Обладание властью, как и обладание собственностью, еще никого не сделало ни свободней, ни счастливей. Вечная иллюзия, обманка вроде философского камня, химера, которая манила человечество мечтой, неисполнимой по определению… За все надо платить.
Рабочий, дослужившийся до мастера, казалось бы, получил желаемое: прибавку к зарплате и обращение «на вы» со стороны кладовщицы. Но тут же автоматически терял несравнимо большее: право раздавить в обеденный перерыв с такими же работягами, как он, бутылку молдавского портвейна. А главное, терял навсегда возможность порассуждать в курилке о том, какой все-таки козел их директор.
Другой пример. Самый богатый в мире человек, правитель одной из нефтяных арабских стран, разъелся до двух центнеров веса и заработал тяжелейший сахарный диабет. В результате, обладая миллиардами, он не мог самостоятельно покинуть борт самолета, который пришлось оборудовать специальным лифтом и медицинскими приборами. И был вынужден возить с собой команду врачей. Ну, разве это счастье?
Человеку свойственна зависть. «Я не олигарх и не президент, чтобы покупать тебе игровые приставки!» — заявляет отец ребенку, изнемогая от чувства собственного достоинства и очевидной правоты. И не ведает, что в этот самый момент и олигарх, и президент тоже испытывают те же муки, каждый по своему поводу. Олигарх — оттого, что оказался за решеткой следственного изолятора. А президент — оттого, что… у него болит зуб.
Зубная боль — понятие вневременное и внеклассовое. Так, ну, или примерно так, думал Всеволод Всеволодович Батин, яростно прополаскивая ротовую полость специальным раствором. Что же с того, что президенту полагаются отличные врачи и отличные лекарства! Пульпит — он, извините, для всех пульпит, будь ты английская королева или дворник. Врач вчера сказал, что канал слишком глубокий и надо поставить временную пломбу; прежде чем решить, можно ли сохранить в живых зубной нерв, или же его придется удалять.
Всеволод Всеволодович приступил ко второй за утро чашке кофе и пододвинул к себе «альтернативную подборку» — так он называл газетные публикации, отбираемые для беглого утреннего просмотра не кем-нибудь, а лично женой Мариной. Каких только легенд и мифов не сотворили за годы его президентства те, кто называет себя «рупорами общественного мнения»!
Честное слово, смешно читать и слушать рассуждения на тему «тенденциозно подобранной информации», которую, якобы, подсовывает первому лицу страны его «ближайшее окружение».
О том, что «нужные» папки оказываются в приготовленной к ознакомлению стопке сверху, а силовики, дескать, и вовсе «нашептывают» свою информацию прямо в «президентское ухо». Всю это дичь пишут лохи, и президента судят по себе!
Они похожи на нерадивых учеников, которые убеждены, что учитель не видит, как они списывают. Еще как видит со стороны-то! Просто не считает нужным всякий раз показывать, что именно он видит. Так же и президент сечет влет, что там лежит у него сверху, а что снизу… И где торчит «лоббистский хвост». И где, будто сорная трава, произрастает тошнотворная, неприкрытая лесть. А где видны уши явной «подставы».
Никто, кроме жены, даже не догадывается, что предрассветный час президент посвящает именно ознакомлению с «альтернативной подборкой», куда попадают вырезки из самых разных, порой, абсолютно «непрезидентских» изданий. Вот, к примеру, это. Что это? «Стяжатель» — приложение к солидному экономическому изданию. Статья аккуратно помечена розовым текстовыделителем. Интересно, почему Марину заинтересовала именно эта публикация? Ага, карикатура. Что ж, забавно получилось: тело Шварценеггера, а от него, от Батина, голова. И уши. Дались им эти уши! Всеволод Всеволодович схватил себя за мочки и тщательно их промассировал. Так учил его делать знакомый по прежней жизни доктор — чтобы сосредоточиться.
Видно, журналистом не о чем больше писать, кроме как смаковать внешние данные президента. А вот заметка дуры Троегудовой. Всеволод Всеволодович, изучив досконально людскую природу, мог бы поклясться, что эта закомплексованная идиотка попросту изливает на страницах журнала свое неудовлетворенное либидо.
«Серьезных парней, живущих в районе Рублёвки, раздражают постоянные и непредсказуемые пробки, связанные с проездом президентского кортежа по Рублевскому шоссе, — читал Батин отчеркнутые маркером строчки. — Они поговаривают о том, чтобы скинуться и подарить соседу вертолет… А еще лучше было бы, если бы президент и на метро поездил на работу в Кремль. Стал бы ближе к народу!»
Батин снова почувствовал, как задергался в глубине десны воспаленный зубной нерв, но усилием воли заставил себя дочитать идиотскую заметку до конца.
«Лично мне симпатичен другой тип мужчин, — самодовольно рассуждала эта газетная обезьяна. — Я оборачиваюсь вслед голубоглазым, плечистым особям мужского пола, способным защитить меня и мое потомство от саблезубого тигра…»
В качестве примера симпатичного ей плечистого, богатого и удачливого самца Троегудова приводила руководителя Красносибирского алюминиевого комбината Александра Белова.
Опять этот Белов! По иронии судьбы, красавчик удивительно напоминал Батину дворового хулигана, который мучил его, подростка, тридцать лет тому назад. Из-за которого Сева и пошел заниматься боксом. А Белов, похожий как две капли воды на того обидчика из детства, как недавно передали президенту, будто бы отзывался о нем как о серой посредственности.
«Вот трепло! Обезьяна с пером. И место тебе в зоопарке. Рядом с твоим самцом в клетке…» — подумал Всеволод Всеволодович, скомкал газетную вырезку и поднялся.
Из-за больного зуба и необходимых дурацких полосканий сегодня он не успел прочесть целую пачку «альтернативных» заметок в защиту Белова, сделанную по его же просьбе женой. Да и черт бы с ними! Что он может прочесть для себя нового?
Всеволод Всеволодович аккуратно переложил непрочитанные публикации в корзину для растопки камина и пошел руководить страной.
— Здравствуй, Демократий! — по-отечески поздоровался Виктор Петрович Зорин со швейцаром ресторана «Сибирские пельмени» и позволил снять с себя дубленку. — Как жизнь, здоровье?
Швейцар со смешным именем Демократий Павлович привык отвечать на вопрос «как жизнь». Причем делать это надо было таким виртуозным манером, чтобы ответить и не ответить одновременно.
— Похоже, завтра будет мороз, — сообщил швейцар, ухитряясь одновременно помассировать себе плечевой сустав — в качестве косвенного ответа на вопрос о здоровье, и стряхнуть выхваченной из воздуха щеткой несуществующие пылинки с дубленки гостя.
Швейцар элитного по масштабам Красносибирска ресторана, а в прошлом начальник краевого отдела народного образования, Демократий Павлович делал это вполне бескорыстно и не надеялся на чаевые. Умный и опытный работник знал, что есть такая категория посетителей, с которых отряхивать пылинки можно и нужно абсолютно безвозмездно.
Виктор Петрович Зорин принадлежал к числу людей… Да чего там людей — явлений — которые не тонут по определению. Ему самому нравилось сравнивать себя с кораблем, умело направляемым рукой капитана между бесчисленными рифами в бурном политическом море. У его недоброжелателей были на этот счет другие сравнения.
Даже первое лицо в стране, президент Батин, позволил себе как-то, на одном из полуофициальных приемов, довольно двусмысленно пошутить по поводу Зоринской непотопляемости. Впрочем, президент недаром слывет острословом, и было бы глупо на него обижаться. Да хоть горшком назови, как говорится, только в печку не ставь! К тому же полпредом этого самого президента по Красносибирскому краю был в итоге назначен не кто-нибудь, а именно Виктор Петрович Зорин.
Виктор Павлович осмотрелся в полутемном баре, где под потолком поблескивал зеркальный шар, и за стойкой сидело не больше трех посетителей, и прошел прямиком в отдельный кабинет, где был накрыт специальный стол на двоих., Остальные члены комиссии, с которыми Зорин провел первую половину дня, заранее предупрежденные через помощника, что у представителя президента намечается конфиденциальная беседа, послушно, хотя и без особой радости, протопали в общий зал.
В прежние времена сибирским пельменям господин Зорин наверняка предпочел бы суши. Но здесь, в Красносибирске, единственное заведение, претендующее на японскую кухню, называлось почему-то «Восемь самураев» и имело явный крен в сторону Кореи. Коронным блюдом в нем были морковный острый салат и манты. Последние очень походили на общепитовские пельмени, только размером побольше, из-за чего мясная начинка была сыроватой.
Так что представителю президента весь резон был не выпендриваться и проявлять здоровый патриотизм: в «Сибирских пельменях», по крайней мере, уж пельмени-то готовить умели. К тому же специально для господина Зорина здесь всегда держали наготове бутылочку «Абсолюта» в морозильной камере. Это, знаете ли, для того, чтобы водка была густой и тянулась, когда ее наливаешь в специально охлажденную рюмочку. Плюс, понятное дело, икра. Плюс малосольный муксун (как же, в Сибири жить, да хорошей рыбки не покушать!), капуста «с морозцем», крошечные огурчики из личных запасов шеф-повара, моченая брусника. Иными словами, нехитрые радости национальной кухни. Красносибирск, хоть и столица края, а все же вам, батенька, не Москва и, тем более, не Париж, так что приходится мириться с издержками провинциальной жизни.
Кстати, краевой центр в Восточной Сибири, как полагал господин Зорин, не был его конечным пунктом следования по жизни. Это был всего лишь временный или, как принято говорить, переходный период, в ходе которого предстояло собраться с силами. Ну, и порешать, понятное дело, кое-какие задачи из области как государственной, так и сугубо личной.
Карьера Виктора Петровича Зорина складывалась непросто. Успех и неограниченное доверие к нему со стороны самых высоких руководителей могли внезапно смениться опалой. И в такие минуты оставалось только надеяться, что общее направление было выбрано все-таки правильное. Кремлевский старожил и член Совета безопасности при старом президенте, при Ватине вдруг был подвергнут опале и пару лет вынужден был отлеживаться на дне.
Имя Виктора Петровича Зорина долго склоняли в связи с убийством бывшего директора Красносибирского алюминиевого комбината Рыкова. Момент был крайне неприятный, и наиболее рьяные противники даже впрямую указывали на Зорина как на заказчика этого убийства. Но доказать ничего не смогли!
Исполнитель убийства Литвиненко, бывший помощник господина Зорина, в ходе следствия скончался от инсульта, и вопрос о заказчике как-то сам собой перестал быть актуальным. Этот Литвиненко — тот еще фрукт: казалось бы, молодой мужик, спортсмен и все такое, а вот поди ж ты — умер! Все, как говорится, под Богом ходим. А Виктор Петрович, пережив не самый веселый период в своей жизни, вновь оказался востребованным.
Новый генеральный директор Красносибирского алюминиевого комбината Александр Белов в чем-то напоминал своего предшественника и тоже не нравился Виктору Петровичу. Их знакомство насчитывало уже больше десятка лет и носило странный характер. Белов и Зорин, бизнесмен и политик, были настолько же необходимы друг другу, насколько не любили друг друга. Даже, пожалуй, презирали.
Александр Белов для Виктора Петровича был чем-то вроде соринки в глазу: раздражает, саднит, мешает сосредоточиться на главном. Слишком молод и куда как крут, а главное, все время норовит сыграть не по правилам! Вот, допустим, собрались достойные люди, равные друг другу по статусу, и затеяли сыграть в шашки. И тут появляется этот хрен с горы, делает два хода, и — в дамках! И так не один и не два раза, а всегда.
Согласитесь, это несправедливо. Господин Зорин уж на что стар, мудр и осторожен, а… вынужден, как все смертные, платить судьбе по счетам. И каждый свой жизненный успех оплачивать звонкой монетой, собственного достоинства и даже здоровья. Даже в психиатрической лечебнице довелось полежать — вот она, долюшка профессионального политика! А этот мачо — Белов — из любых, самых безнадежных ситуаций выходит краше прежнего. Бьют его, взрывают, жгут, уничтожают морально, а ему все, нипочем: красив, удачлив, беспредельно нагл…
Впрочем, Белов уже тоже отлетал свое, сокол. Сидит в следственном изоляторе, видит небо в клеточку и соседей в полосочку… Сегодня, навещая с инспекцией учреждение, Виктор Петрович испытал в отношении давнего оппонента едва ли не сочувствие. Никто за жизнь Белова нынче гроша ломаного не даст. Не ровен час, парень может со шконки рухнуть и убиться насмерть. Или, как Литвиненко, помереть от лопнувшего в мозгу сосуда…
Ну, а Виктор Петрович — тот снова при деле. Люди с таким, как у него, опытом и с таким мощным политическим чутьем бывают нужны при любой власти, необходимы любому руководителю, будь он тиран единовластный или, наоборот, трижды демократ.
Господин Зорин взглянул на часы: до назначенной встречи оставалось шесть минут. Но женщины, как известно, любят опаздывать. Виктор Петрович еще раз, без всякой нужды, вынул расческу, несколько раз провел ею по волосам и постарался поймать в зеркальной панели свой собственный горделивый, умный профиль с заметно увеличившимся за последние годы лбом. Он с удивлением обнаружил, что волнуется. Вот это новость!
— Послушай-ка, любезный! — окликнул он официанта и жестом подозвал парня к себе.
— Что-нибудь не так? — молодой человек тоже волновался, что вполне объяснимо.
— Тебе случалось обслуживать иностранцев? Ну, скажем американцев?
— Я недавно работаю, — парень еще пуще заволновался и забегал глазами. — Китайцы как бы приезжали, да. Приезжали по культурной линии…
— А вот, скажем, «Дайкири» в вашем заведении смогут смешать?
— Как вы сказали?
— Любимый коктейль Хемингуэя… Да ладно, расслабься. А «Маргариту»?
Молодой человек услышал знакомое название и воспрял духом:
— Я закажу для вас в баре. Один? Два? Только имейте в виду…
— Что «только»?
— Без лайма как бы не тот шарм. Я имею в виду мексиканский лимон. У нас вам обычный выдавят — желтый и большой. А мексиканский, тот зеленый и такой… как бы поменьше.
В этот момент Виктор Петрович увидел в проеме двери свою визави и жестом велел официанту исчезнуть. Тот не сразу понял, что от него требуется, и, как отличник, пытался досказать все, что знает о мексиканских лимонах.
— Забудь о лаймах, — сквозь зубы процедил Зорин. — Занимайся своим делом.
Направляясь навстречу даме, Виктор Петрович, уже широко улыбался.
— Зорин, — представился он, задерживая узкую ладонь в руках. — Виктор Зорин.
Вот так — без отчества. У них ведь там, на Западе не принято по батюшке. Да к тому же если сам Батин — просто Всеволод, то Зорин может запросто быть просто Виктором, сам бог велел. До этого он видел эту женщину всего лишь раз, на одном из официальных приемов, и они были едва представлены друг другу.
— Очень приятно, — ответила женщина, коротко пожала руку и тут же высвободила ладонь, не дожидаясь, пока Виктор Петрович изготовится с поцелуем, что как раз он и собирался сделать.
Женщина уселась за стол и протянула свою визитку. Визитка, кстати, ничего особенного, никаких золотых тиснений и голограмм, только крошечный логотипчик и название: консалтинговая группа «Сириус», ученая степень — магистр, должность — консультант-, нью-йоркский адрес конторы и телефон. Такая вот обманчивая скромность, хотя Зорин, будучи человеком осведомленным, знал, что фирма — из числа серьезных, старейших и уважаемых в деловом мире. Внизу от руки вписан телефонный номер Красносибирского алюминиевого комбината, где и было на сегодняшний день ее рабочее место.
— И я рад встрече, уважаемая Лайза Донахью, — сказал он, искрясь самой подкупающей из своих улыбок. — А кстати, вы случайно не родственница того Донахыо, который…
— Нет..
— Я имел в виду телеведущего…
— Я поняла. Нет, не родственница.
Зорин не мог определить для себя окончательно, нравится ли ему эта мадам или нет. Зато он мог бы поклясться, что девяносто девять… ну ладно, девяносто восемь процентов мужчин сказали бы по поводу этой Лайзы, что она «не их тип» — слишком худая. Его помощник, хамоватый отставник, любил повторять:
— Такой бабой надо сперва об стол постучать, как воблой. Перед тем как, ха-ха, употребить…
Виктор Петрович считал себя более тонким ценителем женщин и потому допускал мысль о том, что в этой Лайзе что-то есть. Что-то такое в поведении — какая-то изюминка. Кроме того, у Зорина была маленькая слабость: ему нравились умные партнерши. А с возрастом эта особенность только усилилась. Жопастенькие и глазастенькие куколки, из числа тех, про кого говорят «прелесть какая дурочка», практически перестали волновать его как мужчину. Их было слишком много, переел наверное.
