они уже въехали на самый верх, Шильке не стал открывать двери на всю ширину.

— Есть там кто-нибудь?

Ватсон прижал голову к узкой щелке.

— Слишком темно. Даже крышу толком не видно.

Шильке приоткрыл двери пошире. Вначале выскользнул Холмс, потом Ватсон. Рита покачала головой.

— Я знала, что так и будет, — буркнула она.

— Что? — не понял ее Дитер.

— Весьма типично для мужчин. Вы все куда-то уйдете, а женщина должна остаться одна с трупами, в кабине.

— Предпочитаешь пойти в разведку?

— Конечно.

Она умело протиснулась сквозь щель и включила фонарик с синим фильтром, чтобы хоть что-то увидеть. Холмс с Ватсоном, увидав свет, выполнили классическую команду «ложись».

— Ну, и чего вы боитесь. — Рита обвела лучом ближайшие окрестности. — Никого нет.

— А если и есть, то уже спрятался, — вздохнул Ватсон, вылезая из-за кожуха громадного вентилятора.

— Да ну…

С трудом они вытащили первого покойника из лифта.

— Куда мы его поместим?

Шильке огляделся по сторонам. Теперь, когда зрение адаптировалось к темноте, он мог даже отметить какие-то мелочи, освещенные отблеском дальних пожаров. На крыше был виден современный павильон летнего ресторана, небольшой парк с прихотливыми аллейками на засаженной деревьями территории для прогулок, с подзорными трубами для наблюдения панорамы города, маленькое озерцо, а точнее — пруд с неработающим сейчас фонтаном.

— Сюда, — указал капитан на бронзовую плиту бара, служащего для подачи напитков гуляющим и укрытого под большой маркизой[47]. — Поближе к флаговым мачтам.

— Да, хорошее местечко. — Холмс с Ватсоном подтащили первое тело. — Отсюда он мог бы передавать.

Шильке привязал антенну к флаговому тросику и поднял ее на мачту. Рита развернула радиостанцию, блокноты радиотелеграфиста, останки кодовых книжек, папки с документами и мешок с вещами британских агентов. Холмс с Ватсоном притащили и второе тело.

— Ладно, начинаем передачу.

Ватсон умело включил радиостанцию и молниеносно отстучал текст, написанный Боу. У него явно был опыт.

— Долго еще? Как считаешь, абвер нас запеленговал?

— Наверняка. И абвер, и гестапо.

— Тогда заканчиваем. Они близко.

Шильке кивнул.

— Ну да, уже сюда едут. — Он подал Ватсону еще один листок. — Передай еще и это. Открытым текстом.

Он подошел к ограждению, глядя на панораму города. Капитан обратил внимание на серьезный пожар где-то близко, как бы не на Рынке. Он бросил монетку в автомат, чтобы разблокировать подзорную трубу и глянул в объектив. Правильно, это Рынок. Горел конкурентный по отношению к Вертхайму универсальный магазин братьев Бараш. Пока что в гонке за выживание выигрывал Вертхайм, подтверждая свое реноме здания, которое будет стоять вечно. А вот второй универмаг, если можно будет вообще отстроить его из пепла, придется назвать «Фениксом».

— Готово, — доложил Ватсон.

— Тогда за работу.

Мужчины вытащили из кобур пистолеты.

— Фи! — Рита отвернулась с выражением отвращения на лице.

С определенного расстояния они сделали по несколько выстрелов в трупы и оборудование. После этого Шильке и Ватсон взяли английские «стэны».

— Откуда атакуем?

— От лифта.

— Нет, там ведь негде укрыться. — Холмс глянул на девушку. — Рита, ты собираешь наши гильзы?

— Собираю, собираю.

Шильке почесал подбородок.

— Хорошо, мы направились в ресторан, считая, будто бы они спрятались там. Они нас увидели и начали стрелять.

— Нормальный план, — кивнул Ватсон. — Поехали. Прикрываем друг друга огнем.

Они перезарядили автоматы. К счастью, этим оружием мог пользоваться любой, оно не требовало никакой специальной подготовки. Оба отстреляли по несколько коротких очередей, не целясь, от бедра. Ресторан на крыше, особенно стекла, пострадали более всего. Парочка сменила обоймы и опорожнила их где-то наполовину, целясь все время в ту же самую сторону.

— Ладно, теперь попробуем…

Холмс замолчал на полуслове, видя фигуру, которая бежала в их сторону и размахивала руками. Один лишь Ватсон отреагировал быстро и оставшиеся в обойме патроны выпалил в ту сторону.

— Господи Иисусе!

Шокированная Рита зажгла фонарик.

— Погаси!

Все припали за ближайшими лавками, пытаясь укрыться.

— Сколько их?

— А черт его…

— Черт, разделяемся и…

Рита снова зажгла фонарик. Было слишком поздно, чтобы можно было подскочить к ней, к тому же Шильке споткнулся о бордюр аллейки и грохнулся на какой-то куст в изысканном горшке.

— Стой!

Рита подошла к лежащему телу.

— Успокойтесь. Это какой-то старик из противовоздушного патруля[48].

Черт! Все ясно! Налет продолжался, так что, в соответствии с уставом, на крышу послали старичка, чтобы тот, в случае непосредственного попадания и пожара, поднял тревогу. И он наверняка не размахивал руками и не желал на них нападать. Слыша выстрелы, он просто наложил в штаны и хотел сдаться.

— Проверим, был ли он сам.

— Ммм, — Ватсона вдруг вырвало.

— Все в порядке?

— Да, как-то справляюсь.

Вместе с Холмсом он отправился обыскать крышу. А Шильке не мог ничего сделать. Он стоял — не мог вздохнуть — над трупом. Ведь не должно было быть трупов кроме тех, кто давно уже не жил и которых сюда приволокли. Черт, что за аберрации.

— Послушай. — Рита склонилась над лежащим и снова зажгла фонарик. — У нас проблема.

— Ну ты и придумала. Конечно же, проблема…

— Ты меня слышишь? У нас и вправду проблема.

— Какая?

— Он жив.

На Шильке что-то нашло, долгое время он не мог пошевелиться.

— Надо вызвать врача.

Риту буквально затрясло.

— Ты с ума сошел? — крикнула она.

— Вызовем врача. — Но тут до Шильке дошло, где он находится и что делает. — Нет! Мы не можем вызывать врача.

— Ну конечно. Если он выживает, нам конец.

— Да, да… — ничего более осмысленного в голову не приходило.

Рита глядела на Дитера и легонько дрожала.

— Чего ты ждешь? Добей его!

— Я? — беспомощно спросил Шильке.

— А кто?

— Сама добей.

— «Стэн» у тебя.

— Так я дам его тебе.

Абсурдный диалог был прерван возвратом Холмса.

— Чего это вы вопите, словно дети в песочнице?

— Потому что он, черт бы его подери, живой!

— Так добей его.

— Я? — в очередной раз прозвучал один и тот же вопрос.

— Так «стэн» же у тебя.

— Хочешь, я тебе его дам.

Идиотская дискуссия начала повторяться слово в слово. К счастью, из темноты появился Ватсон.

— Все чисто. Он был один.

— Еще имеется.

— Чего? Не понял.

— Ты у нас все умеешь. Добей этого типа.

Ватсон не ответил — он блеванул еще раз.

— Люди, — рявкнула Рита — Да добейте же вы его наконец!

— Сама добей, — рявкнул в ответ Холмс.

— Боже! — вдруг охнул Шильке. — А если он нас слышит?

Вся четверка инстинктивно поглядела себе под ноги. Все стояли в полнейшей тишине, нервно поглядывая друг на друга. Одна Рита что-то бубнила себе под нос.

— Истинные убийцы… хладнокровно… Есть здесь хоть какой-нибудь мужчина?

Все глянули на нее. Похоже, она поняла взгляд неверно, потому что вырвала у Шильке автомат из рук и подошла к раненому. Зажгла фонарик, подняла ствол…

— Фу! — облегченно вздохнула она. — Старичок пошел нам навстречу и добровольно покинул нашу скучную компанию.

— Сам по себе?

— Нет, — прошипела девушка. — Умер от смеха, слыша бесплодную перепалку укротителей отрядов пенсионеров.

— Пошли уже, — начал терять терпение Холмс. — Несмотря на взрывы, кто-то мог услышать выстрелы.

— Вот этого я как раз бы и не опасалась.

«Стэны» они бросили у тел «англичан». Когда они уже убегали в сторону ресторана, Ватсон дополнительно бросил туда еще и гранату. Если кому-то захочется проанализировать состояние останков, у него будет масса сложностей.

— Вызывай отряд. — Холмс инстинктивно хотел закурить, но, подумав, от намерения отказался, отметив абсурдность ситуации. Курильщик в боевом дыму.

Шильке поднес walkie-talkie ко рту.

— Хайни, ты на месте?

— Так точно, герр капитан.

— Быстренько отсылай отряд наверх, но без моего приказа из лифта пускай не выходят. Найди где-нибудь телефон и свяжись с полковником. Сообщи, что мы окружили британских агентов.

Мальчишка от возбуждения даже ойкнул.

— Герр капитан, а нельзя ли и мне наверх?

— Хайни, выполняй приказ! Потом можешь подняться.

— Так точно.

В голосе было четко слышно сожаление.

Они заняли позицию. Грузовой лифт был очень емким, так что существовала возможность, что их небольшой отряд поместится там полностью. С другой стороны, Шильке с трудом удавалось назвать все это сборище отрядом. Холмс же считал по-другому. Все подразделения, получившие нашу разнарядку, с огромной охотой воспользуются ею, чтобы избавиться от неудобных для себя личностей, — объяснял он. — От всяких растяп, отлынивающих от дела, комбинаторов, тыловых шахермахеров. А я из этих людей отберу нужных нам. Именно комбинаторов и волынщиков, потому что очень часто эти люди чрезвычайно интеллигентные, которые выработали в себе умение выжить в военном аду, и которые прекрасно знают, как это сделать. Весьма скоро они сами поймут, что мы им поможем в достижении этой цели, но при условии, что те не станут задавать каких-либо вопросов, они поймут, что шанс на выживание дает язык за зубами, а еще то, что ничто не станет их удивлять.

Когда лифт добрался до вершины здания, оказалось, что он, похоже, был прав. Кто-то догадался, что следует сделать. Двери открыли, оставляя только лишь узкую щель. В средине было темно, выключили даже аварийное освещение.

— Выскакивать по одному и тут же укрываться. Прыгать вправо, — приказал Холмс.

Он раскрыл дверь на половину ширины, и народ тут же начал выскакивать, находя временные убежища. Что же касается растяп — Холмс опять же оказался прав. Те люди, от которых из подразделения пожелали избавиться, растяпами вовсе и не были. Один такой как раз подполз к Шельке.

— Где они, герр капитан? — шепотом спросил он.

— Точно не знаю. Приблизительно, где-то там, — Шильке указал направление, где лежали «англичане».

Началась идиотская пальба. Но когда кто-то бросил гранату, выстрелы затихли.

— Похоже, они что-то планируют, — заметила Рита, желая сделать атмосферу более реальной, но тут Шильке пнул ее в бок. Ему не хотелось, чтобы в самом начале новые члены отряда наделали в штаны от страха.

— Похоже, они уже мертвы, — буркнул он. — Вышлите двоих в разведку. Остальные прикрывают.

— Есть!

Отряд должен был состоять из людей, мягко говоря, очень осторожных, поскольку преодоление тех пары-тройки десятков метров пространства крыши заняло у них более четверти часа. Вернулись разведчики, уже не пригибаясь, с перевешенным через плечо оружием.

— Герр капитан, докладываю об обнаружении трех трупов. Пара гражданских и какой-то тип из противовоздушной обороны. Все мертвы.

Шильке быстро глянул на Холмса.

— Ты чего-нибудь подобное видел? Неживые трупы.

— Похоже, в Бреслау это некая особенность.

— Герр капитан, — продолжал рядовой. — У этих двух гражданских имелись «стэны», и это они убили старика. Очередь в живот.

— Ну… — прибавил второй посланный в разведку. Он мучился. А те даже не хотели его добить, чудовища.

Ватсон чуть не блеванул в третий раз. Шильке пошатнулся и чуть не упал. К счастью, его поддержала Рита.

— Пошли поглядим, как оно все выглядит, — сказала она.

— Лучше не смотреть, — пытался удержать всех рядовой. — Граната упала как раз между теми двоими. Так что вид неприятный.

— Как-нибудь справлюсь, — отрезала Рита.

А вид и вправду эстетичным назвать было нельзя. К счастью, а может и к несчастью, мыслями Шильке находился в каком-то другом месте. Он автоматически собирал и сохранял вещи, которые они разбросали здесь ранее. И даже не мог сказать, сколько времени это заняло. Из ониричного настроения его вырвал лишь сигнал walkie-talkie.

— Да?

— Это Хайни, герр капитан.

— Что случилось?

— Скоростное предупреждение. На верх собирается сплошное начальство!

— Хорошо, благодарю.

Он спешно установил народ, чтобы те выглядели решительно и грозно, словно передовой отряд вермахта, занявший Москву. Успел в самый последний момент. В двери лифта появился полковник Титц в сопровождении какого-то типа в длинной шинели с цацками, но без знаков различия. Ага, понятно, НСДАП. Полковник понимающе усмехнулся, увидав солдат в камуфляжных куртках, расставленных так, словно охранявших квартиру самого фюрера. Затем он подошел к Шильке и представил гостя. Партийный деятель оказался заместителем самого гауляйтера Ханке. Как и каждый партийный босс в тоталитарном государстве его лицо было соединением решительности и бессмысленности, принципиальность которого подчеркивали выступающие зубы. Капитан даже фамилии его не запомнил.

— Прошу себе представить, что я как раз находился на рабочей встрече у гауляйтера, — начал Титц, — как вдруг до меня дошел рапорт, что рядом с нашей штаб-квартирой начала передачу вражеская радиостанция. Я хотел уже покинуть совещание, как в тот же миг получил сообщение от вас, что вы окружили врагов. Необычно, не правда ли?

Шильке ничего необычного в этом не видел. Он прекрасно знал Титца и его коварный интеллект. Старый интриган оба рапорта получил еще в своем кабинете. Но как только прочитал, что его люди имеют успех в кармане, тут же под какой-то мелкой причиной помчался в штаб-квартиру гауляйтера. Туда специально инструктированный посланец доставил ему еще раз первое сообщение. Титц наверняка отыграл спектакль, подогревая атмосферу и намекая на полную беспомощность служб в отношении вражеских агентов в Бреслау. Потом курьер примчался еще раз, сообщая, что абвер… единственный, благодаря гениальным задумкам Титца… исключительно благодаря предусмотрительности и образцовой организации… И таким вот образом, вроде бы как совершенно случайно, очутился здесь с каким-то боссом, чтобы слизать все сливки. И замечательно, вопреки кажущемуся, всех заинтересованных это очень даже устраивало.

— Опишите, капитан, что здесь произошло.

— Благодаря тому, что герр полковник создал группу быстрого реагирования… со всей своей врожденной вежливостью и тактом Шильке хотел лизнуть начальнику задницу, но его перебил партийный босс:

— А это, кто такой? — указал он на ближайший труп.

— Это агент британской разведки, Джулиен Боу.

— Ага. А какой у него псевдоним?

Шильке не знал псевдонима англичанина. Пришлось выдумывать на ходу.

— Трики Дики.

— О! — сказал партийный деятель. — О! — глянул он на полковника, поднял палец и повторил: — О!

— Ну, мы стараемся, — ответил на это Титц. — Как видите, абвер всегда идет на острие удара.

— Это громадный успех, герр полковник, завтра об этом узнает доктор Геббельс. А он уже наверняка передаст фюреру. Громадный успех служб и властей города Бреслау!

Ага. «И властей». Стало понятно, что кто-то еще собирается прицепиться к победному составу.

— А этого Трики Дики — в газеты. И показать, что мы его схватили и убили!

— Естественно! А теперь я попрошу вас собрать этих храбрых солдат. Я провозглашу им патриотическую речь!

— Слушаюсь!

Шильке начал собирать всех своих растяп, отлынивающих от дела, комбинаторов, тыловых шахермастеров и батальонных хитрецов, от которых усердно пытались избавиться их родные подразделения, и быстро выставил их в ряд.

— Солдаты! — рявкнул партийный босс, после чего начал скандировать текст, которым обычно пользовался, обращаясь к фронтовым отрядам. — Под гениаль-ным руко-вод-ством на-шей пар-тии, в очеред-ной раз вы дока-за-ли, что это вы — соль э-той зем-ли! Партия и национал-социа-листи-чес-кая идея приве-ли к тому, что вы сдела-лись эли-той на-шей ар-мии…

Все растяпы, отлынивающие от дел, комбинаторы, тыловые шахермастера как один в бескрайнем изумлении глядели на оратора.

Шильке воспользовался моментом и подошел к Титцу.

— Герр полковник, можно вас на пару слов? — шепнул он.

Повторять было не надо. Они нашли укромный уголок в ресторане, где бар был снабжен, как следует[49]. Полковник попросил налить ему бренди, так что Шильке охотно превратился в бармена.

— Я должен признаться в определенном нарушении устава.

Полковник поднял брови, ожидая интересного продолжения.

— Я не успел хотя бы мельком проанализировать захваченные материалы. Едва бросил глазом.

— Ну, это понятно. — Титц сделал приличный глоток бренди. То ли ему было нужно, чтобы разогреться, то ли он попросту праздновал собственный успех. — Но к чему это вы ведете?

— При англичанине я обнаружил конверт. И мало того, что его украл, так не собираюсь упоминать о нем в отчете.

Полковник отставил рюмку. Он и вправду был интеллигентным человеком и чувствовал, что его ожидает нечто приятное. И вот теперь, похоже, впервые, он начал ценить своего капитана.

— Секундочку, — сказал он. — Если бы в отчете вы чуточку разошлись с истиной, то, хмм, это будет вполне понятно.

— А акцентирование каких аспектов дела показывало бы его в нужном свете? — спросил Шильке напрямую.

— Думаю, что стоило бы описать наши многомесячные усилия, вложенные в разработку Джулиена Боу, и тот факт, что агент был схвачен непосредственно после создания отряда быстрого реагирования.

— Естественно.

— А вот так, чисто из любопытства, какой же из документов оказался настолько неудобным, что вы решили не включать его в материалы дела?

Шильке положил перед Титцем конверт, который вместе с Холмсом называли «жемчужинкой». Не говоря ни слова, полковник взял его и спрятал в карман шинели.

— И опять же… чисто из любопытства… Что в нем?

— Несколько документов, свидетельствующих о коррупции среди некоторых офицеров различных служб нашего города.

— Хмм, и среди них имеются наши близкие знакомые?

— Некоторые — даже очень близкие. Например, Круппманн.

— Ха! — Титц одним духом выпил остатки бренди и подвинул рюмку Шильке. — А налейте-ка мне еще, герр капитан. — Он развалился на стуле и поглядел на огни прожекторов противовоздушной обороны, пытающихся выхватить атакующие город бомбардировщики. — Какая замечательная сегодня ночь, не правда ли?

Их прервало появление солдата, который доложился по уставу.

— Ну что там? Только своими словами, — недовольным тоном бросил Титц.

— Тот господин из НСДАП недоволен тем, что нет фотоаппаратов со вспышками. Он хочет иметь снимок с мертвым Трики Дики, а еще — как он вручает солдатам медали.

— Понял. Значит, немедленно обеспечьте фотографов.

— Господи… Да где же их теперь взять?

У всех присутствующих перед глазами тут же встали тысячи противовоздушных убежищ и подвалов, которые нужно было бы обыскать. Только Шильке уже знал, как следует мотивировать людей.

— Солдат, вы же умный человек. И наверняка вы уже поняли, что попали в отряд, истекающий медом и молоком. В такой, от которого все опасности держатся подальше. Ведь так?

— Так точно!!!

— И уж наверняка вы не желаете оказаться достойным для обороны крепости на первой линии боев. Правда?

— Так точно!!!

— Короче, через пять минут приведите сюда фотографов.

— Так точно!

Титц прислушивался к разговору с некоторым изумлением.

— И откуда ему их взять?

— Понятия не имею. Но ведь это же вы научили меня данной методике, — пояснил Шильке.

— Какой методике?

— Конкретный приказ должен быть исполнен. А как это сделать? Пускай подчиненный придумает сам. А если не придумает, тогда зачем с ним разговаривать? И о чем?

Полковник рассмеялся.

— И правда, точно, — довольным тоном урчал он. Затем Титц легко поднялся с места. — Пойдемте, укроемся где-нибудь. Сквозь эти разбитые стекла ужасно дует.

Они перешли во внутреннюю часть лестничной клетки. Здесь, по крайней мере, можно было спокойно закурить. И здесь же выяснилось, что Холмс, как обычно, был прав в плане подбора людей. Высланный за фотографами солдат как раз возвращался. За ним бежала пара ребят из отряда, которые на лестнице переоделись в гражданские костюмы, взятые с витрины этажом ниже. Сзади их догонял солдат, конфисковавший фотоаппараты со вспышками из специальной стойки. Что ни говори, а ведь они находились в одном из лучших универмагов Германии.

Солдаты приостановились, не зная, как будет реагировать полковник. Но Титц лишь склонил голову и захлопал в ладоши. Он ведь был прагматиком.

— Мне ужасно не хочется возвращаться домой, — неожиданно сказала Рита.

Они осторожно ехали по Розенталер Штрассе, высматривая в темноте возможные помехи. На замалеванных черной краской фарах оставили только две горизонтальные щели, которые давали настолько мало света, что трудно было отличить: то ли ты в дерево врезался, то ли в прохожего. Естественно, пост фактум. Эльбинг не был уничтожен ночным налетом, здесь не было зарева пожаров, столбов света от прожекторов противовоздушной обороны, впрочем, никакого иного источника света. Район мог показаться хмурой страной вечного мрака, в сто раз более непроникновенного, чем во времена проживавшего здесь Яна Влодковица, агента польских повелителей, учредителя того портала, с которого наша история и началась. Началась и, как это частенько бывает, сделала полный круг. «Славянский агент» в Бреслау ехал как раз по владениям другого славянского агента, жившего здесь сотни лет назад.

— Прекрасно тебя понимаю. У меня тоже такое впечатление, что сегодня я не засну.

— Я не о том. Как-то не могу оставаться одна…

В мыслях Шильке, полностью атакованных видением старика, застреленного на крыше, неожиданно зажегся аварийный фонарь. Сигнал с какого-то совершенно иного поля боя. Он инстинктивно сглотнул слюну.

— Знаешь, может и вправду нет смысла возвращаться в эти ужасные дома. Все попрятались по подвалам.

— У тебя есть какая-нибудь идея? — неожиданно перебила его Рита.

Дитер вновь сглотнул слюну.

— В каждом районе имеется оперативная квартира абвера. С тех пор, как Бреслау объявили крепостью, все они стоят пустыми.

— А у тебя есть ключи к какой-нибудь из них?

— Ключи не нужны.

— А рядом какая-нибудь есть?

Шильке кивнул.

Рита вздохнула.

— Надеюсь, что не эта, — указала она едва видимое на фоне туч мрачное здание тюрьмы на Клечкау Штрассе.

— Да, действительно, — кивнул Дитер головой. — Но, может, еще не сегодня.

— Пессимист.

Шильке рассмеялся. Все идеи, рождающиеся у него в голове, сводились к одному решению. Сегодня? Уже? Он инстинктивно нажал на газ, рискуя врезаться в первую же невидимую помеху. С одной стороны, Риту наверняка удивляла дерзость недвузначного предложения — было ясно, что остаток ночи они не проведут, как вежливые детки. С другой стороны, он восхищался ее непосредственностью. Рита производила впечатление. Непонятно почему, но сам он представлял Риту как романтическую девушку с весьма туманными знаниями относительно мужчин. Быть может, он даже несколько жалел этого романтизма? Но Шильке знал, что опасность женщин возбуждает. Быть может, в качестве жизненных партнеров, прежде всего, они выбирали таких, которые, в первую очередь, гарантировали стабильность, тепло и гранитные основы домашней крепости. Но… Действия на грани опасности были еще лучшими и действовали незамедлительно. Он сам помнил, как в Англии пьяный в дымину ехал с женщиной ночью зигзагом, от бордюра к бордюру, выжимая из двигателя все, что сумел туда поместить завод. Женщина перепугано визжала, пыталась выскочить на ходу, ругала его чудовищным матом. Когда он остановился в какой-то канаве, ему казалось, что пересолил с глупостями. Вовсе нет. Той же ночью они очутились в постели. Да, да, женщины явно избегают опасностей, но… И это «но» решало обо всем.

Когда они проехали Грошель Брюке, Дитер свернул в Обернигкер Штрассе и чуточку ускорил. Луна слегка просвечивала сквозь все более тонкий слой облаков. Когда они добрались до Корсоаллее, можно было уже довольно четко видеть контуры шикарных вилл. К счастью, территорию Шильке знал неплохо и, сворачивая, не затерялся в путанице узеньких улочек Карловице, «города-сада», как называли его создатели. На последних метрах, чтобы хоть что-нибудь увидеть, Шильке пришлось вытащить из укрытия большой военный фонарь. Но он не ошибся. Припарковался у подъезда небольшой виллы, спроектированной в начале века Шмиттеннером и Грау, которые в качестве образца брали стиль Ландхаус, пропагандируемый Мютезиусом. Иногда Дитеру казалось, что абвер даже свои тайные квартиры выбирает со вкусом и пониманием. Дом вызывал исключительно уютное впечатление. Не хватало лишь красного ковра и подсвеченной надписи: «Здесь наши агенты строят свои делишки».

Рита тоже оценила эстетическую изысканность начальства.

— Ничего себе, — изумленно шепнула она. — Так это здесь ваше начальство трахает женщин-агентов союзников, чтобы снимать них показания. Так, все ясно.

Шильке пожал плечами, но внезапно вроде как смешался.

— Нуу… Не обязательно и начальство…

Чертовски рискованная шутка в данной ситуации, но Рита показала класс. Она локтем толкнула Шильке в бок.

— Но меня пожалей. Я все скажу, с меня не надо снимать показания силой.

— Э, нет показания я обязан снять, — вроде как оговорился Шильке. — А без снятия у меня не примут протокол.

Он открыл небольшой ящичек, вмурованный возле входной двери. Дверные защелки нужно было выставлять вручную. Так что никакого ключа не было нужно, главное — знать, как это делается. Дитер завел Риту вовнутрь.

— Ой, а тут тепло, — девушка стала разглядываться по комнатке, объединенной с открытой прихожей.

— Есть человек, который ежедневно топит в печи. Но вовнутрь у него доступа нет.

— Такой приходящий «агент-истопник»?

— Что-то в этом роде.

Дитер помог Рите снять пальто.

— Первое признание снято, — буркнул он.

— Ты поосторожней, а не то сейчас же перейдешь к пыткам.

Шильке повел девушку на полуэтаж через кухню, соединенную со столовой.

— Выпьешь чего-нибудь?

— С удовольствием… чаю, если есть. Я немного замерзла.

— Я думаю, здесь имеется все.

И вот тут Рита удивила его.

— А ванная?

— А как же.

Шильке указал девушке на верхний этаж дома, где были салон, спальня и ванная.

— Да нет, я спрашивала про такую, где имеется проточная вода, причем — горячая, но это, похоже…

Дитер открыл перед Ритой дверь, показывая просторный интерьер. Он все еще подсвечивал себе фонарем, но уже успел заметить, что тяжелые шторы на окнах тщательно затянуты. Нужно было найти свечки. В том, что они где-то есть, он не сомневался.

— Ты приятно разочаруешься, — указал Шильке куда-то за спину. — Здесь неподалеку, на Корсоаллее имеется водонапорная башня, так что вода течет. А на крыше она подогревается от солнца, так что теплая.

— Ну да, этого следовало ожидать. Девушки из абвера мерзнуть не должны.

Она проверила спальню и бесцеремонно стащила большое покрывало с громадной, «семейной» кровати.

— Уммм, — улыбнулась она. — Какое гнездышко.

— Думаю, что в кухне даже газ имеется.

— Откуда? — заинтригованная Рита повернулась к Шильке. — Ведь газовые станции в руках у русских.

— А откуда им знать, как их обслуживать, да и вообще — что там происходит? Газ проходит по трубе под линией фронта.

— А из каких хранилищ?

— Не знаю. Нет, не знаю. Во всяком случае, газ до сих пор есть.

Рита с сомнением покачала головой.

— Разве не глупо поддерживать газовую сеть под давлением в городе, на который валятся бомбы?

Дитер пожал плечами.

— А разве не глупо было начинать войну? А она ведь продолжается.

Рита положила свою руку на плечо Шильке, приблизилась и поцеловала его в щеку.

— Я люблю тебя, мой ты пацифист. По-настоящему люблю!

Тот попытался обнять девушку, но она искусно выскользнула из его рук и удалилась на безопасное расстояние.

— Сделай пока чай, а я исчезаю в ванной. — Она открыла дверь, инстинктивно проверяя, есть ли в них задвижка. — Только жди как хороший мальчик.

Шильке тяжело вздохнул. Только сейчас он снял фуражку и расстегнул шинель. В салоне и вправду было тепло. Он до сих пор не мог вписать Риту в какую-то категорию женщин. Она не поддавалась какой-либо оценке, своим стилем и грацией была способна обмануть наиболее опытного охотника. А с другой стороны, у него было странное подозрение, что девушка даже слишком конкретна. Если что-то ее и изумило, то ей просто нужно было время на обдумывание ситуации. То есть, вполне возможно, что она действовала по простому принципу: факт, анализ, реакция, факт, анализ, реакция. И это еще сильнее обманывало противника.

Заваривая чай (понятное дело, газ в сети был — русские до сих пор не знали, что происходит в уже принадлежавших им станциях), Шильке почувствовал, что ему жарко. Впрочем, не сама температура помещении влияла на его мокрый от пота лоб. Дитер занес чашки наверх и устроился в глубоком кресле. Закуривая, он глянул на часы. Пятнадцать минут? Боже, да что же она там делает? Из ванной никаких звуков не доносилось. О Боже, чистота и порядок, продвинутые до границ возможного. Еще четверть часа, и грешные мысли начнут его покидать. У англичанок, с которыми он сам более всего имел дел во время учебы, таких преувеличенных проблем с гигиеной никогда не было. Да, это правда, что там в их распоряжении была только холодная вода, так что к долгим омовениям она не сильно располагала.

Но Рита и в этот раз полностью застала его врасплох. Дитер услышал тихий щелчок задвижки, и дверь в ванную распахнулась во всю ширину. Рита была совершенно нагая. К столу она подошла без какого-либо стеснения, ничего фальшиво не заслоняя, не пытаясь встать боком. Изумленный, он глядел прямо на треугольник спутанных черных волос в районе схождения ее бедер. Застыв в неподвижности, он осматривал ее приличных размеров торчащие груди, как они колыхались, когда Рита подносила к губам чашку с чаем.

— Спасибо, — шепнула девушка.

Дитер сорвался с места, чтобы прижать ее к себе, но вновь Рита ловко отскочила.

— Я приготовила тебе воду, — легонько подтолкнула она Шильке в сторону двери. — А я в это время поработаю над кроваткой.

Ошеломленный, Дитер позволил закрыть себя в ванной. Вот только вести себя так же тихо, как Рита, он не мог. Снимая китель, он стукнулся головой о металлическую вешалку, а растирая лоб, ударил локтем по стеклянной полочке с косметикой Риты, которую та, естественно, уже успела расставить. Чертовое бабское стремление к захвату территорий. На сей раз он поскользнулся на полотенце, который девушка положила рядом с ванной, так что, вместо того, чтобы войти в не нормально, он с размаху в нее уселся, а точнее — свалился, разбрызгивая воду по сторонам.

— Не поломай там всего, — хихикала Рита за дверью. — Иначе мы никогда не объяснимся перед абвером.

Какая компрометация! Нужно взять себя в руки, он же мужчина. Так что, вставая, он грохнулся только лишь в душ, который упал с громким плеском. Хорошо еще, что горячая вода бралась не из колонки, иначе взрыв газа был бы эффектным финалом его начинаний.

Шильке поспешно вытерся, но не рискнул выйти совершенно голым и обернул бедра полотенцем. Рита лежала на громадной кровати, прикрывшись одеялом по самый кончик носа. Спальню освещали ненавязчиво расставленные свечки. Дитер как раз задумался над тем, как снять с девушки одеяло и немножко поразглядывать, но она сама избавила его от сомнений. Озорно усмехнувшись, одним движением она сбросила одеяло на пол. Боже… На ней был кружевной пояс и пристегнутые к нему нейлоновые чулки. Черт! Она что? постоянно таскала их с собой? В сумочке? Шильке сглотнул слюну. Судя по реакции организма, он наверняка был фетишистом. Ну не мог он оторвать глаз от тех чулок на стройных ножках. Рита приподнялась на локте и сорвала с Дитера полотенце.

— О! — только и сказала она.

После чего потянула его за руку. Тот свалился на кровать словно медведь, пытаясь не упасть прямиком на Риту. И сразу же коснулся чулок. Он нежно перемещал пальцы по гладкой поверхности, пытаясь поцеловать девушку.

— Ты что-то там говорил о допросе, — прошипела она, умело уклоняясь. — А вот хочешь увидеть, что такое пытки?

И перевалила его на спину, уселась на его бедрах, подтягивая ноги вверх, затем поднялась, направила и медленно опустилась. Собственно говоря, все она делала сама. И она была полностью готовой, была невероятно умелой, все должно было быть спланировано заранее. И в планировании она была весьма скрупулезной девушкой, все доводила до конца. Шильке постепенно куда-то уплывал. Перед его глазами вновь появилось лицо застреленного старика. Да хватит уже — что это с ним происходит? Все время он держал руки на ее бедрах, чувствуя мышцы, напрягающиеся под скользким материалом чулок. Ну, именно. Мало того, что стукнутый пацифист, так еще и фетишист. К счастью, он уже планировал где-то высоко-высоко, вздымался со скоростью ракетного истребителя Ме-163 Комета. Рита поднималась и опускалась мерно, закрыв глаза; Дитер глядел на ее ритмично дергающиеся груди, на закушенную губу.

Финал был громким. Крик Риты спокойно мог бы соперничать с разрывом приличных размеров заряда взрывчатки. И он был настолько сексуальным, что Шильке уже не мог выдержать ни мгновением дольше, они синхронизировались секунда в секунду. Оба тяжело дышали, глядя один на другого, потом девушка упала на простынь рядом с Дитером.

— Я люблю тебя, — прошептала она.

— Я люблю тебя, — словно эхо повторил он.

Они прижались друг к другу, глядя на продирающийся сквозь щели утренний свет. И тут услышали доходящий со стороны лестницы отзвук шагов.

Рита бросилась к лежащей на стуле сумочке. Шильке сорвался столь же быстро, как обычно — поскользнулся на коврике, но равновесия не потерял и помчался в ванную. Кобура с поясом висела на крючке возле умывальника. И через пару секунд оба они уже стояли посреди спальни, целясь из двух пистолетов в направлении входа.

Дверь, не спеша, открылась, показав пожилую уже уборщицу с ведром и обернутой тряпкой метлой. Женщина при виде двух стволов не проявила ни тени изумления, что, в свою очередь, несколько шокировало нашу парочку.

— Прошу прощения, — сказала уборщица. — Но меня никто не предупредил.

Шильке знал, что истопник не имел права заходить в виллу, но вот про уборщицу он понятия не имел. А ведь предвидеть это мог! Дом был немецкий, следовательно, кто-то должен был регулярно проводить в нем уборку. Черт!

Женщина с метлой развернулась, совершенно не обращая внимания на две голые фигуры с оружием. Но остановилась через шаг, чтобы дать соответствующее объяснение.

— Я же никогда не знаю, то ли здесь бьют, то ли любовью занимаются, — сообщила она. — Когда бьют, так мне заходить можно, а когда любовью занимаются — так нет. А мне откуда знать, тут избиение или любовь? Вот откуда? А только по крику я распознать не могу.

Исполнив обязанность, заключающуюся в объяснении ситуации, женщина закрыла дверь и, судя по звукам, направилась по лестнице вниз. Рита, качая головой, опустила пистолет, который держала в руке.

— Господи… И кого здесь бьют?

— Не знаю, — совершенно честно ответил Шильке.

— Вы сдаете эту спальню в аренду гестапо?

— Не думаю.

Дитер подошел к столику и налил в два стакана соку из графина. Свой выпил в пару глотков.

— Мне кажется, что здесь, скорее всего, имеют место садомазохистские практики некоторых коллег. Для некоторых это ужасно возбуждает, когда имеется кто-то третий. Даже уборщица.

— Боже!

— Вот Бога я бы в это лучше не мешал.

— Ну да. — Рита положила пистолет и поднесла свой стакан ко рту. — В этом весь абвер. Разведка, контрразведка, тайные операции, скрытые в городе убежища, но… Ведь изысканные сексуальные практики старого Бреслау не могут уйти в забытье, правда?

Дитер лишь пожал плечами.

— А я знаю…

— А вот скажи, в абвере имеется своя тайная академия, в которой обучают сексуальной технике?

— Естественно. Теоретические лекции — это конфетка, на тренировках с ассистентками случается по-разному, ведь тебе может попасться и ассистент. Но вот выпускной экзамен — это кошмар, ведь его ведет ветеран разведки, заслуженная и семидесятилетняя фрау профессор. И не каждый сдает!

Рита рассмеялась и прижалась к Дитеру.

Шильке, не обращая внимания на пробегающих под стеночками, перепуганных людей, шел по самой средине улицы. На щеках он чувствовал первые теплые дуновения исключительно ранней в этом году весны. Как бы желая подчеркнуть наступление более способствующего времени года, размещенные на перекрестках громкоговорители передавали веселую, радостную музыку, прерываемую, однако, военными сообщениями. Боевая группа отбила из рук варваров железнодорожную насыпь, которая вновь стала германской, приличной насыпью. Орды грязных дикарей потерпели ужасное поражение. В свою очередь, советские громкоговорители, размещенные за линией фронта, передавали музыку более спокойную, сентиментальную. Они же сообщали, что вот как раз была добыта железнодорожная насыпь, которая сделалась советской, свободной насыпью, а вот банды выродков-фашистов были разбиты, возможно, поначалу их отпихнули, а потом уже уничтожили (сообщение было трудно понять, так как передавалось оно с большой отдаленности). Германские громкоговорители очень сильно беспокоились о германских же гражданских лицах, и они прибавляли бодрости, утверждая, что вражеская авиация ничего никому не сделает, ибо ведь все могут спрятаться в знаменитых «германских подвалах». Шильке никак не мог понять, чем эти легендарные германские подвалы должны были отличаться от, скажем, английских. Наверное, только лишь тем, что в английских, как и ранее, хранили уголь и картошку, а в германских — людей и спиртное, служащее для опьянения тех же людей.

Два громких взрыва разорвали воздух, вздымая над крышами домов облака пыли. Люди под стенами припали к земле, пряча головы в руках. Третий взрыв поднял столб белого дыма прямиком в небо.

— Ну да! — произнес Шильке вслух.

До него дошло, что он, попросту, влюблен. Дитер все так же шел посреди улицы, а люди не осознавали того, что никакие обломки так далеко не пролетят, так что глядели на него, как на существо не от мира сего. Безупречный офицер в военной преисподней. Безупречный мундир, решительный шаг, ни единого, хотя бы инстинктивного, отклонения головы во время очередных взрывов, только полы длинной шинели раскрывались на каждом шагу, показывая высокие, вычищенные до блеска сапоги. Какая-то женщина засмотрелась на него и упала, потянув за собой и ребенка. Дитер подошел к ней, отдал салют.

— Могу ли я чем-нибудь вам помочь, meine frau?

Только в этот миг Шильке по-настоящему понял уроки Холмса. Явление. Люди не видели в нем капитана абвера. Он был богом, последней надеждой гибнущей Германии, воплощением ее чудовищной красоты, по крайней мере, такой, какую они себе представляли. У него было впечатление, что если бы он им всем приказал встать на голове, они исполнили бы этот приказ, не колеблясь. Власть над людьми была полнейшая. Он чувствовал ее буквально, как будто мог прикоснуться к ней. Сам же он, в своей королевской милости поднял ребенка и отряхнул его одежки. Женщина поднялась сама, все так же глядя взглядом подданной. Шильке еще раз отдал салют и отправился дальше.

В небольшом скверике, одном из сотен, столь характерном для Бреслау, он подошел к какому-то кусту, название которого определить никак не мог. Пригляделся повнимательнее. Ну да, глаза его не обманывали. На тоненьких веточках уже были зеленые почки. Дитер отломил веточку и пошел дальше. Ну да, вздохнул он про себя — он явно был влюблен.

— Ты гляди. Видишь эту радостную рожу? — воскликнул Холмс, куривший под маркизой пустого, к сожалению, магазина, торгующего ювелирными изделиями.

— Божечки… — вторил ему Ватсон. — Ночью у парня все пошло как по учебнику.

— А то и еще круче.

Шильке подошел к ним, игнорируя замечания.

— Хлопот никаких не было?

Оба поляка нагло осклабились.

— Никаких. Мы беспокоились лишь об одном: а не замучает ли тебя твоя красотка.

— Ты погляди на эту веточку… — заметил Ватсон. — Поездочка была ого-го. Как отсюда до неба.

Шильке глянул на них с деланым превосходством.

— Ну что, парни? И чего это вы стоите здесь печальные и озабоченные? Так и корни запустите.

— Потому что нас Рита не любит. Кстати, а почему не возвращается с тобой? Не может прийти в себя после безумной ночи?

Все загоготали типично мужским, шовинистическим образом.

— Утром Руди отвез ее в архив. Проверяет все по списку.

— Видал, какая мужская свинья? — Холмс толкнул Ватсона в бок. — Бабу с утра за работу загнал, а сам до полудня вылеживался.

— Нужно было набраться сил, чтобы дотащиться сюда.

— Только не будь таким остроумным. А не то в качестве наказания запишу тебя на тайный курс секса в абвере.

— Ну, если лабораторные проводят молодые эсэсовки, то почему бы и нет, — насмешливо заметил Ватсон. После ареста Канариса в прошлом году, абвер в качестве наказания подчинили СС, под командование Генриха Гиммлера.

— Лабораторные — это мелочь. А вот сдашь экзамены в постели Гиммлера?

Снова они начали смеяться.

— Ну что? Едем в Президиум Полиции?

— Отправляемся со всем отрядом. Там не стреляют.

— Да ну вас. Я же не поверю, будто бы русские охватили иммунитетом полицию и гестапо.

Холмс тряхнул головой.

— Ты подумай сначала, прежде чем чего-нибудь говорить. Зачем русским бомбардировать это замечательное здание, с залами для пыток, с просторными кабинетами, с уже готовыми архивами и расположенной рядом тюрьмой. Русские — они не дураки. Вот где после войны будет вести свои дела НКВД? В палатке? Чтобы им вода за воротник капала?

— Он прав, — подтвердил Ватсон. — Своей будущей штаб-квартиры и тюрьмы они разрушать не станут. Эти дома будут им ой как нужны.

Нелегальный кинотеатр размещался в бункере возле самого Одера, неподалеку от зоопарка. Со стороны набережной он выглядел ну совершенно как другие подобного рода сооружения, незаметный холмик, покрытый тающим снегом и теперь открывающий все большие участки грязи. Но в средине, в помещении величиной с крупный железнодорожный вагон, был поставлен проектор, большие и удобные кресла, а так же хорошо снабженный бар на колесиках. Никакие ограничительные надписи типа «Курить запрещено» не марали стен, обитых мягким плюшем, вентиляция эффективно удаляла избыток табачного дыма. Оборотистый владелец восхвалял новейшие фильмы, понятное дело, исключительно запрещенные и заграничные.

— А ты уверен, что здесь можно поговорить? — с некоторым изумлением качал головой Холмс.

— Можно, — утвердительно кивнул Шильке. — Главный по кино торчит снаружи и отгоняет возможные патрули.

— А если кто-нибудь придет?

— Я выкупил все билеты.

Рита и Ватсон заняли места в глубоких креслах. Неожиданно они открыли, что кофе в термосе, стоящем на баре, вполне даже ничего, а закуски приготовлены из довоенных деликатесов.

— Рекомендую новинки, — склонился над ними хозяин. — «Касабланка» с Хемфри Богартом. Совершеннейший шлягер. Этот фильм, — прибавил он сценическим шепотом, — войдет в историю кинематографии!

— А вот что-нибудь такое, что позволило бы забыть о войне? — спросила Рита.

— Ну конечно же, фройляйн. Ведь именно для этого я здесь и есть. — Он склонился над полкой с катушками кинопленки. — Вот, «Вне закона», фильм с Джейн Рассел, снятый эксцентричным миллионером Говардом Хьюзом. Та полная версия, которой мы располагаем, запрещена даже в США! Слишком много секса.

— О! Это может быть любопытно.

— Ну а романтическая любовь? — подтрунил над девушкой Ватсон.

Рита рассмеялась, качая головой, после чего положила руку поляку на плечо. Но у владельца имелось кое-что, что могло бы их помирить.

— «Одержимость» Лукино Висконти[50]. В отличие от других, фильм даже разрешен к показу. Только в наших публичных кинотеатрах вы его не увидите.

— Так ведь у нас и публичных кинотеатров уже нет… — ответила ему девушка.

— В том-то и оно, В том-то и оно, моя дорогая. Спрос есть, а предложения нет, рынок же этого терпеть не может. Потому-то рынок и создал меня!

— А что здесь люди смотрят здесь чаще всего?

— Ой, по-разному. Если быть откровенным, то очень часто выбирают бьющие по нервам сцены, вырезанные из полицейских материалов. Убийства, насилия, иногда — казни.

— А запусти нам что-нибудь по-настоящему крепкое, — перебил его Шильке. — Запрещенные материалы.

— Кинохронику союзников? Как англичане, американцы и русские уничтожают вермахт, после чего гонят наших пенных куда-то на край света?

— Нет, что-нибудь для мазохистов. Что-нибудь такое, чего не найдешь ни в какой кинохронике.

Владелец тайного кинотеатра мялся, переступая с ноги на ногу.

— Хмм, вообще-то у меня имеется кое-что совершенно необычное, — он приложил руку к шее и значаще кашлянул, требуя дополнительной оплаты.

— Что? Горлышко заболело? — с издевкой спросил Шильке. — Так у меня имеются порошки от ангины.

— Да нет… — на сей он потирал пальцами, как будто пересчитывал деньги.

— И пальчики чешутся?

Тем не менее, Шильке сунул хозяину несколько банкнот, принятые с глубоким поклоном.

Владелец зарядил в проектор большую катушку склеенной пленки, проинструктировал, как запустить кино, и незаметно вышел наружу.

— Дитер, кофе? — занялся баром Холмс.

— Пожалуй.

— Его даже пить можно, — Ватсон протянул Холмсу и свою чашку, которую уже успел опорожнить.

— Ну ладно, — не терпелось Рите. — Скажете вы, наконец, чего узнали от того англичанина?

— Конечно. Джулиен Боу был настолько добр, что предоставил нам полный набор материалов.

— Настоящих? — обеспокоилась девушка.

Холмс кивнул.

— Все это бумаги, в основном, касающихся организаций, занятых обеспечением различных сокровищ на Западе. Англичан это интересовало, но вот им было совершенно до лампочки, получат ли русские эти богатства или не получат. К тому, что добудут англо-американцы, русские руки не протянут, а до того, что захватили советы, у союзников руки коротки. Так что никакого конфликта интересов здесь нет.

— И для чего нам нужны западные материалы?

— Потому что это система. Точно такая же, как и тут. Что хуже всего, система надежная, не взламываемая, которую невероятно сложно расколоть.

Рита недоверчиво мотнула головой.

— А знаете что? У меня все время создается впечатление, что мы занимается какими-то глупостями, выслеживанием привидений, причем, в тот самый момент, когда должны позаботиться о себе. Да пускай себе они эти сокровища грабят. Кого это сейчас волнует?

— Волнует директора Колью Кирхоффа, — вмешался Шильке. — А тем самым — Мартина Бормана. А если эти двое рассердятся, то мы можем и не дожить до момента, когда начнем думать о себе.

— Золотые слова, — произнес Холмс и тут же повторил: — Золотые слова. — А теперь давайте займемся кофе и, возможно, посмотрим запрещенное и секретное кино, за которое заплатил Дитер?

Шильке включил проектор.

— Раз это не про любовь и не про войну, так что же мы увидим?

— Что-нибудь о людях.

Поначалу они глядели на обычные снимки, которые до скуки показывали во фронтовых хрониках. Тянущиеся до самого горизонта линии окопов, грязные, кутающиеся в шинели солдаты, снег, снег и снова снег. Вдруг германские солдаты впихнули в кадр русского пленного. Он был уже голый, что-то кричал. Наверняка, что ему холодно. Солдаты в окопах с интересом глядели. А потом пленного стали поливать водой.

Следующая сцена показывала уже другую сторону фронта. Снега не было. Русские прицепили несколько связанных пленных ногами кверху над речкой, а точнее, даже ручьем, таким образом, что голова свободно свисающего человека находилась уже под водой. Но никто и не заставлял пленных висеть по стойке смирно. Они могли поджимать ноги и хватать воздух, могли сгибаться наполовину, могли подтягивать подбородок к грудной клетке. Фильм показывал, как долго человек мог сражаться с собственным весом и земным притяжением. Со всеми подробностями.

Шильке задумался над тем: а откуда брали подобные материалы. Кем были курьеры, и где они находились в момент, когда их хватали, и когда такие фильмы попадали в руки противника. И чему они должны были служить. Интересовало его и кое-что другое. Зачем жители крепости Бреслау приходили сюда глядеть подобного рода картины. Где-то высоко на небе советские бомбардировщики, вокруг грохот орудий, сражения идут за каждую улицу, за каждый дом на юге и западе города. А здесь, в безопасном уюте бункера, с чашкой ароматного кофе можно посмотреть на то, что происходит по обеим сторонам линии фронта. Что склоняло людей глядеть на это? Действительно, мазохизм? Их возбуждала возможность того, что с каждым из зрителей может случиться то же самое?. Любопытные размышления прервала Рита.

— Выключи эту гадость! Кому нужны подобного рода извращения?

— Вопрос, достойный величайших философов, — буркнул Холмс.

— Да выключите же это.

— А я считаю по-другому. И понимаю замысел Дитера, который хотел нам это показать.

— Оу? — отозвался Шильке, неожиданно заинтересованный словами Холмса. — И каков же был мой замысел?

— Помимо того, что ты ввел всех нас в философское настроение, ты еще показал всем, что договор, который мы заключили друг с другом — это единственная на свете помеха, стоящая на пути в преисподнюю.

— Хмм…

— Извращенцы! — Рита повернула свое кресло боком к экрану. — Так что сказал Боу? Я узнаю наконец?

Холмс потянулся за закусками. Ему декадентский настрой крепости Бреслау нравился все сильнее. Hannibal ante portas («Ганнибал у ворот!»). Вот это следовало почувствовать всем своим существом. Удовлетворенный, он заговорил:

— Германская система укрытия сокровищ является практически совершенной. Она состоит из нескольких не сильно связанных одна с другой групп. Вначале имеется подготовительная группа. Она занимается сбором тех вещей, которые необходимо спрятать, довольно часто такая группа состоит из ученых, историков, искусствоведов, банкиров, лиц, которые занимаются опекой над золотыми вкладами, и так далее.

— И что они с этими сокровищами делают?

— Пока только собирают. Ценности привозят в определенное место — и все. После них за дело берется группа упаковщиков. Они все размещают в ящиках, составляют протоколы, закрывают ящики — и все. Никто не знает, куда ящики будут направлены. Этим уже занимается группа «Транспорт 1». Она перевозит ящики в контрольную точку и оставляет там.

— И они действительно не знают, что случится с ящиками потом? — спросила Рита.

— Нет. Контрольная группа проверяет содержимое ящиков, составляет протокол и все пломбирует. Оба протокола из различных мест попадают в Берлин, где проверяется, а не пропало ли что-нибудь по дороге. В этот момент группа «Транспорт 2» забирает ящики.

— А они уже понятия не имеют, что в этих ящиках находится, правда?

— Да. Они доставляют посылку в только лишь себе известное место, и обо всем забывают. С тех пор никто не знает, что находится в ящиках, и что должно с ними случиться. Грузы бродят по округе в качестве специальных транспортов, пока не попадут к соответственному получателю — группе СС, которая эти грузы прячет. Если они пользуются услугами пленников из концлагерей, эти заключенные живыми уже не возвращаются.

— Теоретически, такой командир из СС мог бы чего-нибудь своровать.

— И даже не теоретически. Но у него имеется серьезная проблема. Его собственный отряд состоит из фанатиков. Во-вторых, он не знает, что находится в ящиках. То ли там золото, то ли секретные документы, то ли исторические памятки, к примеру, литургические одеяния многовековой давности (и вот что он с ними мог бы сделать) или даже оружие для будущих немецких партизан, которые должны начать действовать после того, как в этом месте прокатится фронт.

— Ну да, и вправду дилемма, — буркнул Шильке. — Открывает он сворованный ящик, а там несколько фаустпатронов и пулеметы для вервольфов[51].

— Или старинные стихари, — прибавила Рита. — И при этом еще ужасно рискуя головой.

— Вот именно. Так кому было бы выгодно убить членов одной из групп?

— А из какой группы были убитые.

— Упаковщики.

— Выходит, вторая по очередности группа. Но тут они ничего не выгадают, так как имеется контрольный пункт со вторым протоколом.

— Сходится. Вообще-то, все выглядит так: те, которые знают, что находится в ящиках, не знают, где эти ящики будут закопаны. А те, которые знают, где находятся ящики, понятия не имеют, что в них содержится.

— А те, что находятся на контрольном пункте? — спросил Шильке.

