Почти невинна

Глава 15

Эдмунд безжалостно пришпоривал коня, не давая передохнуть своему отряду. Он ничего никому не объяснил, но лицо его было таким грозным, что ни один человек не посмел спросить, какая нужда погнала его по темным и опасным дорогам. Он взял с собой только четверых рыцарей, их оруженосцев и пажей. Оруженосцы вели в поводу запасных лошадей.

Эдмунд не знал, сумеет ли настичь врага у Кале, но это не имело особого значения. Если де Жерве успел сесть на корабль, Эдмунд последует за ним, и рано или поздно они встретятся. Кроме того, Гай не особенно спешит и наверняка станет останавливаться на ночь пораньше, у гостеприимных баронов или в монастырях. Если скакать без отдыха, они уже на второй день сумеют одолеть тот путь, что за три дня проехал Гай. На рассвете они позавтракали в грязном странноприимном доме в Руайе, где узнали, что отряд в голубых с серебром сюрко промчался мимо без остановки два дня назад. Они сменили коней и снова скакали без передышки. Все, кроме Эдмунда, едва держались в седлах. Он казался одержимым, наделенным сверхъестественной силой и выносливостью. В обычных обстоятельствах они оставили бы позади миль тридцать, не больше. Сейчас же, при такой безумной скорости и постоянно меняя коней, проскакали уже вдвое больше.

К вечеру он понял, что нельзя подвергать своих спутников столь нечеловеческим испытаниям, и они остановились в придорожной таверне. Его люди улеглись на глиняный пол, завернувшись в плащи, и мгновенно заснули, но Эдмунд с покрасневшими от бессонницы глазами, покрытый дорожной пылью, метался по двору, ожидая, пока погаснут звезды, чтобы возобновить погоню. Он проспал минут двадцать на скамье у стены таверны, но тут же вскочил, виновато оглядываясь, словно сон каким-то образом отвлекал его от священной миссии благородного отмщения. Он должен кровью смыть позор и бесчестье, а до тех пор не видеть ему ни сна, ни отдыха.

В полдень стало известно, что отряд де Жерве остановился прошлой ночью в Аррасе, у местного барона. Эдмунд уже чуял запах добычи. И когда вечером они добрались до равнины вблизи Бетюна, он увидел раскинутый у реки лагерь: россыпь шатров, над которыми развевалось знамя с драконом де Жерве.

Последние двое суток Эдмунд не думал ни о чем, кроме того момента, когда встретится с человеком, предавшим его, разбившим узы многолетней дружбы, наставившим ему рога, выдавшим своего ублюдка за его дитя. Теперь же остановился на вершине холма, глядя вниз, на равнину и чужой лагерь. Никто из спутников понятия не имел, почему он преследует Гая де Жерве с такой безумной скоростью, но вызов нельзя бросить с глазу на глаз. Можно ли сделать это, не выдав постыдной правды? Правды, которую, если это только возможно, он сохранит в душе?

В душистом вечернем воздухе разливались соблазнительные ароматы жареного мяса. Но лорд де Жерве, ни на что не обращая внимания, погруженный в невеселые мысли, прогуливался у реки, лишь изредка отмахиваясь от комаров. Он видел спускавшихся с холма всадников, но закатное солнце било в глаза, и разглядеть герб на знамени оказалось невозможно. Впрочем, отряд был совсем небольшим, если только за ним не идет целое войско. Если это просто путешественники, следует оказать им гостеприимство; предложить ужин и защиту его часовых.

Гай недовольно поморщился. Последние дни он предпочитал одиночество, избегая даже своих рыцарей. И совсем не спешил в Кале, пытаясь оттянуть окончательную разлуку с Магдаленой и дочерью, которые останутся во Франции, если только Джон Гонт не призовет их домой.

Но даже возвращение любимых не принесет ничего, кроме сердечной боли. Вряд ли он снова способен вынести страдания, постигшие его при известии о приезде Эдмунда, держаться на расстоянии от Магдалены, изображая суровость и равнодушие. Когда Магдалена была еще ребенком, они были близки, маленькая девочка и снисходительный опекун, но с тех пор она стала прекрасной юной женщиной, и он еще тоже не стар, а на всякую фамильярность окружающие посмотрят косо. Так что же остается? Сухие, официальные отношения? Уж лучше не видеться вообще!

