IV

Задонскій не ошибся въ своихъ расчетахъ: молодая дѣвушка отдалась ему всецѣло.

Да какъ можно было и ошибиться-то? На дворѣ стоитъ теплая, чудесная весна. Рѣка изломала послѣдніе остатки своихъ ледяныхъ оковъ и широко и свободно разлилась, какъ море, по окрестнымъ полямъ, сверкая своими волнами подъ яркими лучами солнца въ знойные дни и подъ кроткимъ свѣтомъ луны въ бѣлыя, прозрачныя ночи. Въ лѣсу и въ саду слышится оживленный и веселый шумъ; изрѣдка гдѣ-то соловей начинаетъ пощелкивать. Народъ въ движеніи, повыползъ изъ своихъ воръ и трущобъ; на берегу и въ поляхъ закипаетъ работа; вездѣ голоса слышатся тревожные, и звуки какъ-то рѣзко несутся въ чистомъ воздухѣ. Жизнь и дѣятельность разлиты повсюду; этотъ шумъ словно опьяняетъ человѣка, не нашедшаго себѣ ни опредѣленнаго труда, ни опредѣленной цѣли, не знающаго, гдѣ ему искать счастья. А молодая кровь кипитъ и принуждаетъ броситься на какой-нибудь путь тревожной жизни; если нѣтъ впереди никакихъ, болѣе широкихъ и смѣлыхъ, задачъ, если нѣтъ въ будущемъ иного идеала счастья, молодость проситъ хотя личной любви, наслажденія вдвоемъ, А тутъ, подъ ухомъ нѣжныя, вкрадчивыя рѣчи слышатся; вспоминается безъ любви, безъ покоя проведенное прошлое; настойчиво отгоняются всѣ опасенія за будущее; является безшабашная отвага, и человѣкъ ловить мгновенье страстнаго порыва. Лизавета Николаевна находилась именно въ этомъ положеніи. Ее давила и возмущала домашняя грязная жизнь, гдѣ сердце не находило ни ласки, ни покоя и вѣчно ныло и болѣло отъ брани и возмутительныхъ сценъ. Молодая дѣвушка чувствовала потребность вырваться изъ этого омута, но не знала, куда и зачѣмъ. У нея не было составлено никакого идеала лучшей жизни, хотя ее и давила та жизнь, которую вела она. Трудъ самъ по себѣ не манилъ ее, да она и не знала, за что бы могла она приняться. Первыя горячія слова страстной любви, сказанныя ей, первая возможность спасти отъ отчаянья, отъ гнетущихъ мыслей, отъ пороковъ одного изъ ближнихъ, возможность, пробудившая въ головѣ молодой дѣвушки радужныя грёзы, вдругъ открыли ей какой-то еще смутный, но привлекательный міръ счастья. Съ инстинктивной дѣвической боязнью она то вѣрила, то не вѣрила снова этимъ словамъ и грезамъ, и съ невольнымъ трепетомъ сознавала, что она заходитъ все дальше и дальше по этому пути. Иногда ей хотѣлось бѣжать, но куда и зачѣмъ? — домой, на прежнюю муку?.. Не та ли же это гибель? Искать счастья на другомъ пути? Но кто объяснить ей, что это за счастье, къ которому инстинктивно стремится человѣчество, и гдѣ путь къ этому таинственному счастью?..

— Не обманите меня! — говорила она Задонскому, когда онъ рисовалъ передъ ней картины ихъ будущей свѣтлой жизни и эти слова звучали мучительной боязнью.

Въ теченіе цѣлаго мѣсяца продолжалось полное счастье Лизы. Она съ непонятной удалью, съ полнымъ самозабвеніемъ пошла по новому пути, разъ повѣривъ Михаилу Александровичу. «Хоть день, да мой!» думалось ей, и мысли о будущемъ упорно отгонялись прочь. Она — то рѣзвилась, какъ пригрѣтый солнцемъ котенокъ; то вдругъ дѣлалась серьезной, говорила, что Михаилъ Александровичъ долженъ служить, долженъ работать, что она составитъ его счастіе въ часы его отдыха отъ трудовъ; то внезапно для нея наступали минуты раздумья, и она съ болѣзненной ироніей говорила Задонскому, что она знаетъ, какъ скоро онъ ее забудетъ и броситъ, но что ей все равно, что и безъ того пришлось бы погибнутъ дома, что она сумѣетъ и умереть. Иногда она при людяхъ прикидывалась холодной, даже подтрунивала надъ Михаиломъ Александровичемъ и относилась къ нему чуть не съ пренебреженіемъ, иногда ей приходила въ голову мысль гулять и кататься съ нимъ вдвоемъ по берегу рѣки, гдѣ сновалъ народъ, гдѣ всѣ обращали на нее вниманіе, и она хохотала и говорила: «Пусть смотрятъ!» Это было что-то лихорадочное, что-то ненормальное.

— Ты нездорова? — говорилъ ей Задонскій.