— О них забудь. — Холмс подлил себе кофе. — Представь себе громадный ангар, в котором полтора десятка человек, в окружении эсэсовцев, проверяют ящики, протоколируют, пломбируют и выходят.

— А группа «Транспорт 2»?

— Эти уже не знают, что везут. А кроме того, зачем им было бы убивать кого-то из группы упаковщиков? Что им это даст?

— Тогда я ничего не понимаю, — вздохнул Ватсон. — Никто ничего не знает, но кто-то кого-то убивает, не сообщая причины, с непонятной целью. Только никто из вышеупомянутых не может получить каких-либо выгод из процедуры, которая ему неизвестна. Я правильно это описал?

— Великолепно, мистер доктор.

— Но ведь они же не дураки, а образованные и впечатлительные люди. Они, что, сами станут кого-то пырять ножом, душить и стрелять с бедра?

Теперь дошло до Шильке. Он неожиданно усмехнулся.

— Они кого-то наняли?

— Ну конечно. Если это какие-то службы, они, наверняка, не действовали бы столь глупо. А вот если любители, в чем я их и подозреваю, тогда они наделали массу ошибок и оставили следы.

— Возможно, это и так. — Ватсон почесал подбородок. — Но любителей иногда сложнее выявить, потому что они действуют нешаблонно.

Рита пожала плечами.

— И что из всего этого для нас следует? — спросила она.

— Ничего. Вы с Дитером должны прижать этого своего дружка из преступного мирка.

— Барбеля Штехера? Того худого типа?

— Да. Он должен знать, как можно добраться до заказчиков мокрой работы.

Рита отставила чашку.

— Если все уже знают, что делать, мы можем выключить эту гадость и, наконец-то, уйти отсюда.

Орудия стреляли довольно плотно, но у них имелись конкретные цели на юге и западе города. Здесь, на Франкфуртер Штрассе, можно было ходить еще более-менее спокойно. Только никто не ходил, если не было необходимости. Устраивая свои будничные дела, люди двигались по центру, в основном, бегом, даже тогда, когда не было слышно зловещего рокота самолетов. Лишь на севере и востоке города жизнь шла почти что нормально. Это если сильно акцентировать «почти что». Шильке с Холмсом были единственными в радиусе взгляда.

Наверное, кто-то из советских артиллеристов неправильно рассчитал, поскольку ночью вся батарея выдала залп в этот район. Воронки после фугасных снарядов были четко видны. К большому сожалению, если не считать ям в мостовой, единственным эффектом канонады был небольшой пожар трамвайного вагона, брошенного здесь в тот момент, когда в контактной сети не стало тока. Улица была слишком широкой, чтобы строить здесь баррикаду, так что трамвайчик терпеливо стоял здесь, ожидая своей судьбы. О чудо, после попадания снаряда вагон не опрокинулся, вся передняя часть с постом вагоновожатого и несколькими скамейками оставалась целой.

— Чур, я кондуктор, — Холмс первый вскочил вовнутрь через передние двери и весело заорал: — Приготовить билеты для контроля!

Барбеля Штехера, ждущего на одной из лавок, чуть кондрашка не хватила. Шильке проник в трамвай через громадную дыру, которая когда-то представляла собой заднюю часть транспортного средства.

— А вдруг ты хотел похитить трамвай и сбежать на нем к русским?

— Ну у вас и шуточки, господа, — оттер Штехер лоб платком.

— Не надо так нервничать, а не то сердце не выдержит.

Штехер лишь печально кивнул.

— И как мне тут не нервничать? Это предложенное вами странное место для встречи…

— И что в нем такого плохого?

— Здесь сплошные армейские, патруль за патрулем, все глядят, что я здесь делаю…

— Ты просто ожидаешь вагоновожатого, потому что трамвай не едет, — прокомментировал его опасения Шильке. — Это же нормально.

Штехер лишь вздохнул.

— Вокруг полно людей в мундирах…

Холмс выглянул в окно с разбитым стеклом.

— Я никого не вижу.

— Увидели нас и убежали. — Шильке присел рядом с худощавым. — Как обычно.

Холмс занял лавку напротив, садясь к паре передом.

— Узнал что-нибудь? — спросил он.

Тот кивнул.

— Да, я знаю, кого наняли для убийства Торбена Луке, того человека из группы упаковщиков.

Холмс слегка подался вперед.

— Ну? Ты уж не держи нас заинтригованными.

— Это Денни Бирк.

— Звучит как будто по-английски. Иностранец?

— Немец.

— Какой-нибудь мелкий бандит?

— Нет. — Штехер резко мотнул головой. — Этот тип не из серии «преступника из пивной».

— Каких, каких?

— Многие любители книжек про убийства считают, что если у них появилась проблема, которую нельзя решить законным путем, то достаточно отправиться в самую гадкую в городе пивнушку. Там нужно пить водку, ставить выпивку другим и широко распространяться о своей проблеме. И тут же появится некто, кто возьмется за решение всего дела.

— Так ведь это же чушь. Следовательно, Бирк не принадлежит к кругу людей из подобного рода представлений?

— Абсолютно. Это исключительная свинья и подлец. Но Денни — он профи.

— Денни? Вы с ним на «ты»?

— Да. Я его знаю. А вот теперь вы должны задать себе следующий вопрос. Кто и как способен добраться до этого сукина сына. Ведь не с помощью же объявления в газете?

— Ну, кто? Не обычный обыватель, он же и не знает про него.

— Вот именно. А вот ты, — указал он на Холмса, — похож на такого, который повсюду проскочит. Давайте спросим у нашего герра капитана, — быстренько глянул он на Шильке. — Вот как бы вы добирались до убийцы, чтобы его нанять?

— Понятия не имею. Я знаю… отслеживая преступный мир?

— А если в вашем распоряжении нет спецслужб?

Холмс начал смеяться.

— Дитер, ты его послушай. Барбель дает точную наводку.

Шильке стукнул себя ладонью по лбу.

— Ну, ясно! Бирка нанял кто-то из крипо!

— Вот и мне что-то так кажется. Это их территория, гестапо или абвер мало чего знают по этой теме.

Где-то поблизости разорвался снаряд. Трамваем тряхнуло, на головы мужчин посыпалась зола. Шильке снял фуражку и очистил ее рукавом. Опять советский безграмотный иван не знал, как надлежащим образом нацелиться. Только ведь откуда им брать специалистов после всех этих лет войны?

— Вы выбрали слишком опасный район, — взвизгнул Штехер.

— Да ну, — пренебрежительно махнул рукой Холмс. — Как у Иисуса за пазухой.

— Даже так? — отшатнулся тот. — Тогда сходите и поглядите на дежурный труп. Вот там, за углом, — показал он рукой направление. — Вот сходите, посмотрите, а потом поговорим о безопасности.

— Хорошо, — сейчас Шильке был образчиком компромисса. — И сходим, и поглядим. Но сейчас нам скажи, где мы можем найти Денни.

— Все довольно просто. — Штехер вытащил из кармана листок. — Не знаю, как днем, но если ночью случается налет, то интересующая вас каналья прячется вот в этом бункере — неподалеку от Главной Почты, которой, вместе со своими дружками, в последнее время он весьма заинтересован. Хранилище бриллиантов…

— Погоди, погоди… — перебил его Холмс. — Ты чего сказал?

— Мало того, что Бирк подлец, так еще и кретин. Он узнал о хранилище бриллиантов в Почте. У людей там были ячейки, ну а перед бомбардировками чиновникам пришлось ликвидировать их содержимое. Составили протокол и все закрыли в главном сейфе. А Бирк узнал, что там сейчас громадное количество бриллиантов. И у этого идиота появилась на них охота. Даже не знаю, как он это представляет себе? Совершить подкоп и взорвать сейф?

— Ну а ты откуда обо всем этом знаешь?

— Он хотел, чтобы я ему помог. Но, во-первых, я не работаю с дебилами, а во-вторых, никогда не занимаюсь грязной работой.

— Ах… ну конечно же, — качали Шильке с Холмсом головами. — Ну конечно же.

Капитан взял листок с адресом.

— Ну ладно. О месте следующей встречи — более безопасной — сообщу дополнительно.

Штехер, поднявшись, выпрямился во всю свою длину. Он был так высок, что ему пришлось нагнуть голову, чтобы не удариться макушкой о крышу трамвая.

— Похоже, что вскоре у меня возникнет желание эвакуироваться. Здесь делается все жарче.

— Понятно. Приказ о выезде и гарантийный лист будут тебя ждать. Я всегда выполняю свою часть договора.

— Прошу прощения, — неожиданно худющий преступник заговорил очень изысканно. — Это у вас на лице написано.

Он поклонился, умело перескочил продырявленный и сожженный зад вагона и направился в сторону центра. Через минуту Шильке с Холмсом вышли за ним.

— Возвращаемся?

— Да ну. — Неожиданно Холмс свернул к углу, на который указал Барбель. — Поглядим, что тут еще за жмурик на дежурстве.

— Да ну его… Слушай, а чего это тебя так неожиданно заинтересовали бриллианты в сейфе Главной Почты?

— А разве мы их, случаем, не коллекционируем?

— И что? Совершим подкоп и взорвем сейф?

— Шутишь? Автомат Томпсона у нас уже имеется, сигары имеются, осталось только шляпы, костюмы — и мы будто в Чикаго.

Шильке не успел прокомментировать несвоевременную идею, потому что они добрались до перекрестка. Дома здесь еще не были обстреляны, только дальше к западу, в районе боев, вверх вздымались клубы дыма. На ближайшем фонарном столбе болтался какой-то мужчина в одних кальсонах, с громадной таблицей на шее. «Я — трус. Я недостаточно хорошо защищал Фестунг Бреслау», — гласила надпись на ней.

— Ну, замечательно, — буркнул Холмс себе под нос. — Но почему это он в одних кальсонах, и почему его называют «дежурным»?

Шильке поднялся на цыпочки и повернул табличку. Сзади там тоже имелась надпись, только по-русски: «Я — трус. Я недостаточно храбро добывал Фестунг Бреслау». Холмс начал смеяться.

— Ты гляди. Он ведь здесь не просто так висит. Он висит в определенной цели.

— Ну да. И наши оказывают мелкую услугу будущим оккупантам. Зачем трудиться, достаточно перевернуть табличку, и покойничек сразу начнет служить предостережением для других солдат.

— Именно. Но ведь это означает, что немцы ожидают утраты этих территорий еще до того, как этот тип на фонаре совершенно сгниет.

— Ммм… Вот почему Штехер так боялся.

Еще какое-то время он присматривался к трупу.

— Ты гляди. У него пальцы зеленые. Он что, в фосфорных зарядах копался, а?

Холмс махнул рукой.

— Ну ты даешь… Весна идет. Вот он и пустил побеги… скоро зацветет.

Идеальную тьму неба начали размывать первые серые щупальца рассвета. Было холодно и туманно, совершенно типичная для Бреслау погода. Нетипичными были удивительно теплые дуновения, извещающие о скором приходе весны. Несколько человек в маскировочных куртках припало к бортам двух машин. Парнишка в мундире гитлерюгенда, постоянно оглядываясь себе за спину, приближался со стороны вентиляционных башенок. Похоже, разведка дала хороший результат, потому что он спокойно подошел поближе.

— Докладываю о возвращении, герр капитан! — Хайни щелкнул каблуками о образцово отдал салют.

— И как там? — спросил Шильке.

— Имеется. — Парень вынул из кармана сделанный карандашом план бункера и указал пальцем. — Вот здесь.

— Сколько выходов?

— Только два, герр капитан.

— А охрана?

— Обычный фольксштурм, герр капитан. Как только на них прикрикнут, сразу же наделают в штаны.

— Ну да, усмехнулся про себя Шильке, для опытного фронтовика Хайни, чуть ли не ветерана, фольксштурм — это банда гражданских трусов и симулянтов. «Наделают в штаны», как только настоящий солдат, ну и что, что юный, покажет им, что и как. Шильке глянул на Холмса. Но тот успокаивающе кивнул. Впрочем, у них и так не было времени, чтобы все устроить совершенно законно, в договоренности с другими спецслужбами. А это как раз не была территория абвера. Дезорганизация же в городе пока что не дошла до уровня «Тот, у кого есть оружие, пускай делает, что хочет, остальные должны слушаться». Совсем даже наоборот. Дисциплина все еще действовала. Ежедневные казни, начиная бургомистром, включая не очень расторопными солдатами и чиновниками, заканчивая рядовыми любителями грабежа, приводили к тому, что большинство людей опасалось чихнуть вопреки правил, ну а каждую проверку считали чуть ли не попадание в полевой суд.

— Ну что? Начинаем?

— Только, Дитер, устрой из этого настоящий театральный спектакль, — усмехнулся Холмс. — Истинную вагнеровскую оперу.

Шильке подошел к своим людям.

— Ты и ты: усмиряете охранников. Ты, ты и ты: занимаете переходы. Нужно будет обеспечить транспортировку через них. Все остальные займутся устрашением. Вы двое: держитесь рядом со мной, — быстро отдал он распоряжения.

Солдаты, мошенники и бездельники, которых выгнали из других подразделений, прекрасно понимали, что все это лишь цирк. Но как раз это им и подходило. Никакой опасности, далеко от фронта и пуль, можно быть уверенным, что они сделают все, на что способны. Один раз, в универмаге Вертхайма, они уже доказали, что порядочный любитель отмазок вовсе не глуп, что он прекрасно справляется в любых условиях.

— Тогда первое распоряжение: тихо!

Вся группа направилась за офицером, стараясь не производить шума. Первым звуком, который все услышали, был треск перезаряжаемой винтовки.

— Стой! Кто идет?!

— Абвер. Специальный отдел!

Отряд двинулся лавой.

— Вон! Пошел с дороги!

Солдаты превратились в живую, дикую ярость.

— Абвер! Специальный отдел! Все на землю!

Двух охранников в возрасте и правда парализовал страх, когда они увидали нацеленные в себя автоматы. Их спихнули в сторону, не потрудившись хоть что-нибудь объяснить. Люди на миг столпились в дверях, затем побежали по ступеням в бетонный предбанник.

— Туда! — орал Хайни. — Туда!

Еще пара металлических дверей, и они добрались до огромного, просторного зала с расставленными в два ряда нарами. В темноте были видны только фосфоресцирующие надписи на стенах. Солдаты зажигали фонарики.

— Абвер! Не двигаться!

Просыпающиеся люди едва открывали глаза, а солдаты из спецотдела уже действовали жестко. Вопли, удары локтями и даже прикладами парализовали хотя бы намерение шевельнуться вопреки приказу.

— Туда! — Хайни вел безошибочно. — Это он! — указал он на человека, пытавшегося спуститься с верхних нар.

Двое солдат стащили мужчину, а точнее — сбросили на бетонный пол. Не успел он встать, как кто-то схватил его за волосы и рванул голову назад.

— Фамилия!

Ошеломленный мужчина не был слишком усерден в установлении сотрудничества, за что получил по почкам.

— Фамилия!

Жертва вилась от боли и не могла выдавить из себя хотя бы слово. Еще удар по почкам, после чего кто-то вытащил штык и приложил к потной шее.

— Фамилия!

Мужчина пытался открыть глаза, в связи с чем включенный фонарь ему приставили прямо к лицу. Кто-то плеснул ему в лицо водой из фляжки.

— Б-би… Бир-рк, — прошептал тот.

— Выходим! — скомандовал Шильке.

Солдаты надели на мужчину наручники, больно выворачивая ему руки, после чего грубо потащили между нарами, вопя во все горло: «Абвер! Не двигаться!».

Кто-то пытался остановить их у подножия ведущей наверх лестницы.

— Я — комендант бункера! Что здесь происходит?!

Никакой величины он собой не представлял, так что кто-то из солдат отпихнул его под стенку.

— Что, не нравится? — Солдат вытащил что-то из кармана, рванул и забросил в темное помещение, заполненное народом. — Это тебе дымовая шашка с замедленным запалом. Потренируй-ка эвакуацию на случай пожара. Пошел!

Вся группа бегом добралась наверх, затем на свежий воздух.

— А ты не пересолил? — рявкнул Шильке рядовому. — Они же там в дыму друг друга поубивают.

— Ну что вы, герр капитан. Я бросил вовнутрь всего лишь пустую обойму. Но паника будет и так, поскольку этот оберкомендант сортира наделал в штаны по самые уши.

Шильке только качал головой. Солдата он похлопал по плечу. Похоже, не один только Хайни выработал мнение относительно храбрых защитников бункера.

Солдаты затащили Бирка в ближайший переулок. Тот даже особенно и не вырывался, так как, похоже, все еще находился в состоянии шока. Только лишь широко открытые страхом глаза скользили по подробностям окружения. Через миг все добрались до места в переулке, где Холмс с Ватсоном уже приготовили стол, стул и пулемет на стойке. Солдаты поставил Бирка под стену. Шильке занял место на стуле за столиком. Он вытащил из кармана сложенный вчетверо листок.

— Так, это у нас приговор и приказ о проведении экзекуции. Только здесь холодно, мокро, я ужасно не выспался, голоден, только и мечтаю о чашке кофе и булке с сыром. Так что расстреляем его сразу и пойдем.

— За что?! — вопил Бирк. — За что?!

— Сам знаешь: за что. За дело!

Ватсон подошел к пулемету, передернул затвор. Уголовник грохнулся на колени.

— Черт! — выругался Ватсон. — Теперь еще прицел переставлять. Не могли бы вы его привязать к чему-нибудь?

— И к чему? — отозвался кто-то из солдат. Люди они были опытные и сразу поняли, в чем тут дело.

— К чему, к чему? К водосточной трубе!

— Так оно же не стой стороны. Еще бы герра капитана подстрелил…

Бирк, на коленях, начал ползти к противоположной стенке.

Ватсон ругался словно сапожник. Солдаты советовали ему попробовать очередью.

— Но за что? За что?! — вопил обреченный. — Я не виновен!

— Что, хочешь знать, что написали в приказе? — заинтересовался Шильке. — Наверняка там имеется какое-то бла-бла-бла. Но у меня нет времени читать, я голоден.

— Но ведь это ошибка!

— Да ты что?! Если послушать вас, осужденных, так любой полевой суд в этой стране — это банда идиотов. Всякий суд вечно ошибается, повсюду, вечно и без каких-либо исключений. — Он ударил кулаком по столешнице. — Вас послушать, так и жить не хочется.

— Так я все расскажу!

— А нам не интересно. — Шильке повернулся к Ватсону. — Ты стрелять будешь?

— Так он же, гад, на коленях все время уползает. Надо, чтобы кто-нибудь его придержал.

— Как же, как же, — солдаты отступили на шаг.

— А может ноги ему переломаем? — предложил кто-то из сочувствующих.

Шильке снова грохнул кулаком по столу.

— Приказ: расстрелять! Выполнять!

Ватсон нажал на спускной курок. Раздался лишь сухой треск. И ничего более. Бирк от страха чуть не потерял сознание.

— Да что там, черт подери?

— Это обойма. Я же говорил, что плохо входит.

— Так поменяй на другую!

Ватсон обратился к несчастному.

— Ну, видишь. И чего было истерику устраивать? Я пойду ремонтировать, а ты можешь расслабиться.

Глаза Бирка вылезали из орбит. Солдаты начали живо комментировать ситуацию.

— А может я его пришью из автомата?

— Нет, нельзя. В уставе написано: из винтовки. А у нас его нет.

— Так ведь пулемет — это тоже не ружье.

— То есть как? Это ручной пулемет, его держат в руках, как винтовку[52].

— Давай тогда я прибью его прикладом. Будет в соответствии с уставом?

— Не получится. Там написано, что необходимо расстреливать.

— Слушай, черт подери, не нужно множить сущности!

Бирк совершенно потерял силы, из него как будто вышел весь воздух, что-то шептал себе под нос, и только Холмс подошел послушать.

— Я все скажу. Все. Мы планировали взорвать потолок подвала под Главной Почтой.

— Так мы тебя сегодня расстреливаем не по этому делу.

— Зато схватите моих подельников. Медаль получите.

— Нуу… Одна медаль у меня уже имеется.

— В пиджаке, в тайном кармане со спины у меня имеется план, как туда можно попасть. Тот бункер, в котором я спал, соединен с пробным геодезическим шурфом. Дальше идет подземный технический тоннель планируемой линии метро, которая должна была здесь построена. По нему можно добраться до засыпанной речки под Доминиканской Площадью и под самую почту.

Холмс вытащил из тайного кармана в пиджаке Бирка хорошо пропитанный жиром конверт. Открыл с трудом, потому что изнутри тот был укреплен как бы не брезентом. В средине, и правда, были подробные планы. Польский разведчик вытащил из кармана блокнот.

— Хорошо. Фамилии подельников?

Бирк послушно начал диктовать. Кто, где его можно найти, какие преступления на счету, какие можно задействовать крючки. Холмс был доволен.

— Это ты здорово себя показал, — помог он пленнику подняться на ноги и кивнул Шильке. — Только ведь мы тебя расстреливаем совсем не по этому делу.

— А по какому?

— Ты убил Торбена Луке.

Бирк злобно фыркнул.

— Так ведь это был никто.

— Кто заказал тебе убить его?

— Вы что, думаете, он мне представился? Даже не могу описать, как выглядел. Мы всегда встречались в темном коридоре. Инструкции всегда давал мне в письменной форме.

Холмс вновь раскрыл свой блокнот, он скрупулезно записывал слова убийцы.

— Сколько он тебе заплатил?

— Не имеет значения. Я за подобную работу не берусь. Но эту выполнить должен был, потому что этот тип заказчик не простой. Слишком много он знал, слишком многое мог.

— Ибо?

— От него на километр несло, что он офицер крипо. Даже когда разговаривал, так исключительно шепотом, чтобы нельзя было распознать голос. А перед такими я предпочитаю не выпендриваться.

— Есть что-нибудь еще, что помогло бы его идентифицировать?

Бирк пожал плечами.

— Он наверняка вел дело одного такого торговца краденым. Слишком уж много он знал о делишках Барбеля Штехера и его веселой компашки.

Шильке с Холмсом обменялись взглядами.

— Ну ладно. — Шильке снял наручники с осужденного, который, находясь в состоянии шока, долгое время не мог поверить в то, что происходит. — Скажи нам еще, кем был тот Торбен Луке, которого ты убил. Специалистом по укрытию сокровищ?

— Он? — Бирк массировал запястья. — Он был часовщиком.

— Кем?

— Часовщиком.

Шильке и Холмс вновь обменялись взглядами, но в этот раз, наполненными изумлением.

— Ну ладно, бандюга. Кое в чем ты нам помог, но тебе следует отсюда смыться.

— Ага, значит, вы убьете меня не в соответствии с уставом, где-нибудь в подворотне, а тело бросите в Одер?

Холмс похлопал его по плечу.

— Вот погляди-ка на лицо Дитера, — сказал он. — Разве он похож на убийцу? Разве не видишь ли ты на нем добродушия, сильно окрашенного пацифизмом?

Шильке вынул из кармана два листка.

— Вот тебе приказ об отъезде, а тут гарантийный талон посадки на самолет. Мы отвезем тебя на аэродром, и ты полетишь в Берлин.

Бирк отсутствующим взглядом глядел на бланки с кучей печатей.

— А мои вещи? — неожиданно выпалил он.

— Твои вещи как раз собирает Хайни. И, похоже, именно он ими и займется. А ты их увидишь уже после войны.

Холмс кивнул Ватсону и отдал распоряжения отвезти все еще трясущегося Бирка на аэродром, где проследить, чтобы он сел в самолет. После этого он, вместе с Шильке, отошел в сторонку.

— Красивая операция, и реализация замечательная. Колья Кирхофф будет весьма доволен.

— Правильно. Что-то в его следствии тронулось.

— Конкретные вещи любого радуют. Ты сделал нечто такое, чего не добились другие службы. Титц обязан полюбить тебя еще сильнее.

Шильке вынул сигарету. Несколько секунд он крутил ее в пальцах, потом закурил, прикрывая огонь ладонью.

— Слушай… Ведь ты же не собираешься взрывать Главную Почту?

Холмс театрально возмутился.

— Ну ты чего?! Ну ты чего?! — А через пару секунд на его лице появилось выражение заядлого святоши. — А зачем вообще взрывать?

Русский броневик, переданный отряду Шильке, был захвачен, похоже, еще в тысяча девятьсот сорок первом году. Так что он проехал уже почти с полмира, был уже хорошенько побитым, неоднократно подлатанным, с дырами от снятого оснащения. Кто-то в крепеж под оригинальную пушку калибра сорок три миллиметра сунул финский тяжелый пулемет, а вместо разбитой передней плиты — просто-напросто приварил батарею отопления. Вместо оригинальной радиостанции имелась американская «walkie-talkie», дающая возможность поддерживать связь с их же французским грузовиком, на бортах которой все еще виднелись плохо стертые надписи о том, что фирма занимается перевозкой мяса в городе Нант. Могло бы показаться, что колонна спецотряда абвера выглядит несколько странно, но в Бреслау ничто уже не выглядело, как ранее. Так что, паркуясь на Граупенштрассе, неподалеку от Старой Биржи, они выглядели даже ого-го. Рядом, на откосе, принудительные работники убирали остатки разбомбленного выставочного здания.

— Гляди, — тихо сказал Шильке Холмсы. — Ватсон был прав.

— В чем?

— Какая точечная бомбардировка, вся Шлёссплатц разбита, даже королевский замок разрушен, но здание суда целехонькое.

— Тааак, — буркнул Холмс. Какая-то мысль не давала ему покоя. — Точечная бомбардировка, — прикусил он губу и повторил: — Точечная бомбардировка.

— Ты о чем задумался?

— Ни о чем. Начинаем.

Проинструктированный заранее Хайни подошел к одному из охранников, к такому же молодому парню, как и он сам, вот только на том был мундир Гитлерюгенд, а на Хайни — настоящая форма, камуфляжная куртка, шлем с очками-консервами ну и… чин обер-ефрейтора.

— Эй, ты! — крикнул Хайни. — Давай мне сюда несколько работников. И бегом!

— Сейчас… — Охранник не понял. — Но я не могу без приказа. И он должен быть на бумаге…

— А на бумаге я сейчас тебе приговор выпишу, за саботирование операции, баран!

— Но…

— Чего?! И как ты вообще стоишь в присутствии фронтовика, придурок! Смирно!

— Я…

— Пасть заткни!

Шильке с любопытством наблюдал чуть ли не лабораторный пример действия власти. Даже на столь низком уровне. Хайни обошел стоящего навытяжку паренька и подошел к группе рабочих.

— Ты, ты и ты — за мной.

Никто из присутствующих не посмел его удержать. Вскоре все четверо уже стояли у дверей биржи.

— Вы двое: уберите разбитые стекла внизу, — скомандовал Холмс. — А ты пойдешь с нами.

Они вошли в просторный вестибюль. Рабочие получили чай, хлеб и по сигарете. Они удивленно стояли, не зная, что делать. Один из принудительных работников пошел за Холмсом и Шильке наверх по крутым ступеням, ведущим в коридор, а точнее — галерею с колоннами.

— Так как там, Ясю, все в порядке? — спросил Холмс по-польски.

Поляк застыл на месте.

— Спокойно. Мы от Напюрского.

— Ага, — тот явно расслабился. — Наши, значит?

— Угу. — Холмс открыл дверь в какой-то кабинет, сбросил покрывавшие столешницу бумаги на пол и уселся на ней. Остальным указал на стулья.

— Нам следует узнать пару вещей. Как так случилось, что в секретную команду «упаковщиков сокровищ» допустили польских рабочих.

— Э-э-э… никакой там секретной работы не было. Сейчас ведь способного что-то делать немца в Бреслау днем с огнем не найти. Всех тех, кто в состоянии передвигаться самостоятельно без палки, забрали в СС; тех, кто хоть как-то ковыляют — в вермахт, а стариков на инвалидных колясках и тех, кто еще способен ползать — в фольксштурм.

Шильке, который немножечко понимал по-польски, только покачал головой. Он протянул рабочему фляжку с коньяком, которую тот очень быстро принял. Равно как и американскую сигарету.

— Только мы никаких секретных вещей не делали. Да и тех сокровищ особо не видели. Впрочем, мы и не воровали, ведь что потом с этим делать? Сплошной большой формат. Но если кто был шустрый, и если не слишком пугливый, то жратвы мог стырить, сколько пожелал.

— Большой формат? Вы работали на упаковке картин?

— В основном. Иногда были ящики поменьше, но тут уже мастер всюду совал свой нос. Опять же, мы изготавливали только скелет. Оковки, арматура, проволока, изоляция — это все уже делали немцы. После завершения все походило на пиратский сундук.

— И какая проволока? — заинтересовался Холмс, который понятия не имел, зачем в сундуках могла быть нужна проволока. — Стальная?

Поляк пожал плечами.

— Медная. — Он потянул глоток коньяка. — Медная, которую мы выводили наружу, а уже они вплетали проволоку в оковки. Только так хитроумно? — продемонстрировал он на пальцах.

— И зачем?

— А я знаю?.. Чтобы красивее было?

Холмс глянул на Шильке.

— Ты хоть что-нибудь из этого понимаешь?

— То, что он говорит — немного. Но вот зачем они это делали — ни черта.

— Ладно. Поехали дальше. Ты Ноймана когда-нибудь видел? Знаешь, кто это такой?

Ясь затянулся сигаретой.

— Никогда не видел. Когда он приезжал, все тряслись от страха по углам. Нас выгоняли и запирали в одном пустом убежище. Паника была. И с нами же исчезало несколько таких…

— Каких?

— Странных таких.

— Господи, ты по-людски говори. Почему странных?

— Потому что было несколько людей… сам я видел двоих или троих… Они никогда практически не отзывались. Если чего-то хотели, то показывали руками. А остальные относились к ним с уважением.

— Может они были больные?

— Неее, — покачал Ясь головой. — А один из них, похоже, был поляк.

— Что???

Ясь сделал очередной глоток коньяка.

— Ну, говорю вам. Точно я не слышал, но, по-моему, когда оному из них тяжелый молоток на ногу свалился, то он сказал «курва».

— Что? — повторил Холмс.

— Я же и говорю. Французом он никак не мог быть, в противном случае, сказал бы «мерде». А этот — «курва».

— Интересные вещи ты рассказываешь, которых в документах никак не найти.

— Так я лучше скажу. Тот тип ходил, как и все, в рубашке, потому что на складе было тепло. Но ни разу он не подвернул рукавов. И я знаю, почему. — Еще один глоток коньяка, чтобы поднять любопытство слушающих. — Но вот когда он тавотом запачкался, так я подсмотрел за ним в умывалке. Он не знал, что я там стою. И показал…

— Что?

— Что у него там татуировка.

— Какая? СС?

— Нет. Номер из концлагеря. Вот здесь… — Ясь показал на предплечье.

Шильке снял фуражку и оттер пот со лба. Затем он вынул из папки снимки, которые перед тем вытащил из материалов дела. Все их он разложил на столе.

— Этот тип есть здесь на фотографиях?

Поляк внимательно присмотрелся.

— Нет, — отрицательно покачал он головой через какое-то время.

— Ты уверен?

— Да. Здесь его нет.

Холмс закурил сигарету.

— Ну вот вам и первый фитиль в следствии. Предыдущие офицеры не открыли, что в группе имелся тип, которого нет в списках на оплату.

— Вот именно. У них не было доступа к польским работникам на твоих условиях.

— Их не допрашивали?

— Допрашивали. И получали постоянный набор ответов: «Не знаю, не видел, не помню, не интересовался, ни с кем не разговаривал, не наблюдал, не знаю, о чем говорили, потому что не знаю немецкого языка, я работал честно».

Холмс начал смеяться.

— Да, гестаповцам не хватает персонального подхода.

— Спроси у него про другие странные вещи, про которые он знает, но про которые ничего в материалах нет.

Холмсу не пришлось переводить, потому что Ясь поглядел на Шильке и сказал:

— Понятно. Я хорошо говорю по-немецки.

Теперь уже начал смеяться Шильке.

— Но ведь в гестапо говорил…

— Что и все. «Ich nicht verstehen», с ужасным акцентом. А когда спрашивали через переводчика, то я отвечал точно так, как этот офицер говорил только что.

— Ну ладно, Ясь, нам можешь рассказать все. О чем еще не узнали предыдущие следователи?

Поляк выискал в лежащей на столе куче один снимок.

— Вот этого типа выловите. Он убил одного из упаковщиков.

— Что???

— Ну, вот этот. Это Надя.

— Он кто? Русский? Баба или как?

— Откуда. Наполовину немец, наполовину чех. Перед войной был балетмейстером; и он из этих, ну, вы знаете…

— Из каких?

— Ну… он предпочитал мальчиков девочкам. Ходил в лагерь к русским и там за еду делал, ну, сами понимаете… Так мы дали ему кличку Надя, Надежда, это чтобы жену Ленина злым словом помянуть.

— А откуда ты про нее знаешь?

— А русские с кем должны были держаться? С немцами? Они предпочитали нас, потому что у нас было чуточку получше, так что то еды иногда подбрасывали, то лекарство какое. А нам было в сто раз лучше. Опять же, мы все славяне. А враг моего врага…

— А конкретно? Какие слухи ходили за колючкой?

— Когда Надя напивался, то своим русским любовницам все рассказывал, зная, что наружу не вытечет. Только русские все нам рассказывали.

— Что, например?

— Когда все уже стало известно, что Надя вытворяет, некие типы ему сказали, что если он убьет одного из упаковщиков, то ему ничего не будет. Просто его направят в другое место.

— И убил?

Ясь кивнул.

— Даже перед русскими хвалился, какой он герой. Это тогда, когда напился в усмерть.

Шильке присматривался к снимку, который держал в руке. Мужчина выглядел лет на сорок — сорок пять. И даже был красив. Только фотография не открывала ни единой из его склонностей, тем более — склонности к убийствам. Он вздохнул.

— Если он на фронте, мы его достать уже не сможем.

— Вы найдете его, — сообщил поляк. — Он в Бреслау.

— Откуда знаешь?

— От русских. Потому что нас они еще как-то любят, а вот немцев — особенно нет, — значаще осклабился тот.

Отзвуки разрывов, казалось, окружали их со всех сторон; у них складывалось впечатление, будто бы каждая русская пушка лупит как раз по этому отрезку фронта. Земля дрожала, со всех сторон валили кирпичные осколки, останки стен, которые еще недавно были частью замечательных домов. Но это только от сотрясений. У русских имелись специалисты и по точному ведению артиллерийского огня. Выжженные от бомбардировок фрагменты домов валились, в основном, по причине сотрясений, истинная же цель адской пальбы находилась значительно дальше.

Шильке бежал, не имея возможности сдержать идиотского инстинкта заслонять руками головы, на которой ведь имелся стальной шлем, но это было сильнее его. Несколько раз он чуть не грохнулся в ловушку из перемолотых камней, так как не мог удержать равновесия. Когда он — наконец — добежал до броневика, то был мокрым от пота.

— О Боже! — Холмс впустил его в тесное помещение. — И что там на фронте? Ты что, купался?

— Успокойся. Это грохнуло в одного типа, что стоял метрах в десяти от меня. Кишками как брызнуло…

— Да не сильно ты обрыган… обрызган. Надю нашел?

Шильке отрицательно качнул головой.

— Его отослали. Но у меня есть копия приказа. Мы его достанем, так как он находится близко к центру.

— Но это уже завтра. — Холмс глянул на часы. — Твоя Рита наверняка беспокоится.

Их разговор перебил стук чем-то тяжелым в бронированную дверь. Ватсон положил руки на рукоятки пулемета в башенке. Холмс сначала осторожненько приоткрыл, а потом уже спокойно раскрыл двери настежь. Перед ними стоял совершенно грязный лейтенант и группа слоняющихся от усталости солдат.

— Герр капитан, — младший по званию вытянулся во фрунт. — Не смею просить, но не позаботитесь ли вы о моих раненных. Сам я нахожусь в кошмарной ситуации.

— Раненными? Но для этого имеются санитары.

— Абсолютно верно. Вся проблема в том, что их с утра нет.

— Так подайте, черт подери, рапорт.

— Не очень получается. Нам не достает всего, даже воды.

Шильке пожал плечами. Он подал лейтенанту свою фляжку. Холмс вытащил из отделения для амуниции, оставшегося от снятого оружия, две бутылки минеральной воды «Перье» и бросил их солдатам.

— А почему вы сами не назначите людей, чтобы те провели раненных?

— Вот почему, — лейтенант указал большим пальцем.

Шильке выглянул и глянул через его плечо. На ближайшем фонарном столбе висели два тела в форменных лохмотьях. На шее одного из них повесили таблицу с надписью «Я трусливо бежал с линии фронта». Кто-то из эсэсовцев явно обладал чувством юмора, потому что надпись на таблице второго несчастного гласила: «А я не бежал… только шел… Но меня тоже повесили».

— Какой ужас!

— Вермахт по фонарям марширует к свету, — буркнул Холмс, показывая на разбитую лампочку.

— Как я уже говорил, герр капитан. Люди боятся отправиться в тыл даже с раненными. А санитаров-то и нет.

— Ну ладно. — Шильке выскочил наружу, давая место. — Но вот этого на носилках — его разве что на крышу.

— Благодарю вас, герр капитан. Мы справимся.

И правда, загрузка пятерых окровавленных солдат в броневик и одного наверх, и правда, произошла довольно-таки умело. Уже через минуту они могли отправиться по покрытой разбитыми кирпичами улице.

— А тот, наверху, еще жив? — Шильке старался не глядеть в глаза раненых. Они тоже на него не смотрели.

— Пока что — да, — крикнул Ватсон из башенки.

Было нечто неправдоподобное в людях, сидящих на узенькой лавочке для десантников. Какое-то исходящее из их стянутых болью лиц согласие с судьбой гладиаторов, брошенных на смерть в кровавый круг арены. Никакого другого смысла воевать они найти не могли. И, казалось, что они уже не верят ни в победу, ни в реальную цель обороны.

— А тот там, наверху, еще жив?

— Уже нет.

— Ага.

Шильке закурил сигарету. К счастью, раненых и тело забрали уже за ближайшим поворотом, на перевалочном пункте, который спокойно мог служить вдохновением для Гойи. Демоны войны… Нет, нет, здесь находились уже только лишенные энергии их отрепья, глядящие громадными, воспаленными глазами на каждую подъезжающую машину в ожидании благой вести.

Через какое-то время они уже быстро ехали широкой улицей по направлению к центру. Объезжать кучи разбитых кирпичей было не надо, здания здесь практически не были разрушены. Но здесь совершенно не было, в отличие от совсем недавнего времени, каких-либо людей. Город призраков, пустыня, в которой легче обнаружить оазис, чем живую душу. Только лишь переехав крепостной ров, возле памятника «Борьба и Победа», они увидали первого человека. Он очищал огромный фонтан от оставшейся после зимы грязи. Вот интересно, будет ли приветствовать входящих сюда русских весело брызжущая вода?

Шильке наклонился к Холмсу.

— А почему это у тебя загорелись глаза, когда Бирк упомянул канализацию под Почтой?

Длужевский с удивлением глянул на напарника.

— А ты, что? Не собираешься воспользоваться случаем?

— Хочешь грабануть Почту? Пробивать стенки, взрывать потолки и сейфы?

Холмс глядел на немца с безграничным изумлением.

— Так я же не гангстер. В этом я совершенно не разбираюсь.

— Так что? Войдешь туда с автоматом и всех терроризируешь?

— Ты насмотрелся слишком много американских фильмов.

— Тогда просвети меня, учитель.

— Не стану я ничего пробивать, не стану я ни в кого стрелять. Не умаю. Я войду туда, когда Почта будет разрушена.

— Боже! И как же ты собираешься ее разрушить?

— Нормально. Закажу налет русских бомбардировщиков.

Шильке онемел. В течение длительного времени он не мог выдавить из себя ни слова, так что ехали они молча. Во всяком случае, до того момента, пока их снова не остановили. Какой-то старичок в мундире гражданской службы просил помощи.

— Господа солдаты! Помогите. — Он показывал на приличных размеров толпу, под стеклянной, пока что еще целой стенкой крупного универмага. — Они хотя все здесь разворовать.

— Ну так что?

— У меня всего несколько человек. Толп я никак не удержу.

— Тогда повесьте кого-нибудь ради примера, — пошутил Шильке.

— Я не могу. Я не имею права. Они кричат, что у них ничего нет, и что все здесь пропадет напрасно.

Из бокового лаза выглянул Холмс.

— О Боже, дед, зачем множить трудности? Запусти их всех, а через пару минут пускай кто-то крикнет, что в подвале находится огромная бомба. Они удерут скорее, чем вошли.

Старик наморщил лоб и потер подбородок.

— Господи Иисусе! Гениальный план!

— К вашим услугам.

Холмс хотел уже поскорее ехать.

Шильке свалился на сидение. Он написал несколько слов на листочке — приказ для Хайни — и отдал старику, чтобы тот выслал кого-нибудь в штаб-квартиру абвера со срочным сообщением. Потом обратился к Холмсу.

— И как ты это себе представляешь? Я говорю о Почте.

— Где ты видишь сложности?

— Вот просто так закажешь у Сталина бомбардировщики?

— Ну, может, и не непосредственно у Иосифа Виссарионовича. Вот ты помнишь, как рассказывал, что вскоре гестапо и крипо эвакуируют из их зданий?

— Ну да. Ведь южный фронт в любой момент может опереться на последнюю железнодорожную насыпь с этой стороны города. А уж оттуда до их штаб-квартир пара шагов.

— Именно. А вот в хаосе переезда, не возникнут ли у нас какие-то сложности, чтобы захватить побольше из их любопытнейших дел? Это я про гестапо говорю.

— Абсолютно никаких. Я знаю, как это устроить, а твое начальство увенчает тебя лаврами. Генералом станешь.

— Чего и себе желаю, — усмехнулся Холмс. Ему пришлось схватиться за металлическую петлю, потому что ими сильно закинуло, когда сворачивали на Фрайхайтсбрюке. — Короче, я навру начальству, что бумаги находятся в здании Почты, а чтобы я смог туда войти, им придется ее сначала разбомбить, ведь сам же я ломом бить стену не стану.

— Сумасшедший.

Они снова свернули, на сей раз в Уферцайле.

— Подводим итоги: Почты не станет, командование получит тайные дела отдела «Зарубежные Армии Восток», я стану генералом. Ну а бриллианты делим fifty-fifty, в соответствии с договором.

— Ну ты и даешь. Ведь это безумие.

Ватсон свернул на Вильгельмшафенер Штрассе. Здесь, на востоке города, на некоторых деревьях уже была видна первая, очень деликатная и прозрачная зелень. Они как раз ехали мимо зоопарка. Холмс вынул их укрытия бинокль.

— Интересно, а чем сейчас кормят экзотических животных?

— Черт их знает. Наверное, ничем не кормят.

— И что, ведь звери же не сдохнут за просто так.

— И чего это ты сделался таким любителем животных? Кого это волнует?

— Самих животных, у которых возникла большая проблема.

— Не понял. Какая еще проблема?

— А есть ли у смотрителей зоопарка достаточно еды для себя. Чтобы естественная система кормления не повернулась на сто восемьдесят градусов.

— Ага, это чтобы люди не слопали своих подопечных. Но… оно вроде как черепаший суп весьма вкусный.

— Ага, а пекари совсем как свинина, так?

Они заехали в улицу вилл, окруженных деревьями. Во многих садах уже работали люди, убираясь после зимы.

— Ты гляди, мы едем по улицам одного и того же города с запада на восток, а мне кажется, словно мы движемся на машине времени.

Шильке кивнул.

— Правильно. Как будто мы минули несколько эпох.

Ватсон остановился на широком подъезде перед большим одноэтажным рестораном. Все выходили, разминая кости, после поездки на этой неудобной бронированной машине. Им никто не открыл двери, гардеробщика в средине не было. Одежду прибывших принял пожилой, хромающий официант.

— Молодая дама уже ждет вас, — указал он рукой направление. — Подать ли господам что-нибудь пить?

— Для начала какой-нибудь суп, — буркнул Холмс. — Мы ужасно проголодались.

— Конечно же, рекомендую наш фирменный.

Его уже не слушали. Увидав мужчин, Рита поднялась, Шильке поцеловал ее в щеку.

— Ты знаешь, что придумал этот сумасшедший? Он хочет разрушить Главную Почту.

— А знаешь, меня это ничуть не удивляет. Разрушение наиболее красивых зданий Бреслау в последнее время сделалось весьма модным.

Рите очень хотелось поехать на фронт. Она стояла на своем, и мужчины никакими аргументами не могли отвести ее от подобного намерения. Прижатая к стене, она заявила, что разденется догола и обратится в гестапо, чтобы те подвезли ее в самый эпицентр сражений. Наши согласились, а что еще было делать. Хотя всех собравшихся за столом мужчин занимала одна мысль: «То, что она пойдет в гестапо, как-то там еще можно было бы рационально объяснить; но почему голяком?». «Мечтательную задумчивость» прервал Хайни, который вбежал в ресторан, размахивая бумажкой, которую держал в руке.

— Герр капитан! — вопил он. — Герр капитан!

— Я здесь, парень.

— Герр капитан. — Хайни с трудом хватал воздух. — Того солдата, которого вы разыскиваете, послали в штрафную роту!

— Езус-Мария! — Ватсон даже ложку упустил, пятная чистую скатерть.

Холмс отодвинул от себя тарелку.

— И какова же средняя выживаемость в штрафной роте?

Шильке пожал плечами.

— На фронте — менее трех суток. Как здесь — не знаю. Все зависит от того, куда его сунули: стрелять или разминировать.

— Ты узнал, куда конкретно его направили? — спросил Ватсон.

Хайни кивнул.

— Ага. На кладбище.

— Как, на кладбище? Вот так? Сразу?

— Нет, нет… Они там воюют с русскими. — Парень вытащил из кармана шинели план города и развернул в воздухе. До него явно не доходило, что карту можно было разложить на столе, на котором все еще стояла посуда.

— Во-от сюда. — Палец Хайни блуждал возле коммунального кладбища и кладбища итальянских солдат. — В общем, мне сказали, что сюда.

— И чего вы удивляетесь, что это кладбище, — флегматично буркнул Холмс. — Это же штрафная рота. Зачем им таскать покойников слишком далеко?

— Так что проблема моего пребывания на фронте решилась сама собой. — Рита поднялась с улыбкой. — Ведь самой же вы меня здесь не оставите.

— Хорошо, едем. — Шильке тоже встал. — И быстро.

Ватсон не стал ожидать, когда принесут счет, просто бросил официанту несколько свернутых банкнот. Похоже, он пересолил, так как пожилой мужчина выбежал за ними к подъезду и еще долго кланялся после того, как русский броневик с ревом выезжал на главную дорогу.

На сей раз поездка была не столь приятной, как предыдущая. Да, трофейная машина была приспособлена для езды по бездорожью, но вот достижение максимальной скорости по мощеным улицам тут же выкрывало все недостатки системы управления. Прежде всего: низкая маневренность. Еще до того, как они добрались до центра, приваренная к переду батарея отопления перебила парочку осветительных столбов. Потом, к счастью, пришлось притормозить, чтобы объехать все приготовленные к прибытию Советов ловушки. А потом было еще хуже. В первый раз их остановили где-то посреди Грабшенер Штрассе. Понятное дело, абверовские документы производили впечатление, но можно было почувствовать, что, чем ближе к фронту, тем офицеры все сильнее превращались из служак в совершенно самостоятельных атаманов. Очередные проверки лишь усиливали данное впечатление. Когда же они добрались до места, их нагло послали к какому-то… лейтенанту.

— Штрафная рота? — апатично спросил молодой человек, как будто близкий грохот разрывов орудийных снарядов не производил на нем ни малейшего впечатления. — Какая?

— А сколько их у вас тут?

— Не скажу. Это секрет.

— Тогда зачем вы спрашиваете, какая? — разъярился Шильке. — У нас дело, имеющее высший государственный приоритет.

— А! — тот понимающе кивнул. — Тогда обратитесь в письменной форме к командиру батальона.

— Я сейчас позвоню…

— Телефоны не работают.

Лейтенант, казалось, засыпал.

— Тогда разрешите воспользоваться вашей радиостанцией.

— Это запрещено.

— Сейчас я еще могу возвратиться в центр с ничем, но вот когда вернусь вечером…

— Погоди, погоди, — включился в разговор Холмс. — Если ты вмешаешь в это гестаповцев и НСДАП, так они тут же будут готовы демонтировать эту боевую группу, — блефовал он. — И кто нас тогда будет защищать?

Лейтенант слегка скривился.

— Тут уже приезжал один тип из НСДАП. Как только увидел, что происходит на фронте, тут же заполз в подвал и боится оттуда выйти.

— В подвал? — Холмс улыбнулся всеми тридцатью двумя зубами. — Словом, партия ушла в подполье.

Его обаяние действовало и здесь. Лейтенант тоже улыбнулся, хотя, едва-едва искривив губы.

— С ними вечно так, — продолжил поляк. — Наш партийный вождь, Ханке, все время сидит в подвале, с самого начала. Только всякий раз он выбирает все более отдаленные подвалы, очень скоро Бреслау для него закончится, придется ему арендовать их у русских.

Лейтенант поглядел на Холмса с некоторым любопытством.

— Только ведь что с того, — продолжал разглагольствовать тот. — Ведь эти типы из НСДАП умеют лишь одно: вешать. Как увидят человека, так сразу же: повесить. Фонарей, ясен перец, перестанет хватать, а смрад в центре убьет всех мух в полете.

Лейтенант уже хотел было скорчить мину типа «а я и не боюсь», но позволил застать себя врасплох.

— А мы ведь совсем не хотим этого типа повесить, наоборот: отослать в Берлин. — Холмс кивнул Шильке, и тот сразу же предъявил документ «in blanco», подписанный самим Кольей Кирхоффом. — Пускай его в Берлине вешают. Это он там вонять станет, а не здесь.

Вот это впечатление произвело. Лейтенант вынул карту и разложил ее на столе.

— Мы находимся вот тут. — Тупым концом карандаша он начал вырисовывать невидимую линию. — Вам нужно будет пройти в окопы, это вот сюда. Только не ожидайте траншей. Иногда придется поползать или попрыгать от дерева к дереву.

— Это первая линия?

— Вторая, вспомогательная. Но Советы так лупят из пушек, как будто ночью захватили как минимум три наших склада со снарядами.

— Они что, их наших пушек стреляют?

— А из каких же еще? Свои они уже чистят для парада победы, — с издевкой глянул на него лейтенант. — Налет сегодня утром видели?

— Нет.

— Такой массы германских самолетов сам я давно уже не видел. Нам казалось, что это наши идут нам на помощь. Дезориентация воцарилась тогда, когда они стали сбрасывать бомбы прямо на голову кричащих «ура» солдат.

Шильке не сдержался:

— Но это же вопреки всем договоренностям!

Лейтенант горько хмыкнул.

— Я дам вам двух человек, которые проведут. А там уже увидите все договоренности вместе взятые. Все хором.

Он быстро написал приказ «на случай», как сам это определил. С жандармами шутки плохи, будет лучше, когда можно предъявить какую-нибудь бумажку. Потом он замялся.

— Да, — указал он на Риту в гражданской одежде. — Маркитантка туда не пойдет.

Это он зря… Совсем зря.

Не говоря ни слова, она взяла лист с приказом и первая вышла из бункера. Лейтенант потерял дар речи, зато он перестал изображать из себя не выспавшегося. Холмс с Шильке стискивали зубы, чтобы не расхохотаться. Так что попрощались без лишних слов.

Пара прикомандированных солдат, возможно, и прекрасно знала дорогу, но оба прятались в любых возможных убежищах, слыша свист любого летящего снаряда. Разрывы все еще звучали достаточно далеко, а при подобной методе страховки их путешествие могло длиться целую вечность.

— А нельзя ли поскорее? — рявкнул Шильке.

— Можно, — тут же согласился один из солдат. — Вот только следует помнить, что Советы тот снаряд специально дальше пуляют. Как раз для тех, кто желает поскорее.

Холмс только лишь вздохнул. Рита в своем гражданском пальто и совсем уже не военной обуви выглядела здесь словно пришелец из космоса, но явно держалась лучше из всех них. Без какой-либо тени нетерпения или страха она послушно пряталась за деревьями или в воронках от снарядов, со стоическим спокойствием ожидая, пока проводники не посчитают, что можно пробежать несколько очередных метров дальше. До окопов все добрались где-то через час. Те, наконец-то, давали какую-то защиту, но — и правда — ничем не походили на те, что были на Первой мировой. Только в немногочисленных местах можно было идти, склонившись. Чаще всего же нужно было передвигаться вперед на четвереньках или просто ползти, так что с одеждой Риты появилось много хлопот. Но она не жаловалась. Даже в ту секунду, когда рядом что-то взорвалось, засыпая всех комьями земли.

Но это «рядом» могло означать и пятьдесят и даже сто метров. Но всем казалось, что разрыв минул их буквально «на волосок».

— Ну и жопа! — Неожиданно до Шильке дошло, что у него звенит в ушах, что ему хочется блевать, и что весь он трясется, словно его подключили к источнику электрического тока высокого напряжения. Он выплюнул песок, смешанный со слюной. — Ну нет…

И вот тут рядом грохнуло во второй раз. Капитана чуть ли не выбросило из окопа. И еще впервые в жизни он увидел, как из ближайшей могилы (находящейся на расстоянии метров в пятьдесят) выбросило чьи-то останки вместе с разбитым гробом. Только, парализованный страхом, он добыл в себе сил на отчаянный акт храбрости, пытаясь не показывать, что с ним творится.

— Во, глядите! — указал он на валяющиеся останки. — Какой-то избиратель Гитлера решил показаться.

Холмс закусил губу по причине неосторожности приятеля, ведь их слышали солдаты. Но Рита из любопытства выставила голову.

— Ну нет, ведь это же кладбище солдат Первой Мировой войны. Он не мог голосовать за Гитлера.

— Тогда он голосовал за Вильгельма II.

