Почти невинна

Глава 14

Шарль д'Ориак принялся плести интриги еще до того как кавалькада, возглавляемая Гаем де Жерве, скрылась из виду.

— Ваша дама, несомненно, будет пребывать в меланхолии по поводу отъезда лорда де Жерве. Эдмунд удивленно взглянул на него.

— Она всегда почитала лорда де Жерве. Еще когда ребенком жила в его доме после нашей помолвки. А сейчас прошу прощения, у меня дела с начальником гарнизона. Если хотите после обеда поохотиться с гончими, я прикажу седлать коней.

— Может, моя кузина согласится нас сопровождать? — спросил Шарль, шагая рядом со спутником. — Во время моего последнего визита она носила ребенка, и лорд де Жерве не позволял ей лишнего шагу ступить. — Эдмунд ничего не ответил, и Шарль с легким злорадством добавил: — Такая забота о вашей жене достойна всяческих похвал.

Эдмунду стало не по себе. Возможно, виной всему был тон собеседника, слишком мягкий и вкрадчивый, чем-то напоминавший загнивший фрукт. Или дело в серых глазах, так похожих на глаза Магдалены, если не обращать внимания на светившуюся в них холодную злобу…

— Наверное, вы правы, — ответил Эдмунд с видимым безразличием. — Все эти месяцы лорд де Жерве заменял ей отца.

— И разумеется, мужа?

Серые глаза уклончиво блеснули, и Эдмунду вдруг показалось, что перед ним ядовитая змея, высунувшая свой тонкий раздвоенный язык. Он снова ничего не ответил. Не знал, что ответить.

— Моя кузина прекрасно носила ребенка, — продолжал Шарль, — В конце декабря, когда я был здесь, по ней ничего нельзя было заметить. Поверьте, если бы не неустанная забота лорда Жерве, никто и не догадался бы о ее состоянии.

Они добрались до гарнизонного двора, и д'Ориак остановился под аркой.

— Теперь я оставлю вас заниматься делами, но после обеда с радостью поеду с вами на охоту.

Поклонившись, он повернулся и ушел. Короткий плащ развевался на ветру.

Эдмунд, недоуменно хмурясь, смотрел ему вслед. Новоявленный родственник пытался что-то сказать, и он не мог понять, что именно, даже если бы от этого зависела его жизнь.

Перед обедом он отправился на поиски жены и нашел ее в смежной со спальней комнате, где она вместе со служанками что-то шила. Он мгновенно заметил ее бледность, осунувшееся лицо, застывшую в глазах печаль. Все это было и раньше. Только теперь стало более заметным. Неужели потому, что ему объяснили причину ее тоски? Причину, которая до сих пор ему не приходила в голову?

— Гости разъехались? — спросила она, откладывая иглу.

— Все, кроме твоего кузена. Он собирается остаться еще на неделю.

Рука Магдалены взлетела к горлу. Уставившись на него с невыразимым ужасом, она прошептала:

— Сьер д'Ориак остается?

— Я же сказал! — нетерпеливо бросил Эдмунд. — Он ждет гонца из Тулузы.

— Ты должен просить его уехать! — тихо, но со свирепой решимостью смертельно напуганного человека выпалила она. — Он замышляет недоброе.

— Я не позволю ему причинить тебе зло, — повторил он, но на этот раз увидел в ее глазах недоверие.

— Лорд де Жерве уехал, — глухо пробормотала она.

— И ты уверена, что только он один в силах тебя защитить? Я же сказал, что со мной тебе нечего бояться! — почти вскрикнул Эдмунд, терзаемый неизвестно откуда взявшимися обидой и гневом. — Оставьте нас, — резко приказал он служанкам, немедленно поспешившим убраться. — А ты отвечай! Считаешь, что только лорд де Жерве способен защитить тебя?

Магдалена молча боролась со страхом, упорно выстраивая линию обороны.

— Я привыкла полагаться на него, — объяснила она наконец. — Много месяцев он был рядом со мной. Ты должен понять это.

— И кажется, понимаю.

Он подошел к колыбели, где лежала воркующая малышка.

— Ты так и не сказала, когда родился наш ребенок.

— А ты не спрашивал, — спокойно ответила она, снова беря иглу. Только легкая дрожь пальцев выдавала ее волнение. — Она родилась в апреле.