— Что-жъ, этого надо было ожидать! — отвѣчала она, и вдругъ ея веселость иропадала, она со страхомъ и трепетомъ заглядывала въ неотразимо приближавшееся будущее.

А потомъ опять встряхнетъ бойкой головкой и смѣло глядитъ на Задонскаго.

— Ну, что будетъ, то будетъ! — говоритъ она. — Только ты не бросай меня.

Михаилъ Александровичъ если не былъ дѣтски счастливъ, то былъ доволенъ новымъ развлеченіемъ. Въ первое время онъ даже забылъ начатую имъ интрижку на постояломъ дворѣ и очень серьезно смотрѣлъ на свои отношенія къ Лизаветѣ Николаевнѣ. Но чѣмъ болѣе проходило дней, чѣмъ чаще волновалась Лизавета Николаевна за неотразимое «будущее», тѣмъ тревожнѣе сталъ смотрѣть на своя отношенія къ ней, тѣмъ чаще сталъ уходить на постоялый дворъ Задонскій. «Забыться хочется!» думалось ему. «Не умѣю я разъяснить это дѣло теткѣ, а надо. Не губить же эту дѣвушку! Это будетъ подло! Да и для чего? Я ее люблю, я могу быть счастливымъ съ нею. Отъ нея свѣжестью вѣетъ, это не то, что наши пансіонерки, пріучившіяся въ платоническому разврату даже въ пансіонѣ. Одинъ ея поцѣлуй говоритъ, что она любитъ впервые, что она даже не играла въ любовь съ какой-нибудь сентиментальной подругой. Но что тетка скажетъ? Чортъ возьми, не могъ всего обдумать и подготовить прежде. Поиграть съ огнемъ вздумалъ. Это вѣдь не одна изъ петербургскихъ барышень, тамъ только глазки сдѣлать, а онѣ тебѣ сейчасъ: „Ахъ, спросите у маменьки, можетъ-быть, она отдастъ вамъ мою руку!“ Все законнымъ бракомъ хотятъ насладиться. Но съ теткой, съ теткой-то какъ объясниться?»

Дѣйствительно, вопросъ былъ важный: что скажетъ тетка? Графиня, какъ мы сказали, не любила сплетенъ, не любила указаній и наставленій; она знала свою проницательность, свое умѣнье понять все, что дѣлается кругомъ нея, потому никто не смѣлъ указать ей на отношенія Лизаветы Николаевны и Задонскаго. Довольно долго она не замѣчала ничего, попрежнему удерживала Лизу въ своемъ дворцѣ, иногда поручая ей вечеромъ почитать вслухъ какую-нибудь нравственную книгу, иногда приглашая ее съ собою покататься, и забавлялась ея болтовнею. Но нѣсколько фразъ въ родѣ того, что «Михаилъ Александровичъ вспомнилъ старину и все съ Лизаветой Николаевной гуляетъ», что «Лизавета Николаевна удивительно развилась и бойка сдѣлалась въ послѣднее время», фразъ, сказанныхъ мелькомъ, невзначай, съ выраженіемъ отеческой любви къ молодымъ людямъ, заставили дальновидную графиню посерьознѣе взглянуть на дѣло и предупредить заранѣе племянника, чтобы онъ не увлекся.

— Мишель, тебѣ, дѣйствительно, недурно бы съѣздить за границу, ты засидишься здѣсь въ глуши, — говорила однажды тетка Задонскому, зашедшему къ ней въ кабинетъ.

— Мнѣ здѣсь не скучно, — возразилъ Михаилъ Александровичъ.

— Ну, скучно-то — скучно. Я сама соскучилась бы здѣсь безъ дѣла… Но твои обстоятельства, кажется, немного разстроены? Можетъ-быть, это причина…

— Да, мои денежныя средства находятся не въ блестящемъ положеніи.

Графини вздохнула.

— Ты весь въ мать и дядю Алексѣя… Я ихъ не обвиняю… Теперь поздно обвинять ихъ; мы можемъ только молиться за прощеніе ихъ ошибокъ… Но я не могу не замѣтить, что они также запутали безъ всякаго смысла свои дѣла… И до чего ихъ довели стѣсненныя обстоятельства?.. Не сыну стану я напоминать, какъ кончила свою жизнь его матъ, — но возьмемъ дядю Алексѣя. Онъ домоталъ въ Парижѣ послѣднія деньги, чуть не попалъ за долги въ тюрьму; долженъ былъ прибѣгнуть къ милостынѣ — да, иначе я не могу назвать сбора, сдѣланнаго въ его пользу русскими, проживавшими въ Парижѣ,- потомъ онъ скитался по свѣту съ какой-то женщиной. Что это было — я не знаю; но, во всякомъ случаѣ, это было даже и не увлеченіе, а что-то позорное: онъ былъ безъ денегъ, она была стара. Я знаю, какъ страшно было его положеніе, какъ его грызла тоска, какъ ему хотѣлось выпутаться изъ опутавшихъ его сѣтей… И гдѣ онъ нашелъ спасеніе? Іезуиты, видя его умъ, его знанія, его ловкость, вырвали его душу изъ одной пропасти, чтобы погрузить его въ еще болѣе страшную бездну. Они обѣщали ему много и здѣсь, и въ будущемъ; онъ давно мучительно рвался къ чему-нибудь новому, хотѣлъ сразу покончить со всѣмъ прошлымъ, и вотъ онъ сталъ католикомъ, іезуитомъ, врагомъ нашей церкви, нашей родины…