— Лайза… Красивое имя. А вы не обидитесь, если я буду называть вас по-нашему, по-русски — Лизою, — Виктор Петрович считал себя подлинным мастером ведения беседы, а хорошая беседа, как известно, не может начаться без преамбулы. — Как в русской классике — Лиза, Лизанька, как раньше говорили
Преамбула, однако, не сработала: Нотки интимности его голосе вызвала незапланированное напряжение.
— Как вам будет удобнее, — сухо ответила Лайза, явно давая понять, что не собирается подбрасывать дровишек в костер флирта.
«А баба с норовом», — разочарованно отметил про себя Зорин.
Совсем другое дело его Лариса, гражданская жена. Тоже умная, хорошо образованная и утонченная женщина. Но в отличие от этой американской воблы, умеет точно попадать в нужный регистр. Рядом с женщинами, подобными Ларисе, мужчина чувствует себя уверенно и комфортно, потому что они умеют ненавязчиво сглаживать шероховатости и, наоборот, ставить акценты на несомненных достоинствах собеседника. А эта даже и не пытается, она словно нарочно взялась ставить его в самую невыгодную позицию. Но вот насчет позиций мы сейчас и посмотрим…
— Аперитив? Или, может быть, немного водки? — Виктор Петрович отказался от затеи с коктейлями, но разговаривать «на сухую» было тоже не с руки.
— Боюсь, что нет, — Лайза вежливо улыбнулась. — Мне предстоят еще деловые встречи.
— Понимаю, работы невпроворот. У комбината не лучшие времена, не так ли? — Зорин налил из запотевшего штофа в свою рюмку. — Понимаю и сочувствую. Девушка промолчала.
— А я позволю себе — в виде исключения. Иной раз как вышибет что-то из колеи… Лучшего средства снять стресс, чем рюмка хорошей водки, русский человек не знает. Я только что, знаете ли, вернулся из следственного изолятора. С проверкой был, по долгу службы. И так тошно на душе, не приведи господи! В скотских условиях люди живут. Камеры практически не отапливаются. Глянул я в пищеблоке, какой хлеб подают — так это даже и хлебом назвать нельзя…
Зорин чувствовал, что монолог затягивается, между тем, как ожидаемая реакция все не наступает. Девушка невозмутимо заправлялась с пельменями и, казалось, внимательно его слушала. Однако при этом даже не пыталась вставить хоть какую-нибудь реплику, чтобы облегчить собеседнику задачу.
— Причем отметьте себе: не преступники, а те, чью вину еще предстоит доказать! Пришлось, как говорят у нас в России, сделать разнос тюремной администрации. Честное слово, за державу обидно, когда видишь подобную дикость.
Виктор Петрович исподлобья наблюдал за девушкой. Лоб гладкий, волосы — прямые, забранные в пучок на затылке, и даже бровью не повела, когда он живописал тюремные ужасы. Надо же, а говорят, у них с Беловым любовь…
— Вы хотели поговорить со мной о деле, — вежливо напомнила Лайза.
— А? Ну, разумеется. Я, собственно уже начал — о деле.
Молоденький официант, подходя к столику, всякий раз с удовольствием разглядывал американку. Ему уже приходилось видеть эту женщину пару раз на фуршетах. Ничего себе дамочка. Ей бы прическу сделать как-нибудь поживее, и была бы совсем ничего. Говорят, она любовница директора комбината. Надо же, а говорит без акцепта! Белова-то загребли, а его баба уже с другим!
Парень не сомневался в том, что ходить в ресторан, да еще и в отдельный закрытый для остальных посетителей зал, женщина может исключительно с амурными целями. Ну вот, и началось. Этот начальственный дед уже поглаживает ее ручку!
— Ваш контракт на комбинате, если не ошибаюсь, заканчивается через две недели, — Зорин продолжал свои маневры. — Да, строго говоря, делать вам здесь уже сегодня особо нечего. Миссия, как говорится, выполнена. Работодатель не при делах… Что скажете?
— Пока ничего не скажу, — Лайза аккуратно вытянула руку из-под накрывшей ее Зоринской ладони — как бы для того, чтобы промокнуть салфеткой рот. — Я вас внимательно слушаю.
— Видите ли, дорогая Лиза. Россия — необычная страна. Умом ее, если вы читали русскую классику, не понять. Аршином вашим, западным, не измерить. Это у вас, как что не так, люди сразу в суд бегут. Нам до правового государства еще далеко. Вы успели заметить, что самые сложные вопросы легче и эффективнее решаются вот как сейчас, например, в частной дружеской беседе?
— Я успела заметить, что русские очень любят поругать свою страну. Причем именно те русские, от которых как раз и зависит, какой это страна будет.
— Вы умная женщина, Лиза. В беседе с умной женщиной есть особый шарм.
— Если вы не против, перейдем все-таки к делу.
— Как прикажете. Вы ведь, Лизанька, гражданка Соединенных Штатов. Так? И срок вашей визы скоро заканчивается — вместе с истечением срока контракта. Внутренний голос мне подсказывает, что уезжать из России вы не торопитесь…
— Вы правы. У меня остались определенные обязательства перед комбинатам, и перед его руководителем. Я как консультант в значительной мере несу ответственность за те решения, которые сегодня инкриминируются господину Белову в качестве нарушения закона, и мне бы не хотелось покидать вашу страну в такой момент.
— А вы уверены, что ваша виза будет продлена?
Ну вот, слава тебе господи, дело сдвинулась с места. Проняло голубушку! Лайза молчала, и это молчание длилось гораздо дольше, чем допускает формат светской беседы. Ну, говори же, голуба, не молчи! Скажи, как ты любишь своего Белова. Скажи, что он пропадет, сгниет в тюрьме без твоего хрупкого плечика, без твоих бесценных консультаций! Ну, поплачь, родная, попробуй пустить в ход свои женские чары. Закури хотя бы, черт тебя задери! Ты ведь прекрасно понимаешь, что решение консула о продлении или не продлении визы практически напрямую зависит от того, какое решение приму я — представитель вертикали власти, Виктор Зорин.
Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем девушка, наконец, подала голос. Единственным признаком охватившего ее отчаяния, а в том, что отчаяние её охватило, Зорин лично не сомневался, был тембр этого самого голоса — тембр стал ниже.
— По-моему, Виктор Петрович, вы предлагаете мне сделку. В чем она заключается?
— Не стану лукавить: правильно полагаете, душа моя. Хотя мне было бы приятнее, чтобы вы восприняли мое предложение как чисто дружескую просьбу. Уверяю, она не слишком вас напряжет.
«Кадрит!» — догадался молодой официант, наблюдая сцену беседы из-за шторки, ведущей в кухню.
Старик был раздражен, и парень догадался, что с дамой у него, похоже, ничего не выходит.
Десерт с примесью экзотических фруктов Зорин съел в гордом одиночестве: Лайза не притронулась ни к мороженому, ни к кофе.
— Я могу подумать над вашим предложением? — спросила она перед тем, как покинуть ресторан.
— Разумеется, можете. Только времени, сами понимаете, у вас в обрез.
Ему показалось, что Лайза, пряча слезы, полезла в сумочку за носовым платком. Хотя возможно, она всего лишь доставала перчатки. В любом случае Виктор Петрович наконец получил возможность пронаблюдать глубокое, неизбывное горе в глазах этой американской штучки!
Однако он так устал от этого разговора — будто целину вспахивал. Даже не почувствовал никакого удовольствия. Не зря он любит в компании повторять прочитанный в газете афоризм: «Порядочный человек — тот, кто делает гадости без удовольствия».
— И еще попрошу об одном одолжении… — он попытался сочувственно коснуться ее руки, но девушка резко отступила на шаг назад. — Не рассматривайте нашу потенциальную договоренность, как предательство по отношению к вашему… э-э… работодателю. Я обещаю вам — слово джентльмена! — что не стану использовать полученные от вас материалы во вред Белову.
Официальное обращение, написанное арестованным Александром Беловым в адрес следователя, дало результат только через два дня. К тому же, это был не вполне тот результат, на который рассчитывал Саша. Открывая дверь его камеры, немолодая женщина-контролер, сообщила, что Белова вызывают не к следователю, а в оперативную часть для беседы…
Тюремный опер, представившийся капитаном Балко, вышел из-за стола и пожал вошедшему руку.
— Прошу садиться, Александр Николаевич, — он явно задавал предстоящей беседе уважительный и доброжелательный тон. — Закурите?
Саша вежливо отказался. Несмотря на то, что сигареты, переданные теткой, закончились еще вчера, он не чувствовал «ломки», и мог курить или не курить по собственному усмотрению.
— Что ж, похвально, — усмехнулся опер. — У меня был случай, когда один мужик взял на себя чужое убийство только потому, что не мог бросить курить на воле… Хотя это точно не ваш случай.
— Да уж, я здесь по приглашению… — с иронией ответил Белов.
Как человек, достаточно сведущий в тюремных традициях, Саша знал: для беседы в опер- часть время от времени вызывают практически всех пассажиров. Хотя бы для того, чтобы скрыть, кто действительно позарез нужен операм, иными словами, кто стукач, а кто нет. Ну, и понятное дело, у них есть свой план раскрываемости преступлений. И когда люди в газетах читают, что «раскрыты преступления прошлых лет», то на практике за этим раскрытием, как правило, стоит информация, полученная оперативной службой исправительного учреждения. Кто-то расслабился и сболтнул лишнее во время таких вот задушевных бесед с оперативником или же в «разговорах за жизнь» с неблагонадежными сокамерниками.
— Давайте говорить начистоту, — речь капитана Балко была безупречной, а взгляд сочувственный и внимательный, как у лечащего доктора. — Мы оба понимаем, что вы у нас надолго не задержитесь, и пассажир вы нетипичный… э-э-э… для здешнего контингента. И все-таки я обязан выслушать ваши жалобы, и услышать пожелания, если таковые имеются.
— Если у меня и есть жалобы-пожелания, то они не в ваш адрес… — сказал Белов.
— Понимаю, вас угнетает бездействие следствия. Но должен вам заметить, что по закону, у следователя есть десять дней с момента доставки вас в учреждение. Так что в том, что вас до сих пор не вызвали для допроса, нет никакого нарушения, — оперативник, немного помявшись, все-таки закурил без компании. — И опять же, вы правы: этот вопрос действительно не в компетенции администрации изолятора… А что скажете насчет бытовых условий?
Саша понял, что разговор неуклонно катится в сторону «оказания спонсорской помощи». Но ему не хотелось брать инициативу на себя. Пусть опер сначала выговорится и четко даст понять, что именно администрация СИЗО хочет поиметь с «богатого постояльца».
— Был тут у нас один пассажир. Проездом через Чехию, Германию и Швецию в Красносибирск. Делился опытом отсидки в Шведской тюрьме. Там, говорит, задержанному на выбор предлагают цветное постельное белье или белое, одиночную камеру или общую. Причем, заметьте, национальность сокамерников — русские, украинцы, там немцы — тоже на выбор! Сиди, дескать, с кем тебе комфортнее. А кроме того, пятиразовый «шведский стол», Интернет, тренажерный зал и даже, извините, дамы определенного сорта — тоже за счет заведения. Чтобы не возникало ненужного психологического напряжения, — капитан Балко с удовольствием и, очевидно, не в первый раз рассказывал полюбившуюся историю. — Мы вам, понятное дело, такого сервиса предложить не сможем. Но имейте в виду: сегодня следственный изолятор — совсем не тот, что бы лет пять-десять тому назад. Человек, у кого есть средства, многое может Себе позволить. Телевизор? Пожалуйста. Холодильник? Да ради бога. Евроремонт в камере? С дорогой душой, Вы вот лично как оцениваете уровень комфорта в своей камере?
— Да можно немного подшаманить, — осторожно согласился Белов. — И кран хорошо бы заменить.
— Подшаманить можно, — в тон ему согласился Балко. — Разумеется, насколько позволяют инструкции. Коврового покрытия и обоев с розами не обещаю. А вот свежую кафельную плитку и побелку-покраску запросто можно устроить.
Когда был обозначен примерный круг притязаний, разговор пошел легче. Буквально после нескольких, мягко отклоненных Беловым «пробных шаров», они с капитаном выбрели на тему, которая устаивала обоих. Взамен устаревшей и никуда не годной пекарни решено было установить новую, канадскую, наподобие той, какая уже имеется на «Красносибмете».
Так Белов попал в почетные спонсоры, и в качестве невиданного поощрения лично капитан Балко в сопровождении дежурного провели для него небольшую экскурсию по изолятору.
Во-первых, была показана отделанная по последнему слову душевая комната. Испанская кафельная плитка нежнейшего розового цвета и сверкающие хромом душевые краны самой навороченной конструкции могли бы сделать честь любому модному оздоровительному комплексу в столице. Факт, могли, бы! Если бы не маленькое аккуратное смотровое окошечко в кафельной стенке. В душевой было подозрительно чисто и душисто. Скорее всего, эту комнату используют не по прямому назначению, а исключительно для проведения экскурсий. По крайней мере, Белов, впервые прибывший в изолятор, был подвергнут «санобработке» в совсем другой «баньке»: старой, с потеками ржавчины на стенах и обросшей многолетней слизью.
Вторым ценным экспонатом в ходе осмотра была комната, в которой тоже очищались, но не телом, а душой. Чтобы попасть в нее им пришлось даже пересечь тюремный двор и войти в отдельно стоящий блок, еще более мрачный, чем тот, в котором находилась Сашина камера. Молельная комната, она же часовня, буквально сверкала чистотой и позолотой и до такой степени не вписывалась в общий интерьер изолятора, что производила впечатление топорно сделанного телевизионного монтажа.
Мельком Саша отметил две-три старые и, вероятно, ценные иконы, но по большей части изображения святых были новыми и лаково посверкивали нежными пастельными оттенками. Внезапно на память пришел образ блаженного друга Федора Лукина. Причем этот образ не исчезал, а прочно засел в сознании, настойчиво требуя связи с этой чудной обителью духа и детально обдумывания на досуге.
— Один наш очень известный и богатый «клиент» — не буду называть его имени, вы и так догадаетесь — вложил сюда кучу денег и собственного труда, — с гордостью поведал экскурсовод. — Очень набожный оказался человек. И до сих пор, хотя сам давно на свободе, не забывает нашего учреждения. На каждый церковный праздник присылает подарки и всякие еще «приблуды». В смысле, иконы.
— И что же, сам отец Игорь приходит сюда службы служить? — поинтересовался Саша, назвав имя настоятеля местного собора.
— Нет, ну что вы, не тот уровень. Два отца Василия приходят по очереди: то один, то другой.
В свою камеру Белов вернулся в странном расположении духа Интересно, почему ему так настойчиво вспоминается Федя Лукин?.. До обеда было еще далеко, время прогулки было потрачено на беседу и экскурсию с опером. На сером казенном одеяле стопочкой лежали газеты — единственная бесплатная привилегия, которой на данный момент ему удалось добиться. Но ознакомиться с прессой в этот день ему было не суждено. В следующий момент Саша почувствовал, что за ним наблюдают, а еще через секунду в замке завозился ключ.
Вид у пожилой контролерши был какой-то смущенный. Саша уже дважды заставал дни ее дежурства, и по взглядам, которые дама кидала на него, мог предположить, что новый подопечный ей скорее симпатичен, нежели наоборот. Любопытный феномен: часть работников тюрьмы ненавидели Белова только за то, что он был богат, вторая часть — горячо любила именно по той же самой причине. Впрочем, эта женщина, как и другие ее коллеги без крайней необходимости рта не раскрывала: видимо получила соответствующий инструктаж.
— Вас переводят в другую камеру, — сказала контролер. — На время ремонта…
Белову показалось, что женщина хочет что-то добавить к сказанному, но не решается…
— Наденьте бушлат, — посоветовала она после того, как Саша сложил в рюкзак свои немногочисленные вещи. — Это через улицу, в девятом корпусе.
И снова Белову почудились в ее голосе какая- то недосказанность и даже тревога. С чего бы это? И вообще, странно: как быстро принято решение о начале ремонта. Ведь для того, чтобы списать деньга с его, Беловского счета, не говоря уже о покупке необходимых материалов, требуется какое-то время. А тут не успели поговорить, а ребята стартанули!
Возле одной из многочисленных промежуточных решетчатых дверей маячил хмурый мужик, также одетый в камуфляжную форму контролера. Видимо, представитель того самого девятого корпуса, явившийся сопровождать узника.
— Вы там, Александр Николаевич, это… — услышал Саша позади себя голос женщины, на-, конец-таки решившейся заговорить, — вы поаккуратнее…
Народное название следственного изолятора Воронье гнездо имело давнюю, еще дореволюционную традицию. А непосредственным толчком к рождению этого образа — послужило его географическое расположение — на высокой скале, над рекой, разделяющей на две части город Красносибирск. С другой стороны к тюрьме вплотную подступали жилые застройки и улица, прямая, как стрела, упирающаяся в здание следственного изолятора как в тупик, носила название, разумеется, улицы Свободы.
