Поцелуй Фемиды

Часть 1 ПОЛЕТ НАД ВОРОНЬИМ ГНЕЗДОМ

Белову показалось, что он проснулся. Кажется, дело идет к завтраку? Внизу официанты гремят столовыми приборами. Не выспавшиеся девушки и парни в фирменных фартуках протирают хромированные ножи и вилки, рубят тоннами салаты, заряжают тостеры душистым хлебом, раскладывают по столам льняные салфетки. Сейчас восхитительный цветочный запах кипрского утра смешается с ароматом круассанов, и в ресторане мгновенно выстроится очередь немецких туристов, дисциплинированных до идиотизма. Вездесущие немцы не только являлись к началу завтрака минута в минуту и в полном составе, но даже в бассейн прыгали, казалось, исключительно по свистку своего групповода — поджарого фрица в шортах.

Белов подумал, что может спокойно подремать еще минут сорок, пока не схлынет волна крикливых бюргеров. И тут он окончательно проснулся…

Звук, который он принял за звон столовых приборов, ничего общего с ним не имел. Это лязгали где-то внизу отпираемые и снова запираемые решетки-двери. И запах в этой новой реальности не был связан ни с морем, ни с цветами или ванильным тестом. В воздухе стоял тяжелый дух отхожего места и хлорки. Здесь не было немцев и в принципе не могло быть официантов. Потому что это была камера изолятора временного содержания при Красносибирском управлении внутренних дел.

Именно сюда вчера поздно вечером был доставлен генеральный директор комбината «Красносибмет» Александр Белов. Тот самый Белов, чье открытое лицо улыбалось в последнее время с экранов телевизоров, страниц газет и обложек журналов. Супер успешный менеджер, сумевший за короткий срок вывести умиравший комбинат в число лидеров алюминиевой промышленности. Тот самый Белов, которого высоко ценили зарубежные партнеры и уважали подчиненные, получающие самую высокую в регионе, а может, и в стране, зарплату. Тот, кого, несмотря на сомнительное прошлое, пытались заполучить в почетные члены многие вузы страны, потому что это означало солидные дотации и гранты. Красавец, умница, баловень судьбы и… просто богатый человек.

Что случилось там, наверху, в заоблачных далях, в горних сферах? Какая Аннушка разлила фатальное масло на рельсы судьбы и тем самым привела в действие, тысячи причин и следствий, — этого во всей полноте не знал никто. Но результатом невидимой цепной реакции стал арест Александра Белова, доставка его под стражей в Красносибирск и заключение вот в эту камеру изолятора временного содержания, с дощатым настилом вместо кровати и влажной вонючей подушкой.

Задержание было проведено с блеском, даже эффектно. Очевидно, режиссер действа рассчитывал на шумиху в средствах массовой информации. Белова арестовали прямо в актовом зале Уральского университета после блестящего выступления на праздновании Дня студента — в Татьянин День. Пухлая первокурсница как раз направлялась к сцене, чтобы вручить оратору порох записок с вопросами, как вдруг раздался грохот тяжелых ботинок. По проходу и с боков, из-за кулис, к Белову с криком «ФСБ. Оружие на пол! Будем стрелять» подлетели люди в черном с укороченными автоматами наперевес. Их командир подошел к Белову и сказал:

— У нас предписание. Вам придется пройти с нами…

Он не собирался ломать бойцам челюсти и убегать от преследователей. Более того, был в любую минуту готов лично и добровольно явиться в прокуратуру для дачи показаний. Где- то в глубине души он не исключал вероятности, что рано или поздно его туда пригласят. Но маски-шоу — это был явный перебор.

— Вы что, парни, с дуба рухнули? — только и успел сказать Белов в еще не выключенный к тому моменту микрофон.

Эту фразу потом долго на все лады склоняли средства массовой информации. В маски-шоу было задействовано не менее тридцати бойцов. Двое из них весьма квалифицированно заломили ему руки за спину и в полусогнутом виде повели по центральному проходу. Это было настолько же красиво сделано, насколько совершенно бессмысленно: оратор уже давно не носил ни тэтэшника, ни любого другого оружия, и даже не думал оказывать сопротивления. Наоборот, несмотря на унизительное положение, в которое он был поставлен, арестованный сохранил полное самообладание. С лица Белова, когда его вели по залу, не сходила язвительная улыбка, которую не могли не видеть притихшие студенты.

Криминальное прошлое, с точки зрения большинства присутствующих, было сейчас для него не более, чем пикантным штрихом в биографии, как нарядная булавка на строгом галстуке бизнесмена, оживляющая безукоризненно сшитый костюм. Многие даже были уверены, что бандитскую страничку в его анкету вписали по собственной инициативе ушлые журналисты. А не будь у Белова такого прошлого, он казался бы просто искусственно созданным по модели какого-нибудь Карнеги существом — для доказательства реализуемости знаменитой «американской мечты». Тогда как бандитская юность делала этого статного и успешного красавца как раз-таки своим, родным, русским и немного непутевым…

Светящиеся стрелки «командирских» часов, не отобранных при задержании, показывали половину четвертого. Белов стиснул зубы и зарылся лицом в сырую комковатую подушку Он не будет сейчас думать обо всем этом. Надо постараться доспать положенные часы. Во-первых, наутро, к моменту допроса, ему нужна свежая голова. Ведь, скорее всего, именно в этот день состоится разговор со следователем, и все должно встать на свои места. А еще ему очень хотелось досмотреть дивный сон, напомнивший ему события из другой, прежней жизни. Он зажмурился и усилием воли заставил себя проснуться… на Кипре.

Официанты внизу уже перестали греметь столовыми приборами и посудой. Белов потянулся, предвкушая, как он сейчас натянет джинсы, накинет рубашку, спустится в столовую, с кайфом позавтракает… И бездумно проваляется на берегу весь последний день своего пребывания на острове. Обидно было бы уехать с Кипра, так ни разу и не искупавшись…

Что такое отпуск в прямом смысле этого слова, Саша не знал в принципе. Он не мог даже представить себя в роли, скажем, экскурсанта с фотоаппаратом на брюхе, поворачивающего голову по команде экскурсовода направо-налево, или бездельника, подставляющего солнцу фрагменты тела и бдительно следящего за качеством загара. Смешно!

Любая поездка за границу и прежде означала для него деловые переговоры и еще раз переговоры. Даже редкие, имевшие место в прошлом, попытки «расслабиться на природе» в родном отечестве неизменно заканчивались недокуренной сигаретой, и необходимостью прыгать в машину и мчаться по делу. А в последние два года, хотя Александр Белов заделался большим боссом и, казалось бы, получил законное право на «буржуйские» радости, об отпуске не могло быть и речи…

Он окунулся в большой бизнес сразу и с головой. Поступил так же, как поступал всегда: короткое трезвое раздумье и — шаг вперед. Безо всяких оглядок и оговорок «с одной стороны» и «с другой стороны», без попыток представить, что было бы, если бы не случилось того, что случилось.

Белов «перепрыгнул» в кресло генерального директора Красносибирского алюминиевого комбинату с должности начальника охраны. И, хотя он в свое время был единодушно выбран и назначен Советом акционеров, но не мог не чувствовать, что этот крутящийся мягкий стул с подлокотниками достался ему «не по понятиям». К директорскому креслу ведь как принято идти? Шаг за шагом, приседая и низко кланяясь, постепенно наращивая мускулы в подковерных играх…

Он знал, что его стремительный карьерный взлет, нарушивший все ритуалы и каноны, вызывает раздражение у номенклатурных руководителей, что он заслужил в этой среде репутацию наглеца и выскочки. Но на это как раз ему было плевать. Главное, что никто — ни равные по статусу, ни, тем более, подчиненные — даже за глаза, не посмели бы назвать его лохом.

Он встал во главе многотысячного коллектива «Красносибмета» так же уверенно и естественно, как в свое время возглавил свою Бригаду. Он много думал и еще больше рисковал. Не имея времени обучаться в бизнес-школах и прочих повышающих квалификацию заведениях, он урывками читал все, что попадалось под руку по части управления бизнесом, и вынес из прочитанного одну ценную мысль. А именно: тот, кто научился руководить коллективом из трех человек, сумеет справиться с любым числом подчиненных практически в любой сфере деятельности. По крайней мере, ничто за эти годы не убедило его в обратном…

Поездка генерального директора Красносибирского алюминиевого комбината Александра Белова на всемирный курорт не имела ничего общего с отдыхом. Кипр, как известно, город контрастов: половина приехавших сюда нон-стоп отдыхает, в. то время как вторая половина остервенело вкалывает, а третьего не дано. Белов принадлежал к числу вкалывающих.

Он чувствовал признательность по отношению к этому чудному острову, а вернее, к законам, действующим на греческой его стороне. Именно благодаря оффшору год назад он сумел использовать одну из схем, широко применяемых в мировой экономической практике, схему, которая позволила спасти комбинат. И не только спасти, но и вывести в число наиболее успешных, прибыльных предприятий в России.

Жизнь полна парадоксов. Кипрский оффшор в свое время помог его «Красносибмету» на вполне законных основаниях резко сократить налоговые отчисления в бюджет, таким образом выжить и удержаться на плаву. А в итоге стать одним из крупнейших в стране налогоплательщиков По крайней мере, большую часть бюджета Красносибирского края составляли именно налоговые отчисления его комбината. Что же получается? Получается, что киприоты хитрым образом внесли свой вклад в экономику России…

Александр повернул голову и с удивлением обнаружил рядом на шелковой подушке темно-рыжие кудри и напряженное лицо женщины, пытавшейся изобразить здоровый сон… Очередная сексуальная победа, по большому счету, не принеся ему ни удовольствия, ни удовлетворения. Он встал и вышел на балкон, закурил, равнодушно наблюдая за партнершей, которая театрально-грациозными движениями завернулась в простыню, а затем босиком, как Айседора Дункан, упорхнула в душ. Чем-то она похожа на знаменитую танцовщицу.

Баба как баба: не ах, какая красавица при ближайшем рассмотрении, но и не дурнушка. Так, из серии «проходил я мимо, сердцу все равно…». Хотя, пожалуй, это был оптимальный вариант: без душевной привязанности и связанных с нею неизбежных травм, без необходимости поддерживать отношения. Почему так вышло? А пес его знает, почему?

Саша вспомнил, как… Когда это было! Он вернулся из армии, раздираемый желанием любить, и пережил первое потрясение на этой почве. История банальная, каких тринадцать на дюжину: «Разлука быстро пронеслась, она его не дождалась…». Он вспомнил, как в сердцах забросил Ленкино обручальное кольцо далеко в кусты. Перед тем, как сгинуть, оно сверкнуло в воздухе и… задало, видно, его жизни такую траекторию, что не видать ему в любви счастья, как своих ушей.

Воспоминания о большой любви номер два оставили в душе не менее горький осадок, чем первый опыт. Бывшая законная жена Ольга время от времени попадалась ему на жизненном пути. И всякий раз Александр пытался отыскать, разглядеть в этой истеричной, агрессивной даме ту нежную скрипачку, девочку-видение, которая покорила его сердце в подмосковном дачном поселке…

Были в его жизни и другие любовные истории. Иные из них походили на короткую песенку, иные на воровскую балладу, а некоторые и вовсе тянули на бразильский или мексиканский сериал… Как случилось, например, с Ярославой.

Вспомнив о Ярославе, Белов почувствовал тревогу и потянулся к мобильному телефону. Надо бы прикинуть, какая разница во времени между кипрским городом Лимассол и Красносибирском? Не хотелось перебудить своим звонком все семейство, особенно если учесть, какого труда тетушке стоит уложить малыша. Однако разговор с домом пришлось отложить: из ванной комнаты вышла его пассия и, жеманясь от неловкости, попросила прикурить. Кажется, это был ее первый опыт супружеской измены. Звонить домой в присутствии посторонней женщины не хотелось.

— Черкнешь телефончик? — с вызовом спросила дама, достав сигарету.

Вот черт, как ее зовут: Вика? Инга?.. Белов поднес огонек зажигалки к кончику ее сигареты.

— Или секс — не повод для знакомства? — продолжала она в том же тоне.

Момент прощания всегда самый неприятный в подобных сюжетах. «Скорее бы ушла» — тоскливо подумал Белов и нацепил самую беспроигрышную из своих улыбок, которая так замечательно действует на женщин. Он достал записную книжку, демонстрируя готовность записать в нее ненужный телефонный номер, и замешкался, нежная, на какой букве ее открыть.

— У… — подсказала женщина, криво усмехнувшись.

— Что?

— На букве «у» открывай. Удодова Алла.

«Алла, слава Аллаху» — с облегчением вздохнул Белов.

Женщина расценила этот вздох по-своему

— Да-да, жена того самого Удодова, — сказала она с иронией и не без тайной гордости. — Как видишь, высоко несу знамя…

Алла затянулась дымом и сделала вид, что закашлялась. Кажется, она вознамерилась заплакать, а уж это было совершенно ни к чему. Только истерики тут не хватало по поводу поруганной супружеской чести…

Эту самую Аллу несколько дней назад он приметил за завтраком в ресторане отеля. Женщина посылала ему печально-высокомерные взгляды и как-то по-особому приосанивалась, закидывая одно загорелое колено на другое. Только слепой мог не заметить посылаемых открытым текстом зазывных сигналов. Белов их заметил, и несколько раз машинально выделял в стайке подруг ее чересчур загорелое тело в белом сарафане, каштановые волосы и практически белую помаду — одежда и этот чудной макияж на фоне загара делали даму похожей на негатив.

Пылкие взгляды и якобы нечаянные прикосновения у «шведского стола» сулили море страсти. Однако в момент непосредственного сближения разочарованный Белов не почувствовал ничего, кроме… волевого спазма. Жест, — которым красавица закинула ему за шею свои коричневые руки, когда они остались в его комнате одни, ничуть не напоминал нежное и непреодолимое влечение, он был похож скорее на начало какого-то чужого ритуала. Черт его знает, что за ритуал, и вообще, неизвестно, нужна ли неизвестному идолу эта жертва…

— Пойдем, выпьем кофе, — сказал он, обнимая ее за талию и как бы успокаивая, а на деле подталкивая к выходу.

Женщина нервно дернула плечом:

— Не время мне кофе распивать. Сегодня супруг из Москвы прибывает. — И ушла, оставив дверь приоткрытой.

«Все-таки обиделась» — равнодушно подумал Белов и в ту же минуту забыл и об обманутых женских надеждах и о самой Алле. Он принялся набирать номер на своем мобильнике, чтобы узнать, как дела у Ярославы, тетки и у малыша. А потом надо все-таки хотя бы разок перед возвращением домой поплавать в Средиземном море.

В роли деда Игорь Леонидович Введенский смотрелся не так убедительно, как в роли генерала ФСБ. Он позорно терялся и пугался, когда внучка пряталась то в шкафу, то за диваном, а потом с криком выскакивала оттуда, стреляя из игрушечного пистолета струйкой воды. Он не мог придумать ни одной приличной сюжетно- ролевой игры, которая была бы, с одной стороны, развивающей и познавательной, а с другой устроила бы четырехлетнюю Дашу.

В принципе, ничего делать было не нужно: дочь приготовила все необходимое, и даже прикрепила магнитом к холодильнику подробную инструкцию, когда и чем они должны поужинать, а когда улечься спать. Правда, были два строжайших табу, соблюдать которые настоятельно просила молодая мать, убегая на студенческую тусовку по случаю Татьяниного Дня. Во-первых, ни в коем случае не купать кошку, а во-вторых, не смотреть «Покемонов» — зловредный японский мультик, по слухам, обладал неким зомбирующим эффектом и пагубно сказывался на детской психике.

— Может, сразимся в «морской бой»? — с фальшивым энтузиазмом спрашивал Игорь Леонидович.

— Нет, — отвечала жестокая девочка. — Лучше искупаем кошку.

— Или в шашки?.. — в голосе генерала зазвучали абсолютно не свойственные ему как личности просительные нотки.

— Кошку! Кошку!

«У этого ребенка железная воля. И стальные нервы, — устало подумал исполняющий обязанности дедушки. — Не иначе, чекистом будет».

В роли смотрящего за внучкой Игорь Леонидович оказался случайно. В обычное время эта честь безраздельно принадлежала его супруге, именно она время от времени отпускала порезвиться на волю студентов — дочку и ее мужа. А сама занималась внучкой Дашей, что на семейном сленге называлось «дашковать». Однако сейчас был особый случай: жена Игоря Леонидовича улучила момент реализовать свою давнюю мечту — отправилась в поездку под названием «Классическая Италия».

После тяжелой травмы, полученной когда-то в автомобильной аварии, Введенскому полагалось ежегодное обследование в стационаре и реабилитационный курс. Излишне говорить, что чаще всего он этот вопрос успешно заматывал. Как всякий нормальный человек, он не любил лечиться. Да к тому же, в отличие от равных по званию — пузатых дядек, страдающих одышкой, — молодой генерал ФСБ чувствовал себя в отличной физической форме. Он еще не дожил до того возраста, когда единственным имеющим смысл пожеланием остается здоровье.

Однако на этот раз вышло иначе. За первую неделю, следующую после новогодних праздников, трижды звонил его лечащий врач, напоминал о плановом обследовании и проявлял вообще-то не свойственную ему напористость. И еще: Игорь Леонидович впервые почувствовал, что устал.

Эта усталость не была похожа на обычное физическое переутомление, при котором достаточно один раз хорошо выспаться и выбраться за город на лыжах, чтобы форма полностью восстановилась. Природой, источником его усталости, казалось, была сама жизнь. Может быть, именно так и подбирается к человеку возраст?

В последние месяцы Игорь Леонидович стал замечать за собой недопустимые, учитывая характер его деятельности, раздражительность и нетерпимость к людям. В особенности это касалось новых лиц, в изобилии появившихся в его окружении.

Нахрапистая команда молодых политиков, за которыми укрепилась емкое определение «северяне», наступала быстро и планомерно по всем фронтам, включая и родное ведомство Введенского. В коридорах власти, на трибунах и на телеэкранах замелькали новые лица, по меткому определению самого Игоря Леонидовича, «обезображенные харизмой». На этих физиономиях отчетливо проступал коктейль, в равных пропорциях смешанный из глубочайшей принципиальности в сочетании с феноменальной политической гибкостью, непримиримая стойкость борцов и здоровый аппетит молодых самцов.

— Деда, «В мире животных» — Даша завладела пультом от телевизора.

Подрастающие львята на экране азартно раздирали на части пойманную старым львом трепетную лань. Игорь Леонидович решил, что передача о животных — не самое плохое зрелище, которое может предложить телеэкран для маленькой девочки. Главное теперь следить, чтобы она не добралась до «Покемонов». По крайней мере, внучка перестала палить по нему и по кошке из водного пистолета…

Введенский все чаще ловил себя на мысли, что его тяготит любое общение, за исключением связанного с исполнением непосредственных служебных обязанностей. Он возненавидел великосветские тусовки, где нужно «торговать мордой», и которые в силу положения ему время от времени приходилось посещать. Его до крайности раздражали всевозможные пресс-конференции, «телемосты» и необходимость общаться с депутатским корпусом. К счастью, эту часть работы в последнее время в основном брал на себя генерал Хохлов, и это устраивало их обоих — как руководителя ведомства пред пенсионного возраста, так и его заместителя, вероятного преемника на высокий пост.

Кстати, именно недвусмысленное пожелание генерала Хохлова утвердило Игоря Леонидовича в решении: надо взять тайм-аут. Пожелание было высказано после того, как они вернулись с очередного заседания комиссии по расследованию «столкновения подводной лодки с Останкинской телебашней», и шеф как бы случайно заглянул в кабинет своего подчиненного. Такое бывало лишь в случаях, когда предстоял деликатный и не вполне формальный разговор.

Прежде чем приступить к разговору, Андрей Анатольевич Хохлов с любопытством обвел глазами кабинет, как будто пришел сюда впервые, и уперся взглядом в портрет Дзержинского.

— Двое в комнате: я и Феликс… — задумчиво сказал он.

Своим каламбуром шеф намекал на то обстоятельство, что большинство коллег Введенского сочли за благо расстаться с портретом основателя и духовного вдохновителя грозного ведомства. Остроносое, остроглазое и остробородое лицо Мефистофеля-революции они заменили на простоватый лик главы государства. Оно получалось и в ногу со временем, и, по сути верно: ведь действующий президент Батин из своих, из чекистов…

Что же касается заместителя директора ФСБ генерала Введенского, то он из какого-то мальчишеского упрямства оставил на стене Железного Феликса, а Батина вообще проигнорировал. Это был его маленький бунт против политической конъюнктуры.

— Как там учил Феликс Эдмундович насчет рук, головы и сердца? — усмехнулся Хохлов. — . Насчет чистоты ваших, Игорь Леонидович, рук лично я никогда не сомневался. А вот по поводу температуры головы… Тут есть кое-какие вопросы.

Все понятно: генерал делает мягкую выволочку за сегодняшнее поведение своего подчиненного в ходе совещания. Игорь Леонидович на минуту поддался раздражению, донимающему его в последнее время, и слишком резко парировал в споре с одним из депутатов — председателем думского комитета по законности и праву. Слишком резко, пожалуй, даже язвительно. Неужели это было так заметно?

Они поговорили еще немного о текущих проблемах, и, уже уходя, Хохлов еще раз высказал пожелание:

— Отдыхайте, Игорь Леонидович. Поправьте здоровье, пока есть такая возможность: нигде не бабахнуло, и никого ниоткуда не свергли…

От разговора остался неприятный осадок. В особенности задел за живое намек старого мудрого чекиста, или это только показалось, на то, что вопрос о будущем назначении его главой ФСБ еще окончательно не решен, и кандидату не следует терять бдительность. Как будто Введенский рвался на этот пост.

Так он оказался на больничной койке, во власти физиотерапевтов и массажисток. Но душевного равновесия это ему не принесло. «А может, послать все на хрен? Подковерные игры, мышиную возню и вечную гонку: кто быстрее добежит и урвет кус покрупнее от большого пирога… — размышлял он, облепленный электродами, — и сразу наступит свобода…»

Он лежал на кушетке и разглядывал едва заметную трещинку на потолке. Вот с таких маленьких трещин и начинается разрушение любых монолитов. Не завелась ли такая же в его взаимоотношениях с государством? Многозначное слово «свобода» в этот момент представлялось ему синонимом простых человеческих радостей. А именно: возможность смеяться, когда смешно, грустить, когда грустно, поддерживать друзей и подонку в глаза говорить, что он подонок. И на стенку в своем кабинете вешать портрет того, кого только вздумается. Хоть бы и Джона Леннона…

Соседи по отделению — толстопузые генералы и полковники самозабвенно обсуждали наличие белка в собственной моче и отсутствие здравого умысла в призывах перевести армию на профессиональную основу. Уже через три дня Введенский почувствовал, что задыхается в этой атмосфере и дезертировал, сбежал домой…

Рычание подрастающих львов как-то незаметно сменилось писклявыми голосами мультяшных героев, и зазевавшийся воспитатель с опозданием заметил, что на экране мельтешат запрещенные к показу покемоны. Даша, притулившись к деду сбоку, впилась глазками в экран. Пытаться оторвать сейчас девочку от этого занятия означало «непредсказуемые последствия», и Введенский малодушно решил, что ничего страшного. Обыкновенный дешевый мультик с плохой графикой, и никакого зомбирования. Уж кто-кто, а он, опытный боец невидимого фронта, имеет право судить о таких вещах…

Игорь Леонидович улегся на диване поудобнее и развернул газету. В последние дни он делал это неохотно и по минимуму: имеет право хотя бы на больничном отдохнуть от негатива! А новости просматривал исключительно на предмет того, как выразился шеф, не рвануло ли где чего, и не свергли кого откуда.

В этом году на борьбу с терроризмом брошены даже Санта-Клаусы…

Глава скандально известной фирмы Властелина, отсидев за мошенничество, открыла сразу два новых пункта сбора денег от населения…

В одном из городских клубов сотрудники милиции обнаружили автомат, который вместо газировки выдавал таблетки наркотика экстази…

Поистине, оптимизмом веяло только от объявлений гадалок: они обещали снять порчу с гарантией в сто пятьдесят процентов.

— Эт-то что за Покемон? — . донесся вдруг идиотский крик из телевизора.

Игорь Леонидович от неожиданности дернулся и нечаянно надавил локтем на телевизионный пульт. В ту же секунду картинка на экране сменилась: вместо изображения фантастического существа с глазами на заднице возникло усатое харизматическое лицо давешнего депутата. Того самого Удодова — председателя комиссии по законности, с которым Введенский схлестнулся накануне. Депутат, сверкая глазами, обличал зарвавшихся олигархов, пропагандировал всеобщее равенство перед законом, требовал от бизнесменов социальной ответственности вместо политической всеядности.

Введенский оторвался от газеты: что-то насторожило его в тоне выступающего.

— Это что за покемон!? А это что за покемон!? — Даша зашлась хохотом: усатый дядька действительно чем-то напоминал смешного покемона. — Деда, ну давай, переключай назад.

— Погоди-ка, внучка… Там все равно сейчас реклама, — Введенский мягко отстранил девочку и принялся нажимать другие кнопки на пульте.

На одном из каналов ведущий Леонид Якубович, по скоморошьи напялив на себя только что подаренную морскую фуражку, крутил «колесо удачи». На другом канале шел прямой репортаж о спуске на воду атомного крейсера «Пацифист». Мелькнуло улыбающееся лицо генерала Хохлова — шеф находился в президентской свите, а потом камера надолго задержалась на лице президента Батина в такой же, как у Якубовича, морской фуражке на голове. Президент крутил штурвал крейсера.

