Под ногами троллей

Глава 1. В брюхе у Льва

Когда Аррен проснулась, она подумала, что кровать раскачивается.

А затем вдруг поняла, что это не сон. В комнатушке царил мрак, и она ничегошеньки не видела. Всё кругом тихонько поскрипывало и постанывало, будто разные части корабля перешёптывались друг с другом.

Она находится в утробе «Льва».

Осознание этого пришло к ней не сразу — оно затопило её медленно, как прилив, что, порой добирается до самих домов в Келардене.

Наконец, это произошло и с ней.

В её душе был прилив — поднимаясь откуда-то изнутри, он затопил её невероятно тёплым, почти забытым ощущением — словно её завернули в плед и усадили у огня. Тепло растекалось из живота; оно покалывало кончики пальцев, оно пьянило и утешало.

Так ощущаешь себя в кроватке, когда тебе рассказывают добрую сказку; так ощущаешь себя, когда пьёшь чай, в который плеснули (для сугреву, совсем чуть-чуть) вина.

— Я дома, — снова прошептала себе Аррен, — я дома.

Она зажмурила глаза, крепко-крепко, так, что из-под них выступили слёзы; и тихонько фыркнула в пустоту — то ли разрыдалась, то ли рассмеялась. Выбираться из гамака ужасно не хотелось — а вдруг это пунцовое, радостное, золотое чувство покинет её, уйдёт, рассыплется искрами? Но нет, тепло не уходило; оно разлилось внутри, словно в животе Аррен открыли маленькую печку. И от этого было так светло и так радостно, что Аррен судорожно вздохнула. Она посидела на краю гамака, будто рассматривая этот малиновый свет, что затопил её от кончиков пальцев ног до самой макушки; и казалось, изливался в темноту. Потом коснулась босыми пятками пола.

Гамак раскачивался, а пол нет; и это было так странно, странно.

— Неужто так может быть? — спросила она у темноты.

И темнота ответила ей — должно быть, резко подул ветер, и корабль негромко охнул.

«Да, — сказал ей корабль. — Теперь всё будет хорошо. Теперь твоя жизнь в моих руках. Теперь я несу тебя».

Конечно, наверно, темнота молчала — но Аррен услышала именно эти слова.

Она замерла, потрясённая этим чудом, этим неизъяснимым ощущением волшебства; боясь пошевелиться, чтобы не разрушить очарование.

— Неужто ты и впрямь говоришь со мной? — поддавшись искушению, вновь спросила она.

И снова дрожь пробежала по кораблю — где-то, наверху, ветер рвал паруса.

«Да, — сказал кеч. — А ты могла сомневаться?»

И Аррен вздрогнула, замерла, не решаясь более испытывать на прочность чудеса.

Она попыталась подняться наверх тем путём, что вёл её Жувр; конечно же, заплутала, и очутилась на палубе нескоро. Здесь, наверху, её встретил день — роскошный, блистательный день. Небо было до половины заполнено кучерявыми облаками — они походили на здоровенные пузатые башни, с контрфорсами, забралами, бойницами; или на вытянутые галеасы; или галеры. Целая череда стройных «галер» тянулась с востока на запад — наверно, они отправлялись по своим торговым делам.

Ноги сами собой принесли её на резную транцевую корму, с узорами и крохотными фигурками — приглядевшись, она поняла, что это миниатюрные львы: они стояли на задних ногах, и на них были короны.

— А ты что, наверху, тут делаешь? — удивился высокий, покрытый шрамами матрос. — Уже с полчаса, как в рынду ударили. Иди-ка вниз, а то пропустишь обед!

И тут Аррен ощутила, что она неимоверно, просто какими-то великаньими мерками голодна: казалось, она бы съела целого быка. Внутренности скрутило при одном упоминании. Она поблагодарила матроса и спросила у него:

— А почему вы сами не идёте есть?

— Да вот, отобьют склянки, — непонятно сказал он, — вахта закончится, и спущусь посплю. Уже почти семь часов на ногах!

Она неловко кивнула ему, и оправилась обратно — вниз.

И разумеется, опять заплутала.

«Клык Льва» по меркам гукера был довольно большим кораблём; и комнатушек и переходов в нём оказалось неожиданно многовато.

Опускаясь и поднимаясь по трапам, держась руками за переборки, кажется, сама не желая того, она обнаружила каюту капитана; Аррен удивилась, насколько жилой и уютной она была. Затем, по пути ей попался: кубрик (там в гамаках спали матросы), кают-компания (едва засунув туда нос, Арен услышала крепкую морскую брань — испуганно отпрянула, и только затем сообразила, что адресовалось не ей); какой-то непонятный закуток (кладовку?) — и в конечном итоге, коридор.

Коридор был устлан ковром.

Ковёр был под ногами добротным, но порядком вытертым. Идти было непривычно, Аррен то и дело швыряло от одной стены к другой. Наконец, она приноровилась переносить вес то на одну ногу, то на другую; и всё равно пару раз пребольно стукнулась головой.

Путь завёл её в тупик; под ногами был большущий люк. К счастью, рядом было что-то вроде рычага для его открытия; Аррен приподняла его и проскользнула внутрь. Она спустилась по скрипучим ступеням из граба, и…

Вдруг поняла, что заблудилась.

Наверно, мои дорогие читатели тут воскликнут: какого чёрта ей понадобилось лезть вниз? Хорошо им судить, когда они сидят в уютных креслах — тут уж всякий бы разобрался в чертеже корабля! Сказать по правде, Аррен так растерялась от всех этих новых в её жизни событий, что мы не будем слишком её винить.

По крайней мере, я уж точно не стану.

По ходу, она оказалась в трюме; и там ей вдруг невероятно понравилось.

Потолок поддерживали столбы из бука — «пиллерсы»; отец как-то рассказывал ей о снастях, корпусе и такелаже — и кое-что она да запомнила.

А между ними чего только не было!

Здесь стояли здоровенные пузатые бочки, укреплённые бронзовыми обручами — наверняка в них везли вино и масло, а может (чем Ведьма не шутит?) и квашенную капусту с клюквочкой, и знаменитые островные солёные огурцы.

Сверху, на балках, висели колбасы и прочие копчёности; а также пучки каких-то диковинных трав. В здоровенных ящиках, составленных пирамидой, почивал до прибытия неведомый Аррен груз; нечто не слишком понятное лежало и свёртками, умотанное в промасленную пергаментную бумагу.

А вот и оружие — копья, клинки, доспехи — хищно поблёскивали из угла.

Хотя «Клык Льва» и считался мирным торговым кораблём, но без оружия в Море никогда не выходил ни один здравомыслящий моряк. Личное оружие наверняка хранилось в кубрике, ну и там, по каютам, а здесь лежало ничейное — запасное.

У входа, зацепленный за крюк, висел старинный фонарь; в нём теплился крохотный огонёк. Ещё один фонарь висел в конце трюма. В этом полумраке собранные внутри сокровища казались таинственными, притаившимися.

Обёрнутые в мягкие пледы, почивали амфоры — такого вина не делали в Келардене, это было восточное. Трюм был не слишком высоким и не слишком широким; и всё же, среди всего этого нагромождения вещей, тюков, ящиков и бочек легко было заблудиться, как в лабиринте. Аррен подумала, что здесь можно спрятаться, и никто её вовек не найдёт.

А ещё — здесь явственно ощущалось само присутствие кеча: как будто она забралась через глотку и оказалось в самом брюхе у Льва. Могучее, спокойное, вдохновляющее.

— Я доверяю тебе, — вдруг сказала в пустоту Аррен. — Я верю тебе. Неси меня.

Кухня — она же камбуз — была довольно просторной; как раз, чтобы вместить матросов. Посередине стоял длиннющий стол; моряки сидели на лавках, просунув под столешницу ноги. Комната освещалась раскачивающимися под потолком лампами, отчего тени метались, туда-сюда, как ошалелые.

Кухня была отделана просто роскошно; не хуже, чем на иных кораблях кают-компания. Стены с мозаикой из красного и чёрного дерева; надраенные до блеска бронзовые детали; картины на стенах — красивые и наверняка дорогущие; уж всяко не каждый может их себе позволить. А изображено на картинах было море: море, море, сплошное море. Порой с парусниками, порой без; иногда у берегов, иногда — бескрайнее, ограниченное лишь рамкой. Жемчужно-розовое в лучах рассвета; седое, злобное, в брехливой буре. Картин было с десяток: стоило посмотреть на одну, как тут же вспомнился дикий гул ветра, который летел и завывал на лету, будто бешенный гончий пёс; а переведешь взгляд на другую — и вспоминалась тёплая, ласковая вода у бухты, которая, словно парным молоком, окутывает ноги.

Сразу было заметно, что камбуз — место для матросов «Клыка» особое, а обеденная церемония — нечто вроде священнодействия.

Она уселась рядом с матросами, робко поджав ноги; и тут же пред ней поставили совершенно невообразимое блюдо — должно быть, печёное мясо, с зелёным горошком, с несколькими ломтиками лимона, с тремя густо-бирюзовыми перышками лука, с ароматной подливой…

У неё тут же потекли слюнки — сколько времени она уже не ела?

— Ешь, — ласково сказал кто-то за спиной, и она даже не видела этого человека, только слышала его приятный, скрипучий (будто несмазанный) голос, ощущала его аромат — аромат кухни и всевозможных чужедальних специй.

От него пахло и кардамоном, и гвоздикой, и перцем (причём сразу же и чёрным и красным), и апельсинами, и луком, и сладкой пастилой. И, не в силах обернуться, Аррен и впрямь стала есть — помогая себе аккуратной вилочкой и ножом. Она вспомнила свои дни, когда жила впроголодь, зачастую вообще не приходя домой; и слёзы сами собой потекли по щекам.

Но она решительно утерла их рукавом — нет, здесь, в Море, она не будет плакать.

А потом перед ней поставили стакан вкуснейшего клюквенного компота, а потом подали десерт — и Аррен всё-таки плакала, закрыв лицо руками — но никто ей ничего не сказал.

А потом, наконец, она потихоньку осмелела, и стала присматриваться к сидящим за столом. Матросы «Клыка» были разными, и такими диковинными, словно Боргольд подбирал их по принципу наибольшей непохожести друг на друга. Вот уже знакомый ей щёголь из дома капитана; он изысканно накалывал ломтики мяса на зубцы вилки и возмущённо размахивал или перед лицом кряжистого, какого-то скособоченного мужичка. Растревоженное таким образом угощение слетало со столового прибора и аккуратно приземлялось у кого-нибудь на лбу или на плече. Одни отчаянно ругались на бестолкового франта, а другие с философским видом отправляли мясо в рот, и оно оканчивало свой скорбный жизненный путь в крепких матросских желудках.

Вот сам капитан — он внушал Аррен такую робость, что она боялась на него даже смотреть. В чуть вытертом бархатном кафтане, щегольской рубахе, пенящейся кружевами у горла, с запонками в форме серебряных жаб… Он орудовал ножом и вилкой быстро и ловко, и в то же время — неторопливо, запивая большие порции мяса кроваво-красным вином из бокала.

Вот тот громадный, рыжебородый верзила, что спас её от толпы на пристани; едва Аррен посмотрела на него, как запомнившийся ей щёголь оскорблено тыкнул в его сторону вилкой.

— Фош! Ты хоть и штурман, но, во имя благого Льва! Ты ничерташеньки не понимаешь в обычаях Пряных Островов!

— Если хочешь себе чёрную жену, так и скажи, — усмехнулся бородач.

— А ты что думаешь, Жувр? — повернулся франт к другому, тому самому крайне неприятному матросу, что отводил её вчера на ночлег.

— Я думаю, что мясо очень вкусное, — мрачно буркнул тот. — Ларс отлично приготовил его, а вы оскорбляете его беседой.

— Ха! — сказал пижон. — Какая чушь! Да Ларс и сам большой охотник поболтать!

А потом подали новые блюда и новые порции; и Аррен совсем перестала слушать. В том, как готовили на борту «Клыка», было что-то чудодейственное; изголодавшаяся девочка целиком погрузилась в мир этого маленького кулинарного колдовства.

А вечером её ждало ещё одно потрясение.

Она вышла на палубу, подышать свежим ветром; да и что там, греха таить — ей хотелось припомнить разговор с Къером. Хоть он и ушёл, и обещал, что более не вернётся, его тень, его голос, его присутствие будто ощущались в плеске пены, в поскрипывании канатов и гулком хлопанье парусов. Солнце садилось в море, медно-алой монетой, разливая чайного цвета полосу в морском просторе.

«Неужто ты и впрямь отправился со мной?» — шепнула она, и закусила губу, ибо в глазах снова выступили слёзы.

Но ответа не было — только ветер играл её волосами, да из корабля доносились мягкие, приглушённые звуки — «Клык Льва» был подвижным, своенравным и живым. Шорохи, постукивания, и стон натянутых канатов — и никакого ответа… или это и был ответ?

А потом она вдруг поняла, что она не одна; рядом стоял тот самый гигант-бородач из Северных Островов.

— Это Зеркальное Море, — негромко сказал Фошвард.

Море и впрямь казалось зеркальным. Громадная, блискучая гладь от горизонта до горизонта — волн почти не было, и они словно плыли по дорогущему королевскому зеркалу из стекла и альмагамы.

— Здесь вода уже не синяя, — добавил Фошвард. — Загляни вниз.

И Аррен, привстав на цыпочки, выглянула за резной борт — и изумилась.

Вода и впрямь, была какой-то особой; она нежно светилась. В ней был приглушённый блеск перламутра; и мягкое сияние жемчужины. За то недолгое время, что Аррен провела на борту «Клыка Льва», она привыкла, что вода в глубине сгущается, темнеет; но здесь, в Зеркальном Море, всё было наоборот. Свечение поднималось из глубины; будто под волнами загорелось невидимое солнце.

— Это ещё что, — сказал Фошвард. — А ведь скоро будут кувшинки.

«Кувшинки», — изумлённо шепнула Аррен.

Она не поняла — но постеснялась спросить.

А чуть позже необходимость в этом отпала.