Здание Красносибирского следственного изолятора, сработанное на славу в конце теперь уже позапрошлого века, как и сотни других зданий подобного назначения по всей необъятной стране, было построено в форме креста. Такой вот крест или, реже, кольцо — два самых распространенных типа построек, способные обеспечить максимальный контроль за многочисленными, требующими постоянного пригляда обитателями.
Они шли по тюремному двору, аккуратно расчищенному от снега. Саша подумал, что у местных дворников, как пишут в умных книгах по бизнесу, самая высокая мотивация к труду. Ведь здесь на хозяйственных работах задействован отряд зэков, осужденных по «легким» статьям и прошедших самый тщательный отбор. Хотя, с другой стороны, текучесть кадров, присутствует и в этом заведении тоже. Слава богу, что присутствует.
Они миновали здание хозяйственного блока. Зэки из числа обслуги, перекуривающие на крылечке, вероятно, узнали Белова. Не решаясь приветствовать его вслух, парни заулыбались и выбросили руки в приветственных жестах, означавших «победу», «держись!» и «все будет пучком!»
Девятый корпус, куда вел в настоящий момент Белова угрюмый контролер, старательно прикидывающийся глухим, к кресту непосредственного отношения не имел. Это было отдельно стоящее трехэтажное здание, вплотную примыкающее к забору. Раньше эта постройка выполняла, скорее всего, какую-то другую хозяйственную функцию, возможно, функцию тюремной больницы. И только в связи с проблемой перенаселённости изолятора, вставшей в полный рост в конце девяностых, была переоборудована в режимный корпус.
Контролер, его сопровождавший, выглядел глубоким стариком. Хотя Саша и понимал, что совсем уж стариком тот быть просто не может: от силы пятьдесят лет, даже с учетом многочисленных рапортов о продлении срока службы.
Интересно, какой стимул можно придумать, чтобы побудить человека служить в этом заведении, да еще сверх срока? Наверное, какие-нибудь надбавки или модная тема — «жилищные сертификаты».
Миновав, как водится, сумасшедшее число промежуточных дверей, Белов и сопровождающий его работник изолятора вошли в мрачный, депрессивного цвета коридор, единственным украшением которого был пугающий плакат «Туберкулез — излечим!» По обеим сторонам стен через равные промежутки висели намертво приваренные куски металлических труб с прорезями. Из своего небольшого тюремного опыта, Саша знал, что эти конструкции называются «ключеуловителями» и созданы на случай бунта либо побега. Сотрудник учреждения, захваченный злоумышленниками, должен непременно дотянуться до ближайшей такой вот сварной капсулы и бросить ключи туда, откуда их дослать попросту невозможно.
Неожиданно Саша увидел справа ох себя красивую дверь «молельной комнаты». Да ведь именно в этом, девятом, отдельно стоящем корпусе, они и были с капитаном Балко, когда совершали экскурсию по изолятору. Чуть позже он узнал, что часовня была не случайно оборудована именно в том блоке, где содержались наиболее «серьезные» подследственные, которым светили большие сроки.
Конвоир остановился напротив двери с номером 345, отпер ее ключом и так же, не проронив ни звука, закрыл ее вслед за вошедшим внутрь Беловым.
На приветствие вновь прибывшего никто из обитателей камеры не ответил. С трудом привыкая к тусклому освещению, которое обеспечивала, как умела, затянутая под потолком металлической сеткой лампочка, Саша огляделся. Камера была небольшая, рассчитанная на четырех человек. По обеим сторонам от прохода располагались шконки в два яруса. Примета новых веяний — двухкассетный магнитофон — наполнял замкнутое пространство совершенно не соответствующей обстановке песенкой: «Ах, вот какая ты! А я дарил цветы…»
Верхний ярус был полностью обитаем. В тусклом свете лампочки виднелись шишковатые бритые головы, а чтобы почувствовать исходящую справа и слева вонь от несвежих носков, освещение и вовсе не было нужно. Из нижних коек занята была только одна — с нее на вошедшего пристально и с явной антипатией поглядывал худощавый блондин. Вторая из нижних коек была свободна, если не считать доски с самодельными нардами, в которые в данный момент никто не играл.
Саша аккуратно сложил доску и за неимением другого подходящего для нее места положил на пол. После этого начал невозмутимо стелить принесенное с собою белье.
— Положь на место! — соизволил наконец начать разговор худощавый сосед.
Сверху, как по команде, свесились две любопытные башки. Лица были молодыми, то есть совсем молодыми: одно — широкая и мясистая рожа здоровяка, другое, наоборот, цветом напоминало серое тюремное одеяло. Да и худощавый блондин, судя по всему, был немногим старше двадцати. А старше он казался, как чуть позже понял Белов, по причине отсутствия нескольких зубов.
«Бот спасибо тебе, дорогой капитан Балко. Отселил в маневровый фонд к малолеткам!» Малолетки, разумеется, были вполне совершеннолетними, в противном случае их вовсе не было бы Вороньем гнезде». Однако же так именовали в тюрьме свежую поросль, имеющую за плечами сроки отсидки в колониях для малолетних преступников. Саша знал, что коренное население тюрьмы не любит молодняк за безбашенность, за позорную склонность сотрудничать с тюремной администрацией, за несоблюдение необходимых ритуалов и вообще полное пренебрежение к неписаным тюремным законам.
Саша демонстративно пинком ноги загнал коробку с нардами глубже под кровать и с улыбкой посмотрел на негостеприимного соседа:
— Неправильно начинаешь, парень.
— Здесь я решаю, что правильно, а что неправильно, — худощавый явно продолжал взятый курс на конфликт. — Во-первых, ты, дядя, поднимешь нарды. Спать стели себе на полу. А потом поговорим, что нужно подогнать с воли.
Александр, стараясь боковым зрением отслеживать каждый жест говоруна — а он, безусловно, был лидер — спокойно надел наволочку и застелил постель.
— Ты, дядя, на воле делиться не хотел, оттого и переехал к нам сюда. А здесь делиться придется…
То ли худощавый сделал-таки незамеченный Беловым жест, то ли просто прозвучало какое- то ключевое слово, но с верхней шконки, как по сигналу зеленой ракеты, раздался оглушительный визг с потоками мата.
— Сука! Богатый, тварь… — надрывался тот, которого Белов мысленно окрестил «землистым». — У меня мать всю жизнь за три копейки пашет. Отец на химии загнулся. Тварь! Я сам первый срок по малолетке мотал, что ларек грабанул — жрать хотел! Ненавижу! Все из-за таких, как ты! Порву гада…
Орущий дал себе передышку в долю секунды, рванул на груди фальшивый «Адидас» и начал по второму кругу. Белов внимательно наблюдал за ним. С одной стороны, парень явно нездоров. С другой стороны, истерика столь же явно не была натуральной, она была частью представления, задуманного специально в честь вновь прибывшего.
— Что это с ним? — с равнодушным видом спросил Белов, когда «классовый» монолог с незначительными вариациями был прокручен четырежды, и орущий, устав, замолчал. — Ты, случайно, не знаешь? — он обращался к худощавому, который получал от спектакля очевидное удовольствие.
— А хрен его знает, — лениво процедил блондин. — Наверно, ты ему не понравился. Ты нам всем не понравился.
— С чего бы это? — Белов напрягся и внутренне подобрался: чутье подсказывало ему, что на очереди «вторая часть мерлезонского балета».
Так оно и случилось.
— А вот с чего!
Третий парень — круглолицый здоровяк, который до сих пор не принимал участия в «процедуре знакомства» — свесился с верхней шконки, не торопясь прицелился и смачно, со знанием дела, плюнул на беловскую подушку. Обитатели камеры единодушно заржали.
— Придется тебе снять это и застирать, — сказал Белов, обращаясь к автору плевка.
— Сверху слезать влом, — ответ сопровождался красноречивым жестом.
— Ну, что ж… — медленно проговорил Саша, уже обдумавший для себя план дальнейших действий. — Тогда товарищ тебе поможет!
С этими словами он, мгновенно выбросив руку вперед, схватил совершенно не готового к такому повороту событий блондина за неровно отросшие на затылке патлы, мощным рывком сдернул его со шконки и, опрокинув в проходе на колени, плотно прижал носом к плевку. Белов подержал главаря в таком положении несколько секунд и отпустил хватку. Потом брезгливо сбросил с ладони прилипшие грязные волоски и быстро отошел, встав спиною к двери так, чтобы держать в поле зрения всю мизансцену.
Ожидаемый эффект был достигнут. Хотя в ту минуту даже Белов еще не мог знать всю глубину нанесенной главарю обиды. Сухощавый гаденыш с побелевшими от бешенства глазами, едва поднявшись с колен, ринулся на Белова. А уверенность в себе ему обеспечивала сверкнувшая в руке заточка. Одновременно изготовились спрыгнуть сверху и обе шестерки.
Предельная теснота камеры сыграла Белову на руку. Напасть на него разом всем троим не было никакой возможности. Поэтому операция была поэтапной. Сначала он перехватил и вывернул руку с заточкой, почти одновременно нанося нападающему простенький «расслабляющий» удар по голени. Острие заточки по касательной чирикнуло о сварное основание шконки, зато вывернутое ребро ладони, зажимающей оружие, с размаху рубануло по металлическому краю тюремной кровати. Парень завыл от острой боли в ноге и в кисти и выпустил заточку.
Поднимая с полу трофей, Белов за долю секунды успел подумать, что, оказывается, не утратил в новой жизни старых полезных навыков. Тело двигалось на полном автомате и прекрасно помнило все необходимое. Это, как езда на велосипеде — если умеешь ездить, то уже никогда не разучишься.
Мощное тело следующего бойца, спрыгивающего сверху, еще не достигло пола, когда Белов, технично зависнув между шконками, нанес нападающему короткий удар обеими ногами в грудь. Луноликий тяжело опрокинулся навзничь. Во время падения он своей тяжестью увлек на пол и третьего пацана — с опозданием слезающего с верхнего яруса тщедушного истерика. Впрочем, тому не много было и надо.
Сухощавый лидер, вместе с утратой холодного оружия заметно поутратил и бойцовский дух. И Саша отчетливо увидел мучительную борьбу на его лице: что делать дальше — непонятно…
В наступившей тишине продолжал петь магнитофон: «…А я дарил цветы. А я с ума сходил от этой красоты!» Получалось, что вся процедура знакомства, включая активную фазу, заняла не больше трех-четырех минут, пока звучал дурацкий шлягер. Или шлягер попался такой длинней?
В этот момент отворилось смотровое окошко, и надтреснутый старческий голос прошамкал:
— Что у вас происходит?
Саша мгновенно и «чисто по-дружески» ухватил сухощавого за руку (чуть выше локтя) и слегка надавил на нужную точку, отчего у парня враз подогнулись колени.
— Сейчас ты подойдешь и скажешь дедушке, что все в порядке, — тихо, но настойчиво посоветовал он сокамернику. — Скажи, мол, мы с ребятами отрабатываем… прыжки в ширину. Для открытого чемпионата по СИЗО.
И повел деморализованного противника к двери, сам при этом стараясь оставаться вне поля обзора.
— Все в порядке, дядя Костя. Виталя со шконки свалился… — только и мог пролепетать «заложник».
Но этого оказалось достаточно: «кормушка» немедленно снова захлопнулась. Подтвердив тем самым, что «глухой» контролер-пенсионер дядя
Костя, если надо, все прекрасно слышит. Впрочем, всем и так было ясно, что человек с подобного рода физическим недостатком не смог бы работать в такой должности.
Белов оценил обстановку. «Король истерики», до которого так и не дошла очередь во всеобщей битве, скорчившись, сидел между шконками. Злобного лидера Саша на всякий случай продолжал заботливо придерживать в районе болевой точки над локтем. Оставался луноликий мастер плеваться по чужим подушкам, который, хотя и не выказывал в настоящий момент признаков агрессии, тем не менее, был значительно выше и фактурнее самого Белова и теоретически представлял собой угрозу рецидива. Саша, из чистой перестраховки защемил его нос между согнутыми пальцами левой руки, слегка, для контроля, повернул против часовой стрелки и сказал:
— А теперь, парни, небольшой инструктаж.
Здоровяк задергался и замычал, мешая началу инструктажа.
— Не брыкайся, красавчик. Девушки не любят которые с кривым носом.
В ответ на эту невинную, казалось бы, реплику, худощавый фыркнул:
— А ему девки не нужны!
Смысл этой фразы дошел до Белова далеко не сразу, но, по крайней мере, стало ясно: общение приняло устойчивый мирный характер, и необходимость в силовых решениях отпала.
— Итак, эпизод знакомства. Дубль два, — Белов разом отпустил оба захвата, и его собеседники блаженно размякли. — Первый дубль был неудачный. Но я вам прощаю ошибку на первый раз. В силу вашей молодости и свойственного этому нежному возрасту невежества. Если кто интересуется, пусть наведет обо мне справки: рекомендации должны быть хорошими. А для вас я буду просто Александр Николаевич.
Амбал, спрятавшийся, насколько это было возможно, за поджарого товарища, сзади тоненько пискнул:
— Кто-то говорил «богатый лох»!..
В качестве ответа он получил от подельника короткий и безмолвный тычок в зубы. Белобрысого лидера звали Бруно, у здоровяка имени под рукой не оказалось.
— Теперь разминка, — продолжил Белов. — Упражнение называется «Прощай, оружие!» Заточки и что там еще имеется из средств необходимой самообороны кладем на тумбочку. Я теперь буду у вас и Белов, и главный оружейник. Ну?
Здоровяк потупился, всем своим видом показывая, что безоружен.
— У него ничего нет, — авторитетно подтвердил блондин. — У Витали есть. Слышь, Виталя, отдай заточку!
Хлипкий парень, у которого оказалось на удивление человеческое имя, продолжал сидеть в проходе и к интересному разговору оставался безучастным. Белова это встревожило. А что если амбал, обрушившись в ходе драки всей своей тушей на малахольного Виталия, попросту зашиб его? Да и край специфического камерного стола — приваренного к шконке острым металлическим «уголком», находился от обоих падающих в опасной близости.
Однако, дело, как выяснилось, было вовсе не в неудачном падении. Дело было еще хуже. Когда худощавый Бруно подошел и потряс сидящего за плечо, тот неловко перекатился на спину и затрясся уже всем телом. Потом невероятно выгнулся в пояснице и продолжал трястись, упираясь затылком в пол.
— Быстро оттаскиваем его к двери! — закричал не своим голосом Белов, когда увидел закатившиеся под лоб белки и проступившую на губах несчастного пену. Первое, что ему пришло в голову: парень в припадке рискует убиться в тесном пространстве между шконками. — Бруно, кричи дежурного, нужен врач!
Во время армейской службы в Афганистане ему приходилось сталкиваться с Припадком эпилепсии, и Саша в считанные секунды сделал все, что от него зависело. А именно: с помощью трофейной заточки разжал зубы больного и с осторожностью извлек наружу посиневший язык! А растерявшегося амбала заставил подложить под голову эпилептика подушку и потом навалиться на ноги, чтобы парень, раздираемый нечеловеческой силы корчами, не изувечил себя об острые выступающие части тюремной мебели.
— Зови дежурного, мать твою! — повторил он свое требование совсем деморализованному «лидеру».
— Да он из принципа не услышит! У него кликуха Слепоглухонемой! — едва ли не рыдая сообщил Бруно, но требование выполнил: заколотил ногами в дверь и закричал, что было сил.
К сожалению, парень оказался прав. В коридоре послышались стуки и выкрики из соседних камер, однако, никакой реакции от дежурного не последовало.
Минут через десять, Саша почувствовал, что приступ как будто ослабевает. Похоже, опасность того, что больной откусит себе язык либо, того хуже, задохнется от того же языка, запавшего в гортань, миновала. Велев здоровяку по-прежнему держать товарища изо всех сил, он сам отправился к двери и приник к ней.
— Слышь, командир, у парня приступ эпилепсии, — вроде бы и не слишком громко начал он, но возня и выкрики в соседних камерах мгновенно стихли, и его голос отчетливо разнесся по коридору. — Если сию же минуту к тебе не вернется слух, и ты не вызовешь врача, то парнишка двинет здесь кони. И я тебе обещаю… Я обещаю, а братва не даст соврать… Что ты проживешь немногим дольше!
То ли особенности беловского тембра расшевелили и заставили заработать слуховой нерв дежурного контролера, то ли имелись какие-то иные неведомые причины, но буквально через пять минут в камере уже находился врач и двое санитаров, грузивших больного на носилки.
Некоторое время, сокамерники, потрясенные и подавленные жутким зрелищем «одержимого бесами» и счастливым завершением, казалось бы, безысходной ситуации, сохраняли полное молчание. Здоровяк стирал в раковине оскверненную сдуру наволочку. Бруно закурил «Приму» и вроде бы машинально протянул пачку Белову. Тот взял сигарету и тоже закурил.