— А это что за покемон?! — Даша без конца повторяла полюбившуюся шутку.

— Цирк какой-то… — пробормотал сквозь зубы Введенский: его мучило необъяснимое чувство тревоги. — Сплошное поле чудес. В стране дураков…

Наконец он нашел то, что искал. Ведущая новостей на канале НТВ, изображая максимальную беспристрастность, сообщила:

«Сегодня утром во время выступления в университете города Екатеринбург был задержан известный предприниматель, генеральный директор Красносибирского алюминиевого комбината Александр Белов. Руководителю «Красносибмета» инкриминируется уклонение от налогов и создание преступной группы, ставящей своей целью хищение средств в особо крупных размерах…»

На секунду показали крупным планом лицо Саши, которого выводили из здания университета в наручниках. И ладонь омоновца, который придерживал голову Белова во время посадки в машину… Почти сразу же, видимо, в качестве компенсации за мрачную новость — пошел сюжет из зоопарка города Зарюпинска, где слониха родила очаровательного слоненка, которого работники зоопарка окрестили Олигархом…

Введенский достал мобильник и набрал телефон генерала Хохлова. После длинных гудков телефонная барышня сообщила, что аппарат выключен либо находится вне зоны действия. Ах, ну да, конечно. Генерал вместе с президентом в настоящий момент находятся за Полярным кругом: рабочая поездка к морякам! Первые лица в стране делают вид, что они совершенно не при чем. А игру «Убей олигарха» придумал и запустил кто-то другой.

Игорь Леонидович сжал виски ладонями, стараясь сосредоточиться на своих мыслях. Он мерил шагами квартиру и прикидывал план дальнейших действий, когда притихшая Даша потянула его за рукав:

— Деда, а почему мы не ужинаем? Мама сказала, что сегодня твоя очередь обо мне заботиться!

— Что? Да, милая… Ты не поверишь, но именно о тебе я сейчас больше всего и забочусь.

Степаныч приехал в ночлежку по делу. Накануне он получил факс от своего московского поставщика с выгодными предложениями по установка мини-пекарен. А с Федором у него уже давно был разговор о том, как славно было бы оборудовать собственной пекарней Странноприимный дом имени Нила Сорского. Слова «ночлежка» Федор не любил и старался избегать. А вот нестяжателя Сорского очень уважал и ставил в пример теперешним никонианам, последователям Иосифа Волоцкого, поэтому и нарек свое детище дорогим ему именем. Правда, весь город назвал ночлежку просто и без затей: дом бомжа.

Перебравшись вместе со всей Беловской командой на жительство в Красносибирск, пенсионер Арсений Степанович Власов недолго оставался просто пенсионером. Обладая крепкой хозяйственной хваткой, он мигом присмотрел для деятельности свободную нишу. «Кризис кризисом, а кушать людям хочется всегда. Русский народ сможет отказаться от всего, но только не от хлебушка», — так рассудил матерый бизнесмен и занялся установкой и оборудованием пекарен. Начал, понятное дело, с беловского комбината, где и взял небольшой кредит.

Первая в Красносибирске, оснащенная новейшим оборудованием, канадская мини-пекарня была принята потребителем на ура. Из столовой комбината народ стал авоськами таскать домой восхитительные слоеные булочки с чуждыми нам названиями «гипфель» и «круассан». Но к хорошему быстро привыкаешь. Следующий кредит Степаныч взял уже в банке, снял и собственноручно отремонтировал аварийное помещение в городе и расширил производство. Дело пошло в гору. На сегодняшний день индивидуальный предприниматель Власов уже являлся хозяином сети мини-пекарен и фирменного магазинчика «Сибирский крендель».

Заявки на установку мини-пекарен поступали из многих мест. Даже администрация следственного изолятора, прозванного в народе Воронье гнездо, вела на этот счет переговоры, правда, никак не могла найти спонсора. И Федор Лукин, ставший директором ночлежки, тоже хотел иметь свою пекарню. Только бы удалось объединить под одной крышей труд и хлеб, тогда почти полная независимость от городских властей богоугодному заведению обеспечена!

Федор в последнее время по-хорошему удивлял старого друга. Дружить-то они дружили и прежде, потому что в период жизни на свалке держаться вместе приходилось всем, кто сумел сохранить хотя бы видимость человеческого облика. Но в ту пору постоянно пьяный и постоянно резонерствующий экс-филолог Федя Лукин представлялся Степанычу, мягко говоря, юродивым: вреда как будто никакого, но и пользы ни на грош.

Сам же Арсений Степанович Власов ухитрялся в тяжелейший период своей жизни, даже будучи выброшенным на ее обочину, оставаться мужиком практичным и разумным. Он родился хозяйственником, хозяйственником, видно, и помрет. А вот Федор — это особый случай. Метаморфоза, которая происходила с ним на глазах, внушал уважение.

В какой-то момент у друзей возникло опасение, что Федя так оторвался от действительности, ушел в себя, запутался в своих духовных изысканиях, что жить среди обычных людей просто не сможет.

Сначала он отправился с проповедями по стране, ездил в электричках, пытаясь наставить пассажиров на путь истины. Этот опыт едва не закончился для проповедника мученической смертью от рук бандитов, которые по ошибке приняли его за профессионального нищего — нарушителя конвенции. После этого Федор Лукин удалился в скит, сократил свои плотские потребности до минимума и попробовал отработать на практике модель целительного уединения и близости к Богу Однако и в этом случае достигнуть полной гармонии Лукину, помешали два обстоятельства.

Во-первых, от скудной пищи у него разыгрался страшный авитаминоз, именуемый в народе цингой. Но это еще полбеды. Уединение было нарушено появлением двух мальчиков — старых Фединых друзей-беспризорников, с которыми неудавшийся проповедник познакомился в свое время в Москве и которых сгоряча наставил- таки на истинный путь.

Мальчики жаждали дальнейшего общения с наставником: кроме Федора, как оказалось, в этой жизни они никого не интересовали. Однако наряду с общением они постоянно хотели есть. А Федя, хотя и был человеком, как говорится, не от мира сего, но все ж таки понимал, что ребятам нужны нормальные бытовые условия: цинга в двенадцатилетнем возрасте — слишком высокая плата за духовное совершенство. К тому же неплохо было бы ребятам поучиться в школе…

Пришлось сообща покинуть скит и осесть в Красносибирске. Тяжкие испытания мирской суетой вроде регистрации по месту жительства, оформления опекунства, устройства в школу и так далее, Федор выдержал с честью. Но потом вновь затосковал…

Попытка найти успокоение в лоне официальной церкви не увенчалась успехом. В течение месяца Федор пытался познакомиться с местным батюшкой — настоятелем собора Петра и Павла. Однако же досточтимый отец Игорь все время был занят неотложными делами. Сначала дневал и ночевал в редакции газеты «Колокол», где он вел рубрику по борьбе с враждебными концессиями и тоталитарными сектами. Затем облетал край с группой поддержки кандидата в губернаторы. Потом отбыл в Москву на прием к президенту с просьбой освободить Церковь от налогов… Подобная деятельность не только не вписывалась, но и прямо противоречила представлениям Федора об истинном призвании служителя культа. Поэтому, когда в очередной раз ожидавшему в приемной бородатому чудаку сообщили, что батюшка отбыл на освящение атомного крейсера «Пацифист», он махнул рукой и понял: с этой церковью у него мало чего общего…

Чтобы прокормить себя и двух подростков, Федя все время где-нибудь подрабатывал, но всякий раз попадал под сокращение кадров. Старые друзья по свалке, сумевшие, в отличие от Федора, приспособиться к новой жизни, старались ненавязчиво помочь ему, и помогали. Все они крепко встали на ноги. Белов руководил комбинатом. Витек работал при нем начальником службы безопасности. Доктор Ватсон со Степанычем, каждый в своей области, стали более чем успешны-ми предпринимателями. Но никто не мог дать Федору главного, а именно: помочь утолить духовный голод. Он впал в уныние.

Как-то раз, во время одной из ставших довольно редкими встреч, Федор особенно достал друзей своим нытьем.

— Хорош ныть, гуру хренов! — прикрикнул на него Белов и перешел, для большей убедительности, на более понятный Федору язык. — Я, конечно, не такой духовидец, как ты, но уверен: нытье есть великий грех. Займись делом. Начни сам творить добро, хоть немного, а меньше зла останется тогда в нашей жизни. Ночлежку бы организовал, что ли. В память о бомжовском прошлом.

Брошенная вскользь идея попала на благодатную почву. Денег в ту пору на комбинате было с гулькин нос, но вот отдать под ночлежку заброшенную комбинатовскую базу отдыха оказалось вполне реально. В итоге Федор сумел не только возглавить богоугодное дело, но и, как принято теперь говорить, «раскрутить идею». Редкая комиссия, посещающая краевой центр обходилась теперь без экскурсии в странноприимный дом. Ничуть не меньший интерес вызывало также подсобное хозяйство, где наиболее продвинутые из бомжей выращивали овощи для своего стола, разводили кроликов, кур и производили сувениры на продажу.

Организовав и возглавив странноприимный дом, Федор Лукин начал проявлять все новые качества, которых прежде в нем не наблюдалось. Во-первых он совсем перестал пить, стал более собранным и более ответственным. Но самое поразительное заключилось в том, что из него, несмотря на все закидоны, получался совсем даже неплохой лидер.

Разумеется, директору ночлежки было далеко до Степаныча: когда Федя только еще выпивал свой первый стакан портвейна и только приступал к изучению творчества Сумарокова и Державина, Арсений Степанович уже вовсю рулил заводским коллективом. Поэтому за Федором требовался пригляд, и Степаныч считал своим долгом просвещать и опекать друга в хозяйственных вопросах,

— Вот черт, едрен-батон! — выругался Арсений Степанович, налетев на подходах к нужной двери на штабель каких-то коробок. — Что это вы тут склад устроили? И где вообще лампочка? Почему темно?

— Не чертыхайся, — раздался совсем близко невозмутимый голос Федора. — Не в злачное место пришел, но в обитель благости. Лампочку, видно, сперли постояльцы, подозреваю даже, кто именно. А склад — никакой не склад, а пожертвование анонимного благодетеля.

— Пожертвованиям не место под ногами, на проходе, — не унимался Степаныч. — Когда ты только научишься порядку!

— Дак не успели внести еще. Тут с утра такая канитель… — Федор отодвинул ногой одну из коробок, помогая другу протиснуться в комнату, которая условно выполняла функцию директорского кабинета. — Ступай пока с Богом. Поговорим вечером-

Последняя фраза относилась уже не к Степанычу, а к тетке — вероятно, одной из «странниц». То ли заплаканная, то ли просто опухшая женщина, одетая в небесно-голубое дутое пальто, явно с гуманитарного плеча, бочком протискивалась на выход.

— Любовный треугольник тут, понимаешь, у нас, — пояснил свою занятость Федя, как только за посетительницей закрылась дверь. — Одного любит, но не уважает. Другого уважает, но влечения не испытывает. Вот, пришла с утра пораньше советоваться, как быть…

— Н-да. Всюду жизнь, — философски подытожил Степаныч и перешел к цели своего визита. — Помнишь, мы говорили с тобой насчет пекарни? Тут у меня один интересный вариант проклюнулся. Тебе, наверное, подойдет. Только надо подсчитать, за сколько месяцев пекарня окупится.

— Боюсь, нам сейчас не до пекарен. Ты же знаешь о моей войне с налоговой… Вроде бы и штраф сам по себе невелик, но они там такого насчитали! Умножили на один хитрый коэффициент, потом на другой. Потом всю сумму удесятирили и выставили к списанию. Я в их налоговых премудростях не разбираюсь… Так что придется какое-то время ужиматься.

— И напрасно не разбираешься! Законы читать надо или, хотя бы, на крайний случай, советоваться со знающими людьми.

— Помилуй, когда мне все успевать. И столярный цех, и сувенирная мастерская. Клошары из Франции факс прислали: едет делегация по обмену опытом. И эти простыни, не в том месте проштампованные, будь они неладны… А главное, люди жаждут духовного наставления. Вот, слышишь? Опять кто-то идет по мою душу.

В коридоре за дверью вновь послышался звук падающего тела и приглушенная ругань.

— Федя, дружище, прежде чем наставлять людей духовно, давай-ка уберем с прохода эти ящики. И позови Шамиля, пусть лампочку вкрутит. Иначе твоя паства руки-ноги себе переломает.

Тот, кто минуту назад упал в коридоре, споткнувшись о ящики с гуманитарной помощью, на поверку и оказался завхозом Шамилем. Бородач стоял теперь в кабинете и с грустью смотрел на цоколь разбитой лампочки, которую он специально нес, чтобы ввернуть, но не донес.

Чеченец Шамиль, с которым Федор подружился во время блиц-операции в Чечне, нынче работал в ночлежке завхозом и занимал с семьей, небольшой флигель. Оказавшийся в ситуации «свой среди чужих, чужой среди своих», Шамиль не мог дольше оставаться на своей исторической родине и вынужден был податься в Сибирь вслед за новыми друзьями. Страшный грех лежал на его со-вести, поэтому он нуждался в душевном успокоении. Однако же, по ряду личных причин, ислама не оставил, что не мешало ему подвизаться в христианском богоугодном заведении. Ну, а Федор Лукин с его ангельским терпением подошел к непростой ситуации Шамиля гуманно й творчески. Равнодушный к догмам, ритуалам и иным внешним проявлениям культа, Федя умел найти именно те слова, которых так не хватало тоскующему по родине Шамилю…

— Сил моих нет смотреть на весь этот бардак, — решительно сказал Степаныч и вскочил со стула. — Шамиль, помоги-ка мне с того конца. Заносим добро в кабинет! Федор не мельтеши под ногами, возьми вон ту коробку, она поменьше…

Через несколько минут многочисленные коробки с пожертвованиями были втащены и уложены рядком.

— Надеюсь, хотя бы акт передачи благотворительного взноса ты успел составить? — едва отдышавшись, сказал Арсений Степанович. — Нет? Ну и дурак. Мало тебя налоговая уму-разуму учила. Ты хоть знаешь, что там внутри, в этих коробках?

— Я же объяснил уже. Утром они стояли на крыльце. Что внутри, посмотреть не успели. Кто принес, тоже неизвестно. С кем теперь акт приема-передачи составлять прикажешь? Принять-то, допустим, я принял. А вот передал кто?

— Козел ты, Федя. Тонко организованный и высоко моральный козел. Быстро давай сюда бухгалтера. Чтобы через пять минут все это барахло стояло на балансе. Кстати, давайте посмотрим, что там.

Картонные коробки, общим числом девять штук, выглядели новыми, но были не заклеены, а просто перевязаны поверху шпагатом. Одна из них была очень большой, другие помельче. Федя приступил с ножницами к первой из них:

— Тут, братья, провода какие-то…

— Погоди пока, не трожь… Всем в коридор, я сказал! — Шамиль часто задышал и засверкал глазами.

— Нет, Шамиль, это не бомба, — Федор держал в руках серебристую звуковую колонку со свисающими проводками. — Тут какая-то музыка, по-моему.

— Скажу вам больше: эта фигня называется «домашний кинотеатр», — пробормотал Степаныч. — Плазменная панель! Ни хрена себе, Федор, спонсоры у тебя…

Шамиль понятия не имел, сколько может стоить подобная вещь. Федя тоже не знал И знать не хотел. Что же касается опытного предпринимателя Власова, то Степаныч мгновенно оценил благотворительный взнос в несколько тысяч баксов. Даже с учетом износа…

Домашний кинотеатр был не новым, хотя и в хорошем состоянии. Семь звуковых колонок, плазменная панель и другие составляющие роскошного комплекта были упакованы в коробки довольно небрежно. Похоже, что даже в спешке. Странно, что ничего не побилось.

— Может, краденое? — предположил Шамиль, вертя в руках пульт дистанционного управления, на обратной стороне которого была почему-то прилеплена жевательная резинка, тоже бывшая в употреблении.

Действительно, было похоже, что Шамиль прав. Однако как ни ломали голову друзья вместе с подошедшей тетенькой-бухгалтером, за каким лешим требуется красть, чтобы тут же подарить, причем анонимно, ни одной приемлемой версии не возникло. Если, конечно, не считать нормальной версией появление в тайге призрака Степана Разина, грабящего богатых и отдающего награбленное бомжам.

— Есть еще одна мысль, — после долгих раздумий сказал Степаныч. — Возможно кто-то хочет скомпрометировать тебя… То есть тебя, твою работу и нашего Белова Александра Николаевича…

— На фига? — не понял Федя.

Арсений Степанович только махнул рукой. Федор из принципа не интересуется общественной жизнью, не читает газет и не смотрит телепередач. Можно быть уверенным, что даже эта роскошная штуковина не соблазнит его даже на то, чтобы хотя бы изредка посматривать новости. А значит, бесполезно ему объяснять, как он подставляется со своими деклассированными друзьями, со своими христианскими проповедями, так разительно отличающимися от православия, занявшего место государственной идеологии. Между тем, сам Арсений Степанович серьезно опасался, что его блаженного друга может запросто накрыть любая волна: например, очередная кампания по борьбе с «оборотнями от Библии»…

— Ладно, хватит языком трепать, — сказал Степаныч. — Ты же все равно не выкинешь этот подарок.

— Лично я бы, может быть, и выкинул, — серьезно ответил Федор. — Но странники давно просили нормальный телек для просмотра передачи «Будь здоров». А равно программы «Пой, гармонь» и «Утро с Куркуровым».

Кусочек неба в тюремном окне окрасился в нежные пастельные тона. Начинался первый день пребывания Александра Белова в Красносибирском следственном изоляторе, которому народ присвоил красивое название Воронье гнездо.

Сюда Белова сразу же после первого и, на данный момент, последнего допроса, доставили на «автозаке» из изолятора временного содержания при краевом управлении внутренних дел. То была фрачная комната, которую и сотрудники, и «гости» по старинке называли КПЗ, то есть, камерой предварительного заключения.

Это же, новое место обитания оказалось чуть более приличным, чем КПЗ. Здесь было не так душно. Да и шконка, особенно если на нее положить не один, а два матраца, состояла в гораздо более близких родственных отношениях с обычной кроватью, нежели деревянный настил, красиво именуемый «спальным возвышением».

Саша усмехнулся: если разобраться, у пребывания в тюрьме есть свои плюсы. На свободе такому человеку, как он, подумать всласть никогда не удается. Просто нет времени на анализ и обобщения — только решение сиюминутных задач! Зато здесь, в камере, у него имеется шикарная возможность оглянуться на прожитое.

Забавно все-таки получается в жизни. В течение нескольких лет он был бандитом. Возглавлял то, что менты называют организованной преступной группировкой, и добрая половина его поступков и решений не имела ничего общего с законностью. Интересно, какой срок светил бы ему, если бы суд взялся доказать его виновность по тем его, полузабытым делам?

То, что он натворил с «верными опричниками» Косом, Филом и Пчелой во времена Бригады, могло бы потянуть на долгие годы тюрьмы. Однако же, не потянуло. Жизнь заложила крутой вираж, и Белов-преступник был великодушно «прощен» властью за заслуги Белова-героя. Саша был публично обласкан первым президентом России. Силовикам тогда же был дан приказ «ослабить хватку», а генпрокурору велено «амнистировать, понимаешь, героя». Саша еще тогда подумал: как же можно амнистировать кого-то, если этот кто-то не был осужден? Однако, по всему выходило, что можно. Можно кого угодно амнистировать под девизом «никто не забыт и ничто не забыто».

Главное, ничто не доказано, да и давно это было — в прошлой жизни… Срок давности вышел. Строго говоря, Белов за все заплатил сполна. И суд его судил посуровей любого другого. А точнее, судья, о котором поэт сказал: «Он ждет. Он Неподкупен звону злата. И мысли, и дела он знает наперед». И приговор, между прочим, вынес, какого нет ни в одном уголовном кодексе мира. Самая страшная зона в сравнении с этим наказанием могла бы показаться санаторием… Хотя бы потому, что любой срок на зоне имеет свой конец.

В его же случае была медленная, изо дня в день, пытка осознанием собственной вины: за безвременный уход мамы, за смерть друзей, за искореженную жизнь жены. И еще десятки чужих жизней, которые были походя задеты и травмированы напором и волей того — прежнего Белова, не считающегося ни с чем, кроме поставленной цели. И в итоге — страшное ощущение разлада с самим собой и пустоты, черной дыры, которая осталась в душе на месте тех, кто жил в ней прежде…

Кстати, именно то, чем он занимался сегодня— руководство огромным производственным объединением, и помогло сегодняшнему Белову по-настоящему выбраться из душевного кризиса и почувствовать вкус к жизни. Это было увлекательно: игра в «монополию», только в натуре, в реальной жизни. Но дело не только в азарте. Сознание ответственности за тысячи людских судеб, которые зависят от принятых тобою решений, позволяло надеяться на то, что вина, воз-можно, уже искуплена…

И вот тут начинается самое удивительное. Получается, что высокую честь быть изолированным от общества Белов по-настоящему заслужил уже в новой своей жизни, когда он решил «стать прозрачным». В той достойной жизни, за которую не только не стыдно, а как раз наоборот. И тюрьма — не в переносном, буквальном смысле — с зарешеченными окнами, сварными двухъярусными кроватями и цементной парашей в углу — была прописана ему государством именно за заслуги перед страной и простыми людьми. Такие вот парадоксы истории!

«Стоп, — возразил Белов сам себе, — пожалуй не стоит приписывать государству несвойственные ему черты: мстительность, двурушничество, глупость и подлость». Все это может быть свойственно представителю мира животных по имени человек, но никак не абстракциям вроде «государства» и «общества». Он вспомнил, как сам в свое время сказал чекисту Введенскому, что «государство — это мы»! То есть конкретные люди, принимающие то или иное решение.

Ну, и кто же тот конкретный человек, который принял решение засадить за решетку успешного и процветающего бизнесмена, любимца публики? Вот в этом направлении и следует думать. Видно, кому-то Белов крепко наступил на хвост. Кому, вот в чем вопрос.

Прокручивая в уме недавние события, которые должны были быть отголоском в его сегодняшней жизни, Белов снова вспомнил поездку на Кипр. По странной прихоти подсознание настойчиво, вновь и вновь, возвращало его на этот остров. Именно на Кипре он, походя и особо не задумываясь о последствиях, нажил себе очередного врага. Их и без того было приобретено немало в этой жизни. Так что вполне можно было бы и не жадничать, не заводить свеженького. Но так уж получилось…

Саша никак не мог вспомнить, что же заставило его в последний перед отъездом с Кипра вечер, отправиться на эту дурацкую вечеринку. Его партнер по бизнесу — специалист по оффшорным фирмам — уже отбыл в Москву. У Белова же был билет до Тюмени, где предстояло пересесть на рейс до Красносибирска, и вылет планировался только на завтра. Сутра он, как и обещал сам себе, отправился на море. С наслаждением окунувшись в рекламно-зеленые волны, быстро доплыл до мола, посидел на нем, разглядывая прилипшие к сваям ракушки и водоросли, казавшиеся фиолетовыми от прошедших сквозь толщу воды солнечных лучей. Потом сделал еще несколько бросков: берег — мол — берег, полежал на рас-каленном песке и пришел к выводу, что отдыхать… в общем, скучно.

Он поймал себя на мысли о том, что уже скучает по работе и… по Лайзе Донахью. Так уж получилось, что эта девушка и все приятное, что было связано с ее появлением в жизни Саши, было напрямую связано и с бизнесом. Ему вдруг очень захотелось представить, как эта ученая леди, преисполненная замечательных идей, смотрелась бы здесь, на пляже, одетая только в купальник? Она все-таки немного тощевата, но грудь должна выглядеть очень неплохо. Фантазировать на подобные темы не стоило. Служебные романы до добра не доводят, это аксиома. Мухи отдельно, а котлеты должны быть сами по себе. И путать служебные отношения с личными никуда не годится.

Чуть позже, сидя на открытой террасе кафе, он мысленно уже совершал очередную сделку, подсчитывая в уме ее экономический выхлоп, и продумывал шаг, который станет следующим. И с нетерпением ожидал, когда официант принесет счет — так ему не терпелось подняться в номер и подсчитать на калькуляторе эффект от новой любопытной схемы.

— Сафари на осликах! Волшебная ночь на Кипре! Незабываемые впечатления! — вместо ожидаемого официанта возле его столика топталась девчушка с пачкой рекламных проспектов.

— Что, и в самом деле бывает сафари на осликах? — очнулся Белов от своих подсчетов и рассеянно уставился в красочные проспекты.

— Так и жизнь пройдет — не заметите, — прозорливо сказала девушка коммивояжер. — Зарабатывать деньги умеете, а потратить с кайфом — слабо?

— Почему же слабо? Не слабо, — Саша полез в бумажник за наличностью.

Пожалуй, «волшебная ночь на Кипре» будет хорошей финальной точкой в его деловой поездке. Может, хоть на короткое время ему удастся отвлечься от размышлений о доменных печах и прекратить мысленно строить цеха и гонять туда-обратно вагоны с глиноземом. Помимо всего прочего ему хотелось избежать встречи и прощальных разговоров с Аллой: блиц-роман был явно неудачным и подлежал немедленному забвению.

Сафари на осликах оказалось и впрямь уморительной забавой. Саша на какое-то время ощутил себя пацаном, и с огромным удовольствием проехался по живописной равнине на милой ослице по кличке Памела Андерсон. Однако общества своей новой возлюбленной ему избежать не удалось. Алла Удодова оказалась в числе участников фольклорной вечеринки, рука об руку со своим одиозным супругом.