Графиня замолчала въ скорбномъ раздумьи о судьбѣ брата Алексѣя, наклонивъ голову на руки. Черезъ минуту она заговорила снова:

— Да, человѣку нуженъ трудъ, нужна серьезная дѣятельность на пользу ближнихъ… Деньги должны быть только средствомъ къ этой дѣятельности… Иначе онѣ одно изъ самыхъ страшныхъ золъ… Нельзя вѣрнѣе погубить человѣка, какъ сдѣлавъ его богатымъ и не пріучить къ труду… Въ этомъ наказаніе богачей. За временныя блага они продали свою душу… Боже мой, какъ всѣ эти истины вѣрно и давно высказаны въ святомъ писаніи и какъ мало обращаютъ на нихъ вниманія эти умные безумцы — люди! — графиня снова задумалась о священномъ писаніи и о людяхъ. — Надо намъ будетъ выбрать свободное время и обсудить вопросъ о твоемъ будущемъ, — продолжала она черезъ минуту. — Кстати, ты слышалъ, мнѣ совѣтуютъ ѣхать на зиму въ Ниццу, или, во крайней мѣрѣ, въ Швейцарію?

— Да, — отвѣтилъ Задонскій, почтительно слушая тетку.

— Я не поѣхала бы. Ты знаешь, какъ я любилю нашу святую Москву, наше мирное Приволье, нашъ бѣдный, добрый народъ. Но, Боже мой, наша зима такъ убійственно дѣйствуетъ на меня, и докторъ опасается, что я не легко перенесу ее и, можетъ-быть, окончательно убью себя, если не подкрѣплюсь нынче за границей.

Графиня нахмурила брови и помолчала.

— Если бы а знала навѣрное, что все обойдется безъ серьезныхъ послѣдствій, что опасность не большая, то, конечно, я не поѣхала бы. Но вѣдь можетъ случиться, что и дѣйствительно эта зима убьетъ меня. Что-жъ, это будетъ просто самоубійство, если я откажусь предупредить опасность во-время и умру… Грѣхъ не заботиться о ближнихъ, но грѣхъ забывать и свою жизнь, играть съ нею… Тѣмъ болѣе мнѣ нужно дорожить собою, что я надѣюсь еще принести посильную пользу ближнимъ…

Эти смиренные, христіанскіе взгляды на свою жизнь, посвященную служенію ближнимъ, уже три раза принуждали несчастную женщину рѣшаться на дорогостоящія поѣздки за границу. При ея любви къ родинѣ, это было, дѣйствительно, тяжело для нея, и не вознаграждало ее даже то положеніе, въ которомъ она стояла за границей въ средѣ русскихъ «ниццардовъ». Тамъ она пользовалась почетомъ, какъ самая богатая, умнѣйшая и нравственнѣйшая русская женщина; около нея собирался кружокъ отставныхъ знаменитостей, хлопотавшихъ о постройкѣ за границею русскихъ церквей; руссофиловъ, толковавшихъ о народности, замышлявшихъ подавить въ Россіи западничество, составлявшихъ планы различныхъ миссіонерскихъ обществъ для борьбы съ католическими миссіонерами. Графиня становилась во главѣ ихъ, дѣлала сборы въ пользу промотавшихся заграницей личностей, давала этимъ личностямъ высоконравственныя наставленія, даже устраивала русскія литературныя чтенія, на которыхъ, собравъ съ посѣтителей десяти- и двадцати-франковыя монеты, могла хозяйничать, какъ ей угодно, и говорить при всемъ обществѣ которому-нибудь изъ чтецовъ: «Ну, довольно, довольно, вы устали. Мы будемъ вамъ благодарны, если вы намъ прочтете теперь одно изъ ненапечатанныхъ стихотвореній графа Тугоуховскаго». Чтецъ прекращалъ начатое чтеніе и принимался за декламированіе ненапечатаннаго произведенія графа Тугоуховскаго — этого колкаго остряка былыхъ временъ, сердитаго за свою старость, порицателя всего молодого, грубаго обличителя современной Россіи, выражавшаго въ топорныхъ стихахъ, поддѣлываясь подъ мужицкую рѣчь, идеи крайняго обскурантизма. Послѣ чтенія ненапечатаннаго произведенія графа Тугоуховскаго, графиня вставала, любезно благодарила чтеца и удалялась, а люди, заплатившіе за свои мѣста, съ почтеніемъ уступали ей дорогу, и потомъ, такъ какъ чтеніе болѣе не продолжалось, также расходились, можетъ-быть, жалѣя, что заплатили даромъ деньги… Впрочемъ, за эти деньги они имѣли счастіе посидѣть въ одной комнатѣ съ графиней… Но даже этотъ почетъ и уваженіе, конечно, не могли вознаградить графиню за разлуку съ милой для нея родиною.