Грохот соседних «кормушек» в компании с тошнотворным запахом сначала перекисшей, сгнившей и только после этого сваренной капусты, известил о наступившем времени обеда. В отверстие вместе с первой наполненной отвратительным варевом миской всунулась худая, покрытая цыпками рука парнишки из хозобслуги. От глаз Белова не смог укрыться почти незаметный, хорошо тренированный жест. Саша точно был уверен, что Бруно получил записку. И, похоже, успел отправить ответ, но в последнем стопроцентной уверенности не было.
Интересно, заметил ли процедуру обмена посланиями контролер дядя Костя, призванный наблюдать за раздачей пищи? Может быть и заметил — по крайней мере, его камуфляж маячил позади парня из хозобслуги. А, возможно, и не заметил, ведь он «Слепоглухонемой». Третий вариант: не захотел заметить до поры до времени. Подобная тактика тоже широко практикуется в оперативной работе исправительных учреждений: сначала дать возможность контингенту изложить свои мысли на бумаге, а потом отобрать послания и прочесть.
От капустного запаха подкатила тошнота, и все, кроме амбала, доевшего обед до последней капли, слили свои порции в отхожее место. Внезапно Бруно, словно что-то вспомнив, сорвался с места и кинулся к двери. „Он несколько раз пнул дверь ботинком, а потом закричал ничуть не хуже, чем давеча это делал Виталик:
— Bce! Не могу больше, на хрен, так жить! Лучное, б…, получить пулю от охранника, чем жрать эту вонючую говенную замазку!
Никакой реакции, как этого и следовало ожидать, со стороны охранника не последовало. Да в планы Бруно, как заподозрил Белов, это и не входило. А что если молодой хитрец нарочно, провоцирует нового соседа на разговоры о побеге? Не случайно в местах лишения свободы бытует стойкое мнение, что юные отморозки, мотавшие первый срок но малолетке, все сплошь сотрудничают с оперслужбой? Сегодня разведет новичка на левые разговоры, а завтра сам же его и сдаст тюремной администрации в обмен на какие-нибудь поблажки.
— Отставить спектакль! — осадил парня Белов. — Устроил тут, понимаешь, уголовно-исправительную систему Станиславского. Чего ты добиваешься?
Бруно, насупившись, замолчал. Объективности ради, надо заметить, что выданный к обеду хлеб, который он метко назвал «говенной замазкой», именно этим и являлся. Эту странную субстанцию назвать хлебом нельзя было уже по первому формальному признаку: он в принципе не мог крошиться. Черная угольная рамочка заключала в себе… собственно, дырку — исключительно воздушную полость, которая «крепилась» к вышеупомянутой «рамке» тоненьким слоем липкого серого вещества. В это отверстие мог бы свободно пройти кулачок трехлетнего ребенка…
Саша открыл свой рюкзак и выложил на стол пачку чая и несколько вяленых рыбин, оставшихся от тетушкиной «дачки». Оживившийся Бруно в считанные секунды сотворил волшебный напиток и припал своим неполным комплектов зубов к рыбе.
— А ты чего не садишься? — обратился Саша к здоровому парню, который, вылизав свою миску до состояния «под лак», делал теперь вид, что нисколько не интересуется деликатесами. — Не кокетничай, давай к нам. Возьми себе стакан…
На лице парня отразилась непередаваемая гамма чувств, главным среди которых была растерянность. Саша продул от засохших на дне чаинок первый подвернувшийся под руку пластиковый стакан (иных здесь не было), налил в него темную, почти не прозрачную жидкость и протянул амбалу. Тот ухватился за стакан обеими ладонями, быстро отпил гигантский глоток, обжегся и поставил емкость на тумбочку. Все это время здоровяк не спускал вопрошающего взгляда с Бруно. Белов начал с опозданием понимать в чем дело, но поверить в свою догадку не мог: это было непостижимо!
Тем временем Бруно с выражением крайней степени гадливости на лице, сдернул с гвоздя засаленное полотенце, обхватил им стакан здоровяка и, отставив руку на максимальное от лица расстояние, как если бы его ноша разила страшной вонью, направился в сторону раковины и выплеснул в нее содержимое.
— Ты что собираешься делать?
— Выбросить стакан!
— Отставить!
Бруно повернулся и со снисходительной жалостью посмотрел на Белова:
— Он же «петух» у нас. Вы, что, не поняли? Он — «опущенный». Из этого стакана больше пить нельзя!
— Отставить! — снова рявкнул Белов и почувствовал, как разом заломило в висках и в затылке. Отдай мне этот дурацкий стакан! — Он обернулся к несчастному амбалу. — Тебя как зовут?
Выяснить, как зовут «опущенного» удалось не вдруг. Казалось, у этого существа и вовсе нет имени. Парень молчал, а Бруно ответа, вроде бы, и не знал. В конце концов, выяснилось, что родители в свое время назвали его Григорием, а кличка, присвоенная в колонии, вовсе непечатная.
— Вот возьми, Гриха, мою кружку. Это подарок, — сказал Саша. — Я уже выпил, а ты сполосни и налей себе заново. И вот что, парни, я вам скажу…
Боль сделалась почти невыносимой, и он замолчал, обхватив виски ладонями.
— Видно, год Петуха объявили в тюрьме досрочно, — Бруно закатил глаза под лоб и демонстративно улегся на свою шконку, отвернувшись к стене: судя по всему, углубился в чтение «малявы».
Белов, разумеется, миллион раз слышал рассказы об «опущенных», и в тюремной иерархии разбирался, как ему казалось, неплохо. Разбирался он и в человеческой природе. И именно поэтому не мог взять в толк, каким образом здоровенный Григорий, кровь с молоком и косая, как говориться, сажень, оказался в самой униженной, самой растоптанной из тюремных каст. «Петухами», по его представлениям, становились Люди физически слабые, абсолютно не способные постоять, за себя. Но этот Гриха… да он одним своим кулачищем способен уложить рядком с десяток таких малахольных как эти Бруно с Виталиком!
Впрочем, на жизненном пути этого деревенского дурня, очевидно, попадалось зверье по- страшнее. И- еще. Собственный жизненный опыт не единожды подтверждал Белову известную истину: в штатном расписании небесной канцелярии всегда имеются вакансии палачей и вакансии жертв. Степень физического совершенства играет при зачислении на эти должности, несомненно, важную, но не решающую роль.
Сколько их бывает, крепеньких с виду мальчиков, которых лупят почем зря в детском саду. Потом их бьют во дворе и подставляют в школе, устраивают «темные» в пионерских лагерях.
Эти ребята самим фактом своего присутствия удобряют почву для расцвета «дедовщины» в армии. И открывают шлюзы прежде дремавшим садистским наклонностям в любом ближнем, стоящем хотя бы на полступеньки выше по общественной лестнице. Любой партнер по бизнесу безо всякого предварительного умысла, на каком-то этапе чувствует острую необходимость «кинуть» такого партнера. Их бьют даже собственные жены, их предают даже лучшие друзья…
Что это — клеймо жертвы, припечатанное злым роком, или же конструктивный недостаток в строении определенного процента человеческих особей? Ответа на этот вопрос Саша не знал. На душе было скверно.
— Александр Иваныч… Это самое, Саша… — Белов не сразу почувствовал, что Бруно осторожно трясет его за плечо. — Можно я буду звать вас Белов?
В пустом спичечном коробке парень аккуратно приладил крошечную, почти невесомую полоску бумаги и поднес к ней зажженную спичку. По всей вероятности, в огне сейчас исчезла та самая малява, полученная вместе с обедом и содержавшая беловские «правильные рекомендации», только малость запоздавшая.
— Ты, это самое, пойми правильно… — Бруно никак не мог попасть в нужный тон и подобрать подходящие слова. — Нас того… Подставили…
Кто именно подставил, обитателей камеры номер 345, Белов выяснять не стал. Хотя по этому поводу у него уже зародились некоторые догадки.
— Ты бы так сразу и сказал. Мол, я Саша Белый, который… — Бруно нервно сглотнул, будто бы подавившись собственными словами. — А это правда?
— Что?
— Что ты… вы… то есть в одиночку замочили гэбэшного стукача и двадцать его охранников? Мне про это еще в колонии кореша рассказывали. А мужика, который был не при делах — отпустили?
— Вранье, — Белова откровенно развеселила эта версия. Никому верить нельзя, чтобы не говорили. Ну кто знает, как было на самом деле? — Понимаешь, брат, — сказал он очень серьезно — Это был и не стукач вовсе, а этот, как его, — маршал КГБ. И охрана при нем была в триста рыл! Причем все в бронежилетах и с базуками. И убил я их не сразу: живьем на куски порезал, и родне в посылочках переслал.
— Шутите… — догадался Бруно. — А насчет Грихи вы зря переживаете. Ему у нас — вы же видите! — совсем даже неплохо. Мы с Виталей, хоть и скинхеды, но зато убежденные натуралы!
— Насчет натуралов — верю, сам такой. А с чего вдруг скинхеды?
Дневной свет, и без того представленный в камере по минимуму, начал за окном меркнуть. Одновременно наступило самое сладкое время — поговорить за жизнь и рассказать свою историю.
История двух друзей-недоумков, Виталика и Стасика, получившего благодаря немецкой фамилии Миллер и особым заслугам на ниве неформального молодежного движения, почетную кликуху Бруно, была банальна до тошноты. Стремная пора полового созревания совпала у ребят с периодом поздней перестройки, признанным, по мнению большинства окружающих, эпохой полного бардака и беспредела. Пацанов тянуло к сильным людям, а слово «порядок», вызывающее глубокое отвращение у зашуганного этим самым порядком поколения их родителей, для мальчиков, наоборот, обладало магическим и запретным смыслом. На беду- на их пути подвернулась вожделенная «сильная личность». Она явилась в образе тридцатидвухлетнего тренера по самбо, отсидевшего срок «на дурке» за убийство собственной жены.
Тренер, организовавший из подростков зондер-команду, надо отдать ему должное, быстро охладел к этим игрушкам и нашел себе другие. Он возглавил секту сатанистов, а потом и вовсе куда-то исчез. Но дело его не пропало даром. Бывшие подопечные уже «подсели» на привычку носить черные шмотки, брить виски и безнаказанно задирать прохожих, хоть в чем-то отличавшихся от их представлений о чистоте нации. Бруно оказался более ловким и сообразительным, чем его товарищ, и продвинулся в «табели о рангах» до серьезных должностей. Зато у Виталика очень здорово получалось «впадать в транс», валиться на пол и выкрикивать лозунги, поднимая тем самым всеобщий боевой дух.
О том, что замечательное искусство падать и орать на самом деле не искусство, а диагноз, и называется «эпилепсия», друзья узнали уже позже — в исправительно-трудовой колонии, куда попали за массовую драку с нанесением тяжких телесных повреждений гражданину Вьетнама. Вьетнамец, получил серьезную черепно-мозговую травму, но, по счастью, остался жив. Благодаря этому обстоятельству к моменту наступления совершеннолетия Виталик и Бруно уже оказались на воле.
Свобода для двух приятелей, правда, длилась недолго. Первый же рейд, в котором они приняли участие, оказался необъяснимо провальным. Скинхеды всегда отличались своей организованностью: на образцово-показательную «зачистку» городского рынка планировалось затратить не более двадцати минут. Но кто-то, вероятно, из своих же, стуканул, и менты проявили ничуть не меньшую оперативность и организованность. Милицейская операция закончилась еще быстрее и не в пример успешнее.
На этот раз в приговорах Виталика и Бруно помимо «нанесения тяжких телесных повреждений» значилось еще и «разжигание национальной розни». Идеологический «довесок» чувствительно повлиял на длительность предстоящего заключения и возмущал Бруно до крайности. Именно разжигание розни осужденные и оспаривали в своих кассационных жалобах, и в настоящий момент в изоляторе ожидали повторного рассмотрения дела.
— А теперь я расскажу тебе, как было дело. Хочешь послушать?
— Вы что — экстрасенс?
— Нет. Просто давно живу. И мне лично понятно, что вас развели как последних лохов.
Бруно напрягся: мол, рассказывать рассказывай, а обзываться-то зачем?
— Сам ты и твои доблестные партайгеноссе сыграли в этой операции почетную роль бакланов.
Брутто подскочил, как ужаленный.
— Да успокойся ты! — Белов махнул на него рукой. — Я же в хорошем смысле сказал.
— В хорошем смысле назвал меня «бакланом»?! — бедный парень не знал, как реагировать на такой базар.
— Ты вообще-то знаешь, кто такой баклан?
— В хорошем смысле? Не знаю!
— Так слушай. Это птица такая, на вроде чайки или пеликана, живет возле моря и питается рыбой. Нормальная, в общем, птица, не хуже других. Довольно крупная, оттого и рыбку себе на обед ловит тоже ничего себе.
Бруно угомонился и слушал, Григорий, свесившись с верхней шконки, тоже слушал так внимательно, что даже рот приоткрыл.
— И что же придумали наши с вами предки — рыбаки? Снасти-то у них в ту пору были так себе, из какой-то херни сделанные, вроде костей животных, ненадежные снасти. Вот умные ребята и придумали приручить бакланов. То есть, чтобы птички рыбу ловили и в клюве бы ее рыбакам приносили. Нормально придумано? Нормально, не хило. Да только баклан, хоть и прирученный, а все ж. таки не семи пядей во лбу, к тому же сам голодный. Он эту рыбу по дороге сам норовил заточить.
— В одну харю! — удовлетворенно вставил Бруно.
— Так вот чтобы этого не случалось, рыбаки придумали что? На шею баклану надевали специальное кольцо. Открыть свой клюв (вот как Гриха, например) птица может, и рыбину схватить может, не может только проглотить. Потому как мешает кольцо.
Саша на минуту прервал свой рассказ, давая возможность своему собеседнику обдумать услышанное. Сам он тоже задумался. Собственный поучительный рассказ вывел его на неожиданную аналогию, причем не только с историей этих недоумков, но… и с собственной историей тоже. Ведь и он, выходит, для кого-то таскал рыбку из пруда. Орнитологические выкладки применительно к той трагической ситуации, в которой оказался успешный топ-менеджер Александр Белов, требовали детального обдумывания на досуге.
— Один умный, хотя и не популярный ныне человек, сказал умную вещь: «Политика есть концентрированное выражение экономики»
— В смысле? — Бруно не ожидал столь быстрого перехода от «рассказов о животных» в другую непонятную сферу.
— В том смысле, что за всеми идейными знаменами, в том числе и вашими с Виталей, обязательно стоит кто-то незаметный и больно умный, спец по коммерческой части. Серьезные парни ждут свою рыбу, а вперед, как правило, выпускают идейных психов со знаменами. То есть бакланов.
Потрясенный Бруно молчал. С верхнего яруса свешивалась голова Грихи, в разговоре участия не принимавшего, но не пропускавшего ни единого слова.
— Так что, думай своей головой, Стасик! — подвел итог Белов и вдруг припомнил, что уже когда-то произносил эту фразу — в адрес погибшего друга Пчелы. — Думай своей головой. А про бакланов и других пернатых мы с тобой еще поговорим.
Саша лег на свою шконку, закинув руки за голову. Следствием политико-воспитательной беседы лично для него явилась какая-то особенно неприятная тоскливая усталость. Перед глазами вновь замелькали лица погибших друзей.
В этот момент Белов не знал, что не только о бакланах, но и вообще о чем бы то ни было, с этими ребятами он уже не поговорит. Потому что следующий день и еще несколько дней проведет в карцере. Да и впоследствии его уже никогда не поместят в дружественную 345 камеру.
У доктора Вонсовского выдалась особенно тяжелая неделя, и в тепле его сразу же разморило. Был субботний день. С восьми утра и до полудня они в полном составе трудились в оргкомитете и сами непосредственно участвовали в демонстрации под девизом: «Свободу Александру Белову!» И вот теперь команда ввалилась с мороза прямым ходом в «комнату психологической разгрузки», приняла на грудь по сто граммов «Бальзама Вонсовского» (точнее, специальной его модификации — антистрессовой), и всем вообще расхотелось не то чтобы подводить итоги, а и вообще разговаривать. Тем более что голоса абсолютно у всех были безнадежно сорваны…
К объявленному часу в небольшом сквере напротив здания краевой прокуратуры и прилегающих к нему улицах собралось никак не меньше пяти тысяч народу. После хорошо организованной колонны работников комбината, а также студенчества, которое в любую эпоху традиционно является большей и лучшей составной частью массовых акций за правое дело, следующей в смысле активности и организованности следовало бы по праву признать «фракцию» доктора Вонсовского.
Его постоянный контингент обеспечил стопроцентную явку, а верховодила «фракцией», причем со знанием дела, та самая вдова, которая в узком кругу друзей доктора проходила под именем Не-к-ночи-будь-помянута. Глядя, как статная и фактурная, разрумянившаяся от мороза женщина, взобравшись на перевернутую садовую скамейку, выступает со страстной обличительной речью, Станислав Маркович подумал, что неплохая могла бы выйти диссертация на тему «О влиянии менопаузы на социальную активность». Однако же он был ей от всей души благодарен за поддержку, и даже с удивлением поймал себе на мысли… Впрочем, это не имеет ни малейшего отношения к делу.