Он остановился и повернул к лагерю, навстречу гостям. Как только он вернется, попросит у герцогини Констанцы руки леди Мод Уайзфорд, если только та еще не обручена. Он заронит свое семя в ее лоно, ночь за ночью станет брать покорное, тупое, жирное тело и постарается забыть трепетное, чарующее существо и сладостную чувственность, лукаво приоткрытые красные губы, темнеющие от страсти серые глаза, густые соболиные волосы, переливчатыми волнами спадающие до колен. И постарается загнать в самый дальний угол души воспоминания о сероглазой малышке с пухлыми кулачками, которую держал в момент рождения.

Он рассеянно взглянул в сторону вновь прибывших. На трубе герольда реял сокол де Брессе, ясно видимый в сумеречном свете. Эдмунд, ехавший во главе, был в черно-золотом юпоне, надетом поверх доспехов. Рука застыла на рукояти меча, и во всей посадке было нечто такое, что Гай немедленно распознал как признак молодости и искренности: настоятельная, поспешная решимость идеалиста покарать зло, не заботясь о последствиях, совершенно не существенных для его жизненно важной, благородной, самолично взятой на себя миссии.

Гай понял, почему он явился. Существует только одно объяснение. Он не ведал, откуда Эдмунд узнал тайну, заставившую его пуститься в отчаянную скачку, но чувствовал одно: необходимо опередить молодого человека, прежде чем тот успеет натворить бед.

Приблизившийся герольд протрубил сигнал, оповещая о прибытии гостей. Их немедленно узнали, и конюхи подбежали, чтобы взять поводья.

Гай спокойно направился к ним. Эдмунд буквально слетел со взмыленного коня и стал оглядываться, безумными глазами выискивая соперника. Гай наскоро оценил состояние лошадей, вид покрытого пылью измученного Эдмунда и его спутников. Холодное спокойствие, как всегда перед битвой, окутало его. Ему предстояло сражение, грандиознее которого еще не приходилось выдерживать. Но он должен победить ради Эдмунда, Магдалены и маленькой Зои.

Сердце билось медленно и ровно, мышцы расслабились в готовности собраться и выдержать самое страшное напряжение.

— Доброго тебе вечера, Эдмунд, — произнес он, вступая в круг.

Эдмунд круто развернулся. Глаза сверкнули, как у бешеного волка, губы превратились в тонкую нитку, на лице прорезались глубокие морщины усталости, как у человека, истощившего себя эмоционально и физически. Ничего не ответив, он принялся возиться с застежкой латной перчатки. Остальные непонимающе воззрились на него.

— Нет! — прозвенел голос Гая во внезапно наступившей тишине. И так велика была сила его власти, что пальцы Эдмунда на секунду замерли. Он мотнул головой, словно ослепленный, но опять взялся за перчатку. — Я сказал — нет!

Эдмунд немного пришел в себя. Старая привычка разогнала туман злобы, привычка подчиняться этому голосу, привычка доверять этому голосу.

— Не будь дураком! — воскликнул Гай все с той же силой. — Пойдем со мной.

И, не останавливаясь, чтобы удостовериться в послушании, он повернулся, вышел из застывшего круга людей и направился к реке.

Эдмунд нерешительно замялся. Вряд ли можно швырнуть перчатку человеку в спину. Оглядев собравшихся, он понял, что они знают о его намерении. Сорвав перчатку, он почти побежал за Гаем де Жерве, чья широкая спина, посадка золотисто-рыжей головы, легкая стремительная походка, все такое знакомое, часто давали ему уверенность и бодрость во времена сомнений и опасности.

Отойдя подальше от любопытных глаз и ушей, Гай остановился, дожидаясь Эдмунда. Тот, задыхаясь, размахнулся и швырнул покрытую серебряными пластинами перчатку к ногам соперника.

— Ты уронил перчатку, Эдмунд, — негромко заметил Гай и зашагал дальше, словно брошенная перчатка была не более чем оброненной щепкой. Но Эдмунд остался на месте.

— Ты предал меня! — объявил он, тревожа тихий вечерний воздух.

Гай помедлил. Потом, не оборачиваясь, скомандовал:

— Подними перчатку, Эдмунд.

— Ты отказываешься принять мой вызов?

Для рыцаря подобное было немыслимо и считалось нарушением всех законов чести.

Гай, продолжая стоять спиной к Эдмунду, негромко, но отчетливо объяснил:

— Когда ты услышишь все, что я хочу сказать, можешь повторить свой вызов. И я его приму. А пока подними перчатку.