— Я додумаю, можетъ-быть, мы поѣдемъ вмѣстѣ,- заговорила снова графиня, обращаясь жъ племяннику. — Тебѣ тоже будетъ полезна эта поѣздка. Ты посмотришь на истинно-русскихъ людей, которымъ, при современномъ настроеніи нашего общества, не даютъ у насъ мѣста; ты серьезнѣе взглянешь на свои обязанности и, кромѣ того, разсѣешься… Да! кстати, я хотѣла тебѣ сказать насчетъ Лизы…

Задонскій весь превратился въ слухъ.

— Держи, пожалуйста, себя подальше отъ нея. Я знаю: васъ связываютъ воспоминанія дѣтства, вы все еще смотрите другъ на друга какъ дѣти, но она теперь въ такихъ лѣтахъ, что можетъ увлечься…

Михаилъ Александровичъ закусилъ губу и, сдѣлавъ усиліе надъ собой, шутливо замѣтилъ:

— Что же тутъ страшнаго, если увлечется? Она и сама можетъ вызвать увлеченіе.

Графиня строго посмотрѣла на племянника.

— Такими вещами не шутятъ! Увлеченіе, любовь должны имѣть послѣдствіями женитьбу. А я надѣюсь, что ты понимаешь невозможность своего брака съ ней.

— Отчего же?

— Пожалуйста, оставимъ этотъ разговоръ, — серьезно произнесла тетка. — Ты знаешь, что есть предметы, о которыхъ я или не говорю совсѣмъ, или говорю съ благоговѣніемъ. Играть святыней я не привыкла и не умѣю.

Графиня стала раскладывать на столѣ письменныя принадлежности и дружески кивнула головой племяннику.

— Извини, дружокъ, мнѣ надо написать нѣсколько писемъ, — ласково сказала она и занялась своей безконечной перепиской.

Михаилъ Александровичъ понялъ, что оставаться въ кабинетѣ тетки было невозможно и не зачѣмъ. Онъ вышелъ отъ нея въ смущеніи и тревогѣ. Передъ нимъ была двѣ дорога: пойдешь по одной — разсердишь тетку, останешься чуть не нищимъ, будешь принужденъ жениться на нищей и попадешь за долги въ долговое отдѣленіе; пойдешь по другой — угодишь теткѣ, заплатишь долги и вольный, какъ птица, обманувъ бѣдную дѣвушку, съ комфортомъ проживешь нѣсколько мѣсяцевъ среди блестящаго общества за границей. Задонскій не могъ рѣшиться ни на то, ни на другое, а между тѣмъ выбрать третью дорогу было не только трудно, но почти невозможно. Впервые онъ началъ мысленно проклинать и свое знакомство съ Лизой, и свое увлеченіе ею. «А что тутъ станешь дѣлать съ своею натурою, если не можешь пройти мимо подобнаго цвѣтка?» съ досадой топнулъ онъ ногою.

Раздраженный, проѣхавшись верхомъ, онъ пришелъ въ комнату, гдѣ сидѣла Лиза за роялемъ, и въ разсѣянности не отвѣтилъ на ея вопросъ: гдѣ онъ былъ? Лиза удивилась этому молчанію и взглянула на Задонскаго; онъ угрюмо ходилъ по комнатѣ, съ досадой похлопывая себя хлыстомъ ко ногѣ.

— Что съ тобой? — спросила она.

— Ничего! — раздражительно отвѣтилъ Задонскій. — Тетка сдѣлала намекъ, что ей было бы непріятно, если бы мы сблизились другъ съ другомъ.

— Ну, и Богъ съ ней! вѣдь мы ее въ долю не примемъ, — засмѣялась Лизавета Николаевна.

— Ее не примемъ, но намъ нужно принять въ долю ея деньги, — сердито проговорилъ Михаилъ Александровичъ.

— Э, Боже мой, мы и безъ нихъ проживемъ! Еще лучше будетъ…

— Да, дѣйствительно, лучше будетъ: ты здѣсь будешь у матери въ каторгѣ жить, а я буду въ столицѣ, въ долговомъ отдѣленіи сидѣть!

Лизавета Николаевна съ удивленіемъ обратилась лицомъ съ Задонскому, повернувъ свой стулъ спинкой къ роялю.

— Какъ такъ?.. Я тебя не понимаю…

— Да, вѣдь я долженъ, и много долженъ. Меня и изъ города выпустили только потому, что знали, какъ богата тетка…

— Я этого не знала…

— Мало ли ты чего не знала!