Вероятно, ощущая себя вавилонской блудницей, дама скорбно кусала губы и бросала в адрес Саши красноречивые взгляды. Супруг Удодов, напротив, был поглощен одним собою — он принадлежал к числу людей, которые даже в сортире продолжают думать о том, достойно ли смотрятся.

Не признать в седеющем красавце восходящую звезду российского политического бомонда было невозможно. Это честное, суровое лицо в течение примерно полугода буквально не сходило с экрана телевизора и с первых страниц столичных печатных изданий. А звучная фамилия Удодов. прочно ассоциировалась в умах обывателей с «торжеством правосудия», то есть с выведением на чистую воду всякого рода «оборотней» — будь они в погонах, в белых халатах, в касках дорожных строителей или в чем другом.

Столкнувшись с ним нос к носу в вестибюле отеля, Александр сдержанно кивнул, и тут же заметил, как в глазах депутата-борца затеплился огонек узнавания: Удодов в свою очередь усиленно вспоминал, где он мог видеть лицо этого парня. Белов усмехнулся, припомнив, как пару лет назад и сам засветился на главной сцене — в качестве махрового мафиози и в качестве народного героя одновременно. Идентификация наконец состоялась, и Удодов после секундного колебания протянул Александру свою мужественную ладонь.

Удодову достался неудачный осел — худой и психически неуравновешенный, по кличе Геббельс. После нескольких тщетных попыток запрыгнуть Геббельсу на спину, начинающему наезднику удалось наконец утвердиться на остром, выпирающем из-под шкурки, хребте, но, как выяснилось, ненадолго. Доехав до первой же оливы, уважаемый депутат не сумел совершить объездной маневр, получил острой веткой промеж глаз и рухнул на опаленную зноем почву. В-группе более удачливых всадников послышались смешки, а супруга Алла — та и вовсе хохотала от всей души.

Саша Белов спрыгнул со своей Памелы и помог упавшему подняться, за что был удостоен злобного взгляда. Удодов с достоинством отряхнулся и, прихрамывая, пошел в сторону джипа, на котором организаторы «сафари» сопровождали экскурсантов: верховая езда на ком бы то ни было, очевидно, не была его сильной стороной. При этом он продолжал коситься в сторону кинокамеры в руках местного «папарацци», который фиксировал поэтапно все приключения отдыхающих.

Белов почувствовал прилив мужской солидарности и философски подумал о том, насколько в сущности серьезная взрослая жизнь напоминает детскую игру. «Мы все продолжаем играть, сидя в песочнице. И надеяться на благосклонный взгляд красивой соседской девочки, и подтаскивать в свою сторону побольше цветных кубиков. Только вот кубики выглядят несколько иначе: теперь они выглядят как счет в банке, депутатский мандат, дорогая машина или… те же вагону с глиноземом. Но суть при этом не меняется? И соседская девочка, несмотря на морщинки возле глаз и перстень с бриллиантом остается такой же врединой…»

Захватывающее «сафари» логически перетекло в застолье. В большой открытой и увитой цветами беседке было сервировано несколько длинных столов, за которыми, помимо русских отдыхающих, сидели вездесущие немцы и какие- то еще темнокожие туристы. Саша опять оказался рядом с Удодовым. За столом, где кроме них двоих были только женщины, депутат снова почувствовал себя «на коне». Он галантно подливал дамам вино и провозглашал тост за тостом типа «за державность», «за истинную веру» и «во славу родного отечества».

Нигде, кроме как за границей, русские не ощущают так остро своей национальной принадлежности. У большого народа в отличие от мелких, борющихся за выживание, национальная гордость подолгу сыто дремлет: мол, нас и так много, чего суетиться. Но стоит миновать полосатые пограничные столбы, как воспоминание о русских березках начинает бередить души, а пара слов, сказанная на родном языке, способна превратить в братьев кого угодно.

— Отчего же не пляшете? — насмешливо обратился к Белову именитый соотечественник, наблюдая за тем, как русские туристы под руководством киприота-затейника, путаясь в собственных ногах, разучивают сиртаки. — Покажите этим убогим, как умеют отдыхать настоящие русские олигархи.

— Боюсь, олигархи и вовсе не умеют отдыхать, — улыбнулся Саша. — Сижу вот тут, а сам прикидываю, удастся ли в этом году запустить производство на новой площадке. И как с кредитом рассчитаться…

— И как оффшорных дочек наплодить. Чтобы налогов в родной бюджет заплатить поменьше, а собственную, извините, мошну набить потуже! — Удодов обозначил тему «о наболевшем», хотя лицо его при этом обаятельно улыбалось. — Угадал?

— А как же без этого! Богатые заботятся о мошне, кто победнее — о мошонке, — ему не хотелось ссориться, но и терпеть эти подначки тоже не пристало. — А насчет налогов, это мы вас, законотворцев, должны благодарить. Это вы такие правила игры напридумывали, при которых, чтобы выжить, приходится из штанов выпрыгивать.

— Подлинный патриот добровольно отдаст последнее! Все возложит на алтарь отечества…

— Да вы хотя бы представляете себе, что пенсионный фонд установил пеню один процент в день! Никакие бандиты такой счетчик не выставят, как родное государство!

— Ладно, проехали. Как говориться, ешь ананасы, рябчиков жуй… Скоро в стране закончится этот бардак. Это я обещаю. Давай выпьем за Россию!

Выпили сначала за Россию, потом за святую Русь. Белов был рад наметившемуся перемирию: не для того он, в самом-то деле, приехал сюда на ослике, чтобы собачиться по пьяному делу.

— Мы здесь, на Кипре, между прочим, пропагандируем великую русскую культуру! — с пафосом произнес Удодов. — Величайшую из культур! За это, кстати, предлагаю отдельный тост. Сегодня в городском саду был открыт памятник…

— Пушкину, что ли? — поинтересовался Белов.

— Какому Пушкину? Пушкину уже здесь есть. Козьме Пруткову!

— Е-мое! — едва не подавился Белов. К тому же он почувствовал, как Алла босой ногой под столом дотянулась до его колена. — А на фига ж киприотам Прутков?

— Какой цинизм! — поморщился депутат, пытаясь занюхать душистое вино пресной национальной лепешкой. — Какая бездуховность!.. Вот вы с вашими деньгами хоть кого-нибудь сделали счастливей? Хоть одному сирому да убогому реально помогли? Небось пятак на паперти подать жалко… А? Жалко?

— Пятак, допустим, жалко, — Александр почувствовал, что опять заводится помимо собственной воли. — А вот ночлежку для бомжей на триста мест — да, организовал. Интернат для больных детей открыл. Дом престарелых, санаторий-профилакторий для рабочих комбината…

— Видал, по телевизору видал, — отмахнулся Удодов. — Шведский коммунизм в одном, отдельно взятом регионе, и все такое… Видел опухшие рожи бомжей из вашей образцовой ночлежки. И ихнего гуру Лукина! На наркомана похож, а вся контора — на тоталитарную секту!

Белов про себя выругался. Образцовая ночлежка была лично ему очень дорога, это была победа его и друга Федора, дело их чести и гордости. А святое уж точно не следует выносить на всеобщее обсуждение и трепать почем зря. Вовсе не для того они с Федором затевали это дело, чтобы снискать одобрение какого-то политического самодура. Александр усилием воли заставил себя промолчать и мысленно поклялся в дальнейшем не поддаваться на провокации.

Дамы за столиком заскучали. Алла, демонстративно зевнув, громко сказала:

— Мой, как напьется, ему только дай побазарить о судьбах отечества! А если слушателя не найдет, так сам с собою — перед зеркалом.

При этих словах Удодов так засверкал глазами и так заиграл желваками, что Саша всерьез приготовился стать свидетелем семейного мордобоя. И счел за меньшее зло согласиться на белый танец, к которому давно и страстно склоняла его жена депутата.

— Ненавижу его! — шептала Алла, стараясь приникнуть к партнеру всем своим созревшим, будто груша, телом. — Он меня игнорирует как личность. Не может простить, что я помню, каким ничтожеством он был… Я хочу ему отомстить.

— Ну-ну, успокойся, милая, — Белов гладил ее влажное плечо и по возможности старался отстраниться. — Ты ведь уже отомстила.

Когда они вернулись назад, разбитные дамочки вовсю делились своими тайнами: все они оказались вроде как сосланными на курорт могущественными мужьями. Всем уже давно хотелось домой, но там их, судя по всему, не слишком-то и ждали…

— Я счастлив поднять тост за президента России! — Удодов, покачиваясь, встал и по-гусарски приладил стакан с вином себе на оттопыренный локоть.

— «А я еще больше счастлив!» — процитировал героя кинокомедии Саша, но свой стакан выпил сидя и без фокусов.

Заданный Удодовым высокий патриотический настрой женщины интерпретировали по-своему и с чисто курортной развязностью принялись обсуждать мужские достоинства первого лица страны. Одна находила президента «милым», другая звала его «покемономчиком», а супруга депутата Алла, навалившись декольтированной грудью на стол, потребовала ото всех согласиться, что «этот Батин чертовски эротичен».

Белову в какой-то момент стало тошно от пошлости происходящего, и он начал поглядывать в сторону эстрады, где топтались несколько русских, пытаясь изобразить «камаринскую».

— Ну, а вы, молодой человек, что же не принимаете участия в дискуссии? — Удодов обращался лично к нему — Как вам президент Батин?

Удодов уже прилично набрался. Он наседал на Белова и буравил его глазками из-под напяленного Организаторами вечеринки веночка, в распахнутом вороте гавайской рубашки виднелись седоватые кудри, покрытые бисеринками пота. Саша попробовал увернуться от собеседника и почувствовал, как его самого качнуло в сторону: сухое кипрское вино оказалось коварным.

— Что вы скажете о нашем президенте? — настаивал на своем Удодов.

— А что говорить? — Белов с неприязнью посмотрел на собеседника. — Он заложник своей должности. Пока президент, его на руках носят, а что будет потом, кто знает. У нас любят пинать ногами бывших героев.

Захмелевшая Алла зашлась визгливым смехом и захлопала в ладоши, а Саша покинул компанию и пошел в сторону эстрады, где, как ему показалось, затевался танец живота.

За другим длинным столом, накрытым в дальней части беседки, расположились туристы, наверное, с Ближнего Востока. В отличие, от русской группы, их было немного, и доминировали здесь мужчины — бородатые и смуглые, в большинстве своем одетые по-европейски, но у некоторых на голове были арабские платки. С ними были женщины, две закутанные в покрывала и одна одетая как-то маскарадно — «Шахразадой». Вскоре стало понятно, почему: она была артисткой беллиденса и намеревалась выступить со своим номером. В порядке, так сказать, культурного обмена.

Она прошла мимо Белова, задев его василькового цвета покрывалом с блестками и обдав пряным запахом восточных духов. Царевна Будур, да и только!

Молодая женщина была хороша собой, но красота ее была какой-то кукольной, приторно- сладкой. И дело было не в том, что артистический грим — нарисованные «союзные» брови и густая черная подводка вокруг глаз контрастировали с их яркой голубизной. Кого-то она ему напомнила, и он внезапно почувствовал волнение. Нет, показалось…

Соблазнительно покачивая бедрами в такт восточной мелодии, «Шахразада» начала легко и плавно перемещаться по эстраде, то приближаясь, то удаляясь от зрителей. Поминая недобрым словом коварное кипрское вино и, главным образом, его количество, Александр таращился на эти красивые руки, будто бы лишенные костей, на изящные бедра (слишком узкие, по его представлениям, для восточной красавицы) и пытался разобраться в своих ощущениях. Рваный музыкальный ритм только отвлекал его и мешал сосредоточиться на неведомой, ускользающей мысли. В тот момент, когда некая догадка уже готова была оформиться в подкорке, он услышал за своим затылком громкое сопение и, скосив глаза, угадал медальный профиль депутата.

— Смотрел сегодня танец живота. Живот хорош, но в общем — срамота! — громко продекламировал Удодов, ни к кому особенно не обращаясь, и стал протискиваться поближе к эстраде.

Там восточная чаровница уже успела обнажить вышеозначенную часть тела и совершенно потрясно двигала ею во все стороны.

Не желая снова пересекаться со своим оппонентом, Белов отошел в сторону, а потом и вовсе вышел за пределы беседки и уселся на лавочке. Он закурил и попытался догнать свое поразительное открытие, но не тут-то было. Он напрягал зрение, но издали танец живота выглядел обычным эстрадным номером, и не более того. На минуту ему удалось разглядеть среди черных голов благородные седины своего нового знакомца — Удодов сидел за столиком в компании туристов с Ближнего Востока.

«Вот с ними пусть и поднимает тосты за святую Русь», — устало подумал Белов и задремал. Веночек из веток оливы съехал ему на нос и делал похожим на усталого молодого сатира. Неподалеку носился с видеокамерой местный оператор. К ярко горевшему софиту со всех сторон слетались насекомые и гибли, как маленькие икары, в его жарком свете. Справа и слева от него, конкурируя с восточными ритмами, оглушительно пели цикады, и Белову приснился очень короткий сон — из тех снов, которые еще не сновидение, но уже и не явь.

Он вдруг отчетливо увидел танцовщицу и отчетливо осознал, что он знаком с нею, хотя и не слишком близко, и что он ее определенно терпеть не может. А потом увидел… Коса. Раньше, как правило, Космос являлся не один, а в компании с друзьями — покойными Филом и Пчелой. Иногда они молчали, иногда разговаривали с ним, упрекали, предостерегали, советовали.

На этот раз Кос был один, и он не сказал ни слова. А танцовщица маячила поблизости. Кос продолжал молчать, но, по законам сна, Саше было ясно, что девушка каким-то образом связана с его другом, что она влияла раньше и продолжает влиять теперь на ход событий. И от нее исходит неуловимая, но совершенно определенная угроза.

Катя зажала в руке тапки и на цыпочках, с грацией, невероятной для ее тучного тела, двинулась из детской комнаты на выход. Б любую секунду она была-готова услышать сзади непререкаемое: «Петь!» И, обернувшись, увидеть всклокоченную черную головку над перильцами кроватки. В таком случае пришлось бы вернуться и начать цикл заново.

Уф! Кажется, обошлось: со стороны кроватки не доносилось ни звука, и голова не показалась. Значит, нянька вполне заслужила боевые пятьдесят граммов, чашку чая и добрый бутерброд с ветчиной.

Укладывать малыша было сущей мукой, но если уж Лешик уснул, значит, уснул. Такой вот бескомпромиссный характер. Ежевечерняя процедура отхода ко сну, как правило, занимала никак не меньше двух часов. Для начала прочитывались — причем не по одному разу! — все любимые книжки, и отдельно наиболее полюбившиеся фрагменты из них. Потом наступал черед песен.

По части колыбельных Екатерина Николаевна обнаружила преступную некомпетентность. Как-то вдруг выяснилось, что к пропетому зачину «Баю-баюшки-баю» больше добавить было нечего. В песенном репертуаре с трудом отыскались три-четыре народные баллады, пара-тройка эстрадных шлягеров, плюс хулигански-блатные — из тех, что распевали в свое время на картошке студенты-медики. Ну, вроде «Постой, паровоз» или, того хуже, «Гоп-стоп». Что и говорить, совсем не тот репертуарчик, на который мог бы рассчитывать благополучный ребенок. Но выбора у малыша не было, потому что у его воспитательницы никогда не было своих детей…

Младшая из двух сестер, Катя, в свое время была, пожалуй, более хорошенькой, чем старшая Татьяна, и гораздо лучше приспособлена к жизни. Все в один голос твердили, что бойкая Катя мигом выскочит замуж, но судьба распорядилась иначе. Они были очень близки с Таней, а из двух близких людей кто-нибудь один непременно должен быть сильнее, а второго надо опекать.

Сильнее была Катя. Именно она всякий раз приходила на помощь старшей и делила на равных все шлепки и удары, которыми судьба щедро награждала безответную Татьяну: сначала раннее вдовство, затем проблемы с сыном Сашей…

Катерина еще не оставляла надежды устроить свою личную жизнь, когда старшей сестры Татьяны не стало в живых. Может быть, некое чувство вины за эту смерть, а может быть, исключительное чувство ответственности за семью сестры». так и не дали Екатерине Николаевне возможности завершить свои, личные женские маневры. Она осталась незамужней и бездетной, полностью посвятив себя теперь уже племяннику и его семье. Вот поэтому, когда вновь возникла необходимость ее присутствия, Катя без особых колебаний рассталась с любимой работой, покинула московскую квартиру и перебралась в Красносибирск.

Катя, растягивая минуты блаженного покоя, занималась на кухне сервировкой ужина. Затем пристроила готовый поднос на журнальном столике в гостиной, и включила телевизор. Сериал, как всегда, не удалось посмотреть с начала, и было совершенно непонятно, кто же все-таки убийца — Хулита или Хуанита…

По хорошему следовало бы выключить телевизор, немедленно лечь спать, и использовать по прямому назначению те несколько часов, которые были отпущены ей для сна деспотичным малышом. Катя хронически недосыпала. Но все разговоры о том, чтобы нанять для Леши няньку, тоже игнорировала.

Когда тебе двадцать лет, бессонные ночи обходятся практически без последствий и легко компенсируются урывками здорового желанного сна. Но когда тебе за сорок, недосыпание грозит кучей неприятностей. И даже если появилась возможность отдохнуть, еще не факт, что удастся сразу же отключиться от шквала разнообразных сигналов, которые продолжают поступать в мозг, буквально набрасываются на него, как снегири на кормушку.

Вот поэтому Екатерина Николаевна так любила сериалы. Чтобы там ни говорили высоколобые подруги, делающие вид, что зачитываются Мураками и засматриваются исключительно Ларсом фон Триером, но лучшей психотерапии, чем латиноамериканский сериал, до сих пор еще не придумано. Вот, допустим, у Хуаниты злодеи украли сыночка — юного Педрито. Разумеется, чушь собачья, но на фоне этих павильонных страстей, собственные проблемы вроде режущегося зубика или диатеза покажутся сущими пустяками!

Проблемы, которые одолевали нынче Екатерину Николаевну, правда, тоже были похлеще диатеза. Достаточно было бы одного того, что любимый племянник Саша сидит за решеткой в следственном изоляторе и ожидает суда. Этот арест — как гром среди ясного неба. Ведь он такой умница, такой успешный руководитель, и люди его любят… Что-то нечисто во всей этой истории!

Вокруг Саши творится что-то странное: свидания в обозримом будущем даже ей, Катерине как ближайшей и единственной родственнице, не обещают. Из передачи, которую она отнесла вчера в следственный изолятор Воронье гнездо, мало что приняли, почти все гостинцы пришлось тащить обратно домой.

Екатерина Николаевна разволновалась и опять потеряла нить происходящего на экране. Потом вынуждена была напомнить самой себе, что она запретила себе рвать душу: такая у Сани карма, при которой покой только снится. Арест Александра Белова — всего лишь очередная неурядица, очередной конфликт, коими его неспокойная жизнь напичкана до предела. Парень непременно справится и с этой проблемой тоже. Не из таких переделок выходил! А ее задача — прикрывать тылы.

В тылу в настоящий момент был относительный порядок, и Катя вновь попыталась расслабиться, переключившись на сериальные страсти. Неужели все-таки Хулита убила Родриго?! Кто бы мог подумать, такая на вид невинная девушка… Хотя, стоп. Хулиты вообще здесь нету, она из другого сериала — из мексиканского, а этот, кажется, бразильский. К тому же здесь никакой не Родриго, а вообще Рикардо — живой и здоровый, никто его пока что не убивал… Все перепутала!

Катя налила себе еще рюмку водки, но потом отставила ее в сторону и поднялась с дивана, чтобы сходить взглянуть на малыша. Спит, как ангел небесный. Будто это и не он, а какой-то другой малыш в период бодрствования изъясняется исключительно приказами. «Петь!» — значит, петь. «Тать!» — значит, читать. «Какакать!» — значит, завтракать. И так далее. И попробуй не исполни. Ну чисто полевой командир. При этой мысли Катя поежилась и перекрестилась.

Вообще-то для своих без малого двух лет ребенок говорил не много. Будто бы чувствуя сомнительную запутанность родственных связей окружавших его людей, мальчик обходился по отношению ко всем одним единственным нейтральным обращением «тятя». И это всех устраивало. О мучительной процедуре объяснения «кто есть кто» еще примерно с годик можно не беспокоиться. Но уж потом придется крепко поломать голову, как объяснить ребенку хотя бы ту часть правды, которую будет способно выдержать и переварить его детское сознание.

Катя вновь приказала себе не думать, а смотреть фильм. Строго говоря, мыльным операм она обязана не только возможностью изредка расслабляться и отключаться от текущих проблем. Сериалы сыграли в жизни ее семьи роль настолько важную и судьбоносную, что теперь вызывали нечто вроде священного трепета. Ведь именно благодаря сериалам она тогда и совершила свое фантастическое открытие.

При воспоминании о событиях двухлетней давности по ее спине пробежался озноб, и забытая в сторонке рюмка водки сама попросилась в рот. Страшно подумать, что бы могло случиться, если бы Екатерина Николаевна не смотрела бы сериалов, и в ее голове не зародилось бы тогда кошмарное предположение…

Саша не то чтобы впрямую просил ее приехать к нему из Москвы — нет, такого не было. Но когда он упомянул по телефону о проблемах с Ярославой, что-то в его голосе было такое, что заставило Екатерину Николаевну не просто взять отпуск, а уволиться с работы, пустить в квартиру арендаторов сроком на год и купить билет на самолет. Оказалось, что сделала она все это не напрасно. Ох, не напрасно, а очень даже правильно!

Ярослава понравилась Кате в момент их первого знакомства, еще в Москве. Девушка была не просто писаной красавицей, она была настолько кроткой и симпатичной во всех отношениях, что не полюбить такую было бы просто невозможно. Екатерине Николаевне, с болью в свое время пронаблюдавшей, как рушится первая семья любимого племянника, очень хотелось, чтобы Саша обрел наконец семейный покой.

Будучи человеком действия, неугомонная тетушка начала энергично подталкивать молодых людей к регистрации брака и созданию совместного гнезда, но дело все время буксовало. И вот тут одно за другим начали открываться новые обстоятельства, которые недвусмысленно давали понять: тихое и безоблачное семейное счастье Белову по-прежнему не грозит…

То, что Екатерина Николаевна приняла в Ярославе за естественную девичью скованность, оказалось на деле тяжелейшей депрессией. Как выяснилось, находясь в плену, девушка подверглась изнасилованию. Этот кошмарный эпизод не только травмировал психику несчастной, но еще и имел фатальное последствие в виде беременности. Ярослава пыталась убежать из семьи, и одна из таких попыток едва не закончилась ее гибелью. Изможденную и близкую к помешательству невесту с трудом удалось отыскать в скиту староверов, в паре сотен километров от Красносибирска. С тех пор за Ярославой все время приглядывала Екатерина Николаевна, и атмосфера в доме была близка к похоронной.

Тетушка настояла на немедленной подаче заявления в загс: ей казалось, что перспектива начать семейную жизнь если и не с чистого листа, то с новой страницы, поможет несчастной Ярославе забыть пережитый кошмар. Но оптимистические прогнозы не оправдались. Любой намек на возможную в будущем супружескую близость повергал невесту в состояние фрустрации. Один раз, когда Саня без каких-либо далеко идущих намерений поцеловал девушку в щеку, Ярослава вы-бросила в окно горшок с геранью и вознамерилась немедленно последовать за этим горшком.

Катя, привыкшая прежде всего действовать, не знала, что предпринять. Она оказалась в положении наблюдателя, который не может ничего изменить в ходе событий и только надрывает себе душу. Ярослава могла неделями не проронить ни слова. Спасибо, что хотя бы не препятствовала полному медицинскому обследованию, которое подтвердило, что и будущая мать, и будущий ребенок соматически вполне здоровы, и беременность протекает нормально.

Немногим меньше, чем Ярослава, Екатерину Николаевну тревожил племянник Саша. Он тоже замкнулся в себе, похудел, почернел и большую часть суток проводил на своем комбинате, являясь домой только для того, чтобы поспать. Ситуация в то время у него на работе была — врагу не пожелаешь. Да и кому захочется в такое семейное гнездышко, в котором на каждом шагу будто бы незримо присутствуют урны с прахом… Катя несколько раз перехватывала его взгляды, которые он исподтишка бросал на невесту, и оптимизма эти взгляды ей тоже не внушали. Ни желания, ни восторга, ни любовного трепета в этих взглядах не было и в помине — одна только всепоглощающая жалость, чисто братское сочувствие…

Катя любила своего племянника и ни минуты не сомневалась в его благородстве. Она знала, что будущий ребенок, плод чудовищного надругательства над его любимой женщиной, не будет обделен вниманием и лаской со стороны приемного отца. Никогда Саша Белов не позволит себе дурного слова или намека в адрес мальчика или жены, но… Что может происходить в душе мужчины при виде этого ребенка, об этом было даже страшно думать.

Когда подошел срок регистрации брака, у Ярославы снова случился нервный срыв, едва не закончившийся выкидышем. Заявление переписали на более поздний срок, а беременную уложили в роддом, под наблюдение врачей. Туда же устроилась и Катя: акушер-гинеколог со стажем — в любой больнице желанный сотрудник, и находилась при невестке почти неотлучно.