Опустошенный, потерявший былой запал, неожиданно лишенный святой цели, твердого сознания собственной правоты и права на месть, Эдмунд нагнулся, чтобы поднять перчатку.

Только тогда Гай повернулся. В глазах его светились неизбывная грусть и глубочайшее сострадание к измученному, сбитому с толку, исстрадавшемуся молодому человеку. Но больше он ничем не выказал своих чувств.

— Ты слишком устал, чтобы спокойно выслушать меня и обсудить сказанное, не наделав глупостей. Ты и твои спутники поужинаете и отдохнете. А утром мы потолкуем.

— Я не преломлю хлеба за твоим столом, — брезгливо бросил Эдмунд. — Ты сделал из моей жены шлюху.

Гай грустно покачал головой.

— Ты ничего не добьешься своей горячностью, Эдмунд. Завтра можешь назвать свою жену шлюхой и вызвать меня на бой, но не сейчас. Понятно?!

Эдмунд снова покорился силе прежней привычки. Подошел к де Жерве, и они вместе направились в лагерь. Его спутники уже расселись за длинным столом под деревьями и отдыхали за кружками вина. Им так и не объяснили цели путешествия, но теперь они по крайней мере догадались о намерениях Эдмунда, хотя не о том, что лежало за этими намерениями. Одно было ясно: сегодня не будет никаких трагедий. Ужасное напряжение, державшее в тисках их господина последние два дня, рассеялось, хотя он за эти дни, казалось, постарел на десять лет.

Гай учтиво предложил Эдмунду место за столом и принялся занимать гостей веселой беседой, оставаясь, однако, настороже. Эдмунд все время молчал, и только от одного из его спутников Гай узнал, что Шарль не покинул замок вместе с другими участниками турнира. Он ничего не ответил, сознавая всю важность полученных сведений.

По окончании ужина Гай показал на россыпь шатров.

— Господа, я вижу, вы нуждаетесь в отдыхе. Шатры в вашем распоряжении.

После их ухода он остался за столом, прихлебывая из кружки, лениво отгоняя мошек, летевших на огонек свечи. С болотистых берегов реки доносился назойливый писк комаров, но Гай едва его замечал. Неужели Магдалена нарушила клятву? Или это устроил Шарль по наущению клана де Борегаров?

Если он не сможет убедить Эдмунда отказаться от вызова, значит, обязан его принять. И, как благородный человек, не мог убить человека, которого предал. Значит, должен добровольно пасть под натиском меча и копья. Но как это возможно? Он человек, привыкший сражаться на поле боя, и присущие ему навыки трудно забываются. Разве он сумеет отказаться от них по собственной воле? Или управлять ими? Разве это не все равно что покончить с собой — смертельный грех, который не отпустит ни один священник. А ведь только исповедь и отпущение грехов вернут ему милость Господню.

Глядя в огонь свечи, Гай остро ощутил ужас адских мук, неописуемый кошмар вечных пыток и терзаний. Боли этого мира по крайней мере имели свои пределы. Истерзанное тело рано или поздно найдет покой. Пока он жив, может сделать пожертвование в монастырь, где монахи будут служить мессы за спасение его души, то есть золотом купить прощение за прошлые грехи. Но добровольно уйдя из жизни, он обрекает себя на вечное проклятие. Однако сможет ли он жить с кровью Эдмунда на руках?

В эту ночь он не сомкнул глаз. Наступил рассвет, ясный и безоблачный. Над рекой летала цапля, в кустах щебетали воробьи. Из шатра вышел Эдмунд де Брессе, зевнул, потянулся, став на миг прежним беззаботным юношей. Но увидел по-прежнему сидевшего на скамье Гая, отвернулся и пошел к реке умываться. Плеснув в лицо водой, он направился к купе плакучих ив, под которой стояла скамья. Паж Гая принес кувшин с элем и каравай ржаного хлеба. Парнишка неловко отводил глаза, видимо, ощущая нечто зловещее, витавшее в воздухе, словно окутавшее людей, которые, впрочем, вели себя как обычно, если не считать господина, так и не ложившегося спать и выглядевшего хмурым и осунувшимся в беспощадном солнечном свете.

— Оставь нас, Стивен, — велел Гай. — Через полчаса принесешь воды в мой шатер.