По лицу Лизы проскользнуло какое-то болѣзненное, тоскливое выраженіе.

— За что же ты на меня-то сердишься?.. Отъ этого легче не будетъ… Но какъ же ты бралъ въ долгъ, не имѣя средствъ отдать?

Михаилъ Александровичъ началъ снова нервно и злобно стегать себя хлыстомъ по ногѣ.

— Какъ это я сошелся съ тобой, не зная навѣрное, можно ли будетъ жениться? Какъ это ты отдалась мнѣ, зная, что мужчинѣ не слѣдуетъ отдаваться до свадьбы? — раздражительно говорилъ онъ съ насмѣшкой и упрекомъ въ голосѣ.

— Что же это, упреки? — поднялась съ мѣста Лиза, вся блѣдная и строгая. — Я тебя не стѣсняю…

Она, едва переступая, пошла прочь. Ее до глубины души оскорбили эти необдуманныя и нахальныя слова. Она еще не знала, какъ обращаются люди съ своими любовницами и женами. Она показалась Задонскому въ эту минуту вдвое прекраснѣе, чѣмъ когда-нибудь. Онъ удержалъ ее.

— Полно, Лиза, что съ тобой! Я раздражился, а ты сейчасъ и бросаешь меня.

Михаилъ Александровичъ обнялъ за талію, плачущую дѣвушку.

— Полно! Вотъ ты, малютка, какая! Я говорилъ, что спасать и прощать труднѣе на дѣлѣ, чѣмъ въ мечтахъ… Ну, разбрани меня, отведи душу, и конецъ весь!

— Что толку-то? — тихо и грустно прошептала Лиза.

Задонскій продолжалъ утѣшать ее. Мало-по-малу она немного поуспокоилась, и на ея лицѣ опять появился румянецъ и заиграла полугрустная улыбка. Лиза, попрежнему, начала строить различные планы насчетъ будущаго.

— Ты говоришь, что намъ безъ помощи тетки нельзя, жить, — разсуждала она. — Но развѣ мы оба не молоды, не имѣемъ силъ? Ты еще служить можешь, я буду работать. Правда, мы будемъ бѣдны, мы будемъ тяжело пробивать свой путь, но зато, какъ сладко будетъ намъ сознавать, что мы пробили его сами, не кланяясь никому, не нуждаясь ни въ комъ.

— Дитя, дитя, мечты-то какія у тебя свѣтлыя! — ласкалъ ее Задонскій, какъ ребенка. — Только какъ это мы долги-то заплатимъ изъ своихъ трудовыхъ денегъ? Тутъ вѣдь тысячи отдать надо. И какую это работу возьметъ моя крошка? И что я могу дѣлать?

Лиза снова нахмурилась.

— Такъ ты думаешь, что и ты, и я, мы оба можемъ жить только на содержаніи у другихъ людей?

— Не на содержаніи, но, все-таки, на первое время намъ нужна посторонняя помощь.

— Ты также увѣренъ, что я не могу работать? — еще серьезнѣе допрашивала Лиза.

— Ну, конечно!.. Я знаю, что ты не привыкла къ труду, и не хочу дѣлать изъ тебя чернорабочей…

— Значитъ, все, что я постоянно говорила о будущей нашей жизни, о твоемъ честномъ трудѣ, о своей усиленной работѣ — ребячество?

— Мечты!

— Зачѣмъ же ты не сказалъ мнѣ этого раньше? Зачѣмъ соглашался со мной прежде?

— Дитя, я такъ люблю, когда ты мечтаешь…

— Мы вѣдь, кажется, не въ куклы играемъ!

Лиза встала.

— Ты былъ правъ, говоря, что спасать людей трудно, — проговорила она. — Но, кажется, это не потому трудно, что у спасителей нѣтъ желанія помочь падшимъ, а потому, что падшіе не хотятъ сдѣлать ни одной попытки къ своему спасенію… Если ты будешь сидѣть на мѣстѣ, и все, что я предлагаю попробовать, будешь называть ребяческими мечтами, то, конечно, тутъ и толковать не о чемъ.

— Ты опять разсердилась! — сказалъ Задонскій.

— За что мнѣ сердиться? Мнѣ, просто, грустно, — проговорила Лиза. — Ты называешь ребяческими мои планы, но ты самъ не пробуешь составить болѣе зрѣлыхъ…

— Ошибаешься! Я надѣюсь, что тетка поможетъ мнѣ выпутаться изъ долговъ и дастъ мнѣ средства прожить первое время… Ну, а потомъ подумаю я о службѣ и о трудѣ, конечно, не о твоемъ; ты-то не можешь и не должна трудиться…

— Я за себя, вѣдь, и не прошу думать, — вскользь замѣтила Лиза. — Буду въ Петербургѣ, найду работу.

— Ну, не такъ-то скоро это дѣлается!