Правда, за несколько недель до рождения мальчика ей пришлось отлучиться по печальному поводу. Дедушка Ярославы, Афанасий, вместо того, чтобы, как планировалось, навестить внучку… собрался помирать. Годы не спишешь со счетов, да и травма головы, полученная Афанасием в ходе натуральных боевых действий бок о бок с Беловым, ни в коей мере не способствовала долгожительству.

И снова прикрывать семью грудью выпало на долю Екатерины Николаевны. Саня в момент получения телеграммы о тяжелом состоянии деда находился за рубежом, в очередной из деловых поездок, а Ярославе Катя о телеграмме даже не сказала. Подхватилась сама и поехала в поселок Свободный, где Афанасий буквально дышал на ладан.

Дед умирал тяжело, находясь в сознании. Обширный инсульт лишил его возможности не только двигаться, но и говорить. Странно было, что апоплексический удар такой силы не убил старика сразу. При виде подоспевшей Екатерины больной только завращал глазами и замычал, проявляя страшное беспокойство. Он мучился и беспокоился до тех пор, пока Катя, поправляя подушку, не наткнулась на мутный и изрядно помятый фотоснимок, который бог весть что делал в постели умирающего.

— Что это? — Катя полезла в сумку за очками для близи, а дед Афанасий снова страшно замычал.

В тот раз ей так и не довелось рассмотреть фотокарточку. Снимок был в спешке спрятан в сумку, поскольку в жизни деда наступили последние минуты… После возвращения с похорон Кате тоже было не до изучения семейных реликвий, и фотография провалялась в кармане сумочки еще какое-то время.

После всего пережитого роды Ярославы прошли, можно сказать, легко. Роженица проявила нечеловеческое терпение: скрипела зубами, хрустела костями, но даже не пискнула. А когда все закончилось, даже позволила себе улыбнуться. Катерина в тот момент даже подумала: а вдруг все еще образуется?..

— Ух ты, голубоглазый получился! — с восторгом воскликнул примчавшийся в палату Саша. — В Ярку!

Мальчик был смуглым, черные глянцевые волосы были длинными до плеч, и чтобы разглядеть глазки новорожденного, надо было эти волосы сперва отвести от лица.

Екатерина Николаевна не разделила восторга племянника: ей как опытному акушеру было прекрасно известно, что голубоглазыми получаются абсолютно все младенцы. Это даже не голубой цвет, а иссиня-лиловый, фиалковый. Редкая мать в первые дни своего материнства не обольщается по поводу такого красивого, такого необычайно насыщенного цвета младенческих глаз. Однако проходит месяц-другой, и эта неземная фиалковость уступает место любому другому обычному оттенку радужки. Так что карий будет цвет глаз у мальца — скорее всего, карий.

«Черная масть посильнее будет светлой», — подумала Екатерина Николаевна, но вслух говорить этого не стала.

— Ну, что, может, Афанасием парня назвать? — сказала она, поторопившись переменить опасную тему насчет сходства.

— Дурная, примета — называть в честь недавно умершего… — впервые разлепила искусанные в кровь губы молодая мать.

«Ни фига же себе! Ясновидящая, что ли?» — вновь изумилась про себя Катя: она абсолютно точно знала, что о смерти деда никто Ярославе не сообщал.

Сына Ярославы в итоге записали Алексеем. Б загс ходили вдвоем с Саней, без Ярославы, которой, в связи с карантином пришлось еще полежать в роддоме. Но назвали мальчика в соответствии с пожеланием матери. Отчество дали, попятное дело, Александрович. Ну, не Омаровичем, в самом-то деле, величать малыша! Не заслужил его покойный биологический отец такой чести, да и младенец ни в чем не повинный не заслужил такого отчества.

— Когда жениться станете? — на обратной дороге Катя спросила племянника в лоб. — В следующий понедельник срок регистрации подходит.

— Подождем пока… — Саня отвел глаза. — Пусть Ярка сперва придет в себя, успокоится. Не насильно же ее под венец тащить.

Б тот вечер Екатерина вспомнила о дедовом снимке, привезенном ею из Свободного, и долго рассматривала мутное некачественное изображение. Ничего нового для себя она в нем не углядела.

Снимок был слегка засвечен — из-за костра, попавшего в кадр. В центре заснятой группы был Николай Белов — отец Саши, бородатый и с гитарой. Слева от него сидели какие-то люди, тоже при бородах и свитерах, надо полагать, геологи. А справа к Николаеву плечу притулилась молодая светловолосая женщина в пестрой кофточке. Даже плохо проявленный и подсвеченный снимок не мог скрыть всепоглощающего восторга, с которым она Искоса заглядывала в лицо поющего гитариста.

— Вот кобель, царство ему небесное! — вполголоса выругалась Катя в адрес неверного мужа своей любимой сестры. — В Москве жена с маленьким сыном дожидаются, а он тут, понимаешь… Охотится за туманами!

Она без труда догадалась, что прекрасная селянка — ни кто иная как мамочка Ярославы. При первом знакомстве Кати с дедом Афанасием тот упоминал, что между родителями Сани и Ярки по молодости была любовь. «Экспедиция», называется! Слава богу, что Сашина мать так и не узнала по про этот, таежный, финт своего ненаглядного супруга…

И все-таки интересно, почему дед Афанасий, умирая, так хотел, чтобы этот снимок попал в руки Кати? Прямо даже умереть не мог, пока фотокарточка не попала по назначению! Господи, ну чистый мексиканский сериал, а не семья… А кстати!

Вспомнив про мексиканский сериал, женщина подскочила и включила телевизор. Показывали многосерийный телефильм «Любовь, долг и ярость», и, против обыкновения, Катя успела к началу фильма. На экране замелькала нарезка эпизодов из предыдущих серий, и пошел закадровый текст. Любительница мыльных опер в очередной раз поймала себя на мысли: отчего эти лица и эти шеи такие пятнистые?

Ну вот молодая же девушка — стройная, красивая, а как только покажут крупный план, сразу видно, что вся покрыта родинками и папилломами. «Видимо, результат солнечного климата, — опять-таки не в первый раз сама себе и ответила. — Вероятно, солнечная активность там у них в Бразилии (или в Аргентине?) высокая, оттого и родинками все покрыты, будто мухами засижены…»

Катя смотрела сериалы исключительно с психотерапевтической целью. Понаблюдаешь, как Луис и Педро изводят друг друга интригами, перекрестишься, и подумаешь грешным делом, что мы-то еще и неплохо живем, довольно-таки спокойно…

Равнодушный голос за кадром рассказывал краткое содержание предыдущей серии: «Свадьба Марии и Пабло расстроена. Внезапно выясняется, что жених и невеста являются единоутробными братом и сестрой…» Екатерина Николаевна вскинулась и подскочила на диване, как от удара электрошоком:

— То есть как так — единоутробными?!

В следующую секунду экран явил взору старика в инвалидной коляске, на бешеной скорости проносящегося по проходу церкви к алтарю. И невесту, которая обрушивается в обмороке на руки обалдевшего жениха, демонстрируя много-численнее родинки на шее и в вырезе декольте…

— Ой, да что же это, господи! — Катя страшно разволновалась. — Саша! Господи!

Она заметалась по квартире, в одной руке сжимая телевизионный пульт, а в другой злополучную фотокарточку. Первым побуждением было позвонить Александру на мобильник и вывалить свою кошмарную догадку

— Погоди, Катя, подумай! — скомандовала она сама себе. — Да заткнитесь же вы, наконец!

Вторая часть фразы относилась уже к героям мыльной оперы, которые тоже громко страдали и волновались по своим тропическим поводам. Екатерина Николаевна выключила звук, забросила пульт за диван и сжала ладонями виски.

— Нет, но это же смешно. Так не бывает! — она расправила на колене снимок, еще раз всмотрелась в лица и перевернула карточку тыльной стороной кверху.

Чернильная дата, указанная в углу казалась продолжением затянувшегося сериала. Будто бы в насмешку эта дата отличалась от дня рождения Ярославы ровно девятью месяцами. Черт возьми, тут даже не обязательно быть акушером-гинекологом, чтобы прикинуть дважды два…

Одному богу известно, каких усилий тогда стоило Кате провести свое тайное расследование. Вдоволь пометавшись в панике по квартире, она все- таки передумала звонить Саше на работу Идея немедленно попытаться заказать по межгороду Ирак, где в ту пору работали родители Ярославы, тоже была отброшена как дурацкая и непродуктивная. Вместо всего этого Екатерина Николаевна принялась искать телефонный номер своей приятельницы и коллеги, чей муж заведовал лабораторией судебно-медицинской экспертизы.

После этого она организовала запрос в загс поселка Свободный, и утвердилась в своих подозрениях. Тот человек, которого Ярослава всю жизнь называла папой, биологическим отцом быть ей никак не мог. По профессии тоже геолог, он появился в поселке вместе со своей экспедицией тремя месяцами позже предполагаемого зачатия будущей «дочери». А к моменту свадьбы родителей эмбрион, ставший впоследствии Ярославой, уже отмотал половину срока внутриутробного развития.

Екатерина Николаевна приступила к следующей части своих генеалогических изысканий. Взять анализ крови у молодой матери не представляло проблемы, зато племяннику Саше пришлось наплести с три короба об угрозе неведомого вируса, который якобы мог бы повредить новорожденному от контакта с окружающими его взрослыми людьми. В итоге Саша тоже сдал кровь на анализ, и Екатерина Николаевна, пользуясь своими профессиональными связями, сумела провернуть генетическую экспертизу. Действовать ей приходилось в обстановке строжайшей секретности: семья Беловых в этом городе на виду, и страшно подумать, какую волну разговоров могла бы вызвать ее деятельность.

Результаты экспертизы всецело подтвердили… огромную роль мыльных опер в жизни простого человека. Вероятность того, что Александр и Ярослава не являются биологическими братом и сестрой была настолько мала, что ею следовало пренебречь. Первое облегчение, которое почувствовала Мата Хари от блестяще проведенной операции, сменилось новой тревогой. А именно: в какой форме теперь сообщать молодым о том, что жениться им нельзя ни в коем случае.

Буквально изнемогая под тяжестью собственного сенсационного открытия, Катя тихонько Постучалась в спальню, где Ярослава кормила грудью малыша. При виде библейской картины у нее перехватило дыхание. Молодая мать, слегка округлившаяся и посвежевшая после родов, была болезненно красива. Такой взгляд, обращенный глубоко внутрь себя, бывает у беременных. Ярослава уже не была беременной, но ее синие глаза все равно смотрели как бы сквозь младенца в такие неведомые глубины и дали, что следовать за этим взглядом было попросту страшно.

— Я схожу за кефиром! — прошептала дуэнья и вышла на цыпочках из комнаты.

Приняв для храбрости на грудь, Катя спустилась во двор, чтобы подкараулить племянника и поговорить с ним с глазу на глаз. Реакция Сани Белова оказалась не вполне такой, какую могла предположить тетушка. Саша засмеялся, потом внезапно замолчал, выругался и снова засмеялся.

— Пойдем обмоем это дело, — сказал он, обнимая Катю за плечи, и вставая с лавочки, на которой и состоялся судьбоносный разговор. — Веришь-нет, я как чувствовал!.. Ну, сестра, сестренка, Ярка, родная душа… Честно! Будто бы внутренний голос… -

— Внутренний голос, внутренний голос, — ворчала себе под нос Катерина. — Если б не я, то вы бы со своими внутренними голосами такого натворили…

На самом деле она была вполне довольна реакцией Саши, теперь на очереди Ярослава. И уж от нее можно ждать чего угодно: истерики, суицида, нового витка апатии… Однако ничего подобного не случилось.

Ярослава долго и терпеливо слушала Катин сбивчивый рассказ. На какое-то время она вынырнула из своего прекрасного далека, и синие глаза наполнились слезами. Слезы покатились по щекам, а на лице появилось выражение колоссального облегчения. Катя могла бы поклясться что это было именно облегчение!

После внезапного и кардинального пересмотра родственных связей в семье Беловых внешне все продолжало идти по-прежнему. Вопрос с бракосочетанием тихо замотали — просто не пошли на регистрацию, да и все. Ярослава стала безукоризненной матерью. Катя, которой пришлось уволиться с работы, занималась хозяйством и прикрывала тылы. Александр, как и раньше, основную часть суток проводил на комбинате, а кроме того достраивал загородный дом. Там же, в дачном поселке, чаще всего и ночевал.

Единственным следствием, которое повлекло за собой сенсационное открытие Екатерины Николаевны, стала растущая набожность Ярославы. Тот факт, что казалось бы, неминуемый кровосмесительный брак был предотвращен посредством сурового испытания, выпавшего на ее долю, молодая мать расценила как божественный знак свыше. Но на что именно намекало божественное провидение, послав ей этого черненького ребеночка? Это оставалось загадкой.

Сама Катя, с ее здоровым практицизмом, в отношении религии хранила нейтралитет.

— Если бы я надумала уверовать, — говорила она, — то, пожалуй, выбрала бы буддизм. Из всех конфессий, эта, на мой взгляд, самая жизнеутверждающая.

Но своего мнения Ярославе она не навязывала, да и сама Ярослава была не из тех, кому можно что бы то ни было навязать. Зато Кате приходилось часами нарезать круги с колясочкой вокруг православного храма, покуда молодая мать истово и подолгу молилась и исповедовалась.

— Уж слишком твоя мамочка к себе строга! — приговаривала Катя, приплясывая возле колясочки, чтобы не замерзнуть. — В чем ей каяться, голубице? Святая, иначе не скажешь…

В день, когда Алешеньке исполнился год, по инициативе Саши, была устроена вечеринка. В подарок юбиляру Саша приволок аномальных размеров синюю велюровую лошадь. Кобыла была настолько огромной и с такой двусмысленной улыбкой на морде, что именинник при виде подарка разразился ревом, сделал неудачную попытку убежать, что только усугубило ситуацию. Успокоить его удалось только после того, как синюю лошадь демонстративно заперли в кладовке, а к мальчику подступил Степаныч с альтернативным подарком — маленьким медвежонком из нежного мохера.

Степаныч, Федор, доктор Ватсон и Виктор впервые с момента рождения мальчика были приглашены в полном составе, и неловко топтались вокруг детского манежа, отпуская замечания разной степени уместности. Почти все традиционные темы, которые обсуждаются на дне рождения малышей, в этом случае были табу. Ярослава за общим столом появилась буквально на пять минут, глаза у нее были заплаканы. Через силу улыбаясь, она подняла бокал шампанского.

— Не надо бы тебе спиртное, — зашептала ей на ухо Катя. — Ты же кормишь!

— Я? — молодая женщина будто вернулась из другого мира. — Нет, я уже не кормлю.

Через несколько минут Ярослава попрощалась и снова удалилась в свою комнату вместе с ребенком. А Катя подсела с разговором к доктору Вонсовскому. Она не привыкла к роли пассивного наблюдателя и стремилась действовать. А потому обсуждала с доктором, как бы половчее и поделикатнее заманить Ярославу к нему на прием. Ватсон за последнее время прославился на ниве нетрадиционного врачевания недугов, в особенности, душевных, и было бы непростительным грехом не воспользоваться этой дружбой и не помочь несчастной Ярославе,

Однако поработать с этой пациенткой доктору Вонсовскому так и не удалось. Наутро После Лешенькиного «юбилея» Ярослава вновь явилась на кухню с опухшими от слез глазами, и принялась готовить для малыша кашку из сухой смеси. Екатерина Николаевна отметила, что домашнее платье в области груди у нее намокло: видно, мамаша всерьез решила, что настала пора отучать сына от материнского молока.

Сама Катя была против такого решения. И профессиональный опыт, и чисто человеческие соображения подсказывали, что кормить дитя материнским молоком следует как можно дольше. Чем дольше кормишь, тем крепче у чада иммунитет к болезням. К тому же если этого молока у матери имеется в избытке!

В любом случае, отлучать ребенка от груди следует постепенно, а не вот так — в одночасье. Однако лезть к Ярославе со своими советами она не решилась. Особенно когда увидела, что девушка снова плачет, роняя слезы в ковшик с кашей.

— У тебя все в порядке? — осторожно поинтересовалась Катя.

— Абсолютно, — ответила Ярослава. — Вот только простыла немножко, спала плохо. Погуляйте сегодня без меня, ладно?

— Да не вопрос! Отдыхай, конечно. Вон чаю с малиной попей…

А вернувшись с прогулки, Катя поняла, что девушка опять исчезла. В детской кроватке лежала залитая слезами записка. В своем прощальном послании Ярослава просила у всех прощения и объясняла свой поступок. Она разгадала знак, посланный свыше: ее долг — посвятить жизнь служению Богу.

— Однажды в студеную зимнюю пору сижу за решеткой в темнице сырой! — громко продекламировал Саша.

Звук собственного голоса в закрытом гулком помещении одиночки показался странным. Но, по крайней мере, он еще не разучился говорить.

— Гляжу: поднимается медленно в гору вскормленный в неволе орел молодой.

Он говорил просто для того, чтобы что-то сказать. В противном случае мысли опять потекли бы по одному и тому же руслу. А именно: как же это глупо, как это чудовищно некстати и несправедливо! Именно теперь, когда разборки с самим собой и собственной совестью завершились, и жизнь открыла такие классные перспективы.

— И, шествуя важно, в спокойствии чинном, мой грустный товарищ, махая крылом, в больших сапогах, в полушубке овчинном кровавую пищу клюет под окном….

Впрочем, это пока еще не тюрьма — это следственный изолятор, и находятся здесь невиновные, по крайней мере формально, люди. В подобных заведениях Белову в его бурной жизни бывать уже доводилось. Но всякий раз «справедливость торжествовала» и, спустя несколько дней, он был уже на свободе.

«Оно и сейчас ненадолго, — подумал Белов — Еще день-два максимум…»

— Здесь у кого ни спроси, за что сидишь, никто не виноват, — раздался рядом знакомый голос.

Белов вздрогнул. Ему показалось, что он отчетливо услышал ехидную интонацию Пчелы. И даже будто бы увидел кривоватую усмешку. Рядом с Пчелой, на пустующей шконке сидели Фил и Космос, слабо видимые в полумраке. Пчела прикалывался, остальные двое молчали.

Вот блин! Кажется, это сон. Так и одуреть недолго, одуреть, оглохнуть и опухнуть ото сна. Всего-то двое суток провел в одиночестве, а уже такое начинается…

Александру Белову было известно, что помещать задержанного в одиночную камеру — будь то камера следственного изолятора или тюремная — строжайше запрещено инструкциями. В принципе, он мог бы пожаловаться, однако просить себе соседа казалось ему нелепым. Лучше уж беседовать со старыми, умершими друзьями, чем с каким-нибудь левым соседом. Белов вовсе не собирался прописываться здесь надолго. Оттого и не предпринимал никаких попыток хотя бы частично благоустроить свой быт. Еще день, возможно, два, а потом должна закончиться эта пытка неизвестностью!

Единственный имевший место допрос состоялся на следующий день после задержания. По сравнению с красочным театральным шоу с участием нарядных фээсбэшниов в черном прямо в университетской аудитории, которое могло бы сделать честь если и не столичному театру, то краевому — это факт, все последующее выглядело тусклым и формальным. Следователь прокуратуры с безликим именем Василий Петрович Петров обладал соответствующей внешностью: главной изюминкой на этом невыразительном лице, за неимением других, было практически полное отсутствие подбородка. Впрочем, остальные черты лица были так же, как будто частично, стерты ластиком.

Во время допроса Василий Петрович, казалось, отбывал нудную повинность и откровенно скучал. Беседа вертелась, в основном, вокруг дочерних фирм комбината. Следователю непременно хотелось услышать от Александра, что этих фирм в реальности не существовало, или же они все были «подставные», а их руководители — «подконтрольные». Белов и его адвокат, разумеется, не разделяли этой точки зрения и приводили свои доводы.

Адвокат после допроса отправился на комбинат — собирать необходимые документы и выстраивать линию защиты, а Белова спецмашина доставила в СИЗО. На этом цепочка событий неожиданно прервалась.

В течение двух суток Саша вставал с рассветом, делал зарядку, с грехом пополам мылся — насколько это вообще было возможно сделать в условиях неисправного крана — и ждал допроса. Но на допрос его почему-то не вызывали.

Попытка поговорить с контролерами весомого результата не принесла. Дежурные разговоров избегали, повторяли только, что свидания даже с родными категорически запрещены следователем. И вообще, на любой вопрос у них был один стандартный ответ: все ваши требования будут переданы администрации изолятора.

Поняв, что таким образом толку ему не добиться, Белов затребовал бумагу и авторучку и написал официальное письмо на имя следователя Петрова. Опыт подсказывал ему, что на официальный запрос положен официальный ответ. Вот пусть и ответят, как долго намерены держать его в одиночной камере, и собирается ли кто-нибудь вообще расследовать дело. Теперь предстояло снова ждать.

Саша упал на пол и принялся в который раз изнурять себя отжиманиями. Затем, не удовлетворившись, скатал матрац и туго перетянул его ремнем брюк, который случайно (а случайно ли?) не отобрали, когда привезли в СИЗО. Вышла неплохая боксерская груша. Удар «в грудь», полученный импровизированной грушей показал, что узник не в такой уж плохой форме.

Ломаться он пока еще не готов. А уж если представился отпуск поневоле — самое время заняться анализом. Раньше надо было, но, как говорится, лучше поздно, чем никогда. В конце концов, не он первый, не он последний. Люди в камерах статьи и романы писали. А ему, Белову, надо приготовиться защитить себя. Но чтобы защитить, сначала разобраться, откуда дует ветер.

Саша в сердцах стукнул кулаком по матрасу и задумался. Кому же он на этот раз наступил на хвост? Когда прокололся и подставил тыл?

Очередной сеанс размышлений только подтвердил данные предыдущих: желающих уничтожить его, Белова, более чем достаточно. На память пришли слова Игоря Леонидовича Введенского, сказанные много лет тому назад: «У вас врагов больше, чем вы думаете». Так было и так оставалось по сей день. Такова была, видно, его карма: или друг или враг, и никакой компромисс невозможен. И первым в этом виртуальном списке жаждущих Беловской крови был Виктор Петрович Зорин.

Судьба как будто нарочно не давала им возможности потерять друг друга из виду. И заставляла играть на одной площадке, причем как в переносном, так и в прямом смысле, то есть, на теннисном корте. Обстоятельства непреодолимой силы требовали, чтобы эти люди пожимали друг другу руки, сидели бок о бок на всевозможных управленческих тусовках, перезванивались и улыбались друг другу. В то время как каждый из них, по совести, готов был без колебаний дать другому в морду, а то и вовсе отказать в праве на жизнь.

В Красносибирске отношения Белова и Зорина застыли в положении неустойчивого равновесия. Этакая видимость перемирия в многолетней, не на жизнь, а на смерть, войне. Они презирали друг друга, но не могли обойтись один без другого. Возможно, в такой ситуации был свой глубинный смысл: Белов — это бизнес, Зорин — это власть. Ну, и куда, скажите на милость, им деваться друг от друга?

Генеральный директор одного из крупнейших металлургических комбинатов и представитель президента по Красносибирскому краю — оба люди публичные. Они говорили на одном языке и приветствовали друг друга, как это принято в их среде, по отчеству и на «ты». И каждый при этом держал за пазухой солидный булыжник, карауля момент, когда партнер повернется спиной и подставит хоть на минуту свой незащищенный, ну скажем, затылок.

Белов был вынужден, сцепив зубы, время от времени обращаться к непотопляемому политику широкого профиля. Эта необходимость, как правило, была связана с получением бесчисленных лицензий и иных сверхценных разрешительных документов, находящихся в компетенции Центра. Зорин тоже во многом зависел от руководителя комбината. Не будь Белова с рентабельным алюминиевым гигантом и его обширными социальными программами, о чем же еще прикажете докладывать наверх представителю «вертикали»?

А так получилось даже неплохо: назначение опытного управленца господина Зорина на ответственейший пост полпреда совпало по времени с подъемом комбината, а следовательно, и всего края. Плавильные печи заработали в полную силу, рабочие оставили дурную манеру сидеть на рельсах, а их семьи — голодать. Жизнь в регионе выровнялась… Честь и хвала мудрому Зорину! И в действительности, не так уж и важно, что именно послужило причиной процветания…

Впрочем, у Зорина был к его давнему оппоненту еще один — личный интерес. Виктор Петрович еще с прежних времен владел некоторым количеством акций алюминиевого комбината. Сначала акции эти были чистой формальностью: металлургический гигант, потрясаемый властными разборками и прочими объективного характера трудностями, долгое время лежал замертво. Ни о каких дивидендах не приходилось мечтать в условиях, когда производство свернуто, народ по полгода не получает зарплаты, а кредиторская задолженность перед партнерами и государством перевалила за миллиард.

Теперь же, когда комбинат, встал на ноги и не только выдает алюминий, но и позволяет себе расходовать огромные суммы на всякого рода социальные программы и прочие погремушки вроде сети интернет-кафе, можно, наверное, и об акционерах подумать. Если не обо всех, то хотя бы о таких штучных как представитель президента.

Чтобы обсудить эту волнующую тему, Виктор Петрович пару раз пытался встретиться с Беловым на нейтральной территории: приглашал посидеть в ресторане или погонять шары в недавно открывшемся Убоулинге. Однако Александр находил хорошие предлоги, чтобы уклониться от встречи: догадывался, что речь пойдет о чем-то сугубо шкурном.

Наконец, Виктор Петрович улучил момент для разговора. Это случилось во время гражданской панихиды по случаю кончины известного в крае человека — редактора газеты «Колокол» Леонида Безверхих.