Он налил в кружку эля и протянул Эдмунду:

— Выпей, а потом мы уйдем отсюда и поговорим обо всем, что нас тревожит, подальше от чужих ушей.

Эдмунд молча повиновался, смирившись с тем, что Гай де Жерве полностью овладел ситуацией. Он немного успокоился, отдохнул, но тем не менее был все так же преисполнен решимости.

Они отошли от лагеря достаточно далеко, чтобы не встретить свидетелей, как случайных, так и чрезмерно любопытных, и только тогда Эдмунд выпалил с прежним неистовством, но уже без истерики:

— Ты обесчестил меня! Сделал из моей жены потаскуху и выдал своего ублюдка за мое дитя. И теперь станешь это отрицать?

Гай покачал головой.

— Я могу отрицать термины, но не факты, — начал он, но, услышав свистящий выдох Эдмунда, поспешно добавил: — Через минуту мы все обсудим. Это Магдалена тебе все рассказала?

— Какая разница…

— Это она?

— Да, полагаю, она…

Эдмунд осекся, припоминая отвратительную сцену. Магдалена ни в чем не призналась. Он как сейчас видел ее, стоявшую неподвижно, с беспомощно протянутыми руками, пока он бросал ей обвинения. Но она ни в чем не призналась.

Эдмунд медленно качнул головой:

— Нет, но она и не отрицала…

— Тогда кто же?

Никто. Никто не обмолвился ни словом. Только шепоток… намеки… инсинуации… обрывочные замечания, из которых каким-то образом складывалась картинка.

— Никто, но какое это имеет значение? — с вновь нахлынувшим гневом отрезал Эдмунд. — Ты не станешь отнекиваться…

— Эдмунд, это очень важно, — снова перебил Гай. — Какую роль сыграл во всем этом Шарль д'Ориак?

Эдмунд молчал.

— А ведь он сыграл роль, не так ли? Эдмунд кивнул:

— Он, похоже, знал, что ты… что ребенок… Это его речи вызвали во мне подозрения… Но какое это имеет значение? — закричал он.

— Возможно, не слишком большое, — тихо ответил Гай. — Но нужно отдать должное его уму. Пойми, это блестящий план, цель которого — убрать тебя с лица земли! Однажды им это не удалось, но теперь все должно было сработать.

— Убрать? Но как?! — удивился Эдмунд.

— Скорее всего де Борегары посчитали, что в честном поединке я выйду победителем, — пояснил Гай голосом, сухим, как ветер пустыни. — Тебе предстояло пасть от моей руки, а они остались бы вне подозрений. Оставалось только избавиться от Магдалены, и владения де Брессе лишились бы хозяина. Карл Французский поблагодарил бы верных слуг. А де Борегары раз и навсегда отомстили бы Ланкастеру и, что всего больнее, через его дочь.

— Отомстили Ланкастеру?

— Думаю, тебе пора узнать правду. Это тайна Джона Гонта, но он достаточно долго скрывал ее от тебя. Давай пройдемся еще немного.

Эдмунд наконец услышал мрачную повесть той ночи в крепости Каркасон, повесть о рождении его жены среди крови, трупов и подлого предательства. Он услышал об Изольде и той силе, которой она была наделена, способности чаровать мужчин и вести к смерти, когда это было выгодно ее роду. И увидел те невысказанные вслух аналогии, провел те невидимые параллели, о которых не желал говорить Гай.

— Магдалена обладает этой силой! — выпалил он.

Гай кивнул.

— Но она невинна, Эдмунд. Ее семья попытается использовать ее и эту силу, чтобы уничтожить нас обоих, но сама Магдалена тут ни при чем.

— Она предала меня.

Гай ничего не ответил. Да и что он мог сказать?

— А ты… ты отобрал то, что принадлежит мне! Я любил… Люблю ее, — с тоской пробормотал Эдмунд. Неукротимая ярость, владевшая им, словно выдохлась, оставив только чувство потери и ощущение, что его предали.

— Тебя считали мертвым, — оправдывался Гай. — По крайней мере я был в этом уверен. И я тоже любил… люблю ее. Клянусь, не будь я уверен, что ты погиб, скорее отрезал бы себе руку, чем взглянул на твою жену. Но успокойся, ни ты, ни Магдалена больше меня не увидите. Вы оба молоды, а впереди вся жизнь и любовь. Не отказывайся от них, не играй на руку Борегарам.