— Ахъ, оставь, пожалуйста, эти злыя пророчества! — строптиво произнесла Лиза. — Спасай только себя, а я или спасусь, или погибну, но, все-таки, о помощи не попрошу…

Она выглядѣла совсѣмъ серьезно. Ея лицо было очень энергично, и только въ стиснутыхъ губахъ было еще замѣтно что-то болѣзненное. Задонскій снова хотѣлъ обнять ея талію, она тихо высвободилась изъ его рукъ и пошла изъ комнаты.

— Ты сердишься! — упрекнулъ онъ ее.

— Неужели ты не понимаешь, что есть минуты, когда человѣкъ можетъ не сердиться, и, все-таки, ему совсѣмъ не до обниманій? — отвѣтила она на ходу и быстро вышла вонъ.

Вечеромъ въ этотъ же день и на слѣдующій день утромъ она была, повидимому, спокойна, хотя и не такъ оживлена, какъ во всѣ другіе дни. На нее очень сильно подѣйствохала вчерашняя сцена. До сихъ поръ Задонскій соглашался со всѣми планами Лизаветы Николаевны, какъ взрослые соглашаются съ дѣтскими фантазіями изъ желанія не заставлять дѣтей капризничать; теперь Михаилъ Александровичъ невольно открылъ молодой дѣвушкѣ свой настоящій взглядъ на дѣло, и этотъ взглядъ непріятно встревожилъ ее. Впервые ей показалось, что онъ смотритъ на нее, сакъ на игрушку, что онъ дастъ ей роль своей спасительницы, какъ взрослые въ шутливой борьбѣ съ ребенкомъ поддаются ему и признаютъ его своимъ побѣдителемъ. Эта роль пробуждала въ молодой дѣвушкѣ не боль, но страхъ за свое будущее. Задонскій счелъ необходимымъ, при первомъ удобномъ случаѣ, еще разъ извиниться передъ нею. Она грустно улыбнулась.

— Что это ты, милый, извиняешься, какъ школьникъ! — говорила она. — Я и не думаю сердиться. Меня, просто, серьезныя мысли осаждаютъ… Справиться съ ними не могу сразу.

Вслѣдъ за этимъ Лиза поспѣшила перемѣнить разговоръ и начала черезъ силу смѣяться и подтрунивать надъ управительскими «ангелочками».

А управительскіе «ангелочки», эти наивныя и невинныя пансіонерки, уже давно все сильнѣе и сильнѣе косились на Лизу и какъ-то ухитрялись мгновенно вспыхивать краской стыдливости при встрѣчахъ съ нею. Онѣ старались уходить изъ дома графини тотчасъ послѣ обѣда, чтобы «не мѣшать Лизаветѣ Николаевнѣ и Михаилу Александровичу». Онѣ вскрикивали «ахъ!» при встрѣчѣ съ влюбленной парой въ саду и старались избѣгать этихъ встрѣчъ, холя злая судьба, постоянно искушающая невинныхъ младенцевъ и праведниковъ, дѣлала именно такъ, что «апгелочки» вездѣ и всюду налалкиванісь на падшую дѣвушку и ея друга… А онѣ такъ боялись этихъ встрѣчъ! Но что вы подѣлаете противъ судьбы?.. На другой или на третій день послѣ непріятнаго объясненія двухъ молодыхъ людей, «ангелочки» хотѣли, по обыкновенію, уйти послѣ обѣда съ грустными и очаровательно-стыдливыми лицами, но Задонскій, боявшійся остаться въ этотъ день съ-глазу-на-глазъ съ Лизой, замѣтилъ имъ.

— Вы, вѣрно, какой-нибудь подарокъ папашѣ вышиваете, что постоянно такъ сильно спѣшите домой?

Ангелочки покраснѣли и засмѣялись.

— Нѣтъ… право, мы ничего не вышиваемъ… но…

Барышни конфузились все болѣе и болѣе. Задонскій въ душѣ хохоталъ надъ ними и даже подумалъ: «а вѣдь вы преразвращенныя дѣвчонки!»

— Что же это за но? — допрашивалъ онъ.

— Мы здѣсь лишнія! — потупили онѣ глаза и зардѣлись до самыхъ ушей.

— Вы — лишнія? — съ комическимъ ужасомъ воскликнулъ Задонскій. — Помилуйте, мнѣ всегда такъ грустно, что вы пролетаете и скрываетесь, какъ весеннія бабочки.

Барышни еще болѣе смутилось.

— Да., вамъ… но… — снова залепетали онѣ.

— Опять но! Боже мой, сколько у васъ этихъ но? — смѣялся Задонскій.

— Но, можетъ-быть, Лизаветѣ Николаевнѣ будетъ непріятно, если мы станемъ оставаться здѣсь, — застѣнчиво прошептали невинныя простушки.

— Помилуйте, я увѣренъ, что Лизавета Николаевна будетъ очень рада вашему присутствію здѣсь, — проговорилъ Задонскій. — Неправда ли, Лизавета Николаевна? — обратился онъ къ Лизѣ.