Эдмунд еще больше помрачнел.

— Но разве она не должна была родиться в марте?

— Первый ребенок иногда появляется на свет неделей-другой позднее обычного, — ответила Магдалена, не поднимая глаз от шитья. — В таких делах трудно быть точным.

Эдмунду ее речи показались достаточно разумными. Толстенькие ручонки девочки энергично хватались за воздух, словно пытаясь поймать некую золотую мечту. Воркованию вторило жужжание шмеля у открытого окна. Сцена была слишком безмятежной для гнусных подозрении, но гнусные подозрения уже угнездились в мозгу Эдмунда, и он не мог от них отделаться.

— После обеда мы едем охотиться с гончими, — сообщил он, снова поворачиваясь к жене.

— Я не выйду из покоев, пока мой кузен не уберется отсюда, — сухо ответила Магдалена, по-прежнему не поднимая головы.

— Но я настаиваю, чтобы ты выполняла обязанности хозяйки. — Ее отказ встречаться с кузеном, казалось, подчеркивал недоверие к способности мужа уберечь жену от опасности, и гнев и обида всколыхнулись с новой силой. — Ты не должна скрываться от гостя, как бы он тебе ни был противен.

— Дело не в простой неприязни, Эдмунд, — возразила она, вскидывая голову с безотчетной, но привычной надменностью и решительностью Плантагенетов, которые мигом распознал бы Гай де Жерве, но не Эдмунд. Гай де Жерве сумел бы сломить эти надменность и решительность. Эдмунду де Брессе это оказалось не под силу.

Они долго спорили. Эдмунд все больше злился, Магдалена лишь становилась холоднее и спокойнее. Она отказалась иметь что-либо общее с кузеном и подтвердила, что останется в своих покоях под предлогом болезни, пока тот не уедет.

Сбитый с толку, раздраженный Эдмунд наконец удалился, хлопнув дверью так ожесточенно, что едва не сорвал ее с петель. Зои испуганно дернулась и заплакала. Магдалена взяла ее и принялась укачивать, напевая колыбельную. Но девочка, чувствуя волнение и страх матери, не унималась.

Магдалена встала у окна, озирая внутренний двор. Теперь, когда Гая не было, а д'Ориак остался, она чувствовала себя еще более беззащитной, чем прежде. И хотя понимала, что обидела Эдмунда, ничего не могла с собой поделать. Не Эдмунду тягаться с Шарлем, наделенным невероятной способностью творить зло. Сознание этого разносилось по жилам вместе с кровью, свинцовой тяжестью оседало в душе. А ужас все рос, и вместе с ним росло недоумение. Почему он хочет погубить ее? За что? И каким образом намерен это осуществить? Да, он вожделеет ее, и его похоть оставляет липкий след, словно по ее коже ползают мерзкие слизни, напоминая о сырых подземных темницах. Но она также чувствовала угрозу не только в сладострастии кузена. Существовала какая-то тайна, которую Гай знал, но не счел нужным поделиться с ней. Он умчался прочь, оставив ее в неведении и ужасе наедине с изощренной злобой кузена и без своей защиты.

Слезы ярости смешались со слезами потери, которые она проливала все утро, и стали нераздельны, как и обуревавшие ее эмоции.

Магдалена не подозревала, что своим отсутствием сыграла на руку кузену. Останься она рядом с мужем, грязные намеки и выпады упали бы на менее плодородную почву. Но разлученный с женой Эдмунд одновременно лишился оружия против рассчитанной тактики д'Ориака.

Гордость Эдмунда и без того была задета неповиновением жены и тем неприятным открытием, что она, оказывается, не верит в его силы. Да, ему было известно, что д'Ориак представляет возможную угрозу либо Магдалене, либо ему самому, но, подобно Гаю, он не мог представить, как можно осуществить эту угрозу в стенах замка Брессе. Конечно, существовала опасность отравления. Но Эдмунд ел только те блюда, которые Шарль попробовал первым, а для Магдалены готовили служанки. Нападение? Предательский удар ножом? Но такое убийство будет чертовски трудно скрыть, а д'Ориак не может допустить, чтобы его открыто обвинили в убийстве зятя Джона Гонта. Так что пока опасаться нечего.