Последняя фраза была произнесена с такой свирепой убежденностью, что Эдмунд невольно опешил и неловко отвел глаза.

Стояло прекрасное летнее утро. Небо сияло голубизной, над рекой все еще тянулись пряди седого тумана. Над зарослями камыша поднялась стая кроншнепов, под ногами расстилался пестрый ковер ноготков и желтых лютиков. Жизнь была прекрасна, и Эдмунд вспомнил долгие месяцы страданий, которые он поборол, чтобы вновь ощутить ее сладость. И неужели теперь он готов распроститься со всем этим?

— Что случилось с моим ребенком? Тем, кого она носила, когда на меня напали?

— Во время путешествия сюда на море разразилась страшная буря, и Магдалена потеряла дитя.

— А потом забеременела твоим, — с горечью бросил Эдмунд. — И выдала за моего.

— Это казалось лучшим выходом, — с трудом выговорил Гай. — Но я не прошу тебя признать мою дочь своей. Если ты пожелаешь, я заберу себе Зои, а вы с Магдаленой все начнете сначала.

— Магдалена никогда не отдаст свое дитя, — выдавил Эдмунд.

— Думаю, отдаст, если ты попросишь. Она поймет, что ты не сможешь любить ребенка от другого и растить его, как своего собственного.

Эдмунд подумал о Магдалене и ее девочке. Увидел, как она сидит у окна, склонив голову над припавшим к груди младенцем. Мягкие губы нежно улыбаются, в глазах сияет свет любви.

— Я не могу просить ее об этом. Чувство всеобъемлющего покоя снизошло на Гая. Он и сам не мог бы заикнуться о таком.

— Возвращайся к жене, — тихо посоветовал он.

— Она не любит меня! — с болью выпалил Эдмунд. — Она любит тебя!

— Она всегда меня любила, — так же тихо продолжал Гай. — С самого детства. И впервые сказала мне об этом после смерти моей жены, за день до того, как вы с ней должны были пожениться. Тогда я не обратил на это внимания, считая ее чувства детским увлечением. Но она из рода Плантагенетов, Эдмунд, а все они — натуры страстные. И если полюбят, то это навсегда. Только от тебя зависит, как помочь ей ответить на твою любовь.

— Она никогда не забудет тебя.

— Со временем я померкну в ее памяти. Она родит тебе детей, и вместе с материнской любовью придет любовь к их отцу.

Один Бог ведал, как тяжело было ему говорить это искренне, с чистосердечием, призванным во что бы то ни стало убедить Эдмунда. Неужели сам он вправду верит, что когда-нибудь Магдалена сможет забыть его? И хочет ли он этого? Нет. Не хочет и не верит.

— Возвращайся к жене, — повторил он. — Ты оставил ее одну, а она нуждается в твоей защите.

— Она считает, что только ты один способен защитить ее, — с прежней горечью бросил Эдмунд.

— В таком случае тебе следует убедить ее в обратном, — резко парировал Гай, словно раздраженный ребяческими капризами. Эдмунд вспыхнул, — Ты показал себя храбрым воином в бою, — уже мягче продолжал Гай, — и на ристалище. Никто не усомнится в твоем мужестве или возможности защитить тех, кто в этом нуждается. И если одна из них — твоя жена, значит, именно ты должен помочь ей это понять.

— Видимо, мне еще многое предстоит сделать, — сухо усмехнулся Эдмунд, но даже эта усмешка согрела Гая. Кажется, он выиграл ее, труднейшую битву своей жизни.

— Тогда не медли. Как только твои кони достаточно отдохнут, ибо, смею предположить, ты собираешься гнать их во весь опор, отправляйся в путь.

— Да, только цель будет иной, — кивнул Эдмунд.

Гай де Жерве медленно опустился на траву, приминая коленями цветы.

— Я прошу у тебя прощения за причиненное зло, Эдмунд. И умоляю поверить, что оно было не намеренным.

— О нет! — воскликнул Эдмунд, протягивая руки стоявшему на коленях человеку, полностью сознавая в этот момент, что Гай де Жерве в самом деле никогда не ранил бы его специально. Мало того, теперь он мог себе признаться, что в глубине души всегда это понимал. — Я верю тебе, и, если тут есть что прощать, делаю это добровольно и от всего сердца.

— И ты должен простить Магдалену, — продолжал Гай.

— Я люблю ее, как может быть иначе? — выдохнул Эдмунд и, схватив Гая за руки, поднял с земли. — Я заставлю ее полюбить меня.