Она сидѣла у рояля и, нахмуривъ брови, разсматривала какія-то ноты. Это шутовство было ей непріятно. Казалось, она ожидала, что дѣло не кончатся добромъ. При вопросѣ Задонскаго она какъ-то горько улыбнулась и неожиданно подняла свою голову, такъ что ея ясные и еще спокойные глаза прямо устремились на смущенныя лица двухъ невинныхъ дѣвицъ. Въ теченіе минуты Лиза не произносила ни слова. Ей было почему-то отрадно насладиться смущеніемъ невинныхъ «ангелочковъ», постаравшихся тонко намекнуть грѣшницѣ, что она грѣшница, и этимъ намекомъ уколоть ее.

— Почему же вы думаете, что мнѣ непріятно ваше присутствіе? — спокойно спросила она черезъ минуту, и по ея губамъ скользнула презрительная усмѣшка.

Повинныя созданія потупили глазки и съежились.

— Можотъ-быть, мы мѣшаемъ, — начали онѣ.

— Чему? — спросила Лиза, настойчиво преслѣдуя ихъ насмѣшливымъ взглядомъ.

Въ этомъ взглядѣ уже сверкалъ едва замѣтный огонекъ злорадства. Казалось, что эта грѣшница хотѣла показать «ангелочкамъ», что онѣ совсѣмъ не такъ безгрѣшны въ душѣ, какъ выглядятъ.

— Ахъ, Боже мой!.. Просто мѣшаемъ вамъ говорить съ Михаиломъ Александровичемъ, — отвѣтили барышни.

— А развѣ вамъ мѣшаютъ посторонніе люди говорить съ мужчинами? — допрашивала Лиза, заставляя невинность высказывать грѣшные помыслы.

— Нѣтъ! намъ! — обидчиво произнесли наивныя дѣвицы. — Намъ никто не мѣшаетъ…

— Почему же вы думаете, что мнѣ могутъ мѣшать, если вамъ не мѣшаютъ посторонніе свидѣтели вашихъ разговоровъ съ мужчинами?.. Объясните, пожалуйста, это… Слышать подобное объясненіе очень любопытно, особенно отъ васъ.

Лиза продолжала преслѣдовать своими насмѣшливыми и уже совсѣмъ злыми глазами смущенныя лица барышень. Къ ея величайшему изумленію, онѣ вдругъ захныкали.

— Вы насъ оскорбляете!.. Мы… мы не позволимъ смѣяться надъ собой… Мы честныя дѣвушки! — заговорили онѣ прерывающимися голосами.

Лиза поднялась съ мѣста и быстро подошла къ нимъ.

— Вы жалкія, а не честныя дѣвушки! Если бы вы были честныя дѣвушки, то вы не подозрѣвали бы ни въ чемъ дурномъ другихъ людей, ничѣмъ не заслужившихъ этого, — рѣзко проговорила она, сверкнувъ глазами, и вышла изъ комнаты.

Вся эта сцена произошла такъ неожиданно для всѣхъ дѣйствовавшихъ въ ней лицъ, что они не могли сразу опомниться.

Давно уже невинныя барышни хотѣли уколоть и оскорбить Лизу за ея «позорное для всѣхъ дѣвицъ» поведеніе; давно Лиза негодовала на нихъ за ихъ постоянное смущеніе, за ихъ постоянныя вскрикиванія при встрѣчахъ съ ней; но никто изъ нихъ даже и не подозрѣвалъ, что дѣло разыграется такъ неожиданно и такъ непріятно. Вообще большая часть рѣзкихъ стычекъ между людьми происходить не вслѣдствіе заранѣе подготовленныхъ и обдуманныхъ плановъ, а является случайно, въ пылу увлеченія. Иногда человѣку приходится горько раскаяться за горячее слово, не приносящее никому пользы и надѣлавшее много вреда. Но слово, какъ птица, вылетитъ, не поймаешь… Лизѣ оставалось только ожидать новыхъ сценъ за свою невольную смѣлость; барышнямъ оставалось только пожаловаться папашѣ на оскорбившую ихъ негодницу. Отчасти, чтобы избѣжать возможныхъ объясненій съ графиней, которой управляющій могъ пожаловаться, отчасти, чтобы успокоиться отъ несвоевременныхъ ухаживаній Михаила Александровича, Лиза уѣхала въ Бабиновку.

Дома она застала одну изъ сосѣднихъ помѣщицъ, заѣхавшую къ нимъ случайно. Это удивило Лизу, такъ какъ къ нимъ рѣдко заѣзжали сосѣди, бывшіе въ ссорѣ съ ея матерью. Лиза видѣла въ этомъ посѣщеніи нѣчто особенное, нѣчто выходящее изъ ряду вонъ и имѣющее какія-нибудь болѣе серьезныя причины, чѣмъ простое желаніе повидаться съ сосѣдями. Разговоры между Дарьей Власьевной и ея гостьей шли очень незначительные и вообще не клеились. Наконецъ, гостья обратилась съ сладенькимъ лицомъ къ хозяйкѣ.