— Я слышал, ты, Александр Николаевич, не слишком жаловал покойничка, — обратился Зорин к Белову, когда тот во время тягостной церемонии отошел покурить.

Белов поморщился: честно говоря, ему хотелось незаметно, не нарушая приличий, смыться на комбинат: дел по горло, чтобы топтаться здесь со скорбным лицом. Тем более, Что он не считал Леонида хорошим журналистом. Скользкий тип с имперскими амбициями.

— Если я скажу, что мы были лучшими друзьями, вы же все равно не поверите, — сказал Саша.

— Боюсь, настоящих-то друзей у покойного и вовсе не было, царствие ему небесное. — поддержал его Зорин. — Даже я вынужден это признать, хотя и опекал его всемерно, мы же еще по Москве с ним знакомы были.

Белов не ответил. Для многих в городе не было секретом, что еженедельник «Колокол» с приездом Зорина в Красносибирск сделался рупором федерального центра. Новый главный редактор прилетел из царствующего града тем же рейсом, что и новый представитель президента.

Шумный, неопрятный здоровяк Леонид Безверхих со своим имиджем рубахи-парня легко вписался в творческий коллектив «Колокола», вернее, в ту его часть, которая осталась. Кресло руководителя газеты было предварительно зачищено для него местными властями под предлогом порочащих краевое издание связей прежнего редактора с олигархом Берестовским. Часть сотрудников поувольнялась в знак солидарности с бывшим боссом. «Лучшая» часть пересмотрела свои ошибочные взгляды и принялась с не меньшей творческой яростью кусать руку, щедро их кормившую в недавнем прошлом. Благо сам Берестовский интерес к «Колоколу» потерял, а значит, газету не прочтет и не обидится,

Но главным объектом острых перьев сделался руководитель «Красносибмета» Александр Белов. Фигура генерального директора алюминиевого комбината стала к тому моменту настолько популярной в народе, что сотрудники «Колокола» с удовольствием заняли уютную (в силу хорошей оплачиваемое™) нишу оппозиции. И обеспечивали столь необходимый в демократическом обществе плюрализм мнений. Журналисты радостно подхватили входящие в моду общенациональные лозунга «о социальной ответственности бизнеса» и «политической всеядности олигархов». А кроме того, открыто и невзирая на личности, позволяли себе невнятные, намеки на криминальное прошлое Белова и его запутанную личную жизнь.

Пару раз между Безверхих и Беловым возникали открытые публичные перепалки, и это давало хоропйий повод журналистам всласть порассуждать о зажиме критики. К счастью, руководителю комбината особо было некогда читать местный еженедельник и расстраиваться по поводу откровенной клеветы. Это обстоятельство спасало «Колокол» от судебных исков с его стороны. Друзья Белова настоятельно рекомендовали ему проучить зарвавшегося писуна. В частности, Витек требовал санкции «начистить морду». Лайза Донахью, вскормленная правовым государством, настаивала на судебных преследованиях Леонида Безверхих. Однако руки до этого у Белова так и не дошли:

— Да плевать на этого… безбашенного… — Примерно так он отшучивался, причем не единожды, и меткая кличка, прочно приросшая к руководителю «Колокола», разумеется, не добавила теплоты в их отношения.

— Короче, пусть земля ему будет пухом. Или прахом? Как там говорят в подобных случаях… — подытожил Зорин. — У меня к тебе, Александр Николаич, имеется вопрос.

— И какая же у вопроса цена? — усмехнулся Белов, который настолько досконально успел изучить своего партнера, что не сомневался: речь пойдет исключительно о том, как заточить денег.

— Ты, друг, вероятно, по молодости все время забегаешь вперед.

— Хорошо. Формулирую иначе: кто кому платит за вопрос?

— Разумеется ты мне! А как иначе?

Зорин вне всяких сомнений был достойным партнером и тоже умел отбивать хитрые мячи. Он улыбался, давая одновременно понять, что шутит, и какова доля правды в этой шутке.

— Завтра суббота. Не хочешь покататься на снегоходах? Там бы и поговорили.

— Не, Виктор Петрович. Я в отпуск улетаю, билет на руках. За два года отпуск не отгулял, бухгалтерия сердится, — у Белова снова нашелся хороший, правильный повод отказаться от встречи. — Давайте сейчас говорите, что за вопрос на повестке.

— Ну, как скажете, коллега…

И Виктор Петрович изложил нехитрые свои претензии, которые сводились к острому желанию акционера «Красносибмета» получать свои законные дивиденды.

— А что же вы этот вопрос не подняли на последнем собрании акционеров? — хитро прищурился Александр. — Задавайте тогда на следующем. Правление ответит.

— Знаю я твои ответы. Зальешься с трибуны соловьем, и, как дважды два, объяснишь доверчивым акционерам, что для дивидендов время еще не пришло. И куда как важнее запустить новую печь на новой площадке.

— Я вам и сейчас отвечу то же самое: плавильную печь запустить важнее.

— Вот поэтому я и не задал свой вопрос на собрании акционеров, а задаю его сейчас, в частном, так сказать, порядке, — Зорин начал раздражаться и закурил, хотя давно пытался завязать с этой неполезной привычкой. — Другие акционеры >лично мне по барабану. Я хочу, чтобы работали мои денежки, вложенные в акции!

— Ой, Виктор Петрович, только не надо лукавить, — Саша весело расхохотался. — Уж мне-то известно, что своих-то кровных вы вложили в эти акции не до фига. Так что не надо передо мной невинность изображать… Что вы предлагаете?

— Ну, скажем, консультационные услуги. Комбинат нанимает меня… А лучше не меня, а супругу мою, Ларису Генриховну, в качестве эксперта по вопросам… Ну, допустим…

— Не смешите меня, Виктор Петрович. Мне что дивиденды, что консультационные услуги — один хрен из чистой прибыли выплачивать! А при нашей системе налогообложения — сами должны понимать — это чистая глупость.

— Стало быть, отказываешь? — прищурился Зорин.

— Уж простите великодушно…

— Бог тебя простит, Белов. Может быть, простит, а, может быть, и накажет, — поняв, что дело безнадежно, Зорин резко оборвал обсуждаемую тему. — Куда в отпуск-то собрался? В экзотические края?

— Ну… — кивнул Белов. — Здесь по весне погода паршивая, а там уже новый урожай апельсинов зреет.

Не рассказывать Же, в самом деле, этому хитрому старому лису о том, что едет Белов в свой законный отпуск на Кипр вовсе не апельсины трескать, а заниматься проблемами одной из оффшорных «дочек» комбината. Потому что просто не может такой деликатный вопрос поручить никому из своей команды. Ничего противоправного с точки зрения ныне действующих законов он делать не собирался, но фиг его знает, как эта деятельность будет оцениваться в верхах уже завтра. И своих людей лучше без особой нужды не подставлять. Что же касается Зорина, чем меньше он знает, тем лучше. Меньше знаешь — крепче спишь, есть такой принцип. И не фига другим спать мешать…

— А насчет моей доли на комбинате ты уж сам что-нибудь придумай, — сказал напоследок Зорин. — Времени у тебя много будет!

Федор еще раз надавил кнопку звонка — результата не последовало. Он снова вышел во двор, почесал бороду и посмотрел на темные окна. Светилась только вывеска над подъездом «ООО Гармония» и под нею белела табличка с указанием часов работы частной клиники.

Интересно, куда в такой поздний час мог подеваться Ватсон? Уж не сломался ли, не ровен час, старый холостяк под напором предложения, многократно превышающего спрос? Модный практикующий доктор, старательно избегавший скомпрометированного толпой, шарлатанов звания «экстрасенс», пользовался сумасшедшим успехом у своих пациентов и особенно пациенток. Последнее обстоятельство поначалу придавало его практике тонкий шарм, потом стало утомлять и мешать самой работе, и вот теперь превратилось просто в напасть. Ватсон шутил, что, будь в Красносибирске другой доктор его уровня и его профиля, то имело бы смысл сходить к нему на прием и поделиться личными проблемами.

Ну, не может быть, чтобы Ватсон спал. Уж не случилось ли чего худого? В последнее время, сразу после ареста Белова, фортуна, бывшая в течение двух последних лет подозрительно благосклонна к друзьям, начала потихоньку поворачиваться задом.

Федор поднял с земли камешек и осторожно, целясь в переплет рамы, послал его в направлении окна спальни.

— Стоять! — раздался позади него нехороший голос, и из темной подворотни показалась человеческая фигура.

— Витек? Вот напугал, черт! Прости, господи!

Федор начал торопливо креститься, а Виктор

тем временем приблизился и тоже стал смотреть на окна спальни их общего друга. Вид у него был, как всегда — даже в самой невинной ситуации, такой мрачный и свирепый, что казалось, вот-вот случится что-то непоправимое. Через пару минут,? окно бесшумно приотворилось, и оттуда прошелестел сдавленный голос Ватсона:

— Федор? Витек? Заходите быстро! Мухой! Я дверь открыл.

— От кого хоронишься, человече?

— Да тише вы, говорю же! Не включайте свет в прихожей — с улицы видать. Пойдем к попугаям.

Друзья на ощупь двинулись в сторону двери, которая вела из крошечной квартирки доктора и хозяина «Гармонии» на другую половину — туда, где располагалась сама клиника.

— В комнату психологической разгрузки? — ехидно поинтересовался Витек.

— Для кого-то и в самом деле разгрузка, а лично меня здесь загружают по самое некуда. Глаза бы не глядели на этих попугаев. Но здесь единственное место, откуда свет не попадает на улицу.

Ватсон наконец без опаски повернул выключатель, и щадящие галогеновые лампы, медленно разгораясь, осветили небольшую комнату с тяжелой драпировкой на единственном окне, несколькими удобными диванчиками и банкетками и с клеткой-вольером во всю торцовую стену. Проснувшиеся птицы радостно загалдели.

— Так от кого ховаемся? — спросил Виктор. — Никак и к тебе тоже рэкет пожаловал?

— Хуже. Есть такие люди, которым невозможно объяснить, что свет в окне, это еще не повод.

заглянуть на огонек. — Он сделал «женское лицо» и сказал фальцетом: — Я тут шла, гляжу — окно светится, вот и решила заглянуть…

— Надеюсь, к нам это не относится, — спросил деликатный Федор.

— К вам? Нет, к вам не относится.

— Веселая вдова одолела? — Федор испытующе уставился на друга.

— Не суть… — Ватсон отвел глаза и принялся шарить за креслом. — Где-то у меня тут зонтик был.

— На. фига зонтик? От вдовы отбиваться? — спросил Витек и закурил.

— Попугаям показывать. Я этот зонт специально здесь держу: как только чертовы гарпии разорутся, стучу по клетке. Они этого жутко не любят. Теперь даже и стучать не надо, достаточно показать — и все, молчат, как сдохли. Условный рефлекс в действии.

Хозяин замечательного кабинета отыскал зонтик, показал его птицам, и те действительно разом вырубили звук и притворились спящими.

— Какие новости, братья? От Сани что-нибудь есть? — спросил Федор, пристраиваясь на банкетке, в то время как Виктор, игнорируя сидячие и лежачие места, обосновался прямо на полу — то есть, сел на ковер и подпер спиной стену.

Ватсон покачал головой: — Нет. Сегодня я опять заходил в прокуратуру, следователь талдычит на своем: свидания с подследственным запрещены категорически. Видел Лайзу — ее тоже держат в неведении. Говорят, будет необходимость, вызовут повесткой для очной ставки. Из комбината налоговая проверка не вылезает.

— И что Лайза? Она же может включить свои связи.

— Лайза держится нормально. Говорит, что ничего криминального накопать невозможно. Ну, чтобы на срок потянуло. Никаких серьезных нарушений нет — так, все по мелочи… Но налоговики все равно сидят, не уходят. Похоже, что заказ поступил однозначный — с живого не слезать.

— Слушай, Док, а что если мы ему мобильник в тюрьму передадим? Хоть узнаем что к чему, — Федор всем своим видом показывал готовность немедленно действовать. — С деньгами мобильник в тюрьме сейчас не проблема. Мои странники сказывали про своего кореша из блатных. Тот тоже под следствием сидел, и из своей камеры по мобильному телефону слушал, как дочка специально для него дома на пианино исполняет «Полонез» Огинского…

— В том и прикол, Федя, что речь не о блатных. Наш Саня Белов — это не вор-рецидивист, не маньяк какой-нибудь банальный, передушивший полгорода голыми руками. Мы с Витьком пытались, но… Саню, похоже, пасут по-серьезному… Кому-то он опять дорогу перешел. Знать бы, кому…

— Знать бы кому в лоб настучать, давно бы настучал, — вставил Виктор и стряхнул. пепел в кадку с кофейным деревом.

— Либо кто-то из друзей-олигархов на комбинат нацелился, — продолжал Ватсон. — Либо совсем дело дрянь…

— Либо почему дрянь? — Федя привстал с банкетки.

—. Проснись, дурила. Ты хоть замечаешь, какие ветры в стране подули? Газеты читаешь? Телевизор смотришь?

— Нет, — честно признался Федор. — Газет не читаю. И к «ящику» ты мое отношение знаешь: это все от лукавого. Ничего там не могут сказать такого, что я и так не знаю. Это все сменные декорации, а суть жизни не меняется! Главное, жить по совести, чтобы людям в глаза не стыдно было смотреть…

— Ну, завел свою песню… — Витек оторвал кофейный листочек и принялся яростно растирать его между пальцами. — Вот погоди, придут к тебе серые дядьки, декорации попортят, котлы с кашей опечатают. Вот тогда ты им в глазки и посмотришь!

— Уже пришли, — тихо сказал Федор.

— К тебе пришли? В ночлежку? — Ватсон застыл от удивления с сигаретой в пальцах.

— В странноприимный дом, — с достоинством поправил Федор, он не любил слова «ночлежка». — Сначала поискали алюминиевые ложки — видать, на предмет возможных махинаций с цветными металлами. Но у нас алюминиевых нет — вы же знаете, все столовые приборы из дерева, это принципиально. А вот с простынями вышел прокол, придется заплатить штраф.

— Неужто простыней недосчитались?

— Не в том дело. По числу-то сошлось, да вот штампы у нас на простынях только в одном углу стояли. А их, как выяснилось, надо штамповать по каждому из четырех углов, и пятый — по центру… Жаль денег на штрафы платить, я второй деревообрабатывающий станок собирался прикупить. Теперь не хватит на станок. Слушай, Док, у тебя тут коньячку не найдется? — Федя затосковал и заерзал на банкетке.

С тех самых пор, как подвижнику Федору Лукину удалось, создать Дом Нила Сорского и переключиться со своих проблем на чужие, с неуемным пьянством ему удалось покончить. Доктору Вонсовскому, с его недюжинной практикой и личным знакомством с проблемой наркозависимости этот случай представлялся уникальным. Чтобы вот так, без применения медикаментозных средств, без кодирования и, главное, без полного отказа, взять да и излечиться от алкоголизма? Это как-то не научно. Тем не менее, факт оставался фактом. Но сейчас ситуация требовала серьезного подхода: что делать, без бутылки не поймешь.

— Так как насчет коня? — продублировал вопрос друга Витек. — Неужто клиенты не подкидывают к дверям? Вон Федору какой-то аноним «домашний кинотеатр» подарил. А у тебя контингент побогаче будет.

— С подношениями я практически покончил, — заколебался Ватсон. — Мне эти бесконечные коньяки тоже не полезны. Зарабатываю не хило, захочу — сам себе куплю… Ну да чего не сделаешь для друзей.

На стол явилась бутылка с темной жидкостью и две рюмочки. Федор пригладил бороду, перекрестился и опрокинул в рот рюмочку… Но сразу глотать не стал, а задумчиво покатал напиток во рту.

— Чувствую черноплодную рябину, вишневый лист… Хороша наливочка. Домашняя? Кто автор?

— Неплохо давление понижает, — уклончиво сказал доктор. — Тут еще пирог где-то был с муксуном.

— Вдова?.. — не унимался Витек.

— Это неважно.

— Для друзей все важно.

— Отстань.

Что произошло у Ватсона с одной из пациенток — многократно упомянутой выше вдовой — история умалчивает. Известно только, что женщина явилась в новую клинику одной из первых и стала ярой поклонницей и пропагандисткой уникального метода московского доктора. Вполне научным фактом было также то печальное обстоятельство, что полное излечение от ее недуга, увы, невозможно. Главным образом потому, что и самого-то недуга по сути не было, было всего лишь естественное в ее возрасте недомогание, связанное с гормональной перестройкой организма. А вот имело ли место со стороны доктора нарушение врачебной этики, или не имело, этого друзья Ватсона доподлинно не знали, но интересовались живо.

— Нет, ну это не дело — пить компот! — Витек с возмущением отставил рюмку с наливкой. — Накапай хоть спирта вовнутрь, садист. Продезинфицировать душевные раны!

В этот момент в дверь позвонили. Друзья замерли. Звонок надрывался не меньше двух минут. Трезвон, наконец, стих. Но через минуту раздался удар камнем в стекло. Причем этот удар был гораздо менее деликатным, чем тот, который позволил себе Федя: стекло едва не разлетелось вдребезги.

— Вдова… — обреченно выдохнул Ватсон и крадучись двинулся на звук.

Однако тот, кто стоял в этот момент под окном, меньше всего походил на вдову. Это был недоброй памяти знакомец еще по старой, еще московской жизни.

— Что это с ним? — пальцы Федора отпустили занавесочку, из-за которой они с Ватсоном выглядывали во двор, и машинально сотворил крестное знамение. — Витек, глянь-ка, никак Кабан!

Квадратная, практически лишенная как талии, так и шеи фигура отчетливо просматривалась в лучах полной луны. На богатой пыжиковой шапке и вороте дубленки серебрился снежок. Широкое лицо было обращено на окно спальни, однако можно, было бы поручиться, что Кабан не видит ни самого окна, ни троих друзей, которые исподтишка наблюдали за ним сквозь проем между шторами: глаза его были широко раскрыты, но… как бы лишены зрачков. Оставалось только предполагать, что зрачки странного визитера были закачены под лоб. В сочетании с загадочной улыбкой человека, познавшего нирвану, это смотрелось жутковато. И была еще одна очень странная деталь. Крепкие икры спортсмена, были обтянуты нежно-голубым трикотажем кальсон…

Витек присвистнул и сказал:

— Похоже, клиент созрел.

Заросший грязью кран с оторванным вентилем был хронически болен. Кто-то, наверное, предыдущий пассажир, намотал на него старый носок. В результате вода не брызгала по сторонам, а просто текла непрерывно. Звук, с которым она исчезала в сливном отверстии облупленной раковины, навевал дремоту. Но Саша запретил себе спать. Ему пришло в голову, что у графа Монте-Кристо, должно быть, главная проблема была не отупеть, не опухнуть от спячки и не впасть в апатию.

Наступили четвертые сутки его пребывания в камере следственного изолятора. И снова никто не вызвал его для допроса. Все это очень походило на психологический прессинг: похоже, кто-то сознательно пытается выбить его из колеи, лишить воли и заставить мечтать о любой развязке. Только бы прекратить эту спячку, это бессмысленное хождение из конца в конец камеры и этот звук воды, утекающей в никуда…

Саша уже перестал тешить себя мыслью о досадном недоразумении. Хотя на самом деле, в эту версию он никогда и не верил. Белов уже не сомневался в том, что все, произошедшее с ним не только не случайность и не в горячке реализованное кем-то желание повозить олигарха мордой об стол, а тщательно спланированная акция на уничтожение.

И он мог предвидеть такой оборот событий. Мог, но не хотел об этом думать! Вытащив комбинат из разрухи, он слишком увлекся созидательным трудом, и слишком успокоился. Что греха таить, ему нравилась людская благодарность, нравилось, что его любят и выражают готовность идти за ним хоть на край света. Ему нравилось видеть свои фото на страницах газет, где говорилось о том, как он умен, креативен, нестандартен и какие потрясающие у него волевые качества… Отсюда первый вывод: огонь и воду ему удалось пройти вполне успешно, а вот с медными трубами вышла промашка. Убаюкали его медные трубы, усыпили бдительность!

Однако же, в чем он, собственно виноват? Ведь то, о чем писали в газетах — чистая правда. И комбинат вывел из кризиса, и шведский социализм почти построил в одном отдельно взятом крае. И слово умеет держать, отвечать, как говориться, за базар. Ну не в чем ему каяться на данном этапе…

Отсюда вывод первый и очень печальный. Война продолжается. Есть и второй вывод: как говорят французы — а-ля rep ком а-ля гер. На войне как на войне. И действовать нужно соответственно. Не прогибаться, а держать удар… Чтобы не было — а-ля хер…

Никого, как оказалось, не интересуют его честность и деловые качества. Наоборот, это попытка «стать прозрачным» привела его на эту шконку. Открытый бизнес опасен и нежелателен как для «грязных» бизнесменов, так и для «грязных» чиновников. В мутной воде легче свои делишки обтяпывать и баксы ловить…

Белов был абсолютно убежден только в одном. С точки зрения закона он чист. Бухгалтерия «Красносибмета» прозрачна, как стекло. Юридическая служба работает безупречно. Поэтому, даже если бы его понесло не в ту степь, его менеджеры непременно напомнили бы ему об опасности и помогли бы технично ее избежать. Короче говоря, вся его деятельность как руководителя комбината полностью попадала под действующие на тот момент законы. Правда, законы эти имеют свойство меняться, причем так быстро, как узоры в калейдоскопе.

Например, судя по пробным шарам, запущенным в средства массовой информации, не сегодня-завтра популярная «схема производства на давальческом сырье» будет признана тоже незаконной. Тот самый «толлинг», который руководитель «Красносибмета» применил в стране одним из первых, а сегодня применяют десятки тысяч перерабатывающих предприятий как у нас, так и за рубежом.

Как всегда, когда не хватает нормальных аргументов, кто-то наверху начинает сознательно тасовать колоду: сугубо экономические понятия подменяются этическими, моральными, эстетическими, какими угодно. Вместо строгого подсчета и анализа слагаются гимны, скандируются заклинания, придумываются сюрреалистические лозунги. Даже голосовать русским людям предлагают не руками и не при помощи мозговых извилин, а почему-то кроветворным органом. Главное, все запутать! Чтобы быстрое мелькание игральных карт из рукава и обратно было бы не таким заметным.

Консультант Белова по вопросам финансового и налогового права, забавная американка Лайза Донахью, однажды, едва осмотревшись в новых для себя условиях, провела замечательную аналогию:

— В России так быстро меняются правила игры, что игроки даже не успевают размяться!

Похоже, что она была права. И Белов со своей деятельностью попал на очередной стык старых и новых правил…

Лайза появилась на комбинате в самый кошмарный момент. Это случилось через несколько месяцев после вступления Белова в должность генерального директора. После недолгой эйфории, связанной с появлением молодого, энергичного и толкового руководителя, вдруг выяснилось, что сам по себе этот факт не смог в одночасье снять всех проблем комбината, копившихся годами. И ни молочных рек, ни кисельных берегов по-прежнему не наблюдается.

Экономику страны лихорадило. Устоявшиеся производственные связи рушились на глазах. Поставщики мучительно задерживали поставки, покупатели мучительно задерживали оплату полученной продукции. Те и другие по уши увязли в хитросплетениях бартера, когда щебенка меняется на электричество, бегущий по проводам ток на ценные бумаги, векселя на сахарный песок, который, в свою очередь, идет на оплату аренды помещений… Но главный удар нанесло родное государство.

Один из крупнейших заказов на поставку алюминия был отгружен в адрес министерства обороны. Однако шли месяцы, а заказ все не был оплачен. Налоговики же, бодро потирая руки, взимали налоги «по факту отгрузки». Никого решительно не интересовало, что денежки за государственный заказ, с которых комбинат обязан платить налоги, на его счет еще не поступали. Правда, через семь месяцев государство вернуло свой долг. Но в условиях гиперинфляции эта сумма была уже совсем, совсем иной…

Белов, хронически недосыпавший уже несколько недель, вернулся с очередного митинга. В этот день ему удалось уговорить обозленных рабочих потерпеть еще немного. Но он прекрасно понимал: нужны кардинальные меры. Его обаяние и красноречие не всесильны. И если завтра рабочие не явятся на смену, и печи встанут, то комбинат попросту умрет. Это в свою очередь означает мощнейший социальный взрыв…

Он заскочил в свой кабинет, чтобы подписать необходимые документы и подготовиться к очередной поездке в Москву: энергетиков во что бы то ни стало надо уломать на отсрочку долгов. В приемной сидели какие-то люди, и Белов мельком отметил, что лица незнакомые и, как будто вообще не здешние: из другого мира, где рабочие бастуют культурно, нежно, и где нет угрозы, что за долги производственного комбината будут за компанию отключены от электропитания жилой фонд, детский сад и школа…

Люба, меня нет и не будет до четверга, — сказал он скользнувшей вслед за ним в кабинет секретарше.

Но… Это аудиторы, американцы. Представители консалтинговой фирмы «Сириус».

Какие, на хрен, аудиторы!..

Взглянув на Любочку — нежную маленькую девушку, Белов осекся и замолчал. Кто-кто, а уж секретарша абсолютно не виновата в том, что ее босс чувствует себя в полной заднице за компанию с возглавляемым им комбинатом. К тому же он вспомнил, что еще неделю назад Люба передала ему факс, порученный от американского партнера, члена совета акционеров. В своем послании заокеанский коллега напоминал Белову, что, согласно решению собрания акционеров, подошло время плановой аудиторской проверки.