Гай кивнул:

— Возвращайся в лагерь, я немного побуду один.

Эдмунд немедленно повиновался. Гай смотрел ему вслед, замечая расправленные плечи и упругую походку. Все было так, словно молодой человек просто передал ему свою тоску, свои мучения, чем еще больше утяжелил гнущее его к земле бремя. Но Гай считал это справедливым наказанием.

Он долго гулял по берегу реки, ощущая вместе со скорбью и облегчение оттого, что все раскрылось и больше не придется лгать. Все кончено, и есть некоторая надежда, что Эдмунд и Магдалена начнут новую, не запятнанную предательством жизнь. Эдмунд слишком благороден, чтобы мстить чужому ребенку. А Магдалена… Магдалена питает к мужу глубокую привязанность и обладает безграничными запасами сострадания и чувствительности. Она не станет отказывать мужу ни в чем, и со временем ее симпатия углубится и перерастет в более нежное чувство. У них родятся свои дети, и…

Но дальше этого его мысли не шли, какова ни была бы убежденность в том, что это самобичевание всячески им заслужено. Следует вернуться в лагерь, отослать Эдмунда к жене и жить, как прежде. В Англии у него немало дел, и в этих делах он найдет утешение.

Вернувшись в лагерь, он объявил, что они возобновят путешествие после обеда. К тому времени кони отряда де Брессе достаточно отдохнут, а ему самому совершенно все равно, если они пробудут в пути только полдня.

Если кто-то и гадал, чем вызвана погоня Эдмунда за Гаем де Жерве, все любопытные держали языки за зубами. За обедом всем стало ясно, что эти двое находятся в полном согласии и что никто не собирается швыряться перчатками и бросать или принимать вызов. Еда оказалась вкусной, вино текло рекой, тень от ив не давала летнему солнцу досаждать обедающим, и, хотя в глазах лорда де Жерве по-прежнему таилась грусть, его гостям до этого не было никакого дела.

Первым одинокого всадника, появившегося на вершине холма, заметил часовой, который нес службу на самой границе лагеря. Он и поднял тревогу. Ему вторил громкий сигнал трубы герольда.

Гай встал, прикрывая ладонью глаза от яркого света, и почти сразу же узнал человечка, пригнувшегося к гриве длиннохвостого серого жеребца. Оливье никогда не умел ездить верхом и болтался в седле, как мешок с мукой. Дурное предчувствие наконец приняло отчетливые формы. Только несчастье с Магдаленой заставило бы Оливье мчаться, не разбирая дороги.

— Кто это?

Эдмунд тоже встал, не выпуская кубка с вином.

— Мой слуга Оливье, — коротко ответил Гай. — Я оставил его, чтобы…

Он поспешно проглотил конец фразы. Вряд ли Эдмунду понравится, что Гай оставил своего человека следить за Магдаленой, с приказом немедленно сообщить, если с ней что-то случится.

— Оливье — нечто вроде шпиона, — пояснил Гай. — Я велел ему не сводить глаз с д'Ориака и де Борегаров, если они вздумают появиться.

— Значит, он везет плохие новости?

— Вероятно, — бросил Гай на ходу, встревоженно хмурясь. Эдмунд последовал за ним через примятую траву луга туда, где остановился Оливье. Часовые, хорошо знавшие слугу Гая, допустили его в лагерь. Неуклюже вывалившись из седла, он встал, потирая спину и сосредоточенно морща смуглый лоб.

— До чего же погано скакать верхом день и ночь, господин! Я отбил себе все кости и, клянусь, оставил позади сотни миль!

— Для человека, который терпеть не может верховую езду, это поистине подвиг, — согласился Гай так беспечно, будто не знал, каких вестей ждать от Оливье. — Леди Магдалена…

— Похищена, господин.

Оливье согнулся пополам и схватился за живот. Лицо перекосилось от боли.

— Похищена? Кости Христовы, человече! Что это значит? — взорвался Эдмунд, выступив вперед.

— Дай ему время опомниться, — вступился Гай. — Не для того он мчался так быстро и так далеко, чтобы скрывать что-либо. Эй, Стивен, принеси вина и еды. Пойдем, Оливье, тебе нужно пообедать, выпить и отдохнуть.