Беда крылась в том, что Эдмунд был человеком действия с весьма неразвитым воображением. Он представлял опасность только как вероятность физического насилия. Человек честный и прямой, хоть и бесхитростный, он представить не мог тех глубин мерзости, на которые способен злобный ум, и оказался совершенно беззащитным против сплетен и доносов.

Д'Ориак не торопился. Слово там, слово тут… он был поистине неутомим в своем злословии. И почти все время говорил только о Магдалене и Гае.

Напряжение еще больше усиливалось в присутствии жены, становившейся все печальнее день ото дня. Должна же быть какая-то причина, по которой дружелюбная веселая женщина отдалилась от него, превратившись в чужую и почти отталкивающую особу. И хотя она больше не отстранялась от него в постели, он знал, что дух ее далеко. Даже ее мягкость и доброта казались ему чем-то вроде терпеливой жалости и уж никак не обещанием будущей любви, и холодная сталь раненой гордости терзала душу.

— Как странно, что у вашей дочери столь необычный цвет волос, — начал Шарль на третье утро, когда они охотились в окрестностях Компьенского леса. — Но разумеется, в ее жилах течет и частица крови де Жерве, не так ли? Эти рыжевато-золотистые пряди весьма примечательны.

Почему он сам не заметил этого?! Его собственные черны как ночь! Волосы Магдалены, роскошные, темно-каштановые, напоминают соболий мех.

Безумная ярость вспыхнула в груди молодого человека при этих вкрадчивых, вероломных словах спутника. Но прямого оскорбления он не нанес. И ни одно из его заявлений невозможно было оспорить. Да, он родственник Гая де Жерве и, следовательно, ребенок тоже, хотя не настолько уж близкий.

Но яд уже проник в кровь, и стрелы Эдмунда весь день летели мимо цели.

Перед ужином он долго стоял у кроватки дочери, изучая черты спящего младенца, и яд продолжал действовать, разъедая душу. Ее волосы, обещавшие стать густыми и волнистыми, отливали в вечернем свете червонным золотом. Едва заметные бровки были прямыми и светлыми. Он взглянул на жену, молча сидевшую у окна. Ее брови были такими же темно-каштановыми, как и волосы, и изящно изгибались. У него же широкие черные брови почти сходились над переносицей.

— Ты выйдешь к ужину, — приказал он. Магдалена упрямо покачала головой:

— Только когда мой кузен соизволит нас покинуть.

— Ты пренебрегаешь обязанностями хозяйки и попираешь обычаи гостеприимства.

— Сенешаль и управитель вполне могут несколько дней обойтись без меня. Если у них возникнут какие-то затруднения, пусть приходят за советом.

— Как твой муж и господин, я велю тебе спуститься к ужину! — объявил Эдмунд, не ожидая, впрочем, что его требование возымеет хоть какое-то действие на жену. Он может из кожи вон лезть — с нее все как с гуся вода. Но, к его удивлению, Магдалена покорно ответила:

— Хорошо, господин, если вы так желаете…

У Эдмунда отвисла челюсть и глаза полезли на лоб. Ему следовало бы возрадоваться такой покорности, но он почему-то вдруг услышал собственный крик. Покраснев от гнева, он вопил, что его жене давно пора бы научиться послушанию и знать, где ее место и кто в доме хозяин. Магдалена молча склонила голову, и он вдруг почувствовал себя полным глупцом и, закрыв рот, долго и неловко переминался, прежде чем добавить:

— Мы пойдем к вечерне вместе.

— Как угодно господину, — ответила она все так же бесстрастно.

Еще более обескураженный и раздосадованный столь внезапной капитуляцией, он почти вылетел из комнаты. А Магдалена сдалась просто потому, что все это было ей совершенно не важно. Печаль и одиночество истерзали ее после отъезда Гая, и она больше не боялась кузена, вернее, страх больше не имел над ней силы.

Эрин и Марджери так обрадовались решению госпожи покончить с вынужденным затворничеством, что трещали как сороки, помогая ей одеваться. Если бы не они, Магдалене было бы абсолютно все равно, что надеть, но они были так возмущены намерением госпожи идти на ужин в той же простой тунике, которую она носила весь день, что пришлось сдаться и терпеть, пока они облачали ее в кремовый дамасский шелк и алое сюрко, отделанное серебристой лисой. Они расчесали и заплели ее волосы, перед тем как заправить их в золотые сетки, скрепленные надо лбом золотым венцом. Прозрачная белая вуаль закрывала плечи, оголенные низким вырезом платья.