Ничего, как говорится, экстраординарного — нормальный рабочий момент.

Эти американские партнеры иной раз приводили Александра Белова в полное недоумение. Будь хоть апокалипсис на дворе, а они будут по-прежнему белозубо улыбаться и охарактеризуют ситуацию как «имеются определенные проблемы». Ну, какой может быть аудит, если комбинат не сегодня-завтра вообще может остановиться?! И его стоимость после того, как в домнах остынет алюминий, будет… Американцы, вложившие свои денежки в «Красносибмет» в конце девяностых, еще при прежнем руководителе Рыкове, не желают видеть того, что реально происходит в России с бизнесом. Они продолжают делать вид, что контролируют ситуацию и вносят свой посильный вклад в развитие общего дела…

В тот день Белов так и не познакомился с аудиторами. Он передал через Любу свои извинения и перепоручил иностранцев одному Из своих заместителей, а потом улетел в Москву и начисто выбросил американских проверяющих из головы, искренне надеясь, что в ближайшем будущем их не увидит.

Однако на этот счет он ошибался. Первой, кого он увидел в абсолютно пустой приемной, вернувшись на комбинат, была руководитель группы аудиторов госпожа Донахью. Электронные часы показывали без малого семь утра. Белов, вообще-то, имел привычку приходить на комбинат раньше всех: это была единственная возможность сосредоточиться и раскидать первостепенные дела до того, как начнут разрываться телефоны, а у двери в его кабинет возникнет небольшая, но действующая модель сумасшедшего дома. А в этот день он явился на рабочее место и вовсе прямо с самолета, не заезжая домой.

Наличие американской дамочки неприятно удивило его: с вечера караулит, что ли? Он потрогал подбородок с отросшей щетиной и почувствовал себя неуютно в мятом костюме и несвежей рубашке. Дамочка же была свежа и подтянута, даже как-то чересчур подтянута, и выразила немедленную готовность отчитаться о работе, проделанной группой аудиторов.

Попытка сплавить госпожу своему заместителю на этот раз не увенчалась успехом: аудиторша, не дожидаясь приглашения, прошла в кабинет и грациозно обосновалась напротив Белова. Было очевидно, что уходить она не собирается, по крайней мере, до тех пор, пока не изложит всего, что наработала. Она раскрыла папку и приступила к докладу…

Саша слушал вполуха. Глаза слезились от очередной бессонной ночи, проведенной в дороге, а назойливые мысли о неотложных делах мешали сосредоточиться на предмете доклада. А главное, все, о чем говорила американка, он и сам прекрасно знал. Он смотрел на безукоризненно гладкий лоб и изящные кисти рук своей собеседницы и раздражался. Особенно почему-то его раздражала половая принадлежность руководителя аудиторов.

«Ну, спасибо, дорогой партнер, прислал еще и бабу… — думал он. — Барышне, позавчера окончившей Гарвард, здесь самое место»

Девушке с такими вот ухоженными, длинными пальцами и с таким чистым, открытым лбом не дело разбираться с неоплаченными госзаказами, сорванными поставками глинозема и ультиматумами, выдвинутыми энергетиками. Ей бы скрипкой заняться и наигрывать в гулких концертных залах бетховенские сонаты. Мысли его незаметно перескочили на бывшую жену Ольгу, и настроение совсем испортилось.

Во время последней поездки в Москву он видел Шмидта — своего бывшего соратника, потом врага, потом снова соратника, а по совместительству еще и гражданского мужа Ольги Беловой. Впрочем, сейчас уже и не мужа. Как выяснилось, Ольга со Шмидтом успели расстаться. Терзаемая неудовлетворенностью и чувством, что вынуждена проживать не свою, а чью-то чужую жизнь, Ольга оставила и нового супруга, и их общий бизнес, и сделала попытку вернуться в мир музыки. На Сашин вопрос, насколько ей это удалось, Шмидт лишь мрачно и выразительно пожал плечами…

Александр очнулся от своих мыслей, потому что в кабинете повисла тишина. Теперь уже не он наблюдал за своей посетительницей, а она с холодным любопытством глядела ему в глаза.

Господин Белов, — тихо и внятно выговаривая слова сказала американка. — Вы отдаете себе отчет, насколько серьезная ситуация сложилась на возглавляемом вами предприятии?

Нет, блин, не отдает он никакого отчета! Ему даже и в голову не приходит, что комбинат на грани остановки! Он тут в бирюльки, видите ли, играет, пока группа американских коллег в поте лица анализирует ситуацию! Белов почувствовал, как красные шорки бешенства закрыли для него обзор таким образом, что видимым осталось только тонкое, ухоженное лицо сидящей напротив женщины. И по этому лицу очень хочется врезать, не взирая на половую принадлежность, от всей души.

Дама если и заметила, какую реакцию произвел ее вопрос, то виду не. подала. Похоже, ее вполне удовлетворил тот факт, что собеседник очнулся и слышит, о чем ему толкуют.

Итак, в настоящий момент на складе наличествует готовая продукция на сумму десять миллионов долларов, — невозмутимо продолжила докладчица. — В то же время, суммарная кредиторская задолженность-комбината перед бюджетом, энергетиками и по заработной плате на текущий момент втрое больше. Запасы сырья заканчиваются. Каковы ваши дальнейшие действия?

А вы славно поработали, — сказал Белов, откровенно разглядывая бизнес-вумен.

Эта Лайза, пожалуй, даже ничего, симпатичная. Хотя и не его тип. Слишком худая и состоит, как кузнечик, в основном из локтей и коленок. Возможно даже, что умненькая. Хотя какой от этого прок? Ей удалось на секунду вывести его из себя, и сейчас Саша Белов намерен был вернуть этот долг, то есть откровенно прикалывался.

Мнение американских партнеров в настоящий момент представляло собой наименьшую из проблем, обуревавших генерального директора, и потому волновало его меньше всего. Момент на комбинате, как правильно подметила эта леди, был таков, что требовалось сыграть ва-банк. Поставит на кон абсолютно все — и сам комбинат, и собственную деловую репутацию до кучи.

А что будет потом?.. Победителей, как известно, не судят. Если удастся прорваться, то с партнерами Белов уж как-нибудь сумеет объясниться. А сейчас ему не нужны их умные советы! В этой жизни самые серьезные решения он привык принимать в одиночку, и сам же отвечать за сделанное.

Скажите, а вы случайно не родственница?

Телекомментатора? Нет, не родственница.

Почему вы улыбаетесь?

Потому что отвечать на этот вопрос мне приходится не меньше десяти раз в день. На самом деле Донахью — довольно распространенная ирландская фамилия. Если посмотреть телефонный справочник, то в нем людей с такой фамилией будет не меньше, чем у вас Смирновых.

А где вы так здорово научились говорить по-русски?

Это мой родной язык. Моя мать родом из семьи эмигрантов, учительница русского языка.

Отец — ее бывший ученик. А, кроме того, сотрудникам, владеющим вторым языком, у нас положена прибавка к жалованию, — когда Лайза улыбалась, она была еще симпатичнее. — Но вы, Александр Николаевич, не ответили на мой вопрос.

Уважаемая госпожа Донахъю. Милая леди! Вы подготовили свой отчет, и видите ситуацию. Вы наверняка знакомы с технологией производства алюминия и знаете не хуже меня: если производственный процесс остановится хотя бы на несколько часов, то комбинату… — Белов замялся, подыскивая точное выражение. — «Трындец» — понятное для вас слово? Комбинату будет трындец. И в этом случае никому вообще не понадобится уже никакая аудиторская проверка! А потому давайте я подпишу ваши документы, и… как говорят у нас в России, в добрый путь!

Хотите сказать «янки гоу хоум»?

Лайза покорно отдала Белову папку с результатами проверки и дождалась, пока он завизирует документы. А потом она протянула ему еще один, листок:

Взгляните на это. Боюсь, что вам не удастся отделаться от моего общества так быстро.

В письме, которое Саша пробежал глазами, американский партнер сообщал о решении акционеров нанять для оказания консультационных услуг руководству комбината представителя старейшей и очень солидной консалтинговой группы «Сириус». И этим представителем в России будет специалист в области финансового и налогового международного права госпожа Лайза Донахью. Чтобы у Белова не осталось уже никаких сомнений, дама показала ему собственный контракт с акционерами, подписанный одним из членов совета директоров. Спасибо уже и на том, что платить этой чертовой консультантке будут сами акционеры, а не «Красносибмет».

А вообще-то вся эта история крайне не кстати. Вот блин! Саша отвернулся к окну, чтобы не выругаться вслух. Самое досадное, что у него нет возможности отказаться. Согласно закону об акционерных обществах, у держателей акций есть полное право контролировать работу своих наемных менеджеров. С этим так же невозможно спорить, как и пытаться объяснить заокеанским коллегам реалии российской действительности.

Отлично, — сказал он сквозь зубы. — С чего начнем?

Мне хотелось бы сначала выслушать ваши соображения по выводу комбината из кризиса. Не сомневаюсь в том, что они у вас имеются. А потом, возможно, предложить свои варианты.

Замечательно. Когда вам будет удобно?

Можно прямо сейчас. Если вы не против…

Я нисколько не против, — Белов откровенно издевался. — Одна проблема. — Он взглянул на часы. — Через сорок минут у меня вертолет. Меня ждут в поселке Усть-Харючи, на новом месторождении. Это не очень далеко: из Восточной Сибири слетать ненадолго в Западную. Чуть больше двух часов лету. Вы не возражаете побеседовать на борту… так сказать, воздушного лайнера?

Лайза достойно выдержала его взгляд, исполненный сарказма, и вместо ответа спросила:

— Я успею заехать в гостиницу, чтобы переодеться?

Пожелание одеться в дорогу как можно теплее Лайза Донахью выполнила добросовестно. Разумеется, в меру своих возможностей, что на практике означало: курам на смех. Саша, подъехавший за нею, как договаривались, к гостинице, быстро оглядел и оценил внешний вид своей партнерши. Легкий ярко-красный пуховичок в талию едва доходил до… короче, надежно прикрывал пупок. Вязаная шапочка задорно перекликалась своим узором с тонкими трикотажными перчатками. Стройные ноги невероятной длины были обтянуты «резиновыми» джинсами, заправленными в очаровательные яркие сапожки. За спиной — небольшой рюкзак в тон обувке. Блеск! Для зимнего пикника где-нибудь в Калифорнии, на лужайке возле таун-хауза сосиски жарить, может быть, и сойдет. Что же касается Приполярного Урала, куда им предстояло лететь, и где об эту пору морозы переваливают за пятьдесят, да если еще с с ветром…

Белов набрал на мобильнике номер шефа безопасности комбината Витька Злобина, которого им тоже предстояло захватить по дороге, и отдал распоряжение по поводу дополнительной экипировки, которую следует захватить с собой. После чего все они отправились на аэродром.

Вертолет МИ-6 способен произвести серьезное впечатление даже на видавшего виды мужика. Огромный серо-зеленый железный мешок с красными глазами-соплами, он напоминает раздутое доисторическое насекомое. А уж когда запущен двигатель, лопасти свистят таким жутким замогильным тембром, что фантаст Толкин со своими птицами смерти назгулами просто отдыхает. О том, что почувствовал при виде обещанного «лайнера» рафинированный американский аудитор женского пола, Белов особо не переживал.

Извините, прогулочных вертолетов для дам-с не держим. Вообще никаких вертолетов пока что не держим, а по поводу этого конкретного монстра пришлось договариваться с военными. Что же касается дамы — дама сама напросилась. В конце концов, американские партнеры вправе знать, что именно на практике означают слова «работать в России».

Он собрался проинструктировать Лайзу, чтобы не отходила ни на шаг и не зевала, а главное, держала равновесие. Потому что потоком воздуха от работающих лопастей может запросто уронить на землю и более массивного человека. Но отвлекся, увидев, что Витек о чем-то яростно спорит с пилотами, матерится и поминутно сплевывает с видом крайнего отчаяния.

— Что случилось? — Саша подошел к своему охраннику и экипажу из двух человек, с которыми им предстояло проделать небольшое путешествие из одной Сибири в другую.

Выяснилось, что вертолетчики мнутся, поскольку метеопрогноз никудышный — с океана

идет циклон, и получить разрешение на вылет, скорее всего, не удастся.

Вертолет был военным и экипаж, разумеется, тоже: командовал экипажем капитан Ващенко, а обязанности бортинженера выполнял соответственно старший лейтенант Кащенко. Рейс на Приполярный Урал условно носил название «учебно-боевого вылета», на деле же это означало вылет чисто коммерческий. Грузовой МИ-6 использовался в хвост и в гриву на благо народного хозяйства, только и исключительно в этих целях. Благо спрос на подобные услуги был выше крыши. Горючее по традиции списывали на учебные полеты; а командование части получало спонсорскую помощь. Эта практика устраивала всех: как боевых командиров, закрывающих таким образом финансовые и иные прорехи, так и предпринимателей, которым всяко выгоднее было время от времени «арендовать» борт, чем самостоятельно содержать транспортный вертолет.

Меньше всех в подобных ситуациях был доволен экипаж. Лично пилотам, Ващенко и Кащенко, с полетов, зачастую в плохих погодных условиях, не было никакого навара. Развращенные такими вот эксклюзивными условиями службы, они просто-напросто придумывали благовидные предлоги, чтобы набить себе цену.

Белову пришлось вписаться, и минут через десять ситуация была разрулена. Пилоты получили необходимый личный стимул к полету… С погодой, как выяснилось, тоже вполне можно было договориться. Тем более, что на ясном небе издевательски светило солнце.

— Под вашу ответственность, шеф?

— О'кей, под мою ответственность.

— Под вашу ответственность?

— Ну, я же сказал, что под мою.

Фразу о личной ответственности повторили несколько раз на разные лады, как будто это был некий шаманский ритуал, способный заставить небо обеспечить летную погоду. Наконец, необходимые детали были утрясены, разрешение на вылет благополучно получено, и вертолет начал прогревать двигатель.

— Е-мое, а где баба-то? Тю-тю, улетела! — спохватился Витек. — Я гляжу, вроде, что-то красное мелькнуло… Саня, лови рюкзак!

Щегольской американский рюкзак в потоках воздуха вприпрыжку носился по вертолетной площадке, и в руки дался не сразу. А Злобин тем временем, прихрамывая, побежал в сторону кустов, где, метрах в тридцати от вертолета, алел яркий пуховичок, унесенной ветром Лайзы Донахью. Пару секунд спустя, Витек уже тащил ее назад к вертолету, перебросив через плечо, как охотник свой трофей.

Это первое приключение, судя по пунцовым щекам и гневному взгляду, Лайзе не слишком понравилось. А может, все дело было в том, что несветский парень Витек успел в ходе транспорт тировки отпустить пограничную шуточку, а то и вовсе, пользуясь ситуацией, слишком сильно хлопнуть ее по мягкому месту.

Обстановка внутри старого, изношенного вертолета, которому давно было пора на слом, меньше всего располагала к дискуссиям, на экономическую тему — в особенности. Хитрому Белову это было ясно с самого начала, а для его партнерши должно было оказаться неприятным сюрпризом. Гудение и вибрация были такими мощными, что возможно было лишь на предельной громкости перебрасываться короткими репликами.

Как и любая женщина, Лайза, в непривычной ситуации первым делом полезла в рюкзак за зеркальцем. Но, увы, и здесь ее ждало разочарование: не только само зеркальце, но и вся пластиковая пудреница, в которую оно было вмонтировано, просыпались на пол в виде мелких осколков. К тому же, у дамы багровела теперь только одна щека, а вторая была, наоборот, бледной. Видно, перед тем, как улететь в кусты, она хорошо приложилась фейсом к шершавому покрытию вертолетной площадки.

«Сейчас заплачет», — устало подумал Саша, многие женщины из числа его знакомых поступили бы именно так. Он снова почувствовал тоску и стыд за свою мальчишескую выходку: не сдержался и устроил весь этот цирк. На фига же стоило тащить этого магистра на Приполярный Урал! Там, на месторождении бокситов, разработкой которого руководил его старинный приятель Вова Мельник, предстоял серьезный разговор, от которого зависело ближайшее, а может, и дальнейшее будущее комбината. А тут эта леди путается под ногами…

Леди между тем достала и пристроила на коленях в качестве планшетки твердую кожаную папку, на нее положила стопочку чистых листов, и сейчас рисовала на них систему стрелок и условных обозначений. Вертолет сильно трясло, но девушка не сдавалась и продолжала начатое.

— Что это? — Белов наклонился. Кричать пришлось в самое ухо аудитору, и он почувствовал запах духов — каких-то очень легких, отдающих свежей травой.

— Одна интересная схема организации производств! Называется «толлинг»!

— Ну-ну.

— У вас на складе — последняя партия продукции, — вместо ответа прокричала Лайза Донахью. — Что вы с ней собираетесь делать?

— Продавать, конечно! Это не вопрос! Покупатель с руками отрывает.

Сидевший напротив Витек, который до сих пор развлекался тем, что с удовольствием разглядывал дамочку, посмотрел на орущих как на глупых детей. Он поднял повыше воротник меховой куртки и демонстративно уснул. У Витька еще со времен первой чеченской остался замечательный навык: засыпать мгновенно при любых условиях и просыпаться ровно в то время, на которое он «завел» свои биологические часы.

— Но ведь вы не сможете даже заплатить рабочим! — продолжала орать Лайза. — У вас счета арестованы!

Белов открыл было рот, но промолчал. Эта Донахью была абсолютно права: налоговая инспекция сумела просечь до единого все счета «Красносибмета» и поставить их «на картотеку». Теперь каждый рубль, полученный комбинатом, отправлялся прямиком в «черную дыру» — то есть, в счет задолженности перед бюджетом. Выплатить рабочим что бы то ни было просто не представлялось возможным.

— Сколько еще рабочие готовы ждать? — прокричала Лайза.

Мне удалось договориться с профсоюзными лидерами до начала апреля. Это три недели. На столько же хватит сырья. А потом…

— Трансдец? — не слишком уверенно подсказала Лайза.

— Трындец, — поправил ее Белов. — Но дело не в терминологии.

— Ну что ж, — подвела итог железная леди. — Значит, у нас есть три недели… Смотрите, смотрите! — она прильнула к иллюминатору, призывая Сашу разделить ее восторг.

Тайга, поначалу казавшаяся бесконечной, сменилась внизу ровной, как свежепобеленный потолок, тундрой. Вернее, это было похоже на стиральную доску — такую рифленую штуку, которая до сих пор валяется в московской квартире где-то под ванной, только белого цвета. Однако, американская женщина вряд ли способна понять такое сравнение. Источником восторга госпожи Донахью было оленье стадо: на бескрайнем белом фоне животные походили на горстку насекомых.

— А где же люди, где жилье? — удивилась Лайза.

Пастухи отогнали стадо подальше. Скоро отел, и оленей сейчас лучше не тревожить.

Полюбовавшись с минуту пейзажем, Лайза снова сосредоточилась на своей схеме и добавила еще одну стрелочку.

— Что вы намерены делать? — продолжила она свое интервью.

— Кредит брать, что ж еще… — буркнул в ответ Саша Белов.

— С таким-то балансом? — усомнилась ушлая партнерша. — На Западе ни один банк не дал бы кредита в такой ситуации.

— Россия — не Запад.

Белов замолчал. Трудно было в двух словах объяснить американке, что значит в России «человеческий фактор» и «личная заинтересованность». И уж совсем невозможно было рассказать, какой ценой предстоит ему, генеральному директору, выбивать этот кредит. Придется подключать свои московские связи, идти на поклон к господину Зорину, пить вместе с ним и давать обещания, которые заведомо не сможет выполнить. Чем больше он думал об этом кредите, тем меньше эта идея лично ему нравилась, но выбора не было. Если рабочие не получат в апреле хотя бы часть заработанных денег и объявят забастовку, на комбинате можно будет ставить крест.

— Нужную сумму вам сможет дать только государственный банк. Но условия будут кабальными, — Лайза как будто читала его мысли. — В залог банк заберет все ваши активы. И в случае, если вы не успеете в срок вернуть долг… Что будет?

— Что?.. — Саша с любопытством смотрел на собеседницу: интересно, как далеко простираются у этого магистра знания российских реалий?

Теперь Лайза сделала паузу. Она не решалась выговорить трудное слово и написала его на листе бумаги: национализация. А вслух добавила:

Вы очень рискуете!

— А у вас есть идеи получше? — насмешливо спросил Белов.

— Думаю, что да, — Лайза долгим серьезным взглядом посмотрела в лицо собеседнику. Но вдруг отвлеклась. — Упс! По-моему, мы садимся.

— Быть не может. Рано еще!

Саша глянул в иллюминатор. Вертолет действительно готовился совершить посадку: чуть сбоку стремительно приближались серые домики со столбиками дыма над крышами, уже можно было на улицах разглядеть людей и даже собак. Но этот населенный пункт определенно не был конечным пунктом следования — это был не поселок Усть-Харючи.

— Слышь, Витек, по-моему у нас проблемы! — крикнул Саша другу, пристроившемуся возле самой кабины пилотов.

И судя по тому, что он мирно спал, будильнику на биологических часах звонить было еще не время. Витек мигом проснулся и сунулся на полкорпуса в кабину пилотов. Послышались звуки перебранки. Вертолет продолжал снижаться. Белову пришлось дождаться, пока посадка состоится, и уже потом принимать участие в разборках.

— Надо дозаправиться! — бодро пояснил старший лейтенант Кащенко, из принципа глядя только на Сашу, а не на непрерывно матерящегося Витька.

— Что за хрень! — возмутился Белов. — Ваш начальник утверждал, что топлива хватит на шесть часов лету!

— Ну, начальству всегда виднее… — парень забегал глазами.

— Не в этом дело, — капитан Ващенко оттеснил плечом подчиненного и мрачно сказал. — Двигатель барахлит. Нельзя лететь, пока не разберемся, в чем тут дело.

— Не слишком ли много уважительных причин, камрад? — Саша говорил тихо и ласково, но только дурак мог не почувствовать в его голосе едва сдерживаемого бешенства. — Как долго намерены разбираться?

— До утра точно не полетим.

— Короче, так, братья. Если завтра в девять ноль ноль борт не будет готов к вылету, я вам гарантирую большие проблемы. Сорвете мне сделку, разжалую в рядовые!

— Все лучше, чем стать покойником, — не преминул-таки заметить вслед капитан Ващенко.

Группа, состоящая из Саши, Лайзы и Витька, двинулась к зданию аэровокзала. Рубленая избушка носила это гордое имя исключительно за неимением в русском языке другого, более подходящего слова. А о том, что это именно аэровокзал, говорила сложная композиция из антенн, венчающая крышу, развевающийся над избушкой российский флаг и косенько висящая табличка с названием населенного пункта: «Скалистый Мыс». В одной из двух смежных комнат располагалась диспетчерская, откуда диспетчер (он же кассир) вел непрерывные разговоры с «воздухом». Другая комната, соединенная с первой полуоткрытой дверью, судя по наличию крепко ломаных кресел, выполняла функцию зала ожидания.

Дожидаясь, пока диспетчер завершит свои пререкания с кем-то в воздушном пространстве, путешественники оглядывались по сторонам и грелись: через полуоткрытую дверь из диспетчерской веяло теплом и доносилось потрескивание поленьев в печке.

— Косят наши «двое из ларца». Зуб даю, косят! — убежденно рассуждал между тем Витек, имея в виду авиаторов Кащенко и Ващенко. — И керосин у них, типа, закончился, и двигатель барахлит. Фигня это все! Прогноз погоды действительно плохой, вот они и обосра… Прошу прощения, перепугались до смерти.

Из диспетчерской тем временем вышел чудной паренек с волосами, забранными в хвостик, одетый в летную форму старого образца и национальные сапожки из оленьего меха.

— Задолбали! «Посади, да посади»! — снимая наушники, диспетчер продолжал начатый в эфире спор. — Посажу, куда денусь. В воздухе еще никто не оставался!

— Куда лететь собрались, господа? — изысканно осведомился он, таращась во все глаза на нарядную Лайзу и обращаясь преимущественно к ней.

Узнав, что пассажирам нужно попасть в поселок Усть-Харючи, юноша радостно сообщил, что попасть туда им ни за что не удастся, по крайней мере, в течение ближайшей недели. И подробно объяснил почему: во-первых, отвратительный метеопрогноз, который должен был сбыться еще сегодняшним утром, но почему-то до сих пор не сбылся. Далее шел подробный рассказ о состоянии самолетов, летающих на местных авиалиниях, о проблемах с допуском пилотов к ночным вылетам и так далее. С особым чувством было подчеркнуто, что борт из Салехарда, которого ждали сегодня в полдень, как выяснилось, ушел совсем в другую сторону: вместо Скалистого Мыса в поселок Тарко-Сале, где, по слухам, продают сегодня свежие яйца…

— А где здесь у вас гостиница? — Белов попытался прервать бесконечный поток ненужной информации.

Однако парня сбить с мысли было не так-то просто. Сперва он, обращаясь по-прежнему к Лайзе, подытожил сказанное:

— В общем, полярная гражданская авиация — это что-то нечто!

И только после этого сообщил, что гостиница в населенном пункте имеется, причем «входит в комплекс зданий аэровокзала». Иначе говоря, расположена в той же избушке, только вход с другого крыльца. После этого диспетчер протянул гостям связку ключей, пояснив, который из них является ключом именно от гостиницы.

— Выходит, ты там и за портье тоже? — ехидно поинтересовался Витек.