— Сидеть я не могу, господин, — откровенно признался Оливье, подковыляв к столу, где тяжело оперся о столешницу и так простоял, пока паж не протянул ему чашу. Он принялся пить с такой жадностью, что кадык ходил взад-вперед. Только потом, облегченно вздохнув, он заговорил связно: — Две ночи назад, господин, в городе забили в набат. Воины отправились туда. В их отсутствие замок осадило целое войско.

— Войско? Во время перемирия? — неверяще пробормотал Гай, вновь наполняя чашу.

— Разбойники, — продолжал Оливье. — Тот ублюдок, именующий себя рыцарем. Кортни Дюран.

— Дюран?

Кортни Дюран был английским рыцарем, превратившимся в наемника. Его отряд, состоявший из таких же безземельных рыцарей-авантюристов, выполнял любые поручения тех, у кого находились деньги, чтобы им платить. Армия Дюрана славилась своей жестокостью, полным отсутствием совести и чести и невероятной храбростью. Ее не без основания опасались все: от жителей Швейцарских Альп до неаполитанцев, парижан и римлян.

— Кортни Дюран увез мою жену? — ахнул Эдмунд, побелев как молоко. — Но как он мог разрушить стены Брессе?

— Гарнизон выманили, господин, — пояснил Оливье, устало проводя рукой по лицу, на котором запеклись пот и грязь. — Они затеяли битву у самого города, а тем временем три сотни воинов с копьями и пиками, а также лучников осадили замок, разрушили стены бомбардами, посылали во двор зажженные стрелы. Леди Магдалена сама командовала нашими лучниками, но силы были неравны. Негодяи ворвались и в город. — Оливье сокрушенно поморщился. — Разграбили дома… Мы слышали вопли… ощущали запах дыма…

Он снова припал к чаше, и Эдмунд яростно выругался. Ему следовало быть там, защищать вассалов, свой дом и свою жену!

— Продолжай, Оливье.

Голос Гая был странно спокойным, словно он не обратил внимания на яростный взрыв Эдмунда.

— Как я уже сказал, леди Магдалена делала все, что могла, но пришлось сдаться. Вы знаете правила: в случае капитуляции можно рассчитывать на милосердие. Если же нет… — Оливье пожал плечами. Таковы законы войны, и каждый это понимал. — Они потребовали только ее и ребенка. Она согласилась при условии, если остальным ничто не будет угрожать и разбойники немедленно покинут город.

— И они приняли условия?

— Да, господин. И весьма учтиво, как будто и не намеревались разорять и грабить.

Оливье прополоскал рот вином и выплюнул красную жидкость на землю, показывая этим, какого придерживается мнения о порядочности наемников.

— Видели бы вы город после того, как все кончилось, сразу поняли бы, какова цена такой галантности! — добавил он, вытирая рот рукой. — А вот госпожа выказала немало мужества.

Гай, ничуть не удивленный, кивнул:

— Как все Плантагенеты.

— Они хотят выкупа, — пробормотал Эдмунд, явно пытаясь осознать происходящее.

— За всем этим стоят интриги Борегаров, — нетерпеливо отмахнулся Гай. — И если они потратили столько денег на целое войско, значит, на этот раз твердо вознамерились добиться успеха. О выкупе и речи не пойдет, хотя бы ты и весь остальной мир были в этом уверены. Как тебе удалось скрыться, Оливье?

— Через подземный ход. — Слуга ответил так, будто подобные пути бегства казались совершенно обычными. Собственно говоря, для тех, кто о них знал, так оно и было. — Но вы правы, господин. Они увезли даму и младенца в Каркасон.

— Ты сам это слышал?

— Разумеется, господин. Я с места бы не тронулся, если бы не узнал всего досконально.

— Да, конечно, — вздохнул Гай, даже в таком состоянии сумев выдавить что-то вроде улыбки. — Я не хотел усомниться в тебе, друг мой.

— Мы должны мчаться в погоню! — воскликнул Эдмунд. — Немедленно!

— Должны и отправимся, — согласился Гай. — Но сначала нужно составить план, иначе мы ничего не добьемся. Нам следует их перехитрить. Взять верх над Борегарами — дело не простое, Эдмунд.

Он не раскрыл Эдмунду, чего опасается на самом деле. Того, что придется претерпеть Магдалене в лапах Шарля д'Ориака. Гай не сомневался, что именно он устроил это похищение. Но Эдмунд пока не должен знать о страхах Гая. Ничего хорошего это не принесет.