Паства Федора Лукина тоже была представлена практически в полном составе, но держалась более интеллигентно и сдержанно. Принарядившиеся по ответственному случаю бомжи несли большой транспарант, красиво выполненный славянской вязью: «Да здравствуют нищие духом!» Замыкал шествие завхоз Шамиль, шедший в сопровождении не только своих четырех детей, но и, что самое удивительное, угрюмой и нелюдимой жены.
Короче говоря, поддержать томящегося за решеткой достойного человека Александра Белова, собрались даже те, от кого меньше всего можно было этого ожидать. Ватсон видел, как в стайке скромно одетых женщин мелькнуло бледное лицо Ярославы — Сашиной сестры. Доктору было известно, что Слава уже больше года живет при монастыре под Красносибирском, но монашеский постриг, как будто, до сих пор не приняла, и состоит в послушницах. Подойти к этой странной, погруженной глубоко в себя, девушке он не успел — потерял из виду.
Демонстрация, особенно если учесть, что это было первое столь массовое мероприятие в защиту Белова, прошла на диво организованно. Оргкомитет сделал все возможное, чтобы акция не дала ни малейшего повода для конфликта с властями и правоохранительными органами, и мог поздравить себя с маленькой удачей.
Степаныч задремал в глубоком кресле. Витек молча курил, поигрывая любимым ножом. А Федя, расположившись на давно облюбованной кушетке, делал то, что еще недавно сам клеймил, как богомерзкое занятие. А именно: листал и комментировал вслух местный «Вестник».
— Лайза интервью дает! Вот голова! Прямо ликбез устроила — все по полочкам раскладывает.
— Голова то голова, — хмуро вставил Витек. — Только на комбинате поговаривают, будто ее визу могут не сегодня-завтра аннулировать. За чрезмерную активность. И придется умнице лететь в свою гуд-бай Америку вместо того, чтобы защищать Саню на суде.
Не успели друзья обсудить возможные неприятные последствия такого поворота событий, как Федор подпрыгнул прямо из положения «лежа» и начал бешено креститься. Небольшая заметка, которая так его потрясла, называлась «В деле журналиста Безверхих рано ставить точку» и содержала действительно невероятную информацию.
Как явствовало из газетного материала, расследование обстоятельств трагической гибели редактора еженедельника «Колокол», имевшей место несколько месяцев назад, было на днях возобновлено. В настоящий момент следствие располагает новыми сведениями, ставящими под сомнение первоначальную версию несчастного случая. Более того, медицинская экспертиза, проведенная уже после эксгумации тела, не отрицает возможности насильственных действий, явившихся настоящей причиной смерти…
— Не хрена же себе! — воскликнул Витек. — Это же какие должны быть серьезные «новые сведения», чтобы-бедолагу по зиме из-подо льда выковыривать!
— А вот об этом, мужики, я хотел бы поговорить с вами отдельно. Причем строго конфиденциально, — неожиданно подал голос из своего угла доктор Ватсон. Единственный из всех, он нисколько не был удивлен прочитанным и услышанным. — Федор, боюсь тут потребуется твоя помощь…
И Док поведал друзьям поразительную историю. Работы у него за последние недели сильно, прибавилось. Нестабильная ситуация в стране и череда катастроф и нерукотворных катаклизмов, давивших на общественную психику со страниц газет и из радио- и телеэфира, не могли в полной мере объяснить вспышки душевных расстройств, поразившей именно город Красносибирск. Коллеги частного практика доктора Вонсовского, которые работали в государственном секторе медицины, также отмечали резкое увеличение числа обращений за помощью к невропатологам и психиатрам. Причем обращались не только постоянные клиенты, состоящие на учете, но и возникло много новых, одержимых всевозможными маниями и фобиями.
Основным толчком, расшатавшим душевное здоровье горожан, был, разумеется, внезапный арест и содержание под стражей любимца публики Александра Белова, являвшегося руководителем комбината-кормильца. Но проблема не исчерпывалась одним только страхом потерять рабочее место. Неуверенность в завтрашнем дне ощущалась людьми поистине в глобальном масштабе и находила самые разные формы проявления. Оттого и клиническая картина протекания заболеваний была очень разнообразной.
Так, одним из наиболее сложных случаев была история гражданки Песцовой, ныне пенсионерки, а в недавнем прошлом начальника налоговой инспекции. Вызванная в прокуратуру для дачи свидетельских показаний по «делу Белова» семь раз, она ощутила в себе явные симптомы раздвоения личности. Старый и очень опытный работник, Песцова обладала свойством чутко улавливать, какого именно ответа ожидает от нее собеседник. И это замечательное свойство сыграло с ней на допросах злую шутку.
В первый день она предоставила следователю стройную и четкую картину событий двухгодичной давности, тем более, что довольно хорошо помнила результаты проверок финансовой деятельности «Красносибмета». Она чувствовала себя вполне уверенно, зная, что предоставленные ею сведения легко подтвердить многочисленными актами проверок. Вечером того же дня пенсионерка почитала газеты, просмотрела выпуск новостей и аналитическую программу «Доколе?» с Варварой Троегрудовой, то есть, ничего экстраординарного с ней не произошло.
Однако на утро, в ходе следующего допроса она дала показания, диаметрально противоположные вчерашним. На следующий день история повторилась, и свидетель теперь уже опровергла себя вчерашнюю. И так семь раз.
Всерьез испугавшись за свой рассудок, Песцова помчалась на бывшую работу и погрузилась в изучение архивов. Казалось бы, в зачумленном мозгу все должно было встать на свои места. Но болезнь только усугубилась: документы, под которыми стояла ее подпись… точно так же опровергали один другой. У опытного работника возникло подозрение, что часть актов уже задним числом была сфальсифицирована, а ее подпись попросту подделана. Но… какие именно акты проверок были подлинными, а какие сфабрикованными, она разобраться уже не могла. Пережитый стресс, усугубляемый паническим страхом за уголовную ответственность в связи с дачей ложных показаний, привел несчастную в состояние глубочайшей депрессии с элементами бреда.
Это только один случай, а их у доктора Ватсона было множество. Среди пациентов находились мнимые руководители «подставных фирм», созданных «под давлением Белова» и мнимые конкуренты, которым мнимый Белов угрожал фантастической расправой. Были даже мнимые киллеры, нанятые виртуальным Беловым для убийства мнимых- конкурентов. После всего услышанного Станислав Маркович Вонсовский стал всерьез опасаться грозящего лично ему профессионального заболевания. Ведь его именитый коллега, величайший ученый-психиатр Бехтерев еще в конце позапрошлого века вовсю оперировал такими понятиями как «психическое заражение» и «психическая инфекция».
Именно по этой причине он с большим недоверием и осторожностью отнесся к новому пациенту, тоже, кстати, пенсионеру, который с порога заявил, что является свидетелем убийства редактора газеты «Колокол» журналиста Безверхих. На осторожный вопрос доктора, почему же «свидетель» не пошел со своими сведениями в прокуратуру, а вместо этого явился к врачу, дедушка вполне аргументированно ответил:
— А я там был! Вернее даже, не в прокуратуре, а в райотделе милиции. Знаете, там раньше штаб «народных дружин» располагался…
В милиции его выслушали очень внимательно, записали услышанное в протокол, и сказали, что обязательно вызовут, возможно, даже не. раз, повесткой. Однако вечером того же дня, когда рассказчик возвращался в свою одинокую квартирку вдовца после пары кружек пива, пропущенных с приятелями в «стекляшке», на подходе к дому его ждала встревоженная внучка, живущая с родителями в соседнем доме. Девушка сказала, что деда искали какие-то люди, несколько раз звонили в квартиру ее родителей, сообщили что «дедушка серьезно болен и нуждается в срочной госпитализации», оставили номер телефона и просили перезвонить, как только он появится. И действительно, возле его подъезда дежурила специализированная машина «Скорой помощи»
Пожилой человек не на шутку перепугался, домой не пошел, а ночь провел у родственников, которые не знали, что им и думать. А наутро рванул в частную клинику «Гармония», поскольку официальной медицины теперь побаивался. Между тем, узнать наверняка, здоров ли он или действительно болен, уж очень хотелось.
— В семье дочери он больше оставаться не хочет. Справедливо опасается, что его достанут и там, — завершил свой рассказ Станислав Маркович. — Так что, Федор, похоже, в твоей дружной семье странников будет пополнение. Сможешь спрятать человека? А я тем временем во всей этой истории как следует покопаюсь.
— Да не вопрос! — пожал плечами Федя. — Мне как раз человек нужен в бойлерную, за котлом глядеть. Оденем в гуманитарку с французского плеча. В розовом комбинезоне, на вроде телепузика, его родная дочка не узнает.
— Слушай, Док, — вмешался в разговор Виктор Злобин. — А ты абсолютно уверен, что твой дедок все-таки не псих? Ты его, это самое, тестировал?
Ватсон ледяным взглядом смерил наглеца, посмевшего усомниться в его профессиональной компетентности:
— Как псих ты дашь ему сто очков вперед. Мой клиент, между прочим, в разведроте до Берлина дошел, находясь в самом нежном возрасте. И рассудок сохранил, дай бог каждому.
— Когда и где его забирать? — поинтересовался Федор. — Он сюда придет?
— Нет, — покачал головой Ватсон и взглянул на часы. — В шестнадцать тридцать в кинотеатре «Сибирь» заканчивается очередной сеанс. Там его и подхватим. Наш конспиратор с утра не вылезает из кинозала.
— Надеюсь, там сегодня не «Эммануэль» крутят, — подал голос Степаныч, который за время разговора успел выспаться и выглядел свежим и бодрым.,
— Нет, — сказал Ватсон. — Там неделя советского кино.
Закрыв одну тему, друзья перешли к следующей, которую необходимо было обговорить сообща. Свидания с Беловым были по-прежнему невозможны. Однако кое-какая информация, вселяющая уверенность в том, что с Саней там все в порядке, поступила.
На днях на предпринимателя Арсения Степановича Власова вышли представители администрации «Вороньего гнезда» с предложением смонтировать на базе СИЗО канадскую мини-пекарню. Разумеется, за счет именитого узника. В подтверждение согласованности действий они передали письмо от Саши. В письме не содержалось и сотой доли того, о чем друзья хотели бы разузнать. Оно и понятно: цензура. Но почерк был действительно беловский, тон-записки — бодрый, а главное, Саша действительно обеими руками поддерживал организацию этой пекарни.
— Классно! — восхитился Витек. — Слышь, Степаныч, а мачете в батон не слабо запечь? Аче вы ржете, сам лично в кино видел…
— Мачете лучше прятать в рогалике. А в батон запечь базуку, — хихикнул Федор. — И плюшки с тротилом поставить на поток! Горяченькими расхватают.
— Номер не пройдет, — серьезно сказал Степаныч — Себестоимость такой выпечки будет слишком высокая. А не то — лично для себя бы выпустил бы пробную парию булочек с лимонками. Государственный рэкет — во как достал!
Друзьям было известно, что на бизнес Степаныча наехали по полной программе. Не зря говорят, что беда в одиночку не ходит. Причем, было бы полбеды, если бы наехали бандиты — в этом случае хотя бы известно было, как себя вести, и опыт имелся. Но самая подлянка заключалась в том, что крепенький, аккуратный бизнес хлебопека приглянулся… начальнику отдела общественного питания из районной администрации.
Логика, которой следовал этот парень с симпатичной внешностью Тимура-и-его-команды, была обезоруживающе простой.
— Смотрите, что получается. Им там в Москве отобрать у акционеров алюминиевый комбинат — как два пальца об асфальт, — глядя в глаза Степанычу пронзительно-прозрачными голубыми глазами, рассуждал чиновник районного масштаба. — А мы здесь, что же, не заслужили? Заслужили. Лично я хочу получить «Сибирский крендель». Объясните мне: почему нельзя?
— Нельзя, — набычился Степаныч. — Потому что «Сибирский крендель» — мой.
— Нет, ну давайте же рассуждать логически. Им там в Москве можно…
Простенький силлогизм из начального курса формальной логики совершенно сбил с толку старого человека. Устав от неразрешимой дилеммы «можно — нельзя», он схватил шапку и выбежал из кабинета. На другой день Степаныч всласть пообщался с представителями санэпидемстанции, что сделало его беднее на кругленькую сумму. Следующим на повестке был пожарный надзор. А очередное получение специальной лицензии и вовсе выглядело стоящим под большим, жирным вопросом.
В свете этих событий «сотрудничество с органами», хотя бы и с тюремными, вселяло в Сте- паныча некоторый оптимизм. Он взялся за возведение «пекарни для зэков» с большим энтузиазмом, и планировал завершить работы до конца месяца. К тому же, друзей немного согревала мысль, что нормальный хлебушек достанется и Саше Белову тоже.
В знак солидарности со Степанычем, каждый из друзей пожаловался на собственные проблемы. У всех создавалось впечатление какой-то самонаводящейся системы уничтожения. Для начала достаточно завалить таких Штучных зубров, как Белов. После этого и зеленой ракеты никому не потребуется. На местах каждый сам сообразит, как оттяпать в свою пользу… ну, хотя бы ларек, что ли.
Проблемы у всех, за исключением Ватсона, были аналогичными; налоговые проверки свирепствовали как на огромном «Красносибмете», так и в маленькой ночлежке. Притязания алчных мытарей были непомерны и слабо аргументированы.
— Все беды от невежества, — веско подвел итог Фёдор Лукин. — Не знают люди своей истории. Взять вот хотя бы князя Игоря. Тот тоже собрал с древлян подоходный налог. Потом показалось мало. «Вернусь, похожу еще!», — говорит. Платите, то есть, по второму разу.
— А те что? — заинтересовался Витек, который историю помнил неважно.
— Сам догадайся! Короче, к двум березкам привязали и отпустили. Получились две половинки одного князя. Или французский король Филипп Красивый — взял и грабанул под флагом борьбы с ересью банкиров Европы, тамплиеров. Полная аналогия с «Красносибметом».
Единственным собственником, на добро которого до сих пор не замахнулась рука чиновника, оставался доктор Вонсовский. Возможно, это объяснялось наличием в кругу его постоянных пациентов весьма и весьма влиятельных особ, которые лечить людей сами не умели, причем отдавали себе в этом отчет, поэтому отбирать клинику у доктора не взялись. Но зато ими двигала естественная забота о собственном здоровье.
— Ладно, еще не время петь «за упокой», — попытался приободрить компанию доктор. — Тебе, Федя, по моим агентурным данным, вообще со дня на день килограммчик золотишка «анонимный благодетель» подгонит.
— Опять Кабан жертвует? — оживился Витек. — А в каком смысле «золотишка»?
— В смысле цепей. Цепей и цепочек, с крестиками и без. А если с крестиками, то с «гимнастами» и без «гимнастов»
— Не богохульствуй! — застонал Федор, с опаской оглядываясь на Степаныча. — Господи! Как же я бижутерию на баланс поставлю?
— А ты своим бомжам за так раздай, — подначивал его Витек. — То-то принарядятся к святому празднику Пасхе!
— Хорош зубы скалить. Пора идти разведчика выручать, — напомнил друзьям рассудительный Степаныч.
Компания с неохотой покинула нагретые кушетки и кресла и отправилась к кинотеатру «Сибирь», где в это время нечаянный свидетель дерзкого убийства в четвертый по четвертому разу смотрел хороший фильм «Сердце Бонивура».
Когда Белов узнал о предстоящем переводе в карцер, он рассмеялся, чем вызвал полнейшую растерянность контролера, об этом сообщившего. Вернее, последней, потому что на этот раз в роли контролера была девушка. Симпатичная!
— Вам смешно? — спросила она. — Почему?
— О, это длинная история, — Саша обворожительно улыбнулся, чем еще более смутил своего конвоира.
В действительности он и сам не знал, почему засмеялся. Просто уже не в первый раз примерил на себя образ баклана, который давеча так удачно использовал, уча своих молодых сокамерников уму-разуму. Вот тебе самому урок, учитель хренов: никогда не давай волю чувству собственного превосходства над другими людьми. В противном случае рискуешь пропустить удар.
Девушку контролера звали, почти как певицу, — Анюта Цой. Белову рассказал о ней новый приятель Бруно. Парни не могли дождаться, когда Анюта заступит на очередное дежурство, чтобы поприкалываться, двинуть в ее адрес парочку незамысловатых комплиментов и тем самым хотя бы отчасти разрядить одолевшее их напряжение на сексуальной почве. Их расистские взгляды на это время куда-то испарялись и нисколько не мешали испытывать по отношению к молоденькой кореянке самую пылкую влюбленность.
Анюта и вправду была симпатичной. И ей был очень к лицу брутальный костюмчик из камуфляжной ткани: ремень подчеркивал тонкую талию, а просторный покрой брюк, заправленных в микроскопические форменные ботинки, так удачно драпировал ножки, что делал их почти прямыми.