— Не-а. Портье — моя теща, но сегодня её скрутил радикулит… Точно будет циклон, да. Так что располагайтесь, как дома. Дрова за дверью, на кухне есть печка. Вообще-то отопление паровое, но мой вам совет: спите одевшись. Чистое белье найдете в тумбочке.

Гостиница, входящая в «комплекс зданий», являла собой типичный образец архитектурного стиля «доперестроечный северный модерн». То есть, это был барак, кое-как пристроенный к избе «аэровокзала», о четырех комнатах, о четырех железных кроватях в каждой комнате, с неким подобием кухни и удобствами во дворе. Ангажированным оказалось лишь одно койко-место, его занимала командированная учительница из Ханты-Мансийска, планомерно облетающая стойбища оленеводов с целью выявления детей школьного возраста.

— Пожалуй, вам подойдут вот эти апартаменты, — сказал Саша Белов Лайзе Донахью, пропуская ее в пустую комнату.

Комната не была угловой, располагалась вплотную к кухне с печкой. Значит, в ней будет немного теплее, чем в остальных. И к тому же панцирная сетка на одной из кроватей оказалась более или менее упругой. А значит, американка, не имеющая должных навыков, при попытке сесть на кровать, не отшибет себе тазовых костей.

Мужчины побросали свои рюкзаки в соседних апартаментах и занялись растопкой печи. Через минуту в кухне нарисовалась задумчивая Лайза и покрутила водопроводный кран над отсутствующей раковиной. Кран пропел короткие позывные и плюнул ржавчиной на яркий Лайзин сапог.

— Здесь имеется вода? — поинтересовалась девушка.

— Воды здесь до фига! — весело отозвался Витек. — Северный Ледовитый океан буквально в двух шагах. Это на случай искупаться. А для чая рекомендую отрезать кусок сугроба и растопить на плите. Здесь все так делают.

Лайза удалилась в свою комнату, но через минуту вернулась с еще более дурацким вопросом:

— Как вы думаете, здесь возможно купить бумажные салфетки?

— Маловероятно, — буркнул Витек, после чего застегнул куртку, накинул на голову капюшон и, не говоря никому не слова, покинул гостиницу.

Саша тоже вышел, вырубил из сугроба солидных размеров куб, и к моменту возвращения Злобина они с Лайзой действительно успели натопить полную казенную кастрюлю кипятка.

— Система «бэд энд брекфест» здесь пока не действует. И если кровати еще как-то сгодятся по прямому назначению, то на тосты с джемом и кофе утром рассчитывать бесполезно, — с этими словами Витек хряпнул на пол возле печки большую картонную коробку с продуктами. — А это, мадам, специально для вас, — и он галантно протянул Лайзе рулончик туалетной бумаги серого цвета. — "В качестве, так сказать, бумажных салфеток.

Американка с горячей благодарностью приняла подарок и сразу же начата при помощи бумажных комочков пытаться оттереть от многолетней грязи дверные ручки, поверхности прикроватных тумбочек и кусок клеенки на кухонном столе. На сто. процентов ей это не удалось, однако, после процедуры стало уже возможно без омерзения разложить на столе принесенные Витьком продукты.

Меню получилось очень специфическим, но от Витька это не зависело: он купил все, что было в сельмаге. А именно: размером с полейо колбасу, чей темно-багровый оттенок свидетельствовал о том, что в предыдущей жизни колбаса была оленем; несколько банок ананасового компота, несколько банок тушенки, пачку чая, три буханки абсолютно непропеченного хлеба и две литровые бутылки «Мартини Россо».

Едва надкусив по первому бутерброду, Лайза и Александр заговорили о работе, но Витек это дело пресек.

— Во-первых, надо выпить… Этот, как его?… аперитив, — заявил он. — А во-вторых, перейти «на ты». Честное слово, это смешно — есть одного оленя на всех и при этом «выкать».

Выпивка на брудершафт повлекла за собой ритуальные поцелуи, и перестроиться вновь на

деловую волну оказалось уже проблематичным.

— А ты славная девчонка! — сказал Белов, любуясь Лайзой.

— В кассу базар, Саша, только прическу надо бы… того. Взбодрить, — закивал Витек с набитым колбасой ртом.

Лайза Донахью и в самом деле выглядела прелестно. Длинный, норвежской вязки, узорчатый свитер скрывал обилие слишком острых локтей и коленей. Щеки от выпитого мартини и от близости печки разрумянились, в глазах плясали веселые огоньки. Если рассматривать черты по отдельности, лицо ее было явно неправильным: слишком широко расставленные глаза, брови «домиком» и длинноватый вздернутый нос. Но благодаря блестящим, темно-русым волосам, распущенными по плечам согласно пожеланию зрителей, в целом она производила сногсшибательное впечатление. Как сказал Витек: «Впечатляить!»

— Ты славная девушка, Лайза Донахью, — повторил Белов. — Но что касается бизнеса… Извини. Боюсь, что твои гарвардские познания абсолютно не годятся на нашей российской почве. У нас тут…

— Простота нравов— подсказал Витек. — Азиопа!

Словно подтверждая выдвинутый тезис, в. дверном проеме нарисовался старший лейтенант Кащенко. С усов и из-под носа бортинженера свисали сосульки, а общий вид был сильно нетрезвым.

— Салют честной компании, — сказал авиатор, глотая согласные звуки, и его голодный взгляд остановился на колбасе.

Лайза немедленно приготовила и подала ему бутерброд.

— Ну что там наш двигатель? — спросил Саша.

— Тридцать восемь! — был радостный ответ.

— Что «тридцать восемь»?

— А что «двигатель»? — нетрезвые глаза Ка- щенки искрились лукавством.

Белов почувствовал, что в нем закипает ярость и сжал кулаки.

— Все нормально, Саня, не кипятись, — оказал Витек и железной хваткой сжал локоть авиатора. — Мы сейчас с товарищем пойдем, потолкуем. И он мне пообещает… Правда, ведь, пообещает? Он меня клятвенно заверит, что к утру и двигатель, и экипаж будут в полном порядке. И керосина будет — хоть залейся! Как бы не захлебнуться.

Витек так приобнял старшего лейтенанта, что тот ойкнул, и ненавязчиво повел его в сторону последней незанятой комнаты.

— Надеюсь, Виктор не станет его бить, — сказала Лайза.

— Ну, разве что самую капельку, — постарался успокоить ее Саша.

— So… Так вот, — Лайза с упорством парового катка продолжала двигаться в заданном направлении. — Работать, как раньше, невозможно. Продав остатки алюминия по обычной схеме, мы зайдем в тупик. Выручку заберет бюджет. Ни заплатить рабочим, ни купить новую партию сырья будет не на что.

— Блин! Если бы эти умники из налоговой думали о завтрашнем дне! Ну, скажите мне, какой смысл топить предприятие? Ведь с мертвого комбината они вообще не получат ни копейки!

— У немцев есть такая пословица:- умный стрижет баранов, глупый — баранов режет, — сказала Лайза. — В России, к сожалению, предпочитает резать.

— Я сам кого хочешь зарежу! — подключился к дискуссии вернувшейся Витек, у которого в руках почему-то был большой нож, похожий на мачете. — Или, еще лучше швырнуть гранату. Только скажи мне точно, Саня, в какое место ее швырнуть: в налоговую инспекцию или в налоговую полицию?

— Индивидуальный террор — не есть разумный выход, — мягко остановила его Лайза. — Вы, русские, вместо того, чтобы хорошо подумать, почему-то предпочитаете эмоциональные решения. А нужно подключить разум.

— И Что же ты предлагаешь делать с остатками алюминия? Вообще не продавать? — спросил (Саша, которому стало интересно, что может предложить эта больно умная консультантка. Ведь до сих пор ее рассуждения казались логичными.

— Продать, только совсем другому покупателю. Самому себе…

Предложение было настолько неожиданным, что даже скорый на выводы Витек замешкался с дежурной ехидной репликой, а Саня и вовсе промолчал.

— Представь себе, что иностранный заказчик, не собирается покупать у тебя алюминий, а всего лишь заключает с комбинатом договор на переработку своего собственного сырья. Он сам покупает глинозем, сам поставляет его на комбинат и сам же забирает готовую продукцию.

— Может, он мне и за электричество заплатит? — попытался пошутить Белов.

— Конечно, заплатит! Потому что нормальная работа комбината — в его интересах.

Чтобы слушателям было понятнее, Лайза пододвинула к себе коробку с кусковым сахаром и достала из своего рюкзака баночку с аспирином. Рафинад, по ее задумке, изображал сырье, а таблетки символизировали собою готовый алюминий.

— Поймите главное. На всем протяжении производственного цикла абсолютно все — и сырье, и металл — комбинату не принадлежат. Они принадлежат заказчику. Что это значит?

— Это значит, — Саша вскочил и накрыл ладонью белые кубики вместе с белыми шариками, — это значит, что ни налоговая полиция, ни судебные приставы не смогут наложить на все это добро свои загребистые ручонки! Гениально!

Он походил взад-вперед по кухне, потом достал сигареты и подсел поближе к открытой печке — чтобы вытягивало дым.

— Что же получается? — рассуждал он вслух. — Раньше я платил налоги со всей готовой продукции. А по твоей схеме с меня причитается только налоги со стоимости услуг. Лайза! Витек! Это же миллионы баксов экономии! Е-мое…

Возбужденные открывшимися перспективами, участники разговора не сразу заметили, что кухня наполнилась едким дымом. Девушка мучительно терла слезившиеся глаза.

Cato приоткрыл заслонку, а Витек сказал:

— Похоже, ветер усилился. Весь дым обратно в трубу задувает. Давай-ка подбросим полешек.

Пока мужчины занимались печкой, Лайза незаметно выскользнула из кухни. Прошло никак не меньше тридцати минут, прежде чем ее отсутствие стало их беспокоить. Безрезультатно поискав девушку в помещении гостиницы, Саша вышел на улицу. Дверь с силой рванулась из его рук и распахнулась настежь. Полярная ночь обрушила в лицо Белову снежный шквал, так что на секунду даже перехватило дыхание: Начинался буран.

— Вот черт… Лайза! — закричал Саша, но вьюга затолкала крик назад в его же горло. — Лайза!

Наклонившись вперед, чтобы пересилить ветер, Александр двинулся в сторону сараев. Там, в небольшом зазоре между стеной хозяйственной постройки и будкой туалета в сугробе смутно темнела скрюченная фигура девушки.

— Господи! — Саша сгреб Лайзу в охапку. — Так ведь и замерзнуть пара пустяков!

Ее губы совершенно побелели, на длинных ресницах лежало по сугробу снега. Лайза отчаянно замотала головой и стала вырываться из Сашиных объятий.

— Мне гуда надо! — смогла выговорить она и мотнула головой в сторону сортира.

— Е-мое…

Саша наконец догадался, что произошло. Система заполярных сортиров — это особая статья в жизни каждого северянина. «Это что-то нечто», как сказал бы их новый знакомый, авиадиспетчер. Ветер забавлялся и хлобыстал деревянной дверкой, как хотел. Привязанный изнутри к ручке, плясал в воздухе обрывок веревки: эта нехитрая конструкция заменяет в подобных строениях задвижку. Но то, что находилось внутри «скворечника» просто не поддавалось описанию. Традиционное «очко» буквально обросло глыбой зловонного льда, на которую всякому страждущему, прежде, чем справить нужду, приходилось взбираться и там удерживаться.

Немудрено, что развращенная евро-комфортом иностранка не знала, как ей поступить в этой ситуации. И за отсутствие необходимых навыков едва не заплатила жизнью. -

— Пойдем в тепло!" — крикнул ей Саша. — Что-нибудь придумаем.

«Что-нибудь придумаем» означало в данном случае ведро из-под угля, установленное в тамбуре барака специально для слабого пола. Когда несчастная Лайза вновь присоединилась к компании на кухне, ее лицо выражало крайнюю степень стыда и страдания.

— Теперь поняла, что значит «мочить в сортире»? — спросил девушку Витек. — Наши нужники — мощное оружие против глобализма. А тех, кто учит подрыву нашей экономики, будем намочить, а морозить!

— Лайза, мне одно непонятно… — серьезно сказал Саша, решительно закрывая в буквальном смысле скользкую тему. — Комбинату отпущено три недели жизни. Где же мы найдем такого партнера, который согласится работать на таких условиях?

—. А не надо нигде его искать, — ответила девушка, пытаясь унять сотрясающую ее дрожь. — Комбинат в состоянии сам себе родить посредника. Дочернюю фирму в оффшорной зоне. Вот смотри…

Лайза снова начала передвигать по столу таблетки и кусочки сахара. Но при этом её так трясло, что виртуальные вагоны с глиноземом равно как и вагоны с готовым алюминием выскальзывали из посиневших пальцев и вообще скатывались со стола.

Саша сдернул с гвоздя свою куртку и накинул ее на вздрагивающие плечи «консультанта».

— Оффшорную фирму открыть сейчас не сложно, — продолжала Лайза. — Если постараться, то и за неделю можно уложиться. А я за это время, если будет позволено, поработаю с юридической группой и помогу подготовить правовое обоснование.

Саша неожиданно для себя потерял нить разговора. Когда он набрасывал куртку на плечи девушки, ему в голову залетела шальная мысль. Он подумал, что, несмотря на кажущуюся худобу, под свитером у консультанта кое-что имеется… И притом в достаточном объеме!

— Насколько можно быть уверенными в том, что завтра удастся договориться о поставке сырья?

— Да-да, конечно, — сказал он совершенно невпопад, поскольку страшно заинтересовался строением Лайзиного уха, и положил ей руку на плечо.

Девушка, против ожидания, не отодвинулась, а даже наоборот. Саша в свою очередь не убрал руки. Так они и сидели, с деловым видом продолжая таращиться на рассыпанные по столу таблетки и куски сахара.

Злобин, несмотря на полное отсутствие деликатности, каким-то образом уловил изменения в их настроении. Не похоже, что они по-прежнему намерены обсуждать свои алюминиевые проблемы. Он поднялся с насиженного табурета, хмуро попрощался и сказал, что пошел спать… «Кажется, шеф втюрился, как оглобля в чужую телегу, — думал он с одобрением, идя по коридору. — Американочка ничего, только тоща, как святая моща. У Саши будет тяжелая ночь…».

Буран бушевал трое суток. В гостинице-бараке было холодно, душно и влажно одновременно. А главное, совершенно не понятно, когда закончится этот природный катаклизм. С головами, полными четких планов, Белов и Лайза вынуждены были сидеть сложа руки и ждать у меря погоды. Всякая связь с внешним миром, включая даже возможность пешей прогулки до соседнего крыльца «аэровокзала», была утрачена полностью.

Подавленное настроение усугублялось однообразной, надоевшей до чертиков пищей, запас которой, как и запас дров, подходил к концу. Приходилось во всем экономить, чему сильно препятствовало наличие в гостинице старшего лейтенанта Кащенко, который в свое время не озаботился покупкой продуктов. Бортинженер, опухший от пьянки, регулярно являлся на кухню в момент трапезы. На вопрос, где нынче находится его друг и командир, Кащенко коротко ответил:

— У своей бабы.

На второй день Витек, случайно заглянувший в комнату соседа, обнаружил там трехлитровую канистру авиационного спирта, уже прилично початую. Кащенко получил по ушам, а канистра была изъята.

— Мало того, что сучонок пьет в одну харю, а закусывать к нам приходит. Мало того, что в таком виде он лететь не сможет, — возмущался Витек. — Так ведь этот спирт им выдают, чтобы детали вертушки не обмерзали. Чем лопасти протирать станешь, урод?!

Мрачнеющую день ото дня компанию несколько скрашивало общество учительницы из окружного центра. Ульяна была манси по национальности и очень юморной тетенькой. Ее неистощимые запасы вяленого муксуна разнообразили общий скудный рацион. А неистощимые рассказы о командировочных приключениях, связанных с облетом тундры, порождали громовой хохот.

— Прилетаю в бригаду и спрашиваю, мол, сколько лет сыночку? А мамаша задирает глаза к небу и начинает считать: мальчик родился в тот год, когда белый олень впервые потерял рога… — с хохотом повествовала учительница. — Представьте: про сыночка не помнит, а про каждого оленя помнит! Хотя детишек всего двое, а этих оленей в стаде больше тысячи!

Лайза изнуряла себя заботами о быте. Она проявляла чудеса эквилибристики, пытаясь помыть голову. А в кухне над плитой за неимением другого подходящего места все время сушилось что-нибудь из ее эфемерного белья. С той ночи, когда они с Беловым, почувствовали, но не реализовали, мощное взаимное влечение, Лайза Сашу как будто избегала. По крайней мере, старалась не оставаться с ним наедине. Александр, в свою очередь, тоже всеми силами старался убедить себя в том, что служебный роман, да еще и от нечего делать, — самый гиблый вариант.

Буран прекратился ровно через трое суток и так же внезапно, как и начался. В шесть утра спящих постояльцев разбудил радостный клич

Витька. Ему удалось не только выбраться наружу, предварительно расчистив минимальный проход, но и частично освободить от снега одно из окон. Из этого окна в промозглую комнату безудержно лился солнечный свет.

Дружно растолкали Кащенко, который, кстати, накануне уверял, что с двигателем они успели разобраться и поладить в первый же вечер. Идти на поиски командира экипажа решили все вместе, поскольку всем не терпелось поскорее покинуть стены осточертевшего убежища.

Ясное, яркое утро настроило Сашу Белова на волну великодушия. Он даже решил, что не станет, по крайней мере, сегодня, бить морду командиру экипажа. Хотя сейчас он уже не сомневался в том, что вся история с якобы неисправным двигателем была придумана этими ушлым капитаном. Во-первых, из страха перед бураном, а во- вторых, из желания повидаться со своей местной зазнобой. Может быть, причины шли в обратной последовательности, но факт оставался фактом: у Белова украли трое суток, причем в тот самый момент, когда каждый час был на вес золота.

Калитку откапывали сообща. Судя по нетронутой целине, из дома никто не выходил, и буран заточил Ващенко за компанию с возлюбленной в более комфортных условиях, чем всю остальную компанию. Дверь, ведущая в дом, по неписаным северным правилам, была незапертой. В холодной прихожей Витек с размаху споткнулся о пустую пятилитровую канистру, которая при ближайшем рассмотрении была увеличенной копией той емкости, которую изъяли у Кащенко..

Саша с Лайзой внутрь не пошли и остались на крыльце подышать хрустящим чистым воздухом, что первым в этих краях предвещает весну. Саша с удовольствием зачерпнул в рукавицы пригоршню снега и растер лицо. В этот момент из дома раздался нечеловеческий вопль. Орал Витек.

Командир экипажа Ващенко был обнаружен пришедшими не просто пьяным. Он был пьян настолько, что это казалось несовместимым с самой жизнью, а не то что с полетами куда бы и на чем бы то ни было.

Старенький «Буран», из первого поколения снегоходов, который отыскался в сарае у перепуганной зазнобы скандально пьяного командира экипажа, был не самым подходящим средством передвижения. Но это было все же лучше, чем ничего. Времени, чтобы ждать, когда капитан придет в чувство или когда в Скалистый мыс залетит подходящий борт, у Белова не было.

Витька решено было оставить при экипаже. Он поклялся, что завтра же утром МИ-6 вместе с экипажем, живым или мертвым, но способным управлять вертолетом, будет в поселке Усть-Хрючи. Белову же вместе с Лайзой предстояло на снегоходе преодолеть чуть меньше ста километров по льду Обской Губы: это был самый короткий путь.

У меня есть права на вождение мотоцикла, — заявила Лайза Донахью, забрасывая стройную ножку через водительское сидение.

— Не смеши народ, — мрачно ответил ей Белов. — Я сам поведу «Буран». К тому же тебе нужно одеться по-нормальному.

— Но я одета тепло!

— Не спорь со взрослыми. Я видел твои колготки, когда они сушились над печкой. Отморозишь коленки, и они останутся навеки синими. Тебя не, поймут в Америке. Сгоришь еще со стыда на руляжах Флориды… Ступай в дом, Витек даст тебе ватные штаны.

Существо, которое явилось взорам присутствующих десятью минутами позже, уже не вызывало ассоциации ни со Швейцарскими Альпами, ни с пикником возле таун-хауза, а напоминало гигантский кочан капусты. Лайза с трудом переставляла нош, обутые в валенки и задрапированные ватными чехлами брюк. Венчал композицию огромный бушлат той же веселенькой коричнево-зеленой расцветки, что и штаны. Саша с удовлетворением оглядел девушку, затем взял из рук хозяйки дома пуховый платок и лично замотал в него Лайзину голову.

— Вот теперь можно ехать.

Спустя несколько месяцев, в камере следственного изолятора он будет вспоминать это путешествие на снегоходе как мгновение острого, пронзительного счастья. Несмотря на то, что длилась эта поездка около семи часов. Солнечный свет, многократно усиленный снежной белизной, порождал перед глазами огненные круги. Бесконечная белая пустыня не давала возможности зацепиться взглядом ни за единую вещь. Только горизонт, будто очерченный по кругу циркулем, и полусфера неба над головой. Лайза Донахью, обнявшая водителя сзади, казалось, была невесомой, и всю тяжесть пассажира составляла ее ватная экипировка…

Они остановились только раз. Белову необходимо было сверить направление по компасу, да и не мешало размять затекшие от долгого сидения ноги. Девушка сделала по плотному насту два шага, после чего ноги ее подкосились.

— Что случилось? — встревожился Саша. — Тебе плохо?

— Немного болит вот здесь, — Лайза с виноватым видом указала на внутреннюю поверхность бедер.

В этом не было ничего удивительного: несколько часов верхом на снегоходе с непривычки способны травмировать кого угодно. Саша подумал, что, скорее всего, девушка завтра совсем не сможет встать на ноги, но с этим обстоятельством придется смириться. А вот со щеками надо немедленно что-то делать: справа и слева на алых полях расцвели белые пятнышки. Он подхватил пригоршню жесткого, слежавшегося снега и принялся яростно тереть Лайзе щеки. Это было больно, но… по всей вероятности, приятно, потому что девушка прикрыла глаза и подалась ему навстречу

Такого с ним еще не было. Трудно представить себе занятие более нелепое и более восхитительное, чем целоваться в мороз, на заснеженном льду Обской Губы. Однако же бескрайняя сверкающая белизна вокруг и полная, абсолютная оторванность от мира придавали этому занятию фантастическую прелесть. Для того, чтобы оторваться друг от друга и продолжить путь, руководителю и консультанту пришлось собрать все запасы воли и здравого смысла.

Встреча с Вовой Мельником, приятелем Белова по заочному институту, была бурной и теплой, Вова в свое время был в числе записных отличников, и типаж имел соответственный: субтильный, очкастый, голодный и в вечно измятой рубахе. Он четко знал, чего хочет добиться в жизни, и действительно вкалывал, пренебрегая такими радостями студенческой жизни, как выпивка и разговоры заполночь о смысле жизни. Даже с девочкой ни разу не был замечен рука об руку. Поэтому ничего удивительного не было в том, что к тридцати годам он был кандидатом наук, начальником месторождения и отцом четверых детей. Везти семью на Приполярный Урал было нельзя категорически. Поэтому дети рождались с интервалом в год, спустя должный срок после свидания с женой в отпуске.

— Я. для вас бочку приготовил! — сообщил Вова. — У меня дома полный холостяцкий бардак, поэтому в гости с дамой не зову. Пойдемте

к вам, в гостевую, там Тарасовна борща наварила. Выпьем за встречу, и отдохнете с дороги — шутка ли, полета километров по льду на этом драндулете отмахать!

— Погоди, Вован, с выпивкой да с отдыхом. Давай сначала о деле.

— Ишь, деловой какой стал. А посидеть-поговорить?

— Да мы с Лайзой, понимаешь, насиделись в дороге до такой степени, что стоять гораздо приятнее. И потом: ситуация подступает к горлу

— Уж могу догадаться, что ты тут. не проездом оказался, с девушкой, на мотоцикле… — вздохнул Вован и приготовился слушать.

Пока Белов вкратце излагал ситуацию, Лайза, стараясь не пропустить ничего важного из разговора, с любопытством разглядывала российское северное жилище, именуемое балком и похожее на бочку. Самое удивительное, что это и в самом деле была бочка, правда, специально оборудованная под жилье. Довольно большая цилиндрическая конструкция лежала на боку, и в своем торце имела дверь с крылечком. Полом внутри служил дощатый настил, имелась крошечная прихожая, она же столовая и кухня. А дальняя и большая часть представляла собой миниатюрную спаленку с двумя откидными, как в купе поезда, кроватями, застланными к приезду гостей свежим хрустящим бельем. В торце балка на табурете стоял открытый ноутбук, а на полу портативный принтер — приметы цивилизации.

— Белов, ты меня в гроб вгонишь! — воскликнул начальник месторождения, выслушав просьбу товарища. — Вот песка или песчано-гравийной смеси я могу тебе отгрузить сколько угодно. А то, о чем ты меня просишь в принципе невозможно. Такого не может быть!

— Обоснуй.

— Потому что этого не может быть никогда, — Мельник достал из кармана и продул беломорину. — Пойми, у меня даже лицензии нет на разработку этого месторождения. А ты мне шепчешь про «две недели»!

— Но ты карьер раскрыл, и ты его разрабатываешь…

— Белов, ты что, тупой? У меня есть разрешение на вскрышные работы. И только! А ты говоришь о сырье. Ты что, правда, не видишь разницы? Ты знаешь, сколько времени понадобиться, чтобы получить эту гребаную лицензию?

