Поцелуй Фемиды

Часть 3 ПИР ПОБЕДИТЕЛЕЙ

Саша был готов к тому, что после вспышки ярости, спровоцированной разговором с Зориным, его снова ждет карцер. Ему было досадно, что Зорину (или кто там еще стоял за его спиной?), удалось найти у него самое больное, самое незащищенное место, и нанести удар именно в эту точку Его мучила одна мысль: как защитить Ярославу от публичных издевательств?

Однако, против ожиданий, контролер подвел его к двери той самой камеры, которая была последней в череде его переселений. Саша с порога почуял перемены в атмосфере, в настроении, и даже звуковом фоне, которые произошли за время его отсутствия. Химический запах недавно произведенной дезинфекции дополнялся острым духом чеснока и алкоголя. За те несколько часов, которые Саша провел здесь, он не успел запомнить в лицо всех обитателей густонаселенной камеры. Однако теперь отметил, что среди заключенных произошла частичная ротация.

Главным же источником неприятного ощущения был Грот, с надменным видом сидевший на месте Семена, с которым он вел на воле непрекращающуюся войну Теперь он ловил кайф от сознания собственного величия — в кои-то веки удалось сбить врага с его позиций. Но одна мысль отравляла ему настроение: Семена суд только что освободил из-под стражи за недоказанностью обвинения.

Грот по-прежнему косил под морячка — на нем была неизменная тельняшка. В шкиперской бородке, которую ее владелец ухитрялся сохранять и в неволе, прибавилось седины. Прошло несколько лет с тех пор, как Саша вынужден был довериться ему в трудную минуту, а тот сдал его чеченским боевикам. Мстить за предательств Саше никогда не приходило в голову, но Грот был убежден, что именно Белов в отместку сдал его-ментам. Конфликт был неизбежен, и потому лучше было бы расставить акценты, сразу и теперь. Это стало ясно обоим. Грот сделал ход первым:

— Здорово, Белый! Как там кум поживает?

Это был вполне понятный любому «пассажиру» намек на встречу с начальником оперативной службы — «Кумом». Общаться с «кумом» означало стучать.

— Я с кумом не виделся. Не дорос еще, в отличие от некоторых, — беззлобно усмехнулся Белов.

В камере шла пирушка. Часть обитателей кучковалась вокруг стола. Грубо наломанная копченая курица, колбаса и сыр — редкие в местах заключения деликатесы. В кружки вместо обычного в таких случаях чифиря, судя по запаху, был налит какой-то благородный напиток — скорее всего, ром. В тюрьме, если вести себя правильно, ничего невозможного нет.

— Что празднуем? — Саша, игнорируя приглашение присоединиться, обосновался на своей шконке.

— Мое возвращение, ясен перец! — ответил Грот. — Для вора тюрьма — дом родной.

— А кто здесь вор, Грот, уж не ты ли? — с невинным видом поинтересовался Белов.

В камере повисла тишина, Грот набычился — он тоже понял намек. Формально Грот до сих пор принадлежал к воровскому сословию и любил при случае это подчеркнуть. Однако по сути он давно утратил на это право, неоднократно нарушив многие из неписаных правил-понятий. Беспринципный и подловатый, он был слишком жадным и нахрапистым даже для уголовников. Крысятничать и кидать своих — такое не приветствуется ни в криминальном мире, ни в пионерской дружине, ни в элитном клубе джентльменов. По этой причине ему, несмотря на завышенные амбиции, так и не удалось сделать достойной воровской карьеры. Недаром смотрящим по Красносибирску стал Семен, а не Грот.

— А что, есть какие-то сомнения? — наконец выдавил из себя виновник торжества.

— Да нет, — пожал плечами Белов. — Просто я не при делах. Вот и уточнил — на всякий случай.

— Я, бля, даже газет не читаю, а не то, что с журналистами знакомство водить. — Вернулся Грот к прерванному разговору.

— А доказательства? — спросил кто-то из пассажиров.

— Говорят, мол, свидетель какой-то нарисовался, который видел меня возле заводоуправления, в тот вечер, когда там замочили этого… корректора — ептыть — редактора.

— А-ты?

— А я говорю, мол, тыщу свидетелей приведу, которые меня там не видели.

Слушатели дружно заржали. Печальный Дуба, который не принимал участия в пирушке и все это время лежал на верхней шконке, расстраиваясь оттого, что ему повезло меньше, чем Семену, неожиданно подал голос:

— А ты типа там не был и никого не убивал?

— А то! — Грот с неудовольствием покосился на Дубу. — Вот и Саня Белый может это подтвердить. А, Белый? Ты ведь меня там не видел? Пойдешь в свидетели, что не видел?

— По поводу тебя, Грот, я ни в чем ручаться не стану. Даже если спросят меня, есть ли у Грота борода, я и то скажу: «А хер его знает, может, она фальшивая».

Дружный хохот сотряс стены камеры. Грот с честью выдержал удар, подождал, пока публика успокоится, и сделал следующий ход:

— Слушай, Белый, мне только щас в голову пришло. А, может быть, ты сам этого жирного урода замочил? А что? Ты там был, с журналистом полаялся. И мотив у тебя был: этот журналист против тебя чего-то серьезного накопал…

— Может, я. А может, и не я, — отозвался Белов. — Только я одного понять не могу. Если ты с журналистом не был знаком, откуда знаешь, что он был урод, да к тому же и жирный? И про компромат на Белова — он что, сам тебе успел наболтать?

Все сообразили, что шутки кончились и разговор пошел серьезный. По инерции раздалось несколько смешков, но они быстро сошли на нет. Грот резко оборвал разговор. А участники закончившегося праздника один за одним расползались по своим углам.

Улучив момент и понизив голос так, чтобы этого не было слышно остальным, Грот подошел к Саше и сказал:

— Одно запомни, Белый. Тут тебе не Москва и не офис заводоуправления. Так что фильтруй базар.

— Угрожаешь?

— Упаси боже! — Грот вскинул руки, шутливо изображая, что сдается. — Я не злопамятный. Я просто злой, и у меня хорошая память. Ты можешь ночью упасть с нижней шконки и разбиться насмерть. Или в петлю полезешь; Все понимают, как тебе тяжело. «Суицид» называется по-научному.

Даже если бы и не прозвучала эта прямая угроза, Белов имел все основания опасаться. Похоже, что судебный процесс не принесет затеявшим его желаемого результата. Попытки сломить Сашу и заставить утопить самого себя так же до сих пор не дали заметного результата. Доводы обвинения разваливаются, как карточный домик. Остается одно самое простое и эффективное решение: устранить его физически. И Гроту, судя по всему, отведена в этом деле главная роль.

После отбоя Саша тщательно продумал варианты развития событий. В углу камеры, где была его шконка, темно. В изоляторе хронически не хватало лампочек, именно в этот день перегорела третья из четырех положенных на большую камеру лампочек. Ее тусклый свет выхватывал из темноты только небольшую часть помещения, прямо у двери.

Александр улегся поверх одеяла таким образом, чтобы в любую секунду можно было сгруппироваться и отразить нападение. Согнутую в локте руку положил на лоб, защищая голову от удара и горло от захвата. Так можно было немного отдохнуть, не выключая слуха и отслеживая малейшие отклонения в хоре храпа, свиста и посапывания сокамерников.

Перед глазами прошла череда образов. Ярослава, прикорнувшая без сил на дне своего, похожего на карцер, внутреннего мира. Тетушка, которая вращает планету голыми руками, как господь бог, хотя силы уже на исходе. Ваня Белов, открывающий страничку электронной почты и не находящий, в который раз, в ней послания от отца. Ольга, продолжающая свое бессмысленное плавание по жизни и потерявшая из виду все берега… Забытые и не забытые лица, живые и давно умершие люди обращались к нему, напоминали" ему о долгах и об ответственности, от которой его, Белова, не могла освободить даже тюрьма. Неожиданно перед ним возникло лицо Космоса с гримасой ярости — такое, каким оно было накануне выборов Саши в Государственную думу. «Пойми, ты им нужен мертвым!» — глухим голосом сказал он.

Саша очнулся и прислушался. В общем фоне — звуков что-то изменилось. Храп спящего неподалеку одутловатого и явно нездорового мужика, которого считали стукачом, поменял тональность. Потом Белов услышал шорох. Он сознательно не менял позы, чтобы не спугнуть крадущегося, но слух его обострился до предела. О том, что нападение будет совершено, он догадался по едва уловимому колебанию воздуха. Когда невидимый противник завис над его шконкой, Белов мысленно досчитал до десяти и резко двинул нападавшего ребром ладони. Сдавленный крик подтвердил, что он попал, куда требовалось, в шею. В ту же секунду он прыгнул на упавшего на пол Грота, перевернул его на живот и провел удушающий захват.

— Только пискни, и тебе конец, — шепнул он ему в самое ухо.

Белов вырвал из руки нападавшего кусок веревки. Замечательно! Отбить у Грота охоту дальнейшим действиям он сможет легко и, можно сказать, эстетично. Об этом способе Саша читал в каком-то милицейском детективе. Достаточно связать мизинцы противника за его спиной, и его «лояльность» обеспечена. Поэтому удавка, предназначавшаяся для его, Белова горла, в этой ситуации просто подарок!

Кончай температурить, Белый, — прохрипел Грот, как только у него появилась возможность издать звук. — Надо переретерть… — Ему не удалось восстановить дыхание, поэтому он не сопротивлялся, когда Саша связывал ему руки, вернее пальцы, его же удавкой.

— Тaк ты, братан, оказывается, поговорить пришла. А я не сразу въехал, — с этими словами Саша приподнял заломленные за спиной руки Грота и подождал, пока тот застонет от боли. — Ну, давай, колись, кто тебя послал?

Ответить Гроту помешали его шестерки, которые с опозданием кинулись ему на помощь. Но тот остановил их кивком и велел не вмешиваться.

— Мне, Белый, надо отсюда ноги делать, — сказал Грот интимным шепотом, — с этим журналистом я попал крепко. Даже если «вышку» совсем отменят, мне, кроме пожизненного, рассчитывать не на что…

— А меня, стало быть, за компанию, в подельники приглашаешь?

— Ну…

— А вот хрен тебе. Мне в тюряге нравится — устал я от крупного бизнеса. А здесь кум за меня думает, никакой ответственности…

— Это тебе хрен! Есть базар: тебе отсюда живым не выйти. Замочат по-любому, не дожидаясь никакого суда.

— Откуда знаешь?

— Птичка на хвосте принесла: ты труп, Белый.

— Щас мы эту птичку за клюв подергаем, — Саша надавил Гроту на затылок, одновременно заламывая ему руки. — Не шуми, лучше вспоминай, как звали птичку.

Мужик на соседней шконке перестал храпеть, завозился и тоненько позвал во сне маму.

— Ну?

— Я правда не знаю, Белый! Серьезные ребята, не из наших. Играют втемную. Я сто раз пожалел, что вписался… Слышь, пусти меня, не могу больше терпеть!

Белов задумался. За окна забрезжил рассвет, в камере стало светлее. Скоро подъем.

— Сейчас я сделаю тебе очень больно. Но ты, Грот, постарайся потерпеть и не обижаться: ничего личного. У меня просто выхода нет.

С этими словами Саша рванул кверху, как на дыбе, скрученные за спиной руки Грота. Он тщательно рассчитал усилие и сделал так, чтобы плечевые суставы остались на месте, а связки пострадали ровно настолько, чтобы в ближайшие пару недель Грот не мог бы удержать в руках ничего, тяжелее миски с баландой. Глухой стон разнесся по камере, разом заставив замолкнуть храпящих.

С верхней шконки свесилась голова Дубы:

— Белый, у тебя там все нормально?

— У меня все окейно. Это у Грота кошмары…

Отправляясь на работу, судья Чусов заглянул в почтовый ящик и наряду с газетами вынул оттуда анонимку с угрозами. Судья скомкал листок и машинально сунул в карман пальто.

За десятки лет судейской практики он привык не реагировать на подобные вещи: «черных меток». ему было прислано великое множество, жаль, что вовремя не сообразил составить из них коллекцию. Чаще всего угрозы были чистой туфтой, хотя пару раз за эти годы и приходилось от греха отправлять жену, тещу и ребят погостить к родне в Белоруссию.

Шесть месяцев назад, ровно за год до выхода на пенсию, Андрей Иванович Чусов дал себе страшную клятву: ходить до работы пешком. Проблема лишнего веса встала гораздо раньше — когда преуспевающий юрист пересел с велосипеда на автомобиль. В течение многих лет он планировал провести очередной отпуск, сплавляясь на байдарках по Чусовой. Однако вместо этого всякий раз оказывался с семьей на даче, где, несмотря на физические упражнения на огородных грядках, все-таки прибавлял пару кило к уже существующим.

Чудна Чусовая при тихой погоде. Такой она и останется навеки в мечтах Андрея Ивановича. Потому что теперь он просто не влезет ни в какую байдарку, а если и влезет, то немедленно пойдет ко дну. Впрочем, туда же он может отправиться в случае нежелательного для властей исхода процесса по делу Белова,

Хождение Чусову давалось с трудом. К тому же на каждом шагу приходилось отвечать на бесконечные приветствия прохожих. Судья не только был известной в городе личностью, но еще и очень приметным человеком: огромного роста, тучный, он к тому же носил артистическую гриву по моде семидесятых.

Но главная трудность состояла в том, что идти на работу Андрею Ивановичу не хотелось. До такой степени не хотелось, что сама мысль о том, как он возьмется за массивную латунную ручку входной двери суда, вызывала спазмы в желудке.

Вот так, преодолевая сопротивление ставшего вдруг плотным, как вода, воздуха, судья Чусов прошел в свой кабинет. Он сделал вид, что не расслышал, как секретарь на бегу сообщила об имевших место двух важных звонках из Москвы. Никуда звонить Андрей Иванович не стал. Вместо этого приступил к выполнению двух своих ежедневных ритуалов. Во-первых, с помощью портативной манжеты измерил кровяное давление. Увы, опять высокое, хорошо стрелки нет на приборе, а то бы зашкалила.

Во-вторых, взял ножницы и отрезал от портновского метра кусочек длиной в сантиметр. Это был его дембельский календарь: ровно за сто дней до выхода на пенсию, судья незаметно прикрепил за шкафом сантиметровую ленту, и каждое утро отрезал от нее по кусочку.

— Андрей Иванович, к вам прокурор! — квакнул со стола искаженный селекторной связью голос секретаря.

— Пусть войдет.

Ну, вот и началось… Надо же было такому случиться, чтобы за считанные месяцы до заслуженного отдыха, когда портновская ленточка за шкафом заметно укоротилась и даже завернулась наподобие поросячьего хвостика, Чусову досталось вести это тухлое дело. Процесс который осатаневшая как отечественная, так и мировая пресса называла «делом „Красносибмета"» или «делом Белова». И разит от этого дела, за версту разит политикой!

Судья подошел к окну, заложил руки за спину и принялся рассматривать городской пейзаж, изученный неоднократно и в мельчайших подробностях. Прямо напротив его окна высилась девятиэтажка, построенная в шестидесятые годы. Наверху здания, почти под самой крышей, по силикатному кирпичу коричневела надпись: «Главное, ребята — сердцем не стареть!» Строители-комсомольцы, приехавшие в Сибирь с ударным отрядом, возвели это здание, а строчку из любимой песни инкрустировали в стену красным кирпичом. Этот, как сейчас сказали бы, слоган его всегда радовал, напоминая искрометную пору наивной юности. Тогда все было ясно — где право, где лево, где правда, где вранье… Это потом, с возрастом, он понял, как их дурили коммунисты, и дурят сейчас наследники коммунистов…

— Здорово, Иваныч, — в кабинет без стука вошел его верный враг Константинов.

— Приветствую, Петрович, — Чусов занял свое место за столом и пригласил гостя садиться.

В части взаимных обращений прокурор Константинов и судья Чусов остановились на нейтральном варианте: звали друг друга просто по отчеству и на «вы». Хотя бывали времена, и, кажется, совсем недавно, когда они обращались друг к другу совсем иначе, да и отношения их связывали совсем иные.

Оба звались Андреями, росли в одном дворе, учились в одном классе, а потом и в одном вузе. На этом сходство заканчивалось, а их дружба полностью подтверждала банальную истину о сходстве крайностей. Поскольку они были неразлучны, Чусова одноклассники для удобства прозвали Андроном, а Константинов стал Дрюней. Андрон был здоровенным, феноменально сильным и, наверное, оттого миролюбивым парнем, хотя и занимался серьезно боксом. Миниатюрный и изящный, как эльф, Дрюня, напротив, любил подраться, причем предпочитал уличные бои без правил, из которых, несмотря на свой вес пера, часто выходил победителем.

Как ни странно, друзья имели успех у одних и тех же девушек. Соседка Тоня, которая тоже нравилась им обоим, долго колебалась и выбирала, который из двух непохожих Андреев ей больше мил. Оба хороши! Но в итоге выбрала Андрона и вышла за него замуж. Примерно с той самой поры между друзьями началось охлаждение, переходящее в антипатию.

Наметившаяся трещина, понятное дело, усугублялась спецификой, так сказать, производства. Вчерашние друзья в силу различных служебных функций нередко вынуждены были оппонировать друг другу. Кстати, такое случается сплошь и рядом: почти все Из их бывших приятелей-однокашников, распределившиеся в одно и то же место, через год-другой неминуемо раздружились и расплевались. Андрон и Дрюня в память о былой дружбе крепились изо всех сил и старались сохранить хотя бы дипломатические отношения. Однако теперь, под самый занавес карьеры, в связи со злополучным «делом Белова» это становилось делать все труднее.

— Мне бы хотелось обсудить с вами некоторые моменты, касательно квалификации преступлений, — : официальным тоном начал прокурор. — Дело громкое, из Москвы контролируют. Поэтому все возможные неожиданности надо свести к минимуму.

— А почему вы считаете себя вправе обсуждать со мной это? — Андрей Петрович почувствовал, что томившее его неопределенное раздражение нашло конкретного адресата. — Разве закон позволяет давить на судью и пытаться заранее сформировать его мнение?.

Прокурор укоризненно поднял свои по-прежнему красивые, тонко вычерченные брови и посмотрел на коллегу, как смотрят на больного. Его взгляд говорил: «Совсем не дружишь с головой, Иваныч. Тебе прекрасно известно, что всю жизнь обсуждали и будем обсуждать», а вслух сказал:

— Надеюсь, мы хотя бы солидарны в том, что приговор по делу Белова должен быть обвинительным?

— Солидарны, конечно, солидарны… — судья просунул руку под пиджак и помассировал область сердца. — Куда мы денемся с подводной лодки!

— Нет, а что вас, собственно не устраивает в позиции Москвы? — собеседник тоже начал понемногу заводиться. — Белов годами недоплачивал налоги в казну государства. Воровал у государства — будем называть вещи своими именами. А вы хотите, чтобы ему за это вынесли благодарность?

— Ну, положим, воровать не воровал. Фактов, подтверждающих, что подсудимый клал эти денежки себе в карман, нет. По крайней мере, я в материалах следствия таких фактов не нашел, хотя и пытался.

— Вы еще скажите, что Белов — Робин Гуд. Все отдал народу Так, по-вашему, получается?

— Положа руку на сердце, Петрович, так и получается, — судья Чусов вылез из-за стола и подошел к окну — Особенно если учесть, сколько денег комбинат тратил на социальные программы. Если мне не изменяет память, ваш сынок именно за счет Белова лечился на Кубе. А мои близнецы получали стипендию от комбината, в столице учились…

— Давайте без эмоций, коллега. Строить социализм в одном отдельно взятом крае — не директора алюминиевого комбината дело. Его дело — аккуратно платить налоги. А о гражданах позаботится государство.

— И много ты видел на своем веку той заботы со стороны государства, Дрюня? Лично я мало видел, очень мало. А вот как чиновники разворовывают казну — таких примеров вагон наберется и маленькая тележка… — он печально улыбнулся и неожиданно сменил тему: — Давай- ка выпьем коньяку, вот что.

Районный прокурор Константинов, выступающий в процессе «Красносибмета» государственным обвинителем, по-мальчишески улыбнулся. Его, как и Чусова, тяготила напряженность в отношениях со старым приятелем, и он был рад тому, что у него появилась возможность побыть прежним Дрюней. За выпивкой они продолжали спорить, хотя оба понимали: вопрос Белова давно решен, приговор вынесен далеко от Красносибирска, и обжалованию не подлежит.

— Ну, допустим, ты оправдаешь Белова, Андрон, — рассуждал прокурор, закусывая коньяк прозрачным кусочком лимона. — Чего ты этим добьешься? Краевой суд все равно отменит твое решение. А краевой не отменит, значит, верховный отменит. Белова все равно осудят: не по этим статьям, значит, другие найдутся. Парашютом что-нибудь прицепят, ты же знаешь, как это делается.

Андрей Иванович молча кивал.

— Сказать тебе, что будет дальше? — продолжал его оппонент. — Тебя вместо честно заработанной пенсии ждет квалификационная комиссия. Да и на моей карьере можно будет поставить крест.

— А ты на пенсию, я вижу, не торопишься?

— Какая пенсия, Андрон! Мы еще повоюем, — Константинов наклонился к приятелю. — Мне ведь для чего нужен этот обвинительный приговор? Дело Белова — это только начало! Таких дел будет хренова туча! По моим сведениям, в Москве сейчас специально специалисты подбираются… Ну, которые умеют выигрывать подобные процессы. Специальное как бы подразделение из людей, наделенных бойцовскими качествами. Пойми, Андрон, у меня есть шанс!