— А васъ можно поздравить, Дарья Власьевна? — спросила она вкрадчивымъ голосомъ.

— Съ чѣмъ, матушка, Марья Ивановна? — изумилась хозяйка.

Гостья-помѣщица замялась.

— Можетъ-быть, это нескромность… Можетъ-быть, это одни слухи, — начала она. — Вы, пожалуйста, не сердитесь за мой вопросъ!.. Я такъ люблю ваше семейство!.. Но я слышала, что наша милая Лизавета Николаевна замужъ выходитъ за племянника нашей графини.

— А-а! — произнесла Дарья Власьевна и постаралась сдѣлать равнодушное лицо. — Это слухи, слухи!.. Навѣрное еще ничего нельзя сказать… Правда, Михаилъ Александровичъ хорошій человѣкъ и, можетъ-быть, Лиза ему нравится, и къ семейству нашему онъ расположенъ… Но вѣдь десять разъ примѣрь, а одинъ отрѣжь… Лиза у насъ еще молода!.. И я вѣдь мать! Мнѣ тяжело разставаться съ нею, мнѣ полюбоваться на нее хочется!.. Конечно, противъ судьбы со пойдешь, дочь при себѣ на вѣкъ не оставишь…

Дарья Власьевна говорила очень гордо и серьезно. Лиза, отвернувъ голову къ окну, молча смотрѣла на дорогу.

— Дай Богъ, дай Богъ! — вздохнула гостья. — Только какъ на это графиня посмотритъ; вѣдь родъ-то ихъ…

— Ахъ, Владыко Небесный! — вспылила хозяйка. — Да развѣ мы-то мѣщане, что ли? Что намъ въ роду-то ихъ? Наши отцы и дѣды тоже дворянами были и царю вѣрой и правдой служили! Да мой отецъ крестный самъ генераломъ былъ! Вотъ что!.. И къ тому же графиня такъ насъ любитъ; Лизу она и теперь за дочь считаетъ, ну, и мнѣ постоянно поклонъ, и то, и се, пято и десято пришлетъ… Не ѣзжу я къ ней, — такъ вѣдь я еще не достроилась, вѣдь я матъ семерыхъ дѣтей, я не могу, какъ другія, по гостямъ рыскать, чужіе пороги обивать.

«Мотай себѣ на усъ, матушка, мотай себѣ на усъ», — мысленно произносила Дарья Власьевна.

Лиза не выдержала долѣе этого разговора и разомъ рѣшилась превратить толки. Она не знала, что съ подобными вопросами къ ея матери уже пріѣзжали человѣкъ пять-шесть, и думала, что, зажавъ ротъ этой сплетницѣ, можно окончательно превратить и всѣ дальнѣйшіе толки.

— Михаилъ Александровичъ и не подумаетъ на мнѣ жениться, и я сама никогда не пошла бы за него замужъ, — рѣзко сказала она, поднимаясь со стула. — Я попрошу васъ, — обратилась она прямо къ гостьѣ: — говорить всѣмъ, что эти слухи ложь и что не хорошо и не честно мѣшаться въ чужія дѣла.

Лиза вышла изъ столовой.

— Да что же это она у васъ! Еще графиней не сдѣлалась, а съ благородными людьми, какъ съ холопьями обращается, — обозлилась гостья. — Ну, замужъ не идетъ, такъ еще хуже — любовницей слыветъ… Объ этомъ весь уѣздъ толкуетъ!.. Вѣдь я только изъ вѣжливости предупредитъ васъ намеками хотѣла. А вы и уши развѣсили, повѣрили, что когда-нибудь племянникъ графини можетъ жениться на вашей дочери!.. Да вы на себя, на свой домъ-то только взгляните!

Хозяйка и гостья сцѣпились, какъ двѣ дворовыя голодныя собаки, которымъ бросили кость. Лиза слышала половину всей этой грязной брани и трепетала всѣмъ тѣломъ. Для нея ясно стало, что она сдѣлалась сказкой, предметомъ пересудовъ и толковъ для всѣхъ окрестныхъ жителей.

— Что-жъ, за чѣмъ пошла, то и нашла! — горько усмѣхнулась она. — Цѣлый мѣсяцъ зато была счастлива.

Она задумалась объ этомъ счастьи; почему это даже и оно казалось ей теперь не счастьемъ, а тяжелымъ, горячечнымъ бредомъ, опьянѣніемъ отъ горя.

— Нѣтъ, этого мнѣ мало, мнѣ чего-то другого нужно, — шептала она и скорбно опустила голову на руки.

Въ этомъ забытьи она просидѣла до поздней ночи. Богъ знаетъ, что она думала, что придумала.

Загрузка...