Спорящие отошли в сторонку, чтобы до дамских ушей не долетала канонада мата, и продолжили дискуссию.

— И потом, Михалыч ни за что не даст втравить себя в этот блуд, — несчастный Вован под напором Саши начал потихоньку сдавать позиции.

— Ху из Михалыч?

— Ху в пальто! Михалыч — директор горнообогатительного комбината. Член партии с девятьсот пятого года.

— Тащи сюда Михалыча! И вообще, где обещанный борщ с водкой?

— Белов, ты псих, причем буйный… Таких не берут в олигархи. Не должны брать — по профнепригодности.

Увлекательный производственный спор имел продолжение уже внутри бочки. В кукольной столовой-предбаннике помимо Мельника, Белова и Лайзы Донахью каким-то чудом поместился еще и Михалыч — квадратный мужик директорского вида. В этот момент директор гороно-обогатительного комбината еще не знал, что ему предстоит стать третьим участником фантастического проекта.

Покуда ели борщ и опорожняли первую бутылку «Абсолюта», Михалыч слушал и сохранял молчание. Когда же явилась вездесущая канистра с авиационным спиртом, он раскрыл рот и подвел итог услышанному. Фраза была довольно длинной, замысловатой и не содержала ни единого литературного слова. Коротко говоря, это был категорический отказ от участия в безумной затее. Мельник виновато оглянулся на Лайзу и тихонько посоветовал старшему товарищу подбирать выражения. После этого Михалыч снова, насупившись, замолчал, и казалось, никакая сила не заставит его принять дальнейшее участие в бессмысленном разговоре.

— Скажи им, что я почти не понимаю по-русски! — прошептала Лайза, наклонившись к Белову. — Пусть не стесняются…

После этого существенного уточнения Михалыч вновь обрел дар речи и во второй раз, еще более цветисто, обосновал свою принципиальную позицию. Атака в лоб не удалась. «Надо его разболтать…», — подумал Саша.

Он словно потерял на время интерес к актуальной лично для него теме и перевел разговор в русло «расскажите, как это бывало раньше». Михалыч, крутой руководитель старого, советского покроя, оживился, стащил с себя через голову свитер, разлил спирт по стаканам и ударился в воспоминания. Разговорчивый оказался мужик…

— Быть того не может! — подначивал его Саша— Ни за что не поверю, что такое было возможно при социализме!

— Слушай сюда, — Михалыч, попирая стаканы, навалился грудью на стол. — Есть люди, для который ничего невозможного нету. Я как раз такой! Да и ты, похоже, тоже…

Деморализованный таким поворотом дела, третий участник дискуссии, Вова Мельник, вынужден был признать, что он «тоже такой же». После чего быстро убежал и вернулся со здоровенным хариусом, которого «только что выловили из ручья». Рыбину съели в сыром виде, обмакивая кусочки в специальный жгучий соус.

После этого беседа приняла совсем уж плодотворный характер, и дерзкая схема обрела более или менее законченный вид. Незаконно добытое в карьере сырье незаконно перерабатывается на горно-обогатительном комбинате и незаконно движется в Красносибирск, не давая тем самым остановиться и умереть алюминиевому комбинату.

— Я одного не понимаю, — не желал окончательно сдаваться Мельник. — Как ты объяснишь наличие в вагонах глинозема, если по документам в этих вагонах едет «гравийно-песчаная смесь»?

Это был хороший вопрос, и Белов знал на него ответ, поскольку имел большой опыт по части того, что и куда может ездить в вагонах, и какими документами при этом сопровождаться.

— А ты много видел на железной дороге специалистов, способных отличить глинозем от любого другого «зема»? Им-то кой хрен разница!

— А договор? — вдруг спохватился Михалыч. — Как же мы договор сможем подписать, если вся эта затея — сплошное беззаконие?

— Зачем тебе договор? — отозвался порядком захмелевший Белов. — Я же тебе все равно не смогу заплатить официально. Только по «боковой схеме».

— Нет, это несерьезно, — упирался Михалыч, рискуя разрушить с таким трудом достигнутую договоренность. — Хоть какой-то договор должен быть! Кто, кому, сколько, чего и когда… Как хотите, парни, а бумага быть должна.

— О'кей, — согласился Белов. — Бумага для внутреннего пользования.

— Для интимного пользования, — хихикнул Мельник. — Потому что показывать ее никому нельзя.

На том и порешили. Через десять минут здесь же, между стаканами, был составлен и подписан трехсторонний договор — красивый и грамотный, для интимного пользования. Мельник распечатал его на принтере. Внезапно ему пришла в нетрезвую голову совершенно здравая мысль.

— А что делать, если налоговая явится? — спросил он.

— Лично я свой экземпляр съем, — пожал плечами Саша. — Или вон юристу отдам, она съест.

Лайза кивнула и сказала:

— В том случае, если документ не будет съеден, увезу его в Америку и использую, когда буду писать книгу о бизнесе в России.

После этих слов девушка аккуратно положила листок в свою папку и наклонилась, чтобы спрятать папку в рюкзак. Однако сделать этого не сумела, потому что упала. Виноваты ли были в ее падении связки, травмированные верховой ездой на снегоходе, или коктейль из «Абсолюта» со спиртом был немного крепковат, но уносить международного юриста из «комнаты переговоров» Белову пришлось на руках.

Укладывая девушку в кровать, Саша не удержался и вновь начал ее целовать.

— Пойду провожу партнеров, — сказал он. — А потом… ты позволишь мне прийти и пожелать тебе спокойной ночи?

— Да, — серьезно сказала Лайза, прямо глядя ему в глаза.

Из «комнаты переговоров» уже доносилась песня «Едут новоселы по земле целинной». Потом Михалыч начал рассказывать о том, как нефтяники готовят барбекю.

— Берут, понимаешь, быка. А чего мелочиться? Цепляют его вертушкой, поднимают над газовым факелом и коптят…

Жаль, что Лайза не слышит этой истории, подумал Саша, была бы неплохая деталь для ее будущей книги. А впрочем, она еще не раз услышит и про быка над факелом, и про столичного чиновника, удирающего от медведя…

Проводив, наконец, друзей и партнеров, он еще какое-то время постоял на улице, любуясь северным сиянием. Свисающие с темного купола переливающиеся «орденские ленты» на минуту приняли, как ему показалось, форму глаза. Глаз подмигнул и трансформировался во что-то неприличное, но близкое по форме. Добрый знак! Саша засмеялся. При мысли о ждущей его женщине чувствовал давно забытое волнение…

Наутро их забрал Ми-6, и они уже без всяких приключений вернулся в Красносибирск.

Виктор Петрович Зорин покинул здание следственного изолятора в хорошем расположении духа. Крепкий морозный воздух приятно контрастировала атмосферой тюрьмы: у несвободы, как известно, имеется свой специфический запах.

Кроме того, приятно иметь дело с умными деловыми людьми. С теми, которым нет нужды разжевывать детали и без нужды формулировать рекомендации щекотливого свойства. Господин

Зорин был абсолютно уверен, что руководитель учреждения, чей кабинет он только что покинул, поймет его правильно и отнесется к поставленной задаче творчески и с огоньком. Иными словами, инспекция, с которой приезжал в следственный изолятор представитель президента по Красносибирскому округу, господин Зорин, поработала плодотворно.

В ходе небольшой экскурсии чиновники проследили весь цикл, который неизбежно проходит заключенный, начиная от прибытия в учреждение и заканчивая этапированием в места еще более отдаленные. Представитель тюремной администрации с гордостью продемонстрировал роскошную душевую, отделанную под «евростандарт» — построена на спонсорские средства! А также плод новых веяний — нарядную молельную комнату, которая сияла в мрачном тюремном интерьере, как пасхальное яйцо Фаберже в кучке козьего помета.

Все остальные реалии следственного изолятора, кроме двух упомянутых комнат, выглядели куда суровее. Особо сильное впечатление на господина Зорина произвели так называемые «стаканы». Так на тюремном сленге называлась жутковатая конструкция, представляющая собой ящик высотою в рост человека, сваренный из железных прутьев. У этой штуки, рождающей явные ассоциации не то с застенками инквизиции, не то с веселым фильмом «Кин-дза-дза!», было и иное, официальное название: камера временного содержания.

— Вот, допустим, привели заключенного для беседы с оперативником, либо с адвокатом, либо на прием к врачу. А нужный кабинет оказывается занят, и требуется подождать, — охотно пояснял членам комиссии провожатый. — Куда деть человека? Не в коридоре же ему болтаться! Помещают вот в этот самый «стакан».

Будучи человеком, наделенным живым воображением, Виктор Петрович будто бы воочию представил себя любимого, упакованного в такой вот решетчатый «стакан», и поежился. В этом ящике, наверное, даже невозможно присесть на корточки, а можно только стоять по струнке.

Следом в его фантазиях возникла другая картина: молодой человек, стройный, плечистый, с красивым лицом затравленно смотрит сквозь прутья решетки. Все-таки поразительно, с какой легкостью внешние обстоятельства способны менять людей! Самоуверенного красавца превратить в дрожащий кусок мяса, гордеца трансформировать в подхалима и труса… Картинка получилась такой выпуклой и зримой, что захотелось сохранить ее в памяти и спокойно еще раз рассмотреть в деталях перед сном.

— От этих «стаканов» в скором времени придется отказаться. Правозащитники недовольны, добиваются запрета.

— Все это популистские выходки, — поморщился представитель президента. — Знаем мы этих правозащитников. Существуют на средства иностранных грантов. Можно сказать, едят с руки у западных воротил. Позор!

— Отрадно то, что человек вашего уровня понимает это, — осторожно согласился его собеседник.

Поскольку начальник тюрьмы сам начал этот разговор, Виктор Петрович счел уместным подхватить и развить тему гуманности и суровости в самом широком, философском ее аспекте. Разговор между двумя чиновниками не содержал ничего личного, а затрагивал такие, можно сказать, общечеловеческие категории как «порядок и дисциплина», которые, как известно, превыше всего в любом учреждении, а уж в следственном изоляторе особенно.

— Перед законом все равны. И мелкий жулик, и зарвавшийся олигарх, не так ли? — весомо и со знанием дела сказал Зорин и искоса взглянул на своего собеседника, проверяя реакцию.

На лице начальника следственного изолятора проступило явное облегчение. Он-то опасался, что комиссия под руководством представителя президента, подобно нервным правозащитникам, начнет ужасаться и сетовать на бесчеловечные условия содержания людей, чья вина пока еще не доказана. А этот мужик, Зорин, похоже, понимает ситуацию правильно.

— Здесь ведь не санаторий-профилакторий, — продолжил свою мысль высокий чиновник. — Путевку этим господам сюда не профсоюз предоставил — сами заработали!

При этом Зорин хохотнул и по-мальчишески подмигнул начальнику учреждения, тоже, кстати, повеселевшему. Нет, нормальный все-таки мужик, этот Зорин, хоть и важная птица-

Мужской разговор еще какое-то время касался «равенства перед законом», причем всеобщего, не взирая на личности и былые заслуги. Еще раз подтвердили мысль о том, насколько неуместными в подобных учреждениях могли бы быть ложно понятая гуманность, и интеллигентская мягкотелость — ведь речь идет прежде всего о безопасности общества, а не о личных симпатиях.

— По слухам, здесь у вас все-таки достаточно мягкие порядки. Телевизоры, холодильники, мобильники… — сказал Зорин.

Его собеседник вспыхнул. Он расценил последнее замечание как критику и мгновенно принялся оправдываться.

— Холодильник, телевизор — да. Это теперь разрешается. За счет «клиента», разумеется. Но вот мобильные телефоны — это ни в коем случае! Людей для того и помещают в изолятор, чтобы изолировать. Вы только представляете себе, что начнется, если подследственный, получит возможность общаться с кем хочет, и таким образом влиять на ход следствия!

— Я-то представляю. А вот как на деле получается?

— В нашем учреждении регулярно проводятся плановые проверки камер и личные досмотры… — начальник торопливо полез в стол, вероятно, — за отчетом. Потом прервал свои поиски и решительно заявил. — Согласно графика… На завтра запланирован очередной профилактический осмотр с целью… э-э-э… обнаружения и выявления!

«Врет. Вот только сию же минуту и запланировал» — подумал Зорин, а вслух сказал:

— Ну, добро. Не стану больше вам мешать.

Едва за членами высокой комиссии закрылась

дверь, начальник следственного изолятора, схватил трубку внутреннего телефона:

— Капитана Балко ко мне в кабинет! Срочно!

Ну, а Виктор Петрович Зорин, покидая здание

изолятора, снова вспомнил решетчатый «стакан» и прямо на крыльце с наслаждением потянулся. Задача выполнена… Впрочем, не вполне — надо еще отчитаться. Он уселся в служебную, с мигалкой, «Волгу», дал знак водителю и охраннику «пойти покурить» и достал мобильный телефон.

Это была самая неприятная лично для него часть работы — отчитываться перед человеком, которого не любил, не уважал и, положа руку на сердце, немного побаивался. Но Виктор Петрович умел примиряться с обстоятельствами, переменить которые был не в силах. Что поделаешь, время летит: вот, вроде бы только входишь во вкус власти, ан глядь — уже в затылок дышит смена. Уже успели подрасти молодые политики, да еще какие борзые! Специально их, что ли, там, в Питере, обучают борзости и беспринципности. Себя Зорин относил к другому поколению политиков — людей более мягких, совестливых и все-таки с некоторыми принципами.

Отчитавшись о проделанной работе и получив короткое, скупое одобрение, Виктор Петрович вздохнул с облегчением. Теперь предстоял плотный обед в ресторане «Сибирские пельмени» и — снова круговорот дел, правда, чуть более приятных, чем поездка к зэкам, но тоже государственно важных. А как иначе? Как еще может вести себя человек, символизирующий собой вертикаль государственной власти?

Когда доктор сказал выздоравливающему Кабану, что на завтра намечен рентген «турецкого седла», пациент не поленился и попросил нянечку купить кое-что из нижнего белья. Лечился он долго, почти полгода провалялся на больничной койке и заметно поизносился. Братва его навещала — таскала фруктовые соки, апельсины и йогурты. Но просить мужиков купить новые трусы Кабан отчего-то стеснялся.

Правда, наутро, в рентген кабинете выяснилось, что можно было ничего не покупать: турецкое седло оказалось вовсе не там, где положено быть седлам, а находилось где-то в голове. Кабан удивился. А доктор еще больше удивился, рассматривая полученный снимок. Он даже позвал завотделением и двух медсестер — хирургическую и постовую — посмотреть на этот снимок. Те дружно цокали языками и качали головами, приговаривая: «Бывает же такое!»

Что уж там они такое углядели, Кабан не понял: на просвет муть какая-то черная по серому

Но доктор ему объяснил, что, судя по полученным повреждениям, Ромео вообще-то не должен быть вменяемым человеком, и весь резон ему был сделаться, идиотом. Видать, пуля, выпущенная сгоряча бывшим другом и учеником Кабана по имени Боб, пройдя навылет что-то там такое важное задела. Однако на уровне интеллекта это чудесным образом не сказалось.

— Пациент жив и здоров, несмотря на усилия врачей, — пошутил доктор свою профессиональную шутку. И посоветовал в дальнейшем стараться избегать не только пуль, но и любых травм головы. — Даже по комару, который, не ровен час, сядет на лоб, ладонью ни в коем случае не бейте. Просто смахните его аккуратно, а то и вовсе перетерпите, пока он поест.

Кабан пообещал именно так и поступать. Доктор не сказал вслух, но со свойственным большинству медиков циничным юморком наверняка подумал: «Знать, — не много и было того интеллекта, если даже пуля ему не повредила». Положа руку на сердце, можно с уверенностью сказать: это чистая правда.

Криминальный авторитет по кличке Кабан интеллектуалом никогда не был. Даже потенциально. Не был он также и дурачком. И уж точно, ни при каких обстоятельствах, про него нельзя было сказать «порядочный человек». Кабан относился к той удивительной породе людей, у которых все разновидности ума и морали заменяет практическая сметка. Это самое подходящее слово: Кабан был на редкость сметлив. Сметливым же он остался и после ранения.

Первым делом после выздоровления Кабан полетел в Красносибирск. Его конфетный бизнес — дело, которым он занимался до болезни, — вполне уцелел, и приносил неплохой доход. В конфетные поставки он в свое время ввязался сдуру, но потом как-то освоился и решил: занятие ничуть не хуже любого другого. Даже, пожалуй, приятнее многих других. Согласитесь, гораздо труднее ненавидеть того, кто пришел к тебе не с мечом, но с конфетами…

И вот здесь стали проявляться некоторые необратимые изменения в психике Кабана, не отмеченные докторами при тестировании. Во-первых, ему стало нравиться, когда… его хвалят. Чувство это, незнакомое прежде, расцвело, когда он сделался героем, и его лицо дважды мелькнуло в новостных передачах по центральным каналам. Это было связано с эпизодом, когда Кабан поймал и обезвредил убийцу бывшего директора комбината Рыкова. Кабана хвалили, пожимали руку и брали у него интервью. Тот факт, что героем он сделался в результате собственной подлости (сначала позволил киллеру сделать черное дело и- только после этого поймал и обезвредил) как-то отошел на задний план. А после сквозного ранения в голову и вовсе забылся. Но приятное ощущение от собственного благородства осталось.

Говорят, что человек, поглядевший в глаза собственной смерти, многое начинает воспринимать иначе. Так случилось и с нашим героем. Он многое напрочь забыл, а кое-что, наоборот, вспомнил, чего вовсе никогда не было. Но самое поразительное в том, что он стал гораздо менее агрессивным. Вот наглядный пример. После возвращения из московской клиники он практически охладел к рэкету. Ну, то есть два-три раза наехал на мелких торговцев — так, по привычке, чтобы, как говорится, не терять формы. Да и то не в самом Красносибирске, а на периферии. А потом и вовсе утратил интерес к этому делу.

Другие же картины из прошлого, наоборот, стали более выпуклыми и возвращались регулярно. И, в частности, тема любви зазвучала особенно пронзительно.

Кабан (хотя в данном случае уместнее было бы называть его родным именем Ромео) знавал в своей жизни большое чувство. Любовь эта была в прошлом и носила характер скоротечного брака с драматической и крайне неприятной концовкой. В прошлом судьба нечаянно свела его с Надеждой Холмогоровой — женщиной иного круга. Наденька была аспиранткой, женой профессора и воспитана так… Одним словом, принцесса Диана! Иначе не скажешь.

Финал этого странного союза был внезапным и совсем не интеллигентным. Попросту выражаясь, Наденька кинула своего друга на большие деньги и под ритмы восточной музыки растворилась в пряных ароматах Арабских Эмиратов. Для Кабана в том мире места не нашлось. А про его коварную и прекрасную подругу до него долетали разные слухи. По одной из версий, Надежда нашла себе богатого покровителя. Согласно другому источнику, оказалась и вовсе в гареме…

Во всей этой истории присутствовала некая загадка, элемент арабской сказки. И, по ложа руку на сердце, Кабан так до конца и не поверил, что когда-то взаправду мог держать этакое чудо в своих трепетных объятиях…

Регулярно, примерно один раз в месяц, на него нападало странное чувство сосущей тоски. И тогда он шел в кабак, мрачно напивался, изучал на предмет возможного интимного общения весь женский контингент заведения и приходил к неутешительному выводу: ни одна из посетительниц и близко не могла сравниться с его единственной Надеждой… Тогда Кабан напивался еще сильнее, и просаживал немалые деньги, вновь и вновь требуя поставить или исполнить замечательную песню, в которой есть такие слова: «Ах, какая женщина! Мне б такую…»

Возвращался в свою холостяцкую квартиру после таких вот наплывов он, как правило, в одиночестве. Но во сне к нему обязательно приходила Надежда. Немыслимо красивая, с голым животом и в синих, либо красных искрящихся штанах. И тут начиналось такое… Будь Кабан чуть менее легкомысленным человеком, он бы давно испугался за свой рассудок. Он собственно и испугался, но к этому времени дело зашло уже слишком далеко

— В натуре, Док, «Камасутра» отдыхает! — возбужденно рассказывал новый пациент модному доктору-психоаналитику.

— И как часто вас посещают подобные видения? — стараясь скрыть зевоту, спрашивал его Станислав Маркович Вонсовский, которого в три часа ночи удерживала на посту исключительно клятва Гиппократа и интерес к необычному клиническому случаю.

— Когда полная луна! Раз в месяц, — с готовностью отвечал Кабан. Потом вдруг осекся и спросил. — Док, а может я того… мутант? Может, я в бабу мутирую? У них тоже раз в месяц бывают заморочки…

Доктор оставил без внимания столь дилетантское предположение и глубоко задумался. Со слов пациента выходила странная и захватывающая картина. Строго ежемесячно к парню является бывшая, супруга в образе Шахразады. Налицо удивительный архетип, поскольку можно было бы поклясться, что жемчужины арабского эпоса под названием «Тысяча и одна ночь» пациент никогда не читал. Фантом жены не только не отказывается от интимной близости, как это нередко делают живые жены, уверенные в прочности отношений, но даже наоборот ини-циирует затейливые любовные игры.

— Ваша супруга была разговорчивой?

— Да, в общем… Не закрывала рта.

— А видение, вы говорите, молчит?

— Ну, то есть почти что молчит… — Кабан неожиданно смутился. — То есть охи там всякие, вздохи… Иной раз назовет меня этим, как его? Вепрем… В общем, вы меня понимаете.

— А… вам не кажется, что это замечательно?

— Не понял, Док. Что «замечательно»?

— Женщина. Любящая, страстная, да к тому же молчит, ни в чем не упрекает…

— В общем, в сравнении с живой бабой, пожалуй, и неплохо, — согласился, подумав, Кабан. Он мучительно пытался понять, куда клонит этот доктор.

Доктор тоже размышлял, рисуя в блокноте силуэты женских, фигур. Странный случай, даже, можно сказать, уникальный в его практике. Подавляющее большинство его пациентов выглядят совсем иначе: это страждущие люди, агрессивные или подавленные, и в любом случае несчастные, погруженные в пучину разлада с самими собою. Собственно, вся авторская методика доктора Вонсовского, если изложить ее в двух словах, сводилась к приведению в норму «системы удовлетворения».

Эта система, «встроенная» в головной мозг каждого человека, по тем или иным причинам часто оказывается зашлакованной, замусоренной, либо разбалансированной внешними обстоятельствами. В каждом отдельном случае Станислав Маркович применял свой комплекс лечения, включающий по обстоятельствам элементы психоанализа, различные методики массажа и даже лекарственное средство под условным названием «Бальзам Бонсовского», находящееся в настоящий момент в мучительной стадии патентования.

Но этот случай был просто, что называется, из ряда вон. Пациент выглядел просто счастливым, гармоничным человеком. Кстати сказать, доктор вспомнил этого парня, им доводилось встречаться в прошлой жизни. Этот Ромео — бандюган и скотина, каких поискать. В своем теперешнем обличье, после травмы, он выглядит гораздо лучше прежнего. Да и для общества такой член куда предпочтительней…

— Я могу сделать так, что подобные видения перестанут вас беспокоить, — сказал наконец доктор с упором на слове «могу». — Небольшой курс рефлексотерапии, успокоительный сбор плюс некоторые рекомендации касательно вашего образа жизни.

— Не понял?… — Кабан привстал с кушетки, не зная, куда девать босые ступни, трогательно выглядывающие из-под нежно-голубого трикотажа кальсон.

Доктор подал ему плед и продолжил:

— Во-первых, учитывая характер вашей травмы, полный отказ от алкоголя. Щадящая диета. Прохладный душ перед сном. А главное, необходимо упорядочить личную жизнь. Завести постоянную подругу, а еще лучше, жениться.

— Не, доктор. Не проходит, — решительно замотал головой Кабан. — Надька не позволит. Клянусь вам, как только я с бабой, она из-под кровати, шельма, выглядывает и говорит, что, значит, эта баба — полное дерьмо. Я гляжу и вижу: она права…

— Так, стало быть, ваш фантом все-таки разговаривает? — заинтересовался доктор.

— Нет, молчит, — пациент наморщил лоб, пытаясь выразить то, что выражению в принципе не поддается. — Но как бы внушает.

— Ну что ж, решение за вами. Будем избавляться от образа жены, или…?

Кабан потупился, ответ давался ему нелегко:

— Да нет. Пусть приходит. Только пусть перестанет мною командовать…

Пациент оглянулся на клетку с притихшими попугаями и, понизив голос, изложил главную причину своего беспокойства:

— Она меня, доктор, подбивает на всякую ерунду.

— Вы имеете в виду эротические игры?

— Да нет. Это как раз нормально. Только каждый раз после того, как… Ну, вы понимаете. Она говорит… Блин! Не говорит, а внушает, что я должен…

— Что? — заинтригованный доктор обратился в слух.

— Короче, что я должен делиться с бедными.

— В каком смысле «делиться»?

— А в прямом. Сначала, на фиг, деньги — все, что были в кошельке! — типа нищим возле церкви раздать. Ну, пошел, раздал. Это в прошлом месяце было, — Кабан глубоко вздохнул. — Вчера вот, блин, домашний кинотеатр отвез в ночлежку… Вот я и думаю, что-то будет? А ну как заставит джип отдать. Я ведь не мальчик — пешком ходить.

Доктор наклонил голову, чтобы не выдать раздирающего его хохота, и начал выписывать рецепт. Он назначил пациенту самое банальное и надежное средство: бром. Старый бром борозды не испортит, и уж точно не повредит ни больному, ни тем, кому этот больной поневоле помогает.