Можно сколько угодно злиться на Дрюню, но по сути он прав: Чусов не боец. Пудовые кулаки и большой живот у него имеются. А бойцовских качеств, которыми до предела нашпигован Дрюня — у него нет.

Посчитав, что вопрос об обвинительном заключении, решен положительно, прокурор Константинов перешел к следующему пункту.

— Защита наверняка будет настаивать на том, чтобы вызвать в суд специалиста по международному финансовому праву, — сказал он, разливая по стопкам остатки коньяка. — Советую отклонить ходатайство. Зачем нам буржуйский специалист? У нас есть своя лаборатория судеб- но-бухгалтерской экспертизы. Клавдия Васильевна — хорошая женщина…

— И твоя жена, — ехидно заметил судья.

— Гражданская, между прочим, — парировал прокурор и всем своим видом показал, что это полностью меняет дело.

— Я не спорю, Клавдия Васильевна хороший специалист в своей области, — согласился Чусов. — Но при чем здесь бухгалтерская экспертиза, если речь идет о налоговом праве?

— А при том, Андрон, что Беловский специалист — это американская вобла Донахью. Родная дочка телекомментатора, между прочим. Она станет умничать и всех только запутает. К тому же затянет процесс до невозможности…

Коньяк давно закончился, так и не улучшив их взаимопонимания. Осталось ощущение недосказанности и какой-то неприятный осадок. Работать судье Чусову по-прежнему не хотелось. К тому же в связи с делом «Красносибмета» его освободили от всех текущих дел, чтобы он мог полностью сосредоточиться процессе Белова…

Они продолжили свой разговор в ресторане «Сибирские пельмени». Немного поспорили о вертикали власти и о социальной ответственности бизнеса, но предстоящего процесса уже не касались. Вместо этого власть повспоминали общую юность, школьные и студенческие годы. И до того довспоминались, что в какой-то момент даже вылезли на эстраду и, отобрав у ведущего микрофон, исполнили на два голоса песню из кинофильма «Генералы песчаных карьеров».

Домой, по настоянию судьи, возвращались пешком. «Господа, если к правде святой мир дорогу найти не сумеет, честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой!» — с большим чувством цитировал Чусов оставшуюся в памяти фразу из школьного спектакля. Его бас звучал на всю улицу совсем по-Левитановски, но разбудить сонных обывателей ему так и не удалось. Ленив русский человек, ленив и нелюбопытен…

Хорошее все-таки время — весна. Хотя и не впадает человек в зимнюю спячку, а все-таки весной появляется ощущение, будто проснулся. Депрессия, именуемая иногда «кризисом среднего возраста», прошла у Введенского так же быстро, как и началась. И в этом не было ничего удивительного: человек, склонный к самоедству не имеет шансов стать профессионалом такого уровня и в такой области, которая требует от человека волевых качеств и постоянного контролю за собой.

Впервые после долгого перерыва Игорь Леонидович ехал в метро. Этот факт сам по себе рождал ощущение новизны, напоминал о студенческой юности. В метро можно было не опасаться встречи со знакомыми: они пользовались другим видом транспорта. Плюс неприметная внешность, стертый тип — тоже, между прочим, не последнее качество для людей его профессии.

Это ощущение чего-то нового было связано с его одеждой — на нем был турецкий пуховик с Черкизовского рынка, джинсы и кроссовки, имеющие сходную родословную. А что? Нормальная одежда, вполне удобная. Генерала Введенского, даже когда он не был еще генералом, отличало полное равнодушие к внешним проявлениям достатка. Его аскетизм часто становился предметом шуток в кругу знакомых и друзей.

Турецкий пуховик цвета морской волны — это, разумеется, перебор. Но маскарада требовало дело — Введенский возвращался со встречи с информатором в приятном возбуждении от подзабытого кайфа оперативной работы. Короче говоря, настроение было прекрасное, несмотря на то, что именно сегодня на карьере Игоря Леонидовича мог быть поставлен крест.

Процесс Александра Белова и сопутствующие ему обстоятельства произвели на Введенского глубокое впечатление. Смутное недовольство собой, своей работой и многими из окружавших его людей воплотилось в конкретном человеке. Нет, не в Белове, а в Батине. Странным образом их судьбы были связаны — то ли генералы КГБ со своим списком избранных напортачили, то ли парки, Клото, Лахезис и Атропос, прядущие нить жизни, что-то напутали…

Белов не был его другом в прямом значении этого слова. Но сам он, как человек одаренный, волевой и без оговорок честный, — олицетворял для Игоря Леонидовича ни. много ни мало будущее России. Генерал не любил цветистых фраз о любви к отечеству, но именно забота о государстве и, в конечном счете, благе народа была главным мотором его деятельности.

Попытка разобраться в ситуации путем открытого разговора с шефом результата не дала. Мудрый генерал Хохлов намекнул, что является «рабом лампы», человеком системы, и любая откровенность между ним и подчиненным по интересующему Введенского вопросу исключается. Это была первая из дверей, плотно закрытых перед носом человека, вздумавшего ставить под сомнение генеральный курс администрации президента. Правда, в конце разговора Хохлов пообещал посодействовать в организации личной встречи с президентом.

Были и другие двери, которые захлопывались перед ним, будто по команде. Батин, с которым — Игоря Леонидовича, как ему казалось, связывало чувство взаимной симпатии и уважения, вообще не счел целесообразным с ним встречаться, несмотря на протекцию Хохлова.

Зато личного общения с генералом Введенским, как выяснилось, возжаждал председатель думского комитета по законности и праву Борис Сергеевич Удодов. Восходящая звезда политического бомонда, личность, по уверениям газетчиков, «сугубо харизматическая» появилась в рабочем кабинете заместителя главы ФСБ, как и положено по статусу, без звонка.

— Разрешите войти! — с легким намеком на «офицерскость» сказал Удодов, хотя, по мнению хозяина кабинета, о подобном разрешении следовало попросить загодя.

Внешность у депутата и в самом деле была фактурная. Именно такие лица и должны быть у слуг народа. Ранняя седина, результат неправильного обмена веществ, должна была свидетельствовать о тяжких испытаниях и смертельных опасностях, выпавших на его долю. А псевдовоенная выправка, достигнутая ценой изнурительных упражнений, помогала Борису Сергеевичу с особым чувствам исполнять песню «Господа офицеры» на встречах с ветеранами.

У него был универсальный имидж: строевая подтянутость, в случае надобности, легко перекраивалась в интеллигентную мягкость «шестидесятника». Достаточно было сменить депутатский костюм-тройку на свитер и гитару. Иными словами, наружность — дай бог каждому.

Удодов с порога заговорил о Белове. Человек до крайности самонадеянный, он не сомневался, что фээсбэшник вполне разделяет его классовую ненависть к олигархам. И потому говорил, говорил, говорил, не стесняясь в выражениях. Введенскому страшно захотелось остановить этот поток красноречия.

— Я ошибусь, если скажу, что вами движет чувство личной обиды? — спросил генерал: по роду службы он был осведомлен о конфликте между Беловым и Удодовым.

Удодов встал в позу и с пафосом произнес:

— К сожалению, в наше бездуховное время забыта славная русская традиция. В прошлом веке я бы вызвал этого подонка на суд офицерской чести!

«Кажется, он спутал понятия и имеет в виду дуэль, — подумал Игорь Леонидович. — И вообще, какое отношение этот мудак имеет к офицерству? Его потолок — добровольная народная дружина, на большее он не способен…

Введенский выстрелил наугад и, как это часто с ним случалось, попал в десятку. Спустя несколько дней, когда он приступил к активной разработке высокопоставленного думца, узнал, что тот учился в текстильном институте и действительно возглавлял какое-то время ДНД! Личные дела Игорь Леонидович научился читать по физиономиям фигурантов, причем погрешность в деталях была минимальной.

Более того, по ряду признаков Введенский мгновенно признал в посетителе человека лубянской епархии. Он поднял архивные материалы и утвердился в своей догадке: Удодов в студенческие годы был стукачом. Именно стукачом, а не агентом, хотя, как и большинство коллег, Игорь Леонидович не любил первое слово и предпочитал ему второе. За долгие годы в поле зрения генерала побывали сотни агентов. Эти люди были очень разными, многие из них внушали глубокое уважение и даже стали впоследствии чуть ли не его друзьями, как Белов. Часть из них работала за идею, подавляющее большинство было вынуждено сотрудничать с органами, попавшись на разной степени тяжести грехах. Удодов же принадлежал к самой отвратительной группе: им двигала мелкая корысть, желание получить дополнительные, недоступные остальным, блага…

В тот день в кабинете Введенского на Лубянке председатель думского комитета по законности бесхитростно изложил все свои соображения по делу Белова. Следствие по. неуплате налогов, несмотря на четкие указики сверху, движется вяло, через пень-колоду. Кандидатура судьи тоже подобрана неудачно: Чусов человек нерешительный, да к тому же себе на уме. От него чего угодно можно ожидать — вплоть до вынесения оправдательного приговора. Да к тому же международная общественность не дает нормально работать: заходится в причитаниях о «правах человека» и о «политической подоплеке» процесса Белова.

— Этот подонок у них там, в Европах, едва ли не в борцах с тоталитарным режимом ходит! — возмущался Удодов. — Мы не можем этого до-. пустить. Вор должен сидеть в тюрьме!

— Боюсь, для своих… э-э-э… консультаций вы выбрали не то ведомство, — сдержанно усмехнулся Игорь Леонидович. — Вы читали вчерашнее интервью президента? Всеволод Всеволодович ясно дал понять, что не следует подменять криминальную сторону проблемы политической. А, кроме того, заявил, что Белов лично для него пока является невиновным. Во всяком случае, до вынесения приговора судом.

— Во-первых, не надо скромничать, Игорь Леонидович, — Удодов даже позволил себе подмигнуть собеседнику, — мы-то с вами знаем, что входит, а что не входит в компетенцию возглавляемой вами конторы. На Белова наверняка достаточно компромата для того, чтобы изолировать этого мафиозо от общества на долгие годы. И на Западе поборники справедливости сразу бы заткнулись: режим режимом, но русской мафии они сами боятся, как огня. Что же касается уважаемого нами президента… — В этом месте Удодов от избытка чувств понизил голос до шепота и сообщил своему визави, что не далее как вчера имел личную продолжительную беседу со Всеволодом Всеволодовичем в его резиденции. И этот разговор позволяет ему сегодня не сомневаться в верности выбранного курса на уничтожение Белова.

Введенский невольно поморщился. Не далее как вчера ему, генералу ФСБ, было отказано во встрече с президентом под предлогом большой занятости подготовкой к предстоящему чествованию ветеранов в Кремле.

— И, тем не менее, я вам повторяю, — резко сказал генерал. — ФСБ не занимается «Красно- сибметом» и не намерена заниматься подобного рода проблемами в будущем.

— Что ж, очень печально. Особенно с учетом нависшей над нашей страной олигархической угрозы… — резюмировал Удодов. — В таком случае, как говаривал великий Ленин, мы пойдем другим путем. — Он поднялся и. со всей возможной молодцеватостью, едва не щелкнув по лейб-гвардейски каблуками, произнес: — Разрешите откланяться. Честь имею!

— Не преувеличивайте, Борис Сергеевич… — нейтральным тоном сказал Введенский.

— Насчет чего? — депутат обернулся, подумав, что не правильно расслышал последнюю, сказанную довольно тихо, реплику генерала.

— Насчет чести.

Отрицательный опыт — тоже опыт. По крайней мере, теперь Введенскому было ясно, что арест руководителя «Красносибмета» — не случайная цепочка причинно-следственных отношений. Что личный конфликт предпринимателя Белова с депутатом Госдумы Удодовым, инициатором разборок вокруг комбината и его директора, лишь начало будущего мощного потока, который только набирает силу. Что страна стоит на пороге разрушительного «крестового похода», в котором предприниматель Александр Белов не более чем первый «неверный», которого во что бы то ни стало нужно образцово-показательно уничтожить.

И чем слаженнее выступал сводный хор официальных лиц, чем упорнее насаждалась версия «не политической, а чисто криминальной подоплеки дела Белова», тем яснее становилось любому мыслящему человеку; грядет великий передел собственности. И вовсе не случайно «крестовый поход» начался именно с одного из самых безупречных в деловом и моральном плане собственников.

Игорь Леонидович, как человек и как государственный чиновник, вовсе не собирался выступать на стороне «великой олигархической революции». Более того, в свое время он сам убеждал Белова передать государству акции алюминиевого комбината. Введенский верил, что так будет правильно. Однако то, что происходило теперь, не имело ничего общего с его убеждениями.

Первый менеджер государства В. В. Батин недавно озвучил мысль: государство — не лучший хозяйственник, и национализация промышленности не входит в его планы. Это означало только одно: собственность акционеров «Красносибмета» изымается не в пользу страны и не на благо народа. Сладкий пирог экономики будет поделен заново и съеден чиновниками новой волны, пришедшей с севера. Что-нибудь останется старым и непотопляемым зубрам вроде Зорина. Но главный куш сорвет «племя младое», и оттого страшно голодное. Подросла смена хищников, именуемых «северянами», достойным представителем которых выступал тот самый Удодов — принципиальный борец с беззаконием в любых его проявлениях.

То, что затеял Введенский, было похоже на самоубийство. По крайней мере, на политическое самоубийство. В полном объеме конечную цель Игоря Леонидовича знал только он — конспирация, батенька! А для достижения ее следовало решить две тактические задачи.

Во-первых, добыть как можно больше информации об Удодове, чтобы иметь возможность, если понадобится, умерить прыть депутата-законотворца. И, во-вторых, точно узнать, что именно затевается против Белова и какой такой «другой путь» имел в виду думский заседатель, покидая кабинет на Лубянке.

После того, как решение было принято и собственная позиция сформулирована, Игорю Леонидовичу в моральном плане стало гораздо легче. Он вновь полюбил жизнь во всех ее проявлениях, включая весеннюю грязь и слякоть за окном…

Раскидав после выхода с больничного дела первостепенной важности, он явился к шефу с рапортом об очередном отпуске. Мудрый Хохлов одобрил его решение безоговорочно и даже не удивился выбранному для отдыха периоду межсезонья. В ответ на вопрос о планах Введенский озвучил заранее подготовленную версию:

— Недельку похожу по театрам-музеям. Даром, что москвич, одичал непростительно, не сегодня-завтра уши покроются шерстью, как у героя Стругацких… А потом махну куда-нибудь, где снег. Хочется покататься на лыжах.

— В Сибирь, наверное? — Хохлов из-под кустистых бровей брежневского образца уставился на подчиненного взглядом потомственного ясновидящего. — В Сибирь поезжайте — там, в тайге, еще долго будет снег лежать. И сервис должен прийтись по вкусу… аскету вроде вас.

Введенский молча улыбнулся.

— Только поосторожнее там с медведем, — не удержался старый хитрец Хохлов. — Проконсультируйтесь с местными охотниками и в одиночку не ходите.

— Да вы же знаете, Андрей Анатольевич, я в принципе против убийства животных! — рассмеялся Игорь Леонидович.

— Именно, что знаю, — кивнул генерал Хохлов. — Вы ступайте в лес без оружия, но при случае завалите медведя из фоторужья.

Они посмеялись над шуткой и расстались с чувством полного взаимопонимания. Ввести шефа в заблуждение по поводу истинной цели своего внезапного отпуска Игорь Леонидович не рассчитывал и раньше. Однако теперь он был уверен в том, что Хохлов, если и не поддержит его открыто, то и не станет противодействовать.

В полном соответствии со своим обещанием, Введенский с супругой несколько раз отметились на разного рода протокольно-светских мероприятиях. Посетил пару выставок и одну громкую театральную премьеру. Полностью восстановив запас терпимости к людям, он дал жене уговорить себя на посещение Кремлевского Дворца съездов, где проходил концерт и прием в честь Дня защитника отечества.

Проскучав весь концерт, Введенский продолжал заниматься тем же самым в большом неуютном зале, где, по традиции, проходил фуршет. Он уже успел обменяться приветствиями со всеми теми, с кем это было необходимо. И теперь терпеливо дожидался, пока утолит свой коммуникативный голод супруга, чтобы незаметно убраться восвояси…

Ирина, жена Игоря Леонидовича, слава богу, тоже не была фанаткой светских тусовок. Однако время от времени испытывала потребность Показаться на людях в удачной обновке и с новой прической. Зря она, что ли издевается над собой, истощает женскую плоть на занятиях шейпингом?..

— Дорогой, познакомься с Аллой, супругой Бориса Сергеевича Удодова. Мы с ней подружились, когда ездили в Италию. — Ирина держала под руку красивую, начавшую полнеть даму постбальзаковского возраста.

Введенский несказанно удивился: такого еще не бывало в истории их брака, чтобы жена — образцовая жена чекиста — навязывала ему в собеседницы какую-либо. из своих подружек. Еще более настораживало то, что супруга, оставив его один на один с- жеманно-тоскующей дамочкой, сама, немедленно растворилась в толпе банкетствующих. Он потянулся к бутылке вина на столе, но тут же себя одернул.

— Какое вино предпочитаете? Игорь Леонидович, мысленно чертыхаясь, заставил себя быть галантным.

Однако даму, к счастью, ничуть не интересовали замысловатые светские па. Она непозволительно близко наклонилась к собеседнику и произнесла интимным шепотом:

— Мне нужно с вами увидеться. Конфиденциально. Очень важный разговор.

Через минуту декольте Удодовой сияло южным загаром уже в другом конце зала.

Они встретились вечером следующего дня на конспиративной квартире. Введенский с удовольствием оглядывал подзабытый интерьер, ничем не примечательный, кроме того, что с ним у «бойца невидимого фронта» было связано множество судьбоносных встреч. На Аллу Удодову, сидевшую визави за журнальным столиком и на голом нерве ломавшую ни в чем не повинные сигареты, смотреть, в общем, тоже было приятно.

Женщина была эффектной и яркой. Хотя, справедливости ради, нужно было отметить: пора расцвета осталась у нее за спиной. Еще два-три года и, если эта дама не сменит имидж на более соответствующий возрасту, она рискует попасть в армию отчаянно молодящихся красоток вчерашнего дня.

Это было первое впечатление. Вторым по счету было разочарование: судя по всему, от этой загорелой дамы с красивыми, выделенными светлой перламутровой помадой губами, он не узнает ничего, что представляло бы оперативную ценность. Алла беспрестанно курила и с энтузиазмом вываливала незнакомому человеку информацию совершенно интимного свойства.

Через десять минут Игорь Леонидович уже знал в подробностях историю ее брака: Удодов женился на ней ради ленинградской прописки. А до этрго бросил свою беременную подругу, родители которой отказались прописать шустрого провинциала на своей площади. Знал, что Алла ненавидит своего мужа, и тот платит ей взаимностью. Не может ей простить, что она помнит, каким он был ничтожеством. Ничтожеством он и остался, только этого теперь не видно. Бездетная женщина проводит едва ли не половину своей жизни в вынужденной ссылке на курортах, — чтобы своим острым языком и неподобающим поведением не компрометировать «харизматическую личность».

То, о чем рассказчица предпочла умолчать, Введенский и сам знал. Встретив в очередной «ссылке» красивого, умного и удачливого бизнесмена Сашу Белова, мужчину своей мечты, она поняла, что жить по-старому больше не может. И теперь решила в меру своих скромных возможностей защитить любимого от наездов мстительного супруга.

— Понимаете, он по жизни троечник, — с упоением вещала Удодова, — Он занимался исключительно общественной работой в то время, как другие вкалывали. А теперь его душит жаба, что отличники сумели добиться большего, — Алла давила в пепельнице очередную сигарету и хваталась за новую. — Удодов из тех людей, кто умеет смотреть только в чужую тарелку.

Игорь Леонидович слушал нескончаемый монолог и думал, что потратил время на эту встречу совершенно напрасно. Налицо, как сказал поэт, «тысячи тонн словесной руды», и ни единого слова, ради которого стоило бы тащиться на улицу Гуриевича.

Введенский любил свою работу и умел абстрагироваться от грязи, которая ей сопутствовала. Немного обидно, что допустим, проктолога все уважают и ценят, никто не считает его моральным уродом и извращенцем, в то время как сотрудникам силовых структур, вместе взятым, общественное мнение по традиции приписывает все имеющиеся пороки. Безусловно, какое-то число уродов имеется в любой профессии, но лично он, старый работник органов, от копания в чужом белье удовольствия никогда не получал.

Алла Удодова между тем приступила к самой щекотливой части своей исповеди.

— Вот взгляните. Я вынуждена это сделать, чтобы спасти Белова… — с этими словами она бросила на журнальный столик пачку черно-белых фотографий, напечатанных, вероятно, в домашних условиях.

Игорь Леонидович мельком взглянул на первые два снимка, и только профессионализм позволил ему удержаться от саркастической улыбки. То, что он увидел на фото, было крайне непристойно и до ужаса смешно.

Верхняя часть всех без исключения снимков являла светлый лик депутата Удодова, Й комплект выражений его породистого лица был именно тот, которое имеют счастье ежедневно наблюдать миллионы телезрителей: «принципиальность», «глубокая сосредоточенность», «уважительное внимание», «праведный гнев», «ярость благородная» и так далее — десятки нюансов.

Жесты, которыми сопровождал свою воображаемую речь известный политик, были настолько эффектны, насколько узнаваемы: ладонь решительно рубит воздух слева направо; справа налево; указательный палец правой руки в духе Глеба Жеглова направлен вниз, что должно означать: вор должен сидеть в тюрьме!

Вся изюминка, вся пикантность фотосессии состояла в том, что на депутате не было одежды: король был голый!

— Представляете, таким образом он готовится к публичным выступлениям. Репетирует их перед зеркалом! — вздрогнув от отвращения, сказала Алла. — А потом несется ко мне, и…

Введенский решительно отодвинул стопку фотокарточек от себя назад к Удодовой:

— Если сие портфолио попадет в прессу, испорченное настроение вашему мужу можно гарантировать, — нейтральным тоном сказал он. — Однако достичь цели, если я правильно понимаю вашу цель, эти фотографии вам не помогут.

Игорь Леонидович действительно был убежден в том, что говорил. Мерзкие снимки, безусловно, были куда интереснее для психиатра и сексопатолога, чем кадры «человека, похожего на генерального прокурора» с девками. Тем не менее, сегодня они были уже не на в состоянии впечатлить сексуально продвинутую и закормленную сенсациями публику. В конце концов, человек ни к кому не пристает, и наедине с собою имеет право развлекаться, как хочет… Много лет назад, когда Введенский только начинал свое восхождение по служебной лестнице, такого-рода компромат мог бы ему пригодиться для вербовки агента. Но сегодня, для того, чтобы завалить политического лидера, такого материала было явно недостаточно. Слишком легковесно.

— Оставьте их себе, — сказала успевшая Немного поплакать Алла. — А себе я еще напечатаю и обклею всю комнату, чтобы не скучать после развода…

Она, похоже, смирилась с мыслью о том, что попытка поквитаться с ненавистным супругом, закончилась неудачей. Но ей ехало легче от возможности выговориться. «Тоже своего рода сеанс эксгибиционизма», — подумал Введенский, но говорить этого вслух, разумеется, не стал. Поблагодарил за информацию, встал и подал даме руку, чтобы приблизить момент расставания.

— Стало быть, все это, по вашему мнению, нормально, — подвела итог Алла, уже стоя в прихожей и ожидая, когда генерал поможет ей надеть пальто. — И продавать наши переносные противозенитные комплексы арабским экстремистам — тоже нормально?

— Что вы имеете в виду? — вздрогнул Введенский.

Супруга депутата нервно повела плечом:

— Я имею в виду нелегальный бизнес моего благоверного.

После этих слов Игорь Леонидович предложил даме вернуться в комнату для продолжения разговора…

После ночного инцидента с Гротом, Белов вынужден был быть все время начеку. Внешне тот держался как ни в чем не бывало, а серьезное растяжение плечевых связок как нельзя лучше стимулировало миролюбие. Однако в числе сокамерников у него было достаточно своих шестерок. И Саша понимал: получив заказ, Грот просто не может вот так запросто отступиться от задуманного.

Несколько ночей подряд Белов практически не спал: прислушивался к каждому шороху и думал свои невеселые думы. Так не могло продолжаться до бесконечности. Через несколько дней был назначен суд, и Саша просто обязан был сохранить ясность мысли. Он приучил себя спать днем, на ходу, словно компьютер в режиме ожидания или, как говорят кибернетики, «безмозглого кота», чтобы при малейшем движении «мыши» мгновенно проснуться и начать действовать.

В этом смысле самым приятным было время прогулок. Прогулок под призором охранников и постоянно находящемся рядом Дубе означали для Белова относительную безопасность.

В этот день на крыше корпуса, где находился их прогулочный дворик, было свежо и одновременно почти жарко от прогретой весенним солнцем битумной поверхности. Со смотровой вышки в качестве «музыкального десерта» лилась- «Песня Сольвейг». Нежная мелодия Грига в современной обработке трогала душу и резко контрастировала с убогостью клетки, в которой он оказался благодаря… Благодаря кому? Вот в чем вопрос! Саша прислонился спиной к шершавой, нагретой солнцем, стенке, закрыл глаза и задремал. Перед ним появилось скорбное, молящее о помощи лицо Ярославы…

— Слышь, Белый, свалить отсюда — не вопрос, — вместо сестры рядом материализовался, попыхивая своей верной трубкой Грот. — Я все продумал: главное, добраться до вышки и нейтрализовать охранника. Потом перелезть вон те щйты, и мы, считай на воле.

— Как ты перелезать станешь? — насмешливо поинтересовался Саша. — У тебя ж руки не держат.

— За ради такого дела подтянуться смогу.

К обсуждению побега Грот возвращался с упорством маньяка. Похоже, что его ничуть не смущала простая мысль, что Белов может запросто обломать все эти планы, рассказав о готовящемся побеге в оперчасти. Возможно, Грот был уверен: Белов способен на что угодно, кроме доносительства. А может, дела обстоят гораздо хуже… Он действует по чьей-то наводке и этот побег санкционирован свыше? И в его подготовке участвует кто-либо из сотрудников тюрьмы?

— Там «колючка», Грот. Или тебе не видать отсюда? — Саша возражал почти машинально. — И «Колючка» непростая — по ней ток пущен. Для таких как ты, любителей острых ощущении. Надпись видишь? «Стой! Опасно для жизни!». Или ты неграмотный?

— Фигня! — убежденно прошептал Грот — Во время дождя или когда мокрый снег идет, ток вырубают, потому может коротнуть. Точно тебе говорю!

Оба-на! С Саши мгновенно слетели остатки дремоты. Интересно, откуда у Грота такая информация? Уж не начальник ли охраны лично поделился с ним проблемой коротких замыканий в сырую погоду?

Случайно подслушал, как два цирика про это базарили, — забегав глазами, пояснил свою осведомленность Грот. — А после еще профессор Мориарти проверил…

Мориарти в честь профессора преступного мира и врага английского мусора Шерлока Холмса блатные прозвали тщедушного мужичонку в очках, скрепленных на затылке бельевой резинкой. Опытный зэк, он без особого труда смастерил из газет действующую модель духового ружья, и с помощью этого приспособления, во-первых, определил точное расстояние, отделяющее прогулочный дворик от последнего препятствия — колючей проволоки. А во-вторых, действительно убедился, что в сырую погоду колючка бывает обесточена.

Свою элегантную кличку Мориарти заработал давным-давно, во время первой ходки, когда попал на зону прямиком из аспирантов какого-то НИИ, где погорел на краже платиновой проволоки. Неизвестно, каких ученых степеней смог бы достигнуть этот гений, останься он научным сотрудником, но в криминальной среде он пришелся ко двору, и с зоны практически не вылезал. В настоящий момент ему грозил очень серьезный срок за серию грабежей и убийство охранника ювелирного магазина.

Мориарти в деле побега был компаньоном Грота номер один. Еще, по прикидкам Белова, бежать собирались три или четыре человека. Большинству грозили не расстрельные статьи. Плюс имелись кое-какие особые обстоятельства, подогревающие здоровое желание покинуть изолятор самовольно и как можно скорее.

Например, некий Гоблин, который, по его словам, состоял в одной из влиятельных преступных группировок, хвастался, что успел сорвал перед посадкой солидный куш. И мысль о том, что ему, приходится отсиживаться в холодке, в то время как подельники пропивают добычу, была ему невыносима. У соседа по камере с погонялом Заика была еще более веская причина стремиться на волю. Попавший в колонию за воровство, парень, как он говорил, «вынужден» был убить авторитета. Поэтому возвращение туда означало для него верную гибель. Но у Белова были другие планы на будущее…

— Все, Грот, базар окончен. На меня не рассчитывай, — подвел итог Саша: — Как вы побежите и куда, мне, на самом деле, пофигу.

— Что, заложишь Куму? — Грот испытующе уставился на Белова.

— Заложу; — Саша, не мигая, выдержал взгляд. — А то и сам тебя завалю. Я таким как ты нюх топтал и буду топтать. Запомни это. И будь уверен, я не позволю, чтобы пострадал кто-либо из невинных людей.

— Кончай играть в благотворительность, Белый, — Грот собрался было подтянуться, на решетке, заменявшей потолок, но сорвался, поскольку руки не держали. Ты что не просек, это до добра не доведет. Все равно Мать Тереза из тебя не получится.

— А из тебя Тарзан. Грабки сначала залечи, Мцыри ты наш…

В камере за время их отсутствия контролеры успели провести «плановый осмотр». Один из заключенных не доискался тщательно спрятанного в матрац мобильника, другого огорчила пропажа резиновой грелки со спиртом. Мужики скорее от расстройства, чем по делу, начали наезжать на одного из сокамерников, который на прогулку не пошел и остался смотреть телевизор, сославшись на радикулит. Но тот замахал руками и закричал:

— Белый, давай сюда! Тут такое… Тут и про тебя тоже! «Санта-Барбара» отдыхает, блин.

Кто-то освободил ему место, откуда удобнее смотреть, кто-то подкрутил антенну, и экран портативного «Рубина» выдал неожиданно яркую и четкую картинку: во весь экран лицо Ярославы. Саша стиснул зубы, сердце начало стучать почему-то в горле. Первый шок сменился удивлением: лицо девушки было абсолютно спокойным, а в следующую секунду, отвечая на вопрос ведущей, Слава даже улыбнулась.

— Она что, в натуре твоя сеструха, Белый? — спросил тот же самый зек, любитель телепередач. — Ну, скажу я, блин… Келли Кэпвел отдыхает!

Других комментариев не последовало, и в камере воцарилась тишина! Видавшие виды уголовники, на совести которых были загубленные души, смотрели в экран и ловили каждое слово, изредка бросая на Белова сочувственные взгляды.

До Белова постепенно дошел смысл происходящего. Узнав о том, что ее используют в грязных играх вокруг Сашиного имени, Ярослава приготовила ответный удар. И какой! Нашла в себе силы явиться на телевидение, принять участие в прямом эфире, и открыть свою интимную тайну, свою боль, свой позор.

По всей вероятности, самая драматичная часть беседы была уже позади. Слово «изнасилование» говорилось вскользь, как тема, которую уже обсудили. Говорили об Алеше, и телекамера несколько раз подолгу зависала на заплаканной

Катерине, и мальчике, сидевшем у нее на коленях. Тетка с ребенком находилась в зале среди публики. Другие участницы местного телевизионного шоу, построенного на манер столичных, тоже прижимали к глазам мокрые от слез платочки.

— По-моему, сейчас Алешу больше всего волнует «Чупа-Чупс», — сказала телеведущая. — Но пройдет два-три года… Вы осознаете, Ярослава, тот риск, на который вы пошли, обнародовав сегодня свою тайну? К сожалению, очень вероятно, что найдется добрый человек, который расскажет ее мальчику…

— Я пришла сюда, чтобы защитить доброе имя очень дорогого мне человека — моего брата Александра Белова. Ему сейчас тяжелее всех, — на щеках Ярославы от волнения выступил румянец, глаза горели. — Что же касается сына, то, уверяю вас, он узнает правду от меня.

«Господи, маленькая моя, сестренка моя… Как же ты на такое решилась, с ума можно сойти». У Саши не укладывалось в голове, куда подевалась униженная, с потухшим взглядом девушка, зацикленная на собственных переживаниях. И где она могла научиться так держать себя перед телекамерой — спокойно, отважно, со сдержанным достоинством?

Находясь в монастыре, я успела понять главное, — сказала, глядя, как показалось Белову, прямо ему в глаза, Ярослава, — Господу не важно, чья кровь течет в жилах ребенка — чеченская, русская, еврейская. И как именно он появился на свет — в любви или в горе. Любое рождение — это чудо…

По экрану поползли титры, но никто не тронулся с места. Все молчали, и только Грот, повернувшись к Саше, пробурчал что-то в том смысле, что есть женщины в русских селеньях…

Ночь накануне заключительного судебного заседания по делу «Красносибмета» для многих выдалась бессонной. Каждый из мужчин, выкуривших рекордное число сигарет, и каждая из женщин, которые вставали и тихо крались на кухню, чтобы накапать в стаканчик валерианы, наверняка искренне удивились бы, узнав, сколько людей не спит из-за Белова. И даже железный Батин полночи провел без сна, уставившись в потолок пустым взглядом.

Насколько проще жилось бы человечеству, скольких конфликтов удалось бы избежать, если бы каждый человек хотя бы изредка, на минуточку, ставил себя на место противника. Если бы боец немного повременил спускать курок, представив, как больно будет матери того, кого он через секунду, может быть, уничтожит от имени государства. Если бы мать, наказывающая непослушного ребенка, могла вспомнить унизительное ощущение от полученной много лет назад пощечины…

Судья Чусов маялся в своей уютной квартир-; ке точно так же, как подсудимый Белов в душной, набитой людьми камере. В некотором смысле судье было даже тяжелее, потому что подсудимый Белов был на сто процентов уверен в своей правоте и четко, вплоть до малейших деталей и интонации, представлял, что он скажет завтра в зале заседаний суда. В то время как Чусов, от решения которого зависело очень и очень многое — можно сказать, судьба правосудия в стране, — этого решения до сих пор не знал.

Он подался с постели, на цыпочках, чтобы не разбудить жену, которая только притворялась спящей, вышел в гостиную и достал из портфеля два варианта одного и того же приговора. Самое поганое заключалось в том, что оба документа были практически безукоризненны с точки зрения юриспруденции. Но один из них абсолютно исключал другой. И если формулировки оправдательного приговора дались Андрею Ивановичу легко, то с его обвинительным «близнецом» ему пришлось повозиться несколько дней.

Нет, этому красавчику Белову определенно легче! Он молод, здоров и вооружен сознанием своей правоты. Беда в том, что подсудимый в ходе предыдущих заседаний суда сумел внушить Чусову непозволительную с точки зрения профессиональной этики симпатию. А это плохо, очень и очень плохо… И судья вновь предпринял попытку отстраниться и почувствовать к Белову хотя бы каплю той классовой ненависти, которую испытывал его друг и коллега прокурор Константинов. Не получалось… Именно эта черта и помешала в свое время Андрею Чусову состояться в спорте. Выходя на ринг, он не мог возненавидеть противника в той мере, в какой это удавалось сделать другим.

Так и не определившись, судья спрятал в портфель оба варианта приговора — обвинительный и оправдательный, и, превозмогая тянущую боль в левом подреберье, отправился в ванную чистить зубы… и затем в суд — исполнять свой долг.

Это заключительное заседание, которое многократно виделось судье во сне, тоже показалось не вполне реальным. В маленьком зале, не случайно выбранном администрацией суда для слушания громкого дела, было очень душно. Зато из прессы смогли поместиться только знаменитая Троегудова как представитель столичных изданий, журналист криминальной хроники из красносибирского «Колокола» и двое парней — репортер с оператором — с местного телевидения. Вполне достаточно для того, чтобы «объективно осветить рядовой уголовный процесс».

Другой маленькой профессиональной хитростью по части заполнения зала было присутствие большого, явно избыточного, числа омоновцев. В результате немногочисленные родственники подсудимого вынуждены были тесниться в проходе. Однако для представителя президента в крае Зорина и его свиты нашлись удобные места в первом ряду. Это холеное лицо, отягощенное сознанием государственной ответственности, за последнее время Чусову приходилось видеть многократно. И оно вызывало у судьи ощущения, похожие на симптомы пищевого отравления.

Спектакль, именуемый судебным заседаниям, побежал по хорошо накатанным рельсам. Прокурор Константинов в ладно пригнанном форменном пиджаке зачитал обвинительное заключение, как в школе — без запинки и с выражением. Свидетели обвинения выглядели чуть менее эффектнее их выступления, как выяснилось позже, до обидного были похожими… на выступления свидетелей защиты. И те, и другие говорили об одном и том же, и практически в тех же самых выражениях. А суду предстояла сложная задача улавливать и фиксировать нюансы в оценках и интерпретациях:

Первое, едва заметное отклонение от привычного ритуала и некий намек на интригу забрезжил, когда адвокат Белова — безукоризненно одетый молодой человек, словно сошедший с обложки журнала, посвященного деловой моде — попросил суд пригласить в качестве свидетеля защиты госпожу Лайзу Донахью, специалиста по налоговому и финансовому праву, проводившего аудиторскиую проверку на комбинате в интересующий суд период времени. С ее помощью защита намеревалась сформулировать свою позицию по вопросам налогообложения.

Послав в адрес судьи выразительный взгляд, государственный обвинитель Константинов немедленно заявил:

Возражаю. Прошу суд отклонить ходатайство защиты. В ходе следствия госпожа Донахью уже давала показания. Они имеются в материалах суда и ничего нового добавить к рассматриваемому делу не могут.

В рядах публики возник тихий шум. Софит телевизионщиков, как в гестапо, был направлен прямо в лицо Чусову, туда же развернулась телекамера. Судья чувствовал себя отвратительно: волосы на висках и затылке слиплись от пота, а судейская мантия, которую он про себя именовал «чехлом для танка» делала его похожим на стог сена, укрытый от дождя… Пауза затянулась, казалось, до бесконечности.

Возражение отклонено, — прозвучал наконец в притихшем зале знаменитый судейский бас. И секундой позже, уже в адрес защиты: — Вызывайте своего свидетеля.

По залу, снова пронесся едва уловимый вздох, и стройная, как Кондолиза Райз, американка двинулась по проходу, лавируя на своих высоченных каблуках между стоящими людьми и нагромождением телевизионных штативов.

К операциям, которые вменяются в вину подсудимому, не следует относиться с позиций одного лишь отрицания, либо всемерного одобрения, — сказала американка, обращаясь к судье. — Их надо рассматривать одновременно в нескольких аспектах. Моя задача предложить суду экономическую и юридическую оценку действий руководителя «Красносибмета». И показать, что эмоции могут быть легко нейтрализованы аргументами несложного экономического анализа…

Судья Чусов старался не смотреть в ту сторону, где сидел прокурор и уж тем более не встречаться взглядом с господином Зориным. Боль в левой части груди поднималась, подступала к горлу. В голове, ставшей невыносимо тяжелой, билась единственная мысль: выступления сторон заканчиваются, через несколько минут наступит его черед. Но прежде, чем зачитать приговор, необходимо сделать выбор, какой Из двух монологов имеет право на существование… Неконтролируемый страх накатил на Андрея Ивановича. Может быть, это страх смерти? Лечащий врач предупреждал его, что перед началом сердечного приступа для больного характерно ощущение ужаса.

Голоса выступающих доносились будто сквозь толстый слой ваты. Государственный обвинитель Константинов изощрялся в красноречии, призывая суд вспомнить о врачах и учителях, месяцами не получающих зарплату, о пенсионерах, влачащих нищенское существование из-за нехватки денег в бюджете… Защитник обвиняемого столь же страстно призывал судить, в таком случае, членов Государственной Думы и президента, принявших и подписавших несовершенные законы, но никак не человека, который эти законы исполнял…

Заключительное слово подсудимого было коротким и начиналось словами:

— В уголовном деле нет ни одного доказательства моей виновности, но это, к сожалению, непринципиально… — Белов иронично улыбнулся, сделал паузу по Станиславскому и продолжал: — Дело «Красносибмета», носит откровенно заказной характер, это не конфликт государства с бизнесом, как пытается кое-кто доказать. Это нападение одного бизнеса, за которым стоят чиновники, на другой…

Почуявшая сенсацию Троегудова принялась лихорадочно чиркать в своем блокноте золотым пером, записывая за Беловым самые «вкусные» его выражения: «нелюбовь власти лично ко мне», «спущенные с цепи бюрократы». Ну и, разумеется, заключительную фразу:

— Репрессивные методы в политике, передел собственности силовыми методами в групповых интересах и задача построения современной экономики — несовместимы с представлениями о России как цивилизованной стране!

Наступила очередь судье Чусову идти на голгофу. Но он не стал этого делать. Подобно осужденному на казнь, он ухватился за последнюю возможность отсрочки. А именно: тяжело поднялся и объявил, что суд удаляется для вынесения приговора.

Крошечная комнатка, в которой сегодня судье предстояло совещаться исключительно с собственной совестью, показалась ему спасительным оазисом в пустыне. Никто не посмеет нарушить его одиночества, и телефона здесь не было по определению: решение суда должно быть беспристрастным.

Чусов первым делом рванул на себя заклеенную на зиму форточку. Чистый прохладный воздух хлынул в комнату, смешиваясь теплым, поднимавшимся от батареи отопления. Стало немного легче. Андрей Иванович собрался было достать браслет портативного тонометра, с которым никогда не расставался, но передумал: он и так знал, что кровяное давление уже зашкалило за двести. Он положил под язык таблетку нитросорбита и рухнул в кресло. Через минуту протянул руку к портфелю, наугад вынул один из заготовленных вариантов вердикта. Это был обвинительный приговор.

— Можно? — в комнату просунулась женская голова с барашком перманентной завивки на макушке. Этот барашек, непременное украшение его коллеги, секретаря суда, всегда раздражал Андрея Ивановича: он отдавал предпочтение дамской под названием «пряменько и за ушки».

— Нельзя! — рявкнул Чусов. — Нельзя беспокоить судью, когда он…

Председатель комитета государственной думы по законности. Господин Удодов! — совершенно игнорируя запрет, скороговоркой прощебетала секретарь и протянула судье мобильник.

— Андрей Иваныч, дорогой, — раздался из трубки запредельно наглый голос депутата Удодова. — Чем порадуешь? Надеюсь, правосудие восторжествовало, и преступник понесет заслуженное наказание?

Кровь бросилась Чусову в голову.

— Да как вы смеете на меня давить! — крикнул он в телефон и закашлялся, оттого что нечаянно подавился еще не рассосавшейся под языком таблеткой. Через несколько секунд он продолжил в том же духе: — Как ты смеешь, законотворец херов, указывать судье, какое решение принимать? Ты сам-то законы читал, лохотронщик? Еще один такой звонок, и я привлеку тебя к ответственности!

Он бросил под ноги злополучный мобильник, чтобы растоптать его вместе с отвратительным голосом депутата Удодова, но не смог этого сделать. Страшная боль согнула Андрея Иванович пополам и повалила на пол. Слава богу, что телефон уцелел: с его помощью была вызвана бригада «Скорой помощи».

Чаши весов Фемиды застыли в положении неустойчивого равновесия…

После того достопамятного судебного заседания, которое должно было быть заключительным, Белов вернулся в камеру и без сил рухнул на шконку. Он был готов к любому решению, но только не к такому повороту событий, когда судья вместо вынесения приговора с ветерком отбывает на «скорой» в реанимацию.

Однако «коллеги» не дали Саше перевести дух, они жаждали узнать подробности. Рассказывать в деталях не было сил, но и вообще ничего не сообщить тоже было бы негуманно.

— Судья заболел, — коротко пояснил герой дня. — Вынесение приговора отложили на неделю.

— Слышь, Белый, а ты как чувствуешь, что тебе светит? Зона или воля? — спросил любопытный Дуба.

— А в том-то и подстава, что никак не чувствую. Я так понимаю, что у судьи оттого и сердце лопнуло, что не знал как поступить — по закону или по понятиям.

— Ну что, блатной, твой судья?

— Пока не знаю… — Саша, настигнутый внезапной догадкой, сел на шконке в позе индийского йога: — Короче, братва, вы меня знаете, я в завязке, давно никакого криминала за мной нет. А на этом суде снова почувствовал, будто нахожусь на стрелке. Пахан, то бишь государство, наезжает. Я в несознанке. Судья рамсы разводит…

— Ну и че, какие могут быть проблемы? У них для этого Кодекс написан, — удивился Дуба.

Его наивность вызвала у сокамерников ядовитые смешки.

— Открою кодекс на любой странице, и не могу — читаю до конца, — пропел Грот голосом Высоцкого.

Вот про это все и говорили, что мол, есть буква закона, и с точки зрения этой буквы я получаюсь прав, и отнимать у меня ничего нельзя. А обвинитель возражал, что буква сама по себе кривая, и что кроме нее есть еще и дух закона. Этот дух я, стало быть, нарушил…

— И должен типа отдать им все свои бабки в общак! — догадался сметливый Мориарти.

— Добро бы если в общак, — махнул рукой Белов. — С этим я, может быть, и согласился бы. Но, скорее всего, несколько шустрых пацанов собираются между собой мою долю тупо поделить.

— Нет, ну это беспредел, однозначно, — подал голос Гоблин. — Кто у них там смотрящий? Выходит, Батин, что ли?

— А Госдума, получается, сходняк! — снова вставил Мориарти.

Все замолчали, переваривая полученную общими усилиями информацию. После чего Грот подвел итог дискуссии:

— Короче, Белый, я был прав. С живого с тебя не слезут. Надо делать ноги…

Вскоре дверь камеры с лязгом отворилась, и в дверном проеме появилась Анюта Цой. Ее восточного кроя губы были густо накрашены ярко- малиновой помадой. Трудно сказать, что произвело на зэков больше впечатление: точеная фигурка или этот потрясающе красивый рот, напомнивший им обо всех женщинах мира, оставшихся за бортом их жизни.

— Белов, на выход! — затасканная тюремная формула в иснолнении Анюты прозвучала исключительно вежливо.

Сопровождаемый завистливыми взглядами и шутками, Саша надел бушлат: идти предстояло через двор, в один из блоков «основного креста».

Саша мысленно отметил первую странность: Анюта не передала его, как полагалось, другому сотруднику изолятора, а конвоировала сама.

Сегодня, по-моему, не ваша смена, — заметил Белов, перепрыгивая через лужу, которыми в изобилии был покрыт тюремный двор.

— Я подменилась.

— Специально, чтобы позаботиться о моем здоровье?

— Какой вы догадливый! Несмотря на ваш пульпиту.

— Что?

— Пульпит. Воспаление зубного нерва. Имейте в виду: верхний шестой слева…

— Что шестой? — Саша невольно замедлил шаг.

— Зуб. Верхний. Шестой. Слева, — терпеливо повторила девушка. — Болит ужасно, невозможно уснуть. Дергает и отдает в челюсть… Вы мне не доверяете?

— Да что вы, товарищ контролер, доверяю больше, чем себе, — он лихорадочно соображал, что все это могло бы значить. — Дергает, конечно! Правда, немного не в том месте.

— Об этом расскажете доктору.

Они миновали несколько дверей нужного корпуса, поднялись на второй этаж. Там, перед белой дверью с табличкой «Стоматолог», подконвойного в очередной раз обыскал охранник. Анюта осталась вместе с коллегой по ту сторону двери, а Белов шагнул в кабинет, остро пахнущий лекарствами. Саша не мог с точностью определить, отчего ему больше не по себе. От неизвестности или от подавленных детских воспоминаний о зубоврачебном кресле.

— Здравствуйте!

— Добрый день! — с профессиональным равнодушием отозвалась на его приветствие медсестра. — Ватничек повесим вон туда.

Доктор — мужчина в белом халате, не обернулся и продолжал неподвижно стоять спиной к вошедшему. На фоне окна был отчетливо виден лишь его силуэт, и этот силуэт показался Белову смутно знакомым.

— Располагайтесь в кресле. Сейчас я подниму его повыше… — медсестра включила яркую лампу и понажимала ногой на какую-то педаль, отчего Сашу запрокинуло в горизонтальное положение.

Подготовив пациента, женщина, цокая каблуками, удалилась в смежную комнату. Через минуту оттуда донеслись первые аккорды до боли знакомой песни «Так вот какая ты».

Саша лихорадочно прикидывал, как взять ситуацию под контроль. Отражать нападение из положения «коленки кверху» и в свете лампы, бьющем прямо в лицо, было затруднительно.

— На что жалуемся, Белов? — раздался совсем рядом знакомый голос. — Верхний шестой дергает?

Свет гестаповской лампы погас, и Сашей увидел над собой улыбающееся лицо Введенского.

— А вы как догадались?

— Обычное-оперативное мероприятие.

— Доктор, позвольте сесть нормально! — взмолился пациент. — В голове и без того каша, ничего не понимаю.

— В данном случае медицина помочь не в силах, — жестко рубанул в ответ новоявленный дантист.

Саша вынужден был продолжать беседу, находясь все в той же дурацкой позе.

— Александр, ты ведь пересекся на Кипре с депутатом Удодовым? — неожиданно спросил Введенский. — Чем там наш законодел занимался?

— Открывал памятник Козьме Пруткову! — усмехнулся Саша, разом припомнив все нюансы неприятного знакомства.

— А еще? С кем-нибудь встречался, разговаривал?

— Не могу сказать. Мы с ним совсем недолго общались. Все больше вино пили, о судьбах отечества рассуждали и сиртаки плясали. Хотите взглянуть на это своими глазами, попросите у тети Кати кассету с Кипра, там все это в подробностях должно быть заснято. Сам-то я ее не смотрел, руки не дошли…

Возвращаясь назад после «медосмотра», Белов уже не обращал внимания на лужи и не любезничал с Анютой. Все ресурсы его мозга были заняты обработкой только что полученной информации. А поразмыслить было над чем. О многом Александр давно догадывался и сам.

Но одно дело предполагать и совсем другое — получить веское подтверждение тому, что самые мрачные прогнозы непременно сбудутся.

Итак, побег, подготовкой к которому активно занимается Грот, не только не блеф с целью заработать дополнительные очки в глазах воровской братии, но, напротив, серьезное мероприятие. И он обязательно состоится. Правда, нельзя сказать, что «при любой погоде», потому что сигнал к началу действий должны подать, считай, сами небеса. Для успешного исхода необходим мокрый снег, либо дождь. В этом случае электроток с «колючки» будет снят, и путь на волю окажется не таким уж и сложным.

Операция, в которой участвовали не только используемые в темную зеки, но и сотрудники изолятора, так и называлась — «Снегопад». Правда, кто именно из работников СИЗО будет помогать беглецам, Введенский установить пока не смог. Если узнает, то найдет возможность сообщить Белову. Если же снег или дождь обрушатся с небес раньше, то Саше придется действовать по обстановке.

«Лучшая жилетка — бронежилетка» — припомнились Александру слова покойного Фила. Возразить против этой истины было нечего, а раздобыть средство защиты в условиях Вороньего гнезда негде. И вообще, что можно сделать голыми руками против десятка нападающих? Опасаться, между тем, следовало многих. Во- первых, Грота, который, по идее, давно должен был отправить Александра к праотцам, но по причине, заказчикам не известной, до сих пор не мог справиться с такой простой задачей. Во-вторых, его компаньонов по подготовке побега — это менее вероятно, но полностью исключить возможность того, что Грот перепоручит свою работу кому-то другому, тоже нельзя. В-третьих, незнамо кого и в каком количестве из контингента работников изолятора. И, наконец, последнее — по очереди, как говорят англичане, а не по значимости. А именно: снайпер на крыше одного из средних жилых домов, который будет целиться в террористов как таковых, но самой желанной дичью для него при этом будет Александр Белов.

Собственно, физическое устранение Белова и есть основная цель побега, санкционируемого его высокопоставленными врагами. Почему для такой простой задачи, как лишение человека жизни, потребовалась такая трудоемкая операция? А потому что иначе пока не получается.

Международные общественные организации очень пристально следят за громким делом. Зарубежные компаньоны по бизнесу публично и неоднократно заявляли о своей обеспокоенности в связи с нарушением прав человека в отношении Александра Белова. Были поданы десятки ходатайств об освобождении обвиняемого из-под стражи. Почему бы не выпустить его под залог?

В такой ситуации тихая кончина «узника совести» в тюрьме, скажем, от диабета или сердечной недостаточности, была бы расценена как беспримерная наглость режима и вызвала бы невероятный шум.

Тогда как побег заключенных — дело стихийное, неуправляемое, это и тупые европейцы способны понять в своих Брюсселях. Далеко убежать, разумеется, никому не удастся, пуля догонит. Все участники, хотя они этого и не знают, обречены. Причем операция спецназа будет предельно жесткой. Короче говоря, Белов умрет как скифский князь — заберет с собой пару-тройку соотечественников. В этом что-то есть! И все- таки не хочется торопить события…

— Вы не забыли рекомендации доктора? — неожиданно подала голос Анюта Цой, когда они уже шли по «родному» коридору.

— Это вы насчет полосканий? — Белов с трудом отогнал одолевшие его невеселые мысли.

— Нет. Насчет того, чтобы подумать о душе.

— А что, уже пора? — удивился Саша и подумал: неужели Анита в курсе событий и ее следует опасаться?

Девушка замедлила шаг возле молельной комнаты и с укоризной посмотрела на Сашу. Только теперь он вспомнил странную фразу, сказанную Введенским под самый занавес. Генерал передал ему привет от Федора Лукина и настойчиво рекомендовал заглядывать в комнату для молитв.

— Вы со мной? — спросил Саша перед тем, как войти в украшенную резьбой дверь, похожую на царские врата.

— Нет. Буддистов ваша церковь не приветствует, — покачала головой Анюта.

Когда дверь тихо закрылась, Александр поначалу ничего не увидел. Похоже, что тотальный дефицит лампочек распространился и на эту обитель православия. Он почувствовал запах ладана, который неожиданно напомнил ему крестины…

— Подойди сюда, сын мой, — донесся из глубины помещения тихий, благостный голос.

Саша с трудом разглядел человека в рясе и скуфейке, стоявшего у противоположной стены, возле озаренного мерцающим светом лампадки образа Николая Угодника. Постепенно глаза привыкли к темноте, и он увидел слабые блики на золоте небольшого иконостаса. В следующую секунду Белов вскрикнул от удивления.

Федор Лукин, удивительно похожий на священника, приложил к губам палец, потом показал на уши и стены. Саша и сам подумал, что молельня наверняка снабжена жучками. Он вопросительно уставился на Федора.

— Вас удивляет, что не пришел отец Василий? — громко спросил тот, и пояснил, не дожидаясь ответа. — Братья заболели гриппом.

Белов вспомнил рассказ оперативника о том, что тюремную часовню посещают попеременно «два отца Василия». Если вдуматься, то ничего удивительного в недуге, внезапно подкосившем обоих пастырей, нет. Православная церковь уже давно пребывает в особых отношениях с ведомством генерала Введенского.

— Как жаль, что не удастся хотя бы коротко переговорить с Федей прямым текстом. Зато можно стиснуть его в объятьях! Вряд ли комната снабжена камерой видеонаблюдения, да и темно здесь, как в гробу.

Федор между тем нашёл подходящую тему для разговора. Причем улучил, хитрец, момент, когда Белов оказался в слабой позиции: ведь кто-то зафутболил его в Воронье гнездо именно благодаря деньгам — очень большим деньгам!

— Не ты управляешь богатством, но богатство управляет тобой, — нараспев вещал бородатый проповедник. — Собственность губит человека, уродует его душу…

Опять двадцать пять! Сколько можно твердить одно и то же. Белов много раз пытался втолковать Лукину, что никогда не встречал людей, «изуродованных» богатством. Бедность не порок, но и богатство — тоже не порок. Все зависит от человека. Кто урод — тот урод, причем как в достатке, так и в бедности. Как говорится, что родилось, то родилось. Зато Белов не раз был свидетелем примеров другого рода. Он запомнил на всю жизнь, как соседка по лестничной клетке била по рукам малолетнего сына за то, что он слишком много выдавливал из тюбика зубной пасты на щетку. Или еще один случай: дети ветерана войны после его смерти продали на толкучке отцовские ордена, хотя сами ни в чем не нуждались. Короче говоря, это был старый спор, и со стороны Феди было нечестно затевать его в такой ситуации.

— Ты разбогател, сын мой, — продолжал «отец» Федор. — И что же, богатство сделало тебя счастливее и свободней? Ответь!

— Счастливее — нет, не сделало, — откровенно признался Белов. — А насчет свободы, ты… Сами видите, батюшка.

В этот момент наружная дверь приоткрылась и послышалось деликатное покашливание контролера Анюты Цой.

Федор на полуслове оборвал душеспасительную беседу и ухнул в руки Белова тяжеленную книгу. Названия в темноте было не разобрать, но, судя по весу, это было нечто весьма содержательное. Сверху Лукин накидал еще стопку брошюрок, вроде тех, какие щедро раздают желающим на автобусных остановках проповедники всех мастей.

— Читай внимательно! — напутствовал Белова «батюшка» — Думай о душе, и да поможет тебе Господь!

Человека, который недавно поселился в его холостяцкой квартирке, доктор Ватсон представлял своим пациентам как «коллегу из Курска». И если бы кому-нибудь пришло в голову проверить документа приезжего, то сомнений бы не осталось: так оно и было.

Интеллигентного вида мужчина ходил по клинике, с живейшим интересом присутствовал на приеме больных и даже сам задавал вопросы, свидетельствующие о высоком профессионализме. Несмотря на свою непримечательную внешность и сдержанность в суждениях, он очень расположил к себе служащих и пациентов клиники «Гармония». Чувствуя внимание со стороны нового доктора, буквально каждый клиент был готов немедленно рассказать обо всем, что его тревожит.

Введенского действительно связывали с доктором Вонсовским давние, хоть и не слишком близкие, но дружеские отношения. Хотя бы потому, что похожий на пёвца Розенбаума доктор оперировал когда-то полковника Введенского после ДТП и спас ему жизнь. А потому Игорь Леонидович, приехавший в Красносибирск как частное лицо, предпочел остановиться именно у своего знакомого, а не светиться лишний раз в гостинице.

За несколько дней пребывания в городе Игорь Леонидович успел сделать очень многое. И в первую очередь восстановить старые и завести новые связи с коллегами по цеху. Иначе говоря, вступил в контакт с «местными охотниками», как и советовал ему давеча генерал Хохлов.

Много новых деталей по интересующему его вопросу Введенский также почерпнул, общаясь с пациентами клиники «Гармония». Но особенно интересной и познавательной была его поездка с Доктором Ватсоном в странноприимный дом имени Нила Сорского.

Федя очень обрадовался гостям, хотя и не мог скрыть подавленного состояния. Кампания борьбы с тоталитарными сектами в средствах массовой информации набирала обороты. Газеты состязались в стремлении заклеймить его позором. Всевозможные проверяющие органы сбились с ног, пытаясь найти подтверждение имевшим якобы место фактам, будто Федор Лукин, используя власть над умами и душами свои приверженцев, отбирает у них квартиры и иное имущество.

Но фмое неприятное случилось накануне ночью: загорелся деревообрабатывающий цех. В огне погибли не только станки, но и вся готовая партия вагонки, сделанная под заказ для городской лыжной базы. Впрочем, могло быть и хуже: пламя с горящего цеха могло перекинуться на основной корпус ночлежки, где обитает несколько десяткой странников. Если бы не дочь завхоза Зарема — девочка вовремя проснулась и разбудила взрослых, — то могли быть человеческие жертвы.

Ответственность за акцию без тени смущения взяли на себя активисты из молодежного движения «Идущие рядом». Именно они, наряду с официальной церковью, и были идейными вдохновителями кампании по борьбе с «оборотнями от Библии». Так теперь принято было называть Лукина и его единомышленников…

Игорь Леонидович постарался успокоить расстроенного Федора. Он обещал задействовать свои рычаги, чтобы утихомирить разбушевавшуюся общественность. После этого немного приободрившийся Федя повел гостей знакомиться с новым обитателем ночлежки — скромным истопником Иваном Ивановичем Зерновым.

Ивана Ивановича нашли в бойлерной, где он пребывал в полном одиночестве и следил за работой газового котла, который, по правде говоря, особого пригляда вовсе и не требовал. Новый истопник, несмотря на свой более чем преклонный возраст, оказался человеком очень словоохотливым, что объяснялось его затянувшимся вынужденным затворничеством. Почувствовав искренний интерес к себе, Зернов мгновенно стартовал со своей историей, хотя и выступал в ней явным нарушителем закона.

В общем и целом ветеран войны, бывший разведчик, а ныне пенсионер Иван Иванович Зернов был законопослушным гражданином. Что же касается некрасивого поступка, то на это старика толкнуло желание сделать внучке в день совершеннолетия достойный подарок. Девочка днем и ночью мечтала про… этот, как его?…

— Эм Пэ три плейер! — подсказал Ватсон, уже слышавший эту историю.

— Вот именно, планер, — согласился рассказчик.

Но игрушка оказалась настолько дорогой, что денег на ее покупку не хватало, И тогда сметливый дедушка придумал хитрый трюк. Он знал, что на территорию алюминиевого комбината свозят со всех приемных пунктов алюминиевый лом, и хранят там в каком-то сарае, пока не переработают. Идея избавится за деньги от своих ложек-вилок-кастрюлек пришла ему в голову давно:

— Говорят, кто пользуется алюминиевой ложкой, рискует заработать старческое слабоумие, как Рейган в Америке, — на полном серьезе заявил ветеран.

Слушатели усомнились в том, что американский экс-президент в самом деле злоупотреблял посудой из алюминия. Но разубеждать Ивана Ивановича не стали, и вообще не торопили рассказчика, несмотря на обилие не имеющих прямого отношения к делу деталей.

Короче, задумка была идеальной, если бы не одно «но». Дело в том, что Иван Иванович уже по одному разу сдал абсолютно все имевшиеся у него в хозяйстве изделия из алюминия, и вырученные деньги быстро разошлись. Отправляясь вечером «на дело», он тешил себя мыслью, что сумеет отыскать в груде металлического хлама именно свои предметы. Сдать их по второму разу представлялось злоумышленнику все-таки меньшим грехом, чем прямое воровство.

Проникнуть на охраняемую территорию для бывшего разведчика оказалось вполне посильным делом. Однако после этого удача оставила его. Иван Иванович долго блуждал в темноте по территории комбината в поисках нужного склада, осматривая каждую дверь, но так и не нашел того, что искал.

В какой-то момент пенсионер чуть было не засыпался, сунувшись в открывающиеся ворота.

Но вовремя успел спрятаться, потому что заметил мужика, который выходил из гаража. Как теперь казалось рассказчику, что-то в поведении его было настораживающим. Как будто бы тот очень спешил и не хотел, чтобы его увидели. Так это было или иначе, но оснащенный от природы хорошей зрительной памятью Иван Иванович разглядел и запомнил лицо человека, запирающего ворота. Сам он при этом остался незамеченным. А про мужика, которого на тот момент посчитал сторожем, и вовсе забыл до поры до времени.

Зернов был продвинутым пенсионером. Во-первых, он читал газеты, а во-вторых, никогда не проходил мимо любого рода наглядной агитации. Вот поэтому лицо мужчины, увиденное на территории «Красносибмета», мгновенно восстановилось в его памяти при виде листовки «Их разыскивает милиция». Эта листовка да еще статья в центральной газете под заголовком «Асфиксия творчества» навели старого человека на размышления. Он сопоставил факты и пришел к выводу, что человек из гаража мог иметь отношение к убийству.

Вот только сообщать об этом в милицию Ивану Ивановичу было не с руки, поскольку возникал вопрос, что сам он делал в тот поздний час на территории комбината? Не грибы ведь собирал? Тогда что? Алюминиевые огурцы, о которых пел Цой у внучки на магнитофоне?

Так он промаялся некоторое время. А потом, решив, что уже слишком стар, чтобы чего-то боятся, направился в ближайшее отделение милиции — с повинной.

— С ваших слов кто-нибудь что-нибудь записывал? — спросил Введенский. — Вам давали на подпись ваши показания?

На оба вопроса Иван Иванович ответил утвердительно. И добавил, что к милиционеру, который его опрашивал, вскоре присоединился вызванный по телефону следователь прокуратуры. А потом Зернов рассказал, как его взялась преследовать бригада специализированной «скорой помощи» из психушки.

— Сижу здесь теперь, как в преисподней, среди котлов, и не знаю, что делать, — сказал растерянно Зернов. — На дурку идти не хочется. Подводить хорошего человека тоже не хочется. Не верю я, что Белов заказал журналиста.

Игорь Леонидович поблагодарил пенсионера за откровенность, пожал ему руку и посоветовал потерпеть еще немного и своего укрытия не покидать. И попросил на всякий случай еще раз изложить всю историю письменно, поставить под ней число, подпись и отдать на хранение Федору Лукину…

Может ли человек в здравом уме и памяти мечтать в тюрьме — о карцере? Может! Больше всего Белов сейчас тосковал по первой своей одиночке или, на худой конец, о вышеупомянутом карцере. Ему так хотелось побыть одному и обработать спокойно лавину информации, которую обрушил на него Введенский. Однако, на то она и тюрьма, что простая фраза: «Мне надо побыть одному», прозвучала бы здесь так же нелепо, как блатная музыка на детском утреннике.

— Что, Белый, никак в монастырь собрался, грехи замаливать? — ехидно поинтересовался Грот, уставясь на стопку пропагандистской литературы в руках Саши. — Правильно. Только есть хорошая поговорка: на бога надейся, а сам не плошай. Никто тебе не поможет, если сам себе не поможешь.

Пассажиры выразили немедленную готовность почитать. Они вмиг расхватали тоненькие брошюрки, сетуя на то, что нет картинок, если не считать схематично нарисованной на обложке кисти руки. Четыре из пяти пальцев были загнуты: таким образом авторы в максимально доступной форме, то есть для полных дебилов, иллюстрировали «четыре неоспоримых доказательства существования Бога».

Самая толстая книга на поверку оказалась «Жизнеописанием преподобного Нила Сорского». Ее внушительный объем и название отпугнули конкурентов, никто не заинтересовался этим фолиантом, и Саша почувствовал от этого облегчение. Он сам собирался как следует ее изучить, однако не стал этого делать на глазах у всех и сунул том под одеяло.

Впрочем, для Белова вскоре нашлось другое занятие. Сначала на допрос увели Грота. А вскоре после этого и по Сашину душу в камере появился контролер — мужик, которого Александр до сих пор не видел, вероятно, новенький. Покидая камеру, Белов отыскал глазами Дубу. Единственный человек, которому можно было здесь доверять, молча кивнул, давая понять, что присмотрит за «хозяйством».

Маршрут, которым его вели, подсказывал: предстоит разговор либо с адвокатом, либо с опером. Допросов, насколько Белов мог судить, больше быть не должно. Однако здесь он, как скоро выяснилось, ошибался. Кабинет кума, возле которого остановился провожатый, по всей вероятности, был занят. И тогда с Беловым впервые проделали то, о чем он только слышал от других заключенных: его поместили в «стакан».

Ничего, как говорится, личного: просто заперли в поставленный на попа решетчатый гроб, именуемый на языке тюремщиков «камерой временного содержания». В самом деле, не болтаться же заключенному в коридоре, пока до него дойдет очередь! Это вам не ЖЭК со старушками, и не тамбур-накопитель в аэропорту — здесь все серьезно. Но ощущение, которое испытывает человек с нормальной психикой в такой узкой клетке, трудно описать. Саше пришло в голову, что зверям в зоопарке отводится куда как больше места.

Белов провел в таком положении никак не меньше получаса. Это время он использовал с пользой — для размышлений. Наконец, дверь кабинета растворилась, и оттуда вышел Грот в сопровождении конвойного. Он постарался как можно быстрее прошмыгнуть мимо Саши, который успел отметить выражение глубокого удовлетворения на лице авторитета. Белову стало противно…

Однако сюрприз, который ожидал его в кабинете, подмял все остальные ощущения. Никто уже не вспоминал ни об уклонении от уплаты налогов, ни о растрате чужого имущества, ни об отмывании денег. Даже о предстоящем заключительном заседании суда, которое должно было состояться через три дня, никто не упомянул. Александру Белову было предъявлено новое обвинение: на сей раз в предумышленном убийстве…

Поздним вечером Федор, Витек, Доктор Ватсон и примкнувший к ним Введенский собрались в комнате психологической разгрузки ООО «Гармония». Все подготовительные мероприятия были уже проведены, и теперь можно было в. прямом смысле сказать, что собравшиеся ждали у моря погоды. Как и предсказывали синоптики, к вечеру подул сильный влажный ветер, небо обложили густые темные облака. Эти перемены позволяли предположить, что к утру можно ждать снегопада. В связи с такой возможностью друзья, чтобы сохранить спортивную форму, отказали себе в даже одноразовой дозе «Бальзама Вонсовского», и перешли исключительно на зеленый чай.

Доктор Ватсон, попирая принципы врачебной этики, развлекал друзей рассказом из личной жизни Кабана. В какой то степени его оправдывало то обстоятельство, что бывший криминальный авторитет мог считаться «старинным приятелем» собравшихся и, следовательно, человеком не совсем посторонним. Кстати, к большому облегчению Федора, который не знал, что делать с кабанскими пожертвованиями, спонсорские подарки перестали поступать в дом бомжа…

По недавнему признанию, сделанному Кабаном в этом самом кабинете, его любимые экзотические галлюцинации, с которыми больной ни в какую не желал расстаться, претерпели серьезные изменения.

— Прикинь, Док, у нее появился запах! — от возбуждения пациент даже привстал с кушетки. — И звук! Она реально ко мне приходит! Может, действует… это самое… бром?

Доктор так не думал. У него насчет заболевания Кабана вообще не было ни единой продуктивной мысли. И, слушая откровения своего пациента, Вонсовский пережил несколько неприятных минут из-за осознания своей профнепригодности.

Как выяснилось, во время своего последнего посещения Холмогорова позволила себе то, чего не делала, будучи вполне реальной женщиной и любовницей. Она курила травку, танцевала, аппетитно покачивая бедрами, и вообще всячески пыталась соблазнить Кабана с помощью чуждых православным людям ухищрений. После секса Волшебное Виденье предложило сбитому с толку Кабану срубить бабки с помощью какого-то киднеппинга.

А когда он поинтересовался, что это, собственно, такое, обозвала его «тупой свиньей». Доктор Ватсон зафиксировал в истории болезни незнакомое пациенту слово «киднеппинг». В графе, посвященной анализу услышанного, он не записал ничего. А в графе «рекомендованное лечение» значилось одно-единственное слово «бром», да и то под вопросом.

Поскольку заняться было нечем, друзья принялись выдвигать свои, вполне дилетантские версии происшествия, но процесс этот вскоре прервал оживший мобильник Ватсона. Звонила тетка Белова, Екатерина Николаевна…

Сказать, что Белов был совсем не готов к такому повороту событий, было бы неправильно. После того, как судья заболел, и чаши весов Фемиды подвисли, как давший сбой компьютер, следовало ожидать от невидимого противника нового хода в игре. У Александра были все основания полагать, что этим ходом будет побег заключенных, в котором ему отведена роль жертвы. Потому он полностью сосредоточился, обдумывая такую линию поведения, которая могла выбить козыри из рук организаторов побега. Но сейчас получалось так, что в руках его противников были еще и другие козыри, наличие которых он на время упустил из виду.

Следователь прокуратуры по фамилии Моржов, которому доверили «новое дело Белова», в отличие от своего предшественника, не был ни апатичным, ни безликим. Это был смешной, круглый, живой человечек с поразительно вздернутым носом — таким, что с любой точки можно было видеть его ноздри. Он так был похож на мультяшного Хрюна Моржова, что Саша про себя его иначе и не называл.

На требование обвиняемого пригласить адвоката, Хрюн сообщил, что, разумеется, предвидел это законное требование, адвокату Белова уже позвонили, и он находится в пути. Так что обвиняемый, если ему угодно, может хранить молчание. Но при всем том, следователь не видит причин, которые могли бы помешать ему, работнику прокуратуры; изложить суть вопроса. Если обвиняемый, конечно, не возражает.

Следователь перемещался в ограниченном пространстве кабинета так быстро, что трудно было за ним уследить: вот только что был напротив, а следующая реплика уже доносится, считай, из-за спины. Он, как охотник, загнавший зверя, находился на пике возбуждения, и самое удивительное заключалось в том, что Белов его прекрасно понимал. Ловкий ход, что и говорить! Обвинение в экономических преступлениях может развалиться в любую минуту как карточный домик, и тогда убийство журналиста пойдет парашютом. Не одна, так другая схема сработает!

Картина получалась безупречной. Ознакомившись даже с малой частью свидетельских показаний, было трудно, практически невозможно поверить в то, что Белов не убивал журналиста Безверхих…

В тот вечер генеральный директор покинул территорию комбината последним. Это произошло за несколько минут до того, как его гость из «Колокола» был обнаружен мертвым за рулем автомобиля с работающим двигателем, и в плотно запертом снаружи гараже. В ходе возобновленного расследования по делу гибели журналиста в кабинете Белова удалось обнаружить новые улики. А именно: початую бутылку водки «Абсолют» с клофелином, который также был обнаружен в тканях погибшего после проведенной эксгумации трупа. А пустую упаковку от препарата удалось отыскать в директорском столе, между папками с документами.

Саша припомнил, что в тот вечер он водки, действительно, не пил. Но в данном случае это служило скорее отягчающим обстоятельством. Однако самым сильным из аргументов обвинения должен был стать мотив. Мотив, который имелся у директора комбината для устранения мешавшего ему человека, был тоже обоснован безупречно. Десятки опрошенных свидетелей подтвердили наличие вражды. Личный секретарь

Белова Любочка свидетельствовала и готова была повторить на очной ставке: очередная Ссора в ходе последней беседы имела место!

«Черт, неужели Люба имеет отношение к убийству? — расстроился Белов. — Во всяком случае, все, что связано с закупкой спиртного, кофе и тому подобных припасов — в ее компетенции…»

— Взгляните, вам знаком этот материал? — следователь пододвинул к Саше ксерокопию газетной статьи под заголовком «Маркиз де Сад…»

Еще как знаком! Именно этим «маркизом» и пытался шантажировать Сашу Зорин некоторое время назад.

Черновик статьи был найден на квартире убитого. Следствие не исключает, что покойный, в чьи руки попали сведения, компрометирующие вас, господин Белов, не брезговал шантажом… Ас шантажистами как поступают? А, господин Белов? Шантажистов век недолог! Вы скажете, что это подстава? А кто знает, как было на самом деле?

Саша стиснул зубы, и только здравый смысл и сила воли помогали ему «хранить молчание» в ожиданий приезда адвоката.

У торжествующего Хрюна Моржова зазвонил мобильный телефон.

— Слушаю! — нетерпеливо хрюкнул он в трубку, досадуя на то, что его монолог был прерван на самом интересном месте.

По мере того, как он переваривал информацию, выражение лица все время менялось; как питерская погода. Но одновременно что-то изменилось в звуковом фоне и атмосфере изолятора. По коридору кто-то с топотом пробежал в одну, потом в другую сторону. Послышался скрежет передвигаемых тяжелых предметов. А потом распахнулась дверь, и появился тот, кого Саша уже и не ожидал никогда увидеть.

— Александр Николаевич, все, как мы и договаривались! Вашу камеру отремонтировали, так что можно, ха-ха, заселяться, — оперативник Балко от смущения покашливал в кулак и всем своим видом изображал дружеское расположение. — Кстати, администрация тюрьмы благодарит вас за содействие в оборудовании новой пекарни. Да вы и сами, должно быть, оценили, ха- ха, свой хлебушек…

На какое-то время Белов вообще перестал понимать логику событий. На обратном пути он только успевал отмечать новые странные обстоятельства. Во-первых, из коридора испарились сварные «стаканы» — на их месте остались лишь пыльные прямоугольники, которые в настоящий момент спешно затирал шваброй парнишка из хозобслуги. Во-вторых, отремонтированными «под Белова» оказались совсем не те апартаменты, которые находились в основном «кресте», которые он занимал сначала и в которых просил заменить неисправный кран… Вполне приличная «еврокамера» отыскалась в том же, девятом отдельном корпусе для особо опасных преступников, рядом с часовней.

Когда Белов, готовясь к переезду, собирал свои нехитрые пожитки, Дуба успел сообщить ему, что администрация изолятора устроила великий шмон в связи с приездом какой-то комиссии. В камере не было Грота и еще нескольких человек. Как выяснилось, он пошел на прогулку в компании своих шестерок… Что-то больно много воли забрал этот морячок…

В новом «номере» Белова было гораздо больше дневного света: проем окна Под потолком не был доуполовины заколочен досками, как в других камерах. Саша заметил лежавший на шконке комплект белья с бирочками. В числе постельных принадлежностей имелся даже пододеяльник!

Саша пристроил в головах свой тяжелый из- за наличия богоугодной литературы рюкзак, прилег на шконку и задумался. Что все это значит? Вырисовывались две шаткие версии: или неведомый ангел-хранитель счел необходимым отвести его от участия в побеге; или, наоборот, эта чистенькая камера — его последнее земное пристанище, где будет удобно без свидетелей отправить его на тот свет.

Так и не остановившись ни на одном из предположений, Белов снова вытащил из рюкзака книгу, отошел с ней в ту часть помещения, которая не просматривалась в глазок. Он решил, наконец, заняться житием Нила Сорского. Несмотря на надпись на обложке, книга не имела ничего общего со знаменитым нестяжателем. Все страницы ее были пустыми, а в аккуратно вырезанном углублении лежал навороченный мобильный телефон…

Всю ночь, не давая себе расслабиться на шконке, Белов прислушивался к звукам за дверью, ожидая визита гостей. Но гостей не было.

В восемь утра, как обычно, прозвучал сигнал подъема. Небо за окном было серым, словно и не было весны, а дело шло к осени. Похоже было, что вот-вот сверху посыплется какая-то морось. Через час в распахнувшуюся «кормушку» был подан завтрак и, в качестве десерта, к нему прилагалась «малява». Белов оставил без внимания миску с на редкость ароматной, по здешним меркам, кашей, отошел в «глухой» угол и развернул крошечную полоску бумаги. «Не сии замерзнешь» — значилось в послании, неспособном что-либо прояснить.

— В десять тридцать загромыхали запоры какой- то из соседних камер: сейчас заключенных по очереди, группу за группой, начнут выводить на прогулку. Саша, готовый к любому повороту событий, приник ухом к двери камеры. Так и есть! Из коридора донесся какой-то нештатный звук. Через несколько секунд, кто-то начал снаружи отпирать дверь Беловского «люкса».

Александр сделал шаг назад и схватил в руки тяжелую книгу — единственное свое на этот момент оружие. И все-таки средство убеждения; которое держал в руке появившейся на пороге

Гоблин, оказалось несравнимо круче: в кулаке бывший сосед по камере сжимал боевую гранату.

— Сваливаем отсюда, Белый! — заорал Гоблин и мотнул головой в ту сторону, где находился поворот лестницы, ведущей на крышу. — Теперь главное добраться до вышки!

«Кажется, вышка тебе уже обеспечена», — подумал Саша, выглядывая в коридор.

Промежуточные решетчатые двери, через которые они всякий раз проходили по дороге на прогулку сейчас были распахнуты. В метре от себя на полу Саша увидел Анюту Цой. Он мгновенно оценил ситуацию. Девушка мертва или без сознания, от носа ко рту бегут две кровавые дорожки, а неестественно вывернутая кверху рука прикована наручниками к трубе ключеуловителя. Судя по распахнутым дверям, дотянуться до спасительной капсулы Анюта не успела. Нажать тревожную кнопку тоже, наверное, не успела, или… Или сигнализация не сработала по какой-то иной причине. В любом случае, другие обитатели изолятора пока еще жили обычной жизнью и ни о чем не догадывались.

В поле его зрения попали форменные ботинки и камуфляжные брюки второго дежурного, лежавшего на лестничной клетке. На пути к воле беглецам предстояло встретить еще как минимум двух охранников. Это означало еще две жертвы… В этой ситуации Белову не оставалось ничего иного, как присоединиться к бунтовщикам. Только таким образом он мог их остановить и удержать от новых бессмысленных убийств. Об этом Саша додумал уже на бегу, натягивая на себя теткину ветровку. В три прыжка он догнал тех, кто громыхал впереди башмаками по ведущей на крышу винтовой лестнице. Замыкал группу бегущих Гоблин со связкой ключей и гранатой…

— Ключи! — рявкнул успевший финишировать минутой раньше Грот и протянул руку.

Авторитет завис на лесенке, ведущей в караульную будку. Только преодолев это последнее препятствие, можно было оказаться на решетке поверх прогулочных двориков и добраться до оградительных щитов и «колючки», которая, ясное дело, была обесточена.

Саша с удивлением отметил, что караульная будка пуста. Оттуда лишь доносились знакомые звуки шлягера. Обдумывать, куда подевался дежуривший день и ночь охранник, было некогда. Зато сейчас у Белова оставался последний шанс избежать участия в побеге…

— Суки! — раздался вдруг сверху, перекрывая музыку, неожиданно тонкий и обиженный голос Грота: он не мог попасть в караульную будку.

На помощь ему поспешил Мориарти — уж он то со своими золотыми руками наверняка отопрет упрямый замок. Но минута шла за минутой, вот-вот должна была завыть сирена тревоги, а замок все не поддавался. Стало ясно, что нужного ключа на связке не оказалось.

— Валим назад! — принял решение Грот. — Блокируем корпусную! Гоблин, за Белова отвечаешь!

Так, значит, у него появился ангел-хранитель в лице Гоблина! Это немного усложняет ситуацию… А у Грота, судя по всему, имеется запасной план. Уже через секунду Саша летел вместе со всеми вниз по лестнице.

Труп! Белов внезапно тормознул, наклонившись к лежавшему в прежней позе охраннику, и пощупал у него пульс. У Саши возникла идея выиграть несколько секунд, чтобы оторваться от бегущих и захлопнуть за ними дверь в корпусную, служебное помещение для контролеров. Войти в него можно только с лестничной клетки. Участники побега уже собрались в комнате, по понятным причинам остававшейся до этого момента пустой. Саша, не торопясь, подошел к двери и столкнулся нос к носу с выглянувшим в коридор Гротом. Лицо его выражало полный восторг. Он даже присвистнул от избытка чувств: судьба явно подыграла беглецам! Саша проследил за его взглядом и увидел то, чего никак не ожидал…

В пустом еще минуту назад коридоре будто из воздуха материализовалась группа людей, человек десять, не больше. Это были словно пришельцы из другого-мира, одетые по-европейски, добротно и ярко, как иностранные туристы, что выглядело в тюремном интерьере особенно нелепо. В этой маленькой толпе, которую возглавлял изрядно струхнувший начальник СИЗО полковник Медведев, преобладали мужчины, но было и несколько женщин разного возраста. Как раз в это мгновение «туристы» заметили распростертое на полу тело контролера и прикованную к трубе девушку. Они громко загалдели по-своему, но их голоса тут же заглушила сирена.

— Берем заложников! — скомандовал Грот, перекрывая оглушительный вой, и в двух словах распределил роли.

Надо признать, что в этой сложной ситуации он не растерялся и выглядел довольно убедительно в роли предводителя мятежников. Через секунду Заика уже прижимал заточку к горлу ухоженной старушки с сиреневыми кудрями, которую он наугад, как репку, выдернул за руку из толпы. А Гоблин заломил за спину руку нескладному высокому парню в очках и отступал вместе с ним к двери корпусной.

— Спасибо за сотрудничество, господа! — сказал с шутовским поклоном Грот, обращаясь к заложникам. — Остальные свободны! — с этими словами он предъявил «экскурсантам» отобранную у Гоблина гранату.

Что и говорить, граната — железный аргумент, с ним не поспоришь. Ошарашенные неожиданным поворотом событий члены комиссии, включая групповода в. лице полковника Медведева начали потихоньку пятиться к выходу. За исключением одной женщины, которая не двинулась с места. Это была Лайза Донахью! Сердце у Белова больно сжалось, и стало таким тяжелым, будто превратилось в «черную дыру».

— Лайза, уходи! — вне себя от страха за нее крикнул он.

Однако американка почему-то поступила наоборот. Покачнувшись, будто случайно, на своих высоченных каблуках, девушка упала на одно колено, а, когда вновь поднялась, то оказалась в группе заложников…

Катя, Обычно такая собранная и энергичная, передвигалась по квартире как слепоглухонемая. Встречая вызванных по телефону друзей, она мимоходом раздавила пластмассовый Лешин «мерседес», едва не вывихнув себе при этом ногу. А когда Федор, первым раздевшись в прихожей, попросил водички, она подала ему красивую чашку до краев наполненную жидкой манной кашей. Не дожидаясь, пока произойдет что- нибудь из разряда несчастных случаев, Ватсон накапал ей в рюмку валерьянки, а Введенский взял ее под локоть, усадил рядом с собой на диван и, не отпуская руки, тихо сказал: — Екатерина Николаевна, Катя. Еще раз, пожалуйста, изложите все по порядку.

Катя начала свой рассказ, но по порядку у нее не получалось, потерявшая от волнения голову женщина то пропускала что-нибудь важное, то, наоборот, вязла в деталях. Суть произошедшего сводилась к следующему.

Сегодня утром, Катя, как обычно, — сделала с Алешей дыхательную гимнастику, покормила мальчика завтраком, попила чаю с его нянькой Майей и понеслась в следственный изолятор, чтобы передать Сашеньке ветровку для прогулок: в бушлате топтаться на весеннем солнцепеке удовольствие маленькое. Вернувшись домой, ни малыша, ни, естественно, няни она в квартире не застала, что было нисколько не удивительно: в такую славную погоду грех держать ребенка в четырех стенах.

Сначала Катю рассердило, что бестолковая нянька одела мальчика слишком легко — алый Лешин комбинезон валялся в прихожей под вешалкой. Катя вышла на балкон, откуда был виден скверик с качелями — излюбленное место их прогулок, но и там никого не углядела. В этом, в принципе, тоже не было ничего странного: отправиться они могли куда угодно, хоть бы и в парк, Либо на площадь к Большому Дому голубей кормить. Рассудив, что уж к обеду загулявшие точно явятся, тетушка пошла на кухню варить суп.

Вы ж договаривались, что готовить будет эта Майя? — удивился Витек. — С таким условием ее и брали.

Ай, Виктор, не сыпь мне соль на раны! — досадливо махнула рукою Катя.

Последнее время в ней боролись два чувства. С одной стороны из уважения к Ярославе она старалась не отзываться о няньке дурно. Но, с другой стороны, эта стерва Майя… Даже если не принимать во внимание личную Катину к ней неприязнь, донна из нее получилась никудышная.

— Ну, представьте, в самый первый день она овсяные хлопья в холодную воду плюхнула! Кто так ребенку кашу варит, спрашивается? — горячилась Катя. — Никогда не поверю, что она в жизни хоть лягушку родила и воспитала! Откуда Ярослава взяла, что у нее есть дети? Только жопой крутить умеет перед зеркалом, Мэри Поппинз хренова!

Обязанности поварихи Кате пришлось исполнять самой. Несколько раз нянька, поселившаяся в квартире у Беловых, не приходила ночевать. Правда, предупреждала Катю — этого не отнять. На прямой вопрос, куда пошла, Майя скромно опускала глаза и говорила: «Это личное». Из чего Катерина сделала единственно возможный вывод, что беженка легко адаптировалась в городе и оправилась от перенесенной трагедии. Более того, завела себе хахаля.

Это было страшно неудобно: Алеша спал беспокойно, и в течение ночи надо было неоднократно высаживать его на горшок и поправлять одеялко. Так что, взяв на работу няньку, Катя приобрела только лишние хлопоты. Никакого облегчения не получила.

Не дождавшись возвращения гуляющих к обеду, Екатерина Николаевна начала уже беспокоиться и впервые догадалась позвонить Майе на мобильник. Результат нулевой: то ли телефон был выключен, то ли в нем сел аккумулятор. Тогда тетушка побежала на улицу, и часа четыре нарезала круги и обшаривала те места, где могли быть Алеша с няней. Тоже безрезультатно. Даже всезнающие пенсионеры, дежурившие на лавочках у подъезда, ничего не могли сказать о красивой женщине в фиолетовом пальто-пуховике с маленьким ребенком в шапочке с двумя разноцветными помпонами.

Зато они рассказали Кате про маньяка, который орудует в парйе и насилует почему-то исключительно одиноких лыжниц. Майя не была лыжницей, да и зима осталась позади, но к вечеру бедная Екатерина Николаевна уже не сомневалась: легкомысленная беженка, по привычке вихляя задом, спровоцировала именно того самого маньяка…

В этом месте Игорь Леонидович Введенский сделал рассказчице знак остановиться, уточнил внешние приметы пропавших и взялся за телефонную трубку. Он звонил по разным номерам и всякий раз повторял насчет фиолетового пальто и двухцветной шапочки.

А Витьку пришла в голову своя версия, и он немедленно взялся ее отрабатывать.

— А ну-ка покажи мне, Катя, комнату этой лёди-бледи!

Они вместе прошли сначала в комнату Алеши, потом оттуда в маленькое смежное помещение, в котором стояла кровать и находились личные вещи няни. В то же мгновение оттуда донеслись рыдания Кати и мат взбешенного Витька.

— Мужики, эта сучка сбежала вместе с ребенком! — крикнул он, появляясь в гостиной. — И с вещами… Как будто замела за собой, не за что зацепиться.

— Кто-бы сомневался, — процедил сквозь зубы Введенский, продолжая говорить с кем-то по телефону.

— Степаныч, едем на вокзал, потом в аэропорт! — скомандовал Злобин.

Игорь Леонидович с сомнением покачал головой. Но возражать не стал: "Этому парню обязательно надо действовать физически, иначе — взорвется. Арсений Степанович поднялся и пошел следом за Виктором. К дому Белова они приехали на его транспорте — синем фургончике марки «Фольксваген», который одинаково хорошо годился как для развозки выпечки по торговым точкам, так и для транспортировки больших компаний.

Введенский перестал звонить — теперь он ждал ответных звонков.

Екатерина Николаевна, Александр говорил мне о видеокассете, которую он привез из поездки на Кипр. Могу я взглянуть? — обратился он к хозяйке квартиры. — А вы попробуйте сосредоточиться и вспомнить все, что имеет отношение к приятелю вашей няни, — он вставил кассету в магнитофон и нажал на пуск.

Раздались звуки сиртаки, но на экране ничего не происходило. Оператор неоправданно долго снимал унизанную плодами ветку апельсинового дерева, потом живую изгородь из кустов. У всех, кто находился в. комнате возникло одно и то же ощущение, будто бы кто-то специально издевается над ними, демонстрируя милые пустячки, в том время как здесь такое творится! Игорь Леонидович начал осторожно приматывать пленку вперед, но быстро прекратил это занятие, потому что на экране в ускоренном режиме из автобуса начали быстро-быстро выпрыгивать люди.

Пришлось отмотать назад. Прибывшие в кипрскую деревню экскурсанты спиною вперед втянулись обратно в автобус, и только после этого, повинуясь телевизионному пульту, начали вновь выходить, на этот раз в нормальном темпе. Ага, вот и Белов, на фоне автобуса. Загорелый, в панаме плантатора, улыбаясь, озирается по сторонам. Потом, видимо, спохватившись, помогает выбраться из автобуса двум божьим одуванчикам неопределенного пола.

Следом молодцевато выпрыгивает Удодов. За ним по ступенькам медленно спускается его супруга в макияже, делающем ее похожей на негатив, но Удодову нет дела до жены. Скорее всего, он еще не в курсе, что попал в кадр, но ведет себя так, будто на него смотрит весь мир. Заметив камеру, поворачивается к ней медальным профилем. Вот, мол, я какой весь из себя, смотрите и завидуйте, я гражданин великой России…

Смотреть, как нарядные счастливые люди, украшенные оливковыми веночками, дурачатся, ездят на осликах, падают с осликов, выпивают, закусывают, флиртуют и танцуют, сидевшим пред экраном зрителям было невмоготу. Их было очень много, этих сибаритов. Частью русские — их отличить от прочих очень легко, частью какие-то другие туристы, вероятно, из Европы. Но мелькали и очень смуглые мужские лица арабского типа. Судя по всему, принимали участие в фольклорной вечеринке сразу несколько групп.

Пару раз Введенский отматывал пленку назад, и можно было в подробностях разглядеть сидевших за одним столом Удодова и Белова: оба раскраснелись, в пылу спора машут руками и бросают друг другу оскорбления, какие — не слышно, но явно что-то очень обидное.

Поначалу пленка, выданная участникам праздника в качестве сувенира, претендовала на некую сюжетность… Однако ближе к концу кассеты любые намеки на хоть какую-то логику и последовательность исчезли. Видно, халтура это не только русская болезнь, грекам тоже есть чем похвастаться. Музыкальная подложка с кипрскими напевами давно закончилась, куски видеозаписи с синхронным звуком чередовались с кусками, где звук отсутствовал вовсе. Несколько фрагментов попались вообще «левые»: то ослы шли задом наперед, то выплясывали сиртаки ярко выраженные афроамериканцы, которых не было на пленке ни до, ни после. Оператор, снимавший окончание вечеринки, явно был нетрезв. Не был он трезвым, судя по всему, и в момент окончательного монтажа, а может, просто очень спешил.

Вновь в поле зрения оказался Белов: теперь он спал, сидя на лавочке и уронив голову на грудь так, что оливковый веночек съехал у него на нос. Потом ракурс изменился, Екатерина Николаевна неожиданно для всех вскочила с диван и истошно заорала: «Это она, стерва!»

Кадры, снятые с близкого расстояния, позволяли во всех подробностях рассмотреть выставленные на всеобщее обозрение прелести очаровательной артистки беллиданса. Тип лица у девушки был явно европейский, в то время как весьма откровенный наряд pi движения были классически восточными. Кате стало плохо: в исполнительнице танца живота она узнал «несчастную беженку» — Алешину няню…

Ватсон и Федор перенесли обессилевшую женщину в спальню. А когда вернулись, то застали Введенского внимательно, раз за разом, просматривающим какой-то другой фрагмент; Здесь присутствовал звук, и разговор на английском вели между собою мужчины.

Доктор Вонсовский осторожно тронул генерала за рукав:

— Игорь Леонидович, Алешина нянька, танцовщица, и «восточная галлюцинация» моего пациента — одно и то же лицо.

Белов никак не мог решить, что лучше — заступиться за Лайзу и других заложников, или сделать вид, что ничего не произошло. Численный перевес был на стороне Грота и его команды, поэтому шансы изменить ситуацию в свою пользу равнялись нулю. Саша счел за лучшее повременить с активными действиями и отошел к стене, визуально контролируя все перемещения отморозков. Другого слова для определения их действий он не находил.

Грот с удовлетворением оглядел собравшуюся компанию и велел шустрому Мориарти «задраить люки». Быстро разобравшись с замком служебного помещения, умелец заклинил его, а потом проверил на Прочность решетки двух имевшихся в комнате окон. Одно из них выходило в тюремный двор, второе, поменьше — на лестницу.

— На хрена мы этого ботаника брали? — спросил сам себя Грот, показывая на оказавшегося англичанином парня, который сидел в углу на корточках и, подобно остальным заложникам, старался не делать лишних движений. — Хватило бы и двух баб, — он неожиданно схватил Лайзу за руку и дернул на себя.

Это замечание Гоблин воспринял как руководство к действию: подскочил к парню, поставил на ноги и технично вырубил его ударом в переносицу. Стекла очков вонзились несчастному в лицо, удар отбросил его назад, он стукнулся затылком о стену и рухнул на пол. Старушка с криком «Билли» бросилась к нему, а Саша — на Гоблина. В прыжке он изо всех сил пнул его каблуком в солнечное сплетение, прежде чем тот упал, развернулся на пятке и в круговом движении вокруг собственной оси вмазал ему подошвой тяжелого ботинка в ухо. Гоблин отлетел к стенке.

Пошла рубка, в ходе которой Саша два или три раза раскидывал нападавших в разные стороны, но, в конце концов, шестеркам Грота удалось его обездвижить, навалившись на него и прижав лицом к полу. Грот подошел к Белову, примерился и с размаху опустил гранату на его затылок. Отморозки бросились в разные стороны, как испуганные тараканы, но Грот со смехом остановил их.

— Спокуха, мудаки, граната учебная!

Он велел им приковать женщин найденными в комнате наручниками к радиатору батареи отопления, а лежавших без сознания Билли и Сашу оттащить в сторону и положить у стены рядом с раненым парнем.

В корпусной бандиты обнаружили, кроме наручников, и другие полезные вещи. Например, еще одну связку ключей, на которой, скорее всего, находился ключ от караульной вышки. Открыв дверцу стенного шкафчика, Заика издал радостный вопль:

— По-по-хоже, нас т-т-тут ждали!

Все увидели, что на полке, поверх нераспечатанной коробки конфет, лежит в хрустящем целлофане букет тюльпанов, а в глубине стоят несколько бутылок коньяка.

Очнувшийся Белов мысленно застонал: наверняка у кого-то из контролеров сегодня день рождения, может быть, даже у Анюты… В сторону Лайзы он старался не смотреть: ну кому, скажите на милость, кому понадобилась его геройская выходка! Лайза тоже делала вид, что с ним незнакома, и вполголоса общалась по-английски со старушкой. Кое-что из сказанного Саша понял и сумел сделать выводы.

Грот подвел итоги первой части операции. По его словам, несмотря на провал основного варианта плана, дела складываются не так уж и плохо. Заложники-иностранцы подвернулись как нельзя кстати. Теперь осталось очень аккуратно обменять их на какое-нибудь приличное средство передвижения. Бандиты сели к столу и начали обсуждать список требований для предъявления тюремной администрации в обмен на жизнь заложников. Настроение у них улучшилось, особенно после того, как они пустили по кругу бутылку коньяку.

Саша, опираясь о стенку, с трудом поднялся на ноги и в сердцах так грязно выругался, что Лайза посмотрела на него с осуждением. Гоблин тоже завозился на полу, медленно приходя в себя.

— Слушай, Грот, — обратился Белов к авторитету— Ты плохо понимаешь ситуацию. Ты попал, на самом деле. Знаешь, кто эти люди? Комиссия Евросоюза по правам человека!

— Тем лучше. Выходит, эта сиреневая миссис Хадсон, покруче будет любого бронежилета. Правда, божий одуванчик? — спросил Грот ничего не понимавшую старушку.

— Бабулю, Грот, точно придется отпустить. И раненого тоже. Ты же никогда не был беспредельщиком!

Грот немного обиделся: кажется, Белов держит его за слабака? В этот момент Билли, до тех пор неподвижно лежавший в углу, начал шарить по полу в поисках очков, его лицо было залито кровью.

— Не двигаться, сука! — авторитет с явным намерением доказать свою крутизну, направился к раненому.

Саша снова не выдержал, встал между ними: в итоге удар достался не заложнику, а Гроту — от Белова, по печени. На этот раз никто не стал вмешиваться в их взаимоотношения.

— Опять ты, Белый, ссышь против ветра, — сказал Грот, отдышавшись. — Не будь банальным. Заика, дай мне букет, — велел он своему убогому ассистенту и снова обратился к Белову — Думаешь, я дебил и ничего не вижу? Дураку понятно, что ты к этой кондолизе неровно дышишь! — он выхватил тюльпаны из рук Заики и подошел к американке.

Саша внутренне сжался и приготовился к атаке, но, как оказалось, напрасно. Грот пригладил ладонью ежик волос на макушке и с ловкостью старого морского волка поклонился удивленной девушке.

— Мисс, — сказал ей он с достоинством, кося глазом на Белова, — разрешите мне от имени российского криминалитета поднести вам этот скромный букет в знак Признательности за вашу, так нужную всем нам, правозащитную деятельность. Ура, товарищи, — он с удовольствием присоединился к гоготу своих шестерок, оценивших, наконец-то, весь смак его издевательской шутки.

Затем последовал короткий, но впечатляющий рассказ о том, как именно он и его близкие поступят с Лайзой, если Саша не возьмет себя в руки и не пообещает вести себя тихо. В противном случае для него тоже найдутся браслеты. Белову не оставалось ничего иного, как пойти на мировую. Растерянная американка застыла с букетом цветов в руке, не зная, как реагировать на поведение этого опасного комедианта, Грота.

— Кончай стебаться, ботало, — устало произнес Саша, — и включи мозги. Пора уже…

В этот момент сработал зуммер допотопного телефонного аппарата, стоявшего на столе служебного помещения. Звонил полковник Медведев, предлагавший бунтовщикам немедленно отпустить заложников и сдаться. В отличие от Грота, ему явно не хватало воображения. И, поскольку взамен тюремный босс не предлагал вообще ничего, даже прощения, стало ясно, что переговоры будут долгими и трудными…

Прошло два часа, в течение которых состоялись еще два телефонных разговора. От имени бандитов выступал, разумеется. Грот, а на другом конце провода отметились начальник управления внутренних дел и краевой прокурор.

По указанию Грота Гоблин отцепил «миссис Хадсон» от батареи и, прикрываясь ею, как щитом, выбросил из окна во двор маляву с ультиматумом. Бандиты требовали доставить им четыре автомата Калашникова с запасными магазинами и столько же бронежилетов, подогнать автофургон к воротам изолятора и предоставить борт с запасом горючего до Эмиратов. И еще одно условие: — снять снайперов с крыш соседних домов! Прижатый к стенке полковник Медведев обещал выполнить все требования бандитов…

Снова потекли сначала минуты, а затем и часы ожидания. Гоблин, опять же по наущению Грота, контролировал каждое движение Лайзы, сидя рядом с ней на полу Это занятие ему нравилось, и он всячески демонстрировал Белову, что в любую минуту готов применить насилие:

Несмотря на это Саша говорил с Гротом абсолютно спокойно. Ему уже почти удалось уговорить его передать Медведеву англичанина, который снова потерял сознание. Аргументы Белова были очевидны, а потому убедительны. Во-первых, трое заложников — это слишком много для успешного отхода, двух женщин вполне достаточно. Во-вторых, парень серьезно ранен и нуждается в операции. В дальнейшем он будет только путаться под ногами. А то и вовсе двинет кони, между тем как труп на данном, успешном этапе переговоров никому не нужен.

Реальный же план, который Белов все это время держал в голове, был прост и ясен. Необходимо сначала любыми средствами убедить бандитов отпустить заложников, по крайней мере, двоих из трех. А там видно будет. Внезапно Белову пришла в голову хорошая идея. Решив, что пришло время засветить переданный Федором мобильник, он достал его и набрал номер заводоуправления, К телефону подошла Любочка — будто ждала его звонка. Голос у нее был странный, Саше даже показалось, что она пьяна.

— Люба, не удивляйтесь, это я, Белов, — произнес он «директорским голосом», — немедленно позвоните на телевидение и во все красноси- бирские газеты, в том числе в «Колокол». Если журналюги хотят видеть побег заключенных, пусть едут в Воронье гнездо — немедленно! — убедившись, что секретарь правильно поняла задание, он отключился.

— Нормальный ход, — одобрил Грот его действия. — Чем больше свидетелей, тем больше у нас шансов выйти отсюда живыми.

— Только давай договоримся: как только журналисты будут здесь, ты немедленно отдаешь парня. Поверь мне — так надо.

Грот опять согласился, хотя ему и не нравилось, что Белый ведет себя так, будто главный здесь он.

Саша попросил Лайзу передать старушке, что он восхищен ее выдержкой. Мол, она ведет себя очень достойно, ни на минуту ее не оставляет присутствие духа. Выслушав перевод, та расплылась в широкой американской улыбке. Поправив шейный платочек свободной рукой — вторая снова была пристегнута браслетами к батарее, старушка ободряющим жестом потрепала Сашу по щеке…

Через час во дворе тюрьмы появилась стая журналистов. Телевизионщики уже снимали топтавшихся на раскисшем снегу генералов и полковников от МВД и спецназовцев в тяжелом вооружении, в шлемах, с дубинками и щитами. Все шло нормально, без эксцессов, никаких свидетельств приготовления к штурму заметно не было…

Женщины вели себя молодцом и слали Саше ободряющие улыбки. Сидевшие за столом Грот и его безбашенные гвардейцы, Заика и Мориарти, начали клевать носом. Сказывалось напряжение, долгие часы ожидания и выпивка. Саша подумал, что Грот был неправ, позволив своей шатии-братии прикончить весь имевшийся запас коньяка.

Позвонил полковник Медведев. Видимо его достала неизвестность, и он попытался выяснить, все ли в порядке. На всякий случай он еще раз подчеркнул, что все условия будут выполнены, но для подготовки самолета требуется время. И сообщил, что в течение получаса к ним поднимутся санитары с носилками для эвакуации раненого.

— Только не вздумайте со мной шутковать, — предупредил Грот полковника, — а если собираетесь, то заранее готовьте три гроба европейского образца с надписью ООН.;

Медведев еще раз пообещал не проводить штурма и положил трубку…

Саша мысленно усмехнулся. Можно было не сомневаться, что в штабе принято решение брать штурмом корпусную и, обещая Гроту самолет, переговорщики просто тянут время.

Когда в камере стало одним заложником, меньше, Белов осторожно выглянул в окно.

— Слышь, Грот, — позвал он авторитета, — ты видел чердак жилого дома?

Грот напряг зрение и выдал длинную матерную тираду.

— Снайпер, мать его за ногу! Медведь же обещал мне, что снимет снайперов с крыши!

— Это не просто снайпер. У него в руках не снайперская винтовка, а «Муха». Догадываешься, что это может означать для нас всех?

Гранатомет в руках спецназовца, смотревшего в этот момент сквозь прорези своей маски на окно корпусной, мог означать только одно — что жизни заложников не самое важное в этой истории с захватом. Лайза, сообразив, что ситуация обостряется, заволновались. Старушка произнесла несколько гневно-вопросительных фраз по- английски.

— Что она говорит? — обратился к Лайзе Грот.

— Она говорит, что они не посмеют стрелять в комнату, где находятся члены комиссии Евросоюза и ООН.

— А ты как считаешь, Грот, посмеют или не посмеют? — Саша пристально смотрел ему в глаза, пока не убедился, что тот понял, о чем идет речь.

А именно: заложники здесь не только члены европейской комиссии. В этой комнате заложники все. Причем караулит их не рецидивист типа Грота, а некто неизмеримо более жестокий. Ему нужно одно — избавиться от Белова любой ценой. И жизни тех, кто в момент его смерти случайно окажется рядом с ним, не имеют ровно никакого значения…

На груди Белова завибрировал спрятанный под ветровкой мобильный телефон. Он отошел в сторону и нажал кнопку включения.

— Саша, слушай внимательно, — услышал он в трубке голос Введенского. Связь была отличной, й все присутствующие слышали слова звонившего: — Штурм намечен на двадцать ноль-ноль…

— Но мы же отдаем заложников! — попробовал возразить ошарашенный таким поворотом событий Белов. — Здесь еще две женщины!

— Это не имеет значения. Не перебивай и слушай. Штурма не будет. Но ровно без двадцати восемь с чердака жилого дома по вашему окну будет произведен выстрел из гранатомета. Ты понял меня?

— Да, понял, спасибо за информацию.

— И последнее: оцепление в районе жилого дома отсутствует…

Связь оборвалась. В комнате повисла гнетущая тишина. Потом Лайза шепотом начала переводить соседке на ухо все, что сумела расслышать и понять. Саша бросил взгляд на большие. электронные часы на стене помещения: было четыре минуты восьмого…

Введенский! Единственный в мире человек, который способен в эту минуту спасти ни в чем неповинных людей. Он не случайно предупредил Белова о том, что оцепление вокруг дома, где засел спецназовец, снято. Этот организационный шаг вполне понятен: ни единая душа не должна знать, то именно и откуда стрелял в заложников. А если никто не видел, то замести следы будет гораздо легче.

Белов высветил на экране номер Введенского, чтобы забить его в память, но оказалось, что он был в телефонной книжке. Попытки дозвониться генералу в течение следующих пятнадцати минут не дали результата: ответом были короткие гудки. Время поджимало. А может, задействовать Виктора и охрану комбината? Вот только как на него выйти? Вряд ли он сейчас на работе. Саша набрал номер тетки.

— Катя, как у вас дела, где Виктор? — Белов знал, что в последнее время вся компания часто собирается у него дома, а Катя и Витьком и вовсе сдружились.

Ответом ему были хлюпающие звуки. Прошло несколько бесценных секунд, прежде чем Саша понял, что тетушка просто не может говорить из-за того, что ее душат слезы.

— Где Виктор? Что случилось? — заорал он, чувствуя, что вот-вот взорвется от напряжения.

— Мы едем в аэропорт! — Катя рыдала в трубку, уже не пытаясь сдерживаться. — Алешу украли… Кабан со своей стервой… В аэропорт его повезли!

Белов сразу понял, что ситуация изменилась и побег должен состоятся. Он аккуратно сложил и спрятал на груди мобильник. На губах его играла улыбка, которая ни в коей мере не отражала того, что творилось у него в этот момент на душе. Как всегда в минуты крайней опасности на Сашу снизошло абсолютное спокойствие.

— Грот, слушай сюда… — тихо сказал он, понимая, что должен найти максимум несбиваемых, убедительных доводов, чтобы сделать Грота своим союзником: от его поведения в этот момент зависел успех задуманного.

Белов нашел эти слова, и Грот понял его замысел. Они обменялись рукопожатиями. После этого Саша подошел к Лайзе, поцеловал и провел рукой по ее волосам.

— У тебя нет выбора, кроме как поверить мне, — повернулся он к Гроту. — Я люблю ее, и я обязательно вернусь…

Шел мелкий, назойливый дождь. Яркие лучи прожекторов шарили по фасаду девятого корпуса, то и дело заливая светом служебное помещение, на полу которого, скорчившись, сидели вперемежку палачи и жертвы, уже успевшие перепутать, кто из них кто. Темной оставалась только крыша режимного корпуса и жилой дом, одним боком вплотную примыкавший к ней со стороны улицы Свободы. Окна его были погашены, из чего Саша сделал вывод, что жильцы уже эвакуированы. Значит, дело серьезное, и на чердаке жилого здания все еще сидит и ждет приказа спустить курок человек в черной маске…

Он был профессионалом, и ни разу не позволил себе задуматься, кто именно находится там за зарешеченным окном, по которому ему надо выстрелить. Если бы он думал о подобных вещах, то не был бы профессионалом.

Другой человек тоже был доволен тем, что крыша тюремного корпуса и примыкающий к ней с улицы Свободы жилой дом окутаны мраком. Потому что по этой крыше он сейчас шел, и меньше всего хотел, чтобы кто-нибудь это заметил. В отличие от гранатометчика, сидевшего в чердачном помещении, человек, идущий по крыше, не торопил время, а наоборот, пытался его остановить…

Люди, сидевшие на полу в закрытом служебном помещении, не сводили глаз с больших электронных часов на стене. Показав без десяти минут восемь, большая стрелка, казалось, застыла навечно, растягивая невыносимую пытку ожидания конца. Вместе с ней застыл на окне и луч прожектора, осветивший в комнате все детали, включая узор на шейном платочке пожилой англичанки. Потом стрелка дернулась и продолжила свое движение. Никто не ответил: радоваться было рано. И только когда время перевалило за половину девятого, Грот первым встал, уже не таясь, подошел к окну и попытался разглядеть во тьме силуэт жилого дома.

— Похоже, у Белова получилось, — сказал он сам себе.

— Сто пудов, что он не вернется, — откликнулся из своего угла Гоблин. — Я бы точно свалил…

— А это мы сейчас у его бабы спросим! Эй, как тебя там…

Лайза не стала дожидаться, пока бандиты припомнят ее имя.

— Если Белов не вернется, — сказала она с вызовом, — вы меня убьете. И вам станет немного легче.

Когда Саша, мокрый до нитки и покрытый ссадинами, появился в корпусной, обстановка была уже совсем другой. Все были на ногах и возбужденно галдели. Грот только что закончил последний раунд переговоров с начальником УВД.

— Белый! Где тебя черти носят! — закричал он, с трудом сдерживая желание обнять бывшего врага. — Лимузин у ворот! Самолет под парами. Мэмз, надеюсь, вы едете с нами?

Дружный хохот сотряс стены комнаты: все симптомы так называемого «стокгольмского синдрома» были налицо. В психике людей, которые в течение часа готовились к смерти, произошли серьезные сдвиги. С пленниц были сняты наручники, причем старушка выпросила у Грота свои браслеты — на память. Она уже представляла, как под гром оваций выступает с трибуны ООН с вещественными доказательствами своего похищения.

И только Белов не принимал участия в братании преступников с их жертвами, мыслями он был далеко, далеко отсюда. Несколько минут назад, на мокрой крыше тюрьмы, в двух шагах от воли, он пережил адовы муки. Его душу буквально раздирали пополам два чувства: в одну сторону тянул маленький мальчик, сын сестры, в другую — любимая женщина. Саша так и не сделал выбора — он должен спасти их всех…

Первым с ярко освещенного прожекторами крыльца изолятора начал спускаться во двор Грот. Он прикрывался, как щитом, ничуть не испуганной старушкой, прижав ее к сердцу сгибом локтя за шею. Только теперь Грот пожалел, что не взял достаточное количество заложников для прикрытия. Чтобы исправить ошибку, он поднял над головой гранату: это должно отбить у снайперов охоту к пулевой стрельбе. За его шиной появилась Лайза Донахью с букетом тюльпанов в руках, за ней, стараясь держаться в фарватере, гуськом шли Мориарти, Гоблин и Заика. Замыкал процессию Александр Белов.

Дождь лил не переставая. Периферийным зрением Саша засек горстку промокших до нитки телевизионщиков, продолжавших вести съемку. Это вселяло надежду: в присутствии стольких свидетелей, прессы и в непосредственной близости от руководства МВД никто не станет расстреливать представителей ООН. Но что будет потом?

Полковник Медведев не обманул. Белый фургон с работающим двигателем ждал их сразу же за воротами изолятора. На первый взгляд в нем никого не было. Когда до него оставалось пройти всего ничего, Белов, замыкавший шествие, негромко, но уверенно скомандовал:

— Отставить посадку! Впереди по курсу синий фургон — бего-о-м марш!

Ни заминки, ни возражений ни у кого не возникло. Сплоченности этой, по сути, очень разно; родной команды мог бы позавидовать любой командир спецназа. Как-то незаметно, само собой получилось, что власть тихо-мирно перешла от Грота к Белову. Даже здоровенный Гоблин готов был ходить перед ним на задних лапах, как медведь в цирке.

Хорошо знакомый фургончик с надписью «Сибирский крендель» Саше удалось разглядеть еще с крыши тюрьмы. И теперь Степаныч, подтверждая, что появился возле изолятора совсем не случайно, дважды мигнул фарами, вышел наружу и открыл все двери для ускорения погрузки. Уже через минуту вся компания неслась по мокрому шоссе в чистеньком, восхитительно пахнущем хлебом фургоне в направлении аэропорта. За рулем сидел Белов: Степаныча он решил не впутывать в эту опасную историю. Обе женщины, обнявшись, разместились на пассажирском сидении справа от Саши. Воры с комфортом устроились в салоне.

Шоссе, ведущее в аэропорт, в этот час было почти пустым. Непогода загнала людей в теплые квартирки и дома, в такую погоду хороший хозяин собаку на улицу не выгонит. Дорога была скользкой, как стекло, однако фургончик мчался на очень приличной скорости. И было похоже, что их никто не преследует.

— Какого черта, Белый! — опомнился вдруг Грот, успевший к этому времени полностью утратить позиции лидера. — В том ментовском фургоне наши автоматы остались и броники!

— Хрен пластидный там остался, а не автоматы, — огрызнулся Саша. — Сейчас бы от нас уже клочки летали по закоулочкам.

Грот не нашел, что возразить, и в салоне надолго воцарилась тишина. Только однажды старушка громко спросила:

— Liza, could you explain me what is “bozhy oduvantchik”?

Лайза что-то тихо объяснила, после чего дама, повернувшись к сидящим в салоне, — с достоинством объявила:

— My name is Melany!

— Очень приятно, — откликнулся кто-то из зэков.

А буквального через минуту после этого, несколько запоздавшего официального знакомства Белов сбросил скорость в виду железнодорожного переезда. Шлагбаум был опущен, и слева метрах в пятидесяти гудел приближающийся состав.

Фургон продолжал ехать накатом, когда Белов неожиданно наклонился вправо, резко открыл дверь, а следующим движением руки выпихнул обеих женщин наружу. В ту же секунду «Фольксваген» газанув, смел шлагбаум, и перелетел через рельсы перед самым носом локомотива…

Судья Чусов не только выжил, но и почувствовал себя гораздо лучше уже через несколько дней после госпитализации. В его истории болезни вместо совсем уж невеселого слова «инфаркт» было записано — «предынфарктное состояние». Слабое, но все-таки утешение. Однако до поры до времени он не спешил рекламировать свое выздоровление и приберегал этот сюрприз ко дню повторного, заседания суда. Кардиологи в этом вопросе были с ним солидарны.

По этой причине заведующий реанимационным отделением всякий раз лично выходил к многочисленным посетителям, которые буквально штурмовали больничный порог, так им приспичило пообщаться с судьей. «Только через мой труп?» — говорил заведующий с интеллигентной улыбкой особенно настырным ходокам, Опытный врач и администратор «методом мягкой лапы» умело нейтрализовал любые попытки солидных, хорошо одетых мужчин проникнуть в реанимационное отделение, где «боролся со своим сердцем» Чусов.

Именно боролся и именно с сердцем. Заглянув в черную бездну, судья не увидел в ней ничего, что могло бы послужить оправданием несправедливому приговору, который он чуть было не вынес. И полегчало Андрею Ивановичу вовсе не потоку, что врачи совершили чудо и вытащили его с того света, а оттого, Что он принял то решение, которое ему подсказало сердце.

После этого все встало на свои места. Верно в народе говорят: все болезни от нервов, но еще правильнее было бы сказать — все болезни от сердца. Одновременно отпала и необходимость прикрывать свою исколотую витаминами задницу. Душевный покой важнее! Ну лишится он на старости лет положенных надбавок, да и черт с ними… Будет лишний повод подсесть на диету: и так он слишком толст, а это, опять же, на мотор лишняя нагрузка. Вот ведь как все в жизни взаимосвязано! Да и перед сыновьями не стыдно будет, что еще важнее.

Чусов достал из портфеля, контрабандой доставленного в реанимацию, обвинительный приговор, аккуратно порвал в мелкие клочки. Потом открыл форточку, высунул в нее ладонь: ветер подхватил и унес обрывки того варианта судьбы Белова, которому не суждено было сбыться

Проскочив переезд, Белов не стал тормозить, а наоборот, дал по газам и помчался на максимальной скорости в сторону аэропорта. Позади громыхал колесами бесконечный, в километр длиной, товарняк. Отлично, у женщин есть время найти себе укрытие! Возмущенные зеки за его спиной орали и размахивали кулаками. В салоне гулял ветер, так как лобовое стекло было разбито при столкновении со шлагбаумом, но это нисколько не охладило их пыл.

Ладно, Грот, не парься, — бросил Саша через плечо примирительным тоном, — ты и так мой должник, и твои кенты тоже. Если бы я того бойца на крыше не приковал браслетами к стропилам, хрен бы вы сейчас на «Фольксвагенах» разъезжали. А так — «Муха» отдельно, гранатометчик отдельно. Ты лучше подумай, почему за нами хвоста нет?

— Ну почему? Скажи, если ты такой умный, — ехидно вопросил авторитет.

— Да потому, что они знают, куда мы едем…

На подъезде к аэропорту господа воры занервничали. Ни оружия у них нет, кроме липовой гранаты, ни заложников, а Белов для этой цели не годится. Правда, и то обстоятельство, что ментовскому фургончику они предпочли синий «Фольксваген», тоже имеет несомненные плюсы. Главный — что они все еще живы. Однако же связь с представителями закона оборвалась. Где туг принято встречать и провожать самолеты, захваченные террористами, никто из пассажиров не знал. Легко догадаться, что уж точно не в аэровокзале. Братки обшаривали взглядами дорогу впереди и позади себя: никто их по- прежнему не пас, но куда рулить было непонятно… Саша свернул на обочину, заглушил движок. Стало слышно, как по крыше стучат крупные капли дождя.

Откуда-то издалека донесся рокочущий гул, он становился все громче, и через минуту вертушка с боевой раскраской МВД зависла в начавшем темнеть вечернем небе у них над головами.

— Белый, — дернулся Грот, — что делать будем? Куда выдвигаемся?

Саша достал мобильник, и один звонок Введенскому ликвидировал все пробелы в информации.

— В общем, так, братва, сейчас направо вдоль забора к котрольно-пропускному пункту, через него на поле. Во-о-н там, видите, ТУ-154? Газуйте прямо к трапу…

— А ты сам-то не с нами? — хмуро спросил Грот. — Я в тюрягу не вернусь, на мне два трупа!

— Нет, вы уж без меня как-нибудь. Всегда хотел побывать в Эмиратах, только сейчас не с руки. У меня еще в Красносибирске кое-какие дела остались.

— Грохнут тебя здесь, зуб даю! Грохнут, и вся недолга. Может, передумаешь?

— Ладно, не каркай. Вам, наоборот, без меня спокойней будет!

Саша выскочил на раскисшую от дождя землю, захлопнул дверь и махнул рукой: мол, ни пуха… Грот перебрался за руль, тронул фургон с места.

— Тут ты прав, Белый, насчет спокойствия, — крикнул он в разбитое окно. — Заложник из тебя хреновый, лучше сразу застрелиться.

На стоянке возле здания аэропорта Белов сразу заметил джип Витька, но самого его нигде не было видно. В зале ожидания царил первобытный хаос. В связи с нелетной погодой рейсы из- Красносибирска на Москву и другие города были отменены. Люди ели, пили, спали на полу и скамейках. Цыганки кормили младенцев грудью. Новорожденные кричали отовсюду в режиме стерео. Неуправляемые, как бандерлоги, дети школьного возраста носились, орали, прыгали и дрались, совершенно позабыв, зачем они сюда приехали. Измученные учителя уже не надеялись улететь в какую-либо из столиц, чтобы во время весенних каникул хватануть там про запас культурной пищи.

Сумасшедший дом, бедлам какой-то! Даже не разобрать, что говорит диктор, кажется что-то о возобновлении полетов. Но по тому, как качнулось людское море, можно предположить, что речь идет о рейсе на Москву. Белов решил не дергаться зря, остановился и внимательно про- сканировал толпу. Он увидел на другом конце зала Федора, Ватсона, тетку и Ярославу, приехавших, видимо, вместе на джипе Витька.

Вот похожий на Шварца здоровяк отвел глаза, наткнувшись на его взгляд. Ясно, Лубянского покроя — из Конторы человек. Еще один. Ну, без них вода не освятится! Через минуту ему стало ясно, что в зале полно фээсбэшников. Кажется, они не собираются заламывать ему руки за спину. До него наконец дошло, почему их никто не прищучил по дороге в аэропорт. Введенский! Это он прикрывал ему задницу все это время!

В то же мгновение метрах в тридцати от него, возле самой стойки регистрации, Мелькнул бритый затылок без посредства шеи, как у Винни-Пуха, перетекающий в мощный торс. Кабан? Точно, он и есть! Оживленно разговаривает с каким-то арабом в длинном бурнусе и белом в черную клетку платке-арафатке на голове. Саша кинулся в их сторону, но тут же увяз в бесконечных котомках, рюкзаках и чемоданах.

— Мужчина, как вам не совестно, тут больные дети! — взвизгнула снизу сбитая им с ног молоденькая учительница.

Белов наклонился и помог ей встать. За это время Кабан и его собеседник уже прошли регистрацию. Людской поток отрезал Сашу от стоек. Это были воспитанники специализированного интерната для детей с физическими недостатками. Некоторые из них передвигались самостоятельно, других везли в инвалидных колясках. Одна из сопровождавших детей сотрудниц вскрикнула и позвала его по имени-отчеству. В глазах ее вспыхнул огонек узнавания, но тут же погас: в одетом в грязную ветровку мужчине с двухдневной щетиной невозможно было признать статного и безупречного во всех отношениях хозяина алюминиевого комбината.

До Саши дошло, что поездка больных детей организована в рамках одной из социальных программ, которые уже второй год финансирует «Красносибмет». Точнее, финансировал, потому что следующая поездка вряд ли состоится. Почему-то ему показалось очень важным именно сейчас убедиться в своей догадке. Он тронул за рукав одну из воспитательниц, катившую инвалидную коляску. Совсем маленький ребенок спал, свесив головку на грудь так, что капюшон закрывал лицо.

— Вы не на Кубу летите? — спросил ее Белов, сам не зная, зачем.

Невинный, казалось бы, вопрос поверг молодую женщину в панику. Она вскинула на Сашу голубые, очень знакомые глаза, а затем резко рванула вбок, протаранив коляской коридор в скопище людских тел. Надежда Холмогорова! Так значит мачеха Коса — похитительница Алеши?!

— Стоять! — закричал Белов и бросился за ней, стараясь никого не уронить.

В поднявшемся гвалте одинокий голос взывал к его совести, остальные крыли матом и грозили вызвать милицию. Но Саша видел только "это лиловое пятно в толпе перед собой, а в какой- то момент заметил Витька, который, сильно прихрамывая, бежал наперерез Надежде. Она имела явное преимущество, поскольку народ сам собой расступался при виде женщины с инвалидной коляской. Сразу за нею людские волны снова смыкались, и пробиться сквозь них было невероятно трудно.

Витёк находился уже буквально в двух шагах от нее. Вот сейчас он протянет руку и хотя бы притормозит эту гадину до его подхода. Как вдруг под ноги Злобину метнулся непонятно откуда взявшийся мальчишка, он наступил на него и грянулся на мраморный пол.

Между стойками регистрации Надежда пронеслась, по-прежнему расчищая себе путь коляской. Опешившие сотрудники аэропорта что-то кричали ей вслед и попытались задержать хотя бы Сашу, но он легко перемахнул через барьер, потом, как прыгун в высоту, перелетел над транспортной лентой с чемоданами и сумками, и помчался дальше. Неужели эта дура все еще надеется попасть на борт самолета?

Белов ворвался в накопитель и остановился. Дальше ей бежать некуда. Как и Кабану с арабом, которые, в числе немногих успевших пройти регистрацию пассажиров, с изумлением уставились на возбужденных, запыхавшихся Белова и Витька, наконец-то догнавшего своего шефа. Надежда, тяжело дыша, остановилась у стеклянной стены накопителя и повернулась лицом к

Саше. За ее спиной, всего метрах в трехстах от себя, Саша увидел тот самый ТУ-154, где сейчас должен был находиться Грот со товарищи. Почему-то Саша был уверен, что непотопляемый морячок обязательно выкрутится. В отличие от Надежды!

Коляску с мальчиком она выставила перед собой, словно это препятствие могло остановить Белова. Алеша так и не проснулся, из чего следовало, что его опоили чем-то вроде макового отвара, как это принято у южан. Рядом араб с наклеенной на лицо фальшивой улыбкой глупо хлопал глазами. Черт, это же никакой не араб, это…

В этот момент Кабан, стоявший гораздо ближе к Надежде, чем Саша, подскочил к коляске и взял мальчика на руки.

— Оставь пацана в покое, — сказал Белов, приближаясь к ним быстрым шагом. — Ромео, не будь свиньей…

Он уже приготовился к атаке, как вдруг Кабан с криком «держи мальца» бросил Алешу в сторону Белова. Ему не оставалось ничего иного, как выставить вперед обе руки и поймать его, как баскетбольный мяч. Пока Саша «принимал пас», Кабан схватил инвалидное кресло, с разбегу протаранил им стеклянную стену накопителя и вывалился на летное поле. Отбросив коляску в сторону, он с низкого старта рванул в сторону самолета.

— Рома, а как же я? — истошно заорала Холмогорова, отрезанная от него градом осколков.

Кабан услышал этот крик души, резко тормознул… и повернул назад. Надежда, протянув к нему руки, как лунатик шагнула в хрустнувшую лужу стекла…

Белов беспомощно оглянулся: к нему спешили Ярослава, Федор, Ватсон и Катя. За ними следом — фээсбэшники и сотрудники службы безопасности аэропорта. Пока он был занят племянником, Кабан, перебросив через плечо Холмогорову, успел отмахать половину пути к самолету. Комичная фигура в белом балахоне поспешала за ними, но с большим отставанием.

— Витек, — крикнул Белов, — держи этого урода!

Злобин, хромая, кинулся за похитителями, часть фээсбэшнйков присоединилась к нему. Бегов передал спящего парня Ярославе. Она пришла его на локоть, а свободной рукой притянулa к себе Сашу за шею и прижалась горячим 160 м к его небритому, колючему подбородку. Тетка обняла их обоих: они застыли, как скульптурная группа, изображающая встречу родных после долгой разлуки.

Ну, прямо «Место встречи изменить нельзя» — раздался совсем рядом знакомый голос.

Саша поднял глаза: в метре от него, довольно Улыбаясь, стоял Введенский.

— Игорь Леонидович, — обратился Белов к генералу, — этот Уродов что, участвовал в похищении?

Участвовал, Саша, участвовал. Он отвечал за проведение операции на территории России. Шейхи горы баксов обещали отвалить за парня, а ему сейчас деньги нужны как никогда. Он на нелегальном положении. Как говорится, их разыскивает милиция.

— Какие шейхи? — удивился Белов. — И зачем арабам Алешка? У них что, демографический кризис, без нас ну никак?

В собравшейся тем временем вокруг них толпе пассажиров раздались смешки. Все смотрели на генерала, которому, казалось, эта ситуация доставляет удовольствие.

— Дело в том, — сказал он, показывая на мальчика, — что он по отцу — ближайший родственник Авада бен Ладена. И не. только его, у него вообще куча родичей в правящих элитах Ближнего Востока.

Реакция Белова была самой простецкой: он почесал затылок и не нашел, что сказать. Ярослава всхлипнула и покрепче прижала к себе Алешку, Катя и Федор недоуменно переглянулись. Доктор Ватсон буркнул что-то насчет бразильских телесериалов.

В это время вернулись с поля Витек и фээсбэшники. Злобин с видимым удовольствием пинками гнал перед собой посеявшего где-то платок лжеараба. Как только они подошли ближе, Саша неожиданно для всех сделал шаг вперед и классическим прямым в челюсть буквально смел Удодова «с лица земли». Депутат картинно, как и все, что он делал в жизни, отлетел назад, приземлился на лопатки и в довершение проехал несколько метров на спине по усыпанному осколками стекла полу. Вряд ли это ему понравилось, но возражать он не стал, потому что пребывал в нокауте.

Подоспевшие секьюрити скрутили Белова, но Введенский жестом велел его отпустить. Он подозвал к себе офицера ФСБ, одетого как спецназовец из фантастического фильма, и что-то спросил у него недовольным, строгим голосом. Тот с виноватым лицом начал оправдываться, показывая рукой на самолет.

Только тут Саша сообразил, что ни Кабана, ни Холмогоровой спецам задержать не удалось. На поле их тоже не было видно, из чего напрашивался один-единственный вывод: обоим удалось попасть в самолет. Он не успел съехать с рулежной дорожки на взлетную полосу и, судя по молчанию двигателей, пока не собирался взлетать.

Внимание Введенского переключилось на летное поле. Он, мимоходом извинившись перед Беловым за то, что не может его отпустить, — направился к «тушке». Двое здоровенных молодцов в камуфляже подошли к Саше и взяли, его под белы руки.

— Игорь Леонидович, — крикнул он вслед генералу, — разрешите хоть попрощаться!

Введенский, не останавливаясь, махнул рукой спецназовцам, и те отпустили его. Он по очереди простился с друзьями. Поцеловал Ярославу, все еще спавшего Алешу и тетку, пожал руку бывшим жителям поселка Карфаген. Когда он обменивался рукопожатием с Витьком, то почувствовал, что в его ладони появился посторонний предмет. Это был ключ от джипа…

Состоявшееся на другой день очередное заседание районного суда города Красносибирска, по «делу Белова» с точки зрения драматизма и напряженности превзошло все предыдущие вместе взятые, но это выяснилось только в самом его конце, А до этого и пресса, и телекомментаторы сходились во мнении, что этот политический фарс подошел к своему логическому завершению, и в нем, наконец-то, в самое короткое время будет поставлена последняя, жирная точка-. И это несмотря на то, что возникли новые, непредвиденные обстоятельства, из-за чего в историю судебной практики он вошел под названием «процесс без подсудимого». Во всяком случае, из-за отсутствия главного героя — Александра Белова — интерес к этому спектаклю упал ниже плинтуса…

В тот день в зал суда мог бы попасть каждый, кто пожелал, но таковых было совсем немного. Журналистская братия тоже была представлена слабо: накануне прошла настолько противоречивая информация, что все окончательно запутались. Ясно было одно: заключительное заседание по «делу Белова», перенесенное в связи с болезнью судьи на завтрашнее утро, скорее всего, не состоится.

По одной из версий, подсудимый Александр Белов скончался от того, что получил смертельный удар заточкой от одного из сокамерников. Второй источник утверждал, что он стал организатором и вдохновителем дерзкого группового побега заключенных, и теперь объявлен в розыск. Но приз абсурда следовало бы отдать третьей «новости» Александр Белов, якобы, неведомым образом перенесся на летное поле Красносибирского аэропорта, захватил самолет и благополучно отбыл на нем в направлении Эмиратов!

Короче говоря, идти в суд после такой чепухи не имело смысла. Ясно было, что инициаторы процесса совсем запутались или отчаялись его выиграть настолько, что впали в умственное расстройство. А потому в полупустом зале находились только немногочисленные, как оказалось, друзья подсудимого, люди изможденного вида, со следами бессонницы на лицах. Они явились сюда, чтобы узнать хоть что-нибудь о подсудимом, потому что до сих пор возможность контакта с Беловым жестко пресекалась судебными и прочими властями, а вся информация о нем жестко дозировалась. В их числе была и Лайза Донахью. Обычно суперэлегантная американка явилась в суд, опираясь на палку и в советского образца туфлях на низком каблуке. А под глазом у нее можно было угадать тщательно затонированный, но все-таки вполне читабельный синяк.

Немногим лучше в этот день выглядел и полпред президента господин Зорин. Казалось, сегодня он забыл надеть привычную маску вальяжности и выставил на всеобщее обозрение свое настоящее лицо жалкого и растерянного человека. Что было неудивительно: по дороге в суд он имел телефонный разговор со своим московским конфидентом, сообщившим ему о ночном побеге Белова из здания аэропорта, а также об аресте господина Удодова, каковой был не только депутатом и председателем думского комитета по законности, но и компаньоном Зорина в кое- каких не совсем легальных коммерческих предприятиях.

Однако даже не это поразило Зорина в самое сердце, а то, что никто из местных чиновников не счел нужным проинформировать его о взятии Удодова под стражу! Хотя это произошло, как говорят менты, на его земле! Старый номенклатурный волк Зорин сразу понял, что это значит…

Итак, заседание суда состоялось. Ровно в десять утра, с боем часов, на свои позиции выдвинулись судья Чусов и государственный обвинитель Константинов. Судья бросил на стол толстую папку с документами, которую принес собой, со вздохом водрузил на нос очки и принялся рассматривать документы… На своего, бывшего приятеля он даже не взглянул, как, впрочем, и тот на него. Это обстоятельство имело скрытое значение лишь для них: обоим было понятно, что отныне и до конца жизни они никогда больше не подадут друг другу руки…

Чусов наконец расшифровал своего вечного оппонента, понял, что ему — подсознательно, — не нравилось в нем: да, прокурор Константинов получал от своей работы садистское удовольствие. Его должность и статус давали ему возможность чувствовать себя творцом человеческих судеб, хозяином жизни и смерти подсудимых. Право назначать наказание, привлекать ответственности, определять меру наказания — все эти прерогативы государства он сделал своей собственностью, можно даже сказать, приватизировал. Пусть даже он не торговал ими, но зато использовал как ступени для своей карьеры. Не он служил закону, а закон служил ему для удовлетворения его собственных амбиций.

И слава богу, что Белов испортил прокурору сегодня праздник! Его место в железной клетке так и осталось вакантным.

Никто из собравшихся, включая адвокатов, уже не надеялся увидеть этого авантюриста на скамье подсудимых. Однако правила вынуждали участников процесса играть отведенную им роль до конца. Суд должен состояться хотя бы с той целью, чтобы зафиксировать факт отсутствия подсудимого.

Едва секретарь суда произнесла первую ритуальную фразу «встать, суд идет», как у входа в зал послышался шум, перешедший в громкую перепалку. Мужчина, которого охранники приняли за бомжа, настойчиво пытался проникнуть в зал, где шло заседание. Чусов отложил документы, снял очки — у него была дальнозоркость — и вгляделся в нарушителя спокойствия.

— Позвольте ему пройти! — бас судьи перекрыл гам, поднявшийся в зале. — Никто не может отказать гражданину в праве занять свое место на скамье подсудимых.

Александр Белов шагал по проходу между креслами в абсолютной, космической тишине. И лишь после того, как охранник закрыл за ним железную дверь клетки, зал в едином порыве разразился овациями. С той самой минуты аплодисменты стали неотъемлемой частью его жизни…

Месяц спустя Белов получил приглашение в Кремль на совещание, посвященное отношениям власти и капитала. Само собой разумеется, на деле речь шла лишь о демонстрации лояльности со стороны олигархов, а не о дискуссии с ними, которая даже не подразумевалась… Это Александр понимал прекрасно: в Кремле должны были встретиться и обменяться фальшивыми улыбками государство и крупный бизнес, не более того. Но для него это приглашение было чей-то вроде политической реабилитации. Опала закончилась, он снова был на коне…

Главным номером кремлевской программы ша пресс-конференция, в ходе которой президент Батин в режиме нон-стоп отвечал на каверзные вопросы журналистов о перспективах развития бизнеса в России и личном его отношении «делу Белова».

Как всегда, он показал себя зрелым мастером словесных баталий и не раз срывал аплодисменты зала. Ассистировавший ему сотрудник администрации Иван Жуков по очереди предоставлял его российским и зарубежным корреспондентом.

Международная общественность не раз дала понять, что внимательно следит за ходом процесса, — говорил с сильнейшим акцентом молоденький англичанин. — Не кажется ли вам, о Россия больше потеряет в результате снижения инвестиционного рейтинга и бегства капитала за границу, чем приобретет в результате позорной национализации «Красносибмета»? Журналист еще не закончил говорить, а на губах президента уже заиграла ироническая улыбка. Батин красиво выдержал паузу и хмыкал.

— Извините, вопрос не по адресу, — сказал он очаровательно скрипучим голосом. — Государство не должно вмешиваться в споры хозяйствующих субъектов. Это наша принципиальная позиция. Кроме того, даже будучи президентом, я: не вправе навязывать свое мнение суду, я никогда не сомневался в справедливости предстоящего судебного решения. Российское правосудие в лице назначенного мной Андрея Ивановича Чусова оказалось на высоте! Вы же не станете утверждать после завершения этого процесса, что у нас существует проблема теневой юстиции. Не станете? — с нажимом спросил он, глядя в глаза покрасневшему от смущения журналисту. — Вижу, что не станете. Потому что с юстицией в России дела обстоят не хуже, чем на вашем хваленом Западе вкупе с Америкой!

Российская часть аудитории одобрительно зашелестела блокнотами: куда этому мальчонке до нашего Всеволода Всеволодовича! Иван Жуков пробежал взглядом по залу, показал «Паркером» на знаменитую Троегудову и кивнул ей: дескать, можете говорить. Все притихли в ожидании сенсации. Взаимные отношения главы государства и, по его же определению, «ведьмы пера» Троегудовой напоминали информационную войну певца Куркурова с газетчицей из Ростова Ритой Артаньян. Счет на сегодняшний день был равный и в первом, и втором случае. Что-то будет? Тем более, что сегодня Троегудова, как назло, была в розовом жакете.

— Вас не смущает, — голос ее звучал уверенно и даже нагло, — что, приняв курс на укрепление вертикали власти, иными словами, на реализацию бюрократической модели государства, вы тем самым ограничиваете развитие свободных рыночных отношений и лишаете инициативы талантливых предпринимателей? Но при этом хотели бы видеть в них патриотов… — добавила она невыносимо ядовитым тоном.

Путин не дрогнул, однако всякий намек на улыбку исчез с его лица, ставшего в одно мгновение похожим на римские скульптурные портреты Октавиана Августа.

А давайте спросим самого Александра Николаевича, — ловко перевел он стрелку на сидевшего между старушкой Лоу и Лайзой Донахью Белова. — Патриотично ли такого человека, как он, лишать инициативы с пользой для страны? Я правильно понял ваш вопрос? — он убедился, что стрела его иронии попала точно в розовую грудь Троегудовой, потому что она вдохнула воздух и забыла его выдохнуть от возмущения, и поощрительно кивнул Белову.

Микрофоны, телекамеры и глаза присутствующих, как по мановению волшебной палочки, развернулись на вставшего с места Сашу, который вдруг почувствовал себя частью какого-то многоголового существа, вроде тысячеглазого аргуса. Он одновременно видел себя со стороны, верху, сзади и из президиума. Ему вдруг стали понятны, или это только казалось, мысли и желания всех этих, таких разных, и одновременно таких похожих друг на друга людей. В ушах возник гул, похожий одновременный шепот нескольких десятков старушек на лавочках у подъездов. Белов мотнул головой, и наваждение исчезло.

Так ведь патриот — он и в Африке патриот, — сказал он с простоватой улыбкой и тут же посерьезнее. — Только ведь Россия — не Африка. И давайте не будем ее в Африку превращать, это задача неблагодарная и неблагородная. Моя цель — сделать Россию Европой окончательно и бесповоротно. Без всяких обжалований и апелляций в Верховном или Страсбургском суде.

Зал с некоторым опозданием понял смысл сказанного, некоторое время все молчали. Растерявшийся Иван Жуков упустил инициативу и совсем забыл о своих обязанностях ведущего. «Что делать? — лихорадочно соображал он. — Черт его знает, что- думает Батин по этому поводу. Здесь ведь надо в струю ляпнуть. Государственное дело, твою же мать!». В общем, пауза непозволительно затянулась.

Однако Батин не потерял самообладания. Всеволод Всеволодович встал и несколько раз изволил хлопнуть в ладоши, подав тем самым окружающим сигнал к началу рукоплесканий. После этого все потонуло в овациях и криках одобрения. Троегудова что-то сноровисто записывала в своем блокноте.

Подождав с полминуты, Батин одним движением водворил в зале тишину и с блеском завершил пресс-конференцию. Ни единое облачко не омрачило его умное и волевое лицо, несмотря на то, что в десне снова ожил и мучительно заныл воспаленный зубной нерв. Жуков со светлой улыбкой поздравил своего шефа с очередным замечательным выступлением.

Однако факт остается фактом. Общепризнанный лидер по части авторских афоризмов на сей раз уступил, пусть даже на время, пальму первенства герою дня — Александру Белову…

Официальные мероприятия уже закончились. Каждый из участников уже сказал то, что хотел или мог себе позволить. Теперь наступило время для более приятного и менее опасного занятия, а именно — кремлевского фуршета. Александру Белову пришлось пофланировать с бокалом шампанского в руке между роскошно сервированными столами, обмениваясь комплиментами с известными политиками и раздавая направо-налево многочисленные интервью.

Если бы кто-нибудь взял на себя труд подсчитать общее их количество на этом мероприятии и выделить победителей, то первые два места, безусловно, поделили бы между собой Батин и Белов. Время от времени они даже светились перед телекамерами вдвоем, едва ли не обнявшись, и смотрелись при этом классно: умные, светские, белозубые мужчины в расцвете лет…

Сашу в основном донимали вопросами о побеге из тюрьмы. Ничего не поделаешь, так было в прошлом, так, наверное, будет всегда. Это его крест — имидж настоящего мужчины, мачо, способного ради спасения невинных людей одной левой уложить банду террористов и обезвредить десяток-другой снайперов.

Масла в огонь подливала старушка Мелани Лоу — международный наблюдатель из комиссии по правам человека, побывавшая в роли заложницы. Миссис Лоу вместе с другой вчерашней заложницей, Лайзой Донахью, тоже присутствовала на фуршете, держалась молодцом, и ее новый шейный платочек вступал в смелую полемику с сиреневыми кудрями. История о гранатометчике, который целился в них под проливным дождем с крыши дома, был изложен неоднократно, к вящему неудовольствию некоторых участников и устроителей приема. Оператор, снимавший интервью, неоднократно показывал — и в разных ракурсах, и крупным планом — золотой браслет миссис Лoy в виде половинки наручников с обрывком цепочки. Размещенную на нем стильную надпись «I Love BeLove» не заметил бы только слепой…

Слава богу, что журналистская братия то ли не докопалась пока, то ли сочла менее интересной тему попытки похищения Алеши. Поэтому Белову не пришлось комментировать хотя бы эту часть месячной давности событий в Красносибирском аэропорту. Лично для него эти события значили очень много и были далеко не ясны.

Одно было понятно: его маленький племянник по линии биологического отца — арабского террориста Омара — оказался родственником могущественного человека, пожелавшего любой ценой заполучить в личное пользование «наследника из Сибири».. А Удодов, Кабан и Надежда Холмогорова были непосредственными исполнителями его заказа. Кроме того, Саша подозревал, что Введенский позволил улететь самолету с террористами не потому, что лажанулся, а по каким-то своим иезуитско-лубянским соображениям.

Кстати, Игорь Леонидович тоже появился на приеме, хотя это было не в его стиле. Он подо- ел к Белову с двумя полными бокалами вина вручил ему один из них. Оба, иронично улыбаясь, чокнулись, сделали по глотку шампанского. Введенский поздравил Александра с победой на всех фронтах и заговорил об общих знакомых. Он рассказал, что Дума лишила депутатской неприкосновенности господина Удодова, и бывшему законотворцу предъявлено обвинение в незаконных поставках российских ПЗРК арабам экстремистам и убийстве журналиста Безухих.

Доказать его участие в киднеппинге пока не дается, поскольку подтвердить эту версию на данный момент некому — его подельники Холмогорова и Кабанов находятся в бегах (интеллигентный Игорь Леонидович употребил другое гражение: «сказываются в нетях»). Единственный след: арабский паспорт на имя Абу Али ибн ины, судя по всему, подлинный, отобранный у бывшего депутата при аресте. Но следствие не теряет надежды, потому что полпред Зорин, косого тоже вызывали для дачи показаний — уже в качестве свидетеля — день ото дня стащится все более разговорчивым. В своем горячем стремлении помочь следствию Виктор Петрович нещадно топит своего вчерашнего партнера и куратора. Помимо всего прочего, Зорин рассказал о том, что именно депутат Удодов организовал убийство редактора «Колокола» Леонида Безверхих, но при этом «свидетель» скромно умолчал о своей роли в ом деле. Ушлый журналист, как выяснилось, сумел докопаться до порочащих депутата связях с арабским миром и по привычке взялся шантажировать. Теперь предстояло выяснить, кому именно принадлежит идея одной очередью перестрелять всех зайцев и свалить вину за это убийство на Александра Белова…

— Кажется, по-русски это называется «пир победителей»? — с легкой иронией спросила, подходя к ним, мисс Донахью.

На лицах Саши и Лайзы появилось одинаковое выражение, из-за которого Введенский сразу почувствовал себя лишним и поспешил откланяться. Однако американка остановила его:

— Игорь, — спросила она, придержав его рукой, — я никак не могу забыть ту девочку из тюрьмы, контролера. Она еще на кореянку похожа. Что с ней, она погибла?

— Анюта Цой? С ней все в порядке. Будет жить. И коллега ее тоже, не волнуйтесь. Нас так просто не задушишь, не убьешь. — Введенский проигнорировал вопросительный взгляд Саши и заторопился: — Ладно, извините, леди и джентльмены, вон, видите, меня жена моя зовет, — он показал бокалом на супругу, изнывавшую от скуки в обществе политиков Жмериновского и Рогожина. — Уже, по-моему, приревновала меня к вашей красоте, Лайза.

Отвесив комплимент, генерал ловко поклонился и отправился спасать свою благоверную. Лайза подняла глаза на Белова.

— Пора попрощаться, — сказала она, нервно дернув плечом.

— Давай свалим вместе, — заговорщицки шепнул ей на ухо Саша. — Мне тоже надоело здесь тусоваться до чертиков.

— Нет, тебе, наверное, лучше остаться… — теперь Лайза упорно избегала его взгляда. — Ты меня не понял. Я хотела совсем попрощаться. Моя миссия выполнена, и пора уезжать.

— Куда? — Саша и сам почувствовал, что вопрос прозвучал глупо…