— Только после вас, — пошутил Белов, задержавшись на пороге изолятора.
Девушка опять с грустной улыбкой покачала головой.
— Да, чуть не забыл. А вы не знаете, за что меня наказали?
— Так на вас вчера дежурный контролер рапорт написал! Драка, издевательства над соседями по камере, оскорбления в адрес сотрудника изолятора… А что, разве этого не было?
— Да не переживайте вы, Анюта! — вместо ответа сказал Белов. — Улыбка вам больше к лицу. — И, не оглядываясь, шагнул в душный бокс.
Нехорошо так поступать, дядя Костя, интриган ты наш тюремный. Все-таки интересно, что может толкнуть обычного, нормального человека на подобную подлость? Классовая ненависть образцово-показательного неудачника? Желание выслужиться и получить для себя что-нибудь сверхценное вроде того же жилищного сертификата? Или… или это "был специальный заказ? Белов все больше склонялся к мысли, что его нарочно прессуют.
Также вполне вероятно — Саша не исключал и такой возможности — что наябедничали на него его вчерашние сокамерники, Виталя и Бруно. С чего это он так уверился в их лояльности? Сначала, как говорится, повозил мордами об стол, — а потом, — видите ли, ждет понимания и солидарности. А может быть, насчет драки успел стукануть и вовсе этот несчастный Гриха… Как знать, что там происходит в душе человека, из которой насильственно и дочиста изъяли, самоуважение и достоинство? Чем заполняется освободившееся место?
На память почему-то снова явился Игорь Леонидович Введенский и его слова: «У вас врагов. больше, чем вы думаете». Кстати, эта фраза, сказанная единственный раз, была как бы лейтмотивов их многолетних отношений. В строгом смысле дружбой отношения этих диаметрально непохожих людей назвать то было нельзя. Хотя бы уже потому, что в качестве официального знакомства… был шантаж и почти насильственная вербовка. Однако столь экстремально начавшееся партнерство, как ни странно, не смогло помешать развитию обоюдного уважения и даже личной симпатии. Тем более, что каждый из них за долгие годы общения уже не по одному разу был обязан другому жизнью.
Интересно, как отреагировал генерал ФСБ, когда на его рабочий стол легла оперативная сводка об аресте Александра Белова?
Саша припомнил их последнюю встречу. Они виделись в Москве, около трех месяцев назад, когда Белов по личному приглашению президента приехал для беседы главы государства с предпринимателями Сибири.
Торжественный прием в Кремле оставил тогда в душе Александра двойственное ощущение. Смесь непринужденности и жесткого протокола, всеобщего горячего радушия и тоже всеобщей ледяной настороженности. Батин, — как и всегда на публике, много шутил, держался просто и демократично. Каждый из приглашенных удостоился хоть и коротенькой, но отдельной беседы. Меткие и афористично краткие замечания первого лица давали понять, насколько компетентен человек, их произносящий. И вот эта детальная компетентность в сочетании с цепким взглядом глубоко посаженных глаз тихо, но внятно, предупреждали: «Большой Брат все видит!»
Как бы то ни было, Александр Белов в тог день чувствовал себя на гребне успеха. Обращаясь лично к нему, — Батин был особенно дружелюбен и даже ласков. А журналистка Троегрудова, присутствовавшая на приеме в числе элитных представителей прессы, записала в своем блокноте несколько цитат: «алюминиевый гений», «локомотив отечественной промышленности», «манометр» (зачеркнуто), «тонометр?» И фразу: «Побольше патриотизма!».
Саша покидал Кремль в прекрасном настроении. Помимо чести быть удостоенным высочайшего одобрения, что само по себе неплохо, он между делом завел несколько полезных контактов, из которых могли получиться неплохие темы.
До намеченных на сегодня деловых встреч оставалось еще Пара часов, и Белов уже совсем собирался позвонить Шмидту. С Димой ори мельком виделись накануне. Особого энтузиазма перспектива этого общения в Саше не вызывала, но встретиться все же стоило. Так распорядилась судьба, что вместе с этим парнем они несли ответственность за судьбы Ольги и Вани. А это, извините, святое.
— Александр Николаевич! — вдруг услышал он позади знакомый голос.
Так было всегда: Введенский негромко окликал Сашу, появившись будто бы из ниоткуда. Только раньше это было в неприметных московских переулках возле таких же неприметных автомобилей с ни о чем не говорящими номерами. А сегодня случайная (или по-прежнему не случайная?) встреча произошла, можно сказать, на главной площади страны. И автомобиль, из которого выходил Игорь Леонидович вполне соответствовал занимаемой им высокой должности.
Оба почувствовали, что обрадовались друг другу.
— Надолго в столице? — поинтересовался Введенский, крепко пожимая Саше руку. — Кофе пьете?
Это был недвусмысленный сигнал: есть разговор. И отказываться от этого разговора в пользу встречи со Шмидтом Александр не счел нужным, да и не захотел.
Сегодня между давними партнерами уже не существовало унизительной зависимости. Они были на равных, солидные, уважаемые люди: заместитель начальника ФСБ и генеральный директор крупнейшего металлургического комбината. И потому изображать из себя случайных прохожих или беседовать на конспиративной квартире не было ни малейшей нужды, а можно было спокойно пойти в многолюдный ресторан, пообедать и поговорить.
Тем не менее, Саше все время хотелось пошутить: «Столики в «Славянском базаре» не прослушиваются?» Наверное, причиной этих ассоциаций был подчеркнуто нейтральный «разговор ни о чем», заданный Введенским. Генерал поздравил Сашу с успехом, поинтересовался делами на комбинате, затронул другие, общие темы, которые затрагивают старые знакомые, когда у них нет тем поважнее. На вопрос о семье, Саша, отшутился, сказав, что «еще пока уже не женат». Так, обмениваясь репликами едва ли не о погоде, они провели весь обед и приступили к кофе. Саша- подумал, что уже не дождется никакого козыря, наличие которого можно было бы предположить в рукаве такого человека как Введенский.
Зная, что водителя Белов отпустил, Игорь Леонидович предложил подвезти его.
— Вы где остановились? В гостинице «Россия»?
Саша вежливо отказался, сообщив, что с удовольствием прогуляется по родному городу, где бывать приходится до обидного редко. К тому же ему совсем не далеко: намечена встреча в редакции газеты «Аргументы и факты», где интервью у Белова намерен взять лично главный редактор. А потом еще на телевидении предстоит участие в записи популярного ток-шоу.
— Сладкое бремя славы? — усмехнулся Введенский, и в его тоне. Саше почудились то ли осуждение, то ли печаль. — Желание поделиться опытом?
— А мне нынче скрывать нечего. Я чист и прозрачен, как таежное озеро, — весело парировал Александр. — Ну, и если сумею сказать что-нибудь полезное людям, то отчего не сказать?
— А в политике не собираетесь попробовать себя на новом, так сказать, жизненном этапе?
— От политики у меня до сих пор тошнота осталась. Как от несвежей рыбы, — сказал Белов. — Но вы правы: на комбинате мне уже тесновато. Идей и планов громадье! Хочется большего простора. В последнее время мне все чаще предлагают баллотироваться на пост краевого губернатора. А это, пожалуй, было бы интересно. Ресурсов навалом. Народ ко мне относится нормально. Можно и похозяйствовать. Тем более что Москва далеко…
— Москва отовсюду близко, — серьезно сказал Введенский.
— Опять же, и это не проблема. У меня, Игорь Леонидович, «крыша» надежная. Знаете, с кем, вернее, с чем, сегодня сравнил вашего слугу президент страны? Ни за что не догадаетесь. С манометром! На который вся страна поглядывает и определяет давление пара в котле.
— Лично меня подобная характеристика насторожила бы, — усмехнулся генерал. — Как только стрелка переползает красную черту, подачу топлива в котел перекрыть минутное дело.
Белов заскучал. Неужели это и есть туз в рукаве? В роли мудрого отца-советчика Введенский ему не интересен. Прямо авгур-прорицатель какой-то. Теряет хватку, что ли? В условиях кабинетной-то работы…
— То, что я скажу вам, считайте дружеским советом, — словно в подтверждение его мыслей заговорил Введенский. — Но отнестись к сказанному попрошу серьезно…
Обитатель карцера не мог придумать, чем занять себя. Прогулки наказанным не полагались. Рюкзак с личными вещами, включающими черновики собственных показаний для предстоящих допросов и пару книг из тюремной библиотеки, остался в камере. В карцере не было даже окна, глядя в которое можно было бы следить за тем, как меняются краски неба. Только тусклая лам-почка, как не знающий сна глаз Большого Брата, не гаснет ни днем, ни ночью. Остается только думать. Его голову — его личный компьютер — отобрать никто не может. Разве что совсем отрубив, на хрен. Но голова, как будто пока еще на плечах…
Саша почувствовал раздражение, оттого что не мог вспомнить, в каких именно фразах сформулировал тогда Введенский свои советы. Уж эти чертовы бойцы невидимого фронта! Словечка в простоте не скажут — все намеками, иносказаниями, все с двойным-тройным подтекстом. Осталось только общее ощущение от услышанного, как от ненужных и скучных сентенций, которые считает своим долгом поведать юному другу добросовестный воспитатель. И не ведает при этом, что от его сентенций разит нафталином, а его подопечный давно и сам знает, как правильно жить.
Припомнилось, что Введенский настоятельно советовал ему «быть скромнее» и при этом «делиться поразмашистее», а главное, «по возможности не лезть в большую политику». Да, еще, перед тем как расстаться, генерал совсем добил, Белова последним неожиданным советом:
— И хорошо бы упорядочить свою личную жизнь. Служба тыла должна работать безупречно.
Интересно все же, какую именно «личную жизнь» имел в виду этот осведомленный до зубов человек? Маловероятно, чтобы Введенский опустился до слухов и взялся бы порицать Сашину связь с женой Удодова. Роман был скоротечный, завязанный на Кипре от скуки, и никаких последствий, вроде бы, не имел.
Скорее всего, то был намек на Ольгу Белову, которая все чаще засвечивалась на разного рода тусовках и пристрастилась давать интервью. Ольгу Саша сто лет не видел, они не общались. С тех пор, как Ивана поместили в частную школу в Англии, Белов напрямую общался с сыном через Интернет, а один раз они даже и повидались — в Лондоне. Примерно пару раз в месяц отец и сын обменивались коротенькими юморными посланиями, эта игра нравилась обоим, свидетельствовала о душевной близости и успокаивала Александра в том смысле, что «пацан растет правильный». Таким образом, необходимость в тягостных для них обоих контактах с Ольгой отпала.
В своих интервью Ольга болтала, на Сашин взгляд, много лишнего. Но он старался не осуждать бывшую жену, поскольку продолжал чувствовать свою личную вину за кривизну ее линии жизни. Однажды в горькую, но спокойную минуту, бывшая жена сказала, что, полюбив его, «села не в свой вагон». И уехала не в ту степь, и не может теперь найти дорогу назад. Движимая этим стремлением — найти дорогу назад, к тому пункту, откуда начался ошибочный отрезок пути, она забросила бизнес, полностью оставив его на Шмидта.
Однако отчаянная попытка «вернуться в мир музыки», похоже, тоже провалилась. То ли полученные предложения не соответствовали ее амбициям, то ли ростки таланта без должной подпитки успели зачахнуть, точной причины Белов не знал. До него доходили слухи, что богатая экс-супруга много путешествует, постоянно открывает и тут же забрасывает какие-то фонды, а главное, слишком много пьет. И слишком много дает интервью, благо желающих поживиться пикантной подробностью «из личной жизни олигарха» более чем достаточно.
Однажды Саша и сам видел кусок довольно гаденькой передачи под названием «Банный день», в которой откровенно пьяная Ольга в компании каких-то педиков от искусства с хохотом заявляла, что она «бедна, как церковная мышь». И в доказательство демонстрировала прямо в камеру сломанный каблук. Понятное дело, что она просто хулиганила, и назавтра, возможно, раскается, а, возможно, придумает что- нибудь новое. Но факт оставался фактом: подобные демарши ничего хорошего к имиджу Александра Белова добавить не могли.
Саша прислушался, ему почудился какой-то, шорох и уже не в первый раз посетила мысль о том, что за ним наблюдают. Сидящий в камере, даже в одиночной, никогда не может быть уверенным на сто процентов, что, допустим, чешет пятку он действительно в полном в одиночестве. Еще через несколько секунд дверца кормушки (с минимальным скрипом) растворилась, и на пол камеры с тихим шуршанием съехала пачка газет.
Вот это сюрприз! Уж не добрейшая ли это Анюта Цой сделала царский подарок симпатичному узнику карцера? Саня мигом подхватил невиданную в его положении роскошь и с максимально возможным комфортом расположился вместе с газетами на спальном возвышении.
Наблюдатель, если допустить, что он был и располагался по другую сторону двери, мог бы заметить, как через минуту оживленное любопытство на лице Белова сменилось печалью, затем лицо исказила гримаса отвращения, сменившаяся в свою очередь гримасой бешенства. Заключенный вскочил и с невероятной силой стукнул кулаком в стену. Звук удара без остатка поглотило толстое бетонное перекрытие.
Саша снова и снова размахивался и бил по шершавой стене, не замечая крови, стекающей под манжет рубашки.
Виктор Петрович Зорин был абсолютно, стопроцентно счастлив. Как может быть счастлив мужчина, получивший несколько веских аргументов, подтверждающих всесторонне, что он — настоящий мужчина.
Сегодня утром он встретил в аэропорту жену и впервые привел в новенький, недавно отстроенных! коттедж в элитном поселке под Красносибирском. Лариса Генриховна изыскала возможность оставить свой интернат на период весенних каникул и навестить мужа.
Нежась в кровати и поглядывая сквозь полуоткрытую дверь на кухню, где супруга, в перетянутом на тонкой талии легком халатике на голое тело, готовила кофе, он был преисполнен самых нежных чувств. Его Лариса — это несомненная находка, лучший подарок, какой могла сделать судьба такому человеку как он. Чуткая умница, она относилась к тому редкому типу женщин, которые после акта любви никогда не задают сакраментального вопроса: «О чем ты сейчас думаешь, дорогой?»
Впрочем, к Виктору Петровичу уже вернулась способность мыслить. И мысли его были о другой женщине — о Лайзе Донахью, хотя и не в том разрезе, какой мог бы обидеть жену. Он думал о вчерашней деловой встрече с американкой. Свидание состоялось, как и в прошлый раз, в ресторане «Сибирские пельмени». Однако, в отличие от прошлого, на этот раз инициатива встретиться принадлежала международному консультанту.
Этой высокомерной ученой дамочке потребовалось две недели на обдумывание сделанного Зориным предложения. И решение, судя по всему, далось ей нелегко. Лайза Донахью отказалась от обеда и даже не притронулась к заказанному кофе, а только курила одну за другой и зверски давила в пепельнице тонюсенькие дамские сигары.
— Вы принесли документ? — спросил ее Зорин, чувствуя, что деморализованная дамочка не в силах начать разговор.
— Да, — ответила Лайза Донахью и протянула через стол тонкую пластиковую папку. — А вы — страшный человек, господин Зорин.
Ровно две недели назад он предложил госпоже Донахью простенькую сделку. У нее в связи с истечением срока контракта в России истекал и срок рабочей визы. Вопрос, продлят ли ей срок пребывания или не продлят, вполне мог зависеть от представителя президента. В обмен на свое, если можно так сказать, покровительство Зорин выразил желание получить один документ.
Виктору Петровичу было известно, что существует некий абсолютно незаконный договор, который два года назад позволил Белову выкрутиться из, казалось бы, безнадежной ситуации. Комбинат «Красносибмет» должен был вот-вот остановиться из-за отсутствия сырья и отсутствия денег на покупку сырья. Но не только не остановился, а и продолжал плавить себе алюминий, будто бы из воздуха. Старые партнеры комбината, поставщики глинозема, из-за огромных долгов «Красносибмета» к тому времени поставки прекратили. А вот откуда взялась та судьбоносная партия сырья, не позволившая комбинату загнуться, чиновнику Зорину разузнать не удавалось.
А узнать уж очень хотелось. Наверняка имела место некая кривая сделка и наверняка остался хотя бы один документ, ее подтверждающий. И помочь ему в этом должна была эта хитрющая американская штучка, Лиза-Лиса: она знает гораздо больше, чем кажется. Договариваясь с госпожой Донахью, Виктор Петрович еще и сам окончательно не решил, как станет использовать компрометирующий Белова документ. Пути было два. Либо принести компромат в клювике своему думскому партнеру и помочь тем самым завалить Белова. Либо поиграть с документом самому и при случае выкрутить Белову руки.
Виктор Павлович внимательно посмотрел на свою собеседницу. У него сложилось впечатление, что Лайза накануне плакала: нос и подбородок совсем заострились, под глазами лежали синеватые тени. Зорин тоскливо подумал, насколько не правы те, кто находит удовольствие в изнасиловании. Ничего приятного нету: только жалость и брезгливость по отношению к жертве…
Он мельком взглянул на протянутый документ.
— Да тут по-английски! — удивился он.
— А вам-то какая разница! — фыркнула поверженная гордячка и раздавила в пепельнице очередную сигарку.
Зорин испытал некоторое замешательство. Во- первых, ему до ужаса не хотелось при молодой женщине доставать и напяливать на нос очки для близи. Во-вторых, очки, даже надетые, мало бы что изменили: Виктор Петрович не знал английского. Это был стыдный, момент, особенно если учесть, сколько времени ему доводилось и доводится бывать за границей. В анкетах он писал «читаю со словарем», да и эта формулировка была по сути натяжкой.
Ладно, дело не горит, подумал он, пряча вожделенный документ в портфель. В том, что Лайза не может подсунуть ему какую-нибудь туфту, он не сомневался. Куда ей деваться-то, родимой? Ведь хочется, ах как хочется быть рядом с любимым в трудный момент, и последовать за ним, подобно жене декабриста… куда? Они ведь и так в Сибири, дальше ехать некуда.
— Опять думаем о работе! — шепнула ему в ухо Лариса Генриховна и нежно куснула за мочку.
Она принесла и поставила на кровать изысканно сервированный столик-поднос с двумя ароматными чашечками и любимым московским печеньем. Сама же примостилась на краешке таким образом, что халат открывал аппетитные бедро и колено.
— Ты права, любимая. И мне нужна твоя помощь. Там, у меня в портфеле один документ на английском языке. А я, сама понимаешь…
Умница Лариса, словно птичка, вспорхнула, отыскала нужные бумаги и вновь притулилась к мужу, переводя на русский содержание интересующего его документа.
— Постоянно действующая комиссия по правам человека… — бормотала она. — …Приглашает в качестве эксперта госпожу Донахью… Поручено подготовить доклад…
— Что за бред! — подскочил в кровати Виктор Петрович. — Причем здесь ПАСЕ! Там должен быть договор или некая расписка… Но уж никак не с Евросоюзом.
— Да нет же, уверяю тебя. Тут еще ксерокопия какого-то паспорта с открытой визой… Тебе нехорошо? Сердце?
Взбешенный Зорин схватился за мобильник и дрожащими пальцами принялся набирать номер МИДа, где по поводу этой самой Донахью уже успел «выставить сторожевичок». В ответ на его лишенные приветствия отрывочные претензии из трубки загудел густой знакомый бас:
— Видишь ли, Петрович… Да уважаем мы тебя, как не уважать. Но пойми: эта твоя Донахью включена экспертом в комиссию Евросоюза.
— Да она шпионка! — вскрикнул Виктор Петрович, неожиданно переходя на фальцет.
— А вот на этот счет, Петрович, скинь-ка мне бумагу от ФСБ. Мы на них, если что, и стрелки переведем. А в противном случае, сам понимаешь, необоснованный отказ — международный скандал…
Зорин в гневе закинул трубку за спинку кровати.
— И что же Мата Хари? — осторожно попыталась пошутить Лариса Генриховна. — Она хорошенькая?
— Заткнись немедленно! — . заорал на жену Виктор Петрович. — Как можно быть такой… такой бестактной!
Он с ненавистью смерил взглядом ни в чем не повинную женщину и впервые заметил на ее обнаженной голени синюю веточку варикоза.
— И вообще оденься по-нормальному! Не девочка уже. Смотреть неприятно.
В это самое время тетушка Белова, Екатерина Николаевна, тоже пребывала в расстроенных чувствах и даже, можно сказать, в бешенстве.
— Не понимаю, зачем было назначать свидание именно на этот день, если у них, видите ли, «плановые занятия с личным составом»! — возмущалась она, усаживаясь в машину на пассажирское место рядом с сидящим за рулем Виктором Злобиным.
В этот день Кате не повезло особенно. Следователь прокуратуры после бесчисленных требований и жалоб с ее стороны во все инстанции разрешил ей как ближайшей родственнице встретиться с Сашей. Но долгожданное свидание сорвалось теперь уже по вине сотрудников СИЗО. В качестве причины были названы «плановые занятия с личным составом». Мало того, у посетительницы сегодня, по тем же самым причинам, не приняли передачу.
— Черт знает, что происходит! Всю душу вынули! Куда мне теперь все это девать?
Катя в отчаянии посмотрела на объемистый пакет, в который утром аккуратно увязала несколько пар носков, теплый спортивный костюм, сигареты и продукты из перечня разрешенных. А главное, из пакета источали восхитительный аромат пирожки, на приготовление которых и без того умотанная до крайности хозяйка убила полночи.
— Мама! — пискнул с заднего сидения разбуженный ее неосторожными возгласами Алеша.
Мальчика приходилось всюду таскать с собой, что, разумеется, не полезно для малыша. Но что поделать, если, кроме Екатерины Андреевны за ним глядеть некому, а у нее прорва дел. Катя участвовала во всех митингах и демонстрациях в защиту Белова, с жалобами и прошениями обивала пороги казенных учреждений, встречалась с правозащитниками.
— Правильно: мама. Устами младенца как говорится… — пробормотала Катя и с мольбой посмотрела на Витька. — Виктор, коль уж так неудачно вышло со свиданием, свози нас, пожалуйста, к Ярке. Ей ведь тоже хреново. Пусть хоть с сыночком повидается. Да и съест эти пирожки!
— Какие проблемы! Смотаемся, конечно, — ответил безотказный Витек, выруливая со стоянки и прокладывая курс на выезд из города.
Сама Катя зимой за руль садиться побаивалась, а с малышом и тем более. Приходилось в случае крайней Надобности, вот как сегодня, просить Витька.
До монастыря, в котором нашло утешение мятущееся сердце Ярославы, было от города чуть больше пятидесяти километров. Прямая, как струна, дорога была расчищена грейдером в глубоком снегу. Оттого автомобиль ехал словно по коридору, вырубленному в рост человека и ведущему в неведомую сверкающую даль, возможно, что и в царство Снежной королевы. День был яркий, солнечный и очень морозный. Мальчик, закутанный в шубу и пристегнутый к заднему сидению системой ремней, покряхтел и снова заснул.
— Отчего ты не наймешь Лехе няньку? — поинтересовался Витек. — Взгляни на себя — куда былая стать подевалась! Скоро станешь худая, как Лайза Донахью.
Катя промолчала. Витек был не первым, кто советовал ей обзавестись помощницей. Знакомые рекомендовали хороших женщин, в газетах было не счесть предложений от нянь и гувернанток. Екатерине Николаевне и самой было понятно, что для мальчика будет лучше со спокойной ласковой няней, которая не будет никуда отлучаться, торопиться и постоянно, как она, нервничать. И все-таки что-то мешало ей решиться на этот шаг. Этот шаг казался ей предательством по от-ношению к Сане и Ярке.
— Вот ведь небожители, ешкин кот! — внезапно воскликнул Злобин и в последний момент затолкал назад готовые сорваться с губ ругательства покрепче. — На духовность говнюков пробило!
Оказалось, что сзади шла на обгон вереница начальственных автомобилей с мигалками. И, чтобы предотвратить неизбежное массовое столкновение со встречным КамАЗом, Виктору пришлось ударить по тормозам и, за отсутствием обочины как таковой, буквально вплотную прижаться к снежной Стенке.
Вынужденные посещения монастыря всякий раз приводили Катю в удрученное состояние. Ярослава вместе с другими женщинами, еще не решившимися или не заслужившими монашеского пострига, жила в. ужасающих условиях. В длинном дощатом бараке на окраине прилегающей к монастырю деревни, щели светились, казалось, аж на улицу. Ни о каких, даже минимальных удобствах, речи не было. А в числе обитателей «гостиницы» были не только послушницы, но и грязные, покрытые струпьями бомжихи, и женщины, приехавшие со своими проблемами и болезнями невесть откуда.
По поводу тяжелой и грязной работы, непосредственно связанной с укрощением духа и плоти, Катя все понимала. Но будучи натурой деятельной и живой, она не могла взять в толк: если у тебя дома, можно сказать, под боком, муторной работы и страданий хоть завались, то зачем искать тяготы и лишения где-то на стороне?
Когда они подъехали, «членовоз» с мигалкой на крыше и триколором на номерном знаке, уже был на месте, здесь же стояли машины свиты и охраны. Дородные дядьки в меховых шапках и солидном прикиде беседовали с послушницами. В числе начальственных мужчин Виктор узнал представителя президента — Зорина» Среди женщин была и Ярослава, причем беглого взгляда было достаточно, чтобы понять: беседой девушка тяготится. Покончив с необходимыми формальностями вроде общения с контингентом и осмотра подсобного хозяйства, высокие гости в сопровождении матушки-настоятельницы едва ли не вприпрыжку двинулись в трапезную.
В семейной встрече Витек из деликатности участвовать не стал, закурил и пошел прогуляться окрест. Катя тоже собиралась быстренько отчитаться о Сашиных невеселых делах, передать мамочке малыша и гостинцы, а потом присоединиться к Виктору. Если все будет так, как бывало в прошлые разы, то Ярослава будет молчать и томиться, Кате придется болтать без умолку и тоже томиться. Лучше уж оставить на какое-то время Алешу с Яркой наедине, а то пацан и так до сих пор не определился, в чем разница между «мамой» и «тетей».
Однако же на этот раз, Ярослава сама попросила Катю не уходить:
— Я тебя познакомлю с одной замечательной женщиной. Она беженка из Нагорного Карабаха. В общем, ужасная история. Знакомых в Красносибирске никого, и здесь ей тоже не место…
Ого, подумала Катя, у Ярославы появились подруги — это хороший знак. Майя — так звали новую знакомую Сашиной сестры — как и все остальные женщины, была одета в ватник, низко повязанный платок и уродливую длинную юбку. Но, несмотря на этот ужасный прикид, острый Катин взгляд мгновенно определил женщину с претензиями и утонченную, знававшую в недавнем прошлом гораздо лучшие времена. Держалась она прямо, двигалась красиво, а лицо, хотя и чересчур загорелое, было чистым и ухоженным.
— Знаешь, я подумала, Майя могла бы пожить какое-то время с вами, — голос Ярославы звучал виновато. — Тебе ведь тяжело одной с Алешей…
Первая реакция, на которую была способна Екатерина Николаевна, это был протест. Она открыла рот, чтобы его озвучить, но тут же и закрыла. Ярослава не так-то часто о чем- либо ее просит, и если уж она решилась… Катя критическим взглядом осмотрела потенциальную няньку. Не единожды размышляя на эту тему, она представляла себе совсем другую воспитательницу для мальчика, а именно: классическую добрую Арину Родионовну. А эта уж больно красивая и, как бы сказать, выгибонистая. Майя тем. временем неловко подхватила на руки укутанного в шубный кокон малыша и с обещанием «показать поросеночка» поволокла в сторону хозяйственных построек.
Чуткая Ярослава, разумеется, почувствовала Катины сомнения, прикоснулась к ее рукаву своей обветренной, покрытой цыпками, рукой и прошептала:
— Кать, ну, пожалуйста… Майя потеряла мужа и двоих детей.
Невидимое кольцо, присутствие которого даже после ареста Александр всего лишь угадывал, день ото дня сжималось вокруг него все плотнее.
Несмотря на строгость содержания в карцере, его теперь регулярно снабжали свежими газетами, причем без малейших просьб с его стороны. Общение с печатным словом не только не дарило желанной поддержки и не развлекало узника, но и наоборот явилось одним из рычагов психической атаки, которой подвергался Белов.
Последний печатный сторонник еще недавно обожаемого всеми олигарха — местный «Вестник» тоже подвергся натиску сверху и мутировал. Саша с грустью увидел, что газета теперь подписывается не именем прежнего редактора, а неким исполняющим обязанности Смирновым. Часть сотрудников, по всей вероятности, уволилась, другая часть, согласно старой доброй традиции отечественной журналистики, пересмотрела свои взгляды и убеждения с точностью до наоборот. Столичные издания, которые совсем еще недавно почитали за честь поместить хотя бы один материал о «харизматическом руководителе из Сибири», по-прежнему пели в общем хоре, только совсем другую песню.
Посвященные Белову публикации условно могли бы подходить под три основные рубрики. «Олигархи разворовывают страну» — экономический блок статей; «Куда смотрит власть?» — подборка откликов наиболее политически заряженной части населения и «Скелеты в шкафу олигарха» — развлекательные заметки, посвященные личной жизни и моральному облику подследственного.
Экономические, эссе при ближайшем рассмотрении никакими экономическими не были и содержали исключительно заклинания на тему: «Допустим, то, что делал руководитель Белов, законно. Однако же, как некрасиво и непатриотично!» Одно солидное общероссийское издание посвятило целый разворот дискуссии о морали и праве. И пришло к сенсационному выводу: действия Белова не противоречит букве закона, но зато преступно не соответствуют духу того же самого закона..
Из читательской почты Сашу особенно задел «рассказ очевидца» о ночлежке, возглавляемой Федором Лукиным. Миссионерская деятельность ни в чем не повинного Феди трактовалась не иначе как «тоталитарной сектой». А зловещая роль Белова, поддерживающего «мракобесов» материально, объяснялась естественным для олигарха стремлением «оболванить» и в очередной раз обобрать доверчивый русский народ.
Что же касается дискуссии вокруг его личной жизни, то эти заметки особенно ранили Александра. Реальные факты вроде факта учебы Бани Белова за границей, а также лихого прошлого Александра, причудливо переплетались с рассказами о пьяных оргиях на курорте Куршавель, где Саша, кстати, никогда не бывал, и «подлинными списками прислуги», насчитывающими несколько сотен кухарок-садовников. «В следующий раз меня обвинят в скотоложстве и некрофилии», — думал Саша, в очередной раз давая себе слово не касаться печатной продукции.
Началась череда допросов, которые оставляли после себя странное ощущение детской игры в «сломанный телефон». Когда на одном «конце провода» произносится, допустим, слово «оптимизация», а на выходе оно же звучит как «уклонение». А тихо. сказанное «деловое сотрудничество» в результате волшебных интерпретаций превращается в «создание преступной группы».
Набор обвинений, выдвигаемых в адрес руководителя «Красносибмета» Александра Белова был прежним: создание преступной группы с целью уклонения от уплаты налогов. Главным и единственным аргументом в пользу этой версии было создание Беловым нескольких дочерних предприятий, которые играли роль посредников в ходе реализации продукции комбината.
Возражения подследственного и его адвокатов были тоже простыми и понятными: в создании новых юридических лиц нет ничего противозаконного. И создавались, и вели свою деятельность эти фирмы абсолютно легально и законно. В ответ на эти доводы следователь Петров, как правило, вздыхал и произносил убийственную по силе логического воздействия фразу:
— И тем не менее…
После чего разговор начинался заново и шел по тому же кругу.
Эта странная игра успела до чертиков надоесть обеим сторонам. Следователь прокуратуры, проводя изо дня в день по сути один и тот же допрос, явно скучал и томился. Судя по его вопросам, многочисленные допросы свидетелей также не могли добавить к делу ничего новенького и свежего. Адвокат Белова в ходе положенных бесед с подзащитным уверял: подобное обвинение в суде непременно «развалится».
Но, несмотря на явно оптимистические прогнозы защиты, Белов просто физически ощущал, как усиливается давление невидимого атмосферного столба. Достаточно было уже и того факта, что на допросы его вызывали непосредственно из карцера, где не было возможности хотя бы набросать на листе бумаги план доводов в собственную защиту.
Однако же наступил день, когда его содержание в карцере исчерпало допустимые инструкцией сроки, и хмурый старый знакомец дядя Костя повел «пассажира» в камеру. Саша ничуть не удивился, когда узнал, что ему вновь предстоит поменять место обитания. Его нечаянная дружба с агрессивными малолетками, по всей видимости, не входила в планы постановщиков спектакля, и для Белова приготовили какой-то новый сюрприз.
Интересно, кто на этот раз окажется у него в соседях? Фредди Крюгер, ожидающий рассмотрения кассационной жалобы? Или вампир Дракула, специально подсаженный оперчастью для ведения задушевных бесед? Мысленно прокручивая возможные сценарии, Белов подобрался и максимально сосредоточился на предстоящей «прописке».
Новая камера находилась в том же крыле, но была гораздо более плотно населенной по сравнению с предыдущей. Привыкая к полумраку, Белов прикинул, что здесь обитает никак не меньше двадцати человек. И, судя по этой плотности и духоте, можно было предположить, что контингент не слишком-то дружен с администрацией СИЗО. А значит, не заслужил маленьких официальных привилегий. В помещении, тем не менее, слышался звук работающего телевизора и был относительный порядок.
Первой реакцией на сдержанное приветствие вошедшего была минутная пауза, затем откликнулось сразу несколько голосов. Саша всмотрелся: по крайней мере, двое из присутствующих были ему знакомы.
С Семеном, который поднялся и протянул руку для приветствия, Сашу связывал в прошлом короткий, но драматический эпизод. Смотрящий от воров по Красносибирску, этот человек в свое время оказался Белову «попутчиком»: они сообща выдавили из города наркобарона. Впоследствии местный авторитет и руководитель комбината не пересекались: надобность в сотрудничестве отпала, и они не мешали друг другу. Стало быть, сегодня у Саши были все основания ожидать от новых соседей известной лояльности. По крайней мере, драки в ближайшем будущем не предвидится.
Другое знакомое лицо принадлежало парню из команды Семена по кличке Дуба. С наружностью гангстера-аристократа Дуба даже в тюремном прикиде умудрялся выглядеть стильно.
— Так вот ты какой, северный олень! — присвистнул «гангстер», протягивая руку в свою очередь. — Ошибочка вышла: мы стукача ждали.
Семен коротким, но выразительным взглядом заставил говоруна заткнуться. Еще два-три скупых жеста с его стороны, и для Саши была освобождена удобная шконка.
— Располагайся, — кивнул ему Семен и пододвинул кружку с уже готовым чифирем. — Когда суд?
— На следующей неделе обещали ознакомить с материалами дела. Значит, через две- три недели можно ждать суда, — ответил Саша. — Но у вас в соседях, похоже, я не долго задержусь…
Александр не стал озвучивать свою догадку о том, что дружелюбный прием, оказанный ему ворами, наверняка тоже кое-кому не понравится, а значит, ему, Белову, предстоит новый переезд. На языке людей бывалых такие вот бесконечные переселения из камеры в камеру назывались «дизельной терапией». Семен, казалось, понял это и без слов и прикрыл веки, показывая, что так оно и есть.
— Как дочки? — поинтересовался Саша, памятуя о том, что Семен, вопреки неписаным воровским правилам, является образцовым семьянином и очень дорожит двумя дочерьми.
— Нормально. Старшую замуж отдал. Младшая поступила в Московский университет.
Дуба тем временем приготовил и протянул новому соседу солидный бутерброд с салом. Это было более чем кстати, поскольку после урезанного пайка, положенного обитателю карцера, нормальная еда входила в число самых изощренных фантазий. Хлеб, на котором поместился шмат сала, был тоже словно бы из другого мира: пышный, прекрасно пропеченный, с классической золотистой корочкой.
— Тебе обязаны хлебушком, — с одобрением заметил Семен. — Сказывают, с твоей подачи новая пекарня заработала.
Белову было понятно, что Семен избегает тем, которые могут быть опасны. Причина, вероятнее всего, была в одутловатого вида мужике, демонстративно спавшем на соседней шконке. Между тем, поговорить стоило.
Такая возможность вскоре им представилась — на прогулке. Однако, тоже не сразу. Двигаясь по одному ему ведомой траекторий в ограниченном пространстве «утюга», Семен счел необходимым сначала переговорить с некоторыми из остальных сокамерников. При Белове все это время неотлучно терся общительный Дуба.
— Глянь-ка туда! — жестом экскурсовода красавчик привлек внимание Саши. — До воли рукой подать.
Находясь в этом корпусе изолятора, Белов попал на прогулку впервые. Похоже, это был единственный блок, где «утюги» — прогулочные площадки — располагались не во дворе, а на крыше самого корпуса. Насчет близости воли Дуба был прав: их площадка вплотную примыкала к крыше обычного жилого дома, буквально прижимающегося к территории изолятора. Систему прогулочных двориков от этой «вольной крыши» отделяли лишь металлические щиты и плотный серпантин колючей проволоки под напряжением. И еще плакат: «Стой! Опасно для жизни!»
Саша глубоко вдохнул арбузный весенний воздух, как если бы его можно было сохранить в легких про запас. Удивительное дело: человек теряет возможность ощущать себя счастливым до тех пор, пока у него не отберут некоторую часть доступных прежде радостей. Благополучная особь ни за что не узнает, какое это удовольствие — пить, если ее хотя бы несколько часов не подержать в удалении от источника воды. Тот, кто никогда не промерзал до печенок, не способен оценить восторга прижаться к горячей печке. Да вот, кстати, никогда так остро Саша не ощущал желания обладать любимой женщиной, как целуя ее в лютый мороз на заснеженном льду Обской Губы.
Неожиданно Белов рассмеялся. Несколько раз ему случалось прочесть в глазах Лайзы ответное желание, и до сих пор ни разу обстоятельства не позволили им осуществить его…Прав пижон Дуба: очень хочется на волю.
Через несколько минут благодаря словоохотливому собеседнику Саша уже знал, что Семен и Дуба попали не крепко, «чисто по наводке», и выдвигаемые против них обвинения на самом деле туфта. У Дубы при обыске нашли два ствола, а с Семеном вышла и вовсе смехотворная история: его повязали на «коксе», между тем как любая собака в Красносибирске готова подтвердить жгучую ненависть шефа к любой «дури», как в смысле употребления, так и по части бизнеса.
А реально дело состояло в том, что в городе вновь начался передел сфер влияния. Опять нарисовался старый конкурент Семена — Грот, который не желал смириться с отведенной ему узкой нишей по части торговли оружием. Причем не просто накатил, а накатил с новой хитрой крышей, о которой доподлинно мало что известно. Формально он собирался привести на рынок кавказцев, это и послужило причиной открытой стычки с Семеном. На деле же, кроме кавказцев — ребят серьезных, никто и не спорит, за Гротом стояли еще более серьезные ребята, которые светить себя не торопились.
Семена, Дубу и еще четверых бойцов из той же команды быстренько нейтрализовали, упрятав в СИЗО. Причем так торопились, что не успели придумать достойных предлогов, которых и искать-то долго не особо нужно — не-вооруженным глазом видно. Сегодня вечером суд, и, скорее всего, их отпустят. К тому же случилось и вовсе необъяснимое: вчера повязали Грота.
— Скажи-ка мне вот что, — неожиданно совсем рядом прозвучал тихий и, как всегда, бесстрастный голос смотрящего. — Ты чем так Кума разобидел, что он на тебя наехал по полной?
Белов вздрогнул от неожиданности: он не заметил, как подошел Семен. Дуба мгновенно отвалил и отправился пасти одутловатого мужика, которому, по всей вероятности, обитатели камеры, имели основания не доверять.
— Кума? — Белову было известно, что этим ласковым именем заключенные называют начальника оперчасти. — А пес его, Кума, знает. Может, рожа моя ему не нравится. Сам бы дорого дал, чтобы узнать.
— Рожа или чего еще, только советую вести себя осторожней. Особенно с Гротом. Есть слух, что с Гротом тебе здесь не разминуться, — Семен, не торопясь, закурил и задрал голову кверху.
Саша проследил за его взглядом. Весенняя бездонная синева была затянута металлической сеткой. А сверху, венчая всю композицию, торчала смотровая вышка с охранником. Оттуда включенный на полную громкость магнитофон доносил уже недавно слышанный шлягер. «Так вот какая ты! А я дарил цветы…» — похоже, это был хит тюремного сезона. Волшебная сила музыки в данном случае помимо эстетической выполняла и сугубо практическую функцию: не давала возможности заключенным перекрикиваться и обмениваться информацией между двориками-«утюгами».
Б потолочной сетке сиротливо торчали две старые, не дошедшие до адресатов, «малявы» — свернутые в трубочки «конверты» нелегальной тюремной почты. Похоже, что застряли эти послания не вчера и даже не месяц назад: выцветшие и утратившие всю свою некогда жгучую актуальность, они подрагивали на ветру своими нитяными хвостиками.
— Еще сказывают, будто Грот сюда со спецзаданием прибыл — заварить кашу: бунт либо побег. Для него это в кайф, но ворам такой расклад не нравится.
Саша молча кивнул, принимая информацию к сведению. Он знал, что воровская репутация Грота за последнее время сильно пошатнулась в связи с неоднократно допущенными случаями «беспредела». А потому побег, или даже просто серьезная попытка к побегу, почитающиеся за высшую воровскую доблесть, могли дать шанс к укреплению статуса.
— Меня уже, возможно, завтра здесь не будет, — продолжал Семен. — Так что ты, Белый, сам смотри. И вертись, как сможешь, чтобы не попасть под раздачу.
Это был единственный разговор с Семеном, за который Саша был ему благодарен. Больше им поговорить не удалось: после обеда Семена и Дубу повезли в суд. За Беловым тоже пришел конвой — ему предстояло свидание.
Шагая по гулким коридорам и преодолевая десятки дверей, клацающих замками, Саша мысленно представлял себе Катю. Представлял, как она округлит глаза и первым же взглядом пошлет ему заряд ободрения и поддержки. Так бывало всегда, сколько Саша себя помнил. Только на этот раз, ввиду особых обстоятельств и ограниченности по времени, позитивный заряд будет еще более концентрированным и ударным.
— Кто еще, кроме тетки, мог получить право свидания с подследственным? Из ближайших родственников у Белова не было никого, кроме Екатерины Николаевны и Ярославы. Но Ярославу в следственном изоляторе он увидеть не ожидал. В одном из писем, регулярно присылаемых теткой, сестра добавила от себя пару грустных и нежных строк с обещанием молиться за него. От невозможности быть рядом с родными, у Александра заныло сердце. Он в очередной раз почувствовал, как сильно скучает по тетке, по сестре и по племяннику. Юный Алексей, должно быть, за это время успел научиться прорве всяких вещей…
Однако в комнате для свиданий Белова ждало сумасшедшей силы разочарование. По обратную сторону стекла, вальяжно облокотившись о спинку стула, сидел Виктор Петрович Зорин. Сытое и холеное его лицо настолько контрастировало с теми, которые Белову доводилось видеть в последнее время, что Саша почувствовал жгучее желание изо всей силы надавить на его затылок и впечатать носом в казенный стол.
В сущности, — они всегда находились по разные стороны невидимой черты. Сильные, умные, не знающие жалости друг к другу противники: один снаружи, другой — в зазеркалье.
Белов и Зорин по знаку надзирающей тетеньки взяли телефонные трубки и обменялись приветствиями. После этого повисла пауза.
— Ну, рассказывай, — совсем по-родственному начал Виктор Петрович. — Как ты здесь? Кормят нормально?
Вот так, стало быть: ждал добрую тетушку, а дождался доброго дядюшку.
— Нормально. В пионерском лагере было хуже, — усмехнулся Саша и мобилизовал всю свою волю, чтобы не выдать настоящего отношения к собеседнику.
Зорин приступил к выражению сочувствия и ободрения. Причем если бы он находился на занятиях по актерскому мастерству, то ему влепили бы двойку, а то и вовсе выгнали бы из актеров взашей. Саша терпеливо ждал, когда собеседник «раскроется».
Кроме них в комнате общалась еще одна парочка. Худющий уголовник и его испитая, но подкрашенная по случаю свидания подруга даже не столько разговаривали, сколько непристойно-нежными жестами изображали, как они любят друг друга и как скучают. Всю композицию бесстрастно обзирала, готовая в любую минуту вмешаться, сотрудница тюрьмы: ее плоское татарское лицо напоминало лицо каменной бабы в степи. Белов знал, что в ее обязанности входит прослушивать или не прослушивать ведущиеся разговоры — по усмотрению. Очень даже вероятно, что часть разговоров пишется на пленку. По крайней мере, его с Зориным взаимные любезности, пишутся наверняка.
— Хороша Лайза, хоть и не наша, — улыбаясь, развивал свою мысль Виктор Петрович, и Белов насторожился, поняв, что упустил важную часть монолога. — Ты знаешь, ей сейчас неуютно. В чужой стране, в негативной обстановке… даже посоветоваться не с кем… Так что, не обессудь, дружище, мы с ней, можно сказать, поладили и сдружились.
— Дерзай, Виктор Петрович, действуй, — улыбнулся в ответ Саша. — Я все равно в ближайшее время не имею возможности вызвать тебя на дуэль.
— Да я не в том смысле, господь с тобой! Я уже старый человек, чтобы с орлами, вроде тебя, соперничать… — фальшиво рассердился Зорин. — Я тебе другое хочу доложить. Лиза твоя мне кое-какие документы показала. Ну, и наломал ты дров! Особенно на заре своего директорства… А ну как эти твои шашни станут известны следователю?
Белов с истинным наслаждением рассматривал шантажиста. Не меняется старая лиса! Хлебом не корми, а дай поудить рыбку в мутной водичке. Саша не сомневался, что Зорин двигает дешевую подначку. Если бы хоть крупица компромата могла оказаться в его алчных ручках, следователь давно бы все уже знал. Так что нету у тебя ничего на меня, старый ты интриган, Виктор Петрович. Саша на секунду представил себе Лайзу Донахью, которая, как и обещала, съедает тот самый судьбоносный договор, запивая его любимым зеленым чаем. И расхохотался в лицо Зорину:
— На понт меня берешь? Зря, Виктор Петрович. Я, видишь ли, чист, как альпийский снег. Что и собираюсь на днях доказать в суде. Ты в курсе?
— Я всегда в курсе, — Зорин пытался скрыть свое разочарование, но сдаваться по-прежнему не хотел. — Завидую тебе, Белов. Везет же тебе с бабами! Красивые, преданные попадаются — что Лизка Американка, что Ярослава Набожная… Как говорится, и для души, и для тела.
— Уймись, Петрович. Ярослава — моя сестра.
— Ой ли так уж сестра? А кто жениться собирался на златокудрой таеженке? И даже заявление в загс подал? — Зорин прищурился и испытующим взглядом сверлил стекло.
— Ты бы занял себя каким-нибудь делом, господин «вертикаль власти», — Саша демонстративно зевнул. — Ей-богу! Скворечник бы смастерил, что ли! Всяко лучше, чем в чужом белье копаться.
— Ты прав, Саша, не мое это дело. Про тебя все уже другие раскопали, кому это положено по роду занятий, — Зорин наклонился и стал рыться в принесенном с собою портфеле. — Взгляни- ка сюда. Едва отбил у газетчиков, а не то — пошла бы статейка в завтрашний номер. Используя свое служебное положение, уговорил тружеников пера повременить с публикацией. Ознакомься, что про тебя гиены пера пишут!
Зорин приложил к разделяющему их стеклу типографский оттиск большой статьи под заголовком «Маркиз де Сад Красносибирского розлива».
Саше показалось, что кровь заливает ему глаза, оставляя в поле зрения лишь чудовищные пляшущие строки:
Еще подростком Александр начал испытывать к младшей сестренке чувство, которое из деликатности назовем далеким от братского… Слабоумная девочка не смогла противостоять натиску извращенной похоти… Сотрудники Красносибирского загса, несмотря на оказанное на них давление, отказались узаконить противоестественный брак. Но они не смогли помешать рождению несчастного, больного мальчика, которого чудовище, известное под именем А. Белов, прячет от людских глаз в таежном скиту…
— Сука! — выдохнул Саша.
Зорина, казалось, вполне устроила такая характеристика, хотя он и предпочел сделать вид, что самкой собаки назвали не его, а автора статьи. Виктор Петрович одарил собеседника ласковым взором. Зато надзирающая за переговорами дама «сделала стойку» и, судя по виду, в любую секунду готова была вмешаться.
— Та «сука», которая все это раскопала и написала, уже мертва. Кстати, умерла не своей смертью, но была убита, едва перешагнув порог кабинета генерального директора «Красносибмета». Тебя этот факт не наводит ни на какие догадки? А, Александр Иванович? Ты не знаешь, у кого имелся мотив убить чересчур любопытного журналиста?
Белов молчал, сжав зубы и прикрыв глаза. Меньше всего он в эту минуту думал о каком- то там убиенном журналисте. Его сводила с ума только одна неразрешимая задача: как уберечь Ярославу, до сих пор не оправившуюся от одного надругательства, от новой лавины грязи?
— Послушай, Виктор Петрович, — Саша заставил себя разжать зубы и заговорить. — Ты-то ведь у нас не журналист-недоумок. Тебе-то наверняка известно, откуда взялся этот ребенок, и что пришлось пережить моей сестре в плену у подонка. Ты не позволишь им трепать имя девушки! Она… она не здорова.
— Вот об этом я и советую тебе помнить, когда в следующий станешь давать показания следователю. Может быть, памятуя о сестре и ее травмированной психике, ты не станешь вводить суд в заблуждение и настаивать на своей «альпийской чистоте» перед законом, — Виктор Петрович наконец-то почуял приближение звездного часа. — В противном случае — извини, ничем помочь не смогу. Видишь ли, Саша, я не доктор. Здорова или не здорова, слабоумна или в норме, это определит экспертиза. И факт мнимого изнасилования тоже заслуживает отдельного разбирательства. Что же касается общественности, то от людей у нас секретов нет…
— Я убью тебя, сволочь!
Свет в глазах Белова померк. А обмотанная изолентой телефонная трубка старого аппарата, уже ни раз бывавшая в подобных переделках, полетела со страшной силой в стекло и раскололась…