Однако все старания служанок не могли скрыть темных кругов под глазами или добавить румянца бледным щекам. Шарль, увидевший ее впервые после отъезда Гая, был поражен какой-то неземной печалью, окутавшей еще совсем недавно живую, жизнерадостную, розовощекую женщину. Правда, эти перемены ничуть не умерили его похоти, ибо ни бледность, ни неподвижность не пригасили мощной волны чувственности, исходившей от нее.

Он следил за Магдаленой во время вечерней службы и подмечал растущее беспокойство ее мужа, взгляды украдкой, которые тот искоса бросал на жену, вопрошающие, тревожные взгляды мужчины, потерявшего уверенность. Шарль имел все основания быть довольным. Совсем немного осталось ждать, прежде чем муж начнет допрашивать жену, и вряд ли та в ее нынешнем состоянии найдет в себе силы убедить супруга в своей невиновности.

За ужином он изо всех сил старался угодить кузине. Она отвечала с обычной спокойной учтивостью, которую выказывала родственнику с тех пор, как взяла себя в руки после первой встречи. Но он, как всегда, чувствовал ее отвращение, брезгливую дрожь каждый раз, когда случайно задевал ее руку, передавая блюдо или берясь за большой половник в миске с супом. Подобное обращение вызывало в нем бессильное бешенство и одновременно подогревало желание. Ничего, он свое возьмет, что бы там она к нему ни чувствовала, какое бы глубокое отвращение ни питала.

Магдалена воспринимала доносившиеся из зала голоса, как неясное жужжание, а игру и пение менестрелей — как едва слышное эхо. Буквально разрываемая на части беспокойными, оценивающими взглядами Эдмунда и почти неприкрытым хищным вожделением кузена, она чувствовала себя словно между двумя тяжелыми жерновами, медленно выдавливавшими из нее жизнь. Говорят, именно так поступали с преступниками в Ньюгейтской тюрьме. Она не сводила глаз с белых рук кузена, его длинных, украшенных дорогими перстнями пальцев. На вид такие слабые… почти женственные, и все же она видела, как он управляется с огромным мечом и действует копьем с ловкостью истинного рыцаря.

Как только на стол подали тарелки с очищенными орехами, фруктовыми вафлями, мушмулой и марципанами, Магдалена встала.

— Прошу извинить меня, господа. Я немного устала и скоро должна буду кормить ребенка.

Шарль, очищавший кинжалом подгнившую кожицу мушмулы, поднял голову.

— Собираетесь нанести еще один полуночный визит в церковь, кузина?

— Я не понимаю вас, — едва пошевелила она бескровными губами.

— О, я думал, у вас вошло в привычку носить свое дитя в церковь после полуночной службы, — улыбнулся он, ощущая пристальный взгляд Эдмунда. — Я видел, как вы выходили из церкви, когда шел в гостевой дом. — Все еще улыбаясь, он повертел в руках кинжал. — Похоже, лорд де Жерве испытывает столь же сильную нужду в ночных молитвах. Осмелюсь сказать, он тоже бодрствовал перед своим отъездом на следующее утро. Правда, таков обычай многих рыцарей, перед тем как отправиться в путешествие.

— Я ничего не знаю о привычках лорда де Жерве, — глухо сказала она, содрогаясь в душе. Вот она, беда! Такое ощущение, словно она заглянула в бездну его злобы. Но даже если он выдаст ее Эдмунду, все равно! — И не ведаю, бодрствовал он или нет. Спокойной ночи, мой господин.

Она сама не знала, откуда взялись силы, чтобы не взглянуть на Эдмунда. Не проверить, как он отреагирует на странное заявление д'Ориака. Потому что иначе он прочтет в ее глазах смятение и верно расценит его как доказательство вины.

Магдалена величественно выплыла из зала, кивая на приветствия все еще ужинавших домочадцев. Только оказавшись за дверями, она перевела дыхание, пытаясь избавиться от удушья. Ей вдруг стало жарко. Как она мечтала о холодных, очистительных порывах зимнего ветра, потрескивающих под ногами льдинках, девственной чистоте снега. Сейчас же воздух был слишком теплым, слишком сырым, слишком липким и никак не мог наполнить легкие. Ноздри раздражали запахи еды, и к горлу Магдалены с неприятной внезапностью подкатила волна тошноты. Она едва успела добежать до темного угла двора и согнулась в приступе рвоты.