Её ноги ужасно заныли — ещё бы, всё время стоять на цыпочках! — но она всё стояла и стояла, не в силах оторваться от покатого бока корабля, уходящего в пенистую кипящую воду.

— Воробушек, смотри, не сверзись, — сказал ей Фошвард, но она лишь хлюпнула носом.

И тогда она увидела цветок.

Он плыл по волнам величаво, словно маленькая каравелла.

У него были лепестки цвета алебастра и карминно-золотые прожилки.

Что он делал посреди морских просторов?

Куда уходили его стебли, корни?

Он был неуместен в Океане — и, в то же время, столь уместен в этом волшебном море… Аррен точно знала — цветы не растут в солёной воде. Если полить огород кадкой из моря, цветы завянут. Но этому цветку было всё нипочём.

А затем она увидела и другие.

Цветы покачивались на глади вод, и их было столько, что ей показалось — выпал снег.

Одни из них были махонькими, не больше ладошки ребёнка, другие — громадными, больше самой большой орхидеи. Они качались на волнах вальяжно, словно миниатюрные каравеллы — чудесные живые кувшины из хрупкого белого золота листьев и медово-алых прожилок.

— Великий Лев!

Аррен смотрела и смотрела на них; было в этих цветах что-то необыкновенное, чудное, словно нереальное: ничего подобного не могло существовать в подлунном мире. Казалось, они произрастали прямо из Сказки.

Они дрейфовали на гребешках волн, как совершенно невиданная флотилия.

И вот, спустя совсем недолгое время, корабль уже плыл среди них — он уже вошёл в эту небесную чистоту и солнечную белизну, и раздвигал носом волны ароматных лепестков. Аррен даже здесь, за фальшбортом, ощущала их запах — он будто напоминал о чём-то, что невозможно выразить — но нельзя забыть.

— Кое-кто говорит, — всё так же тихо сказал моряк, — что это кусочек Моря Лилий, что лежит у самого Конца Света; кто знает, может, и правда. Я сам его не видел, но бывалые моряки говорят…

Он помолчал.

— Каким-то чудом оно очутилось здесь; может, стряслась какая катастрофа, а может, Лев просто подарил его нашему краю. Впрочем, погоди: это ещё не все чудеса.

Фошвард велел спустить за борт ведро; когда оно вернулось, оглушающий аромат кувшинок стал куда сильнее. Ведро поставили на палубу, и Аррен показалось, словно они выловили из Океана само солнце — так ярко сияла набранная вода.

А посередине плавал цветок.

Вблизи стало заметно, что это не кувшинка, не лилия — и вообще ни один из известных Аррен цветов; у его лепестков была сахаристая изнеженность орхидеи, прозрачная стеклянность хризантемы и сочная хрупкость тюльпана. Он напоминал крохотную луну, что уронили в колодец — такое мягкое, молочное сияние исходило от него. Светились и прожилки — словно огненные реки в мраморной белизне лепестков.

Матросы собрались вокруг ведра — и лица их были странными; Аррен никогда ранее их такими не видела. Каждому зачерпнули по глиняной кружке воды — и вот диво! — вода в ведёрке не кончалась. Наконец, дали испить и Аррен.

Ей показалось, это вовсе не вода.

Она не касалась нёба, языка, губ; в неё словно просачивалось чистое сияние. Ослепительный целебный свет, который заполнил всё её существо; и он был освежающе сладким.

шепнула они и сама удивилась — откуда взялись эти слова?

Одного глотка ей хватило — Аррен показалось, что она насытилась надолго, если не навсегда. Ветер совсем стих, и паруса обвисли, и всё же — вот ещё чудо! — корабль будто шёл сам собой. А поверхность моря стала идеально ровной, гладкой, словно утюженная скатерть — и такая же белая.

— Как такое может быть? — шепнула Аррен. — Почему мы плывём?

— Никто не знает, — прошептал в ответ штурман (он всё это время стоял рядом, а она каким-то чудом о нём позабыла). — Здесь никогда не бывает ветра; и всё же, мы никогда не спускали здесь шлюпку. Нет нужды грести — море само несёт на Запад.

— Подводное течение? — спросила Аррен.

— Не думаю, — ответил Фошвард. — Иначе Зеркальное Море давно бы перемешалось с другими; его вода перестала бы быть сладкой, а лилии унесло бы далеко в другие страны.

Солнце почти совсем утонуло; только краешек его аркой блестел над гранью вод. Алое сияние, наконец, угасло, и в жемчужном, послезакатном свечении казалось, словно они плывут среди призраков — пахучих, серебристых.

И вот, наконец, море закончилось.

Вода стала обычной, волны вновь набрали былую мощь, и небрежно заиграли с «Клыком». И Аррен подумала, что это даже хорошо — ибо аромат Зеркального Моря вызывал такие сильные чувства, что сердце её болело, и казалось, вот-вот разорвётся.

Когда совсем стемнело, она вернулась в свою комнатушку, и с ногами забралась на гамак; ощущение робкой радости — совсем беспомощной, словно огонёк свечи, что может задуть любой порыв ветра — разгоралось в ней. Она забралась в гамак, что оказалось не так уж просто: наверно, вчера её принёс сюда и уложил моряк.

Слёзы навернулись на глаза, сколько она не пыталась их сдержать.

— Неужели я дома? — тихонько спросила она у темноты.

«Да, — ответил ей кеч мягким дыханием. — Ты дома».

Глава 2. Остров Трупный

На юг, до Тартааша, они шли пять дней. За это время разительно потеплело (хотя и Зелёные Острова нельзя назвать слишком уж холодными — снег там выпадает только раз в году) — может, потому что мир Аррен намного меньше нашего с вами, а может, они попали в тропическое течение — судить не берусь.

Погода наладилась: горизонт был таким чистым, словно его только что вымыли, протёрли тряпочкой и ополоснули. Редко-редко какая-нибудь одинокая тучка сиротливо мчалась по небосводу, должно быть, горько сетуя, что отделилась от сородичей. И ветер дул — сильный, ровный, восточный.

Однажды рядом с Аррен облокотился о деревянный леер (это такая штука в самом верху фальшборта, чтобы не вывалиться с корабля) высокий, сухощавый чёрный человек. Действительно чёрный — глядя на него, можно было подумать, что рядом наступила ночь.

— Это ветер из-за Края Мира, — сказал он, и голос его был звучен, подобно пению труб. — Он несёт корабли со всего мира в Страну Льва. Говорят, его дыхание благословляет; в такую пору легко излечиваются болезни; и даже земля родит обильнее. Когда дует восточный ветер, следует заключать сделки, нужно выбирать жену или мужа, и астрологические карты составлять лучше всего.

Аррен уставилась на него — было в нём нечто такое, отчего просто невозможно было не смотреть. Он улыбнулся ей полными кофейными губами; и глаза его блеснули — на чёрном лице они мерцали, как алмазы. На нём была белая хламида — настолько белая, насколько он был тёмный; она сияла, как Рождественский снежок. А на голове был зелёный тюрбан.

— Кто вы? — спросила она.

И пожилой человек (впрочем, возраста его она не смогла бы определить) легко поклонился ей, словно знатной даме:

— Меня зовут Харат Олифандер Мельвезер, дитя. Я маг.

— Маг? — шепнула она.

Неужто они вправду существуют?

О, она слышала о далёких землях, где люди, обитая в скитах из звериных шкур, часами сидят на голой земле, с закрытыми глазами. Она слышала о тех, кто добровольно отказался от любви, богатств, семьи — от всех благ земных — ради того, чтобы обрести покой.

Слышала она и о том, что эти люди (величаемые чудесным именем «магус») могли движением руки остановить дождь и разогнать облака; желанием сердца повелевать волнами и пучинами морскими; но никогда не думала, что увидит одного из них.

— А вы… вы… — задохнувшись, начала она; но так и не смогла ничего сказать.

Он остановил её мягким касанием ладони:

— Всему своё время, дитя.

Тем временем, она неплохо освоилась на корабле. Хотя формально Аррен числилась юнгой, но работой её никто не загружал — скорее возились с ней, как с большим котёнком. Но и сама Аррен обузой быть не хотела, а потому она с прилежным усердием пополняла свои знания в морском деле.

Во-первых, она уяснила, что то, на чём она плывёт, можно назвать кораблём, а можно и судном: судами называли торговые барки, пиноты, шхуны, а кораблями — военные галеасы, каравеллы, кечи. Именно на кече она и плыла; впрочем, с давних пор их использовали в морском купеческом деле под названием «гукер».

А всё же, душа у него определённо была военная, вольная; корабль так гордо стремился вперед, словно вознамерился пересечь все земные моря. Паруса весело похлопывали, снасти певуче скрипели; было у «Клыка Льва» что-то такое, что в наши времена назвали бы «характер».

Не раз и не два Аррен казалось, что он наблюдает за ней; и тогда она съёживалась от страшного и сладкого предвкушения.

Примет ли корабль её?

Станет ли она своей?

Помимо этого, Аррен уяснила, что везут они обычные северные товары: мех, соль, искусные поделки-безделушки из Королевства. А в Тартааше купят то, что ценится на Островах: крепкое, сладкое южное вино, кое-какие пряности, сушёные фрукты. Боргольд покупал и продавал только то, что мало весит. Мало весит, да дорого стоит — и выручал немало.

А ещё Аррен перестала бояться качки — приспособилась, приноровилась к ней. Рубаху она перешила (сразу после того, как десятый матрос подряд, глядя куда-то пониже её глаз, весело заверил её, что она на ней отлично смотрится), а штаны разносились; голову пришлось повязать банданой — солнце шпарило неимоверно.

Она начала разбираться в оснащении корабля. У кеча было две мачты: передняя, намного выше — грот, и задняя — бизань*. К его длиннющему носу крепилось сразу три треугольных паруса — они тянулись от грота до пресловутого «бушприта». Но самый большой парус был на самом гроте — в него можно было завернуть весь особняк Боргольда.

* (к слову сказать, на других кораблях, они обычно именуются наоборот: передняя — бизань, а задняя — грот).

Когда паруса хотели убрать, их подтягивали к поперечным перекладинам и обвязывали. Когда же нужно было их расправить — тянули за канаты («концы») внизу — и они с треском распрямлялись, наполняясь солёным ветром. На верхушке грота располагалась крохотная смотровая башенка («ласточкино гнездо»); там вечно торчал узкоглазый матрос Крыса — поразительный человечек, с такой сноровкой скользящий по снастям вверх-вниз, словно родился мангустом.

К островку с многообещающим названием Трупный они причалили на третий день, на полпути до Тартааша. В противовес наименованию, островок выглядел весьма жизнерадостно: высокие, ноздреватые скалы поднимались прямо из воды, а их верхушки поросли яркой зеленью. Подойти к нему не было никакой возможности — у острова не было даже пляжа. Зато были гроты — низкие овальные пещеры, которые темнели у самого основания. Почти доверху залитые водой.

Они обогнули половину острова, когда открылась небольшая уютная бухточка: галечный пляж и крутой подъём наверх. Паруса убрали; сбросили тяжеленный якорь — бронзовую загогулину, до этого закреплённую у левого борта (весила она как тридцать Аррен).

— Ну что, с нами поплывёшь? — спросил у неё тот самый, медведеобразный гигант, который спас её на пристани.

Она молча кивнула.

Она уже освоилась в общей столовой (порой и помогала на «камбузе» — кухне) — и даже разговорилась с «франтом»: как выяснилось, его звали Пьерш. Но штурмана Фошварда (а это был именно он) всё ещё побаивалась.

— А что до названия, — улыбнулся он в усы, — так это дело давнее. Бывал тут пиратский капитан Блёжурд; и как-то увидел, что труп плывёт по поверхности воды. Он подивился и велел плыть вслед за ним — так и нашёл остров.

Аррен вздрогнула.

— Течение тут сильное, — пояснил штурман. — И вода особенно солёная. Ничего вниз не пропускает. Да смотри сама.

Девочка перегнулась через борт — и вправду, увидела: чего там только не болталось! Щепа, ветки, листья, и даже кукла с оторванной ногой. Трупов, хвала богам, не наблюдалось.

— А чего там, — наконец, осмелев, спросила девочка, — на острове? Интересного, кроме воды?

Матрос улыбнулся, запустив в бороду всю пятерню.

— Красиво там.

К пляжу они подошли в лодке, на вёслах. У самой кромки воды, между морем и галькой, валялись огромные кучи гниющих водорослей — а чуть подальше, на камнях, сухие. Здесь же были и доски, деревянные ложки и даже здоровенная драконья голова — вытесанная из тиса, конечно. Пьерш философически пнул её ногой:

— Вот так закончатся всё устремления людские.

Прозвучало это пафосно, а потому никто ему не поверил.

Лодку вытащили на берег, чтобы жадное море не слизало её назад; и отправились вглубь острова. А места были, по правде сказать, чудаковатые.

Пляж был всего-то шесть шагов в ширину, и состоял из крупной чёрной гальки — базальта. Между угольными камнями порой поблескивало что-то красноватое и розоватое — сердолик и яшма.

— Не бери, — сказал Пьерш, — говорят, несчастье приносит. Видишь, красная, как кровь? Вот кровь и принесет…

Аррен поспешно отдёрнула руку.

Сразу за пляжем начинались какие-то причудливые каменные скульптуры. Тачал их величайший мастер — ветер: и всё же, они были столь фантасмагоричны и искусны, что верилось в это с трудом. Вот этот валун напоминал дракона: припал к земле, жадно пожирает Аррен глазами; вон тот — заморский зверь каркодил: длиннющий, пасть как у щуки, и с зубами.

А вот это — Лев.

Лев был громадный и величавый; и казалось, он чем-то опечален.

При взгляде на него Аррен почудилось, что она должна что-то вспомнить — но что именно, она так и не поняла.

Наконец, они преодолели базальтовый зверинец… и в мгновение ока оказались в джунглях. Ну, это были не совсем такие джунгли, как на Влажных островах, где лианы переплетаются со стволами пальм, а пёстрые цветы размером с тыкву растут на ветвях деревьев. Нет; и всё-таки джунгли были самые натуральные.

Громадные замшелые деревья росли куда угодно, но только не вверх; папоротники были выше девочки, плющ обвивал самшит и граб; ноги погружалась в мох едва ли не по колено. Почва была влажная, раскисшая, она хлюпала, чавкала, то и дело норовила провалиться вниз, обнаружив хитроумную каверну.

Тропы как таковой не было — приходилось то прыгать с камня на камень, то брести по колено в грязи. Из ветвей то и дело вспархивали пёстрые птицы; из-под ног разбегались лягушки, и ящерицы. Стрекозы были размером с зимородка; жуки не мельче жабы вальяжно восседали на камнях.

Повсюду висела роса — блестящая, как крохотные лунные камни.

И вдруг тропа всё же появилась — она вилась по склону тропы, ютилась между валунами, терялась в зарослях плюща и выныривала между двух согбенных дубов, давно почивших (только их скелеты, заросшие плесенью и лишайником, обрамляли «инфернальный» вход).

Они прошли между ними…

…И вот тогда-то у Аррен захватило дух.

Они стояли на вершине горы, а под ними — простирался остров.

Он был не таким уж и большим — скалы, похожие на зубы, обрамляли его по краю, а в середине — тянулась узкая долина. Почва окончательно набрякла влагой — и Аррен понимала почему: из расселины в двадцати футах от неё, со свистом и рёвом, вырывался сверкающий поток. Он обрушивался вниз, поднимая тучу мелкой водяной пыли — она повисала в воздухе, словно облака.

И там, спустя добрую сотню метров, поток разбивался о каменные зубы.

Над водопадом стояла радуга.

Слёзы брызнули у Аррен из глаз.

Это было так прекрасно — что невозможно рассказать.

Она никогда не видела ничего, кроме своего острова. Кроме моря, и неба, и луговых равнин, и поймы реки, и меловых взгорий. А это — было совсем другое: скалы, опасные и хищные, не то, что пологие холмы Келардена; реки буйные и безумные, ни в какое сравнение не шли с тихой, ласковой Быстроюжной.

— И водица здесь, — вдруг непонятно почему сказал Фошвард, — сладкая, как поцелуи южанки.

— Вы привели меня посмотреть? — шепнула она, и он скрыл улыбку в бороде.

Спускались они тем же путём.

Под конец, изгваздались в грязи не хуже воробьёв — когда те купаются в лужах, а потом обсыхают на солнышке. Впрочем, была от этого и кой-какая польза: комарья над ними стало виться меньше. Их сопровождал оглушительный хор лягушек, хотя ни одной они не видели; громадные стрекозы всё так же блестели слюдой на солнце.

Ноги Аррен по колено стали мокрыми, грязь затекала в сапоги; а руки — все исцарапаны. Теперь они спускались вниз, порой скользя на камнях и невольно срывая со склонов «подушки» мха. Аррен как-то попыталась ухватиться за плющ, но только порезалась; потом едва не повернула ногу; и, наконец, очутилась у Каменных Зверей.

И тогда услышала голоса.

Услышали и другие. Моряки помрачнели.

Матросы «Клыка» сгрудились за каменным «драконом» и выглянули на пляж.

И вот что они увидели.

Возле лодки собралось пятеро мужчин. Вид у них был довольно странный: роскошь в одежде соседствовала с нищетой. У одного на плечи был накинут рваный плащ — а под ним, богатое блио; у другого — золотая цепь на изорванной рубахе. Все они были с оружием — одна сабля, один ятаган и три коротких меча. Лица у них были на редкость отталкивающими; и выглядели они очень, очень опасными.

— О, дьяволы! — шепнул Жувр. — Они нам лодку подпортить хотят.

— Нас шестеро, — буркнул Фошвард, — а их пятеро. Я узнаю вон того, рыжего. Это пираты Бройда. Порубим их на ведьмино дерьмо.

То, что произошло дальше, запомнилось Аррен навсегда.

Моряки молча, обнажив клинки, без угроз и жалоб, вышли из-за камней; пираты увидели их, и тоже потянули из ножен оружие. И началась резня, которую можно было бы назвать даже бойней: настолько жуткой, изуверской она была.

Матросы Боргольда отчаянно сражались. Аррен как-то ожидала по услышанным в детстве песням, что обе стороны будут сыпать оскорблениями или боевыми кличами; но ничего подобного не было. Только скрип гальки под ногами, сиплое дыхание, редкие вскрики или сдавленные проклятия. Всё это было очень страшно, до боли в животе страшно — и до тошноты по-настоящему.

Она вжалась в покрытый ракушками валун. Сердце билось беспорядочно, то вздрагивая, то замирая; внутренности скрутились узлом. Один из нападавших рухнул прямо рядом с ней: живот вспорот, пальцы скребут по базальту, глаза выпучены. Аррен отчаянно пыталась не смотреть на вывалившиеся сизоватые кишки; в горле пересохло, она задыхалась, словно рыба, выброшенная на берег. Девочка вцепилась в камень так, что разодрала ладони до крови; ноги были ватными. Она хотела убежать — и не могла.

— Аааа!

А затем рядом с ней появился здоровенный флибустьер, настоящий великан: пузо почти как у тётушки Фавры, пуговицы отлетели — расходится заляпанный кровью кафтан; борода всклокочена, лицо жёсткое и страшное.

В руках у него был меч.

Он на мгновение заслонил ей солнце — и в отчётливом, ослепляющем прозрении девочка поняла — он её убьёт. Его не остановит ни то, что она ребёнок, ни её беспомощность — в этой битве не было ни чести, ни благородства, ни сострадания.

И тогда с отчаянным вскриком, словно зверёныш, Аррен кинулась вперёд и боднула его головой в пузо. И отлетела — оглушённая: его локоть задел её висок. Великан покачнулся; солнце окрасило его блёклые волосы зловещим ореолом.

И в тот же миг Аррен увидела самое страшное зрелище в своей жизни: его глотка вдруг раскрылась, и оттуда брызнул пурпурный, яркий фонтан. Кровь попала на неё, она оросила валун и камни. Меч выпал у пирата из руки; он на миг поднёс ладони к горлу, словно пытаясь закрыть рану — и повалился на бок, нелепо, подломив ноги.

За ним стоял Керс — один из матросов Боргольда.

Его клинок был красным.

Он бросил на Аррен мрачный взгляд — не сказал ничего, не ободрил, не кивнул — и бросился опять в схватку.

А она не могла не смотреть.

Зрелище было страшным.

Торговцы и флибустьеры дрались вовсе не так, как дерутся рыцари на турнирах, или мальчишки на деревянных мечах. Уж Аррен-то знала: когда держишь в руках палку, олицетворяющую клинок, главное не попасть противнику в голову, не выбить глаз. Ведь в конце концов, это всего лишь твой приятель из Косого переулка…

Но здесь, но чёрном пляже у безлюдных скал, не было правил, не было пощады: ножи погружались в животы, пальцы вырывали кадыки, выдавливали глаза, поверженные хрипели и сучили ногами — и их товарищи проходили прямо по ним, дробя кости и мозжа суставы. Чудовищное, бесчеловечное зрелище — явно не для глаз маленькой девочки…

Но ничто не может длиться вечно — и бой закончился.

Должно быть, команду «Клыка» хранило само дыхание Льва: лишь один погиб, насмерть раненный в спину, а остальные остались живы; но ранены все поголовно были серьёзно. Шарк, друг Жувра, сжимал живот подле бедра и непрерывно ругался: между пальцев сочилась тёмная кровь. Ливард, тощий высокий парень без одного глаза, волочил ногу; Лас, помощник Фошварда, то и дело утирал кровь со щеки.

Аррен, словно сквозь вату, слышала голоса:

— Кишки задело?

— Не, по мышцам. Ерунда, потерплю.

Матросы усаживались на землю, ножами кромсали рубахи, перевязывали раны. Лён и шерсть быстро пропитывались кровью. Наконец, она вновь увидела Керса; он присел рядом с Фошвардом.

— Они прошли во-но там, — донеслось до неё. — Видишь, тропка у скалы? Должно быть, как и мы, высадились за водой, услышали голоса… Пляжа тут только два, так что сразу пошли сюда. Хотели потопить нашу лодку, да не вышло; теперь вон смирненькие лежат.

— Что б меня оборотень сожрал, — буркнул Фошвард. — Ты прав. Однако ж, выходит, здесь их корабль; какого рожна теперь ждать — непонятно.

И глаза всех оборотились на море: а ну как, и вправду, там здоровенный галеон, битком набитый «волками моря»? И в тот же миг раздались радостные возгласы: небольшая каравелла, чуток поменьше кеча, торопливо уплывала на юг.

— Проваливают, собаки! — кривовато улыбнулся Фошвард. — Завидели наш флаг и драпают! Боргольда знают в этих краях.

— А как они узнали-то? — усомнился Лас. — Мы тут пятерых положили; верно. Повезло нам, что они без кольчуг были или доспехов — видать, тоже, не ожидали нас. Но на корабле-то откуда про это знать?

— Узнали и узнали, — отмахнулся Фошвард. — Может, у них свой маг. Глянул в волшебный шар — и готово. По мне так, с глаз долой — и ветер попутный им в задницу. Столько крови нам подпортили… мерзавцы.

Мельферда хоронили у высокой, напоминающей палец, скалы; рукоятками клинков и ножами вырыли могилу, опустили в неё холодное тело, засыпали сверху и навалили здоровенный камень — чтобы птицы или звери до него не добрались.

Моряки стояли кругом мрачные; и даже Аррен, которая почти не знала юнгу, ощутила горечь.

— Ну, — буркнул, наконец, Фошвард, — он уже в Царстве Льва, а нам ещё пора потрудится.

А работы и впрямь, хватало.

С тех пор, как они отправились за водой, миновал целый день; солнце садилось за горами, расцвечивая небо в багрянец и пурпур. Ощутимо темнело — от каменных «скульптур» наползали густые тени. Море казалось серым, неприветливым. Корабль покачивался на волнах, обратившись носом к Тартаашу — словно поджидал их.

Жувр и Фошвард растаскивали трупы флибустьеров; негоже было бросать их на солнце — они могли принести заразу. Им вырыли неглубокую могилу за камнями, и забросали галькой. Кровь поблёскивала на базальте, заставляя сердце девочки отчаянно колотиться.

Аррен оставили подле гагатово-чёрного «дракона»; всё одно толку от неё было мало, да и смотреть на искорёженные, застывшие лица она не могла. Перед её глазами то и дело вставал тот, самый страшный миг — когда огромный бородач появился перед ней: от него смердит потом, он заслоняет солнце, блестит клинок. И вот, она отчаянно пихает его, он спотыкается, в его горле открывается алый фонтан, кровь орошает её, она падает на колени… Слабость охватила её тело, ноги были будто не свои.

Её мутило.

— Как же ты поплывёшь дальше? — жалко спросила себя саму она.

Ведь дальше — она вдруг это ясно поняла — будет всё только страшней и страшней; и ей тогда придётся стать смелее — или и вовсе, не стоило отплывать.

Ей показалось, будто каменный Лев смотрит на неё — сурово и выжидательно.

И тогда она кое-что поняла.

— Я буду отважной, — шепнула Аррен, стиснув кулаки, и обернувшись лицом к морю — туда, где на небе уже загорались первые звёзды. — Я не подведу, Къер. Клянусь тебе.

Усилием воли она выкинула страшную сцену из головы; скрипнув зубами, заставила себя посмотреть правде в лицо.

— Я пойду дальше, — шепнула она.

И тёплый восточный ветер на миг коснулся её лица.

А за спиной раздался страшный треск, будто львиный рёв — побледнев, она обернулась, и увидела, что каменная скульптура треснула. Вдобавок, она окуталась тенями, и — Аррен могла поклясться — морда, ещё недавно казавшаяся ей столь страшной, ныне улыбалась.

Жувр ухватил её за плечо; обернувшись, она увидела, что на волнах уже покачивается лодка. Плечо Жувра было подвязано и пропитано красным.

— Пошли, девочка, — мягко сказал он. — Ты и так натерпелась тут.

Глава 3. Подарок Тайны

Сказать по правде, для девочки с крохотного острова, Аррен и без того повидала немало чудес. Пираты, Море Лилий, тролли и фавны, барсуки и Короли…

Но ещё большее чудо ждало Аррен впереди.

Привыкнуть к морю было непросто. Даже туалет назывался забавным словом «гальюн» — что уж говорить об остальном! Каждый раз, просыпаясь, Аррен думала, что откроет глаза — и увидит потолок своей комнаты. Из окна видны уличные лотки и босопятые мальчишки, а если присмотреться — размазанные в небе затылки холмов-великанов. И вот-вот донесётся крикливый глас тётки Франьи…

Но вместо этого — кругом царило шуршание и шёпот, будто кто-то расхаживал и бормотал во сне. Корабль кренился — то на один борт, то да другой, словно Ванька-увалень, что никак не определится, на каком боку спать.

Мрак был таким густым, что Аррен не могла рассмотреть своих пальцев. Стены казались призраками стен, неупокоенными и вопиющими об отмщении. Комната Аррен была втиснута между кладовкой — и ещё одной кладовкой; место хватало на один гамак. И всё же, Аррен вскоре привыкла к уюту деревянного чрева и дыханию зверя-корабля — качка баюкала, утешала.

Ей было хорошо.

«Неужто я дома? — шептала она сама себе. — И вправду дома?»

На четвёртый день она стала общаться с матросами; и один из них — тот самый франт — взял её под своё крыло. Он оградил её от неуместных расспросов, и всегда оказывался рядом — когда нужно было провести её по запутанному чреву «Льва», или напомнить, что отбитые склянки напоминают об обеде.

Поначалу Аррен испугалась, что он будет распускать руки; но Пьерш был мягок, предупредителен и ненавязчив. Всего за пару дней он стал ей кем-то вроде наставника и старшего брата.

Боргольда она не видела; он засел в капитанской каюте, с картами и фолиантами. Корабль вёл Фошвард. Она всё ещё немного побаивалась его, и предпочитала смотреть издали — за его громадной, высоченной фигурой, руками, перевитыми жилами, лицом, красноватым, словно ободранным ветром. Волосы у него были особого рыжего цвета, который Аррен был знаком: густо-соломенный, кирпичный. Так бывает, когда в молодости шевелюра пылает, как огонь; а затем тускнеет и угасает. У него был массивный подбородок, высокий лоб, кустистые брови; глаза на свету вспыхивали небесной синевой, а в полумраке казались сероватыми.

— Откуда он? — шёпотом спросила она у Пьерша, когда они любовались морем.

Солнце поднялось высоко, оно превратило волны в сапфир — каждый, кто был на море, знает, что погожим днём оно похоже на неспокойную, живую драгоценность, разлитую в круглой чаше горизонта — от края до края.

— Фошвард из Островов Зимних, — сказал Пьерш. — Он был там одним из князей — хёвдингов, по-ихнему. Но затем его прокляла ведьма, которую он отверг, его невеста погибла, людей перебили в бою у стен Вирденгарда.

Аррен в изумлении взглянула на Фоша.

Неужто такой человек мог плавать на торговом корабле, под началом Боргольда? Северянин стоял у штурвала; его плечи были широко расправлены, а иссечённое шрамами лицо непроницаемо. На миг — лишь на миг! — Аррен почудилась в его взгляде боль: от неё он словно помолодел.

— Но почему… — спросила она, — почему… — не в силах подобрать слов.

Пьерш задумчиво ущипнул себя за ус.

— Никто не знает, — признался он. — Но ходят слухи, что сама Владычица Моря явилась к нему, и пообещала, что приготовит для его возлюбленной лучшие покои в Подводном Царстве, если он придёт на корабль Боргольда.

Пьерш помолчал.

— Говорят, Фош бросился тогда с самой высокой скалы — в пучину, что поглотила его Арвьегьяэл. Ни кубки вина, ни пьянящая утеха бранного пира, ни ласки дев молодых — ничто не радовало его. Хотел он быть вместе со своей Гьяви. И тогда, в глубине, посреди густой синей пустоты, пришла к нему Она.

Голос моряка стал напевным, словно он рассказывал одну из полузабытых Саг.

— И была она прекрасна, как сон, и бестелесна, словно рассвет. Сотканная из морских течений, с ожерельем из жемчужин, с волосами цвета зелёной холодной воды, она предстала перед ним, и взяла его на свою ладонь.

«Довольно скорби, — сказала она. — Я знаю, куда ты стремишься, старый моряк, но прошу тебя, повремени. Дозволь мне пронести тебя ещё немного, на своей груди, в мире, где светит солнце, пока не истечёт срок — я обещаю, что позабочусь о твоей Гьяви».

И долго Фошвард смотрел на неё.

«Гьяви со мной, — сказала ему Владычица Морская. — Во дворце с башнями из коралла и перламутра, где мурены щиплют водоросли с колонн из порфира, а крабы украшают собой пилястры, ждёт тебя она».

«Тогда к чему это всё? — спросил её Фошвард. — Дозволь же холоду пучин войти в моё сердце, где рыбы сожрут моё брюхо, а кораллы прорастут через рёбра. Дозволь мне опуститься на дно, и увидеть, что я потерял».

«Не вышли ещё Сроки, и не исполнилось, что суждено, — сказала ему королева. — Гьяви просит тебя подождать».

«Я буду ждать вечность, коль таково её желание, — ответил Фош. — Но скажи мне, о Повелительница Рыб и Королева Морских Чудовищ, чего мне ждать?»

«Отныне твоей возлюбленной открыты пути земные, что в иных верованиях зовутся дорогой дхармы, нитями Мойры или пряжею Норн, — ответила ему Владычица. — Достойно ли воину отказываться от брани? Великодушно ли мужчине отказываться от долга? Не все дела земные завершены, не всё ещё избыто. Но, коль будет на это воля твоя — сегодня же опустишься на дно».

«Во имя Гьяви, — ответил Фошвард. — Я буду ждать».

Более месяца он пробыл под водой — и вот нашли его на песке у речки Среброюжной. Море вынесло его на берег нежно, словно давнего любовника; уложило на песок во время прилива и покинуло во время отлива. Его нашёл Дженкинс, племянник Боргольда; мы перенесли его в особняк и там выхаживали — почти месяц.

Пьерш покачал головой.

— Непостижимо, как он вообще выжил: его перенесло течением от самого острова Скального до Зелёных Островов. И всё рассказывал в бреду про свою Гьяви и Владычицу, что подобна буре и подобна штилю — и нет для неё описания на языках земных.

Наконец, он замолчал и посмотрел на келарденку.

И тут же рассмеялся.

— Рот закрой, — посоветовал он. — Чайка залетит.

Аррен обиженно потупилась.

— Ну, ей-боги, — мягко попенял он ей. — Наша новоиспечённая юнга, если будешь верить во всё подряд, недолго ты проходишь в Море! На Островах полным-полно чуднейших баек, а моряки — первейшие привиралы.

И Аррен, залившись краской, кивнула — а ведь история казалась ей такой чудесной!

Как она могла быть такой легковерной!

Но затем вдруг вспомнила лицо Фоша; и боль, что сделала его на миг молодым — и вдруг усомнилась, а была ли это просто байка? Моряк и впрямь напоминал корабль, который морем выкинуло на берег: со скользким, тёмным днищем, обросшим густой бахромой водорослей и струпьями ракушек.

А жизнь тем временем бурлила вокруг неё.

— А я вот навещал тётку Хлою…

— Красное вино удалось в этом сезоне…

— Скоро полюбуемся на морских девок!

Обрывки разговоров долетали до Аррен. Корабль жил — своей особенной, вольной жизнью, так непохожей на жизнь на берегу. Он всегда был наполнен какими-то звуками: поскрипыванием и треском, хлопаньем ткани, стоном натруженной лебёдки. И даже ночью в нём не было тишины — в корабельном дереве тихонько пели сверчки.

«Тихий корабль — мёртвый корабль».

Слова отца сами возникли в памяти.

Даже у кораблей был отмеренный им Судьбою срок.

Аррен знала — порой корабли уставали настолько, что их настигала ветхая, беспощадная старость. Они ломали киль, или дряхлели настолько, что пересекать моря на них было опасно. В Королевстве корабли отпускали в Море: подводили их к океаническим течениям, и покидали — на шлюпках. И корабли устремлялись — в основном, на восток: туда, где, по преданиям, лежала Страна Золотого Льва. Порой им ставили паруса — и корабли уходили к самому Краю Мира, исчезали за гранью горизонта.

Ходило поверье, что, если душа у корабля была отягощённая, чёрная — то он долго не мог пойти ко дну, и скитался по морям и проливам угрюмым призраком; и на призраке танцевали под завывающую музыку ветра скелеты, и мертвецы вели корабль из одной грозовой бури в другую. Если же корабль прожил достойную мореходную жизнь — то такие суда устремлялись прямиком на Восток, дабы вместе с бесконечными потоками сине-зеленой воды перевалиться через край мира и исчезнуть в радугах Последних Водопадов.

А ещё, говорили про Кладбища Кораблей — обширные мелководья, где множество барк, военных кораблей, торговых пинотов и дромонов нашли свой последний приют. Порой мачты этих упокоившихся на илистом морском ложе великанов торчали над поверхностью воды; корабельные кладбища могли тянуться десятки миль — словно чудодейные острова, они были населены.

К примеру, Осьминожий Погост был заселён потомками пиратов, что однажды сели на мель у Кайманового Протока вместе с целым трюмом чернокожих невольниц; их дети, шоколадно-коричневые, воинственные и надменные, торговали сокровищами с затонувших галер, искали раковины на дне, мародёрствовали и порой даже нападали на проходящие мимо судна — на небольших джонках. А вот Деревянный Остров у островов Кокоса населяли мирные раскосые дикари; они семьями жили прямиком в каютах, продавали безделушки, рыбачили, варили знаменитые супы из кальмаров и даже устроили на Кладбище небольшой ежегодный базар.

Вот так и Фошвард: он был похож на корабль-призрак, что всё плывёт и плывет, не ведая покоя. И его нос всё также встречает рассвет, а за кормой угасает день, хотя давно никто не стоит штурвала, и лишь кости рулевого белеют под жарким тропическим солнцем… И всё же, он не сломался: старый, но крепкий, отяжелевший от моллюсков и крабов, что облюбовали его днище — но всё ещё способный расправить паруса — и добраться до самого Конца Света…

— Я думаю, она ждёт его, — шепнула Аррен, — его Гьяви.

Пьерш пристально посмотрел на неё, но ничего не сказал.

На обед столы ломились от лакомств. В нежной зелени петрушки и укропа возлежала громадная кета; вареные раки стыдливо краснели на столовом серебре; красная икра, сёмга, нарезанные колбасы… Глаза у Аррен разбежались от этого великолепия. Керс, тот самый седовласый мужчина, которого она видела в особняке Боргольда, и который спас её на острове Трупном — подвинул ей блюдо с фаршированными баклажанами.

— Сегодня праздник Льва, по зелёноостровному исчислению, — подмигнул он. — Вот Ларс и старается.

Ларс, тот самый повар-кудесник, что запомнился ей с первой же трапезы, расхаживал за спинами обедающих, но сам не садился; иногда отщипывал по кусочку того или иного блюда: после вареных раков довольно улыбнулся, а после кеты чуть заметно поморщился. К рыбе подали вино — прозрачное, чуть желтоватое; Аррен налили сока. Во главе стола сидел капитан; его грузная, массивная фигура, тяжёлый, пронзительный взгляд, роскошный, расшитый серебром камзол — всё это внушало Аррен благоговейное почтение.

— Поблагодарим Льва, — буркнул капитан, — что на этом паршивом свете, есть Море, куда можно уплыть подальше от сварливых жён и вонючих городков. За жаркие губы островитянок, за полные трюмы и попутные ветра!

— Да будет так! — донёсся в ответ одобрительный рёв.

Многие матросы были перевязаны после стычки на Острове Трупном, но за столом царил шум и оживлённое веселье. Аррен знала, что на большинстве кораблей благородные трапезничают отдельно от матросов; более того, даже и капитана зовут за общий стол не так уж часто — обычно он обедает в своей каюте.

Но здесь, на «Клыке Льва», всё было по-другому. Камбуз состоял из двух комнат — одной громадной, чтобы вместить экипаж, и второй поменьше — где Лас и готовил свои изумительные блюда. Оттуда, из-за дверей, тянуло волшебным запахом, ещё сильнее подогревая аппетит. Да и сам Лас, казалось, весь пропитался, прокоптился этими ароматами, гвоздикой, перцем, запахом поджаристого бекона, духовитостью лавра и яичницы.

Здесь, в этой большой комнате, собрались все — все, кто не был занят на вахте. Капитан Боргольд, штурман Фош, юнги и боцман, матросы и волшебник…И Аррен вдруг подумала, что они были семьёй — да, большой, громадной семьёй, куда, по случайности, попала и она сама.

— Жувр! — со смехом попросил Пьерш. — А ну-ка, расскажи нашей гостье про Жену Рыбака?

Взгляды всех собравшихся немедленно обратились на Аррен; она до невозможности смутилась и поперхнулась; янтарно-жёлтая, вкуснейшая, солёная икра по пять оболов за фунт, икра, которая лопалась на зубах, едва не пошла у девочки носом.

— К дьяволам истории, — буркнул Жувр, бросив на островитянку мимолетный взгляд. — Я ещё не пробовал раков.

— И всё же, эта история была бы кстати, — неожиданно прогудел Боргольд, утирая губы батистовым платком, до нелепого маленьким в его лапище.

Жувр вздохнул и положил вилку на скатерть.

— Это старинная матросская причта, — угрюмо сказал он. — Впервые я услышал её на Диковинных Островах. Приятного в ней мало, она мрачная и тёмная, как и большинство из подлинных историй Моря.

Он взглянул на Аррен, и девочке вдруг показалось, что его взгляд пронзил её насквозь — словно её насадили на раскалённый шомпол. И теперь, очевидно, будут проворачивать, чтобы пропеклась получше. А затем матрос снова опустил голову, и длинные сальные волосы скрыли лицо.

— Однажды у морского короля родилась девочка, — сказал он. — Долгие годы росла она среди коралловых дворцов, играла с раками, навроде тех, что я собираюсь сожрать, обгоняла косяки рыб и вместе с дельфинами поднималась на поверхность, чтобы поддразнить моряков. Но не ведала она, что в тот же день и в тот же час у рыбака в небольшой деревушке на берегу моря родился мальчик, и назвали его Эйлджероон.

Взяв кусочек хлеба, Жувр принялся его намазывать густо-жёлтым маслом, а затем, с раздражением, отложил ломоть в сторону.

— Эйлджерноон не только рыбачил, — продолжил он, — но ещё и добывал жемчуг. А жемчуга у побережья было видимо-невидимо: да только вот глубоко прятались раковины, и приходилось нырять за ними всё ниже и ниже, оставаясь под водой всё дольше и дольше — а ведь всякому известно, как это опасно. Море неохотно отдаёт свои секреты. И чем глубже ныряешь, тем сильнее болит в груди, и в глазах темнеет, и жадная Глотка Моря только и поджидает, чтобы навечно захлопнуть за тобой крышку Рундука-на-Дне.

Аррен краем глаза увидела, что моряки отложили вилки и ложки; разговоры стихли, и даже стук столовых приборов о фарфор сам собой прекратился: все слушали Жувра, хотя наверняка он рассказывал не в первый раз.

— Эйл нырял и нырял, — сказал моряк, — ибо хотел накопить денег, дабы взять в жёны прелестную Джейнмаринзою, дочь торговца рыбой. Джейн была хохотушкой и веселушкой, и привечала бедного рыбака, хотя и не выделяла его слишком среди других знакомых. У неё были чудесные карие глаза, и волосы цвета мёда, и Эйл собрал уже девятнадцать жемчужин, а после двадцатой, решил, что позовёт её замуж.

Аррен забыла про крабов и про икру; она, не отрываясь, смотрела на моряка, чей глаз был скрыт повязкой, а второй — каштановыми сальными прядями.

— А ещё, когда ныряешь слишком глубоко, порой бывают видения, — продолжил он, — и однажды Эйл увидел одно из них.

За столом царила тишина.

— У видения были синие волосы, и глаза, подобные бериллам; а кожа — белее липового мёда. Увидел её Эйлджерноон, и понял, что влюбился. Много жемчужин с тех пор нашёл он; но так и не сделал предложение дочери купца. И нанизал он жемчуг на нити, и сделал ожерелье — роскошное украшение, достойное герцогини, и с тех пор нырял вместе с ним — но раковин не искал. И вот, однажды, в зелёном полумраке подводного мира, встретил он Тайну, и надел ожерелье на её тонкую шею. Так обвенчались они, и нерушимым был их союз.

Порою Тайна выходила на берег, ибо была она родом из нереид, что не имеют хвоста, но имеют хорошенькие ножки. И вместе смотрели они на звёзды и на луну; и целовались, и обменивались клятвами, столь же глупыми, сколь и жаркими. Но однажды проведал про их проделки Король Морской, и тогда настал их невинным шалостям конец.

Король явился Эйлу во время неистовой бури, на гребне одной из чёрных волн; и повелел ему забыть Тайну — раз и навсегда. В противном случае, — сказал король, — я утоплю эту деревню, обрушу берег, и упокоится он на дне морском до истечения времён.

В мучениях проводил свои дни Эйл.

Но однажды Тайна явилась ему сама.

В слезах упала она к его ногам.

«Я говорила с отцом, мой возлюбленный, — поведала она, — и сказал он, что скорее лес вырастет на дне морском, чем ты станешь моим мужем, а я — твоей возлюбленной. Отныне нам не суждено увидеться, ибо отец мой в гневе страшен, а я не хочу быть повинной в смерти других людей».

И луна той ночью была особенно яркой, а звёзды — сияли, как алмазы, и тем более горьким было их расставание.

Но не смирился со словами Тайны Эйл. Отправился он на Острова Алые, где встречаются мангры — деревья, что могут расти в воде. Долгие годы понадобились ему, чтобы собрать денег на корабль, разыскать мангровые деревья и собрать их семена. И отправился он к месту, где видел Тайну в последний раз, и выбросил семена в море — и делал так год за годом, каждый раз.

Аррен ощутила боль в груди — и поняла, что забыла дышать.

— И хоть никогда не виделись они, но собирала на Дне Морском семена деревьев Тайна, и шептала над ними колдовские слова, и высаживала в густой белый ил. И вот — над морем поднялись стволы, развернулись первые листья, зацвели цветы. И тогда понял Морской Король, что ошибся он в своём решении — скором и неправедном.

— И что, — спросила Аррен, затаив дыхание, — тогда они, наконец, смогли быть вместе?

А Жувр, подняв голову, вновь метнул на неё свой раскалённый взгляд.

— Прошли века, — неожиданно мягко сказал он. — Века, прежде, чем деревья смогли подняться из воды. Но в жилах Эйла не текла кровь богов или Королей. Он умер намного раньше, и мягкая земля приняла его.

Аррен сжала кулаки, чтобы не расплакаться; к её горлу что-то подкатила, словно обжигающая волна, глаза защипало.

— Это всего лишь сказка, — прошептала она.

— Как знать, — неожиданно пробормотал Жувр. — Я видел его могилу на Диковинных Островах.

После обеда Пьерш позвал её на палубу; впрочем, она стремилась туда сама. Море не утомляло её, хотелось смотреть на него снова и снова. Зелёные Острова остались позади, а кругом было нечто новое, неизведанное, опасное.

Море!

Сколько она мечтала о нём, сидя на вершинах меловых холмов!

Мечтала и грезила, но не думала, что ей доведётся отправиться в него так скоро… Тревожное ощущение наполняло её сердце — и ощущение щемящего счастья. Она плыла навстречу своим грёзам. То, о чём они всегда мечтали с Къером, свершилось…

Совсем не так, как она хотела.

Не так.

Но Къер бы рассердился, если бы она заревела…

Море пугало Аррен и завораживало, подобно колдовскому зеркалу. Стоит налететь буре — или морскому чудищу позариться на их кораблик — и «Клык» пойдёт ко дну. О, сколько Аррен слышала таких историй! О морских змеях, что переворачивали корабли, о Кракенах, что опутывали мачты щупальцами и утягивали несчастных в зелёные пучины.

Море и опасно и бездонно.

И сколько уже его рундук принял кораблей!

Но ни один из тех, кто находился на борту «Клыка», казалось, не жалел об этом. Они отдали свои судьбы в руки богов, отправились во владения Королевы — и ежечасно рисковали своей жизнью.

А значит, забыть о страхе должна была и она.

Порой у Аррен замирало сердце, когда она представляла, как далеко они от любого из островов; если корабль пойдёт ко дну, вряд ли кому-либо не удастся спастись. Но затем её вновь завораживала красота морских просторов, и страх уходил, уступая место чему-то новому — будто в мучениях, и в панике, в сомнениях рождалась новая Аррен. Море будто очищало её, а ветер выдувал все горькие воспоминания — и Аррен, с замиранием сердца отдалась этому движению, этому странствию — навстречу Неведомому, в поисках своей новой «Я».

— Иди сюда, — позвал её Пьерш, и она подошла к резному фальшборту.

На горизонте появилось крохотное пятнышко.

Как Аррен не напрягала глаза, она так и не смогла рассмотреть — это небольшая туча или же остров.

— Что это такое? — спросила она, и Пьерш усмехнулся.

— Подарок Тайны.

Тучка приближалась и расширялась; ветер дул сильно, ровно.

— Я побаиваюсь Жувра, — вдруг сказала Аррен. — Он ведь был пиратом, верно? Он очень страшный, — и сама расстроилась тому, как по-ребячески это прозвучало.

Пьерш улыбнулся; его пальцы выбивали по дереву гулкую барабанную дробь.

— Не думаю, что тебе стоит его бояться, — наконец, сказал он. — У Жувра своя История. Хвала Льву, наш капитан в людях не ошибается…

— У него взгляд, как раскалённая сабля, — сказала Аррен.

— Он сам — как лезвие бритвенной остроты, — хмыкнул Пьерш. — Но, клянусь Львом, тебя он не тронет. Иначе я сам выпущу ему кишки. Впрочем, наврядли это случится: я хожу с Жувром по морям уже третий год, и он несколько раз спасал мою жизнь. Знаешь, чтобы плавать по морям, нужна смелость; попробуй всё-таки найти её в себе.

Моряк помолчал.

— Мы несколько раз попадали в бурю, — наконец, сказал он. — Море под ногами кипит пеной, паруса рвутся, волны просто слизывают людей с палубы. Корабль скрипит, словно вот-вот разломится. Если позволить страху овладеть тобой — пиши пропало.

И в этот миг Аррен вспомнила своё обещание каменному льву — там, на Острове Трупном.

— Знаешь, почему я попросил Жувра рассказать тебе эту историю? — тихо спросил Пьерш.

Аррен опустила голову и спросила:

— Почему?

— Нужна была немалая смелость, чтобы всю жизнь искать семена мангровых деревьев… Выходить в море, зная, что Король гневается на тебя. Немалая смелость — и бесконечная любовь к Тайне.

— Это всего лишь сказка, — сказала Аррен.

Пьерш рассмеялся.

— Ты так думаешь?

Аррен подняла голову.

Тёмное пятно приблизилось, и оказалось не островом и не тучей; перед Аррен предстало самое удивительное из всего, что она видела доселе.

Громадные стволы, обросшие мхом, зеленоватые, толще самого большого дуба, поднимались из воды. Эти титанические, невообразимые исполины верхушками тонули в небе, а корнями уходили в тёмные водяные глубины.

Прямо из воды рос лес.

Аррен вскрикнула. Она непроизвольно ухватила Пьерша за руку.

— О, Лев!

А он всё ещё смеялся, смеялся, хохотал.

— Сказка, говоришь?

Громадные, ветвистые деревья росли прямо в воде, поднимая свои роскошные кроны высоко в небо. Плоские корни уходили в прозрачную воду, теряясь в глубине. Они подплывали всё ближе: вблизи стало заметно, что многие стволы в диаметре больше всей длины корабля; величественная живая колоннада — она бросала вызов здравому смыслу.

— Как это возможно? — шептала Аррен.

Никогда она не видела ничего подобного.

Замшелые корни поднимались из воды громадными арками — под некоторыми из них мог проплыть корабль.

— Я не верю, — шептала Аррен. — Не верю…

Даже Море поменяло свой цвет: перегнувшись через фальшборт, она увидел — они плыли по невероятным мозаичным волнам: течение, что несло «Скорпиона» было изумрудно-зелёным, а плыли они посреди апельсиновых заливов, алых проплешин и фиолетовых лакун.

— Это большие мангровые леса, — сказал Пьерш. — Но моряки его зовут «Подарок Тайны».

— Вот оно, Второе из Чудес, — услышала Аррен раскатистый, хриплый голос — и обернувшись, поняла, что рядом с ней стоит Боргольд. Он смотрел на мангровый лес так, как смотрит плотник на дом, который только что построил. — Разве можно увидеть нечто подобное на берегу? Ты довольна, что покинула Келарден, дитя?

Аррен кивнула, не в силах изъясняться словами.

Море стало густым, как сироп; сильный, ровный ветер едва-едва тянул кеч по вязкой поверхности этого невиданного залива. А ещё море благоухало. Тонкий запах фиалок, густого клубничного безе, ржаного хлеба — всё было перемешано в этом удивительном аромате. Несколько раз Аррен видела, как по разноцветной поверхности моря, словно посуху, расхаживают какие-то дивные существа, похожие на пауков на суставчатых ножках. Девочка подумала, что они не уплывут далеко по этому мармеладу — наверное, придётся спустить лодку и грести.

— Деревья испускают особые масла, — пояснил Пьерш. — От них море загустевает и красится в разные цвета.

Они подплыли почти к самым стволам.

— Якорь за борт, — гулко проревел Боргольд, и лебёдка заскрипела.

— Здесь дальше не пройти, — пояснил он. — Подождём ИХ.

— Кого, «их»? — одними губами, шёпотом спросила Аррен у Пьерша, но тот лишь улыбнулся и покачал головой.

Аррен запрокинула голову, чтобы увидеть кроны этих колоссов — и увидела, что солнце кажется зеленым: листва была такой густой, что сплошняком закрыла небо. Корабль покачивался в сладкой пудинговой жиже, возле одного из лесных «чудовищ»: на поверхности мангра росли громадные, больше Аррен, паразитические цветы — и грибы, больше, чем двухэтажный особняк Скогольда. Грибы напоминали Аррен «чагу» — плоские, горизонтальными «балкончиками» они усеивали склизкую тёмно-коричневую кору. Присмотревшись, Аррен различила на поверхности грибов какие-то строения: словно кто-то выстроил домики поверх этой гротескной, маслянистой пародии на волнушки.

— Так кто же, всё-таки, такие, они? — пихнула она Пьерша локтем.

А тот толкнул её в ответ и беззвучно произнёс:

— Смотри.

Они пришли.

Они не плыли, а шли по поверхности Моря, передвигаясь мягкими, крадущимися шажками. Аррен в панике ухватилась за локоть Пьерша… пришедшие были… не людьми! Даже в троллях, что проснулись из Вечной Смерти на хребте Рыбном, было что-то знакомое, понятное. Но эти существа… не имели ничего общего со знакомым Аррен миром. Покрытые лиловой, фиолетовой чешуёй, с раскосыми золотыми глазами, с гребнями и наростами на руках и стороны спины…

— Великие боги! — вырвалось у неё. — Кто это такие?!

— Древние люди, — ответил ей Пьерш. — неужто ты не слыхала про них?

Аррен задохнулась.

Она и впрямь знала кое-какие легенды, где говорилось, что люди не были первыми в этом краю. Задолго до того, как Лев привёл людей из-за Моря, в лесах и болотах уже кишела жизнь. Жизнь странная, чуждая — и нередко злая. Во времена Первой эпохи люди изгнали Хозяев Мира, заперли их в дремучих джунглях и на дне морей. Никто на Зелёных Островах никогда не слышал о Древних Людях — и Аррен думала, они ушли навсегда…

Синекожие чудовища оказались совсем рядом — так что Аррен могла рассмотреть их жабры по обе стороны от шеи, их странные, заострённые уши, их выпуклые глаза. Монстры привязали к носу корабля канаты — и перекинули их куда-то вглубь леса. Канаты натянулись, корпус корабля заскрипел — и «Клык Льва», наконец, сдвинулся с места.

Аррен в панике обернулась, но никто не протестовал.

Словно так и нужно — моряки стояли вдоль бортов без малейшего оттенка страха.

Якорь пришлось убрать — они вытянули его обратно, покрытый водорослями, словно бородой невиданного морского божка; за бронзовой рогулиной тянулся со дна противный ил.

— Что они делают с кораблём?! — прошептала Аррен. — Похищают нас?

Стоящий рядом Керс только фыркнул, а Пьерш пояснил:

— Нет, мы с ними торгуем.

Корабль прошёл под высоченным корнем — словно под кривой деревянной аркой, поросшей длиннющими пейсами мха. Ароматы становились всё сильнее; невиданные напарники бросали всё новые и новые канаты, кто-то в глубине леса подхватывал их, и этот невидимый Кто-то легко тянул корабль, увлекая его в самую чащу.

С повязанными парусами, в вязкой, карамельно-тягучей тишине, они погружались всё глубже и глубже в эту зачарованную чащу. Аррен подмечала всё больше и больше странного: на корнях сидели какие-то невообразимые существа — словно помесь каракатицы и гигантской мухи — они удили рыбу в фиолетовой воде, закидывая туда свои собственные ноги.

Возле одного из деревьев роились блестящие, порхающие существа — несколько шлепнулось на корабль, и Аррен с удивлением поняла, что это рыбы. У них были длиннющие, перистые плавники, которыми они работали, как крыльями.

У следующего дерева корни поросла громадными, пятнистыми мухоморами; внезапно роскошный бело-красный гриб выбросил прозрачные щупальца и поймал в воздухе пролетающую мимо чайку. Аррен с содроганием отвернулась.

Порой в деревьях открывались глаза.

— Так выглядел мир до Человека, — негромко сказал Пьерш. — Здесь вместе живут те, кто никуда не уходил — и те, кто пришёл позже.

— Не верю своим глазам, — прошептала Аррен.

Пьерш вздохнул.

— Мы просто гости на этой земле.

Наконец, они остановились.

Деревья сгрудились, и обрамляли нечто вроде небольшого озерца. Небо крохотной бирюзовой лакуной светилось вверху. Не было нужды даже в якоре — Аррен подумала, что они влипли в море, словно муха в варенье.

Первые Люди подступали всё ближе и ближе — и на миг ей перехватила горло паника. Что они с ними сделают? С завоевателями, захватчиками, исконными врагами? Теми, кто лишил их дома, вынуждая скрываться в самых заброшенных уголках земли?

Она бросила взгляд на капитана — но тот не выказывал ни малейшего беспокойства…

— Они нас не тронут? — с замиранием сердца она спросила у Пьерша.

Тот лишь пожал плечами:

— Кто знает…

Первые Люди собрались внизу; они обступили корабль плотной волной.

Аррен в ужасе смотрела на этих первобытных чудовищ, древних Владык Мира.

Наконец, Боргольд наклонился поверх леера и пропел:

— Файельоррэ намариэлле нариэ!

Аррен ни за что не смогла бы этого воспроизвести, но голос капитана, обычно сиплый и низкий, на этот раз разнёсся по лакуне звонко и чисто, словно удар гонга.

И тогда из толпы выступила одна — Аррен отчего-то сразу подумала, что она девушка: мягкие, грациозные движения, чуть более мелкая чешуя, нежная бирюзовость кожи… её громадные глаза, чуть раскосые, полыхали ярким ало-золотым пламенем.

Она легко поклонилась капитану — и с лёгкостью кошки взобралась на борт.

Очутившись среди людей, она сказала:

— Льевелла, — и встала на одно колено.

Здесь, вблизи, её чуждость была ещё более явной. Аррен вдруг заметила, что глаза её закрываются дополнительными веками — она моргала слева направо, а не сверху вниз. Пальцев оказалось четыре; ногтей на них не было вовсе. Зато рот был полон зубов — острейших перламутровых зубов, что сделали бы честь любой акуле. И открывался он куда шире, чем обычно.

Капитан подал ей руку.

— Лейвелло, — серьёзно ответил он.

Девушку обступили матросы; ничуть не смущаясь повышенного внимания, она сбросила с плеч небольшую котомку. Уселась в позе лотоса прямо посреди палубы и развязала мех. Посреди грубо выделанной шкуры неведомого Аррен животного лежали настоящие драгоценности — сверкающие, полные внутреннего сияния, зелёные.

— Янтарь, — кто-то сказал у неё за спиной. — Янтарная смола Морских Мангров. Более она не встречается нигде.

Аррен видела янтарь — но обычно он был тёплого, карамельного оттенка, или же цвета густого гречишного мёда. Зелёный янтарь заворожил её. В нём были крохотные пузырьки — словно смола кипела, а потом так и застыла, схваченная временем в матовые слюдяные желваки. Камни были наполнены дивным, потусторонним сиянием — их хотелось поглаживать и никогда не отпускать.

И тут Аррен подняла глаза, и поняла, что с точно таким же выражением, с каким сама девочка смотрит на янтарь, капитан смотрит на незнакомку.

«А ведь и впрямь, — подумала Аррен. — По-своему, она прекрасна».

И в этот миг она тоже по-новому взглянула на неё.

Да, девушка была красива. Красива, как опасная, смертоносная хищница — словно змея, выползшая погреться на солнце. Её пальцы были изящны, движения — грациозны, а глаза — полны таинственного огня.

— Лейон, фальтопериа, — сказала девушка и протянула ладонь.

— Эсвельда, — чуть поклонился капитан.

Он протянул хищнице мешок из туго завязанной козьей кожи; та с детской непосредственностью тут же распутала узелок. Аррен вскрикнула от удивления: внутри мешка лежало несколько статуэток, стеклянные фиалы… и свитки.

Девушка открыла несколько флаконов и принюхалась; на её лице отобразилось задумчивое выражение.

«Духи, — сообразила Аррен. — ну да, конечно же».

Здесь всё благоухало, словно в будуаре модницы; наверняка Первые Люди были величайшими знатоками и тончайшими ценителями ароматов.

— Фейвел джиури эйфель чан, — сказала девушка, и развернула один из свитков.

И вдруг продекламировала:

Она прочитала их мягким, грудным голосом — словно сыграла мелодию на сложнейшем музыкальном инструменте, и Аррен подумала, что в жизни не слышала подобной красоты.

Девушка бережно свернула свиток.

— Это хорошие стихи, — с неожиданно правильным «королевским» акцентом сказала она. — Благодарим тебя, Боргольд-фаль. И приглашаем на Праздник Листвы.

Капитан лишь молча поклонился, и Аррен подумала, что впервые видит на его лице такую сложную смесь чувств. Девушка нежно коснулась его ладони своими тонкими пальцами.

— Мы давно не виделись. Нам следует-хочется о многом поговорить, Боргольд-фель. Ты проведёшь меня к себе?

Капитан молча взял её ладонь в свою.

— Впрочем, погоди-подумай, — вдруг мягко, мелодично сказала девушка.

Теперь она смотрел прямо на Аррен.

— Подождёшь-простишь меня, Борголь-фаоль?

Капитан отрывисто кивнул.

Дочь древнего народа отпустила его руку, мягко погладив своими удивительными пальцами напоследок, и приблизилась к Аррен. Её движения были текучими и мягкими, не похожими ни на что, виденное Аррен ранее — словно в теле девушки вообще не было костей.

Келарденка замерла, остолбенев, посреди палубы.

А гостья остановилась за один шаг до неё.

— Не бойся меня, маленькая-филь, — попросила она. — Я лишь хочу взглянуть на жилы судьбы в твоём стебле.

И столь мягок и приятен был её голос, что Аррен, неожиданно для себя, кивнула.

Пришелица вновь уселась на палубу, скрестив ноги, и прикрыла глаза.

— Я вижу, вижу, — сказала она. — судьба-путь вплетена и Первый Корень позади.

С чешуйчатых пальцев сорвалось нечто крохотное — и тут же пустило корни в палубу, вгрызаясь в дерево, расползаясь сеткой крохотных нитей. А затем вдруг оно выбросило стебель — сочный, зелёный стебель, и на нём распустился невиданной красоты Цветок.

Запах, подобный воспоминаниям, запах подобный боли, окутал Аррен.

А затем горе сменилось радостью.

Бутон потянулся к ней — громадные золотые тычинки, фиолетовые лепестки, пульсирующий стебель, что ежесекундно менял цвет — и вдруг раскрылся, оглушив её чувствами, словно музыкой — словно её душа была инструментом, и кто-то сыграл на ней невыносимо прекрасную мелодию.

А затем развелся туманной дымкой.

— Цветок признал её! — воскликнула девушка.

Она покачала головой.

— Илле вайя… Много горя предстоит тебе, но много и радости ты принесёшь в этот мир.

Она потянулась, и Боргольд отдал ей руку, чтобы подняться.

— Прощай, избранная Тропой Соцветий, — сказала ей девушка-змея на прощание.

И глаза её были полны сочувствия.

— И помни, что какие бы испытания не настигли тебя — народ шиаль всегда поддержит тебя. И пусть нашу радость выразит Праздник! В мир вновь пришла одна из Желающих.

Она повернулась к Боргольду.

— А теперь веди меня, мой оойль эаль.

Они ушли под руку — могучий, кряжистый капитан — и девушка, подобная фантасмагорическому сну, что привиделся в жаркий день. Ушли и скрылись в глубине корабля. Наступила тишина — и Аррен вдруг поняла, что все смотрят на неё.

— М-да, — наконец, сказал Лас. — Народ шиаль всегда поддержит тебя! Нет, вы слыхивали такое? Должно быть, она пошутила.

— У этих чёртовых змеюк на уме всегда одно, а на словах другое, — буркнул Керс. — И не то, чтобы они специально врут — нет. Просто нам их не понять.

Жувр пожал плечами.

И один лишь Фошвард остался невозмутимым, как льдина в северных морях.

Наконец, народ разошёлся, перешёптываясь и изумляясь — Аррен то и дело ловила на себе озадаченные взгляды.

Она придвинулась к Пьершу.

— Что это вообще всё значит?

Он до невозможности странно посмотрел на неё.

— Народ шиаль взял тебя под защиту, — наконец, сказал он. — Я читал об этом, но думал, что это сказки. Они терпеть не могут людей, и уничтожают южные города. Нет никого страшнее, чем шиаль, в гневе! Они управляют деревьями и зверьми, птицами и ветрами. И вдруг — они берут под защиту тебя! Невиданно, что и говорить.

Аррен оцепенела.

А Пьерш, наконец, рассмеялся и тряхнул головой.

— Ладно! Такие вещи не для моего разумения. Давай-ка лучше развлечемся и полюбуемся на праздник. Праздник у шиаль — это стоит увидеть! Поверь мне.

Девочка робко оправила рубаху.

— Скажи, — тихо сказала она, — остальные возненавидят меня за это?

Парень недоуменно уставился на неё:

— Мм? Ты про что? Ах, это…

Он шутливо толкнул её локтем («У меня там скоро будет синяк», — подумала Аррен) и сказал:

— Да нет, расслабься. Они ребята неплохие, просто Сиэль их огорошила. Скоро придут в себя. А потом, знаешь — шиаль тельвергиты живут, конечно, мало где, и всё же, их помощь может нам однажды здорово пригодиться…

— Шиаль тельвергиты?

— Да, так зовут они себя сами. Вернее, не совсем так, но, ей-лев, мне это не выговорить.

— А… Сиэль?

— Сиэль… — задумчиво протянул Пьерш, поняв невысказанный вопрос. — Она подружка капитана. У них там настоящая любовь, ей-лев, мне этого не понять. Боргольд вроде как на ней помешался, а Сиэль разделяет его чувства. Или принимает? У них всё не так устроено, как у людей. Ты ведь знаешь, у него даже жены нет: вернее, есть — в Торталассе и Мельфашре. Ну там всё чин-по-чину, в Харраане разрешается иметь несколько жён. А тут…

Он сделал жест, словно силясь выразить нечто необъяснимое.

— Знаешь, что они там делают, вдвоём-то?

Аррен смутилась.

Пьерш покачал головой.

— Она ему читает стихи.

— Стихи? — изумилась девочка.

— Именно так, стихи… Шиаль в совершенстве владеют всеми языками и больше всего любят поэзию. Но почти никогда на наших языках не говорят. Считают их очень грубыми… мы торгуем с ними стихами, в обмен на янтарь.

Аррен потрясла головой.

— Это ещё что, — улыбнулся и взъерошил её волосы парень. — Вскоре ты увидишь Праздник…

Праздник остался в памяти у Аррен навсегда.

Вначале им пришлось перебраться на плоский корень, аркой поднимающийся из воды. Он был таким широким, что на него легко можно было бы уместить корабль. Синие люди спустились на корабль и привязали канаты повсюду — к носу корабля и корме; к резному фальшборту, и даже к мачтам. Они буквально за мгновения сплели верёвочные лестницы — словно пауки, что развесили над кораблём паутину. И Аррен снова подумала, что они попали в ловушку, как мухи.

Канаты были привязаны так густо (и переплетены между собой), что лезть по ним были почти также легко, как по верёвочному трапу, цепляясь за ступеньки-балясины. И всё же, Аррен на всякий случай страховал Крыса — тот самый забавный маленький человечек, что почти никогда не спускался с марсов. И почти всегда молчал, а если и изъяснялся, то в основном жестами или маловразумительными звуками.

Не так давно, Аррен, к своему ужасу, поняла, почему: у матроса попросту не было языка.

И вот, наконец, они ступили во владения Первых Людей.

Под ногами Аррен что-то спружинило, и она заскользила. Её мягко и уверенно поддержало синекожее чудовище, что стояло рядом. Аррен замутило, когда она осознала, на какой она верхотуре. Она не удержалась и бросила взгляд вниз: крохотный кеч чуть покачивался над сиропной гладью пурпурных вод.

Аррен застонала от ужаса.

Тем временем верёвки, идущие к мачтам и марсам, ослабили; теперь корабль был привязан лишь несколькими толстыми канатами за нос и за корму. Девочка видела, как внизу бросили якорь: крохотный с этакого расстояния, совсем игрушечный. Какое-то мгновение он лежал на упругой желеобразной массе, а затем начал погружаться.

Её прихватили под руки, и повлекли дальше от воздушной пропасти, и Аррен послушно перебирала ногами. Под сапогами что-то хрустело и лопалось: посмотрев вниз, она обнаружила множество белых грибов, похожих на трухлевики, и какие-то сочные курчавые листья, не похожие ни на что, виденное ранее.

Она осознавала, что её держать под руки не люди, и всё же, от этих монстров с бирюзовой кожей исходило такое ощущение спокойствия, что она расслабилась и доверилась им.

Они вошли в удивительный, мохнатый лес; деревья были совершенно прозрачными, а листья у них — громадными, с целую ладонь. Аррен видела, как пульсируют в них жилки; как алый сок перетекает внутри стеклянисто-зеленоватых стеблей. Здесь, наконец, её отпустили, она смогла оглядеться, и снова вскрикнула от удивления: у её провожатых было по четыре руки! Да, они явно принадлежали к тому же роду, что и возлюбленная Боргольда, но… были мужчинами! Если девушка была полностью обнажена, то они носили нечто вроде камышовых юбок; их плечи были шире, лица — грубее.

И — четыре руки!

Идущий рядом Пьерш подмигнул ей.

Под ногами стали попадаться крупные белые цветы — порой настолько крупные, что их приходилось огибать по дуге. У них, казалось, не было ни стеблей, ни корней; они впивались жадными присосками в саму древесину мангров.

Затем изумительный прозрачный лес уступил место новому диву: лесу, у которого не было ни стеблей, ни листьев. Странные, шероховатые жёлтые растения, похожие на кораллы, впивались в плоть дерева и поднимали вверх свои узловатые ветви. На конца ветвей зеленели тёмно-зелёные продолговатые шары, похожие на мохнатые огурцы. Не удержавшись, Аррен пощупала канареечно-охристые стволы: они были сухими и мёртвыми.

— Эти штуки, — сказал ей Пьерш, — они живые только на самых кончиках. Кстати, их можно есть. Скоро увидишь.

Наконец, леса закончились…

И они увидели Город.

Город был вырублен прямо в древесной коре.

Дома и улочки, храмы и пирамиды.

Кое-где дома были инкрустированы зелёной янтарной смолой.

И всё это заплетали растения. Они гибкими лозами проникали внутрь зданий, алыми соцветиями распускались на крышах.

— О боги! — воскликнула Аррен. — Они здесь живут?

— Нет, — ответил ей Пьерш. — Шиаль не причинят вреда ничему, что живёт. Это старый, людской город, заброшенный много столетий назад.

— Его вырубили люди? Но как это возможно?

Парень пожал плечами.

— Шиаль любят собираться здесь. Они сидят и смотрят, как смола, наросты и лианы уничтожают дело человеческих рук. Шиаль безразличны к людям, но… Природа восстанавливает свои права. Мы здесь лишние…

Они остановились у окраины города.

Чуть ниже ветвь обрывалась, и открывался головокружительный вид: густо-синяя вода с алыми проплешинами на поверхности, и деревья — деревья, в сотню раз больше Келардена. У самых развалин, где город превращался в прозрачные джунгли, сидели синие люди. Лесу, к слову, всё было нипочём: он продолжал расти и там, где ветвь резко ныряла вниз; наверняка продолжал расти и на её нижней стороне…

Аррен усадили между Фошвардом и тоненькой девушкой с чешуёй цвета морской волны; она сидела, обхватив колени. Увидев Аррен, она кивнула и слегка улыбнулась, не открывая рта и не демонстрируя зубов. Вид у неё был дружелюбный. Аррен осторожно опустилась на бархатистые листья неведомого растения; сидеть было уютно и удобно.

Смеркалось; небо вверху потемнело.

Набежали тени.

Белые цветы, что усеивали всё вокруг, засветились — словно призраки или волшебные фонари. Потусторонний белый свет окутал руины. Время текло мягко и будто незаметно; Аррен заметила. Что все молчат. Ей подали немного прозрачного сладкого сока в осколке плода; она выпила, и необыкновенная лёгкость снизошла на её тело.

Синих людей кругом было видимо-невидимо; их чешуя слегка светилась в темноте. И многие смотрели на Аррен; но никто ничего не сказал. Девочка увидела, как Хозяева кладут ладони на сухое дерево, плоть громадного Мангра — там, где мох и цветы расступались. Повинуясь вспыхнувшему желанию, она сделала так же; и вдруг — а может быть, ей почудилось? — она ощутила биение этого ствола жизни. Внутри него текли соки — так, течёт кровь по жилам — и ворочалась своя жизнь: удивительная, непонятная.

Темнота сгустилась; удивлённая Аррен осознала, что хрустальный лес тоже светится. Алые жилки внутри прозрачных стволов горели тревожным рубином.

И тогда началось.

Девочка, сидящая рядом с ней, запела — тихим, вибрирующим голосом, похожим на контральто. И деревья вокруг ответили ей вспышками перламутрового огня.

Всё новые и новые голоса вступали, подхватывая мелодию; вначале тихие, словно шёпот ветра в заброшенном доме, но затем — обретая силу набата.

И лес отзывался: он пульсировал и менялся.

Его заливало синее пламя; затем он тускнел — и отвечал багровым заревом; спустя мгновение — становился прозрачным, а затем — мерцал зеленоватым нефритом.

Шиаль пели, лес пел вместе с ними.

А затем соседка Аррен протянула руку — зыбкую тень в ночной темноте — и коснулась чего-то, доселе невидимого. И это Что-то вдруг вспыхнуло — яркой, ослепительной, индиговой вспышкой. Аррен в изумлении отпрянула — прямо перед ней висело нечто наподобие медузы, вяло шевелящее щупальцами, с лилово-синим крестом поверх спины.

Шиаль, напевая, нежно поглаживала это создание — а затем, с улыбкой, подбросила его вверх — и оно стало подниматься — словно яркая фиолетовая свеча, в чёрных небесах.

Аррен огляделась, и поняла — таких «фонариков» кругом были тысячи. Шиаль подбрасывали их, они играли с ними, смеялись. Девочка было протянула руку, чтобы погладить один из них, но Фошвард удержал её руку.

— До локтя отнимется, на неделю, — негромко прогудел он. — Ядовитые они. Тут только смотреть можно. Не наш это мир.

И Аррен смотрела.

И слушала.

Мелодия, что исполняли шиаль, ласкала, как ласкает ноги прибой. Исполненная на дивном, звучном языке, она походила на вдохи прибоя, дыхание парусов, сердитый рёв тайфуна, скрип уключин… А ещё — Аррен казалось, она слышит, как растут деревья; пробивается первый росток меж прошлогодней листвы; как распускается тугой бутон и жужжат навязчивые шмели. Если бы лес мог спеть морю любовную песню, подумала Аррен, то она была бы именно такой…

А потом шиаль запели на наречии, понятном Аррен: и не было у этой песни ни ритма, ни рифмы; ни начала, ни конца. Немногое из неё Аррен запомнила — а поняла и того меньше. И всё же, она выжгла узор в её душе, будто кто-то капал на обнажённое сердце расплавленным золотом.

А затем, песня, наверно, всё-таки кончилась, ибо они начали новую, и новая была ещё чуднее предыдущей. А затем девочка из Народа, что появился намного раньше человека, коснулась её лба своими тонкими пальцами, и Аррен вдруг увидела мир — волшебный, неописуемый мир, мир без человека. Громадные деревья доставали до облаков своими листьями, и животные, подобных которым не видел никто и никогда, вольно расхаживали в тени этих исполинов.

И у Аррен в глазах закипели слёзы, ибо поняла, чем пожертвовал человек, дабы завоевать этот мир. И тогда, повинуясь внезапному импульсу, она спросила:

— Расскажи мне про Цветок. Мне сказали, что я избрана Тропой Соцветий — но что это обозначает?

Девочка из Первых Людей долго молчала, взирая в лазурную тьму.

А затем сказала:

— Порой приходят в мир те, кого мы зовёт Цветами Судьбы. Множество несчастий ждёт их; но, расцветая, они меняют судьбы Мира.

Аррен слушала, а вокруг танцевали создания, полные фиолетового огня.

Девочка продолжила, и её напевный голос хрустальным звоном рассыпался во мраке, вспыхивал вместе с огнём музыкального леса.

— Некогда мой народ заселял все леса и просторы, болота и моря, — сказала она. — Мы жили на севере, там, где ныне лишь безлюдные пустыни, полные замёрзшей воды и камней. И там, среди снега и холодных ночей, мы знали каждое дерево, каждое озерцо и каждую птицу. Есть на севере травы, что восходят лишь после того, как мороз прихватит их своими жадными зубами; и лишь после зимы поднимаются они и трогаются в рост. Таков и Цветок Судьбы.

Песня возвышалась, достигая своего апогея.

Лес светился нежным перламутром.

— Всегда, когда появляется на земле Цветок, тяготы и горести преследуют его. Горькие утраты постигает он, и нет ему утешения среди детей земли. Через Поцелуй Боли пробуждается он от спячки, через страдания начинает расти.

Аррен слушала, затаив дыхание.

— Смерть гонится за ним, — продолжила шиаль, — смерть раздувает его паруса. И лишь благодаря боли он вызывается над травами земными, гордо поднимает голову и простирает ветви свои. Но вот, наступает пора мудрости; с ветром говорит цветок, и слушает голоса трав земных. Коршун приносит ему вести с запада и востока, солнце согревает его своими лучами. Именно в эту пору постигает Цветок пути судьбы.

Песня поднялась до изумительного, чистого альта — и замерла, будто растворилась в тишине.

— А затем наступает пора цветения, и тогда многие увидят красоту Цветка — и поймут её. После цветения придёт и пора приносить плоды: и плоды этого цветка будут таковы, что насытят многих. Но не для себя он цветёт, не для себя пускается в рост — подлинный Цветок приходит в мир лишь ради тех, кто нуждается в нём.

— Но не может ли быть такого, — воскликнула Аррен, — что цветы рождаются лишь среди вашего народа — а я ведь человек!

И девочка с кожей цвета бирюзы покачала головой.

— Мы видим пути мира, — сказала она. — Мы видим его цветы и ростки. Все в мире едино и переплетено; и мы и люди — лишь разные ветви одного могучего Древа. Мы не питаем ненависти к людям, хоть и не любим их. Не ради людей или шиаль приходят в мир Цветы — но лишь ради судеб целого мира. Весь мир радуется и танцует, узрев приходя Цветка; и нет разницы для него между птицами и деревьями, Первыми и Вторыми Людьми.

Она мягко коснулась Аррен своей тоненькой рукой.

— Мы с твоим народом давние враги. Но тебе не стоит бояться нашего гнева, — сказала она. — Довольно лишь произнести «илле вайо» — и любой из народа шиаль поможет тебе.

А затем всё закончилось — образы из её головы ушли, и песня кончилась.

Деревья всё ещё немного светились, угасая, и девочка рядом с ней сказала:

— Мы проводим вас на ваш корабль.

И вновь потянулись в глубину леса лианы; они выплывали из зарослей так же неторопливо и величаво, как до этого — погружались в них.

Вот деревья расступились, между ними появились лакуны. Взошла луна — она была большой и яркой; и разлила на поверхности Океана серебряную дорожку. Деревья вставали в темноте зыбкими призраками. И всё-таки, даже в смоляной, непроглядной ночи, море не было удручающе-чёрным: вверху раскинулись сыпучие созвездия: смарагдами и яхонтами — и мелкой серебряной пылью. А внизу, меж древесных исполинов, зависли лиловым роем уже знакомые медузы. Несколько светляков спустились вниз и облюбовали мачты; корабль загорелся, словно его украсила Рождественская иллюминация. Аррен почудилось, что деревья — это громадные столбы, что поддерживают небесный свод; а жуки — фонари, развешенные рукой Незримого.

Они стояли на борту корабля, и его гордый нос взрезал темноту, усеянную фиолетовыми звёздами — небесными и земными.

А в путь их провожала последняя песня.

И вот, наконец, Подарок Тайны оказался далеко за кормой.

Как заворожённая, Аррен смотрела на древесные исполины, поднимающиеся из глади вод. На Зелёных Островах она слышала байки о нереидах; особенно в деревушке Неприветливая, что ютилась между Пузатыми Холмами, чуть выше по течению реки. Поговаривали, что — в отличие от русалок, которые не могли выходить на берег из-за хвоста, и лишь изредка выползали погреться на песочке — нереиды порой навещали людские селения, и даже выходили замуж за моряков. Дочери Моря ничем не отличались от обычных смертных — разве что волосы у них были цвета водорослей, густо-зелёные; или синие — цвета прибоя.

Неужто сказка про возлюбленную рыбака — правда?

А затем её пронзила новая мысль: ведь Боргольд и его возлюбленная — ничем не отличались от влюблённых из сказки. Она — морская дева, он — обычный моряк… История повторялась.

Вот почему он попросил Жувра рассказать сказку об Эйле.

А затем один из матросов велел ей придти к капитану.

Аррен робко толкнула дверь каюты. Капитан внушал ей страх — смешанный с восторгом и печалью. Рядом с ним она остро ощущала раскаяние и собственную беспомощность. Ведь вместо неё должен быть плыть Къер…

Боргольд сидел за столом, почти таким же громадным, как у него в кабинете. И выражение лица у него было какое-то странное. Прикрыв двери, Аррен робко осмотрелась — в отличие от особняка, каюта капитана была обставлена скромно, почти аскетически. Пробыв в море всего четыре дня, девочка догадалась, почему.

Во время качки всё плохо закреплённое отрывалось и летело, и могло убить растяпу. Только на стене висела картина — изумительной красоты девушка на морском дне собирает падающие сверху семена. Капитан, наконец, тряхнул головой, и на его лицо вернулось обычное выражение — саркастически-недовольное.

— Ну, чего стоишь, — прогудел он. — Не кариатида, чай. Садись.

Аррен присела на краешек высокого трёхногого стула.

— Вот что, — напрямую, без обиняков, сказал дядя Къера. — Ты хотела выбраться из Пристани, и мы тебе помогли. Завтра мы проплывём мимо Островов Вишни, у меня там живёт кузина…

Его тон смягчился.

— Немного сварливая, но… Нора — хорошая женщина и присмотрит за тобой.

Аррен ощутила, как её захлестнула боль.

— Присмотрит?!

— Ну не можем же мы тебя взять с собой, в самом деле, — ворчливо отозвался капитан.

— Но… почему? — сказала она. — Я… я… в моём возрасте мальчишки уходят в море.

— Ты не мальчишка, — хмыкнул Боргольд. — Сказать по правде, Море не для малявок, наподобие тебя. Не могу сказать, что я особенно люблю твою мать… но не хотел бы смотреть ей в глазах, когда обнаружится, что мы скормили тебя акулам.

Он покачал своей громадной головой.

Аррен ощутила, как кипучая, алая злость поднимается у неё изнутри.

Не помня себя от негодования, она вскочила и упёрлась в столешницу рукой.

— Я всё равно уйду в море, — пообещала она. — Никто меня не удержит. Я сбегу. Буду питаться сухарями. Прятаться в трюме. Я обещала Къеру уйти в Море — и уйду. Слышите меня? Без вас или с вами!

Капитан откинулся назад и рассмеялся.

— Ладно, ладно, малявка! Хо-хо. Теперь я верю, что ты дружила с Къером.

Аррен замерла, с безумно колотящимся сердцем, осознавая, что натворила.

Накричать на капитана — на борту его же корабля!

А Боргольд задумчиво щипал себя за бороду.

— Ну что ж, — наконец, сказал он. — Да будет так. В конце концов, наши дороги определяет Лев — и никому не удаётся избежать воли Его. Ты поплывешь с нами на самый край света — или дальше. Там будет множество пиратов, акул и морских чудовищ, малявка. Боюсь, это не то, о чём мечтает каждая келарденка.

— Я не боюсь.

Она не знала, о чём мечтают другие девушки Пристани — но в точности знала, о чём мечтает сама. Боргольд удивлённо приподнял брови.

— Не боишься?

А Аррен подумала о Спине Тролля, о траве, что серебрилась в свете луны, о крови, что пропитала плащ того, кто был ей дороже всех сокровищ Мира.

— Я оставила самое дорогое на Поле Битв, присыпанное мягкой землёй, — прошептала она. — Разве есть на свете что-то более ценное? А больше я не боюсь ничего: морские змеи, холодная сталь и даже позор не пугают меня.

Боргольд пронзил её долгим испытующим взглядом.

— Что ж, — наконец сказал он. — Кто знает, может, я заполучил не такого уж и плохого юнгу. Намного лучше, чем ожидал.

И Аррен почувствовала, как неудержимая улыбка растягивает её губы.

И уже куда, куда громче она крикнула:

— Ура!!!

Аррен уже приотворила дверь, чтобы уйти, когда внезапно её одолело любопытство.

— Скажите, — кивнула она на золочёную клетку с распушившимся попугаем. — А он и впрямь говорит, или мне показалось?

— Конечно, я говорю, зеленоостровная тупица! — возмутилось пёстрое создание. — Я отношусь к древнему и почитаемому роду Говорящих Птиц, что изредка встречаются в Королевстве и на Островах.

— А ты не дерзи, — посоветовала ему дочка Скогольда. — Подумаешь, говорящая птица! Я и барсуков видала.

И показала оторопевшему питомцу язык.

Когда Аррен ушла, Боргольд некоторое время смотрел на дверь. А затем усмехнулся в усы. Толкнул клетку со здоровенным попугаем.

— А ведь скажи, характер есть у этой девчонки!

Попугай перевернулся вниз головой, не удержавшись на жёрдочке.

— Ага! — подтвердил он. — Ага!

А ночью Аррен приснился сон.

Она стояла в лесу.

Солнце ещё не взошло, фонари выхватывали из мрака дебрей деревья, поливая их нежно-кремовым светом, делая похожими на торты. Снег скрадывал очертания и сглаживал углы; на елях лежал белыми покатыми шапками, пригибая ветви — словно сахарная патока на пончике. Там, где на сугробы падал свет луны, снег серебрился морозной парчой. Спали деревья, укутавшись в снеговые шубы.

На Зелёных Островах снег шёл только раз в году — на Рождество. Аррен было любопытно, отчего праздник так называется? И никто не мог толком объяснить; более того — и говорить не хотели. Один только Фёлькварт сказал, что праздник этот древний и дивный; ещё тех времен, когда люди не пришли из-за Моря.

До Рождества стояла дождливая погода; Грязь хлюпала под ногами, а её сестрица Слякоть заполняла переулки. Но вот, в канун случалось чудо. Снег начинал валить так, словно собирался похоронить и домишки, и здание ратуши. И был он такой липкий, влажный — Самый Нужный Снег, чтобы лепить из него снежки.

И играть в свирепых Чудищ Севера.

А потом он становился суше; вырастал пуховыми сугробами, всё выше и выше; всё валил и валил, укутывая землю, застилая её высокими подушками, лебяжьим покрывалом, будто хотел согреть. Взрослые наряжали ёлки и готовили Рождественского Гуся; а дети отправлялись по домам — выпрашивать конфеты.

И над всем этим царило ощущение Волшебства.

Говорят, в эту ночь можно было увидеть Джека Фроста, духа Зимы; а ещё — фей, что присаживаются на крыши и весело болтают на коньке ногами. Чародеи гойсают по небесам в каретах; призраки наряжаются в самые праздничные лохмотья. Аррен их никогда не видела, но старики сказывали…

А теперь она будто очутилась в краю, откуда никогда и не уходило ощущение Рождества. Невидимая и неслышимая, она стояла на краю поляны и смотрела на это дивное место — ни дать ни взять, гравюру из Сказки…

Сколько она простояла — кто знает?

Но вот, наступил день. Всё засверкало и заиграло, ослепительно белое, будто выстиранное и выглаженное бельё. А затем послышался смех, говор, веселье; вдруг из-за деревьев выехала кавалькада из четырёх всадников. Это были высокие юноши в тяжёлых, подбитых соболем плащах, и льдистые короны мерцали у каждого на челе. Они задорным гиканьем пустили коней вниз по склону; лошади брели по колено в снегу, поднимая ногами целые фонтаны. У ног лошадей бежали крупные светлые собаки; они проваливались в снег почти по шею.

Один из юношей взял горн и затрубил; а потом утёр губы и сказал:

— Что-то наша свита приотстала.

— Ещё бы! — ответил ему парень слева. — Ведь у него нет наших чудных Древних Лошадей! Верно, Филипп?

Конь, на котором он сидел, повернул морду и укоризненно ответил:

— Верно, и всё-таки не стоило уходить так далеко вперёд, мой государь. Кто знает, какие опасности могут подстерегать нас в этом лесу?

— Опасности? — со смехом воскликнул его всадник. — Хотел бы я посмотреть на те опасности, что рискнули бы явиться в Королевство!

— И всё-таки, с позволения вашего величества, — ответил ему конь, — я бы этого не хотел. Пусть правит здесь Мир и Довольство; а дерутся пусть лишь подвыпившие юнцы на пирах. Немало опасностей на белом свете, перед которыми даже Первое Царство не устоит.

А затем картина сменилась, и она увидела горы.

Седые волны разбивались о подножия утёсов; пена с шипением оседала на камнях и тут же схватывалась морозом. На верху горы стоял город — высокие стены, с массивными зубцами, пузатыми башнями (и всего башен было семь).

Зима царила и здесь — жестокая, невообразимая зима.

Сосульки свисали стеклянистыми пиками; они походили на клыки невиданных зверей. Там, где черепицей были выложены стоки с крыш, протянулись вниз длинные радужные ледяные колонны. На каменных дорожках снег напоминал рассыпанную манную крошку; с боков, где его никто не разгребал — густо забодяженную манную кашу. Сугробы ластились к ногам статуй, словно игривые щенки.

Мягкие комья с шумом обрушивались с крыш; тёплыми муфтами снег окружил перила и столбы, заборы и крылечки. А крыши поросли ледяными бородами — множество сосулек оторачивали их, весело поблёскивая на солнце.

Воспарив на невидимых крыльях, промчалась Аррен над согнувшимися от тяжести снегового пледа яблонями и грушами, над замерзшим фонтаном в центре шестиугольной площади и очутилась во дворце. Дворец был громадным, он подпирал небо своими башнями. Быстрокрылым призраком она минула коридоры, устланные пёстрыми коврами, уставленные вазами и доспехами.

И очутилась в тронном зале — великолепнейшем тронном зале: стены его сокрыты гобеленами, пол выложен мраморной плиткой, а потолок терялся в вышине. На троне, устланном пышными мехами, сидел король, и Аррен узнала его. Это был тот самый юноша, что со смехом беседовал с конём. Да только не юношей уже был он; волосы его посеребрила седина, морщины прорезали чело.

— Так что же нам делать, дорогой мой Трамфлер? — вопросил он, и Аррен с изумлением узнала того самого барсука, что приезжал с королём Эдвардом.

Барсук тоже постарел; они с королем были в тронной зале одни.

— Не знаю, мой государь, — со вздохом ответствовал он. — Зима пришла, и боюсь, не хуже, чем Та Самая, Страшная Зима детских сказок… И не ведёт ли её сама Ведьма, именем которой мы проклинаем врагов?

— Какая чушь, мой друг барсук, — неуверенно сказал король. — Но, если это действительно так, то… да поможет нам Лев! Если уж чудовища из детских сказок оживают, то отчего бы не явиться и ему самому!

Старик покачал головой.

— Скажи мне, мой друг барсук! Неужто я был плохим королём? Неужто обделил нищих или покарал невиновных? Чинил ли обиды гостям нашего Королевства, позволял ли твориться всяческому беззаконию?

— Отнюдь нет, мой повелитель, — склонился перед ним Трамфлер. — Вы были мудрым и великодушным властителем.

Владыка поднялся и ударил в пол посохом.

— Так отчего тогда, — воскликнул он, — Лев посылает мне испытания? Мне осталось немного, и я возлягу в чертогах с моими предками. Но нестерпимо больно мне видеть, как погибает моя страна! Как вырубают деревья, кои я помню ещё с младенчества!

Его голос набрал силу, и стал как будто трубным.

— О Тельпериль Ауленриллэ! — воззвал он. — Чудесная няня моя! Дриада, ветвь от ветви рябиновой красы! Кто сгубил тебя, кто срубил под корень, оставив лишь горькую юдоль печали тем, кто помнил тебя и знал?

Он отшвырнул посох, и тот звонко покатился по полу.

— Да будь же проклят тот Лев, что допустил такое! Довольно. Довольно лжи. Нет никакого Льва, и к нам пришла Зима.

— Но надежда, — ответил барсук. — Быть может, её тёплое дыхание вернёт нам весну?

— Надежда? — горько рассмеялся его собеседник. — Даже у надежды есть корни, и если их не поливать, цветы завянут. Долго цвела моя надежда, но ныне — нет ни единого бутона на ней.

— И всё-таки, мой друг, — ответил ему Трамфлер, приставая на задние лапы, чтобы заглянуть ему в глаза (и, как подумалось Аррен, в сердце), — порой спасение приходит во время самой страшной Зимы.

А затем он вдруг низко поклонился и прижал лапы к груди.

— Не отчаивайтесь, мой сир. Иначе Королевство погибнет с вами.

— Я не боюсь смерти, — глухо ответил король. — Мои братья дремлют в саркофагах из мрамора и жадеита — пора и мне спуститься к ним. Ну что ж, будь по-твоему, мой старый друг. Я дам последний шанс надежде. Коли Лев существует, и сердце его открыто к нашей беде — пусть даст он знак. Иначе завтра же я велю повалить все статуи этого лживого Бога, которому не место на нашей земле!

Барсук горестно покачал головой.

— Не следует так говорить со Львом.

— Только так и стоит с ним говорить, — устало сказал король. — Я требую у Него ответа за всё то зло, что он допустил.

И в этот миг вдруг зацвели деревья на гобеленах; Аррен увидела, как нарисованные деревья дали ростки и плоды. И стало вымышленное — настоящим; из белого мрамора, из шёлковых покрывал пустились в рост ветви, набухли на них бутоны и распустились крупные белые цветы. И услышала Аррен голос — такой, что и не опишешь; полный густого, мягкого мёда, ласкового тепла и золотого жара.

— Дитя моё, — сказал этот Голос, что казалось, исходил отовсюду, — я послал тебе испытания, но я же укажу тебе и путь. Ты усомнился во Мне, и позволил холоду захватить твоё сердце. Ты отринул посох — знак твоей власти над тварями земными; так не поступают короли. Ты принял под скипетр свой детей моих; так достойно ли отказаться от них в час нужды? И наказание твоё будет суровым, ибо королей я сужу иной меркой, нежели иных. Готов ли ты принять моё наказание, сын мой?

И остановился король, как громом поражённый, посреди тронного зала.

А затем упал на колени.

— Скажи мне лишь одно, — со стоном воскликнул он. — Придёт ли весна?

— Кто знает?

И полон скорби был Голос.

— Я не всемогущ, дитя моё. Я верю в то, что весна придёт. А ты?

И выпрямился король, и лицо его было белым, как мел.

— Я приму любое наказание, Лев мой, — ответил он. — Казни меня как хочешь, но приблизь наступление Весны.

«Так вот, что это голос, — подумала Аррен. — Лев!»

И ответил ему Лев:

— Сын мой, — грустно и мягко сказал он, — не казни себя. Я могу принять твою жертву, но осчастливит ли она тебя?

И ответил ему король.

— Лев мой, — сказал он горделиво и строго, — если твоя душа болит за детей твоих, то и подданные мои — дети для меня. Не в силах я выносить их страданий. Прими мою жертву, но спаси их.

И долго молчал Лев, а когда ответил, в его словах почудились Аррен слёзы.

— Да будет так, — сказал он. — Я приму твою жертву, король града Семистолпного, что возвышается над волнами.

Король вскинул голову, ярко блеснув глазами.

— И весна придёт?

— Сын мой, — возразил ему Лев, — мне это неведомо.

— Но как же так, — вскричал король. — Ведь ты, владыка всех дел земных, и ты — не знаешь, придёт ли весна?

— Я всего лишь друг, — грустно сказал Лев. — Друг, что приходит в час нужды. Весна не подчиняется мне. Многое подвластно мне — ветра пустыни и просторы неба, пучины моря и леса Шайхры. Но людские души неподвластны моей воле. А весну приносят с собой они…

Король прошептал:

— И кто же тогда приведёт её?

— Девочка, — ответил ему Лев. — Девочка, на плечи которой ляжет вся боль дочерей Евы. Ей суждена юдоль слёз — но и вознаграждение будет велико.

— И ты повелишь ей придти в Королевство?

— Кто я такой, чтобы повелевать ею? — мягко спросил Лев. — Я лишь попрошу.

И тогда сон Аррен закончился, и долго она думала, что бы он мог обозначать.

Впрочем, вскоре её одолели совсем другие заботы.

Плавание подходило к концу, и город восточных владык уже поджидал её.