— Ты чего мелешь. Вильгельм был императором, так что никто за него голосовать не мог, ведь выборов не было.

Кто-то из солдат не смог сдержать искушения посмеяться над штабным офицером.

— Может, пойдем уже быстрее? — предложил он.

Шильке одарил Риту укоряющим взглядом и двинулся за проводниками дальше. Сам он надеялся лишь на то, что в этом замешательстве никто не заметит, что с ним творится. Но когда что-то грохнуло еще раз, значительно дальше, он первым упал на дно окопа, не поднимая головы. «Все это не имеет смысла!» — сказал он про себя. В тот миг, когда слышен разрыв, значит, обломки давно пролетели. Точно так же, как и пуля, которая свистит — не убивает. Ведь он помнил, как перед войной был судьей на соревнованиях охотничьих стрелков в Германии. Он стоял в бункере под мишенями. И он прекрасно помнил, что и в какой последовательности можно слышать: сначала плюхание пули в щит, потом свист этой пули, и только в самом конце — грохот выстрела. Так что, если тебе не слышно ни одного из этих звуков, это означает, что пуля попала в тебя. Только к разуму можно обращаться сколько влезет. До самой ночи. Тело и так свое знает: оно трясется, желая, похоже, превратиться в вибрирующую цель, а никак в неподвижную.

— Пришли.

Один из проводников указал на могучую яму, возникшую после какого-то взрыва и поспешно включенную в линию окопов. В средине сидела троица солдат. Помимо стальных шлемов, головы им дополнительно защищали их же ранцы.

— Мы разыскиваем. — И вот тут до Шильке дошло, что он забыл фамилию человека по прозвищу Надя. Он горячечно провел обыск в памяти, только там ничего не нашлось. При нем были документы, и можно было бы проверить, вот только… Ведь тогда все вокруг будут видеть, что он ужасно боится. Он вытащил из кармана снимок Нади, который взял из материалов дела, и стал сравнивать с лицами осужденных из штрафной роты. — Во! Именно тебя мы и разыскиваем!

— А почему это меня? — ответил ему кусок желе в мундире, нервно водя глазами по пришельцам.

— Я веду следствие по делу убийства… — Снова провал в памяти. Господи! Он никак не мог вспомнить. Кого же эта трясущаяся сейчас перед ним вошь убила? А, кого?

Ну ладно, можно посмотреть в документах… Но тогда все поймут, что сам он — трус, что от страха забыл имена.

— Краузе? — неожиданно подсказал тот.

— Да.

— Так это не я! Не я, честное слово…

— Послушай-ка, Надя. — Шильке с любопытством следил за тем, как мужчина нервно мигнул.

— Какая Надя?

— Что? Ты не знаешь собственного прозвища?

— Ах, — мотнул тот головой. — О том, что я помогал русским, тоже уже донесли… Но те называли меня «Володей».

— Нет, старик. После того, что ты вытворял с русскими пленными, а точнее: они с тобой по твоему же желанию, ты получил имя «Надя». — Шильке говорил очень медленно. — Надя, а не Володя.

— Но… Но…

— Послушай меня внимательно. Педерастия в государстве Гитлера запрещена. Гораздо хуже, если бы узнали, что германский солдат подставлял задницу русским да еще и платил за это. Расстрел — и к бабке не ходи. Предшествуемый месяцем пыток или превращением в полную тряпку в концлагере.

— Но…

И вновь Шильке не дал тому вставить слово.

— Но, — продолжил капитан, — лично мне все это до лампочки. Скажу больше. Меня совершенно не интересует то, что ты убил Краузе.

В первый раз Надя поднял голову. Он глядел на Шильке с безграничным изумлением.

— Некоторые сволочи, которые творят нечто гораздо худшее, чем ты, имели на тебя крючок. И твоими руками избавились от Краузе, тебя же — без всякого отлагательства — отослали в штрафную роту, чтобы не пачкать собственных рук. Они знали, что ты не пискнешь ни единого словечка, потому что, если пискнешь, то любая власть мгновенно укоротит тебя на голову, причем, по нескольким статьям одновременно.

— Только ведь все это не так. Я…

— Подожди. А мне, дорогая Надя, до тебя вообще нет дела, — шипел Шильке. — Ни до твоих наклонностей, ни до твоих грязных делишек. Все они меня никак не волнуют.

Надя был удивлен настолько, что не мог извлечь из себя ни звука.

— Лично меня интересуют те самые сволочи, которые все это и устроили. Потому что настоящие преступления совершили как раз они.

— Так вы меня не убьете? — отважился спросить перепуганный до последних границ человек.

— Нет.

— Так… а что же со мной будет?

— Если, благодаря тебе, мы доберемся до настоящих преступников, тогда мы забудем обо всех твоих проделках. Понятное дело, что в тюрьму ты попадешь. Но, во-первых, любая тюрьма все же лучше штрафной роты. А во-вторых, почему тебя заботят сроки отсидки? Очень скоро придут русские или американцы, так они опорожнят тюрьмы, чтобы дать место для собственных жертв. Немецкие уголовные приговоры будут им до задницы.

— Но…

— Вот, погляди.

Шильке вытащил из кармана приказ о вылете в Берлин. Не спеша, размашистым почерком, он вписал в бланк имя и фамилию Нади (сейчас он их, естественно, вспомнил). Он подал солдату бланк вместе с другим документом — гарантией на получение места в самолете.

— Выбирай. Или пойдешь с нами, дашь показания, и мы отвезем тебя на аэродром на броневике, или…

Надя весь дрожал.

— Заберите меня отсюда, — то ли прошептал, то ли проплакал он. — Заберите меня отсюда. Их этого ада!

— Разумный человек!

— Что вы хотите знать?

— Кто приказал тебе убить Краузе?

— Это не был никто из группы упаковщиков… Офицер уголовной полиции, крипо.

— Как он выглядел? Помнишь?

— Не знаю. В столе я нашел письмо. В конверте были доказательства моих… моих… — Надя явно не знал, какое применить слово. — Там были снимки, показания. Все.

— И что? Этим письмом он приказал тебе убить Краузе? — Шильке удивленно поднял бровь.

— Нет. Но… в письме весьма тщательно была описана роль Краузе в поставке материалов на меня. Именно этот сукин сын доносил на меня в крипо!

— Любопытно, — буркнул Холмс. — Но ведь была еще одна причина, в силу которой ты ненавидел этого типа, так?

— Да, это правда.

— Тогда скажи.

Надя бессознательно оглядывался по сторонам. Он не знал, как это произнести, тем более, в присутствии вооруженных мужчин.

— Он отказал мне в любви, — наконец-то выдавил он из себя.

— О! — вырвалось у Риты. Она прикусила губу, чтобы скрыть замешательство. — Это… тоже важная причина.

Она опустила голову, чтобы скрыть рисующуюся у нее на лице растерянность.

— А ты воспользовался случаем и убил его?

— Нет. Было еще одно письмо. Потом.

— Так?

— Офицер крипо написал, что он такой же, как я. Что он боится тронуть Краузе, так как этот гад знает много и о нем.

— Ага, все ясно, — вздохнул Холмс. — Еще он написал, что, случае чего, он станет тебя прикрывать, что сам он очутился в неудобной ситуации, а все случившееся требует радикального разрешения, и что кто-то обязан этим заняться.

— Именно так и было.

— И ты решил проблему окончательно.

Надя печально кивнул.

— Ну что же, — Холмс закурил. — Это уже все как-то держится. Хотя, во всей Германии трудно найти более наивного типа, чем ты.

— Любовь, которой отказали, делает слепым, — вмешалась Рита.

Шильке с этим тоже согласился.

— А вот скажи мне еще вот что: кем был Краузе? Специалистом по произведениям искусства? Ювелиром? Почему он оказался в группе упаковщиков?

Надя поднял голову.

— Он был специалистом по аккумуляторам, — сказал гей.

— Что?

— Специалистом по электрическим аккумуляторам. Он работал на постройке подводных лодок.

Шильке с Холмсом обменялись взглядами. Они не успели обменяться хотя бы словом, как недалекий взрыв обсыпал их землей. Останки каких-то выброшенных из могил двух тел грохнули в яму. Сидящие в яме солдаты начали орать. Один только Холмс сохранял деланное хладнокровие.

— Эй, вы, там! — крикнул он останкам. — А ну не толкаться. Еще не время на всеобщее воскрешение.

Рита начала истерически смеяться. Но через минуту ей удалось взять себя в руки.

— Еще не пасха, — прибавила она. — Даже Иисус еще не воскрес.

Ситуация в окопе казалась контролируемой. Но стало ясно, что дальнейший допрос должен проводиться в более цивилизованных условиях. Дрожащий от страха Надя обхватил себя руками.

— А ты, случаем, не встречал здесь кого-нибудь знакомого? — спросила Рита.

— Да, да, тут есть еще один их группы упаковщиков, — сказал он, указывая рукой направление. — Метрах в тридцати отсюда. Я вчера его видел.

— Кто?

— Фамилия мне не известна. Его зовут Хайнц.

— Умная девочка, — буркнул Холмс. — Эти гады выслали сюда всех, от которых хотели избавиться.

— Что ж, пойдем за ним, — вздохнул Шильке. Перспектива идти дальше по опасному окопу его не вдохновляла.

— Погодите. Мне на сегодня уже хватит, — сказала девушка. — Может, давайте сделаем так. Я вместе с проводниками проведу Надю в тыл, а вы приведете того другого, а?

И вправду, хитроумная девочка. Черт! Но ему не хотелось показывать сомнений.

— Хорошо. В таком случае, расстаемся.

Их ожидал переход в три десятка метров. Тридцать метров. Как совестливо вычислил Шильке, поход занял у них сорок семь минут, что давало в среднем один метр в полторы минуты. Грохот орудий уже достал его до живого. Но, прежде всего, ужасной была неуверенность. Русские стреляли по передовой, время от времени — переводили огонь дальше. Но никогда они не стреляли в равных последовательностях. Никак нельзя было предусмотреть, когда они бахнут рядом с тобой. Шильке уже чуть ли не молился, чтобы чертова Хайнца не было в окопе, чтобы того отозвали в тыл, и чтобы там, на безопасном расстоянии они моги бы его схватить и допросить.

И молитвы его отчасти были выслушаны.

— Хайнц? — какой-то перепуганный солдатик едва-едва высунул голову из-под ранца. — Землю кусает.

— Как это случилось? — спросил Холмс.

— А никак. Попали в него, и хана.

— Здесь?

— Да здесь, чтоб они сдохли! Если не веришь, сам проверь. — Он указал рукой, на миллиметр поднимая ее над насыпью. — До сих пор там еще лежит, потому что гиенам не захотелось оттянуть его на пару метров дальше.

Холмс проверять не собирался.

— Возвращаемся, — сухо бросил он Шильке.

Как правило, окопы прокладываются таким образом, что по поперечным траншеям можно легко перемещаться и даже выводить солдат из-под обстрела, обеспечить безопасное убежище и выслать назад на позиции буквально в тот момент, когда вражеская пехота пойдет в наступление. Но здесь таких удобств не было. Нашим героям пришлось преодолеть обратный путь точно тем же образом, благодаря которому они добрались сюда. Шильке перестал воспринимать время. Говоря точнее, ему сделалось все равно. Грязный, потный и полуживой он понял, что близится вечер, только тогда, когда они добрались до расположения боевой группы. К ним сразу же подбежала Рита.

— Это конец! — шепнула девушка. — Его убили.

— Кого? — ничего не понимая, спросил Шильке.

— Надю расстреляли!

— Что? — не мог поверить он. — Расстреляли? Не русские, а наши? И расстреляли?

— Все именно так, — процедила Рита сквозь стиснутые губы. — Действительно. — Она ужасно нервничала.

— И ты ничего не сделала?

— А что я могла сделать? Какое им дело до какого-то офицеришки из крипо? Жандармы и так меня чуть не избили.

— Но ведь у него была бумага…

— Он им эту бумагу и предъявил. Светлейший герр майор из жандармерии порвал ее у меня на глазах, а как только я начала пугать Берлином, он расхохотался и спросил, а не желаю ли я встать под стеночкой рядом с ним за шпионаж на тылах нашей боевой группы. Он потребовал от меня приказ, который мне вообще разрешает здесь находиться. Еще момент, и его бы понесло.

— А Ватсон?

Рита пожала плечами.

— Как ты ему и приказал, он ожидал возле броневика. Наверняка ничего не слышал. А когда я его позвала, он вызвал твой отряд.

— Как?

— Как-то придумал. Он, вообще-то, довольно шустрый тип. Только что с того?

Шильке глянул на Холмса, словно ожидая от того помощи. Но тот стоял молча. На его мертвом, собранном лице не дрогнула ни единая мышца.

— За что расстреляли Надю? — тихо спросил он.

— За то, что тот вел дневник. Что-то записывал. Мемуары или нечто подобное.

— Это какая-то чушь?

— Да нет, — жестом головы подтвердил Шильке. — В вермахте это абсолютно запрещено. Но за это ведь и не расстреливают.

— Но, может, в штрафной роте.

— Тоже нет. Могут конфисковать, наказать….

— Ладно, не будем об этом, — перебил его Холмс. — Откуда они знали, что у Нади имеется дневник?

— Понятия не имею. Как только мы сюда добрались, они сразу же его схватили и вытащили тетрадку из ранца. Майор просмотрел дневник, бросил в костер, а Надю отвели за угол и…

Холмс незаметно сжал губы. Какое-то время он молчал, затем взял Шильке под руку и оттянул в сторону.

— Что ты испытываешь?

— Бешенство.

— Плохо. Тебе нельзя действовать под влиянием эмоций, — спокойно объяснил Холмс.

— У нас только что убили единственного свидетеля.

Холмс вынул из кармана небольшое зеркальце и подсунул его под лицо Шильке.

— Что ты видишь? — сухо спросил он.

— Типа с рожей побитой собаки.

— Я не об этом. Нимб видишь?

— Не понял.

— Я спрашиваю: ты нимба у себя над головой не видишь? Если нет, то это знак того, что Надю воскресить ты не можешь.

Шильке сначала дернулся, потом сделал глубокий вздох. Потом еще один.

— Тебе нельзя действовать под влиянием эмоций, — повторил Холмс. — Помни, ты не можешь отомстить, ты не сильнее их, ты не такой хитроумный. Прими это к сведению.

Еще раз Шильке сделал глубокий вздох, отчаянно пытаясь успокоиться.

— Сделай так, чтобы этот гад совершил какую-нибудь ошибку.

— Каким образом?

— Придумай. Но помни, без каких-либо эмоций, — он замолчал на минуту, потом спросил: — Ну как? Погляди мне в глаза и ответь. Уже?

Был или Шильке уже спокоен? Он не имел ни малейшего понятия. Во всяком случае, он кивнул, оттер пот со лба, размазывая грязь по лицу. Ну, и что теперь? Разныться, позвать на помощь? Сказать, что те — их неприятели гораздо более быстрые, гениально организованные и вообще лучшие? Или же они побеждают своим интеллектом и холодным расчетом? Холмс неоднократно повторял: «Все вокруг — всего лишь театр. Так что будь хорошим актером, и этого будет достаточно».

— Приведи сюда мой отряд.

Холмс наморщил брови.

— Но мы же не станем устраивать перестрелку?

— Естественно.

— Тогда действуй.

Через минуту Шильке, во главе полутора десятка человек в камуфляжных куртках подошел к майору жандармов. Он отдал салют и представился в соответствии с уставом.

— Что это за марионетки, — указал майор на солдат с автоматами. — Или, как та дура в измазанном грязью пальто, вы намереваетесь пугать меня Берлином?

Отработанным движением Шильке вытаращил глаза.

— Герр майор? Я? Берлином?

Тот слегка удивился.

— Я самый обычный провинциальный офицеришка из забытой всеми Твердыни Бреслау. Если герра майора чем-то и могу попугать, то, разве что, плачами своей старенькой мамочки.

Жандарм слегка усмехнулся. Но глядел он как-то странно. Он явно не ожидал подобных слов.

— А зачем тогда вам эти солдаты?

— Ага, чуть не забыл, — Шильке повернулся к своим людям. — Здесь на земле валяются обрывки приказа. Быстро соберите все.

Майор явно заинтересовался.

— Зачем?

— Я должен иметь доказательство для своего начальника. Ведь он же ни за что не поверит, будто бы кто-то порвал его приказ. Причем, на людях.

— Ага, выходит, вы меня все-таки решили пугать.

— Нет, господин майор. Это я за это получу по рукам, а не вы.

Вновь изумление. Не такой беседы ожидал жандарм.

— Герр капитан. А вы не поясните, чему я должен благодарить удовольствие разговора с вами?

— Конечно же. Я должен забрать труп расстрелянного солдата и отослать в Берлин.

— Труп? Сейчас мы его закопаем.

— В случае затруднений, я вернусь через час с приказом, и мы откопаем его. Я обязан отослать начальству corpus delicti, поскольку он и вправду не поверит мне на слово, как могла случиться столь курьезная ситуация.

— А кто же ваш начальник?

— Директор Колья Кирхофф.

— Впервые слышу. Это какой-то русский?

— Нет. Это германский служака, и он тоже обязан иметь доказательства для своего шефа. — Шильке вытащил блокнот и американскую шариковую ручку. Крупными буквами, чтобы жандарм мог видеть, он записал, кто собственноручно порвал приказ. После этого вытащил пачку «кэмела» и нагло предложил угоститься майору.

Встретившись с отказом, он закурил сам.

— Да, при случае, а то чуть не забыл. Я должен буду забрать у вас немного бензина, потому что не знаю, доберусь до города на своих запасах. И заберу автомобиль, на котором можно будет перевезти труп. Машину отдам завтра.

Могло показаться, что майора поразила молния. Мгновение он стоял, словно парализованный, потом побагровел и зарычал:

— Ты с ума сошел, пацан?! Просишь бензин у линейного подразделения? Да я тебя…

Шильке молниеносно уменьшил делящее их расстояние, сделав шаг вперед. Сейчас он вторгся в «личное пространство». Сейчас их лица находились на расстоянии не более десяти сантиметров.

— Я не воспользовался словом «пожалуйста», — тихо и спокойно произнес он.

Жандарм остолбенел.

— Я ничего у вас не прошу. Автомобиль и бензин просто реквизирую.

И он подал майору листок с приказом предоставления любого вида помощи, выданный комендантом крепости Бреслау. Джульен Боу и рекламирование успехов со стороны НСДАП приносили обоюдную выгоду.

Шильке повернулся к своим солдатам, которые уже собрали клочки разорванного листка.

— Заберите у них несколько канистр и какой-нибудь грузовик, подходящий для перевозки трупа. И мигом!

Он отдал салют майору, повернулся и направился к броневику.

— И кто же начальник этого Кирхоффа? — прозвучал вопрос сзади.

Спокойно. Шаг, шаг, еще один. Только потом Шильке повернулся, как будто куда-то спешил и нехотя буркнул:

— Мартин Борман.

Акт уничтожения изменил свою форму. В неожиданном пароксизме акт полного разрушения сделался материальным. Шильке с Холмсом шли ночью через Уферцайле, но фонариков им было не нужно. Свет многочисленных пожаров по другой стороне реки создавал зарево, походящее на кровавый закат. Бомбардировщики ревели над головами, превращая Бреслау в раскаленный ад. На другом берегу Одера немцы как раз уничтожали один из красивейших районов города. Дома взрывали, развалины ровняли с землей, строя чудовищных размеров аэродром в центре города. Все вокруг уничтожалось, с воздуха и с земли, как наступающими, так и защитниками. Все, казалось, встало против существующего вот уже тысячу лет города. На разрушаемый академический квартал нельзя было глядеть без слез. Ну вот, жили здесь какие-то люди, построили прекрасные здания, а теперь сами же их у уничтожают. Вроде бы как ничего. Их право. Но ведь люди из этого квартала получили одиннадцать Нобелевских премий. Абсолютный рекорд среди всех на свете городов. Но вот с другой стороны… После варварского решения еврейской проблемы, можно ли гордиться еще и их Нобелевскими премиями? Абсурд. В свою очередь, те, что наверху, пилоты у своих бомбовых прицелах, скорее всего не думали ни о Нобелевских премиях, ни о красоте. Они мстили за свою страну, за собственные не существующие уже деревушки, за свои уничтоженные города, за мертвые пустоши. Они не видели ни соборов, ни святилищ, музеев и зданий институтов и университетов. Они выискивали все еще черные пятна в море огня и как раз туба сбрасывали свой чудовищный груз.

Неожиданно Шильке остановился и оперся на металлической ограде, заслонявшей сложенный из огромных камней крутой берег русла Одера. Долгое время он глядел на пожарище перед собой, одновременно вслушиваясь в грохот врываемых именно сейчас саперами зданий у себя за спиной. Он глянул на Холмса, который тоже приостановился.

— Господи, Мачек. Что мы здесь делаем?

Холмс лишь пожал плечами и опустил голову.

— Два интеллектуала, брошенные на арену, к кровожадным зверям…

— Два человека, которые не желают здесь быть, которые никак не дают на это согласия, но которые здесь находятся и которые принимают участие в этом идиотском представлении по их же сценарию!

Холмс сунул в рот сигарету. Еще он вытащил из кармана маленький томик стихов и глянул на обложку.

— Все-таки он ошибался, Дитер. Мир заканчивается грохотом, а не жалким скулежем, — парафразировал он Элиота.

На лице Шильке появилась тень улыбки.

— И прятались они по подвалам, крича «беда нам!». И голосу тому псы войны… хмм… — откашлялся он. — Отвечают.

— Э-э, нет. В твоей переработке даже Шекспир утратил ритм[53].

— Возможно… самую малость. По-моему, это Моэм утверждал, что те, которые читают книги, строят себе убежище. А у меня, получается, херня, а не убежище.

— Истину, истину глаголешь[54].

Они стояли в молчании, глядя на снопы искр, которые, казалось, достигали облаков.

— Так что делаем? — в конце концов спросил Шильке.

— Ничего. Действуем в соответствии с планом. Твой человек спрячет гестаповские дела в их здании, а мой перехватит их во время разрушения. Почти что, как и перед тем.

— Те старые бумажки настолько важны для твоих работодателей? И они поверят, что для их получения необходимы столь значительные силы?

— Они важны. А уговорить русских на дополнительную цель не так уже и сложно.

— Возможно, ты и прав. Тогда добавим свою капельку в океан огня.

— Но, в отличие от других, мы сделаем это ради какой-то цели.

Шильке тоже закурил.

— Слушай, я до сих пор не могу взять себя в руки с тех пор, как нам убили Надю.

— Спокойно. Ты так напугал того жандарма, что он наверняка совершит какую-то ошибку.

— Но у нас же нет возможности следить за ним.

— А это уже не наше дело. Жандарм всего лишь выполнял чей-то приказ. А теперь представь себе Колью Кирхоффа, который получает посылочку, содержащую тело расстрелянного перед самой дачей показаний коронного свидетеля и порванный на клочки собственный приказ. О жандарме можно забыть, и Колья уже сам наверняка узнает, кто должен был влепить ему эту пощечину.

Шильке немного расслабился.

— Ну да… Парочка голов окончательно расстанется с телом.

Холмс выбросил окурок.

— Жаль, что ты не видел мину того майора, когда процедил ему: «Мартин Борман». Хорошо еще, что ты не спросил, известно ли ему, кто, в свою очередь, является начальником Бормана.

— А зачем? Каждому немцу это известно, ну а майор не выглядел таким уже придурком, чтобы думать, будто бы сам дед[55] станет этим заниматься.

— Не знаю, придурок он или нет, но в подштанники наверняка наложил.

— Ну ладно. Но мы стоим на месте.

— Не совсем. Ведь у нас имеются материалы дела и список всех занятых в группе упаковщиков. Достаточно добраться до тех, кого отослали на фронт, и спросить, почему они были неудобны.

Шильке прикусил губу.

— Ну, точно.

— Меня же мучает кое-что другое. Где спрятать наши сокровища, когда Фестунг Бреслау начнет распадаться.

— Я тоже об этом думал. Если кого-либо из нас в ходе обмена войск схватят с бриллиантами в кармане. То без вопроса поставят под ближайшую стенку.

— Хмм, это точно. Вот только я понятия не имею, какое убежище выдумать. В голове совершенная пустота.

— А как укроемся мы сами?

— Эту проблему я уже решил. В лагере для польских принудительных работников.

— Господи, да, я немного говорю по-польски, но ведь любой узнает…

— Спокуха! — широко улыбнулся Холмс. — В этом лагере и не такие вещи творятся.

Их беседу прервала странная профессия. Со стороны города, а конкретно: от Фрайхайтсбрюке, близился ряд людей, живьем взятых из «данс макабр»[56]: едва-едва ковыляющие старички, тетки с какими-то свертками на спинах, калеки без рук или без ног. Они шли молча, лишь время от времени поглядывая на противоположный, горящий берег Одера. Их вел пожилой священник с жестким, застывшим словно маска лицом. Когда процессия подошла ближе, Шильке и Холмс услышали его проклятия.

— Да поглотит адский огонь коменданта Нихофа[57]! И кой дьявол назначил его командующим? Ведь этот преступник уже уничтожил прекраснейшую памятку христианства. Он уничтожил монастырь на Монте Кассино только лишь затем, чтобы полякам достались одни развалины! Позор! И он уничтожит Бреслау точно так же, как и святой памятник…

Колесо инвалидной коляски какого-то старика застряло в дыре между плитами тротуара. Холмс подскочил, чтобы помочь.

— И кто это? — спросил он при случае, указывая на священника, ведущего странную процессию.

— Ну… Он немного стукнутый, он…

— Да не бойтесь. Я на него не донесу.

Старичок внимательно поглядел на Холмса. Результат осмотра, похоже, его удовлетворил.

— У него была церковь на Клостерштрассе. В общем, приход его разбомбили. Какой-то пастор из Цимпель согласился нас принять, так что теперь он ведет остатки своих прихожан в безопасное место.

— Правильно. Район Цимпель должен будет остаться целым.

— Как и всякий пастырь, он просто пытается спасти свою отару. Не надо доносить на него.

— Никогда я ничем подобным себя не запятнаю. Можете мне верить.

Старик покачал головой.

— Он немного не того. Ведет дневник, в котором все записывает. Факт за фактом, день за днем.

— Вот с этим ему следует быть поосторожнее…

— У него имеется план. Он хочет спрятать свои записки, и он верит, что в будущем люди узнают правду о Фестунг Бреслау.

Холмс кивнул с некоторым восхищением. Он глянул на священника, фигура которого была видна в свете огня.

— И как его зовут?

— Пауль Пайкерт[58].

Задумка Холмса по обнаружению оставшихся людей из группы упаковщиков была — в теории — идеальной. Закончилась она путешествием Шильке в начальную школу на Губенштрассе, где — это правда — ему удалось найти столяра Франца Риттера, даже допросить его, хотя и весьма кратко, поскольку допрашивающий с помощью пары гранат сам убил плененного в стене свидетеля. Шильке, очутившийся в аду, командовал ротой солдат на передовой, стрелял в людей с близкого расстояния и почувствовал на себе мощь взрыва пары бомб, разболелся, и ему самому казалось, будто он умирает. Несколько дней он валялся практически без чувств и почти что без сознания на тайной вилле абвера в районе Карловиц. Никакие процедуры со стороны Холмса и Ватсона результатов не приносили. Больной оставался в ступоре, с отсутствующим взглядом. Даже Рите не удалось ничего сделать. Но когда Дитер почувствовал себя чуточку лучше, она решилась на лечение более радикальное, заставив заниматься с собой диким сексом. Вроде как подействовало. Во всяком случае, валяясь на сбитой постели, еще не совсем придя в себя, он прошептал:

— Китайские куколки.

Рита лишь головой крутила.

— Тебе лучше?

— Китайские куколки. Он сказал «китайские куколки».

— Я тоже ничего не понимаю. Холмс повторил мне то, о чем ты бормотал в бреду.

— Что Риттер имел в виду?

Девушка подтянула к кровати небольшой столик на колесиках и налила им горячего крепкого чаю из термоса. Она же помогла Дитеру склониться к чашке.

— Я нашла известного синолога, — сообщила она. — И, естественно, спросила у него о них.

— И?

— Поначалу он хотел просто побыстрее отправить меня. Китайские куколки? Ну, это такие куколки, что были куплены на рынке в Китае, звучал его первый ответ. Но офицера крипо так легко не сплавить.

— Умоляю, плыви к берегу, а не блуждай по меандрам, — пытался укротить Шильке ее типично женский талант к слишком подробному изложению.

— Это могут быть театральные марионетки. В семнадцатом веке родился театр «кабуки» и кукольный театр «ёрури», основоположником которых был театр «но»…

— Но?

— Это не простое «но», а «но», написанное через «о» с черточкой наверху, «нó». Такое вот… такое вот ноххоооууу… — Рита издала из себя хриплый звук, как будто бы собиралась блевануть. — Или же нО — это «о» уже было кратким, но звучало как вскрик — в зависимости от произношения.

— Это означает, что если кто-то захочет блевать, он говорит долгое «но»?

— Ну… — кивнула Рита.

Оба рассмеялись.

— Так что там с театром?

— В ёрури рассказ, излагаемый в виде песни, иллюстрируется игрой кукол, одетых в богатый исторический костюм. Куклы размером около метра, но с костюмом они весят столько, что их должны передвигать целых три человека. Актер в сценическом костюме, управляющий куклой, и два его одетых в черное ассистента.

— И что? — Дитер допил чай и поставил чашку на стол. — Эти куклы настолько ценны, что их необходимо прятать в национал-социалистических сундуках от Советов?

Рита прикусила губу.

— Они совсем даже не ценные.

Шильке онемел.

— Ценности они не представляют. Конечно, бывают достаточно ценные коллекции и даже одинарные очень старые экземпляры. Но они не способны сравниться по ценности хотя бы с китайским фарфором, который в национал-социалистических пещерах не прячут.

Шильке приподнялся на локтях.

— Так на кой черт их прячут вместе с другими сокровищами?

— Знаешь, я предлагаю тебе игру. Ты будешь спрашивать меня, а я тебя.

Дитер вновь упал на подушку. Рита склонилась над ним.

— А может, мы неправильно рассуждаем, — сказала она. — Быть может, их совсем даже и не прячут?

— Но ведь Риттер говорил…

Рита перебила.

— Ты конфабулируешь[59]. Он не говорил, будто бы прячут. То был лишь его ответ на твой вопрос, с чем у него ассоциируется таинственный фон Нойманн, который приезжает из Берлина, которого все боятся, и которого никто не видел.

— Это точно. Риттер рассказывал, что Нойманн ассоциируется у него с китайскими куклами. Только ассоциируется.

— Хмм…

— Ну ладно. Но тогда, на кой ляд им были нужны огромные китайские куклы? Не лучше ли коллекционировать такие маленькие, легенькие, из театра теней, а не такие которые должны таскать три человека сразу?

Рита пожала плечами. Долгое время они ничего не говорили, слушая грохот орудий на юге и западе. Здесь, в Карловице, они были практически в безопасности. Холмс утверждал, что в этом месте до самого конца войны ничего происходить не будет. По причине подтопления заливных территорий, здесь не пройдет какое-либо наступление с участием тяжелой техники. Войска должны остановиться на линии Видавы с севера, а с востока — в Закрау. Крупных бомбардировок тут тоже быть не должно. Русские не желали разрушать огромные немецкие казармы в этом районе. Ведь после войны им нужно было где-то размещать массы собственных войск. А у этого района имелось еще одно достоинство. По причине отдаленности здесь не были слышны советские пропагандистские громкоговорители.

Шильке пришел в себя первым.

— Ну ладно. А вот теперь соедини мне убитых часовщика и специалиста по аккумуляторам с китайскими куколками.

Рита резко глянула на него. Даже слишком резко. Чем-то он ее задел? Что-то было не так? Или у него были видения после травматического шока.

— Слушай. А начни-ка потихоньку брать себя в руки. Завтра Холмс собирается разрушить Главную Почту. Ватсон с людьми уже в подземном бункере.

— Черт? Действительно?

— Абсолютнейшая правда. Кажется, ты должен им помочь, доставив различные документы, прикрывающие эту операцию.

— А я думал, что он на это плюнул. Или только шутил.

— Он? — рассмеялась Рита. — Уж если поляк что-нибудь придумает, он сделает все, чтобы достичь цели.

Шильке махнул рукой.

— Но, возвращаясь к куклам…

— Но, возвращаясь к сексу, — не дала ему Рита договорить. — Если не начнешь брать себя в руки, то…

Вдвоем они торчали на самой вершине громадной башни Чековой Службы. Весь персонал был эвакуирован после объявления специальной тревоги, спровоцированной Шильке. Сам же он сомневался. Купол башни Главной Почты находился слишком близко.

— А ты уверен, что в нас не попадут?

Холмс отрицательно покачал головой.

— Погляди, — показал он рукой, — эти три башни останутся целыми. Ведь русским же нужно по чему-то ориентироваться. Главной осью будет линия, соединяющая Церковь святой Елизаветы и Чековую Службу. Корректировку штурманы будут производить по церкви святого Войцеха. Так что, скорее всего, до самого конца войны с этими тремя зданиями ничего не случится.

— Что, русские настолько точны?

— Точны. Помни, здесь ты уже не увидишь архаичных По-2. Скорее всего, мы здесь увидим самые лучшие в мире легкие бомбардировщики, из тех, что были произведены до сих пор.

— Я уже боюсь. Они же будут лететь прямо над нами.

— Да, только от цели.

— А если начнут валить из пулеметов?

— В нас? Еще до того, как пилот и бомбардир поднимут глаза от приборов, они уже будут далеко за нами.

Но сомнения у Шильке оставались. Он слышал о точечных бомбардировках, проводимых, хотя бы, британцами в Голландии. Но способны ли «Петляковы» и «Туполевы» сравниться с «Москито»? А конкретно, тренировались ли русские так же долго, как англичане?

— Вот они. — Холмс опустил бинокль, который до этого прижимал к глазам, и глянул на часы. — Точно в срок.

Шильке же — наоборот — поднял свой бинокль к газам. Двухмоторны, небольшие бомбардировщики близились в идеальном строю. Артиллерия на Ноймаркт начала обстрел, но, похоже, только лишь для того, чтобы произвести звуковое впечатление. Самолеты шли на очень низком уровне. А еще они были чертовски быстрыми. Как и предполагал Холмс: войдя на ось «церковь святой Елизаветы — Чековая Служба», они выравнивались и брали поправку в соответствии со святым Войцехом. Бомбы летели вниз, и через секунду самолеты пролетали чуть ли не над головами Шильке и Холмса, так что те буквально чувствовали вонь выхлопных газов. После этого они прослеживали взрывы ниже.

— Ну, ну… В самую десяточку!

— И этот тоже.

— Я тебе говорю!.. Как он сбросил!..

— Так запиши его номер. Пускай парень получит медаль за точность!

Холмс и вправду вытащил блокнот и начал записывать.

— Э-э, нет, а этот, наверное, слепой.

— Ну и ладно, просто теперь дворца Хатцфельдов уже не станет. Может, пилот знал, что там сидел Ханке?

— Ну да, его занесло буквально метров на двадцать. а Ханке там уже не сидит.

— Но шастает по округе. То Холм Партизан, то Университетская библиотека на Тумском Острове. Но, возможно, пилот хотел попробовать «на авось».

Над ними пролетели еще две машины. Наши герои инстинктивно пригнули головы.

— Гляди! Этот тоже идеально в цель.

— Именно. Главной Почты тоже не будет.

— Интересно, а где же поляки устроят главный почтамт?

— Наверняка здесь, где мы стоим, в Чековой Службе. А что, близко, оборудование внутри имеется.

— Ага. А вот эти двое, лупят по всему, что рядом.

— У-у, недотепы. Да и черт с ним, с этим всем!

— С чем черт?

— Ну, с домами, с улицами. — Холмс выдул губы. — Да ладно. Наши просто устроят огромную площадь, и все[60]!

— Она будет тогда и вправду огромной.

Один из бомбардировщиков неожиданно задымил. Через секунду в нем что-то взорвалось. Казалось, что он упадет в крепостной ров, но аппарат перелетел и врезался в здание, стоящее на фланге Чековой Службы. Содрогнулась даже громадная, современная башня, на которой стояли поляк и немец.

Поднялись они не сразу и с большим трудом, отряхивая пыль и грязь с одежды. Небо было уже чистое. Шильке поднес ко рту walkie-talkie.

— Ватсон?

— Я здесь.

Спрятавшись в канале, он ожидал вместе с остальными. Единственной проблемой было выставить антенну наружу, чтобы поддерживать связь. Если не считать этого, остальное было в порядке.

— Слушай. Почта уже разбомблена. Ожидаешь вторую волну и заходишь, понятно?

— Понятно. Когда будет вторая волна?

— Русские достаточно пунктуальны. Заходите ровно через десять минут. Повтори.

— Понял. Захожу через десять минут.

Вопреки всем опасениям, связь через walkie-talkie была безопасной и позволяла говорить открытым текстом. Ту американскую частоту, служащую для связи, здесь никто не прослушивал. Вторая волна бомбардировщиков должна была сбрасывать уже только небольшие зажигательные бомбы. Речь была в том, чтобы никто не приближался, не крутился рядом и попросту не мешал Ватсону, равно как не обращал внимания, если бы пришлось взорвать какое-нибудь перекрытие.

Шильке с Холмсом вытащили сигареты.

— Так ты говоришь, что здесь будет площадь?

— Ммм… Возможно, в конце концов чего-нибудь выстроят. Какие-нибудь магазины или нечто подобное…

— К примеру. И вот зайдет потом какой-то покупатель и спросит, остались ли еще сапоги после русского пилота, потому что остальное к продаже уже не пригодно.

Они рассмеялись. Обычные посттравматические глупости. Слишком много взрывов, слишком много развалин. А тут еще, ни с того, ни с сего, вниз рухнул купол башни церкви святого Войцеха. Холмс с Шильке захохотали так, что долго не могли успокоиться.

— Боже… — Шильке пытался рукавом оттереть глаза. Он любой ценой желал сменить тему. — А вот ты знаешь, что в Голландии я допрашивал польского пилота?

— Его сбили?

— Нет, он просто летел, а тут в самолете чего-то навернулось.

Новый взрыв хохота.

— Мужик выпрыгнул с парашютом и побежал в голландское село, чтобы его спрятали. А эти и вправду, приняли, чаем угостили и ждут. Поляк говорит хозяевам, чтобы они пускай хотя бы парашют спрячут и дадут ему какую-нибудь одежку, а те ожидают. Через час входит пара голландских полицейских, очень вежливо пилота арестовывают и ведут в город по лесной дороге. Тут подъезжает пара деятелей на велосипедах. Останавливаются, со всеми здороваются и говорят, что они из голландского движения сопротивления, они, конечно, могли бы побыстрее и уже переправили бы парня в Англию, но, к сожалению, у товарища камера в колесе лопнула, и полицейские приехали первыми.

— Не верю… Ты серьезно?..

— Серьезно. Мне этот летчик сам говорил, он был шокирован тем, что там все друг друга знают.

Очередной приступ смеха.

— И что с этим летчиком?

— Он был майором или даже подполковником военно-воздушных сил, не помню, так что его отослали в лагерь.

— Наверное, коллеги его уже освободили.

— Неплохо. А они спросили разрешение у этих из движения сопротивления?

Беседу они прервали лишь тогда, когда на горизонте появилась очередная волна бомбардировщиков. Холмс глянул на часы.

— Пунктуально.

— Но теперь-то мы уже спускаемся?

— Лучше спуститься. Это уже не точечная бомбардировка, а ковровая.

Они направились в сторону люка. Шильке еще раз глянул вниз.

— А вот интересно, как будет называться та площадь, которую мы сегодня устроили?

Холмс тоже глянул через плечо.

— Когда переживем, посмотрим[61].

Весна в Карловице цвела буйно и так быстро, как будто желала показать всю свою красоту во всех подробностях еще до падения твердыни. Быть может, затем, чтобы ее защитники, уже после советских приговоров, за проволокой ГУЛАГов еще сильнее тосковали, безнадежно вглядываясь в морозную пустоту по сторонам? Ужасно. Но никто не помнил столь ранней весны. Никто не мог вспомнить, чтобы уже в апреле лето шествовало во всем своем величии. И никто не мог найти этому объяснения. Возможно, если не считать одного сумасшедшего ученого, с которым Шильке познакомился в бункере для гражданского населения. Ученый утверждал, что подобные погодные аномалии случаются более-менее циклично и, возможно, будут случаться и чаще. По его расчетам, следующий такой очень теплый или даже жаркий апрель может повториться где-то около две тысячи девятого года. Шильке, правда, не слушал его достаточно внимательно.

И тут он зевнул, стряхивая с себя задумчивость. Здесь, в Карловице, все казалось сказкой. Ряды великолепных, пустых вилл тонули в цветах, птицы шастали между взрывающимися зеленью ветвями, и никто уже не помнил об обитателях района, изгнанных в душные и темные убежища в засыпанном развалинами центре. В чудных садах иногда появлялись лишь разнеженные жарой солдаты, которых отпустили в увольнительную с молчащего фронта над Видавой.

Шильке вспомнился последний разговор с Барбелем Штехером. Они стояли на аэродроме, вокруг которого разрывались снаряды. Артиллерия обстреливала Гандау пока что с «приличного» расстояния, но для всех было ясно, что это последние деньки работы здесь. Во всяком случае, деятельности германской. Штехер неожиданно взял Шильке под руку и попросил минутку беседы наедине. Якобы, он хотел дать какую-то памятку о себе.

Они отошли на добрые пару десятков метров от удивленных Холмса, Ватсона и Риты. У развалин сгоревшего планера, на котором поставлялось снабжение в Бреслау, Штехер вынул из кармана золотую монету, выгнутую винтовочной пулей на какой-то забытой войне, и отдал ее Шильке.

— Придумайте им какую-нибудь историю об этой «памятке». Я попросту хотел поговорить с вами. Без них.

— Слушаю.

— Вы — хороший человек. Я так считаю.

Шильке поднял глаза. Подобного признания из уст гиены он никак не ожидал.

— Благодаря этим бумагам, — Штехер похлопал ладонью карман, в котором держал приказ об отлете, — у меня имеется шанс выбраться отсюда и наконец-то зажить нормально. В первый раз во всей своей личной истории жить богато.

— Вы не забыли об аварийной посадке в Баварии? С пилотом договорились?

— Естественно. Вы же предупреждали, что меня ожидает в Берлине.

— Похоже, свою часть договора я выполнил.

— Да, выполнили. Точно так же, как и я..

Сложно было не согласиться с этим. Пускай по самому существенному делу он доставил не так уж и много сведений, зато его данные, касающиеся бандитско-коммерческого подполья позволило Шильке и компании существенно увеличить средства, идущие на послевоенную пенсию.

— Вы — хороший человек, — повторил Штехер. — Мне бы не хотелось, чтобы с вами произошло что-нибудь.

— Вы имеете в виду нечто конкретное?

Штехер негромко причмокнул. Он был на полторы головы выше капитана, и со стороны их разговор должен был выглядеть гротескно, поскольку он буквально нависал над собеседником.

— Вам известно, что такое пуленепробиваемый жилет?

— Естественно. Даже Кирхофф прислал мне один вместе с другими американскими штучками.

— Тогда наденьте его, когда придется выбраться в какой-нибудь опасный район.

Шильке рассмеялся, потому что в последнее время частенько бывал в опасных районах.

— А если меня ранят в другую часть тела?

Штехер ответил коротко:

— Другие части тела поручите опеке Всемогущего Господа. А жилетом защищайте спину.

Шильке прикрыл глаза. Он чувствовал, что беседу следовало бы потянуть, но с другой стороны, у него сложилось впечатление, что ничего нового узнать не удастся.

— Дайте мне, пожалуйста, свой номер полевой почты, — попросил Штехер.

— Что, вышлете мне открытку из солнечной Испании?

Он вынул шариковую авторучку, блокнот и написал на листочке пять цифр.

— Нет, когда я увижу, что в Баварии меня не ожидает взвод эсэсовцев и когда уже буду в безопасности, я отошлю вам письмо.

— С поздравлениями?

— В письме будет всего одно предложение.

— А вы не можете сказать его сейчас?

— Знаете ли… осторожность никогда не помешает.

— Понятно. Но всего лишь одно предложение?

— Даже не так. То будет один-единственный вопрос, который я хочу вам задать.

Они стали возвращаться. Самолет был практически загружен и мог улететь в любой момент, никого не ожидая.

Несколькими днями позднее, когда Шильке приходил в себя после последней операции, все это выцвело и утратило важность. А здесь, среди цветов, на шезлонге, выставленном в пахучем саду, казалось вообще не имеющим значения.

«Один-единственный вопрос».

Легкий павильон из светлого дерева еще перед войной был поставлен в полосе зелени между валами, защищающими от наводнений, и Корсоаллее. Рядом располагался достаточно большой винный погреб, сейчас похожий на поросший небольшими деревьями холмик. Понятное дело, что ни вина, ни владельца летнего ресторанчика уже не было. По сторонам тянулась пустошь, зародыш чего-то, что впоследствии могло бы стать парком, местом воскресного отдыха для целых семей, но по причине войны так и не появилось. Виллы по другой стороне улицы опустели, жизнью пульсировал лишь большой госпиталь, в который свозили раненых, и церковь с монастырем — сейчас место пребывания выздоравливающих. По округе шастали лишь немногочисленные солдаты вермахта, легко раненые или находящиеся в увольнительных. Но, если не считать организации групповых путешествий за спиртным и индивидуальных — с целью добычи гражданской одежды, все эти увольнительные пропадали напрасно. Никто, обладающий здравым смыслом, не рисковал выбираться в центр под огонь «катюш» и орудий всяческого калибра. Здесь же, на сонном Видавском фронте, даже настоящих бомбардировщиков не было. Иногда появлялся какой-нибудь По-2, смешной биплан из фанеры и полотна, который, стрекоча допотопным моторчиком, сбрасывал маленькие бомбочки на полевые кухни, на мастерские, в которых механики пытались вдохнуть псевдо-жизнь в архаические грузовики, и на другие стратегически важные «военные объекты».

Ходили легенды, что двум солдатам даже удалось сбить такой самолет из своих обычных уставных винтовок, которые они бесполезно таскали на спинах. За свой подвиг они получили по Железному Кресту и сделались божищами для пацанов из Гитлерюгенд, которые и составляли живую силу этого скучного фронта.

Холмс, развалившись в деревянном складном лежаке, поднял со лба край соломенной шляпы, которую он свистнул в брошенном магазине для рыболовов по другой стороне Розенталер Брюке.

— Вот все время лазят и лазят, — буркнул он в адрес снующих солдат. — У них есть, что в рот сунуть, иногда даже выпить удается, никто в них не стреляет, а эти идиоты ожидают конца войны, потому что им, видите ли, плохо.

— Ну да, самое худшее еще перед ними, — согласился Шильке.

— Ты знаешь, я тут подслушал беседу парочки таких вечером. Они представляют, что после войны вернутся в свои деревушки, и если повезет, так прямо на забой свиньи по случаю чьей-то свадьбы. Точно, что с ума сошли.

— Точно. Свинью они точно увидят. В мундире НКВД и начищенных валенках[62].

— Эээ… если попадут на энкаведиста-надзирателя, так совсем паршиво даже не будет. Все-таки русский какому-то закону, но подчиняется. Пускай даже самому собачьему, но закону. Но вот когда попадут на немца, желающего выслужиться перед новыми властями, тогда им будет кисло.

— Наверное, ты прав.

— Способности человека к приспособлению в условиях лагеря обретают новое измерение.

Шильке вспомнились рапорты относительно ситуации в английских лагерях военнопленных, в которых содержали экипажи подводных лодок. Там царили другие умственные аберрации. Морякам явно не хватало войны, так что за колючей проволокой они создали для себя ее эрзац. То есть, в лагере существовало гестапо, абвер, крипо, организация Тодта[63], всяческие ячейки НСДАП и масса армейских ячеек, за исключением, разве что, авиационных и бронетанковых. Холмс, когда услышал об этом, начал смеяться.

— Заверяю тебя, что НКВД терпеть не может конкуренции и создает в ГУЛАГах сетку доносчиков, надзирателей и помощников.

— Догадываюсь. — Шильке подставил лицо под солнце. Он взял печенье с вазочки, поставленной на поручне кресла, и вздохнул. — Ну ладно, раз уж мы постановили, что все солдаты вокруг должны скинуться на мессу за максимальное продолжение войны, давай теперь подумаем о том, где спрятать наши фонды.

— Самое дело. — Холмс выпрямился, поправляя шляпу на лбу. — Очень сложная проблема: каким образом решить, какие дома останутся целыми, и в какие из них после войны у нас будет легкий доступ.

— Ты прицепился к домам. Похоже, не следует.

— Так как? Памятники?

— Наиболее важные уже демонтировали. Что же касается остальных… Черт его знает, какие завоевателям понравятся, а какие — нет.

Они надолго замолчали. Проблема укрытия добытых бриллиантов становилась все более настоятельной. Где в осаждаемом городе можно найти нечто такое, что останется целым, что не будет занято, к чему после войны у них будет легкий, ничем не сдерживаемый доступ? Загадка. К тому же, это должно быть место, которое не пробудит ничьих подозрений ни во время укрытия, ни во время повторного получения вещей. И проблема делалась, похоже, неразрешимой. Ну а владение сокровищами в ходе смены войск было равно тому, что ты сам завязывал себе петлю на шее.

— Я тут подумал о трамвайных рельсах.

Шильке удалось застать врасплох Холмса, который воскликнул с любопытством в голосе:

— О трамвайных рельсах?

— Хмм. Ведь их не станут демонтировать. Их тяжело вырвать из мостовой и уложить назад.

— А железнодорожные рельсы?

— Тепло, тепло. Поезда через Бреслау не ездят, да и после войны станут не скоро ездить.

— Ты о чем думаешь?

— Про железнодорожные шпалы.

Холмс даже подскочил в своем кремле.

— Шпалы! — просипел он. — Самое оно!

И действительно. Достаточно выбрать несколько не тронутых войной местечек; сделать в шпалах отверстия, спрятать в них тонкие трубочки с бриллиантами и тщательно замаскировать. Никто же не станет проверять пути шпала за шпалой, тем более, если там не будет минерских подкопов. Гениально!

— Тогда начинаем действовать, — заявил Холмс.

— Хорошо. Я сообщу Ватсону и Рите.

— Дитер, — Холмс задержал Шильке в последний миг. — Похоже, ты кое о чем забыл.

— О чем же?

— Наш договор был заключен только лишь тобой и мной, Ватсона и Риты он не касается, — Холмс говорил весьма решительно. — Что каждый из нас сделает со своей половиной добычи — дело его. Как и с кем делиться — его дело. Кого он включит в план выживания — опять же, его дело. Но, не забывай, договор был заключен только лишь между мной и тобой.

— Понимаю, Мачек. Прошу прощения.

Воцарилось молчание, но через минуту Холмс неожиданно снял свою соломенную шляпу и бросил так умело, что тот закружил в воздухе, развернулся и словно бумеранг вернулся на колени Длужевскому.

— Ну! Если сможешь повторить — ты командуешь.

Шильке принял вызов. Он схватил шляпу и бросил. Черт! Головной убор упал на землю шагах в пятнадцати.

— Н-ну! — заметил Холмс с весьма английской усмешкой. — Ты же не закрутил.

— Знаю. Шляпа выпала у меня из пальцев.

— Ладно. Будешь закручивать в железнодорожные шпалы. А сверло и трубки я устрою.

Правительственное здание, красиво выгнутое в соответствие с течением Одера, темнело на фоне освещенного заревом пожаров и лунным светом неба. По идее, всем своим объемом и суровым, современным видом оно должно было подчеркивать величие власти, месторасположением которой оно было, но теперь выглядело довольно сюрреалистично. Во-первых, уже не было Силезии, которой можно было бы управлять, по крайней мере, она находилась уже не в германских руках. Во-вторых, русские бомбы разбили верхние этажи по правой стороне, создавая из здания удивительнейший конгломерат двух символов. Слева все так же была видна непоколебимая монументальность власти, а справа — показ ее молниеносного распада. Но в темноте ночи молох выглядел не столь мрачно, чем разбомбленный квартал по другой стороне улицы. У поляков появилась очередная площадка, которую можно было бы застроить в будущем.

— А ты уверен, что именно к этому типу? — спросил Шильке у идущего рядом Холмса.

— Половина моей сетки пахало, чтобы достать этот пеленг.

— Ты знаешь… Это чертово дело с произведениями искусств, похоже, принимает для нас личный характер.

Холмс слегка улыбнулся.

— Да. Рейха уже практически нет, мир постепенно кончается, мы материально обеспечены до самой смерти, но все так же заняты этим идиотским следствием, которое никому уже не нужно.

— И которое мы так никогда и не закончим.

Холмс резко остановился.

— А вот тут ты ошибаешься.

— Но ведь война заканчивается. Ты сам говоришь, что Рейха уже не будет. Где же ты хочешь искать бандитов?

Холмс пожал плечами. Потом тоже пошел. Здесь, в тени деревьев небольшого парка при Голтеи Гох, вонь сожженного квартала была слышна меньше.

— Видишь ли, мы обладаем над ними определенным перевесом. Небольшим, возможно, но капитальным.

— Какой это перевес?

— А такой, что, в отличие от них, мы остаемся здесь, когда Бреслау сотрут с карты мира. И во Вроцлаве мы сможем так же следить за судьбами этого дела.

— На основании старых документов, если таковые останутся. — Теперь плечами пожал уже Шильке. — И что? Даже если мы доберемся до сути, что с того? Вытащим виновников из лагерей и поставим перед советским судом?

— Они не похожи на дураков, которые позволяют закрыть себя в лагере.

Дальше они шли уже молча. Ночь была теплой и исключительно спокойной. Никаких тебе бомбардировщиков над городом, никаких существенных канонад из орудийных стволов. Где-то вдалеке отдельные пулеметные очереди, иногда, далеко-далеко, осветительная ракета на парашюте. И совершеннейшая пустота. А ведь где-то здесь, под землей, находились тысячи людей. В душных, тесных и мрачных внутренностях раздавались их перешептывания, кашель, детский плач, стоны раненых. Где-то. Далеко под поверхностью. А на уровне улицы не было слышно ничего из подземного мира клаустрофобного мрака. Не было и вони пота и дезинфицирующих средств, фекалий, карбида и наихудшего запаха — запаха страха. Легкий, прохладный ветерок пах лишь тем, что могло ассоциироваться с лесными кострами, поездками в лес и скаутскими лагерями на каникулах.

— А знаешь что?

Шильке с удивлением поглядел на приятеля.

— Не может быть такого, чтобы Шерлок Холмс не решил какого-то дела.

К счастью, отвечать не пришлось. Перед Ноймаркт нашу пару задержал ночной патруль.

— Абвер, специальное отделение, — предъявили они документы. — К командиру батареи.

Унтер-офицер из патруля оглянулся через плечо, как бы желая удостовериться, стоят ли до сих пор орудия большого калибра посреди площади. Те были на месте, что его явно успокоило.

— Так вам придется спуститься в бункер, — указал он рукой в направлении ближайшего входа, а точнее, громадного, вымощенного булыжником съезда в бетонное подземелье.

Холмс и Шильке кивнули. Не говоря ни слова, они прошли между темными тушами могучих пушек. Следующий патруль остановил их уже перед самым съездом, ведущим под землю, и еще один патруль — а точнее, стационарная охрана — перед самыми бронированными дверями. Но бумаги Титца впечатление производили. Никто в патрулях не осмелился хотя бы на малейший комментарий.

Внутренности огромного бункера тоже производили впечатление. Собственно говоря — все они тонули в темноте, невозможно было пересчитать хотя бы стойки с артиллерийской амуницией. Слабые лампочки теплились только возле постов связи и над столами, на которых были разложены карты и артиллерийские таблицы. Две стены, смазанные фосфором, светили в полумраке зеленым — если бы электричество отказало, эти стенки были бы единственным источником света. В этом освещении обычная замощенная улица с идеальными бордюрами производила неестественное впечатление. Вроде бы все и ничего, но эта улица проходила глубоко под землей и терялась где-то во мраке.

— Слушаю вас, господа, — молоденький прапорщик вытянулся перед офицерами по струнке.

— Нам нужно переговорить с командиром, — вновь пошли в ход бумаги.

— Да, конечно, сейчас я его позову. Только это может занять какое-то время. — Он сделал рукой жест, как будто прикладывал к уху невидимую трубку и указал пальцем в потолок. Оба поняли. Командир разговаривал с начальством.

— Понятно.

Шильке с Холмсом остановились у одной из покрашенных фосфором стен. Сейчас они походили на духов. Шильке, как и обычно в тех местах, где абсолютно запрещалось курить, инстинктивно сунул руку в карман. Холмс усмехнулся губами трупно-зеленого цвета и покачал головой. Еще показал на стойки с амуницией, тоже освещенной зеленым отсветом. Сейчас они прислушивались к беседе, ведущейся на ближайшем посту связи.

«Эй, земляк, смилуйся, они идут прямиком на меня!»

К счастью, динамик был приглушен и не передавал всех эмоций солдата, находящегося по той стороне.

— Да успокойся ты.

«Мне нечем стрелять!».

— А у меня приказ: экономить боеприпасы, — связник объяснял терпеливо, чуть ли не флегматично.

«Так меня же раздавят! Они уже вот-вот!»

— А мы не можем стрелять без приказа.

«Земляк, я сейчас прибавлю громкость, так ты услышишь голоса ива́нов!».

— Сохраняй хладнокровие. — Техник рукавом подавил зевок. — Ну нет у меня тут запасов до и больше.

«Так ведь тут уже чуть ли не рукопашная! Иваны нас убивают! Стреляйте же!!!».

— Мне приказано экономить боеприпасы.

Из динамика раздался треск автоматной очереди. Потом грохот взрыва, похоже, это была граната.

«Камрады, умоляю, помогите, они уже здесь!».

Связник лениво глянул на коллегу, сидящего на втором посту. Тот отставил кружку с кофе и пожал плечами.

«Половины наших уже нет в живых! Стреляйте же!».

Техник снова глянул в бок, его коллега снова пожал плечами. Правда, потом скривился и показал на пальцах «восемь».

— Ладно. Даю тебе подкрепление. Диктуй координаты.

«Валяй прямо по моей позиции. Солдаты спрячутся в развалинах».

Сидевший у поста не мог договориться с коллегой, поскольку тот разложил руки в жесте неспособности. Этот вялый разговор жестами явно не приносил результатов.

— Ладно, получишь восемь снарядов.

Тем не менее, техник показал, что он специалист. Одним пальцем он водил по карте, определяя точные координаты, а второй рукой тут же выстукивал их на небольшой клавиатуре, соединяющей его с поверхностью площади. Когда он коснулся красной кнопки, раздался тихий зуммер. Буквально через секунду сверху поступило подтверждение.

«Господи Иисусе! Да быстрее же вы! Я уже вижу их лица!».

Новая автоматная очередь.

— Стреляем очень быстро, — новый, замаскированный рукавом зевок.

Тут он был прав, уже через несколько секунд сверху донесся грохот залпа, смягченный несколькими метрами бетона.

«Ну быстрей же, Господи!».

— Снаряды к тебе уже летят.

«Боже, и когда будут?».

— Где-то минуты через полторы.

После этого все услышали еще одну очередь, следующую, а после нее чьи-то крики.

«Они уже на наших позициях! Повторяю: они уже на наших позициях! Помогите!».

— Пятьдесят восемь секунд.

«Боже мой!..».

— Тридцать секунд.

Связь неожиданно прервалась. Без каких-либо шумов, тресков — ничего. Просто воцарилась тишина. Техник все время глядел на часы. Через пару десятков секунд он поднял голову.

— Ну что, русские получили прямо в каски.

— По шапочке. — Коллега подал ему кружку со свежим кофе. — Сахару?

Офицером, пришедшим из бокового хода, оказался капитан, молодой служака, явно выполняющий некую миссию. Явно, он не был командиром данного подразделения, а это означало, что кто-то желает наших друзей быстро сплавить.

— Слушаю вас? — в голосе звучала сталь. — Чем могу помочь?

— Мы хотели бы воспользоваться вашей связью с линией фронта. Непосредственной.

— Телефонной связью?

— Да.

— К сожалению, это невозможно. Почему вы не воспользовались возможностями связи абвера?

— Боже! — не выдержал Шильке. — Ведь у абвера нет непосредственных телефонных соединений с линией фронта!

— Тогда, может, по радио?

Прибывший тип явно ничего не знал о процедурах соединения по радио.

— Это как же? Открытым текстом на всех частотах?

Капитан пожал плечами.

— К сожалению, ничем не мог вам помочь. Свяжитесь с командованием крепости. У них точно имеется связь.

— Капитан, а вы знаете, сколько это займет времени?

— Мне весьма жаль, только телефоны артиллерии не могут быть никому предоставлены. — Капитан замялся. — Но здесь имеется нормальный городской телефон, — с издевкой произнес он и указал на висящий на стене аппарат, которым, наверняка, раньше пользовались солдаты, чтобы под присмотром унтер-офицеров переговорить со своими семьями, если те находились в голоде. На столике под аппаратом даже лежала телефонная книжка. — Это все, что я могу для вас сделать.

Он отдал салют, в соответствии с уставом, и ушел, стуча каблуками по брусчатке.

— Ну и сво… — начал Шильке, но замолчал на половине слова. Времени у них оставалось все меньше. — Что делаем?

— Я думаю, — буркнул Холмс.

— Что, пешком, на самую линию фронта?

— Ага, и будем на темную таскаться от роты к роте, спрашивая, а нет ли у них человека, которого мы ищем?

— Хорошо, тогда днем, со всем отрядом. Не забывай, как расправились с Надей. Здесь каждая секунда…

— Я думаю, — прервал его Холмс.

И действительно, какое-то время он молчал, после чего нагло подошел к оперативному столу и снял с него карту с обозначенной линией фронта; положил ее на столике у телефона и начал чего-то разыскивать в телефонной книжке.

— Иди сюда, — сказал он, снимая трубку. — Позвони по вот этому номеру.

— Зачем?

— Это мясная лавка. Судя по адресу, она располагается метрах в пятистах от линии фронта. Самое большее, в километре. Хозяйку зовут Грета Мюллер.

— Парень, да там же никого нет после эвакуации. А если кто и есть, он пердит от страха в подвале.

— Вот именно. Мясная лавка, значит, у них должны быть большие подвалы, следовательно, людей должно быть много. Услышат телефон, кто-то поднимет трубку.

— И что я должен им сказать?

— Разговаривай только с Гретой. Попугай ее. Скажи, что тебе все известно про ее торговлю левым мясом. И что ты ее расстреляешь.

— А если она не торговала левым товаром?

Холмс даже вознес взгляд к бетонному потолку.

— Дитер, Дитер, это же мясная лавка. Торговала, торговала, можешь мне поверить.

Шильке предпочел не комментировать подхода немцев и поляков к одним и тем же вопросам и послушно взял трубку.

— И что ей надо сделать?

— Пускай бежит к первому же встреченному немецкому офицеру и вызовет у него жалость, как угодно.

— И он нам позвонит? — Шильке прикусил губу. — Через линии артиллеристов? Ну да. Тогда не откажут.

Он быстро набрал номер. Ожидая соединения, вновь инстинктивно потянулся за сигаретой и тут же выругал себя в мыслях. Неожиданно в трубке раздался хриплый голос. Кто-то говорил на смеси немецкого и русского языков:

— И чего ты, германец, хочешь, а?

Шильке это настолько застало врасплох, что он инстинктивно ответил:

— Я звоню Грете.

— Грете? — Теперь уже удивлялся русский. — Ага. — Несколько секунд царила тишина. — Грета! Грета! Это муж тебе звонит. Беспокоится.

В трубке был слышен чей-то крик. Женский. Но его прервал сильный удар.

— Это ты Грета? А ну признавайся!

— Нет… — Всхлипывания. — Я Марике.

— Тихий ужас. Как-как?

— Марике.

— Ему скажи, — в трубке раздался шелест. — Муж звонит. О тебе беспокоится.

— Это Марике Эббинг, — какая-то заплаканная женщина крикнула в трубку. — Спасите!!!

Отзвук еще одного удара, визг, плач.

— Ты немец? Спасай нас. Они…

Похоже, трубка упала на пол. Но через какое-то время вновь раздался хриплый голос русского:

— Ты, германец. Можешь не беспокоиться. У нас тут несколько немок. Если среди них имеется твоя Грета, мы о ней позаботимся. Честное комсомольское.

На фоне был слышен пьяный смех и чей-то плач. Шильке положил трубку. Сидевший рядом и до сих пор молчавший техник-связист поднялся, обеспокоенный выражением на лице абверовского капитана.

— Что-то случилось?

— Да. Линия фронта на данной карте уже не соответствует действительности.

Бронеавтомобиль с трудом пробивался через развалины. К счастью, на улице не было крупных завалов, которые бы перекрывали движение, по причине ширины проезжей части кучи камня и кирпича всегда можно было объехать. Не было здесь и смешных баррикад, столь характерных для первых недель обороны. Три месяца боев со всей четкостью показали их полную непригодность на столь обширных пространствах. Пару раз в машину ударили осколки от дальних разрывов. В иррациональном инстинкте все пригибали головы, когда металл скрежетал на броне. Шильке думал о солдатах, движущихся за ними на французском грузовике. Тонюсенькая жесть, закрывающая кузов, могла и не удержать более сильных ударов.

— Ты уверен, что это где-то здесь? — уже не в первый раз спросил он Холмса.

— Скорее всего, так, — спокойно ответил тот. — Мои люди редко ошибаются, если речь идет об идентификации подразделений. В конце концов, это их работа как агентов.

Их задержал какой-то солдат в темной, запыленной форме.

— Куда? — хамски спросил он, не соблюдая принципов устава.

Ватсон не выдержал.

— Пиздуй отсюда и бегом!

Солдат с трудом оторвал взгляд от приваренной спереди батареи центрального отопления, что заменяла им бампер.

— Там за поворотом — уже фронт.

— Какая неожиданность! А я думал, что уже американцы.

— До них, земляк, еще шагать и шагать. И территория непроезжая.

Разозленный Шильке высунул голову из люка. В своей летной куртке с белым шарфом он произвел какое-то впечатление на охраннике, во всяком случае, тот слегка выпрямился.

— Есть здесь капитан Эвальд Лангенау?

— Если жив, то есть. А если убили, то тело далеко еще не оттащили.

— Прикрой хлебало, шутник. А не то я тебя в тюрягу засажу.

Деморализация в рядах вермахта, похоже, достигла зенита, потому что солдат лишь пожал плечами.

— Поскольку всех нас убьют, самое позднее, к вечеру, так что полевой суд — какая никакая, но отсрочка.

Шильке онемел. Но тут же стало ясно, что это за подразделение. Когда броневик проехал мимо высокой осыпи, показались тылы отряда. Основу регулярной армии составляли здесь легко раненые или вернувшиеся из госпиталей, тыловых служб, служб снабжения, авиации и всяческих других соединений. Собрание нашивок с их мундиров могло бы стать основой замечательной коллекции военных знаков отличия. Дыры заткнули фольксштурмом, состоящим из людей разного возраста, от перепуганных стариков, до пацанов-подростков, которые одни, как казалось, рвались в бой. Хайни, который первым спрыгнул с машины, глядел на них, правда, с превосходство. Во-первых, он был ефрейтором регулярной армии, причем, элитарного, по его мнению, подразделения абвера, во-вторых, по причине службы у Шильке он считал себя агентом, участвующим в секретной операции. С безразличием он вылавливал полные зависти взгляды ровесников. Ведь у них не было ни камуфляжной куртки, ни военного звания, не говоря уже о бинокле, ракетнице, walkie-talkie и самом настоящем русском нагане.

— Ты поосторожней, — крикнул он даже парню, который приехал на велосипеде с двумя фаустпатронами, торчащими в кобурах на руле и закрепленными снарядной частью вверх. — Зубы себе не выбей!

Командира они заметили сразу. Капитан СС[64] со своим небольшим штабом размещался в громадной воронке под кучей кирпича, которая раньше была научной библиотекой, потому что буквально повсюду валялись толстенные тома и брошюры. Из наиболее толстых книг в твердой обложке даже были сделаны временные стол и сидения. Хуже всего было то, что откуда-то Шильке знал этого командующего здесь офицера. Но тот мгновенно развеял все сомнения.

— Дитер, — сорвался он с места. — Ооо!.. Ты дослужился до капитана. И Железный Крест… Ну-ну…

— Черт, что-то не припоминаю… — Шильке подал руку капитану и представил Холмса. Ясное дело, как собственного зама по техническим вопросам.

— Лангенау, тайный аэродром в Голландии. Аэродром-обманка, помнишь?

— Ну да. конечно же помню.

Шильке предпочитал не вспоминать одного из наиболее компрометирующих эпизодов собственной военной карьеры. Кому-то из начальства пришла в голову идея строительства липовых аэродромов, чтобы придержать бомбардировочное давление союзников. Хорошо, пускай половина их воздушных сил продолжает и дальше разрушать настоящие объекты, а вторая половина пускай концентрируется на ненастоящих. Так что картонные самолеты выстраивались на проложенных среди полей вроде как взлетно-посадочных полосах. Возводились ангары из дерева и ткани и бараки из фанеры. Устанавливались радары из связанных шпагатом веток. Сверху все это должно было выглядеть правдивым и грозным. Шильке осуществлял надзор за работами со стороны абвера — ведь никакие сведения не смели просочиться наружу. Для этого земледельцев со всей округи выселили, создали закрытую зону, все работники были исключительно немцы. А Лангенау, всякий раз когда приезжал с инспекцией со стороны СС, вечно смеялся. Ну вот, после месяца интенсивного труда, когда были истрачены тонны древесины, фанеры, картона, бумаги, шпагата и краски, наконец-то налетели силы РАФ[65]. В количестве одного самолета. Бомбардировщик нагло сбросил, прямо посреди их «аэродрома» одну-единственную бомбу. Деревянную.

— Тааак, — Лангенау не разучился смеяться. — Тем не менее, капитаном ты стал.

— Да ладно, перестань.

— Ну почему? Думаю, что после войны тебя ждет чудесная карьера знаменитого строителя аэродромов с громадным профессиональным опытом.

Шильке пытался отвести глаза, но Холмс приглядывался к нему с явным интересом. Похоже, он не знал суть дела. Нужно было срочно менять тему.

— Я приехал по другому делу.

— Догадываюсь. — Лангенау не желал остановиться. — Тебя выбросили из аэродромного бизнеса, и какой-то другой великий конструктор выстроил столь же идиотский аэродром на Щайтнигер Штерн[66]. Так что генералом люфтваффе ты уже не станешь, а жаль, ведь твой аэродром стоил меньше, к тому же, при случае, вы же ничего и не разломали.

До Холмса уже начали доходить шуточки, потому что он стриг ушами и пытался не усмехаться, что приходило ему с огромным трудом.

— Слушай, — Шильке предпринял очередную попытку отвернуть внимания от собственной личности, аэродромов, бомбардировок и пионерских методик применения фанеры в строительстве скоростных самолетов. — Ты же, кажется, был начальником охраны некоей ячейки, которая занималась упаковкой вывозимых отсюда произведений искусств?

Лангенау неожиданно сделался серьезным. Он уселся на стопке книг, сложенных таким образом, чтобы служить ему стулом, и пригласил гостей занять такие же, похожие.

— Ага, — буркнул он. — Выходит, хоть что-то выяснилось.

— Что?

— Выходит, это ты та самая абверовская свинья, которая испортила Крупманну его лучшую операцию, и вообще, которая в течение многих лет только все вынюхивает и высвистывает рылом йодли[67].

Холмс удивленно глянул на Шильке.

— Господи, а почему ты не говорил, что умеешь свистеть йодли?

— А остальное тебя не удивляет? — возмутился Шильке.

— Соответствует на все сто.

Лангенау начал хохотать.

— Крупманн был здесь сегодня утром, — пояснил он.

Оба изумленно глянули на него. А Лангенау их реакция не удивляла.

— Ну да, он приехал сюда во главе своей «шнапскоманды» и тоже выпытывал про упаковку произведений искусства.

— Шнапскоманды?

— Ну, от его людей несло точно так же, как от него. Водяру глушили, как минимум, половину ночи.

Лангенау задумчиво поднял одну из образовывавших столешницу книжек. «Аркадия. Миф или действительность?» — вот как звучало ее название. На обложке были видны полуголые люди, пляшущие среди древних руин, поросших буйной растительностью. Инстинктивно он поглядел на окружающий их лунный пейзаж. А вот интересно, а не подумал он о том, чтобы раздеться и начать танцевать на развалинах?

— Похоже, до него наконец-то начало доходить, что мир кончается, и, похоже, — он акцентировал это слово — сейчас он задумался над тем как обустроить себе жизнь после этой жизни. А у него, вроде как, все более обосрано, чем у меня.

— А у тебя жизнь тоже обосрана?

Лангенау указал на свои знаки отличия СС.

— Русские вылавливают людей с подобными знаками. А поскольку у меня нет желания посетить их ГУЛАГи, меня это не трогает. Я решил остаться в этом городе, пускай и не в совсем живом состоянии.

— Последний защитник гибнет на крепостных стенах, — слегка поддел его Холмс.

— А может, благодаря этому, будут говорить: «Бреслау сдается последним».

Шильке был просто обязан включиться в этот опасный обмен словами.

— Ты не видишь исторической перспективы. А вдруг станут говорить: «Вроцлав сдается последним»?

Лангенау пожал плечами.

— Во время одной из контратак мы отбили дом, который уже захватили русские. Я увидел, что они делают с гражданскими и показывал это всем, которые желают сдаться.

Шильке тяжело вздохнул.

— А я показывал им, что наши делали в Сталинграде.

— Ты был в Сталинграде?

— Нет, коллега был. После возвращения он сделал все возможное и невозможное, чтобы его направили в какую-нибудь заграничную миссию.

— Ну, и где этот твой коллега находится сейчас?

— Судя по выражению его лица после возвращения из далекой России, сей час он… в далекой Аргентине!

Лангенау отстегнул от пояса фляжку и выпил воды. Шильке инстинктивно сделал то же самое. Солнце, правда, еще не стояло высоко, но делалось все более теплее. Для него — почти что жара, ведь он не мог расстегнуть летную куртку, чтобы не показывать американский пуленепробиваемый жилет.

— Ладно, и чего же хотел Крупманн?

— Помимо того, что от него ужасно несло — при чем, вовсе не любовью к ближнему — он хотел выяснить, знаю ли я, кто стоит за всем этим дурацким делом. Кретин пьяный! Если бы я знал, то не сидел бы здесь все еще живой.

— Погоди, погоди. Ты хочешь сказать, что каждый, который хоть что-нибудь знает, должен погибнуть?

— Нет. Только лишь Крупманн может быть настолько глуп, чтобы желать предложить этим людям свои услуги. То ли, чтобы они помогли ему выжить или же смыться, понятия не имею.

— Извини, но что-то ты ужасно путаешь. Каких еще людей?

Лангенау тяжело вздохнул.

— Ответственных за тот провал с поляками.

— Боже, какой еще провал?

Блин, вы все зациклились на этих упаковщиках. А кому какое дело, что кто-то кого-то убил. Война же идет.

— Дело: нашим работодателям.

— Ага… — Эсэсовец пожал плечами. — Это все еще знак, что они все еще блуждают на ощупь и не могут выйти из тупика. То есть, вам приказали взяться за дело не с той стороны. С конца, с хвоста, с того места, из которого никуда нельзя дойти.

— А ты не мог бы рассказать нам с начала?

— Ты что, не читал моих показаний?

— Ага, выходит, были какие-то твои показания? — Шильке прикусил губу. — Но Крупманн не включил их в материалы.

Эсэсовец цинично усмехнулся.

— Это, по крайней мере, пояснило, зачем он сюда сегодня приехал. Он хотел узнать, расспрашивал ли кто меня по этому делу. И рассказал ли я о своих показаниях.

— В таком случае, он немного поспешил.

Лангенау сдвинул шлем на затылок.

— То ли поспешил, то ли ждет, спрятавшись, где-нибудь на обратном пути, чтобы решить проблему с вами. Решить окончательно.

Холмс жестом головы согласился с его мнением. Шильке глядел на обоих, в голове у него была сплошная каша.

— Ну ладно. Рассказывай, с чего все это началось.

— С резни, которую Армия Крайова устроила на автостраде Бреслау — Легнитц[68].

— Что? Поляки на автостраде? Здесь?

Лангенау только рукой махнул.

— А разве они не устраивали более крутых операций в самом Бреслау? Вспомни.

И действительно. В теории, партизаны сражаются исключительно на своей территории. Там, где у них имеется опора в местном населении, где они знают местность и так далее. Проблема заключалась в том, что Армия Крайова не была никаким партизанским движением, но обычной, регулярной армией, с тем только, что действовала она в подполье. Это была нормальная армия, которая могла проводить любые операции в любом регионе Германии. Они могли это делать, и неоднократно делали. АК могла поддерживать многослойные сетки из агентов, могла позволить себе высылать людей в различные места. В том числе — и в Бреслау.

— Нормально, только расскажи, что там с той резней?

Лангенау пожал плечами.

— Педантично запланированная, тщательно выполненная казнь — словно удар ломом в кусок масла.

— Это была казнь, которую исполнили на ком?

— На двух специальных курьерах, восьми человеках охраны, трех водителях и офицере, который ими командовал.

Прервавший их разговор адъютант был настолько запыхавшимся, что долгое время не мог издать ни звука. Хаотичными жестами он пытался что-то показать. Странно, ведь на этом отрезке фронта было относительно спокойно.

— Идут, — выдавил он из себя наконец. — И танки. Сколько — не знаю.

Лангенау спокойно поднялся с места. Шильке не мог выдержать напряжения, чувствуя, что он в шаге от перелома.

— Погоди! Ведь…

— Ты это русским скажи, чтобы они погодили.

Эсэсовец тщательно застегнул ремешок шлема и направился за адъютантом. Холмс схватил Шильке за руку и силой потащил того назад.

— Ну, и что ты хотел сделать?

— Черт! Ну только не в этот момент! Надо что-то сделать, иначе он уйдет от нас, как Надя.

— Что?

— Что «что»?

— Что мы должны сделать? Я не знаю.

Шильке замолк, кипя бессильной яростью. Ведь он был так близко. Холмс угостил его сигаретой.

— Успокойся. Эмоции — плохие советчики. Обо всем мы узнаем потом.

— Если будет вообще какое-нибудь «потом».

Как будто бы в ответ, где-то далеко вспыхнула перестрелка. Что-то с грохотом влетело в развалины по другой стороне улицы. Далековато, чтобы забросать их обломками, зато взрыв поднял тучу пыли, которая душила и залепляла глаза.

— Отходим?

— Черт бы меня побрал, — Шильке буквально скрежетал зубами, — только это, похоже, самый разумный выход.

В броневом автомобиле у них и правда имелись большие шансы выжить. Хотя здесь, в ближнем тылу, опасность не была такой уж большой. Стреляя с близких расстояний, русские действовали точечно, не желая тратить боеприпасы на тыловые службы. Но их остановило повторное появление адъютанта.

— Хербст, Хербст!

— Я здесь! — Отставив котелок с супом поднялся, само большее, восемнадцати-девятнадцатилетний парень в форме с нашивками школы прапорщиков, но в чине младшего лейтенанта. — Чего?

— Принимай командование на себя! — орал адъютант. — Лангенау отрезан, а здесь уже ни одного офицера нет!

— Я ебу!

— Ты должен направить какое-нибудь подкрепление, иначе…

— Какое, бля, еще подкрепление?!

Адъютант только крутил головой.

— Сам ебись! Ты командуешь!

Свежеименованный командир беспомощно водил взглядом по сторонам. Было неясно, то ли он считал людей, то ли хотел собраться с мыслями.

— Нет! — сорвался Шильке. — Черт подери, от меня он не сбежит!

Не успел Холмс его удержать, он уже перезарядил «томпсон».

— Спокойно! — завопил он. Как обычно, в этой одежде, с необычным оружием и решительностью в голосе он произвел ошеломляющее впечатление. Все глядели в его сторону. — Фольксштурм и гитлерюгенд… Все… за мной!

Он пнул под зад изумленного адъютанта и заорал на него:

— Веди!

Шильке глянул на Холмса, но тот хотя в первый момент выглядел так, словно хотел схватиться за голову, усмехнулся. Он подошел к какому-то раненому на носилках, взял его трофейный ППШ и поднял вверх.

— Уррраааа!!! — рявкнул он и направился вперед.

Пацаны из гитлерюгенд подхватили клич. Холмс шепнул Шильке:

— Я буду твоим комиссаром.

И мысли его действовали по-настоящему молниеносно, потому что, обгоняя Хайни, он еще сказал:

— А ты к Ватсону и не расставайся с walkie-talkie. Пускай держит отряд в готовности.

— Но я же… — парень, как обычно, хотел быть в первых рядах.

— Исполнять! Ты же агент спецслужб!

Все бежали, а точнее: передвигались, за адъютантом по заваленными кирпичами проулками между продырявленными стенами. Дым и пыль все сильнее затрудняли ориентацию. Ежесекундно кто-нибудь из отряда спотыкался и падал, задерживая остальных. Шильке молился про себя, чтобы не упал кто-то из пацанов, тащащих фаустпатроны, и не сжег себе спину. Но нет, эти держались лучше всех. Ужасно запыхавшиеся, все добрались до поста связи.

— Головы ниже! — крикнул им телефонист.

— Вон там уже русские! — пулеметчик указал рукой ближайший дворик. — Ежеминутно скачут вперед.

— Где командир? — спросил Шильке.

— Приблизительно вон там, — вытянул руку адъютант. — Наш передний край разбит. Но сюда русские не прошли только потому, что несколько наших там еще держатся в окружении. Но сейчас с ними покончат. — Глаза его расширились от страха. — Будем отступать, пока можно?

— И куда ты хочешь отступать? На рынок, в пивную? Встретиться с теми, кто отступает с востока, и поболтать?

— Так что делать?

— Нам нужна артиллерийская поддержка.

— Не дадут. У них нет боеприпасов. — то есть как это не дадут? — Шильке поднял трубку полевого телефона. — Где координаты?

Адъютант подал ему карту.

— Мы находимся здесь… — написал тот карандашом несколько цифр. — Но иваны слишком близко и…

— Достаточно.

Шильке прижал трубку к уху, но, прежде чем успел что-либо сказать, у него отобрал ее Холмс.

— Я все устрою. Прикажи, чтобы солдаты спрятались по подвалам.

Он энергично крутанул ручкой.

— Бункер? — крикнул он в трубку.

— Ага… Канцелярия Рейха.

— Вот только не будь таким остроумным. Дай Фрица, — Холмс запомнил имя одного из солдат с ночной смены.

— Какого еще Фрица?

— С ночной смены. Того, кто больше всего облажался, так что теперь пускай линяет.

— Так он спит… А в чем он облажался?

— А ты что, еще не знаешь? Ночью у вас были два тира из абвера. Ну, обычные шпики. После того, что они у вас увидели и передали наверх, вас такая лажа ждет, что только перья полетят.

— О Боже!

— Погоди. — Холмс ненадолго прикрыл микрофон в трубке, затем заговорил снова. — Черт, русские сюда идут. Высылай восьмерку на шапочки.

— Договорились. Делаю!

Холмс передал координаты с карты.

— Через сколько?

— С этого момента отсчитай минуту. И беги в убежище.

— Благодарю. Отбой.

Холмс отложил трубку, только Шильке еще кипел от возмущения.

— Так это ты говорил, будто бы нет снарядов, пораженец? — грозно спросил он у адъютанта.

— Солдаты, всем сохранять спокойствие, — командовал Холмс. — Номер, выигрывающий в сегодняшней лотерее, это 888. Сейчас сюда прилетит восемь восьмидесяток восьмерок. После последней вылезаете из подвалов и бежите через этот двор! И помните: вы бежите независимо от того, видите вы командира или нет. Понятно?

— Черт, а где тут ближайший подвал? — Шильке предпочитал верить убегающим пулеметчикам, чем адъютанту.

— Тридцать секунд, — предупредил Холмс.

Пацаны из гитлерюгенд тащили запасную амуницию к МГ-42. Кто-то упал. Коллеги помогли подняться.

— Бегите после восьмого взрыва или по звуку свистка! — орал Шильке. — И помните: бежать надо независимо от того, видите вы командира или нет.

— Пятнадцать секунд.

Они спустились в какой-то вонючий подвал, пытаясь как-то устроиться под стенами. Только русские, похоже, должны были заметить движение на вражеской линии, потому что прыжками пошли в наступление.

— Не дай Бог, нам сюда еще гранату забросят.

— Тогда выбросим наши.

Пулеметчик открутил предохранитель чеки. Тот, кто был ближе всего к выходу, взял у него гранату и выбросил.

— Пять секунд.

Все сжались, закрывая уши. Землетрясению не предшествовал какой-либо свист. Строительный мусор рухнул на всех, поднимая настолько плотную пыль, что на долгие минуты они очутились в черной взвеси, не дающей возможности что-либо видеть и дышать. Обломки кирпича ударялись в стальные шлемы, что-то больно било в спины и по рукам. Шильке благодарил провидение за то, что на нем толстая куртка, а под ней еще и пуленепробиваемый жилет. Ему хотелось рвать. Сквозь бешеный звон в ушах, как будто сквозь толстый слой ваты, до него постепенно стал доходить слабый и тихий, далекий звук свистка. Он начал выкарабкиваться наружу. К выходу сразу попасть не удалось, зато изо всех сил врезался во что-то шлемом, к счастью великолепная конструкция защитного оборудования выдержала.

Наибольшим изумлением для него было то, что снаружи совершенно не было свежего воздуха. Тошнотворно-душащая взвесь между стенами не опадала, не давая возможности глубоко вдохнуть. Зато свисток был слышен лучше.

— Урррааа! — кричал Холмс, пытаясь перебраться через завалы. Наиболее молодые солдаты поддерживали этот клич. Вся группа начала продираться вглубь. Шильке едва поспевал за ними. Чертовы сапоги. Они скользили на каждом провале. Чудом он не вывернул щиколотку. По ходу Шильке рассматривал окружающие его сцены, словно живьем взятые из сонного кошмара. Шествующий впереди этого марша калек и кричащий «Ура» Холмс вдруг наткнулся на трех русских с нацеленным ему в грудь оружием. Но они не стреляли, видя перед собой мужика в комбинезоне и с ППШ в руках.

Даже Холмс на миг утратил дар речи.

— На Берлин — это в ту сторону? — спросил он по-русски.

— Туда, — инстинктивно подтвердили русские, поворачивая головы.

Холмс быстро обернулся и начал удирать. А русские за ним, но не затем, чтобы гнаться. Они подумали, что он ведет их в атаку.

— Урррааа!!!

Но весьма быстро усомнились, видя наступающих немцев, и теперь уже сами начали убегать. Холмс завернул.

Отряд пробрался сквозь чертовы остатки двора без единого выстрела. Все началось только лишь в путанице разрушенных коридоров, переходов и помещений в доме напротив. Но никакого организованного сражения все так же не было: здесь кто-то выстрелил, там кто-то бросил гранату, шаг вперед, два шага назад, потом наоборот. Собственно говоря, они топтались на месте.

— Танк! Танк! — вопил кто-то с правой стороны.

Шильке уже казалось, что это кто-то сошел с ума. Танк, здесь? В самой средине грозящего немедленным обрушением здания?

Но пацаны из гитлерюгенд нашли несколько проломов, выводящих прямо на улицу. И через один из них и вправду был виден бронированный монстр. Первый парнишка с фаустпатроном в руке тут же пальнул. Не попал. Его место занял второй. Попал: в борт и довольно низко, у танка порвало гусеницу и сорвало металлическое колесо. Русские уже узнали, откуда ведется стрельба. Следующий пацан. Выстрел. Не попал. А вот русские попали. Тело сползло по куче камней. Следующий парень. Попал. Русские тоже попали. Танк горел веселым пламенем. Еще один парнишка полз к дыре в стене по телам своих двух товарищей.

— Прикрыть их!

Пулеметчик выставил ствол своего оружия. «Пила Гитлера» отозвалась своим характерным «вззззз…», пулемет стрелял слишком быстро, чтобы человеческое ухо могло выловить отдельные выстрелы. Никакого стрекота — единый звук.

Следующий парень выставил голову. Выстрел. Он попал во второй танк. А русские не попали. Еще один. Не попал. А русские — да. Господи, нужно прервать эту бессмыслицу.

— За мной! — Шильке рванул вперед, ведя за собой людей.

В этот самый миг в стену грохнул снаряд из какой-то пушки, и половины стены как не бывало. Ошеломленные люди, маленькими группками, бежали по разным коридорам без какой-либо организации. И вновь сцены будто бы из сна. Дым, выстрелы с различных сторон, вопли. Шильке неожиданно свернул, пытаясь выбраться на свежий воздух, но попал прямиком в комнату, в которой расположилось командование русской роты.

Телефонист, какой-то солдат с перевешенной за спиной мосинкой, санитарка. Два офицера подняли головы над картой. Шильке мог убить их всех, в руках у него был перезаряженный «томпсон», но он не мог. Ну не мог он стрелять в людей. И уж наверняка не практически в упор. А те тоже застыли совершенно ошеломленные. Поскольку чужак не стрелял, один из офицеров спросил:

— А ты кто? Лётчик?

К Шильке вернулся дар речи. Он ответил на ломаном русском:

— Американский военный корреспондент. Союзник.

— А, корреспондент? А из какой газеты?

— Из «Нью-йоркской Правды»!

— А, правильно. А это что? — офицер показал на «томпсон» с барабанной обоймой.

— Новая модель ППШ. Теперь станут делать такие.

— Ааа…

Ситуацию спас Холмс, с воплем залетая в комнатку.

— Всем уходить! Уходить! Они идут лавой! — кричал он, одновременно размахивая своим ППШ.

Его совершенный русский язык и правильный акцент ни у кого не пробуждали сомнений. В сложившейся сумятице Шильке нагло стащил со стола карту и начал бежать в противоположную, чем русские, сторону.

— А ты чего? — догнал его в коридоре Холмс. — На чай с ними договаривался?

— Зато ты реши уже наконец, какими войсками командуешь. Теми, что с этой стороны, или теми, что с той…

— Черт подери, я и сам не знаю.

— Kameraden! — перебил их дилемму чей-то сдавленный окрик. — Kameraden! Сюда, сюда!

— Сюда — это значит: куда?

Шильке крутился во все стороны.

Холмс приложил ко рту ладони рупором.

— Эй, ты! — закричал он. — Ты где?

— Тут!

— И я тут! — распсиховался Холмс. — И хрен это нам чего-то говорит.

— Этажом выше. За такой крутой лестницей.

Какие-то люди из фольксштурма показывали руками направление. Шильке осторожно направился в ту сторону. Вокруг временно никто не стрелял, во всяком случае, не из тяжелого калибра. Непонятно, то ли на это влияла чудовищная мешанина подразделений, то ли, скорее всего, тот факт, что с обеих сторон никто толком не знал, что же происходит.

— Эй, там! Не стреляйте!

Они осторожно преодолевали ступени. Все так же ничего. А вот на этаже увидели Лангенау в окружении солдат.

— Дитер! Господи Боже мой. — Офицер поднялся из-за временного укрытия. — Никогда бы не подумал, что ты на это способен.

— В следующий раз не прерывай показаний на полуслове и не убегай. От меня не убежишь.

Лангенау только качал головой.

— Я ебу! Тогда у нас есть шанс отсюда вырваться. — Он оглядывался по сторонам. — Черт, если бы карта…

— Карта у меня есть. — Шильке подал ему смятый лист. — Только кириллицей.

Лангенау расправил карту.

— Так это же русская штабная карта! И свежая! — он поднял взгляд. — И каким чудом ты добыл нечто подобное?

— Да ничего я не добывал.

— Но…

— Он говорит правду, — вмешался Холмс. — Уж лучше не анализировать действий этого счастливчика, но я могу быть свидетелем. Дитер попросту зашел во вражеский штаб, обменялся парой слов с офицерами, взял карту и ушел.

Окружающие их солдаты глядели на Шильке, словно на бога войны. Это чувство было ему уже знакомо. Только лишь театр и немного хитроумия. Чудовищное представление всегда управлялось своими законами. Это ничего, что ты являешься заядлым пацифистом, который никогда никого не убил и не собирается этого делать. Если ты умеешь думать, то легко станешь в глазах окружающих людей повелителем жизни и смерти, кем-то, кто имеет право принимать решение относительно их судьбы. И потому сейчас все с надеждой глядели на Шильке, видя в нем истинного бога.

— Что нам нужно, чтобы выйти отсюда?

Лангенау поднял голову над картой.

— Я обнаружил проход. Будет достаточно легкой поддержки. Немного шума на тылах.

— Никаких проблем, — Шильке поднес ко рту переговорное устройство. — Хайни!

— Слушаю, герр капитан.

— Дай мне Ватсона.

Наверное, поляк что-то ел, потому что динамик изумительно верно воспроизвел звук глотания.

— Ну что там? Вы уже в Берлине?

— В Вашингтоне. Двигай броневик и наших людей.

— Из какого дерьма я должен вас вытащить?

Лангенау перебил их милую беседу, жестикулируя. В ответ на вопросительный взгляд Шильке он спросил:

— Твои люди — фронтовики?

— Ты чего, с ума поехал: Это банда самых умных отмазчиков, которые, не пережив визита в каком-либо окопе, счастливо пережили всю войну. Но выглядят на все сто!

— Догадываюсь. — Эсэсовец указал место на карте. — Им нужно лишь показаться тут и устроить побольше шума. А потом могут смываться.

Шильке кивнул. Он снова поднес ко рту walkie-talkie.

— Слушай, ты видишь перед собой такую башенку? По карте в ней тридцать пять метров высоты.

— Я вижу нечто, что когда-то было башенкой. Сейчас от нее осталась только половина.

— Ладно. Двигай туда со всеми силами и проведи самое шумное наступление. Буквально несколько метров, тут главное произвести впечатление. Дальше не лезь, а не то тебя пристрелят, а твои люди разбегутся. Понял?

— Ясен перец.

— Как увидишь убегающих немцев, сам тоже уматывай. Отбой.

Тем временем Лангенау собирал силы. Каким-то образом, он даже ориентировался в этой чертовой галиматье. Он даже похвалил методу Шильке, которую назвал наступлением с помощью распыленного подразделения. Правда, Шильке с Холмсом не могли понять, что тот имеет в виду. После этого они, малыми группками, направились в сторону улицы. Но выходить на нее не намеревались, продвигаясь параллельно улице по коридорам и проходам среди куч мусора. По сторонам было относительно спокойно. Понятное дело, что ежеминутно кто-то стрелял, но основной напор боев должен был перенестись на соседний участок. Русские, сконцентрированные вокруг подбитых танков, похоже, посчитали, что территория ими захвачена, и главной проблемой было лишь пробить путь для остальных машин.

Группки разбитого германского отряда продвигались очень быстро. На сей раз темп устанавливали перепуганные до последнего фольксштурмисты, которые чудом нашли силы, чтобы вырваться из преисподней. Русская карта вела довольно неплохо, до какого-то момента, ведь на ней не были отмечены места пребывания отдельных солдат. Несколько пареньков из гитлерюгенд припало под завалом, последней помехой перед практически открытым местом, какими стали остатки небольшого парка.

— Видны наши засеки, — доложил один из мальчишек. — Но через эту территорию мы не переберемся. Во всяком случае, в целости, — глянул он на Шильке.

— Ватсон, начинай.

— Не бо, прорвемся.

— Приготовиться к… — неожиданно Лангенау замолчал, слыша доносящиеся с другой стороны фронта звуки граммофона. И это не был парадный марш, как того можно было ожидать, а какая-то прыгучая баварская мелодия. На рубеже появились солдаты в камуфляже, а из-за развалин выкатил броневик, поливая все пулеметным огнем. Солдаты, словно на плацу, двинулись вперед. Но не в атаку — прикрываясь автоматным огнем, они стали разбирать немецкие засеки. Одни козлы, обернутые колючей проволокой, умело отправились в сторону. Потом вторые, третьи… В головах у всех наблюдателей тут же появился вопрос: что здесь не так? Ведь это не простые проходы для контратаки пехоты. Немцы просто разбирают свою линию обороны. И через секунду до всех заинтересованных голов дошел и ответ. Боже! Это же проезд для танков!

— Танки! — раздалось со стороны русских линий. — Германские танки идут!

— Давай! — рявкнул Лангенау.

Никому из потрепанного отряда не нужно было повторять. Все рванули вперед, как будто всех толкнула вперед одна и та же пружина. И практически все в одном и том же темпе. Ватсон и его отряд направили свой огонь на позиции по противоположной стороне. Иванов они чуточку прижали, потому что русская рулетка закрутилась только после трех четвертей открытой территории, когда заговорили русские «максимы».

Запыхавшиеся, они добрались до линии засеков и рва за ними.

— Потери! — орал Лангенау. — Доложить о потерях.

Все разглядывались по сторонам, глядя на лежащих ближе всего.

Наконец-то кто-то отважился и выглянул на предполье.

— Треть? Четверть? — неуверенно доложил он, оценивая число трупов.

— Пораженец, черт подери!

— Одна десятая, герр капитан!

Тяжело дыша, Лангенау кивнул. Шильке предпочитал не высовывать голову, чтобы проверить, какими были реальные потери. Рукой он все щупал свою спину, разыскивая дыру в пуленепробиваемом жилете. Эй, ведь туда попасть не могли, ведь он же почувствовал бы. Дитер попытался оттереть заливающий глаза пот. Холмс сидел, опершись о бетонную опору, лицо его было задумчивым. Через мгновение он подвинулся ближе.

— Продолжай следствие, пока не прошел шок, и ты не начал плакаться, или как? — шепнул он.

Шильке поднял голову.

— Ты чего? С ума сошел?

— Ага, с нормальными тебе не повезло, факт.

Шильке, все еще лежа, закурил «лаки страйк» и глубоко затянулся. Затем подполз к Лангенау.

— Слушай, а не мог бы ты закончить?

— Что?

— Ну, свои показания.

На лице эсэсовца нарисовалось выражение столь крайнего изумления, что лежащий рядом Холмс фыркнул от смеха. Лангенау глянул за спину, на предполье, потом вновь на нашу парочку.

— Ты чего, шутки шутишь? У меня половину отряда перебили, а ты все за свое?

— У тебя погибло десять процентов, пораженец, — бесстрастно заявил Шильке. — Расскажи, так в чем там было дело, с этой атакой Армии Крайовой?

— Ну, черт, — Лангенау только головой крутил. — До сих пор я считал, будто бы абвер это отдельное государство в государстве, где принцы ходят и носами потолок шлифуют. А сюда выслали хренова спеца, который спас мне жизнь только лишь затем, чтобы чего-то узнать.

Поблизости, на кустах, покрытых великолепными, белыми цветами, сели какие-то птицы, совершенно не обращая внимания на валяющихся рядом людей. Просто невероятная весна, буйствующая повсюду зелень, птицы, тучи насекомых, бабочек, жуков и стрекоз не были особо подходящим фоном для истерзанных людских нервов. Лангенау оттер пот со лба. Чтобы успокоиться, ему еще понадобилось какое-то время.

— Ну ладно, — наконец-то сказал он. — Дело было так. Бронированный фургон и автомобиль охраны ехали ночью по автостраде Бреслау — Легнитц. Где-то на высоте разъезда, там где на насыпи имеется небольшое такое кафе, громадный грузовик ударил в фургон, переворачивая его и образуя затор. Охранники из автомобиля сразу же сориентировались, что это нападение. Они нацелили оружие в сторону кустов, считая, что нападение произойдет оттуда, и стали задом высаживаться из своей машины.

— Хорошая дрессировка.

— Нуу… С тем только, что поляки лежали на полосе зелени, разделяющей обе полосы автострады. Всего три человека. Они ликвидировали охрану, стреляя практически в упор в спины.

— Черт подери!..

— Потом они взорвали фургон. Потом подошли еще раз и бросили что-то вовнутрь. Автомобиль тут же загорелся, а нападавшие отступили.

— Кое-чего я не понимаю.

— Знаешь… — усмехнулся Лангенау. — Ты в этом не одинок.

— Они не забрали документы, а только все сожгли?

— Именно. Это видело множество свидетелей из кафе.

— Тогда я и спрашивать не стану, что было в фургоне.

— Все равно отвечу: курьеры везли планы укрытия сокровищ из Бреслау. Ну а АК все попросту уничтожила.

У Шильке все это не могло уместиться в голове.

— Боже, и они даже не пробовали их захватить?

— В том-то и дело, что нет. Впрочем, это была бы очень рискованная операция. Возле кафе стояло много военных машин, армейские крутились, если бы поляки начали искать в средине, наши быстро вступили бы в дело. А так: трах-бах, и все кончилось. В теории поляки могли бы выбрать другое место, но это было весьма подходящим, так как конвою пришлось сильно притормозить, опять же, там много путей для отхода. Загадка, правда?

— А откуда известно, что это была Армия Крайова?

— Видишь ли, наши следователи не такие уже придурки, как может показаться. Тем более, что еще той же ночью застрелили майора СС, который все те отчеты писал. И опять это странно, поскольку на стиль работы поляков это не похоже. Они всегда устраивают суд, читают приговор, а потом хвалятся в своей подпольной прессе, что по приговору от такого-то числа, именем ды-ды-ды, за преступления… и так далее. А тут ничего. Полнейшая тишина.

— А значит ли это, что…

Лангенау кивнул головой и одобрительно усмехнулся.

— Ну да. Это означает, что никто в Берлине не знает, где спрятаны сокровища.

— А кто знает?

— Совершенно никто. Из системы наружу ничего не выходит.

— Кто-то из группы упаковщиков?

— Нет, ни в коем случае.

— Но такое невозможно. Что, нельзя найти солдат, которые маскировали убежища с этим убитым майором СС?

— Пойми. Система совершенно непроницаемая, — неспешно пояснял Лангенау. — Если кто-то заказал эту операцию, то не затем, чтобы хоть что-то узнать о местах укрытия. В данный момент никто на всем свете не знает, где тот транспорт может находиться. Никто, абсолютно.

Шильке глянул на Холмса. Тот едва заметно пожал плечами. Никакой подсказки не прозвучало.

— Были какие-нибудь гипотезы?

— Масса. Быть может, то был какой-то поехавший идеолог, быть может, враг нацизма, быть может, поляки, рассчитывая на то, что никто не знает, где находятся сокровища, а эти земли после войны перейдут к ним, то они методично обыщут все метр за метром. Только все это чушь. Такой транспорт невозможно найти ни через пятьдесят, ни через сто лет после войны. — Лангенау положил руку на плечо Шильке. — Дитер, у тебя имеется шанс пережить этот ад, если только не наделаешь глупостей. В связи с чем, я хочу тебя кое к чему обязать. Лет через пятьдесят после войны дряхлым старикашкой прибудь сюда в качестве туриста. Посети старый Бреслау — или как там он будет тогда называться — и убедись сам. Поляки этих сокровищ не найдут. Никто этого не найдет. И прочитай все те толстенные книжищи, в которых будут описываться поиски. Просмотри все фильмы, которые появятся по данной теме. Прочти все признания свидетелей, все документы, осмотри снимки! Ни хрена они не найдут!

Шильке опустил голову. Тайна делалась все более зловещей. Сокровища, которых никто не найдет. Ладно. Он начал сомневаться.

— Ну а упаковщики?

— Ой, вот это уже совершенный бред. Когда наверху началась паника, так просветили всех. Все, к чему они могли иметь доступ. Уже не искали улики, а только выслеживали, а не случилось ли где и чего странного. Вот они и узнали, что среди упаковщиков погибло два человека. Вроде как странно. Но что с этим делать? В этой группе никто ни малейшего понятия не имел, что дальше происходит с ящиками. Никто!

Над их головами степенно нарастал глухой гул. Все подняли головы. Над ними как раз пролетала группа бомбардировщиков В-25 Митчелл, прикрываемая истребителями Р-39 Аэрокобра. Бомбардировщики и истребители были американского производства, только цвет заезд свидетельствовал, что это не ВВС США, а только Красная Армия наносит визит без предупреждения.

— Минутка перерыва в сухопутных атаках, — буркнул Лангенау.

— А что они станут бомбардировать?

— Знаешь, нам еще как-то не докладывали.

Шильке пожал плечами.

— Ну а, возвращаясь к делу…

— А не к чему возвращаться. Вам это следствие поручили исключительно ради порядка. А вдруг как что-то и выявится. Только я тебе вот что скажу. А ничего не выявится. Пока что никто даже придумать не может причин этой странной операции АК. — Эсэсовец снял шлем, еще вытер лицо от пота и поглядел в небо на самолеты, исчезающие над морем развалин. — Никто не знает, как связать поляков с Бреслау. После войны, пользуясь лишь миноискателем и лопатой, они ничего не найдут, так что единственный их мотив отпадает. Возможно, это только стечение обстоятельств, но, возможно, загадка, которую никто так и не разгадает.

Лангенау энергично поднялся и кивнул нашей паре рукой.

— Пошли. Я напишу для вас письмо относительно храброй атаки абвера на этом участке обороны.

— Зачем?

— Ну, быть может, очередной орден получишь. Внукам покажешь.

Они быстро пошли в тыловые расположения. Шильке вновь глянул на Холмса. Тот таинственно усмехнулся.

— Что? Сомнения? — шепотом спросил поляк.

— Хмм… А к тебя нет?

— Конан Дойл так сконструировал Шерлока Холмса как персонаж, что для него не было неразрешимых загадок.

Чтобы успокоить Риту и несколько раз привести ей все причины, по которым та не могла отправиться с ними к Лангенау, понадобилось где-то с четверть часа.

— Так ведь я и так же торчу в этом бронированном автомобиле! — кричала та. — А если бы кто-то пристрелил меня из фаустпатрона?

— Послушай, — пытался объяснить Шильке, — нас еще ожидает сложная дорога назад в центр, а потом в Карловице.

— Да что ты говоришь, — передразнила она его серьезный тон. — А там нас ожидают драконы и циклопы с дубинами?

— Да перестань уже свои шутки.

Повисла мучительная тишина. Если, естественно, можно назвать тишиной, грохот орудий, заглушенный только лишь тонкой броней. Холмс попробовал сменить тему.

— И что ты обо всем этом думаешь?

Шильке пожал плечами.

— В версию Лангенау я верю и считаю, что в данный момент никто на свете не знает, где эти ящики спрятаны.

Холмс кивнул.

— Вот именно.

— И я не имею ни малейшего понятия, почему поляки решили уничтожить как раз эти доклады.

— Это могло быть случайностью или ошибкой. Но… Ты этот адреналин чувствуешь?

Шильке удивленно глянул на польского агента.

— Следствие — оно словно секс. Круче всего под самый конец.

— Или же случится преждевременное семяизвержение, — интеллигентно вмешалась Рита.

— Ладно, давайте попытаемся дожить до оргазма, — усмехнулся Холмс. — Крупманна ты знаешь лучше. Думаешь, он и вправду затаился на обратном пути?

— Да. А если еще при этом пьяный в дымину…

— Ой, не надо, — перебил его Холмс. — Я же сам знаю, как после одного глотка водки от меня несло, как из пивной. Это, а еще капелька актерского таланта…

— Гораздо больше меня интересует, на кой черт он должен был бы там ожидать.

— Очевидно то, что Крупманн приехал к Лангенау, поскольку узнал, что мы будем у него.

— Каким образом?

— Услышал где-то, что кто-то интересуется именно этим эсэсовцем. Об остальном догадался.

— Этот гестаповец хочет нас убить? — включилась Рита. — Берлин окружен. Кто знает, что стукнет ему в голову.

Холмс глянул на красотку.

— Берлин окружен, — повторил он вслед за ней. — Потому меня гораздо больше интересует, чего боится Крупманн. Для бегства самолетом делается поздно, а если он останется здесь, русские сделают ему то же самое, что он делал другим, только раз в десять больше, ведь они более умные и могут придумать много чего интересного.

— Ну, — кивнул Шильке, соглашаясь. — Может, поедем другой дорогой?

— Вдоль линии фронта, — иронично заметил Холмс. — У тебя имеются для этого какие-нибудь документы, или ты собираешься превратиться в дежурного висельника?

— Тогда сменим тактику. Пускай солдаты не едут за нами на грузовике. Пусть идут вдоль дороги, укрываясь в развалинах.

— Они не станут поспевать за броневиком.

— Вовсе даже наоборот. Пускай Ватсон каждые сто-двести метров изображает какую-нибудь поломку. Пускай выходит, стучит по шинам, заглядывает под низ… Лишь бы только солдаты нас не опередили.

— Вот это имеет смысл. Если Крупманн нас задержит, то часть отряда заходит ему за спину, а часть ожидает в укрытии.

— Хмм…

— Тогда к делу. Предупреди людей.

Когда Шильке вышел, и Рита с Холмсом остались сами, девушка не могла сдержаться, чтобы не завести беседу:

— Вот знаешь, — глянула она на поляка, никак не могу тебя ни раскусить, ни оценить.

— В каком смысле? — заинтересованно глянул тот.

— Ну, то что я не знаю твоего жизнеописания, биографии — это понятно. Это часть профессии. Но ты вообще не такой, как остальные люди.

Холмс никак это не прокомментировал.

— Я не могу раскусить даже такие мелочи, как, к примеру, твои привычки. Как будто бы тебя не существовало. Или, как будто бы тебя создали несколько месяцев назад.

— Возможно, что меня не существовало.

— Ой, перестань. Вот я считала, будто бы ты любишь хороший кофе. А когда ее не стало — с одинаковым удовольствием пьешь эрзац. Ты даже не куришь маниакально. Не так, как Дитер.

— Любая вредная привычка, когда тебя посадят, может стать орудием пытки. Либо морковкой, либо палкой.

— Мне ты своей болтовней разведчика глаза не замылишь. Я же знаю, что ты весьма впечатлителен, необычайно начитан… Я слышала ваши дискуссии с Дитером. Ты молниеносно ассоциируешь факты, у тебя какая-то просто невероятная наблюдательность, а что самое паршивое, ты можешь применять собственные наблюдения. Здесь и сейчас. Сразу!

— Твой любимый мужчина тоже это умеет. Нужно было лишь открыть тот клапан в мозгах, который все тормозил.

Рита прищурила глаза.

— С женщинами ты справляешься…

— С мужчинами — тоже.

— Оооо… Тебя развлекает этот словесный пинг-понг?

Холмс отрицательно покачал головой.

— Тогда почему же ты кажешься таким нематериальным? Как будто бы никогда не существующим? — повторила Рита. — Что-то мне кажется, что это не только лишь проблема мимикрии.

— Даже не знаю, можно ли это как-то легко объяснить. Но ты, тем не менее, какую-то странную нитку ухватила. — Холмс ненадолго задумался. — Говоря по правде, я о тебе думаю то же самое.

— То же самое?

— Ну да. Как будто тебя не было. В жизни Дитера ты появилась ниоткуда, во всяком случае, это он так представляет, практически на минутку передо мной. Ты не считаешь, что это выглядит немного как deus ex machina[69]?

Заинтригованная Рита кивнула.

— Как будто бы мы неожиданно решили изменить его жизнь? Или же спасти его?

— Или… — Это прозвучало почти что как передразнивание. — Или же каждый из нас чего-то от него хочет. Быть может, каждый из нас желает того же самого.

— Того, чтобы он перенес нас за пределы опасностей наихудших дней Фестунг Бреслау? — закончила Рита.

Холмс кивнул. Кончиком пальца он сбил со щеки какую-то невидимую пылинку и сказал:

— С тем лишь, что, в отличие от меня, в момент знакомства ты еще не знала об этой любопытной возможности.

Девушка странно глянула на поляка. К сожалению, дальнейшую дискуссию прервал Шильке, который вскочил вовнутрь, махая Ватсону и Хайни, обсуждавших, судя по их жестикуляции, какие-то сложности сражений в городе.

— Можем отправляться.

Холмс выставил голову из небольшого люка и что-то показал Ватсону. Тот кивнул в ответ. Тяжелая машина тронулась вдоль разваленных стен зданий, пытаясь держаться в их тени. Солнце поднималось все выше, слепя отражением от уличной брусчатки. Внутри машины делалось все жарче, особенно же — Шильке, который был в куртке и пуленепробиваемом жилете.

— Как вы думаете, чего хочет Крупманн?

— Спасти свою жирную задницу, — тут же ответила Рита.

— Но ведь не настолько же он глуп. Он спрятал материалы допросов Лангенау, передавая остальное в абвер. Он, что, думал, что это никто не откроет?

— И ему почти что удалось, — заметил Холмс. — Впрочем, все это не так уже и глупо. Сам он не может открыть, кем являются люди, стоящие за этим делом, вот он и подумал, что, возможно, тебе удастся. Ну а сюжет, касающийся резни, проведенной Армией Крайовой на автостраде, он попросту утаил.

— Зачем?

— Быть может, он сам копается в этом деле? — Холмс повернул голову. — Рита, что ты об этом думаешь?

— Даже и не знаю. Все в этом деле воняет, а если не воняет, это означает, что такого просто нет.

— Что-то странно, что сейчас ты сомневаешься в реальности внешнего мира. Было такое направление в философии, которое…

Их перебил резкий рывок и скрежет передач. Как оказалось, далеко им ехать было и не надо.

— Перед нами десять человек в черных мундирах с винтовками, — доложил Ватсон из башенки.

— А Крупманн?

— Наличествует.

Холмс глянул в наблюдательную щель.

— Черт подери, представление, словно в вестерне. Подождем, пока наши люди доберутся через развалины и…

Шильке вынул из специального этюи громадную сигару. Он подогрел ее американской зажигалкой, прикурил и сунул в рот.

— Ты же сам говорил, что все вокруг — это всего лишь театр, — бросил он, выдувая клуб вонючего дыма.

Холмс начал смеяться. И даже открыл приятелю дверку в задней части машины. Шильке выскочил на мостовую. Ослепленный ярким солнцем, он надел американские противосолнечные очки. Опирая приклад «томпсона» на бедре, он вышел из-за броневика.

У Крупманна было десять человек, которых он выставил за собой в шеренгу. Сцена и вправду будто из вестерна. Шильке не спеша направился вперед. Шаг за шагом, он жалел лишь о том, что на офицерских сапогах не было шпор, которые бы громко звенели. Еще один клуб сигарного дыма. Крупманн тоже направился к нему.

— Привет, Дитер, — сказал он, когда они уже встали друг напротив друга.

— Привет.

— А ты не считаешь, что это несколько нечестно? — указал гестаповец показал на американскую пушку с громадной барабанной обоймой.

— А разве ты не читал «Перестрелку в О'Кей Коралле»[70]? Там люди Уайетта Эрпа имели пушки.

— Но не автоматические.

— Времена меняются, — процитировал Шильке реплику из какого-то вестерна. — Сейчас все не такое, как раньше.

Рита в броневика фыркнула от смеха.

— Эта страна тоже меняется, — заметила она громко, чтобы ее услышали. — А индейцев и нацистов запрут в резервациях.

Крупманн, похоже, был очень даже сильно пьян. Он указал большим пальцем на своих людей.

— А вот за такое я мог бы ее и…

Шильке на секунду вынул сигару изо рта и свистнул. Десять его человек в камуфляжных куртках вышло из развалин, встав в ряд за спинами гестаповцев.

— Так что бы ты мог? — Сигара вновь очутилась во рту. — Уточни.

— Тебе кажется, будто бы закона уже нет? Так я тебе скажу, пораженец, что он еще действует. И гильотина в тюрьме на Клечкау Штрассе действует без перерыва. И будет действовать до последнего момента. И тебя обслужить успеют, можешь не беспокоиться.

— До последнего момента? Это какого же: последнего? — Шильке выдул дым прямо в лицо собеседника. — Так ты уже не веришь в нашу победу, пораженец?

Крупманн пошатнулся.

— Я кое-что поясню тебе, ловкач. Хайгель, твой непосредственный начальник, который любит тебя столь же громадной любовью, что и ты его, отдал мне на тебя все.

— Хайгель может плюнуть Титцу в глаз, если сможет…

— Но в отношении тебя он сможет значительно больше. Он передал мне твое дело, из которого ясно следует, что это ты пересрал мне дело с Холмсом, наведя одного лейтенанта на фальшивый пеленг радиостанции и посылая его на восточный фронт. А потом, чудесным образом, сам эту радиостанцию нашел. Мало?

Шильке знал, что из материалов дела мало чего следует. Они могли бы стать всего лишь основой долгосрочного следствия, проводимого исключительно на основании домыслов. А сейчас на это нет времени, тем более, в отношении офицера, отмеченного Железным Крестом и награждаемого за образцовую службу. Нет, у Крупманна на него ничего не было. И он широко усмехнулся.

— Ты тут говорил кое-что о бумагах… А ты не помнишь одного такого купца из Голландии, по-моему его звали Амбитиус? Ты с ним, вроде как, немного торговал?

— Ну да, я продавал ему произведения искусства.

— А на твоих расписках не указано, что ты продал. Имеется лишь подпись и полученная сумма.

— К этому ты никак не прицепишься. Все законно.

Теоретически — так. Вся проблема лишь в том, что настоящее имя Амбитиуса — Джульен Боу.

Крупманн застыл.

— Ты все правильно услышал, Джулиен Боу, агент британской разведки. — Шильке инстинктивно затянулся сигарой и с трудом сдержал приступ кашля. — И вот теперь оказывается, что Хайгель передал тебе мое дело. Дело человека, застрелившего Джульена Боу! — И вновь сигарный дым пошел в легкие, но на сей раз Шильке это как-то вынес. — Это что, разве не шайка? Или хуже: заговор?

Крупманн даже качаться на ногах перестал. Шильке решил его добить.

— Так, говоришь, гильотина в тюрьме на Клечкау Штрассе будет работать до последнего? Тебя успеют обслужить?

Крупманн уже не выдержал, и только «томмиган» в руках противника удержал его от рукоприкладства.

— И что тебе эта блядь из крипо наговорила?! — закричал он. — Эту продажную девку нужно утопить в…

Рита уже не могла слушать эти оскорбления, она выскочила из машины так быстро, что ее никто не мог удержать.

— Ты что сказал, свинья?! — Рита бежала в их сторону, перезаряжая дамскую «шестерку», которую носила в сумочке.

И в этот момент прозвучал выстрел. Пуля попала Шильке прямо в спину. Ужасная сила бросила его прямо в объятия Крупманна. Дитер еще успел заметить широко раскрытые от изумления глаза гестаповца.

— Это не я… — еще успел сказать Крупманн, когда второй выстрел, едва задевший ухо Шильке, попал ему прямиком в лицо. Оба рухнули на землю.

Застрекотал пулемет из броневика. Рита схватила Шильке за руку и рванула в сторону. Еще один выстрел, и поток крови хлестнул, заливая Дитеру глаза. Буквально мгновения разделяли их всех от того, чтобы перестрелять друг друга. Но через кровавую мглу Шильке видел, что пулемет бьет куда-то вбок. Остальные солдаты тоже должны были видеть, что это никто из сопровождавших Крупманна. Они бросились в стороны развалин в поисках укрытого стрелка.

Шильке не мог вздохнуть. Не мог он и подняться. Холмс с Ватсоном тащили его под руки к машине. Другая пара несла Риту сложив руки «в стульчик». Все не могли поместиться в тесных внутренностях броневика. Боже, ну как им сказать, что я не могу дышать? Холмс положил Дитера на бок и попытался быстро стащить летную куртку. Он даже хотел разрезать ее ножом, только американское изделие не желало поддаться, удалось лишь подвернуть ее на шею.

— Черт! — услышал Шильке. — Будешь возносить благодарственные молитвы Штехеру. Пуля у меня в руке!

Ну как им сказать, что он не способен вздохнуть!?

— И что там? — спросил Ватсон.

— Пуля не прошла. Зато ребра наверняка пошли на фарш.

— На рентген. И немедленно!

— А что с девушкой?

— Прострелена рука, размозжена кость. Я даже ее вижу. — Ватсон умело накладывал жгут. На всю катушку в больницу, а не то наши немчики откинут копыта!

Холмс занял место водителя. А Шильке уже перестало быть крайне важно сообщить им всем, что он не способен дышать. Его окутала темнота.

Большинство громадных наземных бункеров уже было занято русскими. С запада и с юга твердыня съежилась до городского центра, а точнее — до его фрагментов. В руках у немцев остались только два гигантских строения: на Фриц Гайслер Штрассе и на Вайсенбургер Штрассе. Но Холмс знал, что попасть туда граничило с чудом, а рука Риты требовала немедленного хирургического вмешательства. Так что он остановил броневик в заломе стены. Ему удалось быстро найти санитаров с носилками, которые занесли раненых в подземный госпиталь, а точнее: в ряд душных подвалов, тянущихся под госпиталем святого Георга. Оба поляка занялись интенсивным ускорением врачебного осмотра и перемещением «своих» раненых в кошмарной очереди упырей, что заключалось, в основном, в передаче неких сумм в долларах определенным лицам. Их таланты и личное обаяние (ну и доллары, которые могли они предложить) привели к тому, что Риту положили на операционный стол в течение получаса, что могло бы считаться подвигом в мировом масштабе, если учесть, что некоторые тяжело раненные ждали иногда целый день перевязки. Зато Шильке валялся на носилках в ужасной вони, среди стонов, воплей, молитвенных просьб, в пространстве настолько душном и клаустрофобном, что единственное, о чем он мечтал — это о свежем воздухе. Только фиг вам. Ватсон с Холмсом вернулись лишь через час.

— Мы все узнали. Поехали дальше.

— Что с Ритой? Мы оставляем ее здесь? — слабым голосом спросил Шильке.

— Пока что — так. В противном случае, она могла бы истечь кровью.

— В отличие от тебя, — вмешался Ватсон.

Поляки схватили носилки и с огромным трудом начали пропихиваться к выходу.

— Куда мы идем?

— В Карловиц. Туда, где не шмаляют по всем и из чего только можно, как здесь.

— Ну а Рита…

— С ней ничего не случится. Хайни останется, чтобы следить.

— Но…

— И молчи в тряпочку, недовольный ты наш. Мы хотим поглядеть, что эта пуля сделала с тобой внутри, а для этого нужен приличный рентген, организованная по-старому больница, а не этот передвижной морг.

В конце концов, они вынесли Шильке на воздух. Несмотря на жару и дым, облегчение было таким невообразимым, что Дитер чуть не потерял сознание. Поляки с трудом вставили носилки в броневик. Французский грузовик в конце концов приказал долго жить, так что солдатам пришлось пробираться в Карловице каждый по-своему.

О том, чтобы ехать на броне, никто не хотел и слышать. Тем более, что им нужно было проехать через длинный мост, причем, без предварительной разведки.

Вне всякого сомнения, поначалу судьба им способствовала. Их советский броневик прорвался через мост без единой царапины, а на небе не появилось ни единого «поликарпова». Удача покинула их на Корсоаллее: кончился бензин. Холмс с Ватсоном, ругаясь как сапожники, вытащили носилки и дальше отправились пешком. Что ни говори, это было лучше, чем толкать броневик, или же пережить остановку на другом берегу реки. Карловице до сих пор был раем по сравнению с закрытым дымами пожаров центром. Тонущие в зелени виллы, множество цветов, готические башенки церкви святого Антония на фоне чистого неба приводили на ум все, что угодно, но никак не войну.

— И чего ты узнал в том госпитале? — спросил Шильке, постанывая.

— Заткнись, — бросил Ватсон. — Вот же пациент-болтун нам попался. А лежать на пузе не можешь?

— Спокойно. — Физическое состояние Холмса было явно лучше. А может он меньше курил. — В госпитале я узнал массу любопытных вещей.

— Ка… каких?

— Потом. Еще я купил немного лекарств на черном рынке.

— А откуда ты знал: каких?

— А там разные специалисты лежат. Я встретил там профессора медицины с огнестрельным ранением в локоть. Он скучал, так я расспросил его, чего можно ожидать в твоем случае. А уж торгашей там — завались. Все упирается в цену.

— Но…

— Да тихо ты, — разозлился сопящий Ватсон. — Умирающие и трупы голоса не имеют.

К счастью, они, наконец-то, добрались до больницы. И правда, она ни в малейшей степени не походила на предыдущую. Здесь даже имелось помещение, похожее на приемный покой, вместо лежащих на полу в несколько слоев раненых, а появившийся врач казался чистым и — более того — выспавшимся. Обследование прошло быстро, потому что и обследовать особенно было нечего.

Шильке повезли на рентген, после этого они втроем ожидали в длинном, довольно-таки мрачном коридоре.

— Та пуля, что попала в меня, еще у тебя?

— Да. — Холмс подбросил в руке кусок деформированного металла. — Ремингтон 0,222. Замечательное оружие, винтовка небольшая, ее легко спрятать, оружие приятное, выстрел тихий, отдача небольшая.

— И откуда ты все это знаешь?

— Я же говорил тебе, что в том предыдущем госпитале разные специалисты лежат. Достаточно поспрашивать.

Из перебил скрип открываемых дверей. Техник в чистом халате подал им проявленный рентгеновский снимок.

— И что? — нервно спросил Шильке.

— В основном: легкие, ребра и позвоночник.

Техник не мог распознать офицерского чина, поскольку на лежащем не было мундира.

— Ну а какие потери?

— Это уже врач скажет. Но я был бы спокоен. Никаких признаков смертельной болезни я там не выявил.

Наши герои хотели поругать его за шуточки, но махнули рукой. Врач у себя в кабинете подтвердил мнение техника.

— Ребра, к счастью, не переломаны, — с улыбкой заявил он. — Пока что все это лишь серьезные ушибы, возможно, имеется какой-то маленький надлом, которого на снимке не видно. Ну что же, — глянул врач на сплющенную пулю. — Пуленепробиваемый жилет свое задание выполнил. Через несколько недель вы будете здоровы. Кстати, я могу его увидеть?

Одежда Шильке была у Ватсона. Он показал жилет и место, в которое попала пуля.

— Отличная штука, — порадовался врач. — Это же германская технология, правда? Настолько приличная, что ведь наверняка же немецкая.

Холмс засмеялся.

— Американская, — буркнул он. — Наш коллега предпочитает проверенные технологии.

Врач наморщил брови. Он был молодой и, похоже, до сих пор наивный. Правда, потом он сменил тему.

— Я должен вас предупредить. Наверняка появятся осложнения. По причине затрудненного отхаркивания в легких станут накапливаться выделения. С горячкой и болью нам помогут лекарства, но, скорее всего, впоследствии мы будем иметь дело с бактериальной инфекцией.

— С какой, конкретно? — спросил Ватсон.

— Скорее всего, это будет воспаление бронхов, реже — легких. А на это уже лекарств нет.

— Так что нам делать?

— Если пациента хорошо лечить, воспаление бронхов не смертельно. Просто, нужно быть крайне внимательным и перетерпеть болезнь. Больной должен будет лежать…

— Да ладно вам, — вмешался Холмс.

— От воспаления бронхов лекарств нет.

— А вот и есть, — Холмс вынул из кармана приличных размеров коробочку. — Это пенициллин.

Врач смешался, увидав упаковку контрабандного антибиотика. Он наверняка слышал о его действии, а еще о том, как Гитлер приписал себе его открытие, а за «помощь» даже наградил одного из своих врачей Железным Крестом. Холмс решил добить медика.

— Это пенициллин, — повторил он. — Английский. Как я уже говорил, наш приятель предпочитает проверенные технологии.

Шильке, плотно обмотанный эластичными бинтами, сидел на террасе одной из вилл в Карловице. Сейчас, для уверенности, они меняли место жительства довольно часто. А проблем с виллами не было никаких. Все дома стояли пустыми и покинутыми, если не считать иногда кочующих солдат. Владельцам, к их несчастью, приказали перебраться в центр, и теперь они сидели там в душных подвалах твердыни. В знаменитых «немецких подвалах», как гласил ставший теперь издевкой лозунг геббельсовской пропаганды. Шильке нужно было заполнить множество фирменных бланков. Он был крайне скрупулезен в обеспечении безопасности отряда в эти последние, самые худшие дни. Но даже глупая подпись на документе приводила к тому, что все тело взрывалось болью. К счастью, пенициллин оказался бичом божьим для бактерий. Не случилось каких-либо, даже малейших, осложнений. После первой перевязки Риту удалось перевести в лучшую больницу. Сейчас она лежала в бункере на Вайссенбургер Штрассе, одном более-менее безопасном анклаве по другой стороне реки. Иногда Шильке поглядывал на дымы, вздымающиеся на другом берегу реки. По прямой линии их делило очень немного. Ад и ужас резко уменьшающейся твердыни в центре и зеленый рай по этой стороне, разделенные Одером-Стиксом. Не было лишь Харона, который всего лишь за одну дойчемарку взялся бы безопасно переправить кого-нибудь.

— Чаю? — Холмс принес из кухни поднос с посудой.

— С удовольствием.

— Боже, а вот что я нашел в кладовой… — поляк раскладывал серебряные ложечки. — Чаю с вареньем? Вишня, черешня, земляника? Даже айвовое имеется, и все скрупулезно описано на баночках.

— А крыжовниковое есть?

— Естественно. Это же солидная немецкая кладовая.

— Еще бисквиты бы пригодились.

— Хмм… К сожалению, англичане доберутся сюда еще не скоро.

Минут десять они сидели молча, наслаждаясь ароматным напитком.

— Как ты считаешь? — Шильке с трудом повернулся в кресле. — Долго это еще протянется?

— Очень коротко, — решительно ответил Холмс. — Центр приказал мне рассредоточить сетку и заморозить ее. Никакой связи. А это означает, что конец ожидается в течение пары недель. Возможно, и быстрее.

— Почему тебе следует заморозить сетку?

— А зачем, чтобы кто-то под самый конец попался? Наши доклады верхушке уже особо и не нужны.

— Это означает, что Бреслау уже утратил какое-либо стратегическое значение?

— Именно. This is the end, my friend.

Их беседу перебило появление ужасно запыхавшегося и грязного Хайни. От парня интенсивно несло горелым и чем-то сгнившим. Шильке тут же пригасил запальчивый доклад парнишки.

— Что там в городе? — спросил он.

— Жарко. Но мы удерживаем иванов пока то на всех участках фронта!

— Я у тебя не про пропаганду спрашиваю.

— Вам письмо, герр капитан! — Хайни положил на стол элегантный конверт.

— Письмо. — Шильке с Холмсом удивленно переглянулись. — Так почта еще работает?

— Так точно, герр капитан, работает. Правда, в данный момент уже только в одну сторону. Но самолеты все еще почту сбрасывают.

Заинтригованный Шильке взял конверт, глянул на штемпель.

— Из Испании!

— Так это Франко тебе написал?

Шилке вскрыл письмо.

— Ты гляди. Это Барбеля Штехера. Худышка уже пристроился в безопасном месте. Спрашивает, пригодилась ли жилетка.

— Милостивец наш. Напиши, что закажешь мессу по его душе.

— Ты гляди, какое чудо, даже среди гиен встречаются люди.

— Он должен был задать тебе какой-то вопрос.

— Секунду. Читаю.

Холмс, который следил за лицом приятеля со стороны, вдруг отставил свою чашку. Когда письмо выпало из пальцев Шильке, он склонился и положил тому руку на плечо.

— Не надо судить поспешно, — тихо сказал он.

Шильке поднял на него глаза, выглядящие сейчас совершенно мертвыми.

— Что? — отсутствующим тоном произнес он.

— Я сказал, что не надо судить поспешно, Дитер.

— Но, но… Ты же не знаешь, как звучит этот его последний вопрос.

— Знаю.

Какое-то время они мерились взглядами.

— Знаю! — повторил Холмс. — Я глядел на твое лицо, видел, как ты потянулся к кобуре. Знаю.

Шильке не мог поверить. Холмс вновь взял чашку.

— Последний вопрос Штехера звучит следующим образом: «Почему вы заранее предположили, что таинственный офицер крипо, замешанный в дело убийств, является мужчиной?».

— Гитлер мертв! — орал Ватсон, стуча подкованными сапожищами по деревянным ступеням. — Гитлер мертв!

— Что? — народ с трудом просыпался посреди ночи.

— Гитлера нет в живых!

— Черт! — Холмс, о чудо, не протирал глаз, не мотал головой, как будто вообще не спал. — Это точно?

— Да. Из наших источников, не германских. Из прослушивания.

— Нормально. Что же, пора рассредоточиваться.

Шильке с трудом пытался выкарабкаться из постели. К счастью, разгоряченный Хайни прибежал наверх и помог ему одеться.

— Герр капитан, — нервно шептал парнишка. — Что же теперь будет? Или это уже конец?

— Нет, Хайни. Это только начало.

— Но что теперь будет? — Помогая застегнуть пояс с тяжелой кобурой, Хайни конкретизировал вопрос. — Что с нами будет?

— Видишь ли, парень, для нас постепенно заканчивается время страха. И начинается время надежды.

— Господи, ничего не понимаю.

— Не бойся, Хайни. Многие вещи еще тебя удивят.

Внизу, где располагались солдаты, бардак был побольше.

— Боевая тревога! — орал Ватсон. — Боевая тревога! К оружию!

Холмс положил руку на плече Хайни.

— Беги, только мигом, на Вайссенбургер Штрассе. Погляди, как там с Ритой и приготовь ее к эвакуации. Беги!

Он забрал ранее приготовленные бумаги. В последний раз глянул, все ли, что необходимо, уничтожено, не осталось ли каких-то следов. Потом помог Шильке спуститься вниз. Солдаты ужа ожидали, выстроившись на улице под виллой.

— Мы вступаем в решающую фазу, — держал перед ними речь Ватсон. — Вы уже знаете, что дедушка превратился в воспоминание. — Перед элитой отлынивателей от службы он мог позволить себе именно такие слова, тем более, сейчас. И никакого волнения не было. Скорее уже, мины типа: «А все-таки. Это мы его, а не он нас». — Слушайте, — продолжил Ватсон. — Вам давно уже известно, что данное подразделение, вместо того, чтобы рисковать вашими жизнями, делает совершенно противоположное: увеличивает ваши шансы на выживание. — Солдаты подтверждали это, кивая головами. — Такой же будет и линия нашего дальнейшего поведения. Но вы совершенно правильно догадываетесь о том, что сейчас наступают самые опасные минуты. Либо вас убьет гестапо, либо отправитесь в ГУЛАГ. А если кто не желает воспользоваться этими двумя возможностями… шаг вперед.

Все, как один, бодро выступили вперед.

— Ну, как я и думал уровень интеллекта в данном подразделении превышает средний армейский показатель где-то на тысячу процентов. — Ватсон кивнул. Среди солдат раздался смех. — Но не забывайте, что теперь вы обязаны выполнять любой приказ на тысячу процентов выше нормы.

Он уступил место Шильке, который указал на бронеавтомобиль, заправленный купленным за доллары бензином.

— Кто поместится, лезет вовнутрь. Остальные на крышу и не стонать.

А никто и не стонал. И приказ был выполнен так, как будто его и вправду тренировали тысячу раз. Буквально через минуту они выехали в темноте в сторону моста над символическим Стиксом, что вел в страну дыма и зарева пожаров. Шильке даже не старался выглядывать через одно из наблюдательных отверстий.

— Да перестань ты все время об этом думать, — наклонился к его уху Холмс. Внутренности броневика не слишком способствовали беседе. Приходилось шептаться.

— Я не могу согласиться с ее изменой.

— Изменой? Мы до сих пор еще ничего не знаем.

— Как это: не знаем?

— Ой, перестань. Это я не могу простить себе того, что не заметил нечто столь очевидное. Впрочем… Я ведь практически в глаза ей это сказал. — Он вспомнил беседу с Ритой, проведенную в этой же машине после операции с Лангенау. — Я сказал ей все прямо, вот только не мог оформить все в слова.

— Как обычно, все запутываешь так, что невозможно понять.

— Погоди. Мы определили то, что она не может быть агентом какой-либо из служб, в противном случае, нас бы давно уже прищучили.

Шильке на это мрачно кивнул.

— Не может она быть и советским агентом, потому что мы бы еще раньше давали бы показания на Лубянке.

— Интересно, а как бы нас перевезли?

— Когда им надо, они умеют. То есть: либо Рита играет самостоятельно, либо же работает на тех людей, которых мы разыскиваем. И которые знали, что Крупманн передаст это дело тебе, и которых интересовало, а чего же узнаешь ты. Скорее всего, твои приватные развлечения с бриллиантами их совершенно не интересовали. В лице Риты они дали тебе понять: «а делай сам чего хочешь».

— Так что же случилось?

— Ты слишком близко приблизился к чему-то. Практически отерся о их тайну. И поначалу тебя предупредили, убив Надю. А потом… сам знаешь. Выстрел в спину.

— А она принимала во всем это участие!

— Парень, да протри же, наконец, глаза! Она спасла тебя, потому что тот мужик с «ремингтоном» был снайпером! И целью последнего его выстрела была твоя голова!

— И как это согласовать с предательством?

Холмс лишь вздохнул. Какое-то время он сидел, не шевелясь. Словно разочаровавшийся учитель перед тупым учеником. Ответил он вопросом?

— Тогда, когда ты читал письмо и тянулся к кобуре… Ты кого хотел убить? Ее или себя?

— Не знаю.

— Теперь понимаю. Ты любишь ее до безумия, так что для тебя это вдвойне измена.

— Как хочешь, так и называй.

Холмс махнул рукой.

— А разве ты не замечаешь, придурок, что она тебя тоже любит? И такой любовью, что я вам только завидую.

— Лицемерная любовь Иуды.

— Кретин.

— Она меня любит? На самом деле?

— Ну естественно, клинический ты кретин. К тому же еще и слепой. — Последние слова он произнес даже слишком громко, учитывая шум, царящий внутри тесной машины. Пара сидящих ближе всего солдат незаметно глянула на них, но с удивлением. К счастью, от неловкой ситуации их спас Ватсон, останавливаясь перед бункером на Вайссенбургер Штрассе. Выйдя наружу, наши герои могли разговаривать дальше. А Холмс и не собирался молчать.

— Как ты не понимаешь, идиот, что если бы она была против тебя, то на кой ляд тем людям нужен был бы снайпер? Она приложила бы тебе свою шестерочку к затылку, и до свидания.

— Тогда почему она не сделала этого с самого начала?

— Слушай, я сейчас с ума сойду.

— Это с чего?

— Ведь тогда они бы не знали, как развивается следствие по их делу. Где-то, чтобы как-то маркировать это по времени, возможно, к моменту убийства Нади, ее работодатели сориентировались, что Рита с заданием не справляется. И потому-то этот вот выстрел в тебя.

Шильке хотел о чем-то спросить, но его перебил Хайни.

— Герр капитан, могу я доложить?

— Что с Ритой?

— Фройляйн Менцель здесь уже нет. Ее забрали.

— Кто? — Шильке почувствовал, как что-то пережало ему горло.

— Мне сказали, что офицеры высоких чинов. Но…

Парень опустил глаза.

— Но что?

— Я переговорил с санитарами и лежащими рядом больными. То было два человека в гражданско. Они предъявили какую-то ужасно важную бумагу, которая всех поставила на уши. Ну, ушли они втроем.

— Боже! Она не вырывалась? Не кричала?

Парень не поднимал голову.

— Она их знала, правда? — вмешался Холмс. — Причем, хорошо.

— Да, простите. Она пошла с ними по согласию, не по принуждению. Она не нервничала, не волновалась…

Повисла тишина. Шильке глянул на Холмса, который никак не прокомментировал информацию Хайни.

— Ну ладно. Здесь мы простоим напрасно. Мотаем отсюда.

А в самой твердыне, собственно, некуда было и бежать. Центр, вместе с забитыми подвалами, было мало пригодным местом по двум причинам. Во-первых, по причине близости начальства, всяческих органов власти и основанного на постоянном терроре порядка. Во-вторых, никто понятия не имел, а не готовят ли русские триумфальное наступление, чтобы почтить смерть Гитлера, и не затопят ли твердыню в море огня. Оставалось Карловице, где они, правда, крутились слишком долго, а так же Бишофсвальде и Цимпель. Все еще не затронутые военным пожаром районы садов и вилл, обладающие тем недостатком, что там было сложно спрятаться. Понятное дело, у них имелись бумаги, подтверждающие, что они являются специальной группой абвера. В огне боев они срабатывали, но вот теперь, перед предполагаемым последним штурмом или капитуляцией их ценность уменьшалась. Помимо того, их командование могло их разыскивать, а любой усердный, старший чином офицер мог тщательно проверить, а что это абвер делает здесь. Шильке приготовил документы на самый разный случай, но если кто-то сверху приказал провести консолидацию тыловых подразделений, могло быть сложно. Переходной период толком не успел еще начаться, а они уже успели увидеть множество повешенных на столбах дезертиров, которые слишком уж рано надели гражданскую одежду.

Первое столкновение у них произошло возле аэродрома на Щайтнигер Штерн. Это была строго охраняемая военная территория. Непонятно, что там охраняли, ведь наверняка же не останки двух громадных разбитых транспортных планеров, но командующий офицер желал выяснять проблему их прибытия, вероятно, чуть ли не в самом Берлине. Начинал действовать закон кулака. Офицера удержало лишь появление людей в камуфляже, которые спрыгнули из машины с нацеленными автоматами. Солдаты Шильке хотели жить и прекрасно поняли, что им следует делать. К сожалению, вместо того, чтобы поехать по короткой дороге напрямик, нужно было совершить долгий объезд через Вильгельмсруэр Штрассе и Адольф Гитлер Штрассе, чтобы добраться до олимпийского стадиона. А на месте оказалось, что Бишопфсвальде не похож на Карловиц. В подвалах некоторых домов гнездились люди, эвакуированные из разбомбленных районов, в особенности — неподалеку от церквей. Близость Фризенвизе, который должен был стать очередным незавершенным аэродромом, привело к тому, что вокруг крутилось множество военных, потому что в округе стадиона ожидали сброс десанта. Рядом был лагерь для принудительных работников, где было полно охраны и патрулей, а в Щайтнигер Парке (Щитницком Парке) постоянно копали могилы. Очень сложно было куда-то приткнуться, чтобы не обращать внимания. Что поделать, лагерь был основой их плана выживания, так что далеко удаляться от него они не могли.

Пришлось прятаться в самом парке. У них не было даже одеял, но, к счастью, ночь была теплой.

— Интересно, и как долго мы сможем здесь выжить? — буркнул Шильке, когда Холмс разливал последний кофе из термоса.

— А черт его знает, сколько будет нужно.

— Зная этих фанатиков из НСДАП, это может занять и целый год.

— Без поставок с воздуха? Даже месяц не выдержат. Гораздо сильнее меня беспокоят те офицерские сволочи, имеющие море крови на совести, которые, чтобы продлить свою жизнь хотя бы на несколько дней, станут призывать к сопротивлению.

— Все и так зависит от коменданта. А Нихоф — это фанатик и служака.

— А какой службе он сейчас подчиняется?

— Успокойся. Корабль идет на дно, но постоянно назначаются новые боцманы, капитаны и, что самое паршивое, желающих до сих пор хватает.

— Паранойя, — включился в беседу Ватсон. — А на генеральный штурм русских нечего и рассчитывать. Они предпочтут взять крепость голодом.

— Да ладно вам, — сказал на все это Холмс. — Днем пограбим какие-нибудь дома. И одеяла найдем, и пожрать.

— …и парочку гестаповцев, которые с охотой поиграют в палачей.

— Справимся. Лишь бы никто из наших не поддался панике.

Слова о боях до последнего оказались пророческими. На следующий день объявили о смерти Гитлера, но тут же представили список «новых капитанов» запаса, которые встали у руля тонущего Рейха. А желающих — и правда — хватало. Крепость гудела от слухов. По словам одних, Шорнер должен был выступить из Чехии и освободить Бреслау. По мнению других, собирались все силы для наступления с целью создать коридор, по которому даже гражданское население сможет выйти под опеку Группы Армий Центр. Приказы были самыми противоречивыми. Они призывали либо к концентрации неподалеку от южной линии фронта с целью принятия участия в проделывании коридора, то ли на оборот, необходимо было оставаться на местах, чтобы укреплять защитные позиции. Виновными в невыполнении приказов занимались полевые суды. И нужно было очень много счастья, чтобы угадать, за выполнение какого приказа могут повесить, а какого — нет. Гражданские пришли к выводу, что важен не сам приказ, а опция, к которой склоняется именно сейчас председатель трибунала, а точнее — какое у него с утра настроение.

Ходили слухи о Национальном Редуте в Баварии, о производимом там очередном чудесном оружии. О чудо, и находились идиоты, которые в это свято верили. Но большинство в большей степени заботил приказ Шорнера, говорящий о расстреле любого солдата, который очутился за линией фронта, и не требующий какого-либо судебного решения. Люди не знали: а вот трудовой фронт, это такой же фронт, как и военный? Все указывало на то, что так. В связи с чем разгорелись дискуссии относительно того — а какая смерть менее болезненная: через расстрел или через повешение. Про гильотину в подвалах тюрьмы на Клечкау Штрассе народ, скорее всего, не слышал.

Все эти слухи приносили солдаты Шильке, шастающие по окрестным виллам в поисках нужных вещей. Всей группе, практически окопавшейся в парке, пришлось ждать весь следующий день и еще один. Нервы сдавали все чаще. Солдаты выходили в разведку уже только группами, с перезаряженными автоматами. По ночам где-то рядом вспыхивали какие-то драки, ежечасно случались какие-то пьянки, перестрелки. А днем возле парковых аллей копались новые могилы. А тут очередной слух, новое объявление, очередной день и еще один…

Как-то ночью, когда люди уже были на грани нервного истощения, пришел весь не в себе Ватсон. Пользование радиостанцией, даже самым безопасным образом, только на прослушивание, без каких-либо подтверждений, в этих условиях равнялось балансированию на краю.

— Капитуляцию подписали… Вот же смех.

Шильке глянул на Холмса. Из того тоже вышел весь воздух.

— Почему смех?

— Один из немецких парламентеров на мину влез. Похоже, ему оторвало ногу, перестрелка только чудом не началась. — Ватсон тяжело вздохнул. — Но подписали. Утром объявят.

— Тогда ладно. — Холмс тяжело поднялся с наскоро сколоченной лежанки. — Прячем оборудование и переходим в замороженное состояние.

— Сейчас разбужу народ.

Шильке поправлял свой мундир. Собственно говоря, сам он не испытывал ничего особенного. Вообще ничего. Он смотрел на то, как дрожат у него руки. Вообще-то говоря, он весь трясся от напряжения. Наиболее важный и наиболее опасный момент. Смена войск. Из броневика он вышел в не слишком хорошей форме. Люди уже выстроились и ждали. Ватсон запретил им становиться по стойке «смирно».

— Солдаты, война закончилась. — Шильке старался говорить негромко. — Настоящим я расформировываю данное подразделение.

Вообще-то говоря, он не знал, какой реакции следует ожидать. На лицах солдат он не видел ни облегчения, ни улыбок. Каждый чувствовал, что самое худшее еще перед ним.

— Я знаю, что вы люди разумные и опытные. Верю, что как-то справитесь. Тем не менее, мне бы не хотелось оставить вас так просто, без опеки.

Первая выразительная реакция: заинтересованные взгляды.

— Каждый из вас получит по два официальных документа. Первый, это приказ о переходе к партизанским действиям в рамках Верфольфа. Если вас заловят в гражданском еще до вывода германских войск, возможно, это прокатит.

Солдаты начали хихикать.

— Нам достаточно точки опоры, — даже сказал кто-то. — Точку имеем, а с остальным разберемся.

— Второй документ пока что я советую хорошенько спрятать. Это свидетельство того, что вас выгнали из вспомогательных служб за безалаберность, отсутствие желание работать, за попытки антинацистской пропаганды в форме сплетен. Ничего худшего вписать я не мог, иначе бы русские удивились: как это вас еще не расстреляли. Но если предъявите такой документик, возможно, какой-то иван и обманется, а вы не попадете за колючую проволоку.

Мины солдат говорили, что с чем-нибудь подобным они, как раз, справятся.

— Ну ладно. Вот одежды я вам не достал. Гражданское вы должны были обеспечить себе сами.

— Так у нас уже имеется, — снова вырвалось у кого-то.

Тут уже все начали смеяться.

— И последнее. Денежное содержание. Мне кажется неразумным платить его в марках, а рублей в кассе у нас нет. Так что последняя выплата будет в долларах.

— Ураааа! — солдаты начали аплодировать.

— Да тише вы, тише! — успокаивал их Ватсон.

— Это все. Если каким-то чудом после войны кто-нибудь встретит меня в Бреслау… — Шильке откашлялся. — То есть, во Вроцлаве… В общем, не подходите поговорить, не приветствуйте, не отдавайте салют — просто идете в свою сторону. С этого момента мы не знакомы и никогда друг друга не видели. То, что вы помните, никогда не происходило, а наша история никогда не имела места.

— Так точно!

— Это уже и вправду конец. Разойдись. — Шильке повернулся, чтобы уйти, но еще задержался. — Помните, не будьте глупцами, не дайте себя убить.

Один из солдат подошел к нему поближе. Это был толстый силезец, строящий из себя заику.

— Герр капитан, — сейчас-то он совершенно не заикался. — Я от имени всех хотел сказать, что… — Он не слишком знал, как оформить мысли в слова. — Что если бы было таких как вы офицеров… таких как вы людей… так этот мир был бы более, блин, человечным.

Шильке отдал ему шкатулку с документами и деньгами.

— Раздели среди всех. А нам нужно исчезать.

— Так точно!

— И без всяких «так точно», «разрешите идти», без отдачи чести и тому подобного. Просто: до свидания, — и он подал толстяку руку.

Силезец улыбнулся, крепко пожал руку в ответ.

— До свидания, герр капи… До свидания, герр Шильке. Желаю удачи.

— И вам того же.

Все вместе: Шильке, Холмс, Ватсон и Хайни ушли, не говоря ни слова. Только парень еще оборачивался несколько раз, ловя взгляды солдат. Что его явно мучило.

— Герр капитан… — заговорщическим тоном шепнул он.

— Что?

— А мы, что, дезертируем?

Холмс фыркнул. Ватсон чуть не упал.

— Вне всякого сомнения, — серьезно ответил Шильке. — В данный момент мы как раз этим и занимаемся.

Только сам он ничего особенного все так же не испытывал. Ну, может… Эта темная парковая аллея, зелень вокруг, тонущая во мраке. Атмосфера конца света. Место, которое, в каком-то смысле, перестанет сейчас существовать. Нет, нет, аллейка не исчезнет. Но уже завтра она не будет такой же самой. Она будет принадлежать иному миру, который управляется по иным законам. Перед глазами у него встали запутанные судьбы города, истории людей, его творившего. И вдруг до него дошло, что это последняя ночь Бреслау, завтра этот город исчезнет. По крайней мере, та его часть, которую не заглушила нацистская дробь. А может и нет? Возможно, именно эта часть и сохранится? Прощай, Бреслау, приветствую тебя, Вроцлав. Ведомый каким-то иррациональным импульсом, Шильке погладил лавочку, мимо которой они проходили.

Темная тропа вывела их прямиком на Адольф Гитлер Штрассе. Здесь они свернули налево, чтобы дойти до первых зданий жилого массива — сада Цимпель, который в плане своем выглядел словно орел. Холмс открыл висячий замок на двери небольшого складика с сельскохозяйственными орудиями на краю одного из участков, а потом, когда все уже втиснулись в тесное помещение, через отвешенную доску ради безопасности вновь закрыл дверь на замок.

Они быстро переоделись в рабочие комбинезоны, вытащенные из тайника в двойной крыше. Все их вещи следовало разделить и попрятать в разных местах. Только оружие и документы отправились в основной тайник. Все остальное следовало оставить в менее безопасных местах. После того Холмс запустил подземный телеграф — удивительно простое и эффективное решение, не пробуждающее чьих-либо подозрений, поскольку он представлял собой просто туго натянутую веревку. Достаточно было стучать по веревке чем-нибудь металлическим. Ответ азбукой Морзе поступил уже через несколько секунд.

— Ползем по очереди. Смотрите, чтобы в карманах не было ничего металлического.

Сам тоннель представлял собой соединенные и закопанные под землей металлические бочки. Любой громкий звук мог бы выдать их позицию. К счастью, слишком далеко ползти не пришлось. Тоннель, скорее всего, вел только под улицей и за ограду лагеря. Для Шильке и его больной спины это было, тем не менее, марафонской дистанцией. С громадным трудом он выбрался наверх по другой стороне, в какую-то котельную. Ожидавший их здесь мужчина раздал всем документы.

— Фамилии и даты зазубрите как «Отче наш», — шепнул он. — Для немцев мы выдумали простейшие.

— Справимся.

— Тогда сейчас в лазарет, — проводник повел их по длинному коридору.

— Зачем в лазарет?

— Завтра рабочие должны будут пойти на работу, как и обычно. А в группах вас никто не знает, работу вы тоже не знаете. А в лазарете к вам никто не прицепится.

Через несколько минут они добрались до какого-то неприглядного, насколько можно было судить при ночном освещении, барака. Проводник открыл дверь и пропустил всех вовнутрь. В небольшой комнате их ждали врач с рослым санитаром.

— О Боже, — всплеснул врач руками. — Целых четверо!

— Пан доктор, мы не с пустыми руками, — Холмс протянул ему приличных размеров коробку. — За место платим: пенициллин, цибазол, витаминные таблетки.

— Пенициллин? — врач взял коробку так осторожно, как будто там был нитроглицерин. — Пенициллин?

— Чистейший. Прямо из Англии.

Врач глянул на своего рослого помощника.

— Пан Сташек, тогда отправляйтесь к инженеру Венгржину и сообщите ему, что я передумал. Завтра он не умрет, а будет жить дальше.

— Но, пан доктор, пан инженер ведь не поверит.

— Тогда продайте ему как-нибудь красиво. Скажите, что его молитвы были выслушаны, и что Матерь Божья Остробрамская согласилась совершить чудо!

— Так ведь он же из Варшавы. Наверняка ведь молится Ченстоховской Богоматери.

— Ой, да ладно. — Певучий виленский акцент едва позволял Шильке понимать доктора. — Ну не станут же бабы ссориться, какая для него более подходящая. В небе оно не очень к месту. — Врач глянул на часы. — Передайте ему, что чудо я совершу уже через четверть часика.

— Хорошо, пан доктор.

— Ну а вас я приглашаю вот сюда.

Доктор открыл дверь в лазарет.

Не все пациенты в это время спали. Шильке уловил несколько взглядов. Но никто не задал ни единого вопроса, не прозвучало ни одного комментария. Неожиданно до него дошло. Это совершенно другая ментальность. Конспирация у всех была в крови. И все эти придворные формы в подобного рода месте: «пан», «пани», ритуалы, этикет. Совершенно иной мир. Неожиданно он понял, что эта прогулка по парковой аллее обладала символическим измерением. Он уже очутился на территории Польши. Чуточку быстрее, чем остальные немцы в этом городе.

Принудительных работников, как и каждое утро, собрали на плацу, откуда они должны были отправится на определенные участки. Все проходило по устоявшемуся за много лет сценарию. Шильке удивил только один факт. Все поляки знали, что ночью был подписан акт о капитуляции, а вот никто из немцев об этом не имел ни малейшего понятия. Откуда они знали? Ведь никто из четверки Холмса наверняка не проговорился. Тогда откуда? В лазарете, потому что здесь было больше всего места, даже собрался тайный полевой польский суд, который заранее разделил охранников по степени их виновности. Но тут оказалось, что смертного приговора заслуживал только один из них, исключительная сволочь и бандит. Вот только приговор исполнять никто не желал. В связи с этим, суд сменил его на более суровый: смертный приговор с дополнительными пытками перед тем, и все это необходимо осуществить чужими руками. Заинтригованный Шильке насторожил уши, чтобы узнать, каким же образом они собираются все это провести. И поляки оказались мастерами в вопросе комбинирования.

— Это очень просто, — объяснял пожилой человек с короткой, тщательно удерживаемой бородкой. — Как только случится подходящий момент, мы его схватим и силой сделаем на левом предплечье татуировку СС.

— Замечательная идея! — согласился председатель судейской коллегии. — А татуировки кто-нибудь делать умеет?

Тут же объявился уголовник, который сидел в тюрьме еще перед войной.

— Я умею, — сообщил он. — Только я не знаю, как такая эсэсовская татуировка выглядит. В жизни не видел гестаповца[71] голым.

— Это всего лишь вытатуированная группа крови, — пояснил бородач. — На левом предплечье.

— Но, прошу прощения, где конкретно?

— Ой, только без преувеличений. Русские — это тебе не аптекари. Штангенциркулем измерять не станут.

С этим все согласились.

— Но ведь он станет отрицать, документы предъявим, — появились сомнения.

— А документы исчезнут. Но, уважаемые, вы подумайте на минутку. Кому русские поверят? Ему или нам? В конце концов, мы же их союзники.

Громкий смех, похоже, говорил о том, что союз с Россией не является особо крепкой конструкцией.

— А если эта свинья переживет ГУЛАГ? — появились сомнения еще у кого-то.

— Ой, Боже ж ты мой. Заберем у него винтовку и сделаем на прикладе насечки, как снайперы. А ниже надпись по-немецки: «мои русские». Достаточно?

Вся судейская коллегия снова рассмеялась. Заседание было закончено. Шильке только головой качал. Он уже имел возможность ознакомится с польской находчивостью при случае «дезертирства» офицера в ходе обороны рокового мота с компанией пенсионеров. Ничего не делается силой, «через колено», все как-нибудь с вывертом, и лучше всего, если грязную работу сделает кто-то другой. Немец находился под впечатлением польской ментальности.

В лазарете сделалось пусто. Если не считать врача, днем сюда никто не заглядывал. В полдень санитар с помощницей принесли еду. Шильке еще не проголодался. Пациенты с соседних коек с охотой поделили его порцию между собой. Наверняка они знали, что это немец, понимали его молчание и причину, по которой он не раскрывал рот. Все общение проводилось жестами. Холмс, Ватсон и Хайни отсыпались за предыдущие ночи. Шильке спать не мог, уж слишком сильно болела спина. В связи с этим он слушал ведущиеся вокруг беседы. Оказалось, что он неплохо понимает по-польски, тем более, когда рабочие разговаривали просто.

— В общем, завтра-послезавтра ужас закончится, — сказал молодой человек со сложным переломом руки. Более всего его беспокоило то, что когда снова можно будет мародерствовать, сам он получить лишь половину «добычи», которую мог бы иметь, это по причине больной руки. — Как скоро Советы доберутся сюда?

— Они уже тут.

— Нет, я говорю про этот лагерь. Сколько это займет у них времени?

— А черт их знает. Наверняка, сначала ведь по центру пойдут. Следить за сдачей оружия.

— Все будет очень быстро. — В дискуссию включился какой-то пожилой мужчина с обширной раной на бедре. Это к нему попал цибазол от Холмса. — Им надо проверить, не прячутся ли по домам какие-то группы с оружием.

— Так ведь в каждую хибару не заглянут.

— Чтоб ты не удивлялся. Здесь они появятся скоро. А ужас вскоре закончится.

— Уже вижу, как кончается. Это ты немцев не знаешь.

— Но как? — возмутился молодой, поправляя повязку на руке. — Глупо ведь убивать кого-то, подписав капитуляцию.

Раненный в ногу только смеялся.

— Мы возили жратву в тюрьму, — сообщил он. — Ту самую, на Клечкау Штрассе. Так среди заключенных, которые ее забирали, был один поляк. Он все нам рассказал. Там у них имеется гильотина, но не такая, как во времена французской революции. Механическая. Кладешь осужденного, нажимаешь кнопку, и делу конец. Так в последние дни у них забило сточный канал.

— Какой канал?

— По которому стекала кровь. Забился отрубленными головами, а вытащить никак не удавалось. Уж слишком быстро они эти башки рубили.

— И это они так наших убивали?

— Каких там наших? Своим черепушки сносили. Только слишком быстро. Теперь им приходится расстреливать. Вот у них там ужас. Хотят убить всех тех, что сидят с приговорами.

Выходит, Крупманн был прав. Казни будут продолжаться до последнего. До того момента, когда первый русский появится в дверях тюрьмы. Вот в отношении гильотины ошибался. Ну не мог он предвидеть того, что оборудование сможет отказать.

— Этот поляк разные вещи рассказывал. Самое смешное было, вроде как, во время январской эвакуации. Поначалу сажали со смертными приговорами тех, кто хотел уехать из Бреслау, когда было нельзя. А когда объявили приказ, так у многих баб случилась истерия, что это же надо оставить все нажитое и шагать через сугробы. И истерия была такая, что они бегали по улицам, плакали и вопили. И слишком многие наболтали слишком много. Вот они и сидели в тех же камерах, что и те, которые желали выехать раньше. А потом вместе отправлялись на гильотину.

Слушатели стали смеяться.

— Эээ… — вмешался молодой. — Я кое-что получше расскажу. Под конец у них людей все меньше становилось, потому что фольксштурм забирал. Короче, идем мы на работу, а в качестве конвоира дали нам какого-то дедка. А он ужасный холерик и дурак, все время кричал на нас и все время о чем-то забывал. А когда мы уже работать начали, так в каждую дырку лез, хотя совсем же не его дело, так что даже немецкого мастера до живого достал. В общем, возвращаемся мы. Тут останавливает нас патруль, проверка документов. Оказывается дедок забыл поставить печати, что был на работах. Тут нас проверяют, а у нас все бумаги в порядке, потому что про наши документы должен был мастер позаботиться, ведь если чего не так, его бы за шкирку взяли и… — Молодой провел ребром здоровой руки по шее. — А дед скандалить начал, короче, его и забрали. Наш сержант в караульной рассердился и на следующий день дал нам другого деда. Короче, идем мы на работу. Глядь, а на виселице болтается вчерашний дед с надписью, мол, саботажник. Так мы новому объяснили, чтобы его не встретила судьба предшественника, нужно позаботиться про все печати. Он так перепугался, что целый день про эти печати только и думал. Руки у него так тряслись, что он для храбрости соточку и заложил. Но этого ему показалось мало, вот он и добавил. Возвращаемся. Снова патруль нас останавливает. У нас бумаги в порядке, у деда тоже, с той лишь разницей, что мы прямо стоим, а дед качается. Двоим нашим пришлось его придерживать, а третий винтовку к нему прижимал, потому что в руки он ее брать боялся. Начальник патруля как это увидел, так деда сразу и зацапал. Сержанта в караулке чуть кондрашка не хватила, так он орал, что покажет нам, потому что наша группа каждый день своего конвоира теряет. На третий день он выделил нам молокососа-фанатика из Гитлерюгенд. Вот же свинья и гад был. И он нас так достал, что милости быть не могло. Во время проверки у него бумаги зихер, и у нас тоже. Но мы себя странно ведем. Как будто бы чего-то боимся. Так что сразу досмотр. У нас ничего нет. Тут командир патруля подумал-подумал и приказал обыскать молокососа. Ну и нашли у него в ранце две горсти сахара и военную упаковку.

Окружающие парня пациенты начали хохотать. Один только не очень понимающий спросил:

— А откуда у него взялись те две горсти с военной упаковкой?

— Да видно кто-то благожелательный подбросил, чтобы встречу с дедками подсластить.

— Новый взрыв хохота.

Шильке пытался вздремнуть. Разбудил его только шум, сопровождающий возвращавшихся работников. Немцы о капитуляции уже знали. Вот только лагерные охранники понятия не имели, что им делать. Идти на сборные пункты вместе со сдающимися военными или же торчать здесь и продолжать охранять принудительных работников? Многие из них вспоминали свои давние грехи. Неожиданно они осознали наличие тысяч человек, в отношении которых они сами были жестокими, и которые сейчас сделаются хозяевами ситуации. До них дошло, что они сидят верхом на многотонной бомбе, которая в любой момент может взорваться. Начались побеги с места службы, у пары охранников нервы сдали слишком быстро, ими тут же заинтересовался ближайший полевой суд, и их повесили, но не публично, а в укрытии, на каком-то чердаке. Какое безумие! Шильке казалось, что здесь множество таких, которые уже сейчас были готовы подлизаться к русским. Пока же что приводилась в порядок лагерная картотека, готовились документы, заключенные получили более приличный ужин, а в лазарете появились новые одеяла и лекарства.

Ночью несколько смельчаков по подземному тоннелю вышло на разбой. Когда вернулись, то рассказывали невероятные истории.

— В домах, бери, чего только пожелаешь!

— Немцы вылезают из подвалов и с недоверием глядят на развалины, которые когда-то были их городом. Достаточно разок на такого прикрикнуть, и он уже не знает, что делать, охотнее всего — удирать.

— Военные сдают оружие. Ну, говорю вам, эти немцы шизанутые. Вы не поверите, но перед сдачей они чистили винтовки, словно перед гарнизонным смотром. А на той площади, где фонтан и две скульптуры голых мужиков, которые мечами львов убивают, тех скульптур уже не видно. Такие горы винтовок выросли.

— А в центр лучше и не идти. Вонь такая, словно навозную яму вскрыли. Или даже бойню со сгнившим мясом. И такте тучи мух, тараканов, комаров и другой гадости, что я в жизни еще не видел. Лучше всего держаться за Одером.

— А с русскими надо держать ухо востро. Празднуют и лазят совершенно пьяные. Нас не трогают, но им нужно четко сказать, кто есть кто. Научитесь сказать по-русски: «Я поляк, я принудительный работник». Не забудьте.

— А немцев убивают?

— Да нет, не особенно. Но вот немецкой женщиной я бы быть не хотел.

Шильке с Холмсом заварили себе чаю на примусе в каморке возле лазарета. Кое-какие запасы у них оставались. Ватсон пошел вынюхивать новости, а Хайни лежал и ни с кем не разговаривал. Помимо по-настоящему больных, он был, похоже, единственным человеком в лагере, который лежал в кровати. Все остальные в нарастающем возбуждении крутились повсюду и беспрерывно болтали. Охранники не знали, что делать. Сегодня они просто боялись войти в бараки.

— Русские! Русские идут!!!

Лазарет располагался ближе всего к входным воротам, так что все в спешке бросились к окнам. Даже «инженеры», конструирующие сложную химическую установку, оторвались от своей срочной работы.

— Вот рем! — показал кто-то пальцем.

Шильке сощурил глаза. К воротам неспешно подходило пятеро русских солдат. Сила победившей армии была заметна. Автоматы солдаты держали не в готовности, а как кому было удобно, к неожиданной стрельбе они никак готовы не были. Форма в беспорядке, двое вообще сбросили мундиры, обмотав их рукавами вокруг бедер. Каски висели на ремешках. Было похоже, что они уже никого не боялись. Им даже не нужно было строить грозных мин.

Один из охранников, как полагается, отрапортовал. Ближе всего стоявший русский отпихнул его, как бы прогоняя настырную муху, даже не поглядев в ту сторону. Смущение немца, к которому отнеслись таким вот образом, вызвало восторг собравшихся возле окон поляков.

— Ваня, еще и пинка ему приложи! — кричали они, хотя по причине наглухо забитых окон стоящие на плацу никак не могли их слышать. — С каблука и в беретик!

Русские раскрыли ворота. Неспешно, оглядываясь, они вступили в лагерь. Лазарет был ближе всего, поэтому они именно сюда и направились в первую очередь.

— Отойдите от окон, — отозвался кто-то из наиболее разумных. — А то увидят такую кучу народа и стрелять начнут.

Эти слова имели лишь частичный эффект. Но могло показаться, что, по крайней мере, половина из собравшихся в большом помещении задержала дыхание, слыша скрежет замка. Первым вошел русский с ППШ в руках, затем к нему присоединился второй.

— Вы кто? — рявкнул он по-немецки, увидав столько мужчин в одинаковых комбинезонах. — Какое подразделение?

— Никакое не подразделение, — ответил кто-то, тоже по-немецки. — Мы заключенные.

— Врешь! Я видел заключенных, у них полосы на одежде. А у вас форма.

— Это не форма, а комбинезоны.

— Врешь ты все. — Русский подошел поближе. — Это что за установка? — указал он на аппаратуру, монтируемую «инженерами». — Это что такое?

— Ракета Фау-3, — вырвалось у пацана с больной рукой.

Русский солдат поднял ППШ. К счастью, кто-то заехал молодому в ухо. Атмосфера делалась напряженной.

— Это не ракета Фау-3, - включился Холмс на замечательном русском языке. — Самогонку будем тут гнать.

Русский на момент потерял дар речи.

— А ты кто? Русский?

— Нет, я поляк, работник.

— Мы все тут поляки, — заговорили и другие. — Нас сюда вывезли на работы! Мы поляки! Работники, понимаешь? Мы — принудительные работники. Нас тут держат.

Русский перебросил ППШ за спину.

— А, поляки… — буркнул он. — Ну, в общем, вас тут уже никто не держит.

— А самогонка когда будет? — спросил второй солдат.

Атмосфера явно расслабилась, а через минуту плотины рухнули.

— Будет, как только добудем продукты. А машинка почти что готова.

Неожиданно все начали вопить, перекрикивая один другого.

— Русские, уррааа!!! Мы союзники. Мы братья, дай пять, дай поцелую…

Кто-то начал успокаивать толпу. Пожилой мужчина с тщательно стриженной бородкой пропихался к освободителям.

— Пан господин, — кричал он. — Пан господин, а хотите медаль получить?

— Медаль? А за что?

— А у нас тут очень важный эсэсовец имеется с татуировкой под мышкой. Ужасный гестаповец.

— И где же он?

— Сейчас его выдадим, пан господин.

Несколько работников со склада грязного белья привело связанного, словно вареная колбаса, с кляпом во рту охранника, которому ночью силой сделали эсэсовскую татуировку. Тут же — не слишком удачное — произведение и продемонстрировали. В соответствии с предположениями, русский аптекарской точности не проявил и не вытащил из кармана штангенциркуля, чтобы татуировку проверить.

— Вот же свинья…

— А тут еще кое-что. — Кто-то сзади подал винтовку с насечками на прикладе. — Во! Глядите какая надпись!

Лицо русского неожиданно сделалось суровым.

— Да я тебя… — передернул он затвор автомата. — Да я тебя на месте, тут же…

Поляки начали толкать друг друга. Ведь приговор подпольного суда звучал не так.

— Нет, нет, пан господин. Пожалуйста, не здесь. Пускай он отправляется в ГУЛАГ и узнает то, что мы пережили тут.

— Не убивать его, — подключились и другие. — Не убивать.

Немцу удалось выплюнуть кляп, и он завопил:

— Я обычный охранник! Это они мне тут сделали, они меня убить хотят! Это коварные польские свиньи!

— Что? — русский заехал охраннику кулаком в лицо. — Ах ты, гнида гестаповская, ты уже так запутался в собственной лжи, что и не знаешь, что поляки просят тебе жизнь сохранить. — Охранник снова получил кулаком. — Черт с ними. Пускай будет так, как они хотят!

Момент раздумий. Улыбка.

— Хорошо! Посетишь наши колымские курорты. Посетишь… весьма глубоко. С соответствующей отметкой в деле.

Шильке восхищенно усмехнулся. Подпольный суд действовал безошибочно и с огромной точностью. А русский осмотрел присутствующих.

— Ну, раз уже мы познакомились, то те, которые должны были самогон Фау-3 делать, то пускай за продуктами бегут[72]. И за работу, за работу, не лениться!

Со всех сторон раздались крики:

— А как же! Союзников нужно угостить! Освободителей!

Холмс наклонился к Шильке.

— Сматываемся отсюда.

— Почему?

— Знаешь, Фау-1 летала довольно далеко, Фау-2 — еще дальше. А видя профессиональность «инженеров», выпьешь этого Фау-3, пернешь, и ты уже на Луне.

Для лагеря принудительных работников из Польши начались медовые месяцы. По крайней мере, для тех, которые желали остаться на месте, потому что им некуда было возвращаться. Весь громадный — неизвестно чей — город принадлежал им. В выжженном войной мире, в глазах лишенных абсолютно всего людей его запасы казались даже более богатыми, чем содержимое сказочного сезама. Правда, людей, желавших воспользоваться этими сокровищами, было много, но запасов имелось еще больше. Разведывательные группы отправились на Дикий Запад, наслаждаясь отсутствием власти и организации. Но быстро оказалось, что будет лучше, если женщины останутся в лагере под иллюзорной, но единственно возможной и более-менее надежной охраной польских охранников. Разведчики быстро донесли, что немецких женщин русским скоро может и не хватить. Именно тогда-то и начали собирать оружие. Пока что украдкой и на собственный риск.

Разведчики же приносили сведения о том, как передвигаться по городу. Территория ближайшего Ярхундертхалле[73] была вообще недоступной. Там высились достигавшие неба кучи немецких винтовок, которые немногочисленные грузовики сонно куда-то вывозили. Абсолютный запрет доступа действовал и в отношении памятника Геркулесу, а так же библиотеки на Тумском Острове. Здесь охранников было до и больше, причем, все они были обозлены тем, что не могут присоединиться к грабящим все и вся коллегам. А в самом центре безумствовали пожары. Одни из них были последствиями войны, дома, загоревшиеся в ходе боев, которых сейчас никто не гасил. Другие — поджоги, проведенные русскими. Их «разведчики» шастали по лишенным электричества домам, подсвечивая себе ветками, обернутыми тряпками, которые они бросал, когда те уже становились не нужными. Смрад в центре сделался настолько чудовищным, что невозможно было выдержать. Повсюду разлагающиеся пища и тела, которых никто не убирал. Тут же появились ужасающие количества мух, комаров и червей, жирующих на останках. Идя туда, нужно было одеть что-нибудь с длинными рукавами, до запястий, а голову обмотать тряпкой. В некоторых местах пройти попросту было невозможно. Отгонять всю эту живность не удавалось, эта дрянь лезла в глаза и уши, захватывая любой клочок незащищенного тела. Те, которые там были, описывали происходящее как одну из кар египетских.

Что же касается самих русских — они вели себя нормально. С ними и поговорить можно было, и коммерцию устроить. К мародерам тоже особенно не цеплялись, разве что те как раз тащили что-то такое, что нравилось русскому. Но хотя бы мужчины с их стороны не испытывали каких-то осложнений. Главное, иметь при себе кенкарту[74] или какой-то документ из лагеря, что ты был принудительным работником. Обязательно! Потому что молодых мужчин без таких бумаг могут задержать и доставить на Шлёссплатц, а там начальник из ГПУ станет такого унижать или доставить в тюрьму в качестве «важного немца», которых советы постоянно вылавливают. Любой ценой нужно доказать, что ты поляк, и иметь для этого надежные документы.

С простыми солдатами сотрудничество идет на всю катушку, торговые сделки заключаются молниеносно, и оба народа в этих делах доверяют друг другу безгранично. Обязательной валютой являются наручные часы и спирт. Золото у русских имеется в небольших количествах, иногда — замечательные консервы. Табак у них покупать не следует, поскольку курить его невозможно. Но тут нужно быть осторожными с узкоглазыми, потому что часто они не говорят даже по-русски и вообще люди дикие. Настоящие русские и сами не любят с ними связываться.

Немцы сходят с тротуара, даже просто увидав идущего человека. Их даже можно остановить и обыскать, только толку от этого никакого. Всех их давным-давно обыскали освободители. В квартиры, даже жилые, тоже можно заходить. Лучше всего при этом громко кричать, и не важно на каком языке. Тогда хозяева пугаются. Пустых помещений валом. Даже не все немецкие склады охраняются.

Доставленные сведения явно обрадовали обитателей лагеря. Тем более, что производство собственной, лагерной «валюты» идет на полную катушку. Понятное дело, что сахара не было, но тут никакой проблемы. Инспекция окрестных домов в кварталах Цимпель и Бишофсвальде быстро показала, что германские хозяйки в изготовлении домашних заготовок были образцовыми. Количество баночек с вареньем и джемами, сносимых отовсюду, из каждой домашней кладовой, полностью успокаивало текущие потребности в Verrgeltungsvaffe, то есть, оружии возмездия, как окрестили произведение «инженеров», ранее известное как Фау-3. Снабженные стеклянными снарядами с ним многочисленные разведчики приносили в лагерь охапки добычи.

Шильке с Холмсом размышляли над тем, когда будет самый подходящий момент, чтобы покинуть лагерь.

— Слушай, а ты не обязан куда-то обратиться? — спросил Шильке. — Война ведь уже закончилась.

— И куда же это?

— Ну, к командованию.

Холмс пожал плечами.

— К русскому? И на кой черт мне отвечать на массу ненужных вопросов?

Вот тут Шильке не понял.

— Но ведь вы же союзники.

— Ну да, конечно. Только ты не знаешь русских. Подозрительность — это их вторая натура.

— У тебя нет инструкций на подобный случай?

— Конечно же — есть. Я должен установить связь с командованием. Но как это сделать, если связи нет? В этом случае я обязан обратиться к первому же встреченному мною польскому патрулю, попросить связать меня с офицером, а через него — требовать свидания с офицером из разведки. И я в домике. Но… ты здесь видел где-нибудь польский патруль?

— Ага, тогда это означает, что ждем?

— Не обязательно. Еще у меня имеется контакт с одним человеком. Зовут его Болеслав Дробнер. Либо он уже находится в городе, либо вскоре приедет. У него будет связь, и он сделает нечто такое, что его можно будет легко найти.

Шильке кивнул. Он над чем-то раздумывал.

— А почему ты не воспользуешься радиостанцией?

Холмс с Ватсоном расхохотались.

— Знаешь… Чужая радиостанция, втихую передающая в занятом русскими городе, пускай даже и союзная… Мне кажется, это могло бы быть превратно понято.

Шильке махнул рукой.

— Даже не знаю, а чего вы боитесь. Ведь у русских даже нет гониометрии[75].

Холмс неожиданно поднял голову.

— Что?

— Знаешь… — теперь немец передразнивал Холмса. — Немного посидел в разведке, вот и узнал то да се. — Он тепло улыбнулся. — У русских нет гониометрии[76]. Они не располагают пеленгаторами, и они не в состоянии установить места, откуда передает вражеская радиостанция.

— Господи Иисусе, ты уверен?

— Уверен. Разве что они захватили те две машины, которыми мы пользовались в Бреслау. Но это они имеют только оборудование. А вот когда его освоят… понятия не имею.

Холмс поднялся и начал кружить между кроватей. Чего-то Шильке никак не мог понять.

— Это так важно?

Холмс остановился.

— Не знаю, — честно ответил он. — Но у меня открылся клапан в мозгу. Очень странно… Что-то мне…

Закончить он не успел, поскольку в лазарет влетел один из «разведчиков» с тяжелой добычей, которую он тащил в мешке на спине.

— Люди, вы не поверите, — крикнул он прямо от двери. — Во Вроцлаве уже имеется наш польский президент!

— Кто у нас имеется? — спросил кто-то с боку.

— Президент. Заседает он на давней Блюхер Штрассе. Можно записаться, доложить о проблемах. Можно получить ордер на квартиру и вообще какие-то бумаги.

— Президент, президент… — переспрашивали люди. — Кто такой? Как зовут?

— Болеслав Дробнер.

Шильке с Холмсом старались держаться боковых улочек. А это было нелегко. В городе, пересеченном десятками рек, всегда необходимо было выйти на какой-нибудь мост. Так что идти напрямик, кратчайшим путем они не могли. Помнили они и о том, что в районе Ярхундертхалле полно ужасно злых русских охранников, которые следили за постепенно уменьшающимися горами никому не нужного оружия.

— А ты уверен, что Крупманн приехал именно оттуда? — спросил Шильке, когда они присели на лавке среди буйной зелени, заполнившей небольшой сквер.

Холмс вынул из кармана карту и разложил на коленях. Палец его двигался вдоль ниточки, обозначавшей Уферцайле.

— Здесь, — остановил он палец в какой-то точке.

— Политехнический институт.

— Именно с этой стороны. Ты знаешь, что там находится?

Шильке пожал плечами. Крупнейшее в Германии техническое учебное заведение сам он посетил всего лишь раз в жизни. И только лишь затем, чтобы доставить письмо одному профессору, который был родом из его сторон и был приятелем семьи. Письмо являлось дополнением к официальному уведомлению — соседи пытались в нем самыми осторожными словами сообщить профессору о том, что всех его близких в живых уже нет. Пожилой ученый на первый взгляд принял известие весьма достойно и со спокойствием. Но через пару дней он покончил с собой.

Холмс закурил и продолжил изучать карту.

— Когда ты вышел из броневика переговорить с Крупманном, я, как обычно, выслал Хайни, чтобы тот обнаружил их грузовик.

— И переговорил с водителем? И эсэсовец что-то сказал?

— Тебе нечего удивляться. Ведь он видел перед собой вооруженного немецкого парня, да еще в чине ефрейтора. И он описал ему всю трассу за тот день. Ничего секретного в ней не было.

— Да, Хайни у нас чертовски шустрый. Интересно, как он справится с тем, что его мир уже не существует?

— Не беспокойся. Он сделает это так же, как и все вокруг. — Холмс глубоко затянулся дымом. — Меня заставляет задуматься, что так перепугало гестаповцев, а Крупманна заставило театрально выбраться на фронт, к Лангенау.

— Об этом ты тоже знаешь от парня?

— Нет. Просто меня удивило, что гестаповцы, как только убили их начальника, тут же согласились с моим предложением.

— Каким предложением?

— Чтобы не устраивать какого-либо дела по вопросу таинственного покушения, а в бумагах написать, что Крупманн погиб парой сотней метров далее, на линии фронта. От случайной пули.

Шильке кивнул и тяжело поднялся с места.

— Это и вправду странно. Даже невероятно.

Они двинулись дальше, пробиваясь через развалины. Наша парочка предпочла не приближаться к аэродрому на Щайтнигер Штерн, хрен его знает, что там творилось. С тыла они пробились на Ганзаштрассе, затем добрались до зданий Политехнического Института, а вот там их остановил русский патруль.

— Куда, германцы[77], а? — Рослый солдат с ППШ проверил, имеются ли у этих двух наручные часы. Понятное дело, что имелись, вот только солдат никак не мог догадаться, что они спрятаны в носках.

— Мы не германцы, мы поляки.

— А, мародеры… Здесь нельзя.

— Вот, товарищ… — Холмс вытащил из кармана плаща бутылку самогона и подал солдату.

— О-о. — Русский вытащил затычку из скрученной газеты и понюхал содержимое. — Хорошая. Адин час, быстро.

Холмс и Шильке спокойно пошли дальше. Солдат что-то еще крикнул им вслед, чего Шильке не понял.

— Что еще он хочет?

— Нам нельзя выносить чего-то довольно крупного, а не то кто-то увидит.

— Ага.

Через пару минут они добрались до обозначенного на карте входа и вошли в мрачный, прохладный коридор.

— Это что за факультет?

— Понятия не имею. Кто-то остроумно сорвал табличку вместе со свастикой.

Шильке открыл первую же дверь сбоку.

— И что?

— Администрация. Сплошные столы и бумажки.

— Таким способом мы ничего не найдем. Нужно поискать швейцара.

— Думаешь, его оставили? — Они дошли до крупной развилки и открытой лестничной клетки. Окружающие их пустота и тишина действовали успокоительно после неустанных нападений насекомых на улице.

— Ну почем же? Должны же они были оставить кого-то, кто знает, как в этих лабиринтах найти нужные вещи.

Шильке с Холмсом вышли на внутренний дворик возле котельной. Швейцарская и действительно была целехонькой, а сильный пинок в двери убедил проживающего в ней старичка, что наилучшей формой приветствия гостей будет как можно более быстрый подъем рук вверх.

— Ну вот все и стало известно, — очень вежливым тоном начал Холмс. — Так с какого времени вы в НСДАП?

— Я, нет… — Глаза старика буквально вылезали из орбит. — С тридцать пятого, герр офицер.

— И кто кричал громче всех «Хайль Гитлер!» на митингах сотрудников администрации?

Поднятые вверх руки начали трястись.

— Ну я, только ведь я был должен… Обязан.

— Все были должны! А кто выносил приватные вещи выброшенных из института евреев и сжигал их в котельной?

Шильке находился под впечатлением. Понятное дело, все это должен был делать этот вот старик. Холмс прекрасно знал, какими аргументами воспользоваться. Швейцар походил на живое желе.

— А кто срывал и сжигал портреты еврейских ученых, а?

— Меня заставили! Винтовкой угрожали!

Даже Холмсу пришлось усмехнуться, слыша подобную аргументацию.

— Винтовкой, говоришь? — Он подошел поближе. — Садись!

Старичок сделал несколько шагов и уселся на кровати. Наивный человек.

— Встать! — Холмс схватил простынь и одеяло, сбрасывая их на пол. После этого он сорвал матрас и вытащил из-под него старую винтовку Маузер. — ЭТОЙ винтовкой угрожали? — ласково спросил он, водя стволом из стороны в сторону. — Этой?

— Нет, нет, — бедняга истекал потом. — Мне его дали, когда началась война с советами. Я только швейцар, честное слово. Я должен следить…

— Ну ладно. — Холмс отложил ненужное оружие. — Итак, все сведения о тебе у нас уже есть. — Он глянул на Шильке. — Ну что, к стенке?

Тот кивнул.

— Я бы не цацкался.

Швейцар упал на колени.

— Умоляю, умоляю вас, я ничего не сделал…

Холмс присел к столу.

— Ты помнишь тот день, когда окружили Берлин? Сюда прибыло десятка полтора гестаповцев.

Старик поднял глаза.

— Да, помню, естественно. Они приказали провести их на электротехническое отделение.

— Куда конкретно?

— Вот конкретно я и не знаю, тогда здесь появилось множество народу. Здесь был лазарет, которым ведали монашенки, был…

— Лазарет? — заинтересовался Шильке. — А где он теперь? — Большим пальцем он указал на пустое помещение за окном. — Что случилось с раненными, которые не могли ходить?

Старичок снова перепугался.

— Я не знаю! Ничего не видел! Честное слово, ничего не видел!

— Ладно, ладно, — теперь Холмс говорил тихим, успокаивающим тоном. — И к кому ты этих гестаповцев провел?

— Я только одного провел. Остальные ожидали.

— К кому? — повторил Холмс.

— К доктору Клаусу.

— И чем он занимался?

— Он специалист по современной связи.

— И что они делали вместе?

— В кабинете было полно людей, так что они пошли в лекционный зал. Тот гестаповец о чем-то спрашивал, а доктор резко отрицал, потом начал чего-то рисовать на доске. И писать уравнения, которые сразу же и стирал. Гестаповец спрашивал, а тот отрицал и снова писал уравнения, которые потом же и стирал.

— О чем они говорили?

— Не знаю. Я сидел на стуле в коридоре. Двери были открыты, но они разговаривали тихо. До меня доходили отдельные слова, в основном — доктора, когда он чем-то был взволнован.

— И что за слова?

— «Невозможно», «это совершенно невозможно», «этого сделать нельзя», «это не будет работать». Все продолжалось где-то с час. Но потом гестаповец говорил что-то шепотом, а заинтригованный доктор расхаживать по залу и о чем-то думать. Он был взволнован. Снова он начал писать что-то на доске, потом стер написанное рукавом и разложил руки. В чем-то ему пришлось с тем согласиться.

— И что дальше?

— Ничего. Гестаповец вышел взбешенный, его буквально трясло, доктор же остался в зале смотреть на пустую доску, а мне нужно было провести офицера.

Холмс кивнул.

— И тебе, естественно, не известно, что случилось с Клаусом?

Старик пожал плечами.

— То был последний раз, когда я его видел. Его, вроде как, должны были эвакуировать, только я сомневаюсь, ведь уже ничего не летало.

Холмс глянул на Шильке, который пожал плечами.

— А винтовку советую выбросить, — буркнул он, собираясь к выходу.

Внутренний дворик приветствовал их жарой и избытком света. Пришлось щурить глаза. В громадный, прохладный коридор Холмс и Шильке вошли с вздохом облегчения.

— И как? Что-нибудь у тебя вырисовывается?

Холмс прикусил губу и глянул в сторону.

— Можешь смеяться. Но, похоже, так.

— Выходит, только я один тупой. Ведь Клауса так легко мы не найдем.

— Даже и не знаю, нужен ли он нам.

Они вышли лестницу главного входа, где их вновь ослепило солнце.

— И что же это за мародеры, которые ничего не выносят, — отозвался кто-то на вполне сносном польском языке. — Как вам не стыдно?

Заслоняя глаза руками, Шильке с Холмсом увидели советского лейтенанта в компании нескольких солдат.

— Они не пришли сюда просто так, в темную, — бросил Холмс. — Не забывай о процедуре для подобных случаев.

Шильке кивнул. Оба они подошли к патрулю поближе.

— Прошу связать меня с офицером Смерша. Мы оба агенты польской разведки.

— Что вы говорите? — русский усмехнулся. — Польские агенты. И что это вы здесь делаете?

Процедуры, предусмотренные подобными обстоятельствами, говорили четко: никаких дискуссий.

— Прошу связать нас с каким-нибудь офицером Смерш. Незамедлительно.

Русский захохотал.

— Ну конечно же, дорогие господа. Свяжем. — Он указал на два американских джипа на мостовой. — И даже из вежливости завезем. Этот вот господин поедет на первой машине, а этот — на второй. И никаких разговоров, пожалуйста.

Джип, на котором везли Холмса, перед самым Фрайхайтсбрюке свернул направо, прямо на гигантский аэродром посреди города. А вот джип с Шильке — налево, непосредственно на мост. Вонь, окутавшая их на другой стороне реки, была просто невероятной. Гарь, гниль, остатки разлагающихся пищевых продуктов и человеческих тел. Смрад буквально неописуемый. Число насекомых и всяческой мошки, пирующих со всех сторон, было таково, что колеса джипа оставляли черные следы в отвратительной каше. Из-за комарья Шильке посильнее натянул на голову рабочую фуражку и наставил воротник. К губам прижал платок, пытаясь глубоко не дышать.

Центр, а точнее его чудовищные остатки, представлял собой ужасный вид. В развалинах не стихали пожары, затягивая своими дымами подробности мрачного пейзажа конца света. Повсюду стояли сотни различнейших транспортных средств: крестьянские телеги, элегантные экипажи, разбитые грузовики, легковые машины, которые тянули лошади, военные транспортеры самых разных армий, похоронные дроги, платформы на колесах — все они были заняты солдатами Красной Армии в различном состоянии трезвости и в различных фазах насыщения собранными повсюду материальными ценностями. Какофония звуков, извлекаемых из самых различных динамиков: начиная от обычных граммофонов, и заканчивая громкоговорителями мощных пропагандистских установок, боролась с отзвуками пирушек, происходящих в оставшихся целыми заведениях общественного питания. Зато патрули были организованы образцово. Немногочисленные гражданские лица старались держать ушки на макушке.

Чудовищная дорога длилась ужасно долго. Джипу приходилось продвигаться по чуть-чуть и лавировать среди куч строительного мусора, чтобы найти хоть кусок нормального дорожного покрытия. Наконец, всего лишь через пару часов, джип припарковался на тротуаре под универмагом Дыкхоффа. Тот же самый маршрут, да еще осуществленный пешком, занял бы не более получаса. Высаживаясь, Шильке глянул вверх. О чудо, здание, спроектированное Мендельсоном, не было разрушено; на верхних этажах в окнах даже стекла остались целыми. Капитан усмехнулся про себя. Надпись «Дыкхофф» уже сорвали, но современное здание выглядело на удивление хорошо.

По боковой лестнице Шильке завели на самый верхний этаж, где он получил небольшую комнатку с письменным столом, стулом и огромным диваном. «Получил» было самым подходящим определением, так как помещение ни в чем не походило на тюремную камеру. В окне не было решеток, всего лишь тонкие бумажные жалюзи. Шильке не стал поднимать их, да и зачем. По другой стороне не было на что глядеть, а вот жара доставала все сильней. К счастью, на столе кто-то оставил две бутылки минеральной воды, пачку военных сухарей и баночку варенья. Все было не так и паршиво, оценил немец. Интерьер ни в чем не походил на известные по описаниям комнаты прославленной лубянской гостиницы в Москве. Оставшись один, Шильке оценил собственные запасы. Полторы пачки американских сигарет, бензиновая зажигалка, коробочка английских мятных карамелек, противосолнечные очки и носовой платок. Их носка он вынул весьма важные в данной ситуации наручные часы и уселся на удобном диване. Нет, нет, он никак не мог жаловаться. НКВД предстало в шикарном издании.

Разбудили его на следующий день в шесть утра. Молчаливый солдат провел Шильке в северо-западный угол, в громадный кабинет какого-то директора. Помещение производило громадное впечатление. Профилированная, гигантская оконная рама заставляла представить кабину гигантского бомбардировщика; современная, покрытая кожей мебель; стильное оснащение и работающий от генератора кондиционер пробуждали ассоциации с каким-то футуристическим отелем на Луне или даже на Марсе, тем более, учитывая то, что находилось за окнами.

— Проходите, пожалуйста, герр капитан. — Из-за огромного письменного стола поднялся русский майор. Он был уже в возрасте, лет пятьдесят, а то и пятьдесят пять, разговаривал он на отличном немецком языке. — Присаживайтесь, — указал он на кожаное кресло.

Шильке чувствовал, что этого человека необходимо очень и даже очень опасаться.

— Признаюсь, герр майор, что я весьма поражен тем, как относятся к пленным, — пожал он протянутую руку.

— Герр капитан, вы никакой не пленник. Просто из чистого любопытства хотелось бы узнать о паре вещей, прямо, скажем так, из источника.

— Спрашивайте, пожалуйста.

Русский слегка усмехнулся.

— Как вы видите свое будущее? — совершенно неожиданно бросил он.

— Не понял?

— Разве вы не разговаривали об этом с Холмсом, когда принимали решение о сотрудничестве с поляками?

— Тогда — нет, впоследствии — в какой-то мере — да.

— И?

— Длужевский нарисовал мне два возможных сценария. Если я буду непригодным или опасным, то могу стать надзирателем высокого ранга в лагере для немецких военнопленных где-нибудь в сибирских снегах.

Русский вновь усмехнулся. Ему явно понравилась непосредственность поляка в описании будущего.

— Второй сценарий будет реализоваться, если я окажусь пригодным и нестрашным. И, мне кажется, именно это и есть мой случай. Я знаю много сведений о Верфольфе, знаю многих людей, которых вы можете разыскивать, я ориентируюсь во многих нюансах города и его архивов. Полякам я буду нужен в течение пары лет. А потом выеду в ту часть Германии, которую в настоящее время оккупируют советские войска, получу виллу и стану служить либо в тамошних органах безопасности, либо в разведке.

Русский склонил голову, восхищаясь даром предвидения Длужевского.

— Звучит весьма разумно, — сказал он. — А не хотелось бы вам как можно быстрее отправиться в родную Баварию?

— Туда меня ничего не тянет.

— Это почему же?

— Неподалеку от имения родителей находился один из крупнейших железнодорожных виадуков, который давно и безуспешно бомбардировали союзники. В конце концов, разъяренные англичане сбросили на него бомбу Grand Slam[78]. И теперь нет ни виадука, ни родного дома, ни моих близких.

Русский, изображая печаль и сочувствие, покачал головой. Какое-то время он сидел молча, потом вынул из ящика стола дело Шильке из Абвера. Ребята и вправду действовали шустро. Можно восхититься русской разведкой. Майор глянул на допрашиваемого, какую реакцию вызовет эта папка, а Шильке делал все возможное, чтобы скрыть заливающую его именно сейчас войну облегчения. Ведь эти материалы писал, в основном, его величайший враг, майор Хайгель. И в нынешней ситуации содержащиеся там потоки клеветы и обвинений становились для него наилучшими похвалами. Словами из чистого золота.

— Вам известно, что думали о вас ваши начальники?

— Не имею ни малейшего понятия, — солгал Шильке.

— Они определяют вас как неудачника, ветреника, не слишком-то занимающегося работой. Хуже того: они пишут, что вы не слишком преданы нацистским идеям, а ваши политические взгляды весьма нестойкие. Они даже подозревают вас в мятежных убеждениях, которые, правда, не проявились, но исключительно благодаря вашей лени и небрежности.

Шильке перестал притворяться, будто бы не испытывает облегчения. Он громко вздохнул.

— Боже, — шепнул он. — Автор этих слов и подозревать не мог, какой замечательный подарок делает мне для этих времен!

Русский громко рассмеялся. Пару раз он даже хлопнул ладонью по материалам дела.

— Именно так. — Он вытер пальцами веки. — Именно так. Думаю, что автор этих слов сам весьма желал бы иметь подобные записи в своем деле вместо гитлеровских поощрений. Впрочем, он находится здесь.

— Хайгель находится в этом здании?

— Да. Но не в жилых помещениях. Он сидит в подвале, где воды по колена, и плавают крысы. Но мнения о вас он никак не изменил. Все так же он считает вас юным плутишкой, оппортунистом и совершенно безыдейным человеком. Он даже сообщил, что гестапо давно уже следило за вами.

— Ну, давно — это, похоже, преувеличение. Но Крупманн и вправду возненавидел меня, когда я выхватил Холмса у него из-под носа. Как-то он догадался, что это я.

Майор кивнул. Из ящика он вынул экземпляр книги, в которой Шерлок с Майкрофтом спасают Бреслау из рук обезумевшего гения преступлений, профессора Мориарти.

— Тааак… Чтобы впоследствии обеспечить вам алиби, все закрытые на Лубянке советские писатели должны были работать целые сутки. Но стоило. Сегодня я читал ночью, вполне неплохая книжка. Конан Дойль не постыдился бы.

— Русские писатели известны своим искусством.

— В особенности, когда ведущим издание редактором является Лаврентий Берия, — согласился майор.

Шильке удалось скрыть удовлетворение.

— А нельзя ли попросить у вам один экземпляр? До сих пор, как-то не имел возможности…

— Да, конечно, — русский подал ему книжку. — Рекомендую, — снизил он голос. — А возвращаясь к вашему делу…

— Ну, замечательно. Теперь, помимо германской разведки, я стану посмешищем еще и для разведки советской.

— Это почему же?

— Теперь вы станете рассказывать про мой картонный аэродром, на который сбросили деревянную бомбу.

Русский явно был сконфужен. Скорее всего, об этом среди его коллег уже ходили слухи.

— Ну что же, — он явно пытался скрыть то, что было у него на уме. — Лично я этим особо не морочил бы голову. Ведь картонная версия Люфтваффе весьма человечна, — слегка прикусил он нижнюю губу. — Но, возвращаясь к нашей основной теме… Вы и вправду никогда не были увлечены национал-социализмом?

— Вы замечательно выбрали оформление для этой беседы, герр майор. — Вы же не поверите, будто бы нормальный человек будет держаться с людьми, которые имели вот это, — Шильке широко расставил руки, чтобы показать великолепие футуристического кабинета, его панорамные гнутые окна, кондиционер, модернистскую мебель и изысканную отделку, — и довели вот до чего, — указал он на горящие развалины за окном. — Правда? И я, что, должен был бы идти с ними вместе в маршах? Жечь книги на кострах? Прошу прощения, но слишком интеллигентен, чтобы позволить обмануть себя их болтовней, называемой пропагандой.

— Ага, — русский понял это по-своему. — Выходит, пацифист.

И он сделал соответствующую заметку в деле Шильке. В его новом, естественно, деле.

— Прошу ничего не бояться, — прибавил он и объяснил: — Я написал «Издавна заявляет о себе как антифашист». Означает то же самое, но звучит получше.

Закончив писать, майор поднялся и подал Шильке руку.

— На сегодня это все. К сожалению, вы еще будете нашим гостем какое-то время.

— Долго?

— До того момента, когда сюда придут поляки. Вы же их агент.

Это означало, что допросов его ждет еще достаточно.

— Спуститесь с сержантом на первый этаж. Там вы получите необходимые вещи.

Рослый словно дуб русский солдат провел Шильке к боковой лестничной клетке. Спускаясь вниз немец размышлял о коварстве НКВД. Вот интересно, а не заведет ли тот его в подтопленный подвал с плавающими крысами? К счастью, целью их путешествия и вправду оказался склад.

— Здесь вы можете умыться и переодеться, товарищ, — пояснил охранник. — Наверху воды нет.

Холодный душ и вправду принес Шильке облегчение. Вымытый, побритый и пахнущий одеколоном он переоделся в спортивный костюм английского покроя. Удивляться было нечего, ведь это же был универмаг, всего было в достатке. Еще Шильке получил картонную коробку с сокровищами: посуда, столовое серебро, минеральная вода, рыбные консервы и тушенка, хлеб, сыр, бутылка коньяка. С этой добычей под мышкой Шильке двинулся по подземному коридору за сержантом.

— У вас темные очки имеются? — спросил охранник.

— Да, есть.

— Тогда наденьте, товарищ.

— Зачем? Здесь свет довольно приятный.

— Ааа… Там лампочки без защиты, и тому подобное. Лучше наденьте.

Удивленный Шильке исполнил его просьбу. Смысл совета русского стал понятен лишь после того, как тот открыл дверь. Шильке со своим полным добра ящиком, в безупречном костюме, пахнущий и отдохнувший, должен был пройти перед поставленными перед стеной, выведенными из мокрого подвала коллегами из абвера. Темные американские очки оказались спасительными, не позволяя скрестить взгляды в момент, когда он делал глубокий вдох. Ему были видны только очертания исхудавших лиц. В том числе, и лица Хайгеля. Шильке пытался держать себя в руках, пытался не видеть мокрых мундиров бывших коллег. К счастью, охранники с винтовками не разрешали произнести хотя бы слово.

— Ну ладна, — в самом конце коридора сержант пропустил Шильке вперед и закрыл металлическую дверь. — Можно снять очки, товарищ. Это чтобы на лестнице не споткнуться.

Очутившись в своей уютной комнатке с диваном, Шильке сгрузил ящик на стол. Он с трудом дышал. Но ведь я с ними никогда не держался! — воскликнул он про себя. — Так ведь, — ответило ему эхо в голове, — там и не стояли сплошные нацисты. В абвере выродков и убийц было, скорее всего, мало. Погоди, погоди… Дрожащими пальцами Шильке достал сигарету и попытался прикурить ее. Спокойно. Ведь не он же их схватил, не он их туда посадил, не он стал причиной для этого. Успокойся! — приказал он себе в мыслях. — Веди себя профессионально.

Для чего служила вся эта конфронтация? Очень просто. Таким образом, русские выслали два сообщения. Первое ему: видишь, они уже знают, какой стороны ты придерживаешься. Любой шаг назад теперь уже невозможен. Для них ты предатель, и сообщение об этом распространится и дальше. Второе известие было предназначено для заключенных: вот видите? Мы знаем о вас все, знаем больше, чем вы сами о себе знаете. Так что не пытайтесь лгать или крутить, говорите все, как на исповеди. И это с тихим подтекстом: вы предпочитаете свою нынешнюю ситуацию или ту, в которой оказался ваш бывший коллега?

Ну ладно. Шильке понимал, что испытания в этом здании могут быть наиболее тяжкими, чем все, чего ожидал. Русские ничего не делали на шармака. Они были профессионалами. Дитер откупорил бутылку с коньяком и сделал большой глоток. Нет, ведь и сам он обязан повести себя столь же профессионально, ведь они предпочли бы, чтобы утром у него разваливалась голова, чтобы он едва держался на ногах, чтобы мысли у него путались. А перебьетесь! Шильке отставил пузатую бутылку и снял крышку с минеральной воды.

Допросы даже и не были бы особенно мучительными, если бы не факт, что необходимо было следить за каждым словом, вызывая при этом впечатление человека делового, расслабленного и охотного к сотрудничеству. Допрашивающие часто менялись. Как-то раз беседу вел мужчина, которого Шильке в мыслях назвал «чиновником». Характеризовался он тем, что его интересовали исключительно факты, даты, фамилии места, которые он трудолюбиво увековечивал в протоколах. Никаких личных замечаний или отступлений. Его противоположностью был «дядя Ваня», которого, собственно, ничего не интересовало. Он рассказывал о собственной семье, расспрашивал о детстве Шильке, строил планы на будущее, распространялся о нынешней ситуации Германии. Разговоры с ним, такие, «по душам», приводили к тому, что нужно было быть осторожным вдвойне. А «дядя» угощал немца то блинами, говоря, что «прямо от бабушки прибыли», то замечательным копченым мясом «это отец делал» и даже варениками со сметаной «это жена прислала, очень вкусны»[79]. Как же, как же. Шильке сочувствовал заключенному-повару, который, наверняка, готовил все это двумя этажами ниже, глотая слюнки от голода. Тем не менее, у бедняги имелся талант, и сам Шильке впервые попробовал русскую кухню, узнал, что такое пельмени и почему ими следует «отведывать».

Но самыми интересными были беседы с майором, который принимал его в самый первый раз. Вот он был мастером смены настроения. Когда во время милейшей беседы входил адъютант, майор, казалось, его не замечал. Несчастный лейтенант торчал по стойке «смирно» минут двадцать, прежде чем глаза его хозяина соблаговолили его заметить. Майор забирал папку, подписывал прием и, все так же, рассказывая анекдоты, читал какие-то журналы. Вдруг лицо его делалось строгим.

— Ну тааак, — цедил он, щуря глаза. — Все ясно. Теперь уже все ясно.

Не прерывая чтения, он вытаскивал из папки небольшой мешочек, развязывал шнурок и высыпал на столешницу горсть бриллиантов.

— Тааак, тааак, — ни на мгновение он не отводил взгляда от страницы. — Все знаем, — второй ладонью перебирал он блестящие камушки. — Ничего себе…

В такие минуты Шильке чуть кондрашка не хватала, стараясь проявлять безразличие. Потом он не покрывался только лишь потому, что представлял себе, что погружает лицо в миске с ледяной водой.

Во время одного из допросов майор, оторвав наконец-то взгляд от текста, бросил:

— Ну как, видите? — глянул он на бриллианты. — Плохие люди, плохие, не дают жить, — минута раздумий. — Это же авгиевы конюшни, только я же не Геркулес.

Шильке чувствовал, как в нем все закипает.

— Вы знаете, что это такое?

— Бриллианты?

— Вы их уже видели?

— Один камень похож на другой. Черт его знает, те это или не те.

— А вот расскажите мне, пожалуйста, где вы столкнулись с бриллиантами?

Шильке тяжко вздохнул, только этот вздох был деланным. Он прекрасно владел собой… Хотя, возможно это было только его искренним желанием.

— Приняв мой план проникновения в преступный мир, по моей просьбе директор Колья Кирхофф прислал мне немного камушков. А к ним доллары, фунты и множество других полезных мелочей.

— Ага, и вы все потратили. Прошу прошения, не потратили, но использовали?

Шильке начал крутиться на стуле. Главное, не пересолить с актерством.

— Ну… Доллары и фунты — да. Потратил.

— А бриллианты?

— А кто бы их так тщательно пересчитывал? Тем более, после войны.

— И это означает…

— Кое-чего у меня осталось.

— А конкретно, сколько?

— Ну… Немного осталось. — Шильке нервно потер подбородок. — Конкретно, все остались.

— Холмс об этом знал?

— Не имею ни малейшего понятия. Хотя сомневаюсь, между нами было определенное различие в подходе к делу.

— Скажите, пожалуйста, что за разница.

— Ну, понимаете, он сражался за свою страну, за свою родину. А я… Я сражался за всеобщий мир во всем мире.

Майор понимающе усмехнулся.

— Насколько я понимаю, бриллианты до сих пор находятся в вашем владении?

— В определенном смысле. Они спрятаны в беседке возле тайного хода в лагерь. Вместе с моей летной курткой, автоматом Томпсона и немецкими документами.

Русский перегнулся через стол и похлопал Шильке по плечу. После этого он встал, открыл шкаф и бросил на стол американскую куртку и «томмиган».

— Красивые вещи. Будет лучше, если вы оставите их себе на память. В особенности, автомат весьма способен пригодиться в городе, власть в котором сейчас захватывают мародеры.

Майор вновь занял стратегическую позицию за столом и вернулся к извлеченном из папки документу. Шильке не успел насладиться чувством облегчения.

— О! — потряс майор листком. — Джульен Боу. Он уже у нас в руках и всех сдает.

Очередной инфаркт, а по крайней мере — его первые признаки.

— Ну да, всех сдает!

— Я знаю Джулиена Боу, — с громадным трудом Шильке старался удерживать спокойный, безразличный тон.

— Как это «знаю». Ведь вы же застрелили его на крыше Вертхайма.

Шильке рискнул пошутить:

— Так кого же вы схватили, раз я Боу застрелил?

Русский начал смеяться.

— А наши службы способны вытащить покойничка даже из могилы. Что у вас с ним было общего? Он был замешан в ваше следствие, касающееся мошенничества с произведениями искусства?

— Вовсе нет. Мне были нужны какие-нибудь компрометирующие материалы на Крупманна, потому что у меня уже начала гореть земля под ногами. Мысль эту мне подсунул Барбель Штехер, человек из преступного мира много знал об интересе гестаповца к материальным ценностям. А по моей просьбе его запеленговал Холмс.

— И вы позволили скрыться британскому агенту. Холмс помогал вам с этим?

— Нет, герр майор. Я получил от англичанина интересующие меня материалы, впрочем, все это есть в моем деле.

— Он дал это за так, даром?

— Герр майор, я был в мундире абвера. Отдал за то, что я его не арестовал.

— Ну да, да.

— Я и не ожидал, что он убежит. Я дал ему на словах гарантию неприкасаемости, а этот трус не поверил мне и сбежал. Поставив меня, тем самым, в неудобной ситуации.

— Почему в неудобной?

— Потому что я уже написал в рапорте Титцу, что запеленговал его и веду наблюдение. Мне грозила компрометация, а то и что-нибудь хуже. Потому мы организовали фиктивную перестрелку на крыше, чтобы спасать мою задницу.

— Понятно.

Снова чувство облегчения. Русский сказал на одно слово больше, чем надо. «Понятно». Вроде и ничего, но он не спросил, откуда взялась оригинальная английская радиостанция в руках абвера. Если бы Джулиен Боу и вправду сидел у него в подвале, он разыграл бы все по-другому.

— На сегодня вроде как все. Я ведь вас не замучил, правда?

— Ну что вы.

Охранник провел немца в комнатку, в которой Шильке уже успел обжиться. Он сел на диван, мрачно глядя на трясущиеся руки. Не было сил даже пот с лица оттереть. Только охранник не дал времени долго раздумывать. Он с треском открыл дверь.

— Выхади! С вещами!

С вещами на выход. Эти слова Шильке уже знал по историям о Лубянке. Это могло означать только две возможности. Перевозка в другую тюрьму или лагерь или поход под ближайшую стенку. Несколько не соображая, Шильке начал собирать свое барахло. Погоди, он что, должен идти с автоматом в руках? Выходит, его ведут не на казнь. Они хотят, чтобы он так думал, не сомневался. С пустой обоймой много чего не сделает, а вдруг — в последний момент — признается. Господи! Шильке едва удерживался на ведущей вниз лестнице. Кожаная куртка весила все больше. На первом этаже немец никак не мог отдышаться. Пойдут ниже, в подвал? Или все это лишь знаменитый русский «Большой Театр»?

Охранник провел его к выходу и указал на двери.

— Иди, товарищ. Там ваши ждут.

Шильке вышел на раскаленный от солнца тротуар, лавина света попросту ослепила его. Так завернут в последний момент или нет?

— Сюда, сюда, пан капитан, — услышал он обращение по-польски.

Шильке раскрыл глаза пошире. Неподалеку был припаркован джип с бело-красным флажком. Рядом стоял полковник в польском мундире в фуражке-конфедератке, водитель и Холмс, тоже в польском парадном мундире с майорскими знаками отличия. Ему не хватало только сабли.

— И все-таки, со щитом возвращаешься. — Длужевский указал на перевешенный через плечо Шильке автомат. — Я на тебя рассчитывал.

Шильке не мог извлечь из себя ни единого слова. Никогда в жизни не рассчитывал он на то, что так обрадуется при виде польского мундира. Подобное никогда бы не пришло ему в голову. Несколько ошеломленный, он подошел ближе. Незнакомый полковник подал ему руку и похвастался своими знаниями немецкого языка.

— Чертовски сложно было вас вытащить. Чертовски сложно… И вдруг он перешел на английский язык: — Welcome in Poland, captain.

Мир после конца света выглядел более-менее, как и когда-то. С разваленных улиц постепенно исчезали различные транспортные средства советских бойцов, солдат пытались разместить по казармам. Места было много, немецких военных сооружений, находящихся по краям центра города, война практически не коснулась. Те, что на юге, были заняты с самого начала, те, что с севера, в свою очередь, находились на не слишком активном участке фронта. Кое-где можно было заметить и новых жителей. Эти появлялись из ниоткуда, из тумана, из далеких, таинственных земель. Они тащили свои тележки со скромным имением, с любопытством разглядываясь по сторонам. Шильке заметил в их взглядах нечто сумасшедшее. Глядя на море развалин, на картину уничтожения и разрушения, он не отметил в их глазах выражения разочарованности. Вот не было ничего подобного. Сразу же появлялись и зачатки организации. В отличие от иных народов без верховной власти, без каких-либо приказов, без принятого сверху плана действий. Поляки взялись за то, чтобы гасить пожары. Они использовали самое различное оснащение, обычным видом были вытащенные из музеев пожарные насосы. И каким-то образом они действовали. Уже значительно позже Шильке узнал царящий среди этих людей принцип: «как-нибудь будет». Что самое интересное, эти слова всегда как-то сбывались. Удивительная эффективность в преодолении препятствий.

— А что там с Хайни? — спросил Шильке, когда все они добрались до Тржебницкого моста.

— Он с Ватсоном. Когда мы пропали, Ватсон сразу же связался с Дробнером. Тот — через Краков — с польской армией. Меня вытащили достаточно быстро. Акцентируя на слове «достаточно». А с тобой было сложнее. — Холмс усмехнулся и акцентировал уже это последнее слово. — Но каким-то образом справились.

— И что теперь?

— Минутку. Мы уже подъезжаем.

Остановились они под той секретной виллой абвера, в которой все проживали во время осады Фестунг Бреслау. Их приветствовала та же самая немецкая уборщица, которая когда-то застала голых Шильке с Ритой. Женщина не проявила ни малейшего удивления ни при виде Шильке в английском костюме, ни при виде офицеров в польской форме. Форма как форма, такая же красивая, как и предыдущая, наверное, в глажке будет точно такой же, а сапоги чистить будет одинаково. Самое главное, чтобы новое начальство платили точно так же регулярно, как старые.

— А где Ватсон? — спросил Шильке, когда они уже попрощались с полковником.

— Завтра придут, ведь вечер приближается.

— А причем тут вечер?

— Бискупин и Сенпольно[80] — сложные территории, чтобы пройти их ночью. Дикий Запад.

— Что?

— Мародеры, дезертиры, обычные бандиты — на любой выбор, — Холмс открыл входную дверь. — Кофе будешь?

— Черт! Я мечтал об этом.

— Только придется чуточку подождать. Нет ни электричества, ни газа.

Когда они прошли в кухню, Холмс показал приятелю свое новое приобретение: золотистую, резную колонну, в которую он тут же начал запихивать угольки.

— Это самовар, — пояснил он. — От русских выцыганил.

— А я слышал, что он, вроде как, для чая…

— Ой… Можно взять только кипяток и заварить им кофе по-турецки.

— На нашей старой террасе?

— Ну! Ты не расклеивайся. А еще имеется русское варенье. Гораздо лучше немецкого.

Когда они наконец-то уселись на террасе в лучах заходящего солнца, достаточно далеко от пожарищ и дымов центра, Шильке почувствовал истинное облегчение. Холмс рассказывал о ситуации в городе, в котором временные, гражданские немецкие власти подлизывались к советскому коменданту по вопросам распределения карточек на продукты питания, распределения работы и жилья. Но русские считали Вроцлав обычной военной добычей, гражданской власти в надлежащем смысле практически не было. Случались даже стычки между отдельными отрядами Красной Армии, как, например, спор о разделе муки со склада на улице Сенкевича. Ситуация гражданский жителей была весьма сложной. Контора президента Дробнера соседствовала дверь в дверь с немецким бургомистром, избранным какой-то антифашистской организации. Войска Польского во Вроцлаве пока что не было, а несколько убеков[81], приехавшие первыми, совершенно не интересовались делами, которыми должна была заниматься милиция.

— Когда же появится милиция? — заинтересовался Шильке.

— Один Господь ведает. Это когда город официально передадут нам в руки.

— То есть: правит тот, у кого оружие? Русские, которых судьба города абсолютно не волнует?

Холмс глянул на приятеля, в его взгляде можно было заметить издевку.

— Эх, Дитер… До сих пор ты мало чего узнал о поляках.

— Так поясни. У кого ствол в руках, тот и правит?

Холмс только вздохнул.

— С Дробнером во Вроцлав прибыла Научно-Культурная Группа. Как говорит само название, они занялись культурным распространением науки, то есть, организовали Академическую Стражу, составленную из будущих студентов, и в настоящее время это вторая по огневой силе — после Красной Армии — организация.

— Студенты с винтовками? — Шильке презрительно пожал плечами.

— А ты как считаешь, кто здесь будет учиться? Когда русские насели на Армию Крайову в остальных районах страны, многие солдаты очутились здесь. Студенты — это, в основном, партизаны, подготовленные к уличным боям, с боевым опытом, с готовыми командными структурами, вооруженные до зубов.

— Господи Иисусе!

— «Господи Иисусе» — так говорят при виде Ночной Стражи. Там сплошные тихотемные[82], долбанная десантура, предназначенная для специальных заданий.

— О! — сорвался с места Шильке. — Так может у них спросить? Возможно, они что-то знают про ту операцию АК на автостраде?

Холмс только головой качал.

— Парень, не шути так. Мне бы не хотелось, чтобы тебя «культурно и научно» — как звучит название группы — пристрелили.

— Но ведь ты у нас польский майор.

— Пойми, наконец. Да, я майор, но майор «с другой стороны». С тихотемными я не договорюсь. Разве что на ножах.

Шильке сделал глоток кофе.

— Как же все это сложно.

— И поэтому тоже. — Холмс поднял свою чашку, как бы желая произнести тост. — Уже довольно скоро мы отправимся в небытие. В теплое и солнечное небытие с пальмами и экзотическими девушками, а единственной мыслью, которая будет мутить наши умы, будет проблема… — он прервал «речь» и глянул на коллегу.

— Достаточно ли охлаждено мартини, — завершил Шильке.

— Передвинуть зонтик от солнца чуточку влево или чуточку вправо.

— Надраил шофер специальной пастой кузов автомобиля три раза или только два.

— А в теннис выиграю я у тебя или ты у меня.

— А библиотека, которую мы обязательно организуем в нашем частном поселке будет носить имя Гуттенберга или Коллонтая[83]?

После этого они начали смеяться. Долго и истерично, словно дети.

— Гуттенберга, — буркнул Шильке, вытирая с глаз слезы. — Ну какой нормальный человек выговорит фамилию «Коллонтай»?

— Китайцы. Ну ладно, черт с тобой. Зато гоночная трасса будет имени Третьего Мая[84].

— А как это Третьего Мая может быть «имени»?

— Ты все время рассуждаешь не по-польски. А вот как вооруженные до зубов десантники и городские партизаны могут называться «Культурно-Научной Группой»? У нас все возможно.

Снова они начали смеяться.

— И когда? — через полминуты уже серьезно спросил Шильке.

— Через пару месяцев. Пока что русские глядят на нас, а особенно — на тебя. Пускай чуточку позабудут.

— Ну а… наше следствие.

Холмс затянулся табачным дымом.

— Именно.

Хайни, все еще осовевший, не мог согласиться с собственными мыслями. Иногда целыми днями он сидел, уставившись в собственные пальцы на ногах. Ничто его не интересовало, на все вопросы отвечал односложно, практически ничего не ел, хотя, как оказалось, Ватсон готовил превосходно, и захватил в единоличное владение должность кухмейстера группы. Наш бывший юный ефрейтор считал себя, скорее всего, изменником и дезертиром одновременно. До него не доходили аргументы, что если бы не Холмс, сейчас он торчал бы на Собачьем Поле в бараках, которые до этого времени занимали польские принудительные работники, где сейчас уже царил тиф, пищевые порции напоминали те, что в ГУЛАГе, а про медицинскую опеку можно было только мечтать. А ведь он мог попасть куда хуже, например, в лагерь Гросс Розен, в котором заключенных систематически заменяли военнопленными. Парень, опять же, мог узнать и про германские способы отношения к людям в концлагерях. Проигравшую армию вскоре должны были направить вскоре в окрестности Баку, как узнал Холмс. Но это всего лишь временный этап, откуда отдельных солдат должны были направлять в более морозные и не такие уютные регионы Советского Союза. Нет, никакие аргументы до юного разума не доходили.

Шильке решил взять парня на прогулку по городу в дидактических целях. Он понятия не имел, хорошая ли это идея, ведь Хайни все это уже видел, но, возможно, на спокойную голову, когда эмоции уже прошли, мальчишка сможет поглядеть не только на образ тотального разрушения. Не только на пожарища — на знак времени — но и на их значение. Так что они молча шли по жаре, пытаясь обходить самые большие кучи мусора. Нарастающая усталость позволяла срабатывать только простейшим рефлексиям, но ведь каждый, кто был здесь ранее, имел перед глазами картину цветущего города, что был здесь несколько месяцев назад. Еще столь недавно совершенный, западный город сейчас превратился в лунный пейзаж. Через какое-то невообразимо долгое время они прошли мимо последнего рубежа обороны с южной стороны — железнодорожного виадука. Дальше развалины находились в еще более ужасном состоянии, тем не менее, широкая улица выглядела намного лучше. Мусор от развалин отсюда убрал, поскольку наступающие русские должны были иметь проезжую дорогу для снабжения. Так что теперь они двинулись быстрей. И Шильке, и Хайни хотелось пить. Но тут Шильке обнаружил разрушенный пивоваренный заводик. Вообще-то его уже обработали мародеры, но в глубоких подвалах все еще сохранились громадные, подземные термосы, из которых можно было налить не до конца еще готового, зато идеально холодного пива. Он наполнил пивом большую банку, и таким образом снабженные, Шильке с Хайни добрались до Южного парка. Здесь даже деревья были расстреляны, но это было еще зимой. Сейчас же ничто не могло удержать разрыва зелени, как будто бы сама природа решила настоять на своем и заявить, кто здесь по-настоящему правит. Да стреляйте, людишки, убивайте друг друга, самое большее — земля обретет больше плодородия от вашей крови, вот и все. Ваши мелкие делишки старых дубов не интересуют. Казалось, что парк был кусочком Аркадии среди теней Гадеса. Присели они на стенке, являющейся фундаментом ресторана. Все выглядело именно так, как Шильке и предвидел, когда вместе с Ритой был здесь еще перед осадой, в изысканном окружении. Полякам после войны придется пить пиво, сидя только на фундаментах бывшей красоты. Зловещее предсказание исполнилось. Он же сам испытывал нечто странное. Что это? Тоска, ностальгия? Рита…

В себя Шильке пришел при виде странной телеги, которую тащила исхудавшая кляча. Вокруг повозки шествовала крестьянская семья: пожилой мужчина, жена и три дочки и совершенно не соответствующий им, судя по городской одежде, молодой человек.

— Во, а тут станем на попас, — заявил мужик. — Лесочек, милый такой, и озерцо. Конь воды напьется.

— Ой. — Женщин указала на Шильке в элегантном костюме. — А туточки оно начальство какое-то сидит.

— Ну, — сидит, — согласился пожилой и подошел поближе. — Пан начальство, а мы можем тут присесть, а?

— Присаживайтесь, — буркнул Шильке на своем ломаном польском. — Пива хотите? Еще холодное.

— Ой, так оно, так. Конь оно из озера напьется, а у нас сухо во рту от жары. Нигде ни ручейка, вообще ничего, а из лужи — словно кляче — людям оно пить и не пристойно.

— Ну давайте чашки.

Чашки у крестьянской семьи нашлись молниеносно.

— А что-то ты странно по-польски гуторишь, дорогуша. — Пиво явно сделало крестьян смелее. — Ты, видать, из Силезии, местный, а?

— Ммм, — Шильке предпочитал не вдаваться в исторические сложности.

— Ну даешь, старый, совсем слепой стал. — Сопровождавший крестьянскую семью молодой человек снял полуботинки и с наслаждением массировал усталые ноги. — Да ведь это же самые настоящие немцы.

— Как же это?

— Ну вот? Не видишь, что ли? Поляков захотелось ему в Бреслау.

— Так оно ж уже Вроцлав.

Молодой человек только глянул на мужика с усмешкой и перешел на вполне правильный немецкий язык.

— Ну что, сам видишь. Твой Бреслау, теперь это мой Вроцлав, а мое Вильно — теперь уже чужой Вильнюс; интересно, а кто Нидерланды получил? — Смеясь, он протянул руку. — Я — Дарек.

— Дитер. — Шильке и сам чуть не расхохотался. Трилогию Сенкевича[85] он немного знал.

Дарек подсел к Хайни.

— А ты ведь наверняка из Гитлерюгенд, так?

— Вовсе я не из гитлерюгенда! — возмутился парень. — Я старший ефрейтор регулярной армии!

— Ага. Так ты, видать, и в русских стрелял, а?

— Да, стрелял! — буркнул Хайни несколько на вырост, потому что не стрелял, но ужасно того хотел.

— Вот видишь? Так я тоже.

Хайни потерял дар речи, он глядел на молодого человека, словно на существо из иного мира.

— К… к… как это?

— Нормально. Из винтовки.

— Ты?

— Ну, я. Как только они стали наводить порядки с виленской АК, мы им тоже чуточку отплатили.

— А в немцев стрелял?

— Ясное дело. А еще в украинцев, литовцев. Кто там знает? Быть может, еще какая нация под прицел подлезла. А имени я ни у кого не спрашивал.

Хайни замер в безграничном изумлении. Дарек начал делать самокрутку из газеты.

— И вот видишь, как оно все кончается, — сказал юноша, облизывая край бумажки. — Сейчас мы сидим, как обычные люди на куче мусора, курим и печально рассуждаем о том, как бы оно свою задницу от всего света спрятать.

Шильке не выдержал и хохотнул. О чудо, Хайни тоже засмеялся.

— Так мы, получается, психи? — спросил он у Дарека.

— Никак не иначе, сосед. Никак иначе. Именно на это и вышло.

— И ты называешь меня соседом?

— Так мы же живем друг рядом с другом уже тысячу лет. Как же иначе называть? А то, что соседи опять в драку полезли и всю деревню разворотили — так это же обычное дело. И не после такого поднимались…

Хайни согласно кивнул.

— Так, может, поумнеем?

Дарек затянулся ядовитым дымом.

— Может, — выдул он вонючее облако. Может этот город нас когда-нибудь соединит.

Город начинал кипеть новой жизнью, одну за другой сдавая мертвые территории. Воны переселенцев накатывались со всех сторон. На поездах, на повозках, даже пешком, таща на тележках свое скромное состояние. Это было как бы обратным действием кошмара январской эвакуации, закончившейся бесчисленным количеством жертв. Теперь же стояло лето, в глазах пострадавших от войны людей была видна надежда. Польская администрация набирала сил, после потсдамского договора у нее уже не было никакой конкуренции. Горячечно организовывались учебные заведения, чтобы осенью начать занятия, ГУР[86] прилагало все усилия, чтобы учесть и распределить все возможное жилье, кое-где начались наиболее срочные ремонты, которые проводились совместными, польско-немецкими бригадами. Создаваемая ими документация была двуязычной, равно как и все распоряжения. Милиция пыталась ввести порядок, хотя в некоторых районах на востоке и в развалинах юга все это долгое время оставалось в сфере мечтаний, чем реализации. Целые кварталы оставались пока что в руках бандитов, подозрительных типов, дезертиров разных армий и мародеров. Дикий Запад, где, как и в Америке, лучше было иметь полуавтоматический аргумент с полной обоймой в кармане, чем полагаться на защиту шерифа. Старые площади — или то, что от них осталось — довольно быстро возвращались к исполнению своих традиционных ролей: Новы Тарг, Сольная площадь, Нанкера расцветали торговлей, а никому не нужный аэродром в центре города превратился в «Высшую Коммерческую Школу», как с иронией называли его переселенцы из Львова. Вроцлав мгновенно сделался крупнейшей в Европе площадкой по перепродаже награбленного или ворованного добра. Прибывающих инженеров прямо с вокзалов направляли на новое место труда. Появилась вода в кранах, пока что немногочисленных, поехали первые трамваи, тоже немногочисленные, поскольку нельзя было убрать с рельсов остатков тяжелых танков. В развалинах жилых квартир появились козы и свиньи, которых разводили переселенные в город селяне; в некоторых подвалах даже коров держали.

Со времени памятной прогулки на юг в Хайни что-то переломалось. Он начал учить польский и английский языки. Как и город — неспешно, с трудом — но, все-таки, он оживал. Второй перелом произошел, когда он, наконец, познакомился с польскими ровесниками. Они располагали его к себе своей храбростью и отсутствием уважения к каким-либо установленным сверху нормам и приказам, он, в свою очередь — знанием города и сметкой. Шильке посчитал, что парень излечился от травмы, увидав их вместе, торгующими столовым серебром из какого-то разбомбленного ресторана, и не на каком-то базарчике по торговле краденым, а с опытным торговцем из Варшавы, которого интересовал только опт. Закон и беззаконие жили в этом городе в согласии точно так же, как живущие в согласии польские и немецкие мальчишки.

Холмс, как и предполагалось, оказался бесценным для новых сил по установлению в городе закона и порядка. Ему удалось как-то увернуться от сотрудничества с УБ, для милиции же он был сокровищем, но только лишь в качестве консультанта. Зато армия хотела иметь свою долю в получении обратно, и как раз там Длужевский нашел свое место. Что полностью соответствовало его интересам. Комиссии и организации по возврату сокровищ и музейных экспонатов множились, словно грибы после дождя. Его не бывало дома целыми днями. Вот у Ватсона и Шильке занятий было мало. Чаще всего, они просиживали на террасе с огромным атласом мира и книжками о путешествиях, размышляя о том, какой регион земного шара наиболее интересен с их точки зрения.

Вдруг Шильке отложил книгу, воспевающую чудеса Амазонии.

— Вот знаешь, что меня более всего затронуло в ходе допросов в универмаге Дыкхоффа?

— Хмм? — Ватсон оторвался от чтения «Размышлений о политическом будущем ЮАР».

— Там я пережил некий перелом или осознал что-то такое, что даже не до конца могу выразить словами.

Ватсон глянул на приятеля с явной заинтересованностью.

— Ну? И что?

— Ты понимаешь, они не задавали мне никаких вопросов относительно того, знаю я или догадываюсь, возможно, где могут находиться сокровища.

— Быть может, они уже знали, что ты им ничего не скажешь?

— Да нет. Попросту, как будто бы их эта проблема совершенно не интересовала. Скорее всего, они напоминали…

Шильке заколебался и надолго замолк.

— Кого же?

— Кого-то, разозленного на собаку садовника.

— Погоди, погоди, пес садовника — это символ кого-то, кто и сам не съест, но и другому не даст. Некая разновидность незаинтересованной порчи кому-то их дел. Незаинтересованной, — акцентировал Ватсон.

— И вот они вели себя именно так, как будто бы их это допекло до живого. Дело не в том, что кто-то свистнул у них сокровища из-под носа, но потому что он сделал это без какой-либо выгоды. Сам он с этого ничего не поимел.

— Ага, — Ватсон медленно массировал себе виски. — А это означает, что они уверены в том, что таинственная организация понятия не имеет о локализации тайников.

— Именно.

— Интересно!

Дуновение ласкового ветерка вдруг принесло облегчение в послеполуденный жар. Вот тут весьма пригодился бы холодный лимонад. К сожалению, в их распоряжении была лишь вода, подслащенная вареньем, каким-то чудом избежавшим переработки в самогонку.

— Собственно говоря, они злятся, как Колья Кирхофф. И по той же причине.

— Если я тебя правильно понимаю, они разозлены не самим фактом утраты сокровищ, но существованием независимой организации, над которой у них нет контроля.

— Эти слова ты у меня изо рта вынул. И одни, и другие ведут себя одинаково.

Их перебил отзвук двигателя. Джип Холмса был уже не первой молодости, на низких скоростях и во время парковки он шумел точно так же, как их старый броневик. Через минуту они услышали на лестнице стук офицерских сапог.

— Ну что, господа, — воскликнул Холмс от самых дверей. — Хватит гнить, возвращаемся к следствию!

— Что случилось?

— Вроде как и ничего. — Холмс бросил на стол пачку официальных документов. Напечатаны они были на машинке без польских значков, заголовок «Гестапо» чем-то обрезали, а напечатанный внизу лозунг «Хайль Гитлер» был зачеркнут толстым химическим карандашом. — В одной из комиссий, работающей над возвратом скрытых ценностей Третьего Рейха, убит человек.

— Каким образом?

— Его застрелили мародеры. — Холмс указал на документы. — Как же, мародеры! В его собственной, пустой квартире, в которой нечего было брать.

— А кем он был?

— В комиссии? Экспертом, перед войной он закончил историю искусств.

Шильке знал, что это еще не все.

— Перед войной он был историком. А во время войны? — спросил он у приятеля.

Холмс зловеще усмехнулся.

— В Войске Польском он был радистом.

— Господи, — буркнул Ватсон. — История начинает повторяться.

Месторасположение Комиссии по вопросам Инвентаризации Культурных Ценностей на Возвращенных Землях было вычислено практически мгновенно. Их база находилась неподалеку, в огромной трехэтажной вилле на улице Сырокомли, понятное дело — в Карловицах.

— Тоже мне, Инвентаризационная Комиссия, — издевался Холмс. — Но в развалинах, в центре гнездиться не желает. Так что, вполне разумно, как и мы сами, выбрали Карловице. Без разрушений, в сторонке, никто не заглядывает, потому что боится, ведь по ночам здесь разные банды шастают, а днем: справа советские казармы, а с левой стороны — польские. В принципе — идеальное место.

— Да, не то, что центр, — вторил ему Ватсон. — Там ведь в любой момент может заскочить какая-нибудь комиссия по вопросам исследования другой комиссии. К примеру, от имени УБ или под милицейскими штандартами.

— Вот именно, — согласился Шильке. — Только дело тут в том, что в настоящий момент мы их держим в развилке. Это уже не следствие, которое ведется на основании актов, исследование чего-то такого, что уже произошло. Никто ничего не знает, никого уже нет — вот и ищи следов по давным-давно выдохшемуся запаху…

— Они у нас в развилке, — повторил Холмс, склонившись над документами, которые они собирали по данному делу уже несколько недель. — Сейчас мы увидим этих сукиных сынов в действии. Здесь и сейчас.

Их беседу прервал энергичный стук. Вошедший в комнату Хайни выглядел уставшим и даже, как будто, простывшим. Он даже слегка пошатывался на ногах.

— Ну что? Как дела? Устроил что-нибудь с твоими польскими приятелями? — спросил Шильке.

— Так точно, герр капитан. Двое их них уже работают в комиссии курьерами. Так, как вы говорили.

— Ты им сообщил, что мы платим в долларах?

— Конечно, герр капитан. Только более всего их возбуждает не это.

Шильке с Холмсом обменялись взглядами.

— А что же их так радует?

— А та бумага, которую я им дал. В которой написано, что они работают для службы безопасности.

Ватсон только вздохнул.

— Ну правильно, каждый говнюк желает быть секретным агентом.

— Ты неверно их оцениваешь, — буркнул Холмс. — Такая бумажка значительно облегчит им бизнес мародеров.

Шильке начал смеяться. Он повернулся к парню.

— Что-то ты паршиво выглядишь. Что-то нехорошее произошло?

— Нет, герр капитан. Слишком сильно отпраздновали это дело с приятелями.

— Господи Иисусе! Ты самогонку пил?

— Нет, герр капитан, водку мы не пьем. То было французское сухое вино. Красное.

Холмс с Ватсоном начали хихикать. А вот Шильке задумался над одной мелочью, которую остальные как-то не заметили. Хайни сказал «мы», в первый раз не имея в виду немцев, а своих польских ровесников. Чудо? Если так, тогда следует согласиться с тем, что Вроцлав — это такой город, в котором чудеса случаются как по расписанию. Он решил не критиковать парня.

— Иди, выспись. И не забывай: секретные агенты не могут ходить по улице пьяными.

— Так точно!

Когда Хайни вышел, Холмс снова склонился над бумагами.

— Итак, возвращаемся к проблемам со слежкой. Подслушка на их телефонах у нас имеется, но…

— Ну не будут же они такими дураками, чтобы говорить о важных вещах по телефону, — буркнул Шильке.

— Почему, из разговоров всегда можно о чем-то догадаться, — предложил Ватсон.

— Да ладно вам. На телефонном коммутаторе я посадил милиционера. — Холмс разочарованно махнул рукой. — Там люди не обученные, после службы в армии, самое лучшее — из военной жандармерии. а про квалификации и не спрашивай.

— Зато мы будем знать, хотя бы приблизительно, где, кто и с кем должен встретиться.

— Только и того. Если не скажут прямо в трубку «хочу убить Дробнера завтра в шесть вечера», то этот милиционер на телефонной станции ни о чем и не догадается. А слежка за этими людьми? Кто этим должен заниматься? Наши лица они наверняка уже знают. Вот уже несколько недель я горблюсь над сбором данных относительно них. У меня есть список имен, какие-то фрагменты их историй, но они ведь не дураки. На работу берут десятки человек, хотя бы подставленных нами курьеров. Как за всеми ними следить?

— А если поставить микрофоны в их помещениях, — предложил Шильке.

— Откуда ты их возьмешь? Как поставишь?

— Ну, под предлогом ликвидации неразорвавшегося снаряда устроить эвакуацию. Ну а какие-нибудь микрофоны должны же быть на складах «Сименс» или «Телефункен».

— Это нереально. Где ты возьмешь специалистов для такой работы?

В комнате повисла тишина.

— Тогда привлечем туда на работу еще больше наших людей.

— Квадратура круга. Откуда мы их возьмем?

— Господи, я же не говорю о довоенных полицейских. Тот тип, которого застрелили, был ведь историком искусств. Только лишь по случаю во время войны он работал в качестве радиста.

Холмс задумался. Неспешным движением он вытащил из лежащей на столе пачки сигарету и стал разминать ее между пальцев. Ватсон поднес ему огонь.

— Ты прав. Историка они хотели ради хохмы, и для того, чтобы замутить в документах. Чтобы никто не установил, будто кто-то из комиссии занимается еще и секретными делишками. А застрелили его, когда оказалось, что мужик разбирается в связи и случаем скумекал чего-то такое, чего скумекать не должен был. Да, это уже как-то клеится.

— Господи! — Шильке схватился с места. — А кому они, черт подери, отсылают донесения? Что такого мог открыть историк, оказавшийся связистом? Это ведь совершенно не клеится!

— Почему?

— Ответь мне на такой простой вопрос. Если имеется некая конспиративная группа, и она высылает донесения как в время войны, так и после войны, так кому она их отсылает? Кому?

— Ну да.

— Ведь это не может быть польская или советская разведка, потому что после падения Фестунг Бреслау, все эти радиосообщения утратили смысл. А для англов и янки — слишком далеко, чтобы чем-либо интересоваться. Тогда, кому они могли их отсылать?

Холмс усмехнулся из-за своей дымовой завесы.

— А если никому?

— Тогда, от кого они получают инструкции? Кем этот человек является?

Новый клуб дыма направился к потолку.

— Мы сделали ошибку, инстинктивно предположив, что таинственный офицер крипо — это мужчина.

— А теперь я делаю какую-то ошибку, — сказал Шильке. — Так?

— Так.

— Какую?

— Ты сразу же предполагаешь, что сообщения высылает им человек.

Тишина, повисшая в комнате была просто невероятной. Можно было слышать каждую муху, каждого комара. И даже чьи-то быстрые шаги на дорожке перед виллой. Звук шагов прекратился уже перед дверью, они услышали стук, скрип двери. Холмс подошел к лестнице, ведущей вниз.

Молодой человек глянул на него.

— Прошу прощения, а Хайни есть?

— Спит где-то тут. — Холмс догадался, что это кто-то из курьеров, которым рекомендовали устроиться в комиссии. — Можешь все передать мне.

Мундир польского майора производил впечатление. Парень не колебался ни секунды.

— В комиссии на завтра запланировали «операцию паника». Вроде как из Варшавы приезжает какой-то ужасно важный профессор Новак. А он очень страшный все будет проверять. Все трясутся, а нас сказали, что если нет конкретных заданий, завтра чтобы на работу и не появляться.

— Понятно. Благодарю.

— Ну, в общем, именно это я и должен был… Ага, прошу прощения, Хайни завтра выйдет как обычно?

— Да, конечно.

Холмс не стал ожидать, когда парень закроет двери. Он вернулся в задымленную комнату и инстинктивно потянулся рукой за следующей сигаретой. Потом глянул на Шильке, который сидел практически неподвижно, закрывая лицо руками.

— Я правильно понял?

— Ты правильно понял, Дитер.

— «Операция паника», профессор Новак. А этот Новак может быть Нойманном?

— Да, Дитер.

— Нойманн вызвал панику в группе упаковщиков, и всем нужно было исчезнуть, — включился Ватсон.

— Некая организация одним и тем же образом действовала в ходе войны и действует сейчас. Кто-нибудь может мне все это объяснить? Кто-нибудь знает ответ?

— Естественно. Мы являемся примером подобной организации, — тихо сказал Холмс. — Мы являемся ответом.

Полевой наблюдательный пункт располагался на водонапорной башне на пересечении улиц Каспровича и Пшибышевского. Они сделали выводы из предыдущих ошибок и неудачных операций. Теперь все должно было сработать лучше, хотя у них было всего два американских walkie-talkie. Ватсон торчал на башне, опасаясь близости советских казарм. Вроде как он и обеспечил бумаги от городского водопровода, только ведь все прекрасно знали, как советы могут отнестись к польским документам, в особенности, у типа, отслеживающего за их окружением через громадный бинокль и имеющего при себе американское оборудование. Только никакого другого выхода не было, шли недели, а у них не было достаточно людей, чтоб вести наблюдение классическими, довоенными методами.

— Все нормально. Я их вижу, — услыхали они голос Ватсона. — Выходят из виллы на Сырокомле.

Шильке запустил двигатель заслуженного джипа, стоящего на улице Берента.

— И куда они грузятся? — задал вопрос Холмс.

— По-моему, в тот же грузовик на древесном газу, что и в последний раз. В маленький. Но точно не вижу, дерево заслоняет.

Какое-то время, не говоря ни слова, подождали.

— Вижу их. Свернули на Каспровича, едут в моем направлении.

— По другому маршруту, чем в прошлый раз, — буркнул Шильке.

— Угу. Но рисковать проездом рядом с русскими казармами не станут. На Зелинского свернут.

— Тогда я поехал.

Джип стартовал на низкой скорости и чуть не заглох. Похоже, слишком много он поездил по фронтовым бездорожьям. Только на второй скорости удалось с ним справиться. Шильке свернул под виадук, прибавил газу и въехал на перекресток с Торуньской. Там спрятал машину за углом одного из домов рабочего жилмассива.

— Слышите меня? — раздался в устройстве голос Ватсона.

— Громко и четко.

— Они свернули на Зелинского.

— Ладно. Передавай walkie-talkie Хайни, пускай садится на велосипед и мчится напрямик на Брукнера.

— Через русские территории?

— Пацана пропустят.

— OK. Over and out.

Оба знали, что происходит. Ватсон привязал переносную радиостанцию к веревке и спустил ожидавшему внизу парню. Хайни сядет на велосипед и перегонит грузовик, едучи напрямик, а не по широкой дуге объездной дороги. Объект он увидит на Брукнера, если те едут на юго-восток. Если нет, грузовик перехватит экипаж джипа. К сожалению, в игру никак не входила слежка за грузовичком из джипа. Эту слежку никак нельзя было скрыть, ведь на каждой улице джип с грузовиком были бы единственными машинами в радиусе взгляда. Ну ладно, двумя из трех.

— Есть! — Шильке указал рукой направление.

— Значит нам повезло. Они сворачивают в Торуньскую.

— Хорошо. Джип отвожу.

Шильке развернулся под прикрытием дома и на полном газу отправился на Мазурские Луга. Теперь он переключил привод на четыре колеса, выбрался на валы, защищающие от наводнений, и свернул налево. Дорога, хоть и грунтовая, была в идеальном состоянии. Они быстро добрались на Кохановского, чтобы на широком и уже асфальтовом покрытии свернуть направо и переехать по Ягеллонским мостам. Потом вновь нужно было прятать джип в зарослях возле крупного перекрестка сразу же за странным домом, называемым «Пекин». Холмс выскочил с биноклем.

— Я на Брукнера, — услышали они запыхавшийся голос парня.

— Хорошо, Хайни. Чего-нибудь видишь?

— Пока что еще ничего, — мальчишка замолчал, чтобы восстановить дыхание. — Пусто, как в гестаповском небе.

Шильке с Холмсом обменялись взглядами. Общение с польскими ровесниками принесло удивительно скорые эффекты. Сами они молчали, потому что мимо как раз проходила приличных размеров колонна молодых людей. Странные это были репатрианты, ни у одного из них не было тележки с вещами, зато у всех имелись рюкзаки, и все, несмотря на жару, были в куртках, чтобы под ними спрятать чего-то угловатое. Ежеминутно они заставляли себя идти не в ногу. Вот интересно, во Вроцлав перебиралась вся АК или только ее половина? Известно, что именно здесь было легче всего укрыться и раствориться в безымянной толпе беженцев.

Это было место, в котором пока что никто ни о чем не спрашивал, не вынюхивал, не наблюдал. Но эти парни выглядели как организованный отряд. Если так пойдет и дальше, Вроцлав сделается самым милитаризированным городом на свете. Даже на Диком Западе не было столько оружия.

— Я их вижу, — услышали Шильке с Холмсом.

— Так?

— Сворачивают на Кохановского.

— Нормально, как только скроются с твоих глаз, езжай за ними.

— Понял. Over and out.

Английские процедуры радиосвязи сделались для них нормальной вещью с тех пор, как Ватсон встретил своего земляка из Вильно и привел к ним на встречу. Мужик оказался «тихотемным», и половину ночи за бутылкой вина они оговаривали достоинства и недостатки различных процедур.

Шильке с биноклем спрятался в кустах на углу и чуть не спалился, потому что грузовичок как раз свернул на улицу Шнядецких. Пришлось ожидать в укрытии, пока те не исчезнут за Залесским мостом. Вскочили в джип, чтобы добраться до следующего перекрестка. Холмс, к счастью, в гражданском, крикнул группе «репатриантов» с рюкзаками»:

— Панове, тут только что не проезжал грузовик на газу?

— А кто спрашивает? — Марширующий ближе всего к ним молодой человек молниеносно сунул руку в карман. — Откуда вы?

— А ты когда-нибудь убека в костюме видел? — Холмс указал на Шильке. — Откуда мы? Если не знал, из Католической Акции[87].

— А, прошу прощения, пан офицер. — Молодой человек выпустил из рук рукоять пистолета, что был в кармане, и указал направление. — Вон туда поехали, потом свернули налево. Помочь?

— Благодарю. Вы уже помогли.

Они направились в сторону Щитницкого парка. Поворот налево, газ и… черт, ничего. Пусто. Остановились возле небольшой группки людей, которые длинными, заостренными прутами накалывали землю в садике какой-то богатой виллы.

— Вы не видели?.. — Холмс не закончил, видя, что народ уже собирается смыться. — Мы не власть, — крикнул он. — Ваши поиски нас не интересуют.

Те, все же неуверенно, поглядывали один на другого. В конце концов, один подошел поближе.

— Ну, чего? — мужик был разъярен тем, что кто-то помешал искать сокровища.

— Грузовик на газу. Только что.

— Вон туда, — указал он в сторону Олимпийского Стадиона. — Проехал через те вон большие ворота. Потом прямо.

— Спасибо.

Они поехали дальше, но через несколько сотен метров Шильке затормозил.

— Наверное, здесь нужно спрятать машину.

— И пешком обыскивать все эти гектары?

— Мне кажется, я знаю, где они.

— Ну?

— Они приехали на грузовике, а не на легковой машине, то есть, будут чего-то упаковывать. Но не свежем воздухе ведь, где каждый может увидеть.

— Это точно. — Холмс почесал подбородок. — Наверняка это те ангары на незаконченном аэродроме на Марсовых Полях.

— Именно. — Шильке хотел подъехать к стоянке возле главных ворот, но в последнюю минуту передумал и свернул в парк, прямо между деревьев. Густые заросли возле трамвайного тупика без труда позволили спрятать машину. Ее не надо было даже маскировать. Затем, по подземному переходу, они перебрались на другую сторону улицы. Перебраться через ограду было несложно, в ней было больше дыр, чем целых пролетов. Так что они спокойно шли дальше. Высокая насыпь защищала от взглядов людей, стоявших на огромном открытом пространстве, а развалины башни Гитлера[88] позволяли спрятаться в кучах камня. Холмс осмотрел окрестности в бинокль.

— Никого, — заметил он негромко. — Можно лезть выше.

— Они следят от ангара.

— Тогда пойдем с тылов башни. Куда будет можно.

Шильке срезал ножом два фрагмента маскировочной сетки, целые полотнища которой валялись повсюду. Установки противовоздушных пулеметов и зениток были уже ликвидированы, но веревок повсюду хватало. Вопрос о занятия скалолазанием не стоял, главной была возможность быстрой эвакуации, если их выследят. Удалось подняться на высоту где-то третьего этажа. Закутавшись в маскировочную сетку, они заняли места в огромных воронках, оставленных бомбами. В бинокли прекрасно были видны ряд бараков и временный ангар. Рядом располагался небольшой цех — наименее разрушенное из всех зданий. Правда, даже с помощью биноклей не удавалось увидеть грузовик и вообще людей.

— Черт подери! — Шильке поднес ко рту переговорное устройство. — Хайни, ты где?

— На перекрестке, неподалеку от того лагеря для принудительных рабочих, где мы прятались.

Холмс склонился над картой.

— Там имеется другой вход. Вот здесь, — показал он пальцем, затем поднял бинокль. — Замечательно. Все заросло, словно в джунглях.

— Слушай, Хайни, — Шильке тоже изучал территорию через громадный, артиллерийский цейссовский бинокль. — Видишь те кусты за входом?

— Так точно, герр капитан!

— Господи, не докладывай мне и не обращайся ко мне «герр капитан». Сколько раз уже тебе говорил.

— Так то… То есть, да.

— Говори так, словно болтаешь с польскими дружками.

— Это точно?

— Точно.

— Ну тогда, блин, ладно, засранная сучья жопа.

Холмс подавился смешком и чуть не упал с небольшой площадки, на которой присел, а Шильке чуть не выбил себе глаз окуляром бинокля.

— Попробуй проползти через эти кусты и увидеть, в каком из бараков на Марсовых Полях чего-нибудь происходит. Передатчиком ни в коем случае не пользоваться. Тебя не должны увидеть. Потом доложишь.

— Понятно. Over and out.

Шильке вместе с Холмсом вновь припали к окулярам.

— Ты его видишь?

— Ни фига! Хорошо маскируется.

— А если их там нет? Если поехали дальше?

— Подождем, когда станут возвращаться и ночью обыщем территорию.

— Бли-и-ин!

Жара, к счастью, вместе с наступающим вечером, постепенно спадала. Облегчение приносил и легонький ветерок, лениво колышущий кронами деревьев. Люди даже перестали потеть под складками маскировочной сетки. Гораздо хуже было с комарами и роями маленьких мушек, тем более, что резкими движениями отгонять их было нельзя. У Шильке сложилось впечатление, что после часа бесплодных наблюдений, прежде чем Хайни наконец-то отозвался, он потерял половину крови.

— Я уже знаю, где эти, — раздалось в динамике walkie-talkie. — Это здание мастерской.

— Что-нибудь внутри видел?

— Нет. Ближе подойти невозможно. Но я слышал там какие-то шумы. И еще… они кого-то ожидают.

— Откуда ты знаешь?

— Цех был плотно закрыт. А сейчас ворота открыли. Настолько широко, чтобы въехал грузовик.

— А вдруг это они будут выезжать?

— Думаю, что нет. Кто-то вышел перед воротами и наблюдает за въездом на территорию стадиона. С той стороны, где я сижу.

— Хорошо. Over and out.

Шильке отложил устройство.

— Слушай, если они кого-то ожидают, тогда они или договорились на конкретное время, либо в машине у них радиостанция.

— Я понимаю, о чем ты думаешь. — Холмс успокаивающе махнул рукой. — Я не думаю, чтобы они прослушивали тот американский диапазон с малым радиусом действия, — указал он на walkie-talkie и вернулся к наблюдениям. — Гляди, они!

Шильке поднес свой бинокль к глазам. Через боковые ворота как раз заезжал небольшой грузовичок со странным деревянным ящиком, закрепленным сверху к металлическому коробу. На бортах были надписи с названием комиссии. Водитель притормозил, после чего скрылся из виду за зданием мастерских.

— Хайни, ты меня слышишь?

— Громко и четко.

Чертовы английские процедуры.

— Что видишь?

— Грузовик въехал в здание мастерских. Но кое-что здесь странное.

— Что именно?

— Они не закрывают ворота. Охранник снаружи остается на своем посту, нервно поглядывает на часы.

— Понял. Over and out.

Шильке склонился к Холмсу.

— Ожидают еще одну машину?

— Хмм. Гляди.

В воротах появился еще один грузовик. Явно меньше первого, скорее, фургон. Но у него тоже был металлический корпус и странный деревянный ящик, закрепленный на крыше.

— Что делаем?

— Ждем.

— Черт, как закурить хочется.

— Борись с вредной привычкой. Самая лучшая возможность.

Они продолжали торчать на своих постах. Хайни доложил, что ворота мастерской закрыли. Таинственные люди внутри явно уже не ожидали дополнительных гостей. Охранник тоже исчез. Наверняка, имея правительственные бумаги, они чувствовали себя в безопасности. Время тянулось ужасно. Гораздо хуже, что заранее они не подумали о воде, и теперь все сильнее хотелось пить. Наступающий вечер разбудил комаров. Шильке с Холмсом пытались прикрыть все участки тела, даже ладони носовыми платками окутали, только насекомые атаковали яростно, не глядя ни на помехи, ни на многочисленные потери в собственных рядах. Всего один час в подобных условиях постепенно превращался в самый долгий для наблюдателей кошмар. Шильке чуть не вскрикнул от радости, услышав голос Хайни:

— Внимание! Они открывают ворота.

— Что ты видишь?

— Выезжает один грузовик. Тот, на котором они приехали из Карловице.

— Ладно. Наблюдай и дальше. Мы бегом к джипу.

— Понял. Over and out.

Вместе с Холмсом, Шильке съехал на веревке вниз. Затем бегом через земляной вал и наискось через улицу в парк. К спрятанному в кустах автомобилю они добрались в тот момент, когда грузовик выезжал через главные ворота.

— За ними?

— Не спеша и вдалеке. Они должны ехать с включенными фарами, а мы — нет. Соблюдай дистанцию.

— Мы только проверяем?

— Мы знаем, куда они едут. А если у нас случится заминка, их фары будут видны издалека.

Шильке запустил двигатель. Медленно и осторожно он вывел джип из кустов.

— Интересно, а что скрывают те деревянные ящики на крышах грузовиков?

Холмс слегка улыбнулся.

— Ты же ведь знаешь.

Принцип тут несложный, если ты за кем-то следишь, считайся с тем, что кто-то следит за тобой. Если подслушиваешь, помни о том, что кто-то может подслушивать и тебя. Потому-то для оперативного совещания Холмс выбрал крышу универмага братьев Бараш по одной из фронтальных частей Рынка. Громадный домище был наполовину разрушен. Но на крыше, рядом с одной из башенок, находилась приличных размеров площадка с резной оградой, настолько отделенная от окружения, что подслушать в этом месте не было никакой возможности. Зато с крыши был виден собор Марии Магдалины — в ярком лунном свете им были видны все подробности расколотой наполовину башни. К счастью, вмурованный в боковую часть святыни Олбинский Портал, тот самый, с которого началась история Шильке и Холмса, был сохранен образцово. С ним ничего не случилось. А дальше был виден поблескивающий в лунном сиянии универмаг Дыкхоффа, безупречный, совершенный, нереальный символ прошлого в буквально невероятных развалинах.

— Что-то вроде замка князя Дракулы в далекой Трансильвании, — буркнул Ватсон, осматриваясь.

— Мрачный видок, как и тот, который видел из своего замка доктор Франкенштейн, — Шильке закурил.

— Вы оба ошибаетесь, — Холмс решил помирить приятелей. — Именно это увидят люди, которые, наверняка, когда-нибудь высадятся на Луне.

Расселись, кто где мог. Место было идеальным, если речь шла о предохранении от подслушивания, но не слишком удобное. Шильке пристроился у водосточной трубы, к счастью, члены противовоздушного патруля оставили здесь небольшой складной столик и несколько мешков с песком, так что, по крайней мере, все где-то сидели.

— Слушайте, вопрос принципиальный, — начал Холмс. — Наши бриллианты уже извлечены их железнодорожных шпал. В принципе, мы уже можем отправляться в голубую даль.

— А транспорт? — спросил Ватсон.

— С этим у нас самая серьезная проблема. Мои документы позволят нам безопасно добраться до границ Польши, а потом уже terra incognita. Справляйся кто как может.

— Это чертовски опасно. В русской зоне оккупации любые документы могут быть совершенно непригодными. А если нас схватят с камушками в Германии…

— Мы станем проклинать день своего рождения, — закончил Холмс. — Я думал о том, чтобы большую часть трассы преодолеть в Польше. Здесь майору Войска Польского на официальных бумагах никто и ничего не сделает.

— А потом какой-нибудь катер и в Швецию? Идея неплохая, но достаточно одного советского судна и проверки. А в море никуда не сбежишь.

— Ну да, — включился Шильке. — Но этот вопрос пока что давайте оставим. Что делаем с нашим следствием?

Холмс усмехнулся, слегка опустив голову.

— Собственно говоря, оно уже завершено. Нужно ответить на другие вопросы.

— Секундочку, — поднял руку Ватсон. — Вначале давайте соберем факты.

— То есть, станем рассказывать о том, как раз за разом лажали следствие? — скривился Холмс. — Так?

— Ну почему сразу же и «лажали»?

— Господи. Уже тот факт, что мы узнали, будто бы у одного из упаковщиков вытатуирован лагерный номер на руке, должен был нам подсказать, что они вытаскивают из Аушвица польских профессоров.

— Откуда тебе известно, что профессоров?

— А кого привлек Дитер для реализации идентичного плана? Первого попавшегося партизана? Нет, меня привлек, то есть, что ни говори, послевоенную шишку. Кого-то, кто со всей уверенностью сможет гарантировать ему безопасность. И точно так же думали те. Им были нужны специалисты, причем такие, кто после войны сделаются важными людьми. Договор был прост, как и мой с Дитером: «Хочешь жить и жить богато? Тогда я спасу твою задницу сейчас, а ты мою — после войны. Богатство же станет клеящим материалом нашей трансакции». И в первую очередь они брали профессоров, потому что знали, что после войны польским властям будут нужны специалисты, знающие местность и располагающие знаниями, необходимыми для отыскания исторических памяток.

— То есть, они с самого начала знали, как найти сокровища. Хотя система была несокрушимой?

— Естественно. Раз никаким образом они не могли добраться до документов и карт с отмеченными тайниками, они должны были устроить, чтобы сокровища отыскались сами.

— Китайские куколки, — продолжил его мысль Шильке. Мне о них сказал тот несчастный плотник, которого я убил на Губской.

— Тааак… Ватсон пожал плечами. — В ходе играемой «операции паника», чтобы избавиться от ненужных глаз, их привозил Нойманн.

— А профессор Новак теперь их уничтожает, чтобы избавиться от следов.

— Мы еще тогда могли бы догадаться, что в них было, — перебил их Холмс. — Убили специалиста по часовым механизмам и специалиста по радиотехнике. Наверняка они о чем-то догадались и хотели донести. А мы, как последние придурки, не догадались о том, как соединить специалистов из столь странных областей с поисками сокровищ.

— Хуже того, — прибавил Шильке, — тебя затронуло сообщение, что у русских нет гониометрии. То есть, они не в состоянии запеленговать место, откуда передает радиостанция. И мы не ассоциировали этого с другими фактами.

Холмс покачал головой.

— Так. Они размещали в китайских куклах аккумулятор и радиостанцию. А чтобы она ничего не передавала во время транспортировки, опять же, чтобы быстро не разряжался аккумулятор, нужен был еще и часовой механизм, который включит всю систему в определенное время после войны.[89]

— А антенна? — спроси Ватсон.

— Технические подробности того, как они это сделали, но Крупманн в самый последний миг о чем-то начал догадываться. Он даже был в Политехническом и пару часов приставал к специалисту по антеннам. Явно о чем-то узнал. Только вот уже поздно.

— Все это не имеет смысла, — заметил Ватсон.

— Что не имеет смысла? Сейчас заговорщики спокойно выкапывают сокровища под государственной вывеской. Мы видели их гониометрические автомобили вместе с деревянными ящиками, скрывающими антенны дальнего радиуса действия. И им абсолютно никто не мешает.

— А операция АК на автостраде нужна была именно затем?

— Именно. Они знали, что документы зашифрованы, а ключ находится в Берлине. Так на кой черт им были эти бумажки? Десантники АК должны были их только уничтожить, чтобы никто другой не узнал месторасположения тайников.

— А Рита? — спросил Шильке.

— Господи, я ведь уже говорил тебе. Кто-то из гестапо или СС знал, что Крупманн передаст следствие абверу. Вот девочка и держалась поближе к вам. Когда они узнали, что мы ведем делишки, похожие на их, они прямо отправили ее к нам шпионить.

— Как они о нас узнали?

— Понятия не имею. Скорее всего, через Барбеля Штехера. Иначе, откуда он мог бы догадаться, что таинственным офицером крипо, замешанным в убийства, может быть женщина? Зачем он тебя предостерег?

— Но попал пальцем в небо.

— Вот именно. Рита шпионила за нами спокойно, без напряга и стресса, потому что наши незаконные интересы ее не касались. Их интересовал только Колья Кирхофф и то, чего паршивого он может им сделать. А ты, Дитер, был источником информации о ходе следствия. Опять же, Рита, как женщина, влюбилась и перестала быть достойной доверия. Потому-то они начали паниковать и застрелили Надю. А потом было покушение на тебя. Они не могли предполагать, что Рита тебя спасет.

— Тогда почему она не отзывается?

— А как ей тебя найти? Расклеить объявления, что разыскивается капитан абвера? Не забывай и о том, что она является членом группы. Шаг в сторону, и пуля в лоб. Надеюсь, ты успел убедиться в том, что люди не слишком склонны к шуткам.

Ватсон вытащил из кармана фляжку и сделал приличный глоток.

— Слушайте, — слегка откашлялся он. — А не могли бы мы сконцентрироваться на какой-то конкретной вещи. Например: что мы станем делать дальше?

— Конкретно?

— Мы убегаем завтра или послезавтра? Или продолжаем игры в Робин Гуда?

Длужевский отрицательно покачал головой.

— Независимо от того: наступил конец света или не наступил, но настоящий Шерлок Холмс всегда доводил дело до конца.

— Ага, то есть ты за то, чтобы остаться здесь. Хорошо. Голосуем.

Но Ватсон просчитался, поскольку позабыл об одной детали. Шильке поднял вопрос Риты.

— Вы же сами хотели, чтобы потом на мне это не висело.

— Да успокойся ты.

— Нет, это вы успокойтесь, а то просто с ума сошли. Что вы хотите сделать? Арестовать от имени Гражданской Милиции? Очень смешно: вор арестовывает вора.

Холмс сощурил глаза.

— Они затронули мою честь.

Услышав это, Ватсон только руками развел.

— Ну ладно, это еще можно понять. — Ватсон сделал еще один хороший глоток из фляжки. — Ну мне и компания попалась, — буркнул он, вытерев слезы. — Рыцарь Непорочной Девы, с пятнышком на чести и мужик, который с головой не дружит.

— Эй, ты! — Шильке поднял кулак.

— Да успокойся ты. Я ни в чем твою избранницу не обвиняю. Все, что сделал плохого — это только ты.

— Эй, петухи, не драться, — прошипел Холмс. Он ненадолго задумался, затем продолжил. — Я не имею в виду ничего, что было бы связано с какой-то конкретной местью. Просто покажем им, что мы — лучше.

— Это же как?

— Поначалу отделим истинных членов группы от людей, которых они приняли в комиссию только лишь затем, чтобы скрыть истинные намерения.

— Господи, так ведь истинные давным-давно сменили фамилии. Как ты их узнаешь?

— Я хочу сгруппировать их в одном месте.

— Господи, — Ватсон глянул на Шильке. — Ты хоть что-нибудь из всего этого понимаешь?

— Похоже, что да. Он хочет устроить им «операцию паника». Только самую настоящую, а не такую, как по случаю приезда «Нойманна» или там «Новака».

— Хочешь проверить, а не сыграют ли они труса? — Ватсон перенес взгляд на Холмса. — Ты хочешь собрать их в одном месте? И чтобы они сами это сделали?

— Именно. Пускай узнают, что по-настоящему означает «операция паника».

— Гражданская милиция! Открывайте! — В голосе человека с ТТ в руке четко был слышен восточный акцент. И правда, Семен Клейстутович Смирнофф родился где-то далеко на востоке, хотя никто точно так и не знал — где. Никто не знал и его настоящей фамилии, потому что эта, приемная — Смирнофф — взялась только лишь оттуда, что он не пил лишь бы что[90]. Если проследить в прошлое, до войны двадцатого года, он уже пережил польскую оккупацию, советскую, снова польскую, потом опять советскую, немецкую и еще раз советскую. И все это явно обучило его искусству выживания в любых условиях и отточило хитроумие. Он был мародером, который вместе с другими приехал во Вроцлав «по делам». Но здесь он быстро убедился в наличие дремлющего здесь потенциала. И он вступил в милицию. Офицером он был хорошим, так как знал все преступные штучки, что давало Смирноффу наивысший показатель раскрываемости в управлении. И свои личные дела он устраивал уже без опасений, под прикрытием законной власти. И был он очень богатым. Он сделался человеком, который с удовольствием соединял любовь к деньгам с любовью к исполняемой работе. Идеальный человек на подходящем посту. Истинный ужас для конкурентов-мародеров. А Вроцлав давал ему и одно, и другое.

— Ну, хамы, открывай! — Он пнул ногой в двери ремонтной мастерской на Марсовых Полях. — Народная власть в гости пришла!

В средине что-то зашуршало. Через мгновение здоровенные ворота начали сдвигаться по рельсу, открывая внутреннюю часть цеха. Полтора десятка человек, склонившихся над столами, глядело с изумлением. Милиционеры с ППШ в руках вторглись вовнутрь. Смирнофф прошел последним.

— Ты кто? — ткнул он пальцем в грудь пожилого, седого человека, который им открыл.

— Но, простите, я…

— Хочешь всучить мне, будто тебя зовут «простите»?

— То есть… нет… Ежи Козловский, я профессор, уполномоченный правительства по вопросам…

— К делу, — перебил его Смирнофф. — Я понял.

Профессор начал перечислять названия комиссий и учреждений, полномочия и удостоверения которых он имел. В конце концов он запыхался и решительно заявил:

— Мы здесь на законных основаниях!

— На законных, — словно эхо повторил Смирнофф, пряча пистолет в кобуру. — На законных… — сказал он еще раз и направился вглубь помещения. Людей он знал очень даже хорошо. Детство на востоке, а в особенности — краткий эпизод в лагерях, когда однажды он попался, научили Семена узнавать их изнутри и с первого же взгляда. Это не Рентген выдумал свои лучи. У Семена они имелись в глазах с самого его рождения. Он подошел к мусорной корзине, поднял ее и из-под рваных бумаг извлек бутылку самогонки, зубами вытащил пробку, выплюнул ее на ладонь и сделал небольшой глоток.

— Это здесь тоже на законных основаниях, пан профессор?

— А… Так ведь это не мое!

— Вот это да! — Смирнфф раскрыл глаза в деланном изумлении. — Так, может, мое? А? Мое?..

— Прошу прощения, у меня имеется документ из Министерства Общественной Безопасности!

— Ой! Так мне позвонить гражданину министру и сообщить, что у нас тут все в порядке? Так?

— Может, мне позвонить? — разволновался Козловский.

— Хорошо, — с усмешкой согласился Смирнофф. — Но потом дадите трубку мне.

Какое-то время они мерились взглядами. Профессор со смесью страха и удивления, а Смирнофф — с наглой радостью. Неожиданно он вновь ткнул собеседника пальцем.

— Бабло покажи.

— Мы с вами не на «ты». На брудершафт не пили.

Смирнофф протянул в его сторону бутылку самогона.

— Так появилась причина. Выпьем!

Кто-то из милиционеров фыркнул. Члены комиссии, занимающейся возвратом произведений искусств, стояли молча. Их лица уж точно радостными не были.

— Ну ладно, раз не хочешь, так не хочешь. Давай, пан, как там тебя, давай за баблом, только одна нога тут…

— Что, я?.. — профессор утратил дар речи. — Какое еще бабло?

— Ты давай не заикайся, мигом бабки. Ведь бабло у вас быть должно, книга приходов и расходов, что ни говори — контора казенная. Правительственные дотации, выплаты сотрудникам. Жратву ведь наверняка за что-то покупаете.

Профессор с усталым лицо принес металлический ящичек и документы.

— Вы знаете, мы как раз давали зарплату…

— Сегодня? Так воскресенье же. Что, в воскресенье пан выплачивал?

— Нет, нет… только…

Смирнофф забрал у него расчетную книгу. Никаких бухгалтерских школ он, правда, никогда не заканчивал, в сложении, вычитании, умножении и делении денег разбирался получше многих математиков с университетским дипломом. Ему хватило одного долгого взгляда.

— Из всего этого следует, что в кассе должно быть две тысячи четыреста злотых. — Он вытащил из ящичка стопку банкнот и пересчитал их одной рукой, что произвело впечатление на всех присутствующих. — А здесь три тысячи пятьсот двадцать. И как пан все это мне объяснит?

— Но… — профессор поглядывал по сторонам. — Но… если больше, чем надо, то это, вроде как, хорошо. Правда?

— Ой-ой-ой-ой-ой… — Смирнофф непритворно вздохнул, видя наивность собеседника. — Послушай меня внимательно. Если бы в кассе было меньше, чем следует, дело было бы простое. Значит — что ты вор. Но то, что несколько сотен спиздил, это даже не дело, а так, мелочь. А вот если в кассе больше — это уже спасайся, кто может. Это означает, что ты тут большие дела крутишь, холера седая. И тогда тебя в тюрьму! И допросить, что ты за мошенник! А всех остальных — в лагерь, Гросс Розен еще действует, новых гостей принимает. Посмотрите там, как с немцами жить.

Профессор вынул из кармана платок и вытер лоб.

— Но тут ведь какая-то мелкая ошибка. Я возмещу из собственного кармана.

— Что ты собираешься возмещать, если здесь слишком много? Это ты в карман забрать должен.

— Так ведь это никак не наша вина. Мы здесь возвращаем награбленные немцами сокровища, культурные памятки. У меня имеются документы, подтверждающие то, что…

— Возвращаете, значит? — перебил его Смирнофф, прогуливаясь по захламленному помещению. Он подошел к напольным резным часам. Понятное дело, никто ему никаких предварительных наводок не давал, но он прекрасно знал, где прячут свою добычу желторотые любители. Из-за циферблата он вынул небольшой сверток и бросил на стол, рассыпая золотые монеты. — Американские доллары. Немцы, говоришь, награбили? Напомните мне, когда состоялась оккупация Вашингтона?

— Это не мое. — Профессор отсутствующим взглядом обвел сотрудников. — Слово чести даю, что это не мое.

— Верю, — тут же согласился Смирнофф. — Ты тут гораздо большие шахер-махеры устраиваешь.

— Да нет же, это ошибка. А с кассой — это и вправду недосмотр. — Сегодня зарплаты, и кто-то чего-то спутал.

— Зарплаты? Сегодня? В воскресенье? — повторил Смирнофф. — Ой, как же ты врешь неудачно.

— Да. Я ошибся. Не в воскресенье, а вчера… Вчера зарплата… была…

— А вот знаешь что? Вот не строй из меня идиота. Ты здесь нафаршированных немцев прячешь, так?

— Нет, нет! Честное слово даю, что нет!

— Не прячешь немцев?

— Нет.

Смирнофф, расставив широко ноги, встал под стеной. Он приказал своим милиционерам расположиться так, чтобы можно было слышать каждого из членов комиссии. После этого положил руки на бедра.

— Так! Всем повторять за мной громко: «Верую в Бога, Отца Всемогущего, создателя неба и земли. И в Иисуса Христа, Сына его единственного, Господа нашего, зачатого от Духа Святого…». А дальше продолжайте сами!

— А этот вот даже и не повторял! — один из милиционеров указал на стоявшего под окном высокого блондина. — Ничего не говорил, только рот открывал!

— А этот вот мычит чего-то! — очередная рука указала на типа в рабочем комбинезоне.

— Хватит! — Смирнофф сделал пару шагов по направлению перепуганных людей, прошил их взглядом. Затем положил руку на плече низкого мужчины с небольшим шрамом на лице. — Вот ты говорил громко, четко, с хорошим акцентом. — Он подтянул мужчину поближе к себе, почти прижимаясь к нему. — Тогда повтори-ка такой вот стишок[91]: «Майский жук жужжит в лощине, в Щебржешине…»

— O mein Gott! — вырвалось у мужчины.

Смирнофф усмехнулся с издевкой.

— А? Этого наизусть зазубрить уже не удалось?

Он вновь подошел к трясущемуся профессору, схватил его за затылок и потянул за голову так, что они чуть не стукнулись лбами.

— Слушай, ты, короста, на кой ляд из меня дурака строишь? Вот прямо так глядишь в мои бедные, глубокие и доверчивые глазоньки и врешь?

Возможно, что глазоньки у Смирноффа были и глубокие, но вот доверчивыми их назвать ну никак было нельзя. Профессору, правда, хватило. Он громко сглотнул слюну.

— А вот если бы я приказал им раздеться и руки поднять, и увидел эсэсовские татуировки, что тогда? А?!

Профессор не смел вздохнуть. Зато теперь он делался все более багровым. Смирнофф оттолкнул его, так что Козловский полетел к стене.

— Но тебе дико повезло, что мне насрать на то, сколько ты от них берешь за то, что держишь их под убежищем закона.

Козловскому показалось, что теперь можно и вздохнуть, но это было ошибочное предчувствие.

— Мне поступили сведения, что здесь прячется грозный гестаповец Крупманн.

— Его здесь наверняка нет.

— А откуда ты знаешь? Эти твои немцы сообщили настоящие имена? Хоть какие-нибудь назвали?

— Но ведь это же все легальные сотрудники. Немецкие антифашисты. Специалисты по произведениям искусства. К тому же, все местные, знают город и территорию.

— Верю, — тут же согласился Смирнофф. — И меня не интересуют эсэсовские татуировки. Меня интересует гестаповец Крупманн.

— Его со всей уверенностью уже нет в живых! — выпалил профессор.

— Ну, ну, — улыбка на лице милиционера была неподдельная и радостная. — А откуда ты знаешь, что он мертв?

Сделалось тихо. До Козловского дошло, что он сам влез в ловушку.

— Я задал тебе вопрос. Откуда ты знаешь, что он мертв? Ты его знал? И каким чудом?

Тишина.

— Ты был свидетелем его смерти?

— Я был принудительным работником в Бреслау. И другие рабочие говорили.

Вновь мучительная тишина.

— Ну? Так я хоть что-нибудь услышу?

А поскольку ничего не услышал, милиционер решил пальнуть из главного калибра.

— Раз тут атмосфера не способствует беседе, так, может, переберемся в комендатуру? И там я спрошу, где находится Рита Менцель? Тоже нет в живых, а?

Профессор вспотел так, что темные пятна были видны даже под толстым пиджаком. Дрожащей рукой он указал направление.

— Пан офицер, я все объясню. Расскажу все, идите, пожалуйста, за мной.

И он нагло повел милиционера в конторку мастера во втором помещении. Смирнофф охотно направился за ним. С Длужевским они были знакомы еще с советского лагеря, там обрели доверие друг к другу, видя, как один и другой справляются в крайне тяжелых условиях. В каком-то смысле они даже подружились. А теперь гражданин майор Длужевский выдал милиционеру Смирноффу простую инструкцию, которую мог выдать только лишь тому, к кому испытывал особое доверие: «Если тебе будут давать взятку, бери, но в рапорте о ней не упоминай. Будешь уходить, обязательно напугай». Смирнофф посчитал такой договор для себя полезным, впрочем, еще в ГУЛАГе он научился слушать Холмса, потому что, чаще всего, это заканчивалось только хорошим для него. Ну а пугать уж он умел, о чем свидетельствовало пошатывание Козловского. В дальней комнате он, не говоря ни слова, принял действительно толстый конверт и нагло пересчитал фунты стерлингов. Боже, а день сегодня был замечательный!

— Знаете ли, — сказал он, пряча конверт в карман. — Для меня это сумма достаточная. Но те люди, у которых к вам что-то имеется, они не откажутся от действий. Для следующего офицера, который посетит вас, эти бабки будут ой какими маленькими. Всего лишь чаевыми.

— До… до… догадываюсь, — от страха Профессор едва мог говорить.

— Ну ладно. «До милого свиданьица» не скажу, потому что прозвучало бы как-то нехорошо.

Смирнофф развернулся на месте, потом кивнул своим милиционерам. На выходе похлопал себя по карману. Нет, действительно хороший день! Тьфу! — укорил он себя в мыслях. Ведь сегодня же воскресенье, а он, антихрист, в святой день работает. Божечки, какой грех! Чуточку подумав, он решил примирить совесть с реальностью. На мессу сходит, исповедается. Ну да, исповедуется. Понятное дело, скажет не обо всем, но относительно работы в воскресный день — признается. Большого греха не будет.

Вроцлав был городом, в котором, если ты располагал твердой валютой достать можно было все. Английскую боевую форму, американскую амуницию для автомата Томпсона калибра 0,45 дюйма, германский аппарат «Лейка» с телеобъективом и химикалиями для проявки снимков и даже французский элегантный автомобиль ситроен «Траксьон Авант» черного цвета. Иногда Шильке посещала мысль, а вот что сделали бы грабители и мародеры, если бы он потребовал от них предоставить дирижабль «Граф Цеппелин», выкрашенный в зеленые и красные полосы, с симфоническим оркестром на борту. Неправильно поставленный вопрос, выругал он себя. Следовало бы, скорее, спросить, сколько времени заняло бы у тех сообразить такой небесный корабль.

Сейчас же они сидели в элегантном ситроене, припаркованном в темноте, под раскидистыми деревьями. Холмс все делал с шиком, а два часа ночи не было тем временем, когда люди из этой местности чем-либо интересовались. Да и людей, собственно не было, по крайней мере — снаружи. Остальные же, закрывшись на четыре замка в здешних виллах, после заката солнца не высовывали на улицу и носа. В округе довольно часто стреляли, причем, из оружия самого разного калибра, когда мародеры и мешочники сражались за добычу с дезертирами различных армий, со сторонниками разных политических организаций и с безумцами, у которых война и отсутствие сильной власти лишь усилили проявления болезни, а так же с банальными бандюгами. Потому-то никто и не обратил внимания на странную одежду людей, собравшихся возле автомобиля.

— Ладно, — буркнул начальник Академической Ночной Стражи, одетый — равно как и его люди — в английскую полевую форму. К этим мундирам они привыкли, поскольку все служили в подразделениях английских десантников. Ватсон через своего земляка из тихотемных обеспечил самых лучших людей. — Мы готовы.

— Как станете входить? — спросил Холмс.

— Классически, взрывчатка на двери, потом штурмовики с шумом вовнутрь. Три человека ждут возможной реакции.

— Достаточно будет?

— А что? Такие замечательные бойцы?

— А черт их знает. Сборище из польских и немецких частей. Немного гражданских.

— Ты предполагаешь мины? — Командир прикусил губу. — Хорошо. Тогда вначале разведчики-саперы, а внутренние двери выбиваем ломами.

— Думаю, так было бы безопаснее.

— Хорошо. — Командир сложил план окружающей местности. — Дадим вам знать по радио.

Когда они уже остались сами, Ватсон разложил на приборной панели снимки, которые четверть часа назад Хайни принес из временной фотомастерской.

— Все слетелись. В соответствии с планом.

— А «настоящие» работники? То есть те, которых приняли в Комиссию уже после войны, и которые ничего не знают?

— Как обычно. Они распространили сообщение, что на проверку из Варшавы приезжает профессор Новак, так что все живое должно спрятаться и не лезть на глаза. В вилле сплошные сливки общества.

— Сейчас мы им устроим операцию, получше чем Новак из Варшавы или Нойманн из Берлина, — буркнул Шильке.

— Ну ладно. Кого-нибудь узнаете? — Холмс просматривал фотографии заходящих в виллу людей. — У большинства закрыто лицо. Это какая-то неожиданная эпидемия гриппа или как?

— Боятся, боятся как сто чертей. Думаю, они не спят, а собирают барахло.

— Хмм, а вот этого я знаю, — Шильке поднес фонарик к одному из снимков. — Рихард Цукерман, очень крупная в СС шишка.

— Оооо… Так у них тут и СС?

— А как ты считаешь, у кого имелась возможность собирать сведения о наших действиях столь быстро, чтобы «на коленке» организовать казнь Нади или покушение на меня? — Шильке отложил фотографию. — Цукерман в СС был чуть ли не богом. По крайней мере, в Бреслау.

— Черт, не хватает только гестапо или Гитлерюгенд.

— Лично я предпочел бы кого-то из «БДМ»[92], — вздохнул Ватсон.

Ну и мечтания! Час Шильке предпочел бы, чтобы одной из личностей, закрывающих лицо на снимках, была Рита. Он попытался проконтролировать толкучку мыслей. К счастью, раздался сигнал из walkie-talkie.

— Да?

— Мы готовы к операции, — доложил командир Ночной Стражи.

Ватсон запустил двигатель ситроена. Медленно, не зажигая фар, он подъехал к следующему перекрестку так, чтобы видеть виллу вместе с садом. Когда автомобиль остановился, все приложили к глазам бинокли, хотя от цели их отделяло шагов не более тридцати.

— Начинайте.

— Action! — рявкнул командир.

Негромкий взрыв выбил входную дверь.

— Go! Go! Go!

Коммандос залетели вовнутрь с воплями:

— Everybody down! This is a Nightwatch! (Все на пол! Это Ночная Стража!)

Три человека молниеносно ворвались в дом через дверь. Два десантника выбили окна на первом этаже, они подставили спины, и их товарищи вскакивали вовнутрь.

— Nightwatch! Nightwatch! Everybody down!

Очереди из двух стэнов разбили стекла. Кто-то забросил вовнутрь магниевую ракетку. Нереальный, режущий глаза свет тут же осветил весь дом.

— Nightwatch! Everybody down!

Изнутри дома послышались еще две очереди. Скорее всего, чтобы просто попугать. Десантники пинками вышвыривали обитателей вилл наружу. Ожидавшая там парочка ставила шокированных людей под стену. Кто-то осветил из прожектором так, чтобы свет бил прямо в глаза.

— Freeze! (Не двигаться!)

Все больше и больше с трудом стоящих на ногах людей накапливалось в круге яркого света. Коммандос обыскивали дом. Трое, расставив ноги, целились в пленных из автоматов.

— И даже, курва, не дышите! — вырвалось у кого-то из них по-польски. — Это вам Ночная Стража!

Остальные солдаты уже начали выходить наружу, присоединяясь к охранникам.

— Объект чист, — доложил командир по радио. — Результат атаки — максимальный. Потерь — ноль.

Ватсон включил фары ситроена и медленно тронулся вперед на низкой скорости. Ослепленные жертвы ночного нападения пытались хоть что-нибудь увидеть. Автомобиль остановился в круге света у подъезда. Неспешно открылись дверцы. Холмс, похоже, произвел сокрушительное впечатление в своем парадном мундире майора, с ППШ в руке и с сигарой во рту. Но еще большее впечатление произвел Шильке. Парадный абверовский мундир, летная куртка с белым кашне и автомат «томпсон», опирающийся о бедро. Он подошел к Цукерману, у которого глаза, в буквальном смысле, вылезали из орбит.

— И что? В конце концов, я тебя все-таки достал.

Тот судорожно глотал воздух.

— Но… но… Ведь Третьего Рейха уже нет! Абвера ведь уже нет! Ничего уже нет!

— Мне плевать, наступил конец света или нет, — процитировал Шильке любимую фразу Холмса. — Данный факт уже никакого значения не имеет.

Он сунул в рот сигару, закурил и затянулся дымом.

— Свою работу я исполнил, — тихо произнес он.

— Нет… но… ведь это же невозможно… — Цукерман явно не мог найти подходящие слова. — Ведь абвера уже нет. Во имя кого вы меня арестовываете?

— Я тебя арестовываю, — рявкнул Холмс.

— Господин майор, господа… Давайте попробуем договориться, мы…

— Что? — перебил его Холмс. — Офицеру Войска Польского говорить с эсэсовцем? Только о сроке казни!

— Спокойно, спокойно, господа, — включился стоящий рядом профессор Козловский, и беседа превратилась в гротеск. Разговор одновременно велся по-немецки и по-польски. — Давайте пройдем вовнутрь. Тут рядом русские казармы.

— Как же, как же, — буркнул Ватсон. — Ночью русские носа сюда не высунут.

— Но ведь какой-нибудь сумасшедший ради забавы может пальнуть в освещенную цель, — объяснял Козловский.

— Это уже ближе. Факт.

— Господа, — подключился и Цукерман. — Давайте поговорим внутри.

— Не стану я с эсэсовцем говорить, — повторил Холмс и подошел к следующему мужчине, стоявшего возле стены. — А ты откуда? Из гестапо?

— Я — офицер Армии Крайовой, — хмуро ответил тот. — И с коммунистом разговаривать не стану.

— О Боже! — простонал Шильке. — Так сейчас нам придется начать переговоры исключительно по теме: кто и с кем может говорить, а кто с кем — нет, и на каких принципах.

— А может и вправду войдем, — предложил Ватсон. — Или их сразу расстрелять. Сам не знаю.

Только никто из стоявших под стенкой шутку не оценил.

— Где Рита? — дернул Шильке Цукермана.

Тот понял, что у него появилась какая-то карта для торговли.

— Давайте пройдем в дом и переговорим.

— Черт, да я твою хибару сейчас вообще спалю.

— И это тебе ну никак бы не понравилось.

— Ага, — вмешался Холмс. — Это означает, что там или девушку прячут или держат добычу.

— А ну говори! — рявкнул Шильке. — Или сам разберешь дом по кирпичику.

— В этих женско-мужских делах я бы с коллегой не стал спорить, — Холмс кайфовал. — Он ведь готов сдержать слово, а хибара здоровая. Кирпичей очень даже много.

— При аккордной работе, в одиночку… — Ватсон оценил конструкцию трехэтажного здания, — дня за три закончит. А если приложить для начала, для мотивации, то и за пару дней справится.

До Цукермана дошло, что эти не шутят. Он тяжело вздохнул.

— Пойдемте.

Он повел их через широкий коридор, затем вниз по лестнице. Его сопровождал профессор Козловский. Остальных жертв нападения коммандос запихивали в комнаты на первом этаже.

В подвале Цукерман с Козловским начали отбрасывать какие-то деревяшки и отодвигать здоровенные ящики.

— А вот там, где вы храните добычу, охранники всегда находятся?

— Да.

— А они не станут бросаться гранатами, если вы откроете их не вовремя?

— Не должны. Они могут прослушивать то, что происходит в этом помещении.

Ватсон предпочел выйти за порог подвала; Холмс размышлял над тем, а не слишком ли фанатичны дежурящие внизу охранники, не решат ли они погибнуть, зато захоронить здесь всех; а Шильке просто молчал.

Цукерман открыл сложный замок и поднял крышку лаза противовоздушного убежища, спрятанного под подвалом. Трое мужчин с оружием гибнуть вовсе не собирались. Они отложили автоматы, когда Козловский сказал:

— Вы выиграли. Пожалуйста, вот тут находятся наши сокровища, — указал он на ряд стоящих под стенкой гробов.

Риты в убежище не было. Да и почему она должна была там находиться? Но Шильке чувствовал горечь. Ему хотелось, чтобы она увидала его победителем, в мундире, в летной куртке, с автоматом, упирающимся в бедро. Цена выражения на ее лице измерялась бы миллионами. Иногда человеку даны ведь такие мелкие, но чертовки ценные мгновения триумфа. Ведь он же выиграл, именно он. Сам, один, против могущественной организации. Он выиграл, вот только некому было об этом сказать. Не было женских глаз, которые восхищенно могли бы глядеть на него.

— Кстати говоря, — Цукерман следил за ним исподлобья, — нам казалось, что вы либо в русском плену гниете, либо вас вообще нет в живых.

— Из-за могильного края или нет, все время тот же сам, — безразлично шепнул Шильке.

Эсэсовец слегка удивился.

— До нас дошли сведения, будто бы русские схватили абверовского офицера в гражданском и завезли в универмаг Дыкхофа. А оттуда уже не выходят, разве что на Лубянку. Говорили, что это хуже, чем ад.

Шильке пожал плечами. Он испытывал одновременно и разочарование, и приток адреналин.

— Люцифер — это всего лишь один из дьяволов, — ответил он, изображая спокойствие. — Люди явно переоценили его возможности.

— Хмм… Вы тут упомянули о фройляйн Менцель. Она настолько важна?

— Что вы с ней сделали?

— Она в полнейшей безопасности.

Шильке схватил эсэсовца, словно желая размозжить тому все кости.

— Где она?

Первым не выдержал Холмс, он подошел к Козловскому.

— Было бы лучше, если бы вы отнеслись к нему серьезно, — тихо заметил майор.

— На точке переброски, — ответил тот. — Но где это конкретно, то честное слово — не знаю.

Первым догадался Цукерман.

— Ага, — буркнул он, глядя на Шильке с Холмсом. — Выходит, воры не станут арестовывать воров? Лучше поговорить о делах?

— Ты, эсэсовец, лучше молчи.

— С СС это не совсем так, как вам кажется. Но объяснить смогу только лишь за пределами Польши.

Странно, но пояснений никто и не ожидал. Козловский сделал приглашающий жест.

— Дорогие господа, давайте пройдем в салон. Вот сюда.

Салон оказался громадным помещением, более всего походящий на помещение для конференций. Обеденного стола не было, возле камина были расставлены удобные клубные кресла. Когда все расселись, профессор раздал всем рюмки и вынул из бара большую бутылку первоклассной водки.

— Вы и вправду сделали это из-за девушки? — спросил Цукерман.

Холмс пожал плечами.

— А если я скажу, что так? А если скажу, что нет? Какая будет в этом для вас разница? — Он поднес рюмку ко рту и выпил содержимое одним глотком. — Просто, вы наступили на наш амбициозный мозоль.

Эсэсовец опустил голову.

— Я знал, что так и будет. Я же знал, что если мы и попадемся, то по причине чьих-то амбиций или по дурацкой случайности. Ведь сам по себе план был гениальны.

— Мы совершили ошибку, — сказал Козловский.

— Да. Но я не думал, что все сорвется по причине амбиций пары офицеров. Причем, делающих то же самое, что и мы.

— Ты лучше нас не сравнивай. Мы, — Холмс акцентировал это слово, — мы никого не убили.

— Ой, перестань. Тебе жалко эту пару фанатиков нацистов? Ты предпочел бы, чтобы сокровища остались ненайденными или сделались добычей военных преступников, которые откопали бы их после войны? По причине их доносов пропало бы несколько порядочных людей. Ты об этом жалеешь?

— А Надя? Тоже фанатик?

— Производственная ошибка. И по вашей же причине, ведь это вы нас перепугали.

Холмс таинственно усмехнулся. — А уже после войны? Тот самый историк искусств, которого вы приняли на работу, и который, как оказалось, был радиотехником…

Цукерман только головой качал.

— Я же знал, что так и будет, — повторил он. — Что вляпаемся мы из-за глупейшей случайности.

— Так это был случай?

— Черт подери, да! Банальный несчастный случай во время чистки оружия. Этот тип сам застрелился.

— И я обязан в это поверить?

— Никаких доказательств я тебе не представлю. Но подумай: ну чем бы нам мог повредить тип, который в армии служил радиотелеграфистом? Вот что он мог бы нам сделать? Да он ни о чем бы и не додумался.

— Это правда, — подтвердил Козловский. — Те, которых мы убили в Фестунг Бреслау, были виртуозами в своей профессии. Для нас они были страшны, потому что, как только стали догадываться, к какой работе мы их привлекли, их фанатизм мог завести нас на виселицу. А вот о том, что тот несчастный, который получил смертельное огнестрельное ранение, бегал с радиостанцией во время войны, мы узнали только лишь после его смерти.

— Об этом я и говорю, — вздохнул Цукерман. — На наш след после войны вы наткнулись по чистой случайности. Вы размышляли так: этот тип работал в нашей комиссии, бывший радиотелеграфист, что-то пронюхал, а мы его… — провел он ребром ладони по шее. — Еще один труп в серии идентичных убийств. А оно нет! Властям мы соврали, что его пришили мародеры, чтобы избежать следствия. Так было легче всего.

Холмс налил себе вторую рюмку. Его эти аргументы явно убедили, потому что поляк улыбался.

— Удача способствует добросовестным и дерзким офицерам, — произнес он. — Так оно в жизни и бывает. Господь помогает тем, кто заслуживает помощи, а не тем, кто умоляет Его на коленях.

— Святые слова. — Козловский вновь занялся бутылкой. — Святые слова.

Командир десантников, видя, что происходит, приказал освободить пленных. Те, что были повыше рангом, пришли в салон, ведомые любопытством. Перестало хватать места. Атмосфера становилась все более нереальной. Ночь, занавешенные окна, огонь в камине, дым которого отпугивал комаров, и офицеры различных армий и самых разных подразделений. Два тайных союза. В воздухе носилось нечто такое, что заставляло вспомнить времена и произведения Артура Конан Дойла.

— А вот как у тебя появилась идея пережить конец войны? — спросил Холмс. — Ведь это же ты являешься мотором всего, так?

Цукерман кивнул.

— Точно таким же образом, что и капитан Шильке, только намного раньше.

— Но, с твоими связями и власти? Об Аргентине ты не думал?

— И что бы я там делал? Продавал хот доги или стал бы плантатором в каком-нибудь захолустье до конца жизни? По данной проблеме я размышлял, скорее всего, как ты. Сначала по-настоящему подзаработать, а потом сбежать.

— Но, даже так рискуя? Разве получше пути не было?

— Риск? Давай-ка я все расскажу сначала.

Профессор Козловский передал обязанности подчашего какому-то офицеру АК, присел поближе и водки себе не жалел.

— В истории мира был такой период, когда имелось пара римских пап…

Шильке вздохнул, Холм только лишь махнул рукой.

— Хорошо еще, что ты не начал с: «Вначале была тьма».

— Средневековая Франция конкурировала с Италией, а конкретно — с Ватиканом, — продолжил, не обидевшись, Цукерман. — По странному стечению обстоятельств в руках у французов оказалось несколько реликвий, доставшихся им в результате грабежа. Весьма ценных для столицы Петра. Весьма ценных, причем, в нескольких смыслах. А французы не желали отдавать из ни за какие сокровища, даже в более поздние и более цивилизованные времена. И они держали их в укрытии вплоть до того момента, когда они достались вермахту. А он тоже не хотел их отдавать. Ни французам, ни, тем более, итальянцам.

— А Ватикан откуда-то знал о судьбе этих дурацких реликвий?

— Ты недооцениваешь церковные источники информации, — усмехнулся Цукерман. — Папство пыталось заполучить их любой ценой, но в ответ всегда слышало традиционное, тевтонское «NEIN!».

— Догадываюсь, что эта информация каким-то образом попала тебе на стол.

— Именно. К тому же я знал, что эти сокровища хранятся в Бреслау. А мой дар предвидения говорил мне, что Рейх войну проиграет и церковные ценности спрячет вместе с остальными.

— Начинаю понимать.

— И, да, я сделал Ватикану частное предложение. Я был готов доставить им реликвии после войны взамен за гарантии безопасности.

— Они пошли на это?

Цукерман тяжело вздохнул.

— Если бы я протянул руку для поцелуя, ее, наверняка, целовал бы епископ. А то и кто повыше. Мне дали гарантии, сами выдумали, как все это перевезти в Италию, и заверили, что не будут любопытствовать, а что я везу с собой в дальнейшее путешествие. То есть, путь к безопасности и богатству был для меня открыт. Оставалась одна проблема.

— Как сломать систему, — догадался Холмс.

— Естественно. Только с этой проблемой я справился сразу.

— И как же это ты выдумал? — заинтересовался Шильке.

— Как и ты, мой коллега из абвера. Я подумал: и чего я стану себе ломать голову, для этого у меня не хватит мозгов. Для решения неразрешимых пробоем на этом свете существуют поляки. А самым лучшим примером здесь: раскодирование той системы, какой была «Энигма».

Все засмеялись.

— Какой-то странный народ, с детства живущий в уверенности, что если кто-то говорит «НЕТ», то его священной обязанностью является незамедлительно найти миллион способов, чтобы «НЕТ» тут же стало звучать, как «ДА». Начиная с Коперника, через цирковую повозку Држималы[93], до «Энигмы». Можно устанавливать сотни запретов и предписаний, а им на все это глубоко наплевать.

— Кое-что об этом я знаю, — Шильке глянул на Холмса.

— Я начал вытаскивать из концлагерей самые лучшие умы, кого требовал — из Ягеллонского, Львовского, Виленского университетов. На «раз-два» мне сообщили, что если систему нельзя сломать, то нет смысла тратить силы на ее расшифровку. Давайте поместим жучки в каждом транспорте, пусть немцы сами их тщательно спрячут вместе с драгоценностями, а потом пускай сокровища сами обратятся к нам посредством радио. Немцев, которые могли бы их запеленговать, после войны не будет, а у русских нет гониометрии.

— Гениально!

— Я бы и сам так определил. Наши профессора придумали, что на каждой более-менее высокой горе у нас имеется приемник, обслуживаемый придурками из Верфольфа, которым кажется, будто бы они спасают Третий Рейх. Как только лишь какой-то из наших передатчиков отзовется, они вызывают нас, а пеленгаторные машины делают все остальное. Всего открыть не было времени, но часть ценностей мы уже передали Национальному Музею. Мы же действуем официально в качестве государственной комиссии. Себе мы забираем только лишь маленькие, дорогостоящие вещи, которые легко перевозить.

— И реликвии для Ватикана у тебя уже имеются?

Цукерман кивнул.

— Да.

Холмс удивленно покачал головой.

— А та странная операция АК на автостраде?

— Знаешь, в какой-то момент у меня сложилось впечатление, что планы, связанные со скрытыми ценностями имеются еще у кого-то. И после войны у нас может быть нежелательная компания.

— Ты считал, что этот кто-то будет иметь доступ к планам?

— Да. И простейшим выходом было бы эти планы ему уничтожить.

— Именно… тебе ведь эти бумаги были не нужны.

— Ну да. Разве что для того, чтобы разжечь огонь в камине.

Все рассмеялись.

— А как ты догадался о том, что именно тогда они будут перевозить те планы? Ты же не всеведущий.

Офицер АК, разливавший водку, значительно подмигнул.

— В Армии Крайовой было много сотрудников довоенного Второго отделения Генерального Штаба. У нас имелся доступ к определенной части довоенной сетки польских шпионов.

Холмс прикрыл глаза и откинул голову на кожаную подушку кресла. Цукерман поднял свою рюмку.

— У меня имеется определенное предложение, раз уж вы не собираетесь в нас стрелять и грабить собранное нами добро.

— Да?

— Отправляйтесь с нами. У нас имеются дипломатические паспорта Ватикана. С собой мы везем эксгумированные тела застреленных священников, которые должны быть захоронены в Италии. Что в гробах содержится на самом деле, никто не смеет проверять.

— Ибо?

— Еще у нас имеется гарантийное письмо пары римского. Каждый епископ, прелат, любой сельский священник или викарий, любой приход, ба, любой католик должен предоставить нам любую помощь, которую мы потребуем. А ты прекрасно знаешь, что их нити опутывают весь мир. Мы же являемся неприкасаемыми!

— О, Боже!..

— Вот именно. Самое подходящее слово.

Шильке обменялся взглядом с Холмсом.

— А что нам даст Италия?

— Оттуда мы с гробами поедем дальше, поскольку святейшие мужи желали, чтобы их захоронили в Иерусалиме. Там наши багажи мы перегружаем из гробов в рюкзаки и в качестве миссионеров отправляемся в Конго. А вот там уже никто о нас спрашивать не станет. Дальше каждый из нас может отправляться, куда ему будет угодно.

Холмс поднял голову и глянул на Шильке. Тот задал один вопрос:

— А где Рита?

— На перегрузочной точке в Каире. Вместе с несколькими спалившимися здесь людьми, которые не должны показываться здесь даже в сутанах, потому что кое-кто их разыскивает.

— Кто?

— Господи, у нас уже был наезд со стороны милиции! Земля уже начинает гореть под ногами! И от них мы знаем, что и нас разыскивает кое-кто серьезный. Мы прерываем дальнейшее извлечение сокровищ и бежим. Понимаешь?

— Вам хватит того, что извлекли до сих пор?

— Нам хватит нашего, а вам хватит вашего. Все мы крезы, но оставаться здесь — это подписать смертный приговор.

— Это точно. Излишнее любопытство губительно.

— В том-то и оно. Так что я предлагаю вам договор. Вы не выдаете нас, мы же предлагаем безопасное путешествие в Африку.

Холмс задумчиво почесал подбородок. Потом повернул голову.

— И что ты об этом думаешь, Дитер?

Шильке отставил полную рюмку. Ему не хотелось опьянеть.

— Никогда еще в жизни я не был неприкасаемым, — на миг задумался он. — А что вы на это, герр майор?

Холмс пожал плечами.

— С нынешнего дня обращайся ко мне не «герр майор», а «преподобный отец».

Хайни стоял на низком, поросшем кустами холме. Первые в этом году снежные хлопья таяли у него на лице и садились на волосы. Он их не стряхивал. Снег потихоньку начал покрывать и крыши советских казарм. Солдаты, еще в летнем обмундировании, как раз разгружали громадные грузовики, на которых им привезли снаряжение.

Шильке положил парню руку на плечо.

— Пошли, — тихо произнес он. — Покойнички в гробах начинают уже нервничать. Нам надо ехать.

— Я прощаюсь с городом, — ответил парень.

— Каким? Немецким, польским или русским?

Хайни слегка усмехнулся.

— Я уже немного узнал поляков.

— В каком смысле?

Парень пожал плечами.

— Они справились с нами, так и с ними тоже справятся, — указал он на казармы советских солдат.

— Чтобы достичь этого, им пришлось бы демонтировать Советский Союз.

Вдвоем они направились к ожидавшим машинам. Водители разогревали двигатели грузовиков. Как всегда бывает перед дальней дорогой, несколько человек крутилось без какой-либо цели. Большая часть из них курила.

— Давайте дадим им немного времени, — ни с того, ни с сего сказал Хайни.

Судно «Коралловый Жеребец» ожидал на рейде порта в Хайфе. Немногочисленные путешественники валялись на шезлонгах, пользуясь последними лучами солнца. На сборы и на подготовку для схода на сушу времени было еще много.

— Преподобный отец, преподобный отец, — кто-то энергично стучал в двери каюты.

— Это ты, Хайни, — Холмс застегивал последние пуговицы на сутане.

— Да. Отец Цукерман организовывает какое-то торжество на палубе.

— Господи, только не распевание псалмов. Будем надеяться что этот эсэсовец еще не до конца сошел с ума.

— Лично я ни одного псалма не знаю, — буркнул Шильке, вылезая из койки. Он был взбешен тем, что по причине камуфляжа в виде католического священника, он даже после обеда на людях не может выкурить сигаретку.

На палубе сгрудились люди в сутанах. К счастью, они уже не пробуждали такого интереса, как в самом начале морского круиза. В конце концов, Цукерман нашел укромное местечко между шлюпками и на вспомогательном столике открывал приличных размеров чемодан. — Это подарок от знакомого кардинала. Дополнительный бонус за реликвии, — пояснил он, в первую очередь вынимая набор хрустальных бокалов. Потом, с церемониальным уважением он извлек покрытую патиной бутылку. — Поглядите-ка на дату. На дату, — горделиво повторил он.

— Господи, — вырвалось у кого-то из офицеров АК. — Так уже тогда производили коньяк?

— Вроде как, такая бутылка имелась только у императора Наполеона.

— Ох, недостойны мы, недостойны… — Ватсон сложил руки, словно для молитвы. — А по какой это причине?

— Ну что же, пришла пора нам прощаться. — Цукерман с величайшей осторожностью разливал темный, прозрачный напиток. — Вы же, кажется, плывете во Французскую Полинезию?

— Да, — согласно кивнул Холмс.

— Так, а остальные в Конго. А потом?

— В ЮАР, — сказал Козловский. — А там — поглядим.

— Ну правильно. А я остаюсь здесь.

— Здесь? — не выдержал Шильке. — Ты с ума сошел. Тут же полно евреев!

— Вот именно, — прибавил Холмс. — Кто-нибудь тебя наверняка распознает. И коллеги тут же устроят тебе «секир башка» в каком-нибудь закоулке.

— Ну ладно, я же обещал, что когда-нибудь все объясню, — усмехнулся эсэсовец. — Давайте выпьем перед тем, как расстанемся.

— Na zdrowie! — крикнули поляки.

— Prosit! — ответили немцы.

— Лехаим, — закончил Цукерман.

Кто-то подавился коньяком.

— Господи Иисусе, — Холмс с громадным трудом откашлялся. — Цукерман — так ты еврей?!

— Еврей.

— И каким чудом ты выжил в СС?

— Тоже мне чудо. Я даже создал специальное подразделение в СС для выявления евреев. Это да!

Шильке начал смеяться.

— И выявил какого-нибудь?

— Ну… к сожалению, не удалось, — Цукерман значительно подмигнул. — Но многим арийцам так напутал в бумагах, что у них были страшные хлопоты.

— Боже, я уже и не удивляюсь тому, что войну мы проиграли, — сказал какой-то немец, работавший в организации Тодта. — Раз в СС были сплошные евреи, которые теперь, переодевшись католическими священниками, теперь успешно завершают тайную миссию для Ватикана.

— Да ну там, сплошные, не сплошные. Я же сказал, что ни единого не выявил. Ну а тех, о которых знал, я же выдавать не стану.

— Ну ладно, по второй! — скомандовал Холмс, поднимая бокал.

Когда они выпили и вступили в дискуссию относительно дальнейших планов, Цукерман взял Холмса под руку и отвел в сторону.

— Меня тут мучает одна проблема, и тут думаю, не догадываешься ли ты о чем-то.

— Какая?

— Почему Борман столь сильно был заинтересован следствием относительно вроцлавских сокровищ, в то время как те, скрываемые на Западе, его мало интересовали. Как-то не убеждает меня гипотеза, будто бы после войны он желал захапать их себе. Ну не могу я представить Бормана, который теперь бегает с лопатой по советской Польше и копает, где попало, ямы.

Холмс слегка усмехнулся.

— Как-то раз Шильке задал мне вопрос, заставляющий много думать. Он спросил, чем отличается Борман от остальной гитлеровской верхушки.

— И каким же был ответ?

— Я ответил, что то как раз не важно, существенно то, чем он будет отличаться от остальных после войны.

— Ну, и чем же он отличается? Тем, что его не схватили?

— А может, его и не нужно было хватать?

— Потому что?

— Потому что был русским шпионом. Он хотел, чтобы все эти ценности захватила Красная Армия.

Цукерман задумался, глядя на чаек, пытавшихся полакомиться остатками, выбрасываемыми с судов.

— У тебя какое-нибудь, пускай самое мелкое доказательство имеется?

— Нет. Но заметь, что никакая разведка не любит, когда какая-нибудь тайна подпитывается до бесконечности. Ведь это же порождает ту опасность, что кое-что обязательно выйдет наружу.

— Ага, ты считаешь, что, в конце концов, труп Бормана обнаружат? После его естественной смерти?

— Ну да. Будет ли это для тебя доказательством, если через несколько десятков лет при случае прокладки какой-то канализационной линии в Берлине кто-то, совершенно случайно, обнаружит череп? И именно его, выбранный среди сотен других черепов, по случаю сдаст на исследования? И окажется, что это останки Бормана? Будет ли это для тебя доказательством?

— Это так.

— Тогда начинаем терпеливо ожидать десятки лет и читать газеты.

Цукерман радостно улыбнулся. Находясь в том же настроении, он вытащил из-под сутаны толстый конверт и подал его Шильке.

— Это адрес гостиницы в Каире, в которой ожидает Рита. Еще внутри инструкции для остальных наших людей, а так же деньги, чтобы они могли добраться до Конго. Будь добр, передай это всем.

— Ясное дело.

— Как я понимаю, теперь уже Ритой займетесь вы.

Холмс поднял свой бокал и выпил коньяк одним глотком.

— По этому вопросу тоже можешь на нас рассчитывать.

Каир был типичной английской колониальной агломерацией, слепком самых различных архитектурных стилей, тиглем, в котором сплавлялись влияния со всего громадного региона. То же самое было и с одеждой: от мундиров самых разных подразделений со всех сторон Британской Империи до ниспадающих одеяний арабов и бедуинов, наряду с их более или менее европеизированными версиями. Но сутаны Холмса и Шильке своим отличием производили впечатление настолько, что на них часто оглядывались. Холмс, конечно же, посчитал, что выделение из толпы является замечательным козырем, так что никто не станет подозревать как раз их в каких-то нечистых делишках. Ведь если бы у них было что-то на совести, им нужно было бы скрываться, пытаться раствориться в толпе, а не выделяться, словно морским маякам. Что самое смешное, именно этот метод идеально срабатывал.

Они сидели в маленьком кафе напротив американского телефонного переговорного пункта, установленного на площади перед казармами. Прежде чем Восьмая Армия и сопровождающие ей американские вспомогательные войска не отправились в Италию, это, скорее всего, было одно из самых подвижных мест во всем гарнизоне. Сейчас переговорный пункт стоял практически пустым, если не считать нескольких солдат, пытавшихся дозвониться в Англию. Если бы не жестикулирующий Ватсон, вопящий что-то в трубку, переговорный пункт выглядел бы чуть ли не заброшенным.

Шильке поднес к губам чашку с кофе. Его запах смешивался с доходящими до сюда ароматами ближайшего рынка пряностей.

— Не думал я, что все это так быстро закончится, — буркнул себе под нос немец, делая небольшой глоток. — У меня все время такое впечатление, будто бы я буквально сидел с тобой в Бреслау, в кафе. Зима, снег, а мы планируем свершение невозможного.

— Блицкриг, — отозвался тоже себе под нос Холмс. — Именно этим и характеризуется молниеносная война. Трах-бах, и все уже кончено.

— Так. А та милицейская атака, которая привела к тому, что Цукерман запаниковал — это часть операции?

— Распространение паники — это основа любой войны.

— И все же жалко той части сокровищ, которые так и торчат под землей.

— Свое Цукерман получил. За такое состояние его люди в будущем поставят ему памятник. А если бы остался и продолжал раскопки — был бы идиотом, рискующим жизнью.

— Конечно же, ты прав. И все же у меня мурашки по телу при мысли, сколько же там еще осталось. И эти передатчики, неожиданно отзывающиеся после месяцев молчания и передающие свой сигнал в пустоту. Ни для кого.

— Потому что они не устраивали блицкриг, а длительную кампанию.

Шильке допил кофе и взял стакан с лимонным соком, в котором неспешно растворялись кубики льда.

— Но более всего меня интересует другая мысль. Вновь я возвращаюсь к нашей первой беседе.

— Слушаю?

— Мы сказали себе, что каждый берет по два человека, всего — шесть, и делим нашу добычу на равные части.

— Да, помню.

— Я думал, что заберу Риту и Хайни. Всего — три человека. А ты — только Ватсона.

Холмс сделал знак официанту и заказал еще одну чашку кофе. Откуда-то ему было известно, что горячее питье в тропиках гасит жажду лучше, чем холодный сок[94].

— Отвечу сразу на оба твоих вопроса, — сказал поляк.

— Это на какие? — Шильке на миг потерял нить беседы.

— О передатчиках, посылающих сигнал в никуда, и о том, почему мы с Ватсоном только вдвоем. Еще скажу, кем является третья личность.

Неожиданно Шильке догадался. Он начал смеяться.

— Так кто отвечает на зов укрытых в Польше передатчиков и бежит с лопаткой в ответ?

— Офицер милиции Смирнофф. Тот самый, кто нужен пугать людей.

— Ты даже так доверяешь ему?

— Знаешь, если с кем-нибудь был в ГУЛАГе, и этот человек не подвел, такому будешь доверять всегда.

— А как же он собирается вывезти остаток сокровищ? Без ватиканских контактов Цукермана?

— Просто я рассчитываю на помощь нашего общего знакомого. Того, которого разыскивают русские. В новой жизни часть добычи ему пригодится.

И снова Шильке догадался.

— Джулиен Боу. Ты сам вспоминал, что его разыскивают русские.

— Но ведь не в Каире. Впрочем, я поручил ему приехать сюда, переодевшись пастором.

— А Смирнофф приедет в одеяниях православного попа? — Шильке откинулся на спинку стула, думая обо всех комбинациях. Старого мира уже нет, а вы все еще… Нужно построить новый. Поляки, немцы, англичане, русские, махинации, увертки — все время одно и то же. Новый мир может быть очень похож на старый.

Хайни появился из тени небольшого закоулка. Наводнение света в первый момент ослепила парня, на миг он потерял ориентацию, затем все же подошел к их заслоненному громадным зонтом столику.

— В той гостинице я получил письмо, — сказал он, подавая Штильке элегантный конверт.

— Это как?

— Ну, не знаю. Я должен был сориентироваться: что и как, прежде чем вы туда отправитесь, а как только я там появился, тот мердотель или…

— Метрдотель, — подсказал Холмс.

— Ну да, он подошел ко мне и спрашивает: пришел ли я от вас.

— И как он тебя узнал?

— Не знаю. Подошел, дал конверт и просил молниеносно вам передать.

Холмс инстинктивно огляделся по сторонам и проверил, на месте ли пистолет, в кобуре под сутаной. Шильке разорвал конверт и извлек оттуда сложенный вчетверо лист, быстро пробежал глазами текст и отложил письмо на столешницу.

— Можно? — указал Холмс на конверт.

Ответа он не дождался. Партнеры, все время молча, глядели в глаза друг другу. Тишина несносно затягивалась. Хайни не знал, можно ли ему присесть или будет лучше отойти и заказать что-нибудь в баре. Все больше и больше он не находил себе места. Даже надоедливые отзвуки ближнего рынка, казалось, стали тихнуть.

— Можно мне прочесть? — возобновил вопрос Холмс.

И снова он не дождался ответа. Со стороны американского переговорного пункта пришел Ватсон.

— Что произошло? — В отличие от Хайни, он сел, никого не спрашивая.

— Догадайся.

Холмс едва глянул в сторону, он все еще изучал выражение на лице приятеля.

— Курва! — Ватсон не был ни глупым, ни малоинтеллигентным. Он догадался сразу. — Мы накололи их, а они накололи нас…

Без какого-либо стеснения он взял чужое письмо и начал читать:

Ватсон, покачивая головой, поднял взгляд.

— И что? — спросил он, глядя на Холмса.

— Ничего. Будем ожидать Джулиена Боу.

— Ну а он? — Ватсон указал головой на Шильке. — Придет в себя когда-нибудь?

— Не знаю.

— Это не имеет никакого смысла, — повторял Джулиен Боу, ведя их по крутым и тесным закоулкам старого квартала Каира. Вопреки предположениям, в пастора он не переоделся, тропическая рубашка и шорты были в сотню раз более подходящей одеждой для местной жары, чем тяжелые сутаны. — Какая-то театральная месть. Не лучше ли передать дело британской разведке?

— Yes, sure (да, конечно), — буркнул Холмс. — Агенты схватят тех, заставят их признаться, после чего агенты начнут гоняться за нами. Хочешь скрываться в течение всей жизни?

— Это точно.

— Приезд Смирноффа ты организовал?

— Пускай только даст знак, что желает отправиться. — Боу на мгновение остановился. — Черт, да с такими богатствами мы могли бы устроить себе маленькую страну. А в конституции напишем, что женщина должна быть голой… — тут он глянул на Шильке и прикусил язык. — Уже почти пришли. Это где-то здесь.

— А в этом типе ты уверен? — спросил Ватсон.

— Я знаю лишь то, что в арабском мире он может практически все. И, что самое паршивое — в бедуинском тоже.

Они остановились перед дверью из черного дерева. Стучать не пришлось. Скорее всего, за ними с самого начала следили. Дверь открылась сразу же, перед ними был стройный бедуин в черных одеждах.

— Паша ожидает вас.

— «Паша»? — удивился Ватсон. — Ведь это же персидский, а может турецкий титул. Но не арабский.

— А кто их там разберет, — тихо заметил Боу.

Бедуин провел их в небольшое помещение, в котором, на полевом английском стуле сидел человек с лицом, плотно обмотанным цветастым платком. Даже глаз не было видно, так как они были закрыты противосолнечными очками. Сбоку подошел какой-то араб, представившийся Ибрагимом. Ему должно было быть гораздо более шестидесяти лет, здесь же он исполнял функции секретаря. Боу еще раньше объяснил своим спутникам, что пожилой мужчина знает языки всех тех народов, с которыми во время войны велись дела. Во всяком случае, он точно знал английский, немецкий, польский и итальянский языки.

— Паша согласился сделать то, о чем вы просите, — Ибрагим слегка поклонился. — Цена, которую вы предлагаете, хорошая цена.

Ватсон был изумлен отсутствием какого-либо торга.

— А паша точно найдет этого человека? — спросил он.

— В арабском мире Паша найдет любого. Любого.

Шильке кашлянул и заговорил чуть ли не впервые за весь этот день.

— У меня имеется еще одна просьба.

Человек с головой, плотно закутанной платком, слегка пошевелился.

— Я хочу, чтобы убийца четко сообщил, за что тот гибнет. За Риту Менцель.

Паша молча кивнул.

— А сможет ли убийца повторить это имя четко? — спросил Шильке. — Ведь это же на чужом языке.

— Сможет, — ответил по-немецки сидящий перед ними мужчина. — Прошу прощения, я не представился. — Он резко поднялся и протянул руку. — Я — Кугельман-паша. Человек, которого я вышлю, тоже будет из давнего Африканского Корпуса.

Боу пытался не рассмеяться. Ватсон только удивленно глядел, один Холмс подвинулся ближе.

— Ты уверен? — спросил он.

Шильке вспомнил Вроцлав. Сейчас там наверняка была страшная зима. Только лишь весной начнутся массовые эксгумации, ведь нельзя же жить в городе, где чуть ли не под каждым камнем лежат чьи-то останки. Русские наверняка выстроят монументальное кладбище. Поляки тоже о своих позаботятся. А куда денутся немцы? Куда-нибудь в общую могилу, с обтекаемой надписью на совместном цоколе. Победители не станут бесчестить останки, но особо с врагами носиться и не станут. Рита…

— Я уверен.

У Бога в его лице сегодня не был самый хороший день.

Хайни стоял на низком, поросшем кустами холме. Первые в этом году снежные хлопья таяли у него на лице и садились на волосы. Он их не стряхивал. Снег потихоньку начал покрывать и крыши советских казарм. Солдаты, еще в летнем обмундировании, как раз нагружали громадные грузовики, на которых их снаряжение отвезут на родину.

Сентиментальное путешествие воспоминаний. Шестидесятилетний мужчина стоял точно в том же месте, что и в сорок пятом году. Хайни вынул из кармана куртки сотовый телефон, походивший своей величиной на американский walkie-talkie. Даже в эпоху еще находящейся в пеленках аналоговой сотовой связи он мог бы дозвониться в Полинезию молниеносно. Чертов ход времени. На одном из искупанных тропическим солнцем кое-кто принят телефонный звонок уже не мог. Ну да ладно. Ему нужно было передать только одно предложение. О том, что увидел только что.

Он вернулся к своему «порше», припаркованному в нескольких шагах дальше. Телефон бросил на пассажирское сидение. Развернуть спортивный автомобиль на узкой улочке было нелегким заданием. Все равно, это было легче, чем маневрировать на броневике.

Он тронулся в сторону центра. Еще свернул в Славянскую, чтобы глянуть на громадный бункер. Железобетонная конструкция стояла на своем месте, ей на перемены было наплевать. Понятное дело, что никаких могил рядом не было. Еще раз Хайни глянул на лежащий рядом телефон. И жене, и детям старые времена были до лампочки, так что ему некому было с удовлетворением сказать: «А разве я не говорил?». Но это было и не важно. Он прибавил газа и двинулся в сторону Рынка. Сегодня ночью он собирался хорошенько развлечься в этом громадном, никогда не засыпающем, чертовски доброжелательном городе.

В декабре 1972 года во время работ на выставочной территории Улап в Берлине рабочие совершенно случайно обнаружили некий череп. В отличие от сотен других, он находился в очень хорошем состоянии. По случаю, именно этот был сдан для исследований. Оказалось, что это череп Мартина Бормана. Поскольку и далее оставались сомнения, три месяца спустя, и тоже случайно, в том же самом месте был найден золотой зубной мост, который окончательно позволил идентифицировать останки генерала СС, начальника канцелярии НСДАП, что положило конец дальнейшим спекуляциям.

То есть, если бы Холмс был прав, Мартин Борман скончался бы естественной смертью в возрасте семидесяти двух лет.