Немного отдышавшись, она кое-как поплелась вверх по лестнице и добралась до своих покоев. Эрин и Марджери в ужасе закричали при виде белой, как простыня, хозяйки, зажимавшей рукой рот.

— Госпожа! — ахнула Эрин, вскакивая. — Что случилось?! Вы заболели?

— Что-то съела за ужином, — пробормотала она, падая на стул. — Принеси мне чистой воды и листьев мяты.

Она жадно выпила воду, пока служанки раздевали ее, причитая над пятнами рвоты на сюрко и туфлях. Но наконец она оказалась в чистой одежде, волосы расчесаны, лицо и руки чистые, во рту свежо от мяты.

— Оставьте меня. Я немного посижу одна, — велела она и устроилась у окна, осторожно покачивая колыбель Зои. Грядет нечто ужасное… куда более ужасное, чем тот бездонный колодец потерь, в котором она барахталась последние недели. Магдалена пыталась собраться с силами, подготовиться, взять себя в руки. И когда в комнату ворвался Эдмунд, с лицом, искаженным от ярости, и глазами, побелевшими от бешенства, она приветствовала его спокойно, словно не замечая отчаянной надежды на то, что все еще обойдется, что это ошибка… и столь же отчаянной уверенности в том, что ошибки нет.

— Почему ты ходила в церковь… после полуночи… и брала туда ребенка? — выпалил он заикаясь.

— Я уже объясняла: Зои капризничала, и мне казалось, что прогулка ее успокоит.

— А почему именно в церкви?

— Я чувствовала потребность в утешении.

— Иначе говоря, хотела утешиться с лордом де Жерве?

О нет, в ту ночь утешения не было и быть не могло.

Магдалена покачала головой и сказала правду:

— Я не искала утешения у лорда де Жерве.

— Но он был там?

Он шагнул к ней, протягивая руки, то ли желая ударить, то ли обнять. Магдалена не знала и не пыталась узнать.

— Я его не видела, — отговаривалась она, понимая, что ее глаза не могут лгать.

Она поклялась мощами святого Франциска, что ни словом, ни делом не позволит Эдмунду заподозрить истину. Но ведь не она довела его до этого состояния. Не она возбудила в нем сомнения. И что теперь делать, если глаза ее выдали?

— Эдмунд… Эдмунд, пожалуйста, не надо, — прошептала она, чувствуя, что оба они все ближе подступают к краю пропасти.

— Почему ты взяла моего ребенка на свидание с лордом де Жерве? — допрашивал он, стиснув ее руку с такой силой, что под кожей жарко запульсировала кровь.

Девочка пошевелилась и тихо захныкала во сне. Эдмунд немедленно освободил Магдалену и резко повернулся к колыбельке, глядя на спящую дочь.

— Чье это дитя? — спросил он с такой болью, что Магдалена, несмотря на собственные терзания, захотелось обнять его и утешить. Но пока она подыскивала слова, он снова обернулся к ней. Глаза на побелевшем лице казались огромными горящими дырами. — Вечное проклятие на твою черную душу. Чье это дитя?!

Ее руки взлетели в жесте отчаяния, капитуляции, поражения…

— Скажи, что она не моя, дьявол тебя побери, скажи, что она не моя!

Его голос упал почти до шепота, но потрясал прежней силой. И что она могла сказать ему? Клятва связывала ее язык. Поэтому Магдалена беспомощно молчала, не в силах ни подтвердить, ни отрицать.

Эдмунд терпеливо ждал, и каждая минута ее молчания только обостряла его муки. Несмотря на слепящую ярость, раненный кинжалом измены, истекая кровью сердца, он все же помнил о спящем ребенке и поэтому грубо толкнул Магдалену в супружескую спальню, подальше от Зои.

— Скажи, что она не моя!

— Я не могу ничего тебе сказать, — выдохнула она.

И тогда Эдмунд ударил ее. Но Магдалена сознавала, что худшее еще впереди. И даже когда он потащил ее к кровати, несвязно бормоча, что она отдала другому то, в чем отказывала ему, она сознавала, что худшее впереди. И когда буря его неистового гнева вылилась в насилие и постепенно угасла и он откатился от нее, приглушенно всхлипывая в подушку, Магдалена продолжала лежать неподвижно. В этот момент она испытывала только печаль и жалость и все же понимала, что, если выкажет хоть каплю сострадания, Эдмунду станет еще больнее.

Немного погодя он вскочил, снова зашнуровал шоссы, подошел к сундуку и зажег свечу. Желтый огонек блеснул в темной комнате. Высоко держа свечу, Эдмунд вернулся к кровати и посмотрел на нее. Она без колебаний встретила его взгляд.

— Ты предала меня, — бросил он без всякого выражения. — Но это ничто по сравнению с вероломством де Жерве. Он нарушил данные мне клятвы. Зачал ублюдка от моей законной жены. И за это я убью его.

— О нет, Эдмунд, — тихо попросила она. — Гай ничего не нарушил. Он считал тебя мертвым. Отомсти мне, если пожелаешь, но не…

— Я убью его! — оборвал он. — Мы сойдемся в поединке, и один из нас умрет. Мне безразлично, если это окажусь я! Все равно не смогу жить обесчещенным.

Стремительным, внезапным движением он задвинул полог, оставив ее в благословенном темном уединении, и, распахнув дверь, громовым голосом призвал оруженосца и пажей.

Магдалена лежала и слушала, как он отдает приказания своим рыцарям, оруженосцу и пажам пуститься в дорогу через час. Сердце ее, казалось, умерло, но каким-то краем сознания она все же уловила, что Эдмунд собирается скакать день и ночь, пока не догонит Гая де Жерве.

Что сказала Безумная Дженнет скучающей одиннадцатилетней девочке в тот давний февральский день?

«Придет день, и ты станешь молиться, чтобы все осталось по-прежнему. Мало того, ты захочешь этого из страха перед грядущим злом».

И Магдалена поняла, что отдала бы все на свете за то плохое, что случилось с ней: отъезд Гая в Англию и безрадостную жизнь с ни в чем не повинным Эдмундом, который никак не заслужил столь безжалостного прозрения.

Теперь один из них должен умереть от руки другого. Она знала, что Гай де Жерве не может проиграть в честной схватке. На стороне Эдмунда молодость, но у Гая есть не только сила, но и опыт, а его мастерство несравнимо с умением обычного рыцаря. Но она знала также, что Гай не убьет Эдмунда, даже если речь идет о деле чести. Он скорее сам подставит шею под меч, чем нанесет фатальный удар человеку, обесчещенному по его вине.

Безумная Дженнет сказала также, что увидела на ее руке любовь и кровь. Любовь мужчин, из-за которой прольется кровь.

Магдалена с трудом поднялась и подошла к окну. Внутренний двор был залит светом факелов. Бегали слуги, ревели трубы, словно на дворе стояло утро. Что они подумают об этом поразительном приказе лорда де Брессе мчаться куда-то посреди ночи? Но никто не попытается узнать правду… если не считать его ближайших приятелей… и тогда что он им скажет?

Они выехали, когда церковный колокол прозвонил к ранней заутрене и небо начало бледнеть. Магдалена не отходила от окна. Молчаливая пустота двора после предшествующей суеты отдавалась гулким эхом в ее сердце при мысли о встрече мужчин, любивших ее, за одного из которых она отдала бы жизнь, а к другому питала лишь дружескую симпатию и никогда не желала зла.

С первыми лучами солнца двор снова ожил. Из дома для гостей вышел Шарль д'Ориак в сопровождении своих рыцарей. Конюхи привели лошадей, и гости не прощаясь покинули замок. Магдалена должна была почувствовать облегчение, но ничто не могло развеять ее тоску и скорбь.

Шарль сиял от радости. Какой хитроумный и коварный план! Избавиться от де Брессе руками его родственника и опекуна!

Он видел обоих в бою и знал, что Эдмунд не выстоит против Гая де Жерве. Последний легко расправится с порывистым и импульсивным молодым человеком, и никто не обвинит в этом де Борегаров.

А тем временем леди Магдалена останется одна, без защиты, покинутая обоими

любовниками, которые будут слишком заняты, проливая из-за нее кровь, чтобы думать о ее безопасности. Что же, первая часть его замыслов полностью удалась. Пора приступать ко второй.

И Шарль снова